Повести и рассказы. Том 3. Вытегра. Офицер. Тудозе

 
  ЮРИЙ    ГАВРИЛОВ



  Повести и рассказы



      


            избранное   
            
                Том  3    
    

      
               г. Кривой   Рог.      2011 год.

УДК 82-3
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
Г15














 Гаврилов Ю.Н.   
Повести и рассказы. Том 3: Роман/Ю.Н.Гаврилов – М: Columbus, 2011/ - 150 c.



В сборник вошли ранее не опубликованные рассказы автора.


                               
                УДК 82-3    
                ББК 84(Рос – Рус)6-4

ISBN 94-665-1734-5
               
                © ООО «Издательство Columbus», 2011
                © Гаврилов Ю., 2011




    

                Вытегра

Небольшой городок на северо-западе России, в четырнадцати километрах от Онежского озера – моя Родина. Край лесов и озер, непуганых птиц и зверей, край, находящийся в относительной близости от обеих российских столиц, но незаслуженно ими забытый в период повальной индустриализации европейской части страны (за что сегодня им отдельное спасибо). Это один из немногих оставшихся экологически чистых островков дикой природы в окружении промышленных мегаполисов. Патриархальный быт, неописуемая красота природы, душевность и открытость жителей, невольно выбивают слезу умиления у странника волею судьбы оказавшемуся в этих местах. До ближайшей заводской трубы – двести километров! Это ли не сказка! Ни каких ядовитых выбросов в атмосферу, ни каких ГМО в продуктах. Только здесь человек может жить в истинно природных условиях и не опасаться за свое здоровье, сохранить которое в условиях крупных промышленных городов сегодня становится все сложнее.
Если посмотреть на город с северо-запада, то можно увидеть, что Вытегра расположена на довольно значительной долине, ограниченной горами, параллельными течению реки. Одноименная городу,  река Вытегра, по берегам которой расположен город, от природы река не судоходная, вследствие множества порогов и быстрин, при посредстве плотин и шлюзов сделана судоходною.
В пределах Вытегорского района протекает сто восемь рек. Кроме Онежского, находится триста восемьдесят два малых озера!
 Многочисленные  реки и озера являются источниками водоснабжения, транспортными магистралями, практически неистощимой базой для развития рыбного хозяйства и туризма, а также придают неповторимую красоту этому лесному краю.
     В 1711 году, прорубая «окно в Европу», Вытегру посетил Государь император Петр Великий. Он лично отправился на Вянгинскую пристань, дабы убедиться в торговой значимости этих мест. Возможно, тогда у него и появилась мысль соединить Неву с Волгой. Этот визит заложил основу в строительстве Волго-Балтийского водного пути.
Во время войны 1812 года в Вытегру на  судах были вывезены для хранения все драгоценности и вещи императорского Эрмитажа и Кабинета Его Величества.
В последнюю войну, по «Дороге жизни», по льду Ладожского и Онежского озер, город принял и обустроил тысячи блокадных семей из осажденного Ленинграда.
Фашисты в Вытегру так и не зашли, они были остановлены в шестидесяти километрах.
Бывал в Вытегре и Сергей Есенин, гостя в деревне Палозеро у друга и соратника по перу Николая Клюева.
Помогло Вытегре остаться в своей первозданности то, что как не пытались высокие государственные умы провести через город железную дорогу Москва-Архангельск, ничего у них не получилось. Природа не покорилась. И, слава Богу! Если до недавнего времени большинство людей стремились ближе к цивилизации, то сегодня наметилась обратная тенденция.  Многие бегут от нее в поисках душевного равновесия и сохранения пошатнувшегося здоровья. Правда, если честно, бегут недалеко, чтобы при необходимости пользоваться ее благами.
Я один из таких людей. Приезжаю на Родину поправить здоровье, зарядиться положительной энергией и эмоциями. Прилив сил и душевный подъем ощущаю с первых шагов по родной земле, но через месяц-другой, заскучав по горячей воде из крана и теплом туалете, непременно возвращаюсь назад.
Любимые мои занятия в Вытегре это рыбалка и грибы. Про рыбную ловлю я писал не раз, а сейчас остановлюсь на вылазках по грибы. Если удается попасть на родину в августе-сентябре, этому увлечению я посвящаю все свободное время.
С детства запомнились поездки по грибы с отцом. Одно время он работал в Черноморском леспромхозе. Сначала на лесовозе, а затем на вахтовой машине. Заготавливал лес для юга нашей, тогда огромной и единой, страны. В грибной и ягодный сезоны он часто брал меня с собой. Уводил глубоко в лес, показывал растительный мир, рассказывал о жизни лесных обитателей. Учил ориентироваться и выживать в тайге. Не скрою, иногда брали с собой побаловаться и ружьишко. Поначалу нашей добычей были зайцы, рябчики и глухари, а позже, когда появилась своя охотничья собака Найда, уже выходили по-серьезному, на лося и медведя.
 Больше всего мне запомнились поездки по Андомской дороге, где за деревней Тудозеро, возле поворота на Щекино, уходили вправо, перебирались по старой лежневке через болото и оказывались в изумительно красивом месте: на небольших пригорках, сплошь устланных, как ковром, белым мхом, стояли редко, отсвечивая на солнце янтарной желтизной, стройные высокие корабельные сосны.  Такого, по красоте, соснового бора я больше никогда не встречал, ну разве что в устье Онего. А какие там были грибы!.. Белые!.. Один к одному!..
Однажды, в начале сентября, когда на почве были уже первые утренники, отец взял меня с собой в лес. Было мне в ту пору лет десять.
Решив рабочие вопросы, он послал меня с корзиной вдоль болота по знакомым местам, сам же, прихватив ружье, направился проверять капканы. Встретиться договорились через час на Раньковской горе.
Прошагав минут десять и ощутив, как от росы брюки намокли до колен, я достиг наконец первой своей полянки. Там, во мшистом треугольнике, между пожелтевшей березой и двумя елочками, меня всегда ждала удача. Вот и теперь большой белый гриб на высокой ножке стоял на виду вызывающе бесшабашно. Наверное, среди грибов, как и среди людей, тоже есть смельчаки, которые первыми поднимаются в атаку и, погибая, отводят опасность от других.
Срезав смельчака ножом, я внимательно огляделся, даже присел для лучшего обзора и увидел в траве еще два трусливо затаившихся боровичка.
Потом пошел глубже в лес. Попутно заглянул еще в два-три места: на кочках подсохшего болотца нашел белесые подберезовики. А в маленьких овражках, собрал волнушки. Их много, но они скрыты сухой листвой, поэтому искать их надо, ползая на коленях и разгребая руками душистые предосенние вороха с белыми мохеровыми нитями потревоженных грибниц.
Последнее заветное место грибных угодий – огромное поваленное обомшелое дерево, в эту пору обсыпанное мясистыми опятами. Однако в тот день мне не повезло: наполовину вросший в землю ствол покрыт бесчисленными ножками, оставшимися от срезанных шляпок. Но я горевал недолго, корзина почти полная, и можно идти на встречу к отцу.
До места встречи оставалось метров пятьдесят, я вдруг почувствовал, как «крутит» живот и, не долго думая, присел за ближайший кустик. Что было потом, я не могу восстановить в памяти до сих пор, спустя уже многие десятилетия… Что-то огромное, серое, ударило меня по голове…. От неожиданности, я повалился на бок и закричал… «Чудище», продолжало налетать на меня со всех сторон… Я отбивался руками и ногами, орал во всю глотку…
Раздался выстрел… Все стихло…
- Ванек!.. (Так звал меня в детстве отец) Ты живой?.. Вылезай!.. – послышался взволнованный голос отца.
Плача от страха и досады, размазывая по щекам слезы и сопли, со спущенными штанами, я выполз из-под куста…
Отец смеялся навзрыд. Таким веселым я его, наверное, больше никогда не видел. В руках он держал огромного (или мне так показалось) убитого серого ястреба.
- Это он тебя за большую мышь принял и решил поохотиться, - улыбаясь, успокаивал отец, достав из кармана носовой платок и застегивая мне штаны.
Собрав грибы, вывалившиеся из опрокинутой корзины, мы двинулись в обратный путь. После таких недетских испытаний, я уже ни на шаг не отставал от отца.
Об этом случае он потом не раз с юмором рассказывал своим друзьям, приводя тем самым меня в немалое смущение.

В этот приезд в Вытегру, я решил посетить те, незабываемые с детства, места. Вышел рано утром – с солнышком. На окраине разговорился с местным пастухом, собиравшим для выхода на луга немногочисленное сегодня городское стадо коров.
- Зайди на пятом километре и прогуляйся лесом до девятого. Корзину наберешь, - подсказал мне дед.
Дорога шла через городское кладбище, и я не удержался, зашел проведать отца. Посидел на скамейке у могилы несколько минут, задумался… Отметил, что надо придти сюда непременно еще. Вырвать непомерно разросшуюся траву и поправить оградку…
На четвертом километре подвернулась попутка и я, настроенный все же посетить «свои» места, быстро полез в кузов.
Молодой разухабистый шофер лихо гнал старенький «газик» по приличному для этой глубинки асфальту.
Держась за передний борт, я стоял обдуваемый свежим утренним ветром и, оглядываясь по сторонам, выискивал, в почти не изменившейся за много лет окружающей природе, знакомые сюжеты.
Проехали Тудозеро, мост через речку Илексу, поднялись на Раньковскую гору. Увидев впереди нужный мне поворот, я постучал по кабине. Спрыгнул на обочину, поблагодарил шофера и направился в поисках старой лежневки.
Дорога к болоту, используемая в прежние времена для вывоза леса, сегодня была явно заброшена. Колея превратилась в нескончаемые бочаги, наполненные коричневой болотной водой. Посредине ее поднялся, частой порослью, молодой сосняк. Из-за верхушек елей показалось солнце, растапливая бездонную синеву безоблачного неба. Со всех сторон нарастал неугомонный птичий базар, потревоженных человеком лесных обитателей.
Вот и болото. То, что осталось от лежневки, трудно назвать дорогой, скорее, направлением движения. Но без нее не перебраться на ту сторону. Рискую… Вооружившись подобранной по пути длинной лесиной, иду, опираясь на нее, по скользким, то и дело проворачивающимися под ногами, утопающими в черной жиже, полусгнившим бревнам. Вода доходит до колен, развертываю бродовики. Наконец, выбираюсь на сухой островок. В голову закладывается подлюковатая мысль: « А, может, ну их… эти грибы? Да и есть ли они там?.. Стоит ли испытывать судьбу?..» И тут же замечаю, буквально метрах в двадцати, несколько поросших ряской куч старой щебенки. «Пытались сделать наст?» - задумываюсь я. Спешу туда, и уже по сухому выбираюсь из болота.
Вот и лес. Тень и тишина. Статные сосны высоко лепечут надо мной; длинные, висячие ветки берез едва шевелятся. Мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея на солнце; птицы мирно поют. Иду вдоль опушки, а между тем любимые образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят на память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображенье реет и носится, как птица, и все так ясно движется и стоит перед глазами. Сердце то вдруг задрожит и забьется, страстно бросится вперед, то безвозвратно потонет в воспоминаниях

 Иду с корзиной по тем самым местам, где и сорок лет назад с отцом. В сентябре в ту пору внизу возле болота росли ворончатые волнушки, истекавшие на сломе белым горьким соком.
Не обнаружив волнушек, я побрел дальше в гору, и даже не заметил, как привычный некрупный березняк перерос в неведомое чернолесье. Огромные замшелые дерева подпирали тяжкий лиственный свод, почти непроницаемый для солнечных лучей. Где-то вверху, в далеких кронах, шумел ветер.
Чаща была безлюдная, даже какая-то бесчеловечная, и меня охватило ведомое каждому собирателю тревожно-веселое предчувствие заповедных дебрей, полных чудесных грибных открытий. Однако грибов-то и не было. Совсем! Несколько раз, завидев влажную коричневую шляпку в траве, я бросался вперед, но это оказывался либо обманно извернувшийся прошлогодний лист, либо глянцевый, высунувшийся изо мха шишковатый нарост на корне.
Я начал прикидывать, в какую сторону возвращаться к лежневке, но вдруг заметил среди стволов просвет и поспешил туда. Сделал еще несколько шагов и обмер: знакомая с детства небольшая поляна с редкими корабельными соснами была сплошь покрыта грибами. Исключительно белыми!..
Сердце мое от радости заколотилось так громко и часто, что стало трудно дышать. Мне пришлось прислониться к дереву и сделать несколько глубоких вдохов. Не сразу, но помогло. Успокоившись, я присел и срезал в бело-бирюзовом мхе первый гриб – тугой и красивый. Шляпка была лоснящаяся, шоколадная, только в одном месте немного подпорчена слизнем, но ранка уже успела затянуться свежей розовой кожицей. Подшляпье напоминало нежный светло-желтый бархат, а с толстой ножки свисали оборванные мохеровые нити грибницы. Я долго любовался грибом и, наконец, бережно положил его в свою большую корзину, предварительно выстелив дно несколькими папоротниковыми опахалами.
Вдруг мне почудились чьи-то далекие ауканья, я вскинулся и застыл, напрягая слух, но ничего не уловил, кроме ровного лесного шума. Нет, показалось… Тем не менее, мной овладела боязливая, горячечная торопливость, словно с минуты на минуту сюда должны нагрянуть толпы соперников и отобрать у меня этот чудесно найденный грибной Клондайк. Я заметался по поляне... Наконец вроде бы собрал все грибы. Внимательно оглядевшись, я опустился возле переполненной корзины. Потом вскочил и еще раз пристально обошел всю поляну: увы, все было собрано подчистую. Ну и ладно! Вряд ли удастся снова отыскать это удивительное место. Я достал свой нехитрый завтрак, порезал помидор, колбасу и луковицу, разбил о коленку яйцо, разъял успевший слежаться многослойный бутерброд и стал жевать, подливая себе чай из термоса. 
Пестрый августовский лес чуть слышно шумел. Иногда с деревьев беззвучно срывался лист и, петляя в воздухе, ложился на траву. Земля постепенно становилась похожа на лоскутное старое одеяло.
Я, кряхтя, поднял тяжеленную корзину и пошел  обратно к лежневке.

Вытегра.   Россия.   2011 год.

               
            























   








                Офицер

Вот я вам сейчас случай расскажу. У нас в доме, в первом подъезде на четвертом этаже жила молодая семейная пара, офицер-танкист и учительница. Его звали Павел, ее - Анфиса Андреевна. Учительниц всегда, знаете, по имени-отчеству величают. Анфиса была хороша!
 Так вот, любил ее муж без памяти: вечно с цветами, тортами, духами - как жених. Знали они друг друга еще со школы, встретились на городской олимпиаде по математике.  День знакомства, 25 января, был у них самый главный праздник. В этот день Павел всегда нес жене такой огромный букет, что еле в лифт с ним помещался. Сын у них рос, Миша - отличник.
Украинская армия к тому времени развалилась полностью и Павел перевелся в Москву. Дома он был наездами, раз-два в месяц. Офицерам в ту пору тяжко жилось, зарплата копеечная, да и ту месяцами не выдавали. Но Павел смышленый оказался мужик и вот что придумал: он в своих танковых мастерских иномарки ремонтировал и неплохо зарабатывал. Сколько раз я ему говорил: «Паша, бросай ты службу! Гиблое дело! Открой автомастерскую - озолотишься!» А он мне: «Я, Юрий Николаевич, потомственный офицер. Мой прадед Шипку брал! Все скоро переменится, Россия без хорошей армии долго не сможет!» А тут как раз война с Чечней. Его танковый батальон на Грозный бросили. Последний раз он жене позвонил под Новый год, мол, завтра возьмем город. 25-го точно домой приеду. Жди! Люблю. Береги сына! А потом приехали из военкомата, глаза прячут… В общем, погиб он во время новогоднего штурма Грозного. Тогда этот баран Грачев танки без прикрытия на улицы загнал - их и пожгли. Павел, сказали, сгорел в своем танке без остатка. Мол, извините, и хоронить нечего, но можем дать какой-нибудь символический пепел. Дали. Похоронили черт-те где. Кладбище огромное, могилы экскаватором роют. Сунули урночку в мерзлую землю, стрельнули в небо - и разошлись. Как же Анфиса убивалась, как убивалась! Если бы не сын, может, что-нибудь с собой и сделала бы. Месяц вообще лежала не вставая. Моя супруга от нее не отходила, нянчилась с ней, как с маленькой. Потом вдруг Анфиса вскочила, глаза горят, кричит: «Не верю! Мы не его похоронили. Я чувствую!» Оставила сына соседям, помчалась в Ростов, там, на запасных путях, в вагонах-рефрижераторах неопознанные останки хранились. Что уж она там увидела - но вернулась покорная, снова стала на работу в школу ходить. В общем, успокоилась, притихла, стала жить…
А через год у нас новый дворник появился. Поселился, как и прежний, умерший от пьянства, в подсобке ЖЭКа. Мужик был сильно пострадавший: руки обожженные, а лицо… Помните, как у Ющенко рожа перед выборами изволдырилась?
Так вот, у нового дворника намного хуже. Ни волосинки на черепе - одни струпья фиолетовые. Чистый Фредди Крюгер! Голоса тоже нет - связки сожжены. Не говорил - хрипел, не сразу и разберешь. Кое-как объяснил: с Донбасса он, в шахте обгорел, когда метан рванул. Дворником инвалид хорошим оказался: не пил, территорию в чистоте содержал, пацанам свистульки из жести вырезал, в сантехнике неплохо разбирался, ремонтировал лучше и дешевле, чем вся эта пьянь из ЖЭКа. Сначала из-за внешнего вида его приглашать в квартиры побаивались, а потом привыкли: руки хоть и страшные, обгоревшие, а золотые. Была у него, правда, одна особенность: как свободная минутка выдастся, сядет на скамейку возле своей каморки и смотрит на дверь третьего подъезда. Смотрит, смотрит, смотрит…
А с Анфисой Андреевной стало тем временем происходить что-то странное: однажды она вошла в лифт и чуть не упала в обморок, потому что уловила отчетливый запах своего погибшего мужа. Потом вдруг 25 января нашла на пороге огромный букет цветов. Ну, с ней истерика! Мы стали успокаивать, мол, это кто-то из однополчан покойного решил сюрприз сделать: все ведь знали, как Павел ее любил. Но с ней все-таки нервный срыв случился: боялась из дому выйти, везде ей запах покойного мужа чудился… Посовещались мы по-соседски и нашли хорошего психотерапевта, видного мужчину лет сорока. Стал он к ней ходить: гипноз, анализ страхов, потаенная женская чувственность, сознание-подсознание, либидо-подлибидо, разговоры о детстве и все такое прочее… Сначала он с ней как положено, ровно час занимался, минута в минуту. Потом стал задерживаться, чаевничать. Затем с пакетами магазинными начал появляться - она ведь вообще из дому не выходила от страха. А там глядим: уже и Мишку из школы за руку ведет. Раньше-то пацана мы по очереди забирали…
А дворник сидел на своей лавочке и внимательно на все это смотрел. Один раз у психотерапевта машина не завелась. Он и так и сяк - мертвая. Дворник подошел, заглянул под капот, проводок какой-то поправил - затарахтела. Но от денег отказался. Ну, надо ли говорить, что настал однажды такой день, когда психотерапевт так и не вышел от своей пациентки, ночевать остался. Инвалид сидел всю ночь на лавочке и курил. Я как раз с работы возвращался за полночь.
– Не спится? - спросил.
– Не спится… - прохрипел он.
Утром дворник исчез, оставив возле лавочки страшное количество окурков - точно гильзы, отстрелянные у пулемета после жуткого боя. А в дверь Анфисиной квартиры была воткнута записка: «Будь счастлива! Павел».
Почерк она тут же узнала, бросилась к уборщице подъездов, мол, кто заходил, а та отвечает: никого чужого не видела, только дворник появлялся, сказал, у вас прокладку в ванной выбило. Тут-то Анфиса все и поняла, метнулась в милицию, военкомат, СБУ… Стали разбираться и выяснили: действительно, из Моздокского госпиталя как раз в то самое время, когда появился у нас новый дворник, выписался один прапорщик, уроженец Донбасса, очень сильно обожженный, но до родного городка так и не добрался. Впрочем, он был бессемейный, и никто на это внимания не обратил. Стали опрашивать друзей и выяснили, что у прапорщика уж очень веселая татуировка на груди имелась, ни с чем не спутаешь: голая девушка верхом на крупнокалиберном снаряде. И тут Анфиса вспомнила, что в Ростове видела труп именно с такой наколкой. В общем, обожженный инвалид - это Павел: похоже, решил начать новую, искалеченную, жизнь с чужими документами, да потянуло домой…
Анфиса сначала не могла себе этого простить, выгнала психоаналитика, ждала, что Павел вернется, что он где-то рядом затаился, ходила по округе и расклеивала, точно объявления об обмене, бумажки, написанные от руки Мишкой: «Папа, вернись! Мы тебя любим!» Надеялась, муж руку сына узнает, расчувствуется и простит ее.
А вскоре я прочел в «Фактах» заметку, что в Москве, на загородном шоссе, по которому ездил на службу и обратно Грачев, нашли тело мужчины, подорвавшегося при попытке установить мину на пути следования министра обороны. Тело неудачливого террориста, особенно лицо и руки, имело следы страшных, но уже заживших ожогов…
Вот такая история.


г. Кривой Рог.   Украина.   2004 год.





 

               








                Вова из Тамбова

Володя Ходус стал хорошим человеком случайно. Закат Советской власти он встретил молодым специалистом могучего оборонного НИИ. В засекреченном НИИ Володю меньше всего занимал узел управления самонаводящейся баллистической ракеты, который разрабатывала его лаборатория. У кульмана Ходус появлялся редко, так как с первых дней был брошен руководством на куда более важное дело – на культмассовую работу. И не случайно. Все началось еще в институте. В Москву, поступать в МИЭП он приехал из Тамбова. Родители дали ему с собой на всякий случай триста рублей (в провинции поговаривали, будто в столице без взяток ничего не делается), но он поступил с первого раза и бесплатно, о чем нынешний провинциальный выпускник и мечтать не смеет!
С самого начала Вове очень понравилась девушка с параллельного потока, Марина Демина, москвичка из профессорской семьи, смотревшая на однокурсников огромными изумленными глазами принцессы, вставшей с горошины и забредшей спросонья в кучерскую. Завоевать ее сердце Володя пытался тем, что на студенческих посиделках без умолку пел под гитару, виртуозно подражая клокочущему баритону великого Высоцкого, чья слава в конце семидесятых достигла, как говорят математики, иррациональных величин.
«Подумаешь, – пожала как-то плечами Марина, – так сейчас все хрипеть умеют. Вот если бы ты самого Высоцкого к нам пригласил!»
«А черевички Гали Брежневой ты не хочешь?» – хохотнула подружка, сочувствовавшая бесперспективно влюбленному Ходусу и ждавшая момента предложить ему взамен себя.
Но Демина знала, о чем говорит: заполучить великого барда в институт пытались уже не один год. Это раньше, в голодной актерской молодости, он соглашался петь в любом трудовом коллективе за смешную мзду, а то и просто за накрытый стол. Но теперь, сыграв Гамлета, снявшись у Говорухина, вкусив Марины Влади и славы, он все реже откликался на скромные приглашения. Конечно, Владимир Семенович умер бы не от морфия с водкой, а от изумления, если бы узнал, сколько за свои суггестивные блеянья на корпоративных вечеринках берет нынче тот же Гребенщиков. Но тогда, в семидесятые, по советским меркам, гонорары гения блатных аккордов были огромны, да и Марина Влади, урожденная Полякова, тоже была при валюте.
И Ходус понял: его личное счастье зависит теперь от Высоцкого. Начал он с самого простого – позвонил в театр. Напрасно. Его приняли за одного из безумных высоцкоманов и отшили с тем тонким интеллигентским хамством, которым виртуозно владеют завлиты зрелищных учреждений. Тогда влюбленный студент сложными путями добыл домашний телефон кумира салонов и подворотен. Когда он услышал в трубке легендарную хрипотцу, его сердце от счастья чуть не сорвалось с аорты, но великий голос объяснил: «меня дома нет», предложил оставить сообщение и вежливо попрощался. Озадаченный Ходус несколько раз набирал номер, слыша в ответ одно и то же, пока не сообразил, что имеет дело с автоответчиком, о котором как будущий инженер-электронщик читал в специальных журналах, но прежде никогда в глаза не видел и в уши не слышал. Ходус пролепетал приглашение выступить перед студентами и преподавателями института, продиктовал телефон профкома и признался напоследок в вечной любви к автору бессмертной песни «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!»
Бесполезно. Никакого отзыва не последовало. Тогда настойчивый юноша пошел другим путем: он подгадал, когда после «Гамлета» актер выходил из служебного подъезда Таганки, подбежал, но едва успел затараторить отрепетированную челобитную, как его оттерли рослые спутники невысокого гения. Садясь за руль голубого «мерседеса-350», Высоцкий едва коснулся взглядом назойливого фаната, и студента поразила глухая эльсинорская тоска в глазах полуживого от усталости символа эпохи.
А тем временем Марина Демина начала встречаться с аспирантом кафедры автоматики Борей Ивановым.
И отчаявшийся Ходус решился. Дом кооператива «График» на Малой Грузинской, где жил Владимир Семенович, он вызнал давно. А толку? Можно, конечно, подкараулить у парадного, но результат будет тот же, что и у театра: отодвинут, не заметив. Что же такое придумать?! И после нескольких бессонных ночей Ходуса осенило: он решил – ни много, ни мало – нарядиться Высоцким! Кстати, ростом и комплекцией паренек напоминал великого барда, и свитер из грубой шерсти у него имелся – тетка ко дню рождения связала. Но где взять настоящие американские джинсы, каковых у тамбовского выходца не было, и быть не могло? Спас сосед по общежитию, сын снабженца из Уренгоя: он дал ему не только свои восхитительно затертые «вранглеры», но еще и адидасовские кроссовки с тремя невыразимыми полосками. Бороду Ходус соорудил, приклеив к щекам завитки овчины, состриженные с армейского тулупа, подаренного дядей-капитаном. А вот гитара имелась – настоящая, изготовленная Щелковским заводом струнных инструментов и купленная в магазине «Аккорд» за 14 рублей 60 копеек.
Стоял свежий май 1979 года. Театральный сезон близился к концу. Куда потом уедет или улетит Высоцкий – бог весть! Ходус затаился в глубине двора в зарослях сирени и ждал до глубокой ночи. Медленно сгущались сумерки, вот уже и самые ленивые собачники выгуляли своих бдительных питомцев, подозрительно тявкавших на черный куст, светившийся в темноте гроздьями соцветий. Лишь во втором часу подъехала вереница машин во главе со знакомым голубым «Мерседесом». Не теряя ни минуты, паренек выскочил из засады, взлетел на ступеньки подъезда, рванул струны и запел хриплым голосом своего бога:
Час зачатья я помню не точно,
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью – порочно
И явился на свет не до срока.
Поначалу компания просто высыпала из машин и с изумлением разглядывала молодого, неизмученного «Высоцкого», который словно вышагнул из кадра «Вертикали» и, загородив им дверь, клокотал, обрывая струны:
Я рождался не в муках, не в злобе —
Девять месяцев, это не лет…
Первый срок отбывал я в утробе,
Ничего там хорошего нет…
Ходус, надрываясь, тем не менее, опознал среди гостей Говорухина, Севу Абдулова и, конечно, Марину Влади, одетую во все неизъяснимо парижское. Она, первой сообразив, в чем дело, подошла к самозванцу и дернула за бороду: в ее пальцах остались клочья овчины, и актриса тут же предъявила ее друзьям, что привело всех в восторг. Веселый и хмельной кумир тоже, захохотав, спросил:
– Ты кто?
– Вова… – от неожиданности брякнул Ходус.
– Откуда?
– Из Тамбова… – сознался студент.
– Вова из Тамбова, – мрачно срифмовал Говорухин.
– Ну, и чего тебе надо, Вова из Тамбова? – спросил Высоцкий.
– Владимир Семенович, выступите у нас, пожалуйста!
– В Тамбове?
– Нет, в МИЭПе…
– Где-е?
– Московский институт электронного приборостроения, – подсказал, кажется, Сева Абдулов, совсем не похожий на трусливого муровца из фильма «Место встречи изменить нельзя», – там хорошие ребята…
– У меня на сервисе один вечерник оттуда работает, – сообщил пижон в замшевой куртке и модных полутемных очках. – В любой иномарке за минуту разбирается! Хороший институт…
– Давно караулишь? – поинтересовался бард.
– Давно.
– Есть хочешь?
– Немного.
– Пошли!
– Я?
– Пошли-пошли, Вова из Тамбова!
От этой своей выходки он ожидал чего угодно, но о том, что его позовут домой к Высоцкому, даже помыслить не мог. Квартира, правда, его немного разочаровала. Нет, конечно, убогую тамбовскую «распашонку», где он жил с родителями, даже и сравнивать нечего. Тут сразу видно: спецпланировка – холл, просторная кухня, большая гостиная… Но ведь всегда кажется, будто великие люди живут не на обычной жилплощади, а в таинственных чертогах, переступишь порог – и, как в «Мастере и Маргарите», откроются бескрайние залы, колонны, мраморные камины, красная мебель на когтистых львиных лапах, потемневшая живопись в золотых кудрявых рамах, а сам хозяин непременно восседает в высоком старинном кресле и кусает в творческом изнеможении гусиное перо…
Ничего этого не было. На стене висели картины и рисунки в скромных рамках, афиши спектаклей и большая карта мира, утыканная цветными кнопками, каких в наших канцелярских принадлежностях не купишь. Польша, Германия, Франция, Англия, Югославия, Венгрия, Болгария, Испания, Марокко, остров Мадейра, Канарские острова, Мексика, Канада, США… Марина повязала передничек, назначила своим помощником Ходуса и стала расторопно накрывать стол, в своей хлопотливости ничем не напоминая звезду мирового кино.
В ту ночь Ходус впервые в жизни попробовал виски, похожее цветом на нашу старку, но с совершенно иным вкусом. В широкие граненые стаканы бросали кубики льда, которые таяли, тихо потрескивая и превращая напиток из темно-янтарного в светло-желтый, как спитой чай. Впрочем, Высоцкий, Абдулов, врач Федотов и сибирский золотодобытчик по имени Вадим пили водку. На виски нажимали Говорухин и Радик – директор автосервиса в дымчатых очках. Парижанка Влади поглядывала на стремительно пьяневшего мужа с тем же тоскливым состраданием, с каким тамбовские бабы обычно смотрят на родных алкоголиков.
– Ешь, ешь! – Она подкладывала салат студенту. – А то пьяным будешь!
– Мою девушку тоже Мариной зовут, – сообщил Ходус, ставший от виски доверчивым и откровенным.
– Да? Ты ее очень любишь?
– Очень.
– А она?
– Она? Тоже любит. Только она про это пока еще не знает…
– Так бывает, – кивнула актриса и с сочувствием посмотрела на парнишку. – Ты из-за нее так нарядился?
– В общем, да…
– Володя! – крикнула она через стол. – Представляешь, мальчик тоже влюблен в Марину! Ты должен обязательно выступить у них в институте!
– В-выступлю…
Влади ушла в другую комнату и скоро вернулась со снимком (на нем Высоцкий в роли Хлопуши рвал цепи) и написала на обратной стороне:
Марина и Володя!
Будьте счастливы по-настоящему!
Расписалась сама и протянула авторучку мужу, он поморщился и с трудом поставил автограф, похожий на кардиограмму умирающего сердца. Потом снова пили, смеялись, травили анекдоты, Высоцкий начал рассказывать, что ему предлагают поставить на Одесской киностудии «Зеленый фургон», как вдруг запнулся и страшно побледнел… Все закричали:
– Федотов! Скорее! Федотов!
Врач открыл портфель, выхватил оттуда металлическую коробочку, в которой на марле лежал стерилизованный шприц с иголками, хрустнул ампулой, ловко набрал в шприц темную жидкость, пустил вверх короткую струйку и двинулся к посиневшему барду, перенесенному общими усилиями на диван.
– Иди, иди, парень! – Абдулов взял Ходуса под локоть и повел к выходу. – Антракт.
– А он не умрет? – спросил Вова, к стыду своему думая о том, что если Федотов не спасет Высоцкого, бард уже никогда не сможет выступить в МИЭПе.
– Высоцкий? Ты что, спятил? Он бессмертен! Иди и никому не говори о том, что видел! Понял?
– Понял…
Утром Ходус хотел броситься к Марине Деминой и рассказать о невозможном чуде, приключившемся ночью. Но кто же поверит? Девушка вообще может рассердиться и решить, что он спятил. Одно лишь могло подтвердить правдивость слов – снимок с автографами звездной пары, но его-то он с испугу забыл на столе в доме на Малой Грузинской. Жизнь кончилась. Аспирант Иванов каждый день ждал Марину после занятий у выхода из аудитории. Две недели Вова из Тамбова молчаливо носил в себе свою тайну. Это было странное чувство! Наверное, нечто подобное ощущает пророк, которому на перепутье явился шестикрылый Серафим, сделал пересадку сердца, дал подробные инструкции, как осчастливить человечество, а взамен вырванного болтливого языка вшил жало мудрое змеи. И вот он, уже пророком, исполненным спасительного знания, вернулся к людям, а те ничего не замечают. Как объяснить, как доказать? Высунуть свой новый, юркий, раздвоенный язычок? Засмеют, а то еще и в зверинец упекут…
И вдруг во время экзамена по сопромату в аудиторию влетела перепуганная секретарша ректора и заполошно вскричала:
– Кто Ходус?
– Я…
– Скорее!
– Что случилось? – удивился преподаватель.
– Скорее!
А случилось вот что: в приемную позвонил Высоцкий, представился своим хриплым, всесоюзно любимым баритоном, и секретарша с испугу соединила его с шефом. Бард объяснил, что пообещал студенту Вове из Тамбова, выступить в институте, но приболел, а теперь вот поправился и готов выполнить обещание.
– А-а-а… – начал было ректор.
– Не волнуйтесь, концерт будет шефский.
Сначала, конечно, подумали, что это розыгрыш, но на всякий случай запросили кадровика, и тот ответил: из тамбовских у них учится только один студент по фамилии Ходус. Фантастическая весть мгновенно разнеслась по всему вузу, смотреть на чудотворного провинциала приходили целыми потоками и факультетами. Но самое главное: Марина впервые взглянула на Володю с тем благосклонным удивлением, из которого иногда потом вырастает любовь. Однако настоящая слава к Ходусу пришла, когда он вместе с начальством встречал артиста у проходной института, вел его на глазах у всех по территории к центральному корпусу, отгоняя наглецов, желавших получить автограф. Зал набился до отказа, по самые люстры. Вова слушал концерт, как положено виновнику торжества, из-за кулис, проведя туда же и Демину. А вот аспиранта Иванова, пытавшегося за ней увязаться, не пустили дежурные из студенческого оперотряда.
Чу-уть помедленнее, кони,
Чуть поме-едленнее! —
хрипло клокотал бард, истязая струны, – и вены на его жилистой шее набухали нечеловеческой чернотой. Из зала ему кричали: «Еще!» и несли скромные слюдяные кулечки с гвоздиками, изредка розы: масштабное производство цветочных корзин и огромных художественных букетов тогда еще в Отечестве не наладили, зато делали ракеты и перекрывали реки. После концерта Высоцкий, весь какой-то потемневший и съежившийся, достал из гитарного футляра забытую фотографию:
– Марина просила тебе отдать! Она всем теперь, даже в Париже рассказывает, как ты мной нарядился. Ну, будь здоров, Вова из Тамбова! А это вам! – он протянул Деминой три алых розы и ушел.
– Какая Марина? – теряя дыхание, спросила девушка.
– Влади, – просто ответил Ходус и показал снимок с автографами.
Через три месяца Марина Демина стала Мариной Ходус, а Вова из Тамбова перебрался в просторную профессорскую квартиру, где книг было столько, что их даже не пытались расставить по полкам, а лишь, чтобы не мешали под ногами, передвигали стопками с места на место, как шахматные фигуры. Тесть, доктор экономических наук, величал его «юношей» и, понимая загруженность современной молодежи, всегда уступал свою очередь в туалет и ванную. А теща, домохозяйка, звала зятя Вовиком и закармливала самодельными пончиками. В институте же Ходус стал важным человеком: если надо было пригласить кого-то из актеров, певцов, поэтов или космонавтов, дело поручали ему. Он добывал телефон, звонил и представлялся другом Высоцкого.
– Звать-то вас как? – подозрительно спрашивала побеспокоенная знаменитость.
– Вова из Тамбова.
– Это ты, что ли, Высоцким нарядился? – теплело на том конце провода.
– Я…
– Слышал, слышал, – рассказывали… Чего надо?
Никто не отказывал. Даже Градский, к которому на кривой козе не подъедешь, согласился, прибыл навеселе, спел, выслушал овации, поругался с секретарем парткома МИЭПа и послал его на три буквы, что теперь можно расценить как дальние раскаты приближавшейся перестройки, а тогда квалифицировали как идеологическое хулиганство.
…Высоцкий умер следующим летом, в 1980-м, во время Московской Олимпиады. Влади жила в Париже, новая подруга барда Оксана ушла спать в другую комнату, а Федотов, пивший вместе со своим великим пациентом, задремал и не успел сделать спасительный укол. Чтобы попасть на похороны в наглухо оцепленный район Таганки, нужен был специальный пропуск. Но Ходус дозвонился до Абдулова и смог, пройдя мимо гроба, в последний раз увидеть своего кумира с белой розой в мертвых руках.
После окончания института Вову оставили в Москве, мало того – сразу несколько серьезных организаций бились за право принять в свой коллектив легендарного молодого специалиста. Он выбрал засекреченный НИИ, где ему обещали квартиру в течение года, и не обманули. Ходус тоже не обманул ожиданий начальства, тем более что организация оказалась небедная: кто только не перебывал, благодаря ему, в актовом зале, украшенном большим мозаичным панно «Закурим перед стартом!» Постепенно Вова передружился со знаменитостями, которым, кстати, давал возможность неплохо заработать. Жизнь удалась: актеры звали его на премьеры в театры, режиссеры – в Дом кино на закрытые показы, художники – на вернисажи, писатели задаривали книгами с нежнейшими автографами, спортсмены тащили с собой в сауну, где пили водку и ругали тренеров, пичкающих их допингами. Часто беспокоили из других крупных организаций – просили помочь. Он помогал, ничего не требуя взамен, ну разве что путевку в хороший санаторий для тестя с тещей.
Постепенно его деятельность стала приобретать всесоюзный размах, из областей и республик нерушимого СССР звонили и приезжали, моля заманить к ним за хорошее вознаграждение ту или иную столичную знаменитость. Как-то раз один молодой, но уже популярный певец, вернувшись из Тюмени, куда Ходус послал его вместо закапризничавших «Песняров», спросил по-простому:
– Вов, сколько я тебе должен?
– За что?
– За наводку.
– Ты что, с ума сошел?! Я же по-дружески!
– А-а-а… – недоверчиво протянул певец. – Хороший ты человек!
В девяносто первом все рухнуло – стало не до концертов и устных журналов. НИИ тихо сокращался, усыхал, сжимался, напоминая некогда цветущий, обильный город, оказавшийся в стороне от новой железной дороги. Зарплату сотрудникам не выдавали месяцами, а если и выдавали, оклада хватало на два похода в универсам. Марина, к тому времени уже мать двоих детей, плакала и говорила, что лучше бы она вышла замуж за аспиранта Борю Иванова, эмигрировавшего в 1989 году в Америку вместе со своей секретной специальностью. Помогла ему фамилия бабушки, урожденной Юнгштукер, которую при поступлении он успешно утаил от дотошных кадровиков, искренне считавших, что евреи для оборонных профессий слишком рассеянны.
Директор пытался спасти вверенное ему краснознаменное учреждение и хоть как-то вписаться в рынок. Тогда, в начале девяностых, пошла мода на АОНы – автоматические определители номеров. Звонит тебе, скажем, телефонный хулиган, ты засекаешь – и сразу в милицию.
Или наоборот, друг тебе набрал и не успел рта раскрыть, а ты ему уже:
– Здорово, Петька!
– Как это ты догадался?
– А я Кашпировский!
И вот, чтобы сохранить остатки научного коллектива, директор решил в опытном цеху наладить производство АОНов, а для этого попросил кредит в одном из банков, которых в Москве вдруг стало больше, чем телефонных будок. Ему презрительно отказали. Смиряя номенклатурную гордыню и собираясь за деньгами в другой банк – «Савеловский», он вызвал в кабинет Ходуса и дружески попросил:
– Володь, пойдем со мной! Понимаешь, я с этими новыми… русскими разговаривать не умею и не могу, так и хочется взять у них со стола что-нибудь бронзовое – и по башке! По мере обнищания института директор становился все искренней и проще.
Лицо вице-президента банка «Савеловский» показалось знакомым, да и он сквозь дымчатые очки глядел на Вову с неким вспоминательным прищуром. Получив вежливо-твердый отказ, обескураженные оборонщики побрели восвояси по дорогому ковру вдоль стен, увешанных неряшливым авангардом, но их догнала длинноногая, словно соскочившая с подиума секретарша и попросила вернуться – только одного Ходуса.
– Ты как попал к этому мохнорылому реликту? – отбросив кредитные церемонии, по-свойски спросил вице-президент. – Ну, чего смотришь? Не узнал? А здорово ты тогда Высоцким нарядился, Вова из Тамбова! Да-а-а, не уберегли Владимира Семеновича! Виски? Меня, если ты забыл, Радиком зовут…
– А ты теперь, значит, не машинами занимаешься? – узнал Вова директора автосервиса.
– Чем занимался, тем и занимаюсь: деньги зарабатываю! Вот что, Вов, давай-ка встретимся не здесь. Спорт любишь?
– Конечно! – закивал Ходус, в юности успешно занимавшийся бегом и добегавшийся до первого взрослого разряда.
– Тогда жду тебя завтра, в 19.00 возле финского посольства. И не забудь плавки!
Рядом с посольством, в здании со стеклянным куполом располагался один из первых в Москве фитнес-клубов под названием «Хэппи бич». Впрочем, по фасаду, приветом из советского прошлого, красовалась еще надпись, выложенная белым кирпичом: «Оздоровительный комплекс завода “Большевик”». Подъезжали иномарки с посольскими и обычными номерами, оттуда выходили мужчины в длинных кашемировых пальто и женщины в шубках; они несли в руках яркие спортивные сумки и светились радостью предстоящих физических нагрузок. Радик опоздал на полчаса и, не извинившись, потащил Ходуса за стеклянные двери, разъезжающиеся перед гостем сами собой. А там, внутри, журчали фонтаны, изумляли глаз икебаны из тропических цветов и аквариумы с муренами, там, внутри, улыбчивые девушки в коротеньких халатиках разносили соки-воды. В рецепции, оформленной в виде увитой лианами и орхидеями хижины, Радик предъявил золотую клубную карту и заплатил за гостя 50 долларов одной бумажкой, что составляло месячный бюджет семьи Ходусов. У Вовы мелькнула сумасшедшая мысль попросить, чтобы банкир отдал эти деньги ему, а поговорить можно и в скверике, взяв в палатке пива…
Когда они переодевались, вешая одежду в шкафчиках с шифровыми замками, социальная пропасть между ними стала еще очевиднее. Радик был одет как лицо фирмы «Nike», даже портупейка для бутылочки с водой была у него фирменная, не говоря уж обо всем остальном. Вова же натянул на себя цветастый финский костюмчик, добытый давным-давно на праздничной распродаже, устроенной к З0-летию первого успешного испытания сокрушительной продукции родного НИИ. Потом они с банкиром крутили педали велотренажеров, плавали в бассейне, парились в сауне, пили энергетический коктейль, стоивший столько, что Вова даже отвернулся, когда Радик расплачивался.
Разговор был странный, витиеватый, с отступлениями, уходами в наивное советское прошлое и возвращением в суровую капиталистическую реальность. Если отбросить словесную бижутерию, речь шла вот о чем: банку невыгодно давать кредит лежащему на боку НИИ, который государство само бросило в рыночных джунглях на съеденье хищникам, точно бесполезного, но прожорливого старика. Однако есть еще святое слово «дружба»! И он, как вице-президент, может, конечно, пойти на сделку со своей топменеджерской совестью процентов эдак за пятнадцать отката. Налом, разумеется. Подумай!
Директор НИИ выслушал предложение банкира, переданное Ходусом, набычился, побагровел, буркнул: «Дерьмокрады, проклятые!» – и согласился. Кредит дали мгновенно. Вова отвез набитый долларами дипломат в тот же «Хэппи бич» и передал Радику – в точности как в фильмах про мафию. Они сидели в дальнем углу пустынного бара и пили энергетический коктейль, уже не показавшийся Ходусу таким дорогим. Банкир чуть приоткрыл кейс, быстрыми глазами сосчитал пачки, вынул одну, положил на стол и накрыл салфеткой.
– Слушай, Вов, ты купи себе хорошие спортивные тряпки, – сказал он и подвинул салфетку. – Нельзя так себя запускать! В теннис играешь?
– Конечно, у нас в институте два стола в холле.
– В большой теннис, – поморщился Радик.
– Нет, а что? – спросил Вова, удивленно глядя на замаскированные доллары.
– Напрасно. Ельцин играет. А у нас ведь так: во что царь играет, в то и народ должен играть! Бери, твой бонус…
– Ну что ты…
– Ладно-ладно, не выстебывайся! Сам знаю, мало, но мне тоже делиться надо. Не обижайся! Ты лучше вот что… Через неделю «Независька» устричный бал устраивает…
– Кто?
– «Независимая газета». Она теперь под Березой, и денег у Третьякова, как мусора.
– Под чем?
– Под Березовским, – объяснил Радик и посмотрел на Вову так, словно тот вылез из таежного скита и не понимает самых обыкновенных слов, таких как «космос» и «спутник».
– А вы под кем?
– По-разному. Приходи на бал. Кое-кто из наших там будет. Я тебя внесу в список гостей.
– Ладно, приду…
Но чудеса на этом не закончились. На следующий день Ходуса позвал к себе в кабинет директор, отослал секретаршу обедать, запер дверь и, с трудом подбирая слова, проговорил:
– Вот, Володя, значит, кредит мы с тобой выбили. Ну и нам с тобой… понимаешь… полагается… как это теперь называется… – Он запнулся, обшаривая свой советский лексикон и с надеждой глядя на портрет Ленина, знавшего, как известно, жуткое количество слов.
– Бонус, – подсказал Ходус.
– Точно, бонус! – посветлел директор и, радуясь новому, симпатичному выражению, полез в стол и выложил упаковку долларов. – Немного, Володь, но ты должен понять: на нас с тобой коллектив!
Сколько он взял себе, неизвестно, однако с того дня реликт номенклатуры стал так стремительно вписываться в новые экономические условия, что от НИИ полетели щепки. Сначала сдавали под склады, магазины и офисы помещения, в которые два-три года назад можно было попасть только после полугодовой проверки в КГБ и секретной подписки, делавшей человека на всю жизнь «невыездным». Потом, став председателем совета директоров ЗАО «Ускоритель», он приступил к масштабной распродаже институтских корпусов, на всякий случай, купив у Склифосовского справку о том, что страдает невосполнимыми провалами памяти и за свои поступки не отвечает. Вероятно, из-за этой клинической забывчивости некоторые помещения были проданы дважды. А когда начались скандалы и суды, директор отхватил себе небольшой замок в Нормандии, и уехал туда на ПМЖ с новой женой: ее с одинаковым успехом можно было принять как за его позднюю дочь, так и за раннюю внучку.
На устричный бал Ходус явился в хорошей обуви и малиновом кашемировом пиджаке, без которого в начале девяностых показаться в приличном месте было так же невозможно, как в прежние времена прийти на партийное собрание в трусах и майке. Обстановка буйного дармового изобилия буквально потрясла Вову. Это был какой-то гастрономический коммунизм, построенный в отдельно взятом банкетном зале. Ни джаз Лундстрема, ни звон бокалов не могли заглушить массового страстного всхлипа – это сотни людей одновременно всасывали в себя престижную устричную слизь.
На балу в самом деле оказалось много знакомых по старой жизни. Актеры, режиссеры, певцы почти не изменились, сильно сдали поэты, глотавшие деликатесы не жуя, будто в последний раз. Зато торопливые безымянные доставалы, крутившиеся прежде вокруг знаменитостей, иной раз, даже не рассчитывая на приглашение к столу, удивительно переменились, превратившись в монументы самоуважения. Некоторые несуетно узнавали Вову из Тамбова, значительно чокались с ним, сообщали, что устрицы здесь – говно, балтийские, и вручали свои визитки, извещавшие о фантастических переменах в их судьбах. Все они стали президентами, председателями, генеральными директорами…
Собственно, с этих визиток и началась новая профессия Ходуса. Когда директор, снова услав секретаршу на обед, позвал Вову и, понизив голос, спросил, нет ли у него надежных людей, интересующихся арендой помещений, вчерашнему инженеру-оборонщику осталось только вытрясти из малинового пиджака карточки и подвинуть к себе телефон… Со временем он в совершенстве освоил большой теннис и научился сводить нужных людей, заходить в любые кабинеты, подсовывать под настроение на подпись важные письма, нашептывать в державное ухо платную информацию, посредничать при передаче «бонусов», а то и просто взяток. А потом, когда отмечали грамотную сделку где-нибудь в номерах или охотничьем домике с конкурсантками красоты, Вову из Тамбова непременно просили спеть под гитару, и он безотказно хрипел, подражая давно истлевшему кумиру своей молодости:
Мой друг уехал в Магадан.
Снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу…
А банкиры, биржевики, хозяева нефтяных скважин, красные директора акционированных гигантов, флагманы порноиндустрии, обовравшиеся политики, слушали его пение, рассеянно поглаживая одноразовых подруг и роняя сладкие старорежимные слезы. Теперь у Ходуса все прекрасно: дети учатся в Лондоне, любимая жена, сидя в имении на Нуворишском шоссе, страдает из-за того, что жена алюминиевого олигарха заявилась недавно на благотворительный концерт в неприлично крупных бриллиантах. Не совладав с собой, Марина бьет по щекам неловкую горничную, а потом бежит к своему психоаналитику – каяться. Тесть, доктор экономических наук, умер от недоумения, когда начались гайдаровские реформы, но теща жива-здорова, все также зовет любимого зятя «Вовиком», кормит его самодельными пончиками и благодарит Бога за то, что дочка не вышла замуж за аспиранта Иванова, оказавшегося ко всему прочему еще и Юнгштукером.

Кривой Рог.   Украина.   2001год.





















     Тимур и его команда


 Дело было так. Страдая от безнадежного безденежья после дефолта и находясь по делам в Омске, я прочитал как-то в «МК», что знаменитый фонд Сороса объявил конкурс на лучшее произведение для детей и юношества, в котором «в живой, доходчивой форме раскрывалась бы антигуманная сущность советского строя, а также рассказывалось бы о самоотверженной борьбе демократических сил против ГУЛАГа». Обозначенная сумма вознаграждения вдохновляла. Впрочем, для начала соискателям предлагалось представить в фонд лаконичную заявку с изложением идейно художественного замысла и фабулы будущего сочинения. В случае одобрения автор получал довольно приличный грант, как говорится, под чернильницу.
Я загорелся и вскоре отправил в фонд краткое содержание, или, говоря точнее, синопсис, который очень понравился, и меня пригласили в Москву для заключения договора. В дорогом, выходящем окнами на Кремль офисе, меня приняла немолодая грант-дама, жилистая, прокуренная, похожая на бывшую балерину, перешедшую на профсоюзную работу. Особенно «соросихе» понравилось, что я предложил не какой-нибудь там новодел, а самый настоящий разоблачительный сиквел культовой советской повести «Тимур и его команда». Как известно, знаменитое сочинение Аркадия Гайдара, которое раньше изучали в школе, заканчивается тем, что, победив банду разорителя дачных садов и огородов Мишки Квакина, Тимур вместе со всей командой шагает по дачной улице, провожая в действующую армию своего дядю, майора-танкиста Георгия Гараева.
«…Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки - это вырвался вперед самодеятельный оркестр, и грянула песня.
Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы!
Вот и улетели в дальний путь.
Вы когда вернетесь?
Мы не знаем, скоро ли,
Только возвращайтесь… хоть когда-нибудь…
Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня?
Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути…»
Однако никто даже не догадывался, даже помыслить не мог, о чем на самом деле дядя и племянник говорили в ночь перед отправкой. А говорили они об очень важных вещах. Георгий, не ведая, вернется ли с войны живым, решил открыть Тимуру страшную семейную тайну.
– Запомни, мой мальчик, ты не внук казанского старьевщика. Нет! Мы никакие не Гараевы, мы Гиреевы!
– Не может быть!
– Да, да, мы прямые потомки владык Крыма ханов Гиреев, из ветви Чабан-Гиреев, чей славный род после присоединения полуострова к России верой и правдой служил Белому Царю. После революции, лишившись всего, нам пришлось, чтобы уцелеть, скрыть происхождение и даже слегка изменить фамилию. И ты родился уже Гараевым. Но мы дали тебе имя великого воина Тимура! Пойми, мы - соль Великой империи! Если удастся вернуть трон Романовым, мы вернем наши земли, наши имения, наше положение, снова станем аристократией…
– Что же для этого нужно? - прошептал, пораженный таким внезапным поворотом судьбы, юный Гиреевич, закрывая ладонью красную звезду, вышитую на рубашке.
– Убить Сталина! Совдепия держится исключительно на силе и воле этого хитрого деспота. Умрет Сталин - умрет большевизм. Измученные народы России под колокольный звон сами внесут Романовых в Кремль. Я попробую объединить здоровые монархические силы в Красной армии. Это очень опасно, но бездействовать нельзя: капля крови точит камень деспотизма. А ты расти и думай!
– О чем, дядя?
– Как убить Сталина!
– Я клянусь, дядя! - мальчик бросился на шею Георгию, не зная, что снова встретится с ним лишь через двадцать лет.
…Однако накануне такой же, судьболомный, разговор произошел не только у него. Тот, кто читал повесть Гайдара или хотя бы видел одноименный кинофильм, конечно, помнит, как Тимур на мотоцикле мчал по ночной Москве девочку Женю на встречу с ее отцом-командиром, на бронепоезде проезжавшим через столицу в действующую армию.
«…Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.
– Через полчаса я уеду, - сказал он Ольге. - Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку…
Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера, появилась Женя… Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах… Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.
– Да, хорошо! Ты молодец, Женя!
– Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? - спросила Ольга.
Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура… У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свой долг рабочего человека…»
Полковник Александров тепло поблагодарил юношу за своевременную доставку Жени и попросил, извинившись, оставить его наедине с дочерьми.
– Дорогие Оля и Женя, - сказал он. - Я знаю, срочный вызов в часть - это, возможно, хитрая уловка НКВД, и в поезде меня арестуют…
– За что?! - в ужасе вскричали дочери.
– Для этого я должен рассказать вам правду. Я не сын водопроводчика, как вы думали. Я в прошлом белый офицер, корниловец, участник Ледового похода, командовал конными разведчиками лейб-гвардии Волынского полка. Я честно сражался под трехцветным стягом за то, чтобы вся власть в России перешла к Учредительному собранию. Но мы проиграли. В Крыму я чудом вырвался из кровавых лап садистки Розалии Землячки и мадьярского выродка Белы Куна, а потом большевики предложили нам, уцелевшим офицерам, перейти к ним на службу и стать военспецами. Только что родилась ты, Оля, надо было кормить семью, и я согласился. Служить мне пришлось сначала под началом Троцкого, а потом Тухачевского. Оба, конечно, те еще мерзавцы, но выбирать не приходилось. Когда раскрыли заговор маршалов против Сталина, я воевал в Испании. Это меня и спасло, хотя я был в списках заговорщиков. Но теперь пришла моя очередь… Коба ничего не забывает и никого не прощает. Не волнуйтесь, живым я не дамся! Вы, мои девочки, не станете ЧСВН - членами семьи врага народа.
– Папа, но почему ты встал на путь борьбы с Советской властью? - сквозь слезы удивилась старшая, Оля. - Ведь все у нас было так славно! Мы ни в чем не нуждались. Мы пели хорошие песни, учились, боролись…
– Поймите, доченьки! За глянцевой вывеской страны, где так вольно дышит человек, на самом деле скрывается преисподняя, где вместо сатаны правит бал усатый кремлевский горец с широкой грудью осетина! Он уже перемолол в ГУЛАГе жерновами пролетарской диктатуры несколько миллионов ни в чем не повинных людей…»
– 100 миллионов! - поправила соросиха красным карандашом.
– 100 миллионов никак невозможно! - робко возразил я.
– Почему?
– Ну как же! Перед революцией население Российской империи было 150 миллионов. Польша, Финляндия, Прибалтика отделились. Это миллионов двадцать. Столько же исчезли в результате гражданской войны, голода, эпидемий, эмиграции. Потом двадцать миллионов погибли в Великой Отечественной войне…
– Тридцать! - поправила грант-дама таким тоном, словно речь шла об овцах.
– Хорошо - пусть тридцать. Тридцать, двадцать и двадцать - получается семьдесят. Если к ним прибавить еще ваши сто миллионов и вычесть все это из 150 миллионов, то получается: минус 20 миллионов. Даже если учесть высокую рождаемость тех лет, у нас в лучшем случае выйдет «ноль»!
– Ноль чего? - удивилась она.
– Населения. Никого. Пустая земля.
– Минуточку. Юрий Николаевич! Вы собираетесь писать художественное сочинение или статистическое? - подозрительно спросила грант-дама.
– Разумеется, художественное!
– Тогда посидите здесь!
Она встала и, по-балетному выворачивая мыски, скрылась за большой полированной дверью, рядом с которой была прикреплена золотая табличка:
Борис Леонидович Альбинин (Альбатросов),
Председатель Российского отделения «Фонда Сороса».
Альбатросов, кстати, был видным писателем, обласканным советской властью. Его шеститомное собрание сочинений пылилось во всех книжных магазинах, а пятикомнатная квартира на Неглинной поражала своими размерами даже заезжих прогрессивных западных литераторов. И вот к какому-то славному юбилею ему за неутомимую литературную и общественную деятельность полагался орден Ленина. И все уже было решено, как вдруг его сынок, редкий дебил и студент Института международных отношений, попался на спекуляции валютой. От тюрьмы отец его, разумеется, избавил, сбегав на поклон в ЦК и напомнив о том, как по просьбе руководящих товарищей бодал Солженицына. Альбатросова пожалели (у самих росли те еще обалдуи), но решили все-таки немножко прижучить за существенные недостатки в деле воспитания подрастающего поколения. В последний момент орден Ленина ему заменили на Трудовое Красное Знамя, каковое у него уже имелось в количестве двух штук. И все бы ничего, но его одногодок, тоже писатель и, можно сказать, литературный супостат, из рук Брежнева в те дни получил именно орден Ленина. Такого унижения Альбатросов не стерпел:
– Позор! В какой стране мы живем? - кричал он жене, плотно притворив дверь спальни и выдернув из розетки телефон. - Даже изверг Сталин говорил: «Сын за отца не отвечает!» А они? Ну, как жить в этой стране? Ненавижу!
Ночью ему приснились две аптеки в Харькове, отобранные в 1925-м году, несмотря на то, что его отец, провизор, снабжал большевиков кое-какими химикалиями (не бесплатно, конечно!) для изготовления метательных снарядов. На следующий день Альбатросов, всегда сочинявший свои книги с утра пораньше, встал с постели небывало поздно, зато убежденным антикоммунистом, о чем благоразумно помалкивал до девяносто первого года. Узнав о крахе ГКЧП и победе демократии, он собрал пресс-конференцию и на глазах потрясенных западных журналистов съел свой партбилет. Эта картинка обошла все мировые агентства, а «Вашингтон пост» напечатала статью под названием «Альбатрос новой русской революции». И нет ничего удивительного, что знаменитый финансист Сорос позвонил ему через месяц и предложил возглавить российское отделение своего фонда, назвав при этом такой оклад жалованья, что писателю пришлось вызывать «неотложку»…
Грант-дама вышла из-за глянцевой двери и направилась ко мне походкой Одетты, измученной артрозом.
– Вот, Юрий Николаевич, еле спасла ваш проект!
– Да что вы? Спасибо… Не знаю даже, как вас…
– Потом, потом, - потупилась соросиха. - Слава богу, Борису Леонидовичу очень понравился ваш замысел. А то ведь могло случиться самое худшее. Вот все, что я смогла для вас сделать…
Она положила передо мной синопсис, где цифра 100 миллионов была исправлена на 36,6 миллионов, а на полях, как это делается в бухгалтерских документах, появилась надпись «Исправленному верить» и летучая подпись Альбатросова, действительно напоминающая птицу, реющую над волнами.
…Получив солидный аванс, равнявшийся полугодовой зарплате инженера, я немедленно сел за работу, ибо завязку-то придумал, но о том, чем закончится вся эта история с Тимуром и его командой, собравшимися убить Сталина, понятия не имел.
…Итак, полковник Александров укатил на своем бронепоезде, оставив дома потрясенных дочерей Олю и Женю. Но недолго довелось ему слушать мерный колесный перестук: в ста километрах от Москвы «литерный» задержали и отогнали в тупик. Выглянув в окно, бывший корниловец увидел у насыпи черную арестантскую «марусю» и угрюмых кожаных людей вокруг автомобиля. «Да здравствует Учредительное собрание!» - громко крикнул он перед тем, как застрелиться из именного браунинга, полученного из рук маршала Тухачевского за успешное подавление Тамбовского крестьянского восстания. Чтобы не поднимать лишнего шума, самоубийство героя Испании объявили результатом неосторожного обращения с оружием и похоронили полковника со всеми полагающимися воинскими почестями.
Немногим дольше светила удача майору Гараеву. Едва он завел с подчиненными речь о том, что династия Романовых заботилась о народе уж получше большевиков, на него сразу донесли. Когда в домик, где он квартировал, шурша хромовыми тужурками и скрипя портупеями, вошли чекисты, Георгий крепко спал. В итоге: неправый классовый суд и пятнадцать лет лагерей за попытку организовать монархическое подполье.
Тимура тоже поначалу заподозрили в измене Родине, но мудрый мальчик, дабы усыпить бдительность врагов, выступил на комсомольском собрании и громогласно отказался от своего контрреволюционного дяди. Он хотел также отречься и от мамы, но добрый старичок из райкома, которого расстреляют через полгода за дружбу с Бухариным, объяснил: это совсем не обязательно - достаточно дяди. Мать и сына Гараевых оставили в покое, прогнали только с казенной дачи. Приняв любезное предложение осиротевших Оли и Жени, они поселились в доме у сестер.
Отведя от себя подозрения, Тимур начал думать о том, как выполнить волю дяди, спасти народ от тирана и вернуть власть законной династии? Конечно, он понимал: совершить это в одиночку невозможно, и после долгих колебаний посвятил в свои планы сестер Александровых. Оказалось, ради созыва Учредительного собрания девушки готовы на все! Сообща они стали прощупывать остальных членов Тимуровой команды, и результат превзошел самые смелые ожидания. Коля Колокольчиков тут же согласился вступить в организацию, так как его дедушка, тайный сторонник Троцкого, ненавидел Сталина за то, что этот марксистский невежда предал дело Ленина, свернул Мировую Революцию, дал послабление попам и начал строить социализм в одной (вы только подумайте!) отдельно взятой стране. Вскоре к ним примкнул и Симка, сын бывшего крупного профсоюзного руководителя Викжеля, брошенного ныне на клубную работу. «Они низвели рабочий класс до положения бессловесной рабочей скотины и смеют еще называть этот строй диктатурой пролетариата!» - горячо повторял темпераментный мальчик вслед за своим оппозиционным батькой.
Но и это еще не все! Догадавшись о замыслах Тимура, к нему пришел с повинной бывший враг Мишка Квакин. Оказалось, его отец был кулаком и активным участником тамбовской Вандеи, где и сгинул, отравленный боевыми газами, пущенными в леса продвинутым извергом Тухачевским. Потому-то Мишка и лютовал по садам да огородам, ведь поселок, где жили Оля, Женя, Тимур и его команда, был не обычной деревенькой. Здесь получили дачи активные большевики и спецы, пошедшие в услужение к богопротивному режиму. Вот им-то и мстил крестьянский сын Квакин. Ненависть к тирану Сталину объединила вчерашних врагов в порыве справедливого возмездия.
Попросился к ним в подполье и бывший квакинский прихвостень по прозвищу Фигура, злобный отпрыск замкомандира расстрельной команды Фигуровского, которого свои же прикончили за избыточные зверства, вредные делу революции. На самом деле Фигура просто хотел втереться в доверие и сдать заговорщиков НКВД, надеясь, что его в благодарность за бдительность возьмут на отцовскую должность, все еще вакантную. Но исполнить подлый замысел предатель не успел: утонул в речке, случайно зацепившись трусами за корягу.
Но как, как убить Сталина, которого охраняют, точно зеницу ока, полчища оголтелых опричников? Долгими вечерами, собравшись в своем штабе, оборудованном на чердаке сарая сестер Александровых, юные тираноборцы строили самые рискованные планы, но ни один никуда не годился. Это был тупик…
В тупике оказался и я. Но тут почему-то вспомнил про писателя Альбатросова, которого страшно оскорбил тот подлый факт, что его литературный супостат получил орден Ленина из рук самого Брежнева. И меня осенило!..
…Следом осенило и Тимура. Он грустно сидел на чердаке и слушал черный, похожий на шляпу радиорепродуктор, бодро доносивший о том, как Сталин в Кремле вручает награды героям-полярникам. «Да ведь это же так просто!» - буквально подскочил мальчик. С кем из обычных людей изверг встречается лично? Только с теми, кто совершил что-то выдающееся, особенно полезное и нужное государству: с ударниками, героями, победителями, стахановцами, изобретателями, учеными, творцами… Следовательно, нужно стать достойным награды и оказаться рядом с диктатором в торжественной обстановке. Впрочем, и тут возникала серьезная проблема: пришедших в Кремль за наградой тщательно обыскивают - и потому пронести с собой оружие невозможно. А это значит, необходимо найти способ уничтожить врага голыми руками. И Тимур помчался к своему другу Ван Цзевею, сыну китайского коммуниста, ответственного работника Коминтерна, тоже получившего дачу в этом поселке. Мальчики долго о чем-то шептались, и китайчонок показывал товарищу странные движения, напоминавшие восточный танец.
А вечером началось: закрутилось, заскрипело тяжелое колесо на чердаке, вздрогнули и задергались провода: «Три - стоп», «три - стоп», остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят быстро мчались на зов знакомого сигнала…
– Соратники! - торжественно начал Тимур. - Мы нашли способ убить тирана. Но это возможно только при одном условии…
– При каком? - страстно закричали юные подпольщики. - Мы готовы на все!
– Надо учиться, учиться и еще раз учиться…
– Зна-ем… Слы-шали… Надоело… - приуныли огорченные вождеубийцы.
– Нет, не знаете! Учиться мы должны для того, чтобы поступить в вузы, овладеть перспективными специальностями, ударно трудиться и добиться таких выдающихся результатов, чтобы получить награду из рук Самого! Поняли? А там всего один удар двух пальцев в грудь извергу - и конец. Этому удару, который называется «Поцелуй черного дракона», нас обучит Ванька…
– Гениально! - прошелестел по чердаку вздох восхищения.
Именно так, «Ванька», друзья любовно называли китайчонка Ван Цзевэя. Его отец, сподвижник Мао Дзэдуна, оттесненный от руководства партией и сосланный в Москву, юношей прошел обучение в знаменитом монастыре Шаолинь, овладел тайнами восточных единоборств и отправил с помощью своего мастерства на тот свет немало гоминдановцев. А секретный, доверявшийся только избранным, удар «Поцелуй черного дракона» назывался так потому, что со стороны был совершенно незаметен. Более того, он не оставлял на теле ни малейшего следа, напоминая своими последствиями обычный сердечный приступ или инсульт - в зависимости от того места, куда направлен удар. Просто злодею во время вручения наград станет нехорошо, очень нехорошо, смертельно плохо…
Ребята с восторгом приняли план Тимура и стали тщательно под руководством Ваньки овладевать «Поцелуем черного дракона». Волшебную силу этого приема они, подучившись, успешно проверили на чересчур любопытной бабке-молочнице, заподозрив в ней осведомительницу НКВД. И разносить молоко стало некому…
Организация, тем временем, стремительно росла, ширилась, разветвлялась: в нее неугомонными потоками вливалась дачная молодежь из поселков «Красный полярник», «Красный авиатор», «Красный печатник», «Красный строитель», «Красный писатель», «Красный актер», «Красный композитор», «Красный академик», «Красный художник», «Красный командир», «Красный металлург», «Красный кооператор», «Красный зверовод» и многих других. Нашлись единомышленники в дачных селениях других областей и республик необъятного СССР. Разумеется, такая разветвленная подпольная сеть не могла долго укрываться от бдительности НКВД, тем более что одна из самых активных ячеек подполья действовала в поселке «Красный чекист». Надо было что-то делать…
И тогда Тимур под видом слета «тимуровцев» (это движение охватило тогда всю страну) устроил в лесу под Красной Пахрой тайный съезд своей организации. Прибыли делегаты со всех концов Союза. Их посвятили в план устранения Сталина, обучили «Поцелую черного дракона», а затем заставили поклясться в том, что первый, кто получит награду из рук диктатора, убьет его на месте. Клялись, между прочим, не на пустом месте, а на реликвии, святыне - на подлинной кепке Ильича, которую отец одного из юных заговорщиков, работая охранником в Горках, взял себе на память о парализованном вожде. Поклявшись, сподвижники обнялись и разошлись ветвистыми дорогами своих судеб…
Тут, конечно, надо разъяснить читателям и высокому жюри фонда Сороса: Тимур и сестры Александровы, конечно, понимали, что Ильич нисколько не лучше, а, пожалуй, даже еще хуже Виссарионыча, но они не стали разубеждать в этом своих доверчивых друзей и вносить смуту в ряды подпольщиков, ибо большинство из них пока еще свято верили в завиральные коммунистические идеи. Просто, когда все клялись Лениным, Тимур, вслух произнося ненавистное имя, мысленно присягал Дому Романовых, а Женя с Олей адресовались безвинно разогнанному Учредительному собранию…
Итак, следуя тайной клятве, в разных частях Советского Союза тысячи юношей и девушек активнейшим образом включились в жизнь своей тяжелой страны. Именно этим обстоятельством объясняется удивительный факт, давно не дающий покоя западным советологам и русистам в штатском: ну почему, почему, почему народ, изнывавший под железной сталинской пятой, истерзанный коллективизацией, индустриализацией, культурной революцией, ГУЛАГом и прочими ужасами социализма, тем не менее, кипел энтузиазмом, совершал беспримерные трудовые и боевые подвиги, великие научные открытия, создавал бессмертные произведения искусства?! Почему? Непонятно. А тут все объясняется и окончательно встает на свои места. Никакой мистики, никаких чудес! Просто тысячи молодых, энергичных заговорщиков, маниакально жаждущих успеха, стали той закваской, на которой и поднялась страна. Они оказались тем пассионарным толчком, который разбудил миллионы и, в конечном счете, привел к «русскому чуду», так и не понятому Западом. Именно они, тимуровцы, обеспечили бесперспективному, по сути, советскому проекту исторический триумф и небывалые свершения, а именно: победу над Гитлером, обретение атомного оружия и выход в космос!
Однако дорога к высокой государственной награде, дающей уникальный шанс убить Сталина, была неимоверно трудна и оказалась по плечу немногим. Первыми вплотную к решению этой великой задачи подошли Мишка Квакин, Оля Александрова и Ван Цзевей.
Мишка стал знаменитым летчиком-асом, он сбил над Ленинградом кучу вражеских машин и был вызван для вручения Звезды Героя в Кремль. Да только Сталин в тот день, как на грех, приболел, и награду вручал дедушка Калинин, которого, ввиду его абсолютной безвредности, устранять не имело никакого смысла. Но истинный сын тамбовского волка Квакин не отчаялся, продолжил свои удивительные подвиги, снова заслужил награду, однако, прибыв с фронта в Кремль за второй звездой, обнаружил, что изверг всех времен и народов убыл на Тегеранскую конференцию. Героя озвездил Клим Ворошилов, давно утративший политическое влияние и ставший всесоюзным коневодом. Возможно, в третий раз отважному летчику повезло бы, но он геройски погиб в неравном бою, совершая таран в небе над Будапештом… На месте Мишкиной гибели был воздвигнут бронзовый памятник, но недавно его разобрали, так как он вдруг стал мешать общественному транспорту…
А вот Оля Александрова, оправившись от потери отца, расцвела и стала знаменитой актрисой. Она играла в основном молодых ударниц труда, которые, несмотря на всю свою девичью неприступность и производственную загруженность, к концу фильма все-таки влюблялись в хорошего заводского паренька или бравого краскома. Сталин, пристально следивший за развитием советского кинематографа и нередко дававший режиссерам леденящие кровь мудрые советы, сразу приметил новенькую звезду экрана и даже собирался пригласить ее в Кремль на какой-нибудь торжественный прием. Но тут случилось непредвиденное: совершенно некстати в девушку влюбился ужасный Берия, как известно хватавший все, что плохо лежит, в том числе и хорошеньких гражданочек. Он поначалу с лаской и обещаниями подкатил к красавице-актрисе, но получил решительный отказ. Тогда Лаврентий Павлович пришел в ярость, пришил Ольге нелепейшую антисоветскую статью и сослал бедняжку в Воркутинский театр. Но, нет худа без добра: именно там, в скорбном отдалении, она после многих лет разлуки встретила дядю Тимура - Георгия Гараева. Обладая хорошими вокальными данными и очевидными артистическими способностями, бывший майор-танкист был замечен лагерным начальством, вызволен из рудника и переведен рабочим сцены в тот же Воркутинский театр. Освободились они вместе в 1954-м, жили долго, счастливо и расстались только во времена перестройки не по личным, а по политическим мотивам: Ольга, как и ее отец, была горячей сторонницей демократического пути развития, а Георгий, согласно родовой традиции, так и остался яростным приверженцем монархической идеи…
Третьим на грани торжества исторической справедливости оказался Ван Цзевей. Китайчонок окончил Институт военных переводчиков, стал блестящим полиглотом и должен был переводить во время встречи Сталина и Мао Цзэдуна в Москве, намеченной на 1950 год. Случай представлялся уникальный: одномоментно покончить сразу с двумя величайшими тиранами мировой истории, а заодно и сквитаться за отца. Предусмотрительный мститель достал два манекена и ночами отрабатывал до бритвенной остроты особенный - двойной «Поцелуй черного дракона». Однако вожди в хлам переругались из-за войны в Корее, и встреча на высшем уровне не состоялась.
Остальным же членам тимуровской команды, несмотря на небывалую трудовую и ратную доблесть, не удалось так близко подобраться к тирану. И все-таки клятва была исполнена. Сделал это сам Тимур. Вместе с Женей он поступил в Медицинский институт, сознательно выбрав специальность кардиолога, позволявшую когда-нибудь добраться до стареющего тирана. Со временем Тимур защитил диссертацию, стал медицинским светилом и после долгих ухищрений, через Симку, служившего при Абакумове, устроился в Кремлевскую больницу и терпеливо ждал своего часа.
И час пробил.
В марте 1953-го Тимура, солидного, лысеющего кандидата медицины, срочно вызвали к заболевшему Сталину на ближнюю дачу в Кунцево. Вождь лежал на кожаном диване, укрытый пледом. Приказав всем, кроме доктора Гараева, удалиться и не беспокоить его до утра, генералиссимус подозвал к себе Тимура.
– Ну, мой мальчик, - произнес он с неистребимым грузинским акцентом. - Ты не забыл еще «Поцелуй черного дракона»?
– Что-о? - опешил врач-убийца и отступил, ожидая немедленного ареста. - Вы… вы все знаете?
– Конечно! С самого начала, - улыбнулся отец народов. - Но я приказал не трогать твою команду. Я сказал Берии: пусть поработают на державу…
– Как… вы… Почему, товарищ Сталин? - пролепетал, забыв про клятву, вождеубийца.
– Ну, сам подумай, Тимурчик! Твои предки правили Крымом. Если верить прохиндеям-генетикам, у тебя должно быть наследственное государственное мышление. Как заставить этот ленивый и неблагодарный народ строить социализм и укреплять державу? Как объединить моих разношерстных врагов и тоже заставить их работать на государство? Я просто измучился. А тут вдруг ты, дорогой, со своей клятвой!
– И вы?…
– Ну, конечно, мой мальчик! Спасибо! Ты мне очень помог. Мне и Родине!
– Мы старались, Иосиф Виссарионович…
– Знаю.
– Вы - гений! Вы… Я… Навсегда! - окончательно растерялся обычно невозмутимый Тимур и даже заплакал.
– Знаю. А теперь, мой мальчик, сделай то, за чем пришел!
– Что?! Нет! Нет! - замотал головой Тимур. - Я все понял. Вас послал России Бог!
– Я тебя прошу! Понимаешь, я болен. Очень болен. Чувствую, в любую минуту может случиться удар. Возможно, меня неправильно лечили. Извини, но я никогда не доверял врачам. Горный чеснок на спирту - вот мое спасение! Но, видимо, и он уже бессилен. Не хочу, как Ильич, стать жалким, беспомощным, немым инвалидом. Не хочу, чтобы от моего имени, пока я полужив, натворили глупостей и подлостей. Пусть не закрываются мною, пусть сами отвечают перед Историей…
– Я вас вылечу! - вскричал раскаявшийся мститель.
– Нет, старость неизлечима. Помнишь, как в песне поется: «Если смерти - то мгновенной…»
– «…если раны - небольшой…» - подхватил Тимур.
– Вот-вот… Давай! Покажи мне «Поцелуй черного дракона»! Очень интересно! Я столько слышал о нем. Давай же, сынок!
Вот и все! А глупые историки до сих пор гадают, что это было: естественная смерть от инсульта или подлое отравление. Нет, это был «Поцелуй черного дракона», не оставляющий, как уже известно читателю, на теле никаких следов…
Готовую рукопись я представил в фонд Сороса день в день согласно договору. Грант-дама, прочитав сочинение, никакого мнения не высказала, лишь попросила переделать Олю Александрову из актрисы в балерину, так как вождь (это доподлинно ей известно) больше любил танцующих, нежели лицедействующих женщин. Оставался пустяк: выкупить разрешение на сиквел у родного внука писателя - Егора Гайдара. Но это, заверила соросиха, дело несложное, ведь Альбатросов вместе с его отцом, сухопутным адмиралом, служил в военном отделе газеты «Правда» и даже качал будущего реформатора на коленке. Одна проблема: говорят, Егор Тимурович скуповат и может запросить немалые деньги…
– Ну, ничего… Сорос нам поможет! Кстати, Борис Леонидович лично хочет почитать вашу рукопись! - доверительно сообщила она. - А такое желание появляется у него, поверьте, не часто!
Но до покупки прав дело не дошло. Через несколько дней меня срочно вызвали в фонд. Позвонившая грант-дама была дистилированно учтива, и ничто не предвещало надвигающуюся катастрофу. Предчувствие беды появилось,  когда у входа меня встретил охранник, одетый в черное, и точно арестанта повел в кабинет Альбатросова. Тот оказался совершенно седым апоплексическим стариканом, одетым в джинсы и звездно-полосатую майку. Завидев меня, Борис Леонидович нахмурился, побагровел и резво выскочил из-за обширного стола, украшенного сувенирной Статуей Свободы.
– Ты что нам написал, сукин сын?! - заорал он и выдал такую замысловатую матюговину, что я опешил. - Ты чему учишь нашу демократическую молодежь?!
– Я?!
– Ты! Ты хочешь сказать, что все хорошее в этой стране от Сталина? - спросив это, Альбатросов с надеждой взглянул на большой фотографический портрет Сороса, похожего на старого интеллигентного прохвоста. - Это что - розыгрыш?
– Нет, не от Сталина, а, наоборот, в результате ненависти к нему… - попытался оправдаться автор.
– Какая разница! Ты… - далее последовала еще более развернутая нецензурщина. - Щенок!
– Но позвольте…
– Не позволим! Мерзавец! Во-он отсюда! - заорал Альбатросов, хватаясь за сердце. - Ни копейки, ни цента…
Договор со мной тут же расторгли и даже попытались взыскать аванс. Вероятно, после этой истории меня внесли в тайный черный список, ибо сколько раз я потом ни обращался в расплодившиеся по России зарубежные фонды в поисках грантов или простого финансового сочувствия, конверты с заявками и мольбами возвращались нераспечатанными…
Вот такое печальное воспоминание.

Омск.   Россия.   1999 год.



   

     Рассказы о рыбалке



                Первые радости


Река в Вытегре, маленьком северо-западном городке одна, но с двумя руслами: по центру города протекает тихая, спокойная одноименная река, деля город на две части, со старыми деревянными, уже давно не действующими, шлюзами «Мариинской системы», и на окраине – многоводный новый канал Волго-Балт с первым, самым мощным своим шлюзом. За городом оба русла соединяются в большое водохранилище.               
Вытегра вскрывалась в конце марта. Лишь только сломает и унесет лед – начиналась ловля лещей на переметы.
Даже крошечный подлещик, пойманный в далеком детстве, не забывается на всю жизнь. Бережно хранит память «первые радости» юного рыбака. И какой бы толщью не отделяли годы первое биение крови в сердце, пережитую дрожь в ногах при вываживании добычи, - бессильны они заслонить мельчайшие подробности события. До смертного часа будут помниться рыбаку и все оттенки воды и запахи оживающей земли. А голоса птиц и багряные пожары зорь и через полста лет предстанут со вчерашней ясностью…
Место для ловли Юрка выбрал за городом, у Кривого Колена, возле  причала нефтебазы. В этом месте река была особо глубока, здесь раскинулись склады с причалами. Сюда подходили баржи и самоходки с продуктами, мукой, солью, водкой, да и многим другим. Рядом стояли рыбзаводовские сейнеры. Река здесь была намного шире, чем в центе города, так как именно отсюда брал начало новый канал.
 Насколько хватило сил, Юра метнул закидушку. С плеском упал тяжелый свинцовый груз и увлек за собой в таинственную глубь пять лещовых крючков, наживленных целыми клубками красных навозных червей.
- Ловись рыбка, большая и маленькая, - по суеверной привычке прошептал Юрка.
 Не спеша, он привязал леску за тонкий стволик талового куста и загляделся на воду.
 Наплывала ночь. Заря гасла. Подул, пробирающий до костей, северо-западный ветер. Волны ежесекундно менялись в окраске: от цвета расплавленного металла на середине до разлитого подсолнечного масла чуть поближе и густого мазута у  берегов. Река шла сильно, во всю неоглядную ширину, шлюз сбрасывал воду. И все это пышное великолепие красок жило, неслось в подернутую дымками даль.
Казалось, вскочи на зыбкую спину красавицы реки, и понесет она тебя, как горячий скакун, сквозь степи, леса и горы в сказочную страну, к далекому синему морю...
Простившись с рекой до первых петухов, Юрка припустил домой.

…В предутренних сумерках река показалась еще таинственней. Над головой, спеша на север, пронеслась невидимая стайка птиц. Из водяной пучины с пугающей неожиданностью выворачивались клокочущие буруны водоворотов, точно в глубине их бились гигантские рыбы. От разгорающейся зари пухлые клочья пены на волнах порозовели. Другая сторона реки все еще не была видна, река казалась морем.
Как и вечером, Юра смотрел на воду. Он прибежал слишком рано и боялся взяться за заброшенную вчера вечером закидушку, чтобы не отпугнуть рыбу. Ему казалось, что сейчас проснувшиеся лещи вышли на жировку и вот-вот наткнутся на наживку. Рыбак присел на берег и решил:
«Просчитаю до ста и – тогда…» - Юра считал, слушал и смотрел, как играла полая вода.
«Девяносто восемь, девяносто девять…» - куст, за который Юра привязал закидушку, залило на полметра прибывающей  водой, он все время качался.
Мальчик подсучил штаны и ступил в жгучую воду. С пересохшим горлом, с сильно бьющимся сердцем Юрка приподнял на себя леску и тотчас же ощутил такой рывок из глубины, от которого он только чудом устоял на ногах.   Вырванный из рук шнур обжег ладони, и если бы не был крепко привязан за стволик, то безнадежно ушел бы в омут, как ушел в него по маковку пригнутый куст.
Первой мыслью Юрки было бежать за ребятами, но, представив, как они будут выводить леща, а он – хозяин закидушки, только сучить ногами на берегу, Юра снова приподнял леску. И снова мальчик с трудом удержался на ногах и то лишь потому, что ухватился за ветку.
Рванувшаяся в глубину омута рыбина почти отвесно выпрыгнула высоко над водой вместе с грузом и болтающимися поводками.
Казалось, что леска, натянутая до отказа, вот-вот лопнет. И, конечно, лопнула бы давно, если бы не пружинил таловый куст.
Растерявшийся Юрка увидел толстое брусковое тело рыбины: у нее была короткая тупая голова и кроваво-красные плавники. Лишь только никогда не виданная Юркой рыбина с плеском ушла вглубь, мальчик снова уцепился за леску. Но леска точно зацепилась за камень, Юра изо всех сил рванул, и чудовище, выметнувшись на поверхность, понеслось по ней, едва касаясь брюхом воды: так скользит камень, брошенный с огромной силой опытной рукой. Вся голубовато-серая спина и серебристо-белые бока ее были видны юному рыбаку.
Рывок на исходе шнура был таким сильным, что Юрка упал на куст и расцарапал лоб и щеку. Мокрый по воротник, посинелый от холода, с окровавленным лицом, он все же изо всех сил тянул за леску, сдерживая мчащегося великана. Но снова чудовище помчалось в глубину.
Сколько времени прошло в неравной борьбе с ним, Юра не сумел бы сказать, но, наверное, больше часа.
Солнце взошло. С онемевшим от холода телом, с натруженными руками, он едва держался на ногах, когда на берегу появились люди.               
Это были дряхлый, седой старик с красными слезящимися глазами, в старой ватной фуфайке, с длинным багром, которым он цеплял проплывающие вдоль берега бревна, толстая женщина в мужской шапке-ушанке, с ведрами на коромысле, и босой болезненный подросток, с льняными волосами, чуть прикрытыми на макушке детской фуражечкой с оторванным козырьком.
- Таймень?!.. Точно, таймень! Никак, с озера зашел, да в ворота шлюза уткнулся, вот и гуляет здесь. Да-а, редкий гость!... – прошамкал беззубым ртом дед.
Женщина опустила пустые, загрохотавшие по камням ведра и с коромыслом бросилась на помощь Юрке. Но добраться до него, стоящего уже по пояс в воде, она уже не смогла и потому бегала по берегу и кричала старику:
- Багром! Багром его чепляй, Серафимыч… Я говорю багром! – приблизив толстое лицо к самому уху древнего старичка, громко кричала она.
Старец поправил фуфайку, приложил ладонь лопаточкой к густо заросшему седой шерсткой дряблому уху и спросил:
- Ась?
- Ба-а-гром, говорю, тетеря!
Старик понял и засуетился, мелко переступая ногами, обутыми в резиновые калоши.
- Ужотко изловчусь… Изловчусь, - шамкал старик, занося длинный багор над заметно ослабевшим то всплывающим на поверхность, то снова уходящим в глубину тайменем.
Юра из последних сил тянул и тянул упористого, как бык, великана к берегу. Рывки рыбы становились все слабее и слабее, но и у мальчика уже не оставалось сил
Наконец, Юрка, собравшись с силами, снова подтянул чудовище к берегу.
Серафимыч  изловчился и ударил его багром по спине. Но удар был так слаб, что таймень ринулся вглубь, старик выпустил багор и, потеряв равновесие, упал в воду.
Когда мокрый старик вылез на берег, без багра, он был очень смешон и жалок, но всем было не до смеха.
Женщина забегала, закричала еще сильней:
- Аполошка! Беги к Леше Хватову. Он охотник… ружьем, ружьем рыбину!...
А к берегу уже собирались новые люди. Высокий широкоплечий шофер, бросив машину, бежал, страшно вращая круглыми глазами.
Он сорвал с головы шапку, бросил ее на берег, перекрестился и как был в сапогах и засаленной «спецовке», так и вскочил в воду к Юрке. Схватившись за леску, он поволок тайменя к берегу.
- Врош… собака… врош,  - хрипел он, забыв обо всем на свете.
На мелком месте огромный полутораметровый таймень был виден отчетливо. Толстый, как бревно, с пятнистой шкурой, он устало шевелил жаберными крышками.
-  Поднимай башку! Дай глотнуть воздуха! Дай глотнуть! – кричал какой-то рыжий мужик, нервно переступавший с ноги на ногу.
Шофер вдруг упал грудью на рыбину, схватил ее цепкими ручищами и под одобрительный крик толпы выволок тайменя на берег.
Храброго шофера и тайменя обступили плотным кольцом, совершенно забыв про Юрку. Верзила отрезал конец закидушки от куста и вместе со снастью поволок  пудового тайменя к машине.
Толпа кинулась за ним.
- Теперь он его прямым ходом на рынок, - сказала толстая женщина в мужской шапке.
- Вестимо на рынок и, греться, - вишь, как вымок мужик, - соглашался рыжий босой оборванец.
Юра оцепенел.
- Как – на рынок? – чуть слышно прошептал окончательно закоченевший мальчик.
А шофер уже завалил тайменя в кузов и сел в кабину. Рядом с ним уселся рыжий. Встав на ступеньку кабины, к ним примащивался мокрый, древний седой старик.
Только тогда шофер вспомнил про Юрку.
- Стоп! Стоп! – закричал он. – А где же паренек?
Юра подбежал к машине.
- Сказывай, чей будешь? – клацая зубами от холода, спросил водитель.
- Гаврилова… Николая Ивановича… сын, - с трудом выговорил Юрка.
- Милой, да это же дядя Коля – автобусник… Он мне вот этот самый «газон» ладил... – Ну, садись, мигом домчим. И старенький «газон» с места взял в карьер.

г. Вытегра.   Вологодская обл.   1970 год.

               


               




                Порежь

Городок уже уснул. Однако Федор старательно обходил редкие фонари: не дай бог, кто увидит. Наконец добрался до гаражей и подошел к своему, но не к воротам, а сзади.
Гараж Федора как крепость: три амбарных замка, массивный засов на цепи, которая тянется внутри гаража к тыльной ее стороне и там цепляется за металлическую скобу. Каждый раз, чтобы открыть ворота, надо оттянуть в стенке дощечку, просунуть руку в отверстие, отцепить цепь, и лишь тогда засов подастся в сторону. Это хитрое устройство Федор придумал сам. Мужик он был башковитый и не до такого мог додуматься…
Во многие гаражи зачастили наркоманы: то картошки наберут из погреба, то варенья, а последнее время «тянули» все подряд: металл, ветошь, бумагу… К его же хозяйству боялись даже приблизится. Говорили, Федор сделал какое-то устройство, что сразу с ног валит или током бьет. Одним словом, боялись…
 Друзей у Федора не было, собутыльников - тоже. Если и выпивал, что было крайне редко, то сильно, до упаду.
На работе Федора почитали. Шоферское дело он знал отменно. Не было случая, чтобы его машина не вышла на маршрут. Поломка случится, так он ночь провозится, а утром все будет в норме. Но помогать никому не любил и сам помощи не просил. Считал, что это от лени человек со своим делом не справляется. Вначале шоферская братия никак к этому не могла привыкнуть, а потом махнули рукой: черт с ним, пускай живет, как знает.
Оправдываясь перед женой, Федор говорил:
- Нет у меня никого, Люба. И не для них я стараюсь – для нас с тобой. На ремонте бабки не те платят. Это ясно тебе, дуреха?
С женой Федор был груб, но любил по-своему. Подарки – на каждый праздник. Соседка, у которой муж и получку-то в дом приносил изредка, а чаще всего пропивал, говорила:
- Хороший у тебя, Люба, муж, хозяйственный.
Да, мужик он был хозяйственный. И пофилософствовать дома о хозяйстве он любил:
- Детей нам рано заводить, Люба. Ты вот что: учись кушать вкусно готовить, вязать да шить. Нечего деньги по магазинам растаскивать. От образования твоего толку мало. Подумаешь, бухгалтер!... Много ты денег зарабатываешь? Так, одни слезы. Мало ли баб и с высшим образованием по домам сидят… Ты лучше хозяйство веди, а деньги я добуду. Не мешало б тебе и самогонку научиться гнать.
Гараж открыл без лишнего шума. Осмотрелся: никого. Плотно закрыл ворота гаража, щелкнул выключателем. Ярко загорелась электрическая лампочка. Свет Федор провел от кооперативного кабеля. Провод тщательно замаскировал. Все же экономия.
Ночь была лунная, тихая. Лишь временами находили тучки, и тогда становилось темно, как в колодце. Но Федор все равно не включал фар – дорогу знал, как свои пять пальцев. Вначале катил посадкой по проселочной дороге, затем пересек трассу. Перед водохранилищем, в низине, лужи попадались чаще. Некоторые из них Федор объезжал, а большинство преодолевал вброд. МТ-12 был новый, ухоженный. Тянул исправно. И Федор еще раз порадовался тому, что сделал удачную покупку.
Мотоцикл Федор купил летом, с рук. Переплатил три сотни. Неделю ходил – рот до ушей. Пользуясь хорошим настроением мужа, Люба как-то попросила:
- Покатай, Федя.
- Да ты что, в своем уме? Ишь, чего надумала. Что я для этого его покупал, да? Я деньги буду делать, деньги! Ты это понимаешь своим бабским умом? – При этом Федор красноречиво постучал по своему широкому лбу. Больше к подобному разговору не возвращались.
Недоехав до речки метров триста, Федор остановил мотоцикл. Заглушил мотор. Прислушался, Тихо. Только легкий плеск прибрежных волн нарушал опустившуюся на землю ночь. Завел мотор. На малом ходу подъехал к затоке. Закатил мотоцикл в кусты. Снова прислушался. Никого. И вдруг вздрогнул: у самого берега плеснулась огромная рыба.
«Пошла, милая, пошла» - отметил про себя Федор. Сердце при этом учащенно забилось в предчувствии добычи.
Первым дело Федор достал из коляски надувную лодку. Неторопясь подсоединил насос и стал накачивать воздух. Руки мелко дрожали. «Пши-пши, пши-пши», - разорвал ночную тишину предательский звук. Чудилось, что звук этот слышен за километр и более, но Федор знал, что так только кажется..
Спускать лодку на воду не торопился. Знал, вот-вот должна появиться инспекция. Время ее выездов Федор изучил. Сети и лодку снес в лощину, поближе к воде. Тень от камыша делала Федора невидимым. Только на фоне зеркальной поверхности воды, да и то, когда выходила из-за туч луна, можно было рассмотреть его корявую фигуру.
Сетями Федор ловил чуть ли не круглый год. А весной, как только вскрывались реки и рыба, словно пьяная, забыв всякую осторожность, шла на нерест, Федор становился одержимым одной идеей…
Удивительно, с виду здоровый, каждый год в это время Федор подолгу болел. Лечился дома. Люба плакалась подругам, что муж плох, а врачи – бездари – ничем помочь не могут. Ей советовали положить Федора в больницу, но она категорически отказывалась.
- Какой там за ним будет уход! Если что, то пусть лучше на глазах… - говорила она.
Первое время, встревоженные судьбой Федора, приходили товарищи по работе. Приносили лимоны, яблоки и вообще все, что положено в таких случаях. Но странно – лицо Федора не выглядело болезненным, лишь под глазами увеличивались синяки.
Выходя их дому и обсуждая визит к Федору, шоферы рассуждали так:
- Что ж, в жизни бывает, с виду здоровый человек, а там смотришь – раз и окочурился.
- Видно, порода у него такая: тяжело весну переносит, - говорили другие. Но однажды Люба, переступив порог квартиры, зашлась слезами. В городке поползли слухи, что Федор в поликлинике дает «на лапу», а там ему – бюллетень.
Таким злым, как в тот день, Люба Федора не видела:
- Молчи, дура! Кто докажет? Бюллетень есть? Есть. Закон на моей стороне? На моей. Не пойман – не вор. А ты языком не трепи. Узнаю – у-у-х…
- Федя, милый, брось это дело, брось эту рыбу, без нее проживем. Ведь все живут и ничего…
- Что ничего? – Голос Федора сорвался на крик. – Что ничего?! Вот именно что ничего! А я хочу, чтоб чего было! Ты глаза разуй. Все, что в доме, - благодаря ей, рыбе! Не паникуй, дура, зря. Я свое дело знаю…
Как только моторная лодка зашла в затоку, Федор будто сросся с землей. Не поворачивая головы, одними глазами, следил за каждым движением рулевого, в котором без труда узнал Володю Безбородого, который раньше тоже работал шофером вместе с Федором. Вторым сидел в лодке инспектор Рыбаков, а третьего Федор не узнал.
« Точно, кошку за собой тянут, - догадался он. – Но не на того нарвались, миленькие…»
Объехав затоку, моторка снова вышла на водохранилище и пошла по его руслу. Лишь тогда Федор опустил надувную лодку на воду, аккуратно уложил в нее сети. Воткнув в берег колышек, привязал к нему конец веревки.
Делал это для страховки. Если инспекция появится внезапно – а звук мотора на реке, да еще ночью, слышен далеко, - он успевал за веревку вытащить сети на берег. А тогда ищи не ищи – никакая кошка не поможет.
Через какие-нибудь полчаса сети, связанные в одну, перекрывали вход в затоку полностью. Пока Федор с ними возился, холода не чувствовал, а сейчас, на берегу, стал осязать каждой клеткой своего тела, как потянуло от воды сыростью. Сделалось как-то неуютно и одиноко. Но когда Федор увидел, как дернулись, а потом запрыгали ближние поплавки, настроение заметно поднялось.
«Если возьму, как в прошлый раз, - прикидывал в уме, - потребую с Надьки не триста, а пятьсот рублей».
Надька работала на рынке. У Федора с ней был деловой контакт. Рыбу домой никогда не приносил, а вез ей.
Надька выкладывала деньги на бочку сразу, сколько бы Федор не просил. И он знал, что она никогда в убытке не оставалась. Как Надька торговала, кому сбывала рыбу – Федора не интересовало. Каждый из них умел держать язык за зубами. Обоих это устраивало.
Матово-зеркальная поверхность воды успокаивала, навевала дремоту. Подняв воротник бушлата, Федор уткнул лицо в его шершавый искусственный мех. Закрыв веки, расслабился и в то же время весь превратился в слух. Сколько времени он находился в таком состоянии: может, десять, может, двадцать минут, а может, и час? Внезапно Федор вскочил как ужаленный на ноги, сначала среагировав, а потом, уже сообразив, что произошло: из-за поворота реки донесся слабый рокот мотора.
«Инспекция!»
Федор машинально ухватился за веревку и стал быстро-быстро выбирать сети. Шли они тяжело, очень тяжело. Живые серебряные гирлянды рыбы судорожно бились в древней снасти, то и дело обдавая Федора студеными брызгами. Попав на берег, на секунду утихали, а потом с новой силой начинали бить сильными хвостами, пытаясь освободиться из плена. Но ни одной это не удавалось. С каждой секундой живая гора росла все больше и больше.
Наконец показалась последняя сеть, японская порежь-трехстенка, Приобрел ее Федор на рынке. Обещал Любе купить модные сапоги, но не устоял перед соблазном.
- Ты смотри, какая путанка, - говорил торгаш. – Нитка – волосок, очко – пятидесятка, и порежь сработана на совесть. А посажена как – не то, что наши. Что в воде – все твое будет, никакой черт не уйдет.
Вернувшись домой, Федор как мог успокоил Любу:
- Не дуйся! Никуда твои сапоги не денутся, подождешь. Зато сетка какая. Рыба все окупит…
Сегодня Федор воочию убедился в правоте слов спекулянта. Какой только рыбы не было в трехстенке! И лещ, и щука, и толстолобик, и карась, и тарань и… Но разглядывать улов времени не было. Звук мотора нарастал с каждым мгновением. Оставалось вытащить совсем немного, каких-нибудь два десятка метров…
- Не может быть! Не может быть… - испуганно, еще не веря до конца в случившееся, прошипел Федор. Он потянул сеть сильнее, но та не двинулась ни на сантиметр.
-Корча?! Откуда?!
Первое мгновение Федору хотелось все бросить и бежать. Но лишь от одной этой мысли обдало жаром.
- А как же порежь? Совсем новая. Нет…
Дрожащими руками Федор скинул сапоги, брюки, бушлат… и без колебаний шагнул в холодную темноту. Как будто тысячи иголок кольнули его тело, заставляя быстрее перебирать по илистому дну. Левой рукой держался за поплавки, а правой подгребал. Большие сильные рыбы ударяли по голове, животу, ногам, спине Федора, заставляли его вздрагивать. Теперь, когда до места зацепа оставалось несколько метров, дно уходило из-под ног. Сделав глубокий вздох, Федор нырнул. Коряга была наполовину занесена песком и илом. Крупный толстолоб крутился, как уж, еще больше путая сеть за корчу.
Долго был Федор под водой, но отцепить сеть так и не смог. Тогда он всплыл, жадно схватил воздух и снова нырнул. Ступнями уперся в дно, намотал сеть на руку и стал тянуть что есть силы. Но тонкие капроновые нитки, собравшись воедино и не думали сдаваться.
- Сейчас порву, сейчас… - подбадривал себя Федор.
Сердце его стучало, как молоток, а в груди стало муторно. Нужен был свежий глоток воздуха. Федор откладывал этот момент до последнего. Когда стало невмоготу, отпустил сеть, с силой оттолкнулся от дна. Но на поверхности так и не показался.
« Часы! Как глупо. Забыл снять часы…» - это было последнее, о чем он успел подумать.
Моторка, не торопясь, вошла в затоку и весело побежала по ее периметру.
- Кажись, что-то прихватили,  –  сказал Безбородов, обращаясь к товарищам.
Кошка зацепилась за самый край сетки. С первого взгляда было трудно разобрать, в чем запутался человек: в сетке или в рыбе. Утопленника подтащили поближе к лодке.
… Хоронили Федора через три дня. На похороны пришли немногие.               

   г. Кривой Рог.    Украина.        1992 год.




          





























             По первому льду

Слишком томительно ожидание перволедка: оно затягивается иной раз на несколько недель. А ведь первый лед – праздник для любителей зимней ловли, вот и ждешь его с нетерпением.
Дышит студеный ветер с севера, мягкий снежок ложится на землю, а ледостава нет.
Ранним утром слышу по телефону тяжелые вздохи Алексея Ходуса – моего друга:
- Ну, как – не прихватывает?
- Куда там, всего два градуса!
- И вроде – отпускает?
- Похоже, что так.
- Никакого терпения нет!
- Еще бы!
На таком странном языке ведутся разговоры до той поры, пока не стукнет крепкий мороз и под ногами не зазвенит хрустящий лед.
- Как там лед, не слышал? – спрашиваю я Алексея, потому что знаю о его ежедневном обзванивании своих друзей-рыбаков.
- Схватило! – радостно басит он.
- И хорошо держит?
- Сегодня мужики на плотине до середины «Карачунов» доходили, сантиметров пять.
- Вот и отлично. Завтра едем за мотылем – и в добрый час!
Обычно я люблю рыбачить один, но на открытие сезона, как зимнего, так и летнего, как правило, собираемся компанией. Заранее созваниваемся, договариваемся, на чьей машине едем, кто что берет из снастей, принадлежностей и прикормки, сбрасываемся на бензин и часов в пять по утру собираемся на гаражах.
География поездок наших самая разная: от Южного Буга до Каховского водохранилища, включая различные реки, речушки, водохранилища и ставки. За рыбалку, бывало, накатывали по триста километров, что, кстати, редко сказывалось на количестве и качестве выловленной рыбы.
В этом году решили начать с ближайшего водоема – Карачуновское водохранилище.
Чуть свет приехали к первой затоке. Машину поставили на насосной станции, договорившись со сторожем.
Я предложил идти на ту сторону водоема к «тополям», там по первому льду часто попадаются приличные окуни, но Любченко решил, что пойдут с Васей на русло к Панской поляне, проверят тарань и карася. Ну, - хозяин-барин, да и Петровича трудно в чем-то переубедить, такой уж у него характер.
Рыбаков на водоеме еще немного, человек тридцать от силы, но у того берега образовалась небольшая кучка, значит что-то «надыбали».
Идем с Алексеем и Серегой не спеша, постоянно проверяя пешней толщину льда. На переход уходит минут сорок.
Начинаем от четырех тополей, затем перебираемся в карьер ближе к камышам. Пробили уже по десятку лунок, но результата нет. Да, поизвели окуня. Те годы, по перволедью, тут самое окуневое место было, по ящику набивали.
Прошелся по лункам с эхолотом. Глубина восемь-девять метров, а рыбы нет.
Огляделся по сторонам в бинокль. Метрах в трехстах, в карьере, сидят человек пять и, по их поведению, что-то ловят.
- Леша, ну как у тебя? – кричу я другу.
- Да, два «матросика» поймал, и все, – недовольно ответил он.
- А у Сереги?
- Вытянул густерку, и пошел ближе к берегу.
- Я вон наблюдаю, в карьере мужики руками машут, наверное, что-то ловят. Может, пойдем туда?
- Пойдем, прогуляемся.
При подходе к рыбакам видим, что они «нащупали» тарань. Возле каждого лежало по десятку двухсотграммовых, примороженных и припорошенных снегом, рыбок.
Метрах в тридцати от них «забурились».
Бросил в лунки каши, настроил удочки. Пробил несколько лунок на разных горизонтах, проверил их эхолотом. Глубина четырнадцать метров и в двух есть рыба! Закармливаю их и возвращаюсь на старое место.
Сижу на ящике спиной к прохладному западному ветру, отдыхаю после работы пешней, жду поклевки и любуюсь зимним утром.
Тихо. Всюду лежит ровной пеленой чистый, нетронутый снег. Прямо передо мной опушенная снегом синяя кромка леса, над которой еле заметно проплывают хмурые облака. Вечным ориентиром, выступают из полосы леса четыре высоких стройных старых тополя. Напротив, над лесом, будто упираясь в серое небо, карандашом торчит высокая труба котельной насосной станции. Слева застыл в безмолвии старый,  затопленный, глубокий карьер. Сзади, на высоком берегу, раскинулся дачный поселок.
Вижу в бинокль, как возле того берега бегает Петрович, машет руками и что-то кричит Васе. Ну, неугомонный! Не завидую я сейчас Василию.
Чего только не передумаешь, сидя над лункой в ожидании клева?
Играю мормышкой. И вдруг волнующее ощущение повисшей на крючке тяжести. Сколько ждешь этого мига, а наступает он так неожиданно!
Нет больше спокойствия. События начинают разворачиваться стремительно, как кадры в кино.
Взмах рукой, подсечка. Удочку отбрасываю в сторону. Быстро перехватываю леску руками: раз, другой, третий… Из лунки выскакивает двухсотграммовая тарань. Быстрее вынуть крючок из ее рта, поправить мотыль и дрожащими руками пихнуть мормышку в лунку…
Кивок тут же медленно выкладывает. Рывок! Есть!.. До чего же веселая работа! Торопись, рыболов! Под тобой стая тарани. Она может неожиданно перейти на другое место. Пошевеливайся, снимая рыбу с крючка, пришла твоя минута!
Прыгает возле меня припудренная снегом рыба. Я окликаю Алексея, посылаю по мобилке вызов Петровичу.
Выбрасываю на лед еще одну тарань и краем глаза вижу, как рядом, за спиной, «бурится», Леша.
- А где здесь самая большая тарань?
Он быстро опускает леску, смотрит, как я таскаю рыбу, и вдруг вскакивает: из лунки с превеликим трудом вылезает здоровенный лещ. И такой это красавец, что за него можно отдать добрую половину моего улова.
- Тэк-с, - довольно говорит Алексей. – А где здесь второй?
Но проходит минута, другая, а поклевки нет. Рыба отошла.
Появились Петрович с Васей и молча «забурились» в стороне.
Я ухожу на ранее закормленные лунки. Сразу же ощущаю резкую поклевку. Подсекаю… Рыба промахнулась, не засеклась.
Вижу, как Петрович тянет из воды что-то очень тяжелое.
- Коряга, небось? Смотри, леска лопнет, - кричу ему.
- Какая там коряга. Шевелится, дергает. Помоги.
Из лунки показывается острый, почти белый нос огромной рыбы.
- Рубить, что ли? – спрашиваю я, берясь за пешню.
- Подожди, как бы дело не испортить. Рыбка-то какая, а? Возьми леску, а я руку в лунку просуну.
Петрович осторожно опускает руку в лунку и с натугой тащит рыбу. Показываются янтарные глаза, серебристо-фиолетовые щеки, но жабры не пролезают.
- Давай, вместе потянем, - с дрожью в голосе говорит Петрович.
Мы запускаем два пальца под жабры и вытаскиваем на лед толстого, короткого судака, похожего на большую чурку. Удивительно спокойно лежит он на снежной подушке, лишь изредка пошевеливая жабрами и взмахивая широким хвостовым плавником с черными крапинками.
Сбегаются рыболовы, посмотреть на богатый улов. Петрович не успевает отвечать на вопросы. Удивительно, что судак соблазнился мормышкой!?
Клев прекратился, мы отправляемся на поиск новых мест, а Петрович остается на счастливой лунке.
В бинокль я разыскал Серегу. Тот сидел на ведре возле берега, низко опустив голову. Задумался или уснул? Показываю на него Алексею и просматриваю дальше водоем.
- Упал, смотри – упал! – кричит Леша.
- Кто упал?  Куда упал?
- Серега с ведра свалился!
Пыхтя и отдуваясь, мы бежим к рыболову. Он стоит на коленях во влажном рыхлом снегу, еле удерживая в руках удочку, которую вырывает у него из рук весьма сильная рыба.
- Мори, мори!..
- Отпускай леску, дай рыбе ход!
- Держи так, никого не слушай, леска выдержит!
- Отойдите, дайте человеку самому все обдумать! – наперебой кричат болельщики над самым ухом рыбака.
А рыбака трясет, как в лихорадке, леска подозрительно звенит у острой кромки льда.
Мы наклоняемся над лункой и замечаем, что большая рыба никак не хочет заходить в освещенную лунку.
- Никак лещ?
- Пожалуй, он!
Раскрасневшийся Серега, виновато улыбаясь, тащит рыбу, как на сцене, под пристальными взглядами острых ценителей.
Кто-то заводит крюк под еще тонкий лед, и на мокром снегу уже прыгает, обдавая нас холодными брызгами, огромный лещ. Никто из нас пока не ловил таких лещей. И мы решаем под дружный хохот, что явился он не случайно. Надо же было кому-нибудь разбудить уснувшего рыбака…
Вечером мы подходим к Петровичу нагруженные рыбой, а у него все тот же утренний судак. Весь день простоял рыболов возле заветной лунки и не поймал даже маленькой густерки. И все ждал, очень хотел быть первым среди нас…
Так вот и бывает. Не радуйся, рыболов, легкой победе на водоеме. Утром – всегда день впереди. Крепко держись товарищей. Дерзай вместе с ними. Ищи!

   г. Кривой Рог.   Украина.    2005 год.




   


               На Толе

Монголия - и рыба? Сочетание невероятное! Для обывателя Монголия – это, прежде всего, пустыня Гоби. Но те, кто бывал в Монголии, знают, что это не так. Вся северная часть страны испещрена полноводными горными реками, а поскольку монголы рыбу не едят, то ее там предостаточно.
За время службы в Улан–Баторе мне посчастливилось много времени провести на реке Тола. На ее берегу находился запасной район нашей части, в котором, по долгу службы, я прожил не одно лето.
В Толе три сорта рыбы. Хариусы, сантиметров до сорока, от наших отличаются фиолетовым отливом чешуи. Ленки, цветом похожие на форель, такие же бурые и пятнистые, но на боках несколько больших ромбовидных розовых пятен. Эти – покрупнее,  сантиметров до шестидесяти. И таймень. О нем отдельный разговор.
На рыбалку выходим рано утром. Река небольшая и не маленькая – в самый раз. Вода чистая. Течение страшное. На каждом шагу водовороты, ямы, буруны, поваленные деревья…
Захожу по колено в воду и запускаю крючок с искусственной мухой без грузила по течению. Когда муха исчезает из вида – дерг! Внезапное возбуждение, руки трясутся. После нескольких секунд оживленной борьбы с травлением лески рыба быстро сдается. Хариус! Сорок сантиметров, граммов семьсот… Красивый, фиолетовый, с огромным спинным плавником.
Иду вниз. На каждом шагу чудесные места. Огромные буруны, камни, деревья. Еще один хариус, примерно с полкилограмма. Наконец течение слегка ослабевает. Несколько затопленных деревьев, глубоко. Сам не осознавая как, чувствую, что на крючке рыба. И совсем не сопротивляется. Мгновение – и она на берегу. Ленок! Всего тридцать сантиметров и около четырехсот граммов весом. Но красивый, коричневый, розовые ромбы выразительны, как печати. Иду от куста к кусту. Ничего. Говорю себе:
- Ну, еще дюжина забросов, и пора возвращаться в лагерь. Десятый заброс. Несильный рывок. Рыба бросается, но потом сразу перестает сопротивляться.
Снова ленок. На сей раз сантиметров сорок и грамм семьсот.
Поваленное дерево. Спускаюсь к воде, не могу размахнуться удилищем, швыряю наживку под кусты, недалеко, метра на три. Солнце пронизывает воду, я вижу, как крутится муха. Удерживаю ее некоторое время. Течение просто сумасшедшее.
И вдруг у мухи мелькает тень. Рывок! Рыба извернулась, схватила наживку и теперь бешено рвется. С большим трудом ее подтягиваю под ветками. Под стволом дерева. Поднимаю удилище, хватаю под жабры. Полуметровый ленок. Весит килограмма полтора.
С триумфом тащу рыбу. Брод, отмель, несущаяся вода. Снова что-то дергается. Вытаскиваю ленка, но уже поменьше. Возвращаюсь к лагерю. Прохожу пару сот метров, течение здесь поспокойнее.  У самого берега берет еще один, из-под кустов вытаскиваю следующего. Затем один срывается: жаль, он был большой.
Прибежал посыльный, доложил, что рота строится на обед.
Что делать!? Служба превыше всего!
Отправляю бойца с уловом на полевую кухню, сам же иду проверять личный состав.

С утра туман, как молоко, им залита вся долина, и даже неизвестно, что там вверху – солнце или дождь? Едем на ГАЗ-66 вниз по течению. Река причудливо вьется, выглядит она просто чудесно. Останавливаемся неподалеку от устья Толы. Место неописуемой красоты. Долина зажата между отвесными скалами. И сразу же большая река Орхон. Бросаю блесну туда, где сливаются обе реки. Начинаю вращать катушку. Идет тяжело: блесна вращается, а течение сильное.
И вдруг – зацеп. Опасаясь за блесну, дважды дергаю спиннингом. И через мгновение как бы далеким эхом до меня доходят два ответных слабых рывка.
Электризующие искры по всему телу! Несколько раз энергично вращаю рукоять. В сорока метрах от меня бурун и рыбий хвост. Мечта рыболова – крупная рыба! Кручу катушку. Потом слегка отпускаю леску. Помогло. Таймень оторвался от мест, поплыл по течению. Теперь он дергает сильнее. Снова даю ему пару метров. Новая проблема: он дает сматывать леску. Поднимаю удилище. Потом быстро опускаю и тут же кручу изо всех сил. Снова медленно поднимаю…
Рыба постепенно перемещается вверх против течения. Но подтягивать трудно, мешает ее сопротивление плюс сильное течение. В полутора десятках метров от меня таймень всплывает на поверхность. Пару раз дергает огромной головой. И уже совсем рядом делает несколько прыжков. Но отскакивает недалеко, я тут же пресекаю все попытки.               
Таймень у берега. Втаскиваю его на мель. Прыгаю к нему. Пробую ухватить под жабры. Он выворачивается, но так измучен, что даже не пробует бежать.
Выбрасываю тайменя вверх, сам забираюсь через насыпь. Замеряем. Великолепная рыба: девяносто два сантиметра и шесть килограммов семьсот граммов веса.
Знаю, что таймени ходят парами. Блесна идет вдоль берега. Вдруг из глубины выскакивает большая рыба, подлетает к блесне, нет, не успела, поворачивает.
Забрасываю еще раз. Снова выныривает. Это таймень – он серый и хвост у него красный. Но рыба только осматривает блесну и не берет.
Прохожу еще метров тридцать. Посреди реки мель, у того берега водоворот и глубина. Дальше вода спокойнее, видно, как в ней резвятся хариусы.
Словом, место идеальное. Первый бросок – ленок в полтора килограмма. Потом много пустых бросков. Забрасываю далеко, под тот берег, на границу спокойной воды.
Зацеп. И сразу медленный, но сильный толчок. Повторяется аналогичная история: вдалеке большая рыба. С места ее не сдвинешь. Поддергиваю удилище раз-другой, потом даю слабину. Тронулась!
Опять повторяю тот же прием: медленно поднимаю спиннинг с неподвижной леской. Потом – быстро вниз и кручу! Подтягиваю рыбу, она выплывает, бьет хвостом воду. А несколькими метрами дальше из воды выпрыгивают хариусы, ловя мушек на обед.
Стою по колено в воде. Комары. Таймень идет, идет, а потом поворачивает. Это повторяется несколько раз. Наконец мне удается перетянуть его от того берега через течение на «свою» мель. Еще пару рывков, уже гораздо менее слабых, парирую одним удилищем. Рыба на мели. Огромное колодообразное тело извивается на гальке. На мои шаги не реагирует. Хватаю его под жабры.
От лосося таймень отличается в основном внешне: он гораздо шире и резче сужается к хвосту. Сто четыре сантиметра и восемь килограммов шестьсот граммов!
Возвращаюсь на мель. Пара забросов – и опять рывок. Но теперь я настолько уверен в себе, что даже не прикладываю усилий. Рыба довольно быстро подходит ко мне, высовывается из воды, но она еще полна сил. Пара нырков – и таймень срывается.
Снова забросы… Пятый бросок… Прыжок огромной рыбы у самого берега. Я вдруг понимаю: рыба атакует блесну, которая уходит от нее слишком быстро. Замедляю ход. Сразу же рывок. Но после нескольких прыжков рыба срывается.
Уже вечер. Возвращаемся. Мои результаты: шестнадцать рыб, в том числе три самые большие, какие мне когда-либо удавалось поймать. Как минимум два дня в роте будет рыбный стол!
На ужин зажарили одного из тайменей. Он великолепен, гораздо лучше лосося. Бойцы радовались разнообразию кухни.

Монголия.   г. Улан-Батор.   1988 год.               


            











              На Днепре

В тот день Днепр уловом нас не порадовал – всего несколько подлещиков и густерок, да неизменные каховские бычки. А ведь ровно неделю назад на этом же месте уже к обеду мы были с рыбой.
Однако именно эта неудачная рыбалка запомнилась нам надолго: природа подарила нам редкое по красоте, захватывающее зрелище.
Мы стояли на надувных лодках в одной из заток Каховского водохранилища возле Никополя. Вокруг нас расположились лодки других рыбаков.
Рыбалка не заладилась, и часам к десяти утра ожидание «чуда» сменилось разочарованием. Подставив обнаженные спины лучам еще теплого солнца, рыбаки толковали о том, что главное в нашем деле – не добыча, а общение с природой. Солнце, воздух и вода – все было по-летнему ласково. Установилось бабье лето во всей его красе. И вдруг…
- Смотри! – воскликнул Гриша, тронув меня за плечо. – Что это?
Оглядевшись по сторонам и увидев вокруг только чистую, зеркальную, не тронутую ветром поверхность и словно застывшие на ней лодки, я вопросительно посмотрел на Григория.
Он молча указал рукой вниз по течению. Далеко, метрах в пятистах от нас, река от берега до берега вспыхивала мелкими мерцающими искорками…
- Что это? – непроизвольно повторил я вопрос Грише. Однако в тот момент мы еще не могли дать на него ответ. С таким явлением мы столкнулись впервые, и нам оставалось только ждать.
Рыболовы тоже оживились. Слышались удивленные возгласы, вопросы.
Между тем, мерцающая полоса двигалась, постепенно приближаясь к нам. И настал момент, когда все поняли: лещ идет! Какая уж тут рыбалка! Все внимание приковано к удивительному зрелищу.
Лещи шли вверх по течению у самой поверхности. Сотни рыб одновременно вскидывались над водой и возвращались обратно, чтобы через несколько мгновений опять взвиться в воздух. Всплесков мы не слышали. Все вокруг было заполнено усиливающимся по мере приближения лещового стада мерным шумом, напоминающим шелест опавших осенних листьев.
Попадающую на пути лодку рыбы обтекали с обеих сторон, но не ближе 30-40 метров от бортов. А затем вновь сливались в единый плотный поток.
Лещи будто радовались погожему дню, подставляя свои бока солнечным лучам. Вода «кипела» вокруг нас, несметное количество солнечных зайчиков, прыгающих по чешуе рыбы, создавали ощущение праздника.
Рыба шла косяками, и в каждом были особи примерно одного возраста. Различались они окраской. Косяк матерых, золотистых с краснотой лещей сменялся серебряным косяком подлещиков.
Изумленные и зачарованные, мы так и просидели без движения эти полчаса сказки. И когда на смену шелесту снова наступила тишина, оцепенение прошло.
Несколько лодок бросились в погоню за лещом. Однако скоро они вернулись: лещи скрылись, и нигде признаков их присутствия не было видно.
Мы просидели до вечера в надежде на хороший клев, время от времени вспоминая и заново переживая прекрасные минуты свидания с необычным. Но клева так и не было в тот день. Наверное, потому, что это был день Леща.      

Украина.   г. Кривой Рог    2001г.               





      



    



















              «Неодетая весна»

Сразу после ледохода установилась холодная погода. Порывистый северо-восточный ветер гнал низкие растрепанные тучи, из которых что-то непрестанно сыпалось: то снежная крупка, то чистый колючий дождь. Земля, ветки деревьев – все покрывалось корочкой льда. Пара скворцов, поселившаяся было в скворечнике на березе напротив моего окна, куда-то пропала; над полем больше не кувыркались чибисы, в лесу стало по-зимнему пусто. Днем столбик термометра неуверенно пытался дотянуться до нулевой отметки, ночью же он опускался до минус пяти.
Каждый вечер я ложился спать с надеждой, что завтра, наконец, ветер стихнет, и на улице потеплеет. И каждое утро видел одну и ту же безрадостную картину.
В эти дни я вспоминал недавнюю рыбалку по последнему льду, когда ловилась замечательная плотва. С утра в основном клевала мелочь, а ближе к полудню, когда талые воды начинали проникать под лед, подходили очень крупные экземпляры.
Плотва хватала мотыль так жадно, что иногда мормышка не успевала опускаться до дна, как на ней уже сидела очередная рыбина…

Отпуск подходил к концу, а мне все никак не удавалось выбраться на водоем. Но вот по радио передали, что потеплеет до пятнадцати градусов! Наконец-то! Готовлю снасти и – в путь, на голубые весенние просторы!
Иду знакомой дорогой. Слева, под высоким обрывом, извивается небольшая речушка. Скоро она разольется, затопит всю пойму. Тогда на прогревшееся мелководье выйдет рыба. Но сейчас  вода еще слишком холодная, и рыба пока стоит на глубине.
Дорога выходит к полю, а затем сворачивает к лесу. Из колючей стерни вылетает небольшая серая птица. Это – жаворонок. Он поднимается все выше и выше в небо, вот он уже едва заметен, а до меня еще долетает его веселая звонкая песня. Ему вторят, заливаются колокольчиками второй, третий…
В лесу еще довольно прохладно. Старые деревья стоят в зимнем оцепенении, а молодые елки, почувствовав приход весны, обступили тропинку и доверчиво протягивают свои мохнатые колючие лапы, как будто хотят поздороваться. Вот и река блеснула. Остается немного пройти вдоль песчаного берега, на котором подмытые сосны стоят, будто по колено в воде, и я у цели. Здесь лес кончается, река делает крутой поворот и образует тихий залив с илистым закоряженным дном.
Солнце поднялось уже высоко, но вода еще не прогрелась. Значит, ловить у берега еще рано. Настраиваю снасть, забрасываю приманку подальше от берега. Первые минуты всегда самые напряженные и томительные. Не отрываясь, смотрю на поплавок. Но время идет, а он не шелохнется. Внимание мое начинает рассеиваться, нет-нет, да и посмотрю по сторонам. А на реке столько интересного! Вот плывут ветки, кусочки коры, листья – верная примета, что вода прибывает. У самой воды суетятся мелкие кулички – видно, проголодались.
Вот появилась стая гусей. Не обращая на меня никакого внимания, они садятся на воду, шумно рассекая крыльями воздух, в каких-нибудь двух десятках метров от меня. Такое не часто доводится увидеть! А вон плывет что-то знакомое. Да ведь это ондатра! Стараясь ничем не выдать своего присутствия, слежу за ней. Ондатра выбралась на берег, подняла голову, принюхалась и занялась туалетом. Ее рыжая шерстка уже начала подсыхать, когда я, случайно взглянув на поплавок, замечаю, что он задергался и скрылся под водой. От неожиданности резко дергаю удилище. Ондатра с шумом ныряет, а на крючке у меня висит бледный ершишка величиной с палец…
Поплавок вновь на долго замер. Может быть, пока я глазел по сторонам, какая-нибудь шустрая рыбешка взяла да и объела червяка? Нет, червяк на месте. Наверное, еще слишком рано: вода не успела прогреться, и рыба не зашла в реку. Ну, что же, сегодня, по-видимому, больше ничего не будет, можно собираться домой. Но я нисколько не жалею. Смотрю вокруг и запоминаю. Ведь недели через две на деревьях и кустах появятся молодые листочки, пробьется сквозь прелые листья трава, распустятся первые цветы. Кончится мое любимое время года – «неодетая весна»…

г. Вытегра.   Вологодская обл.   2003год.




               







          



    
              Карачуны


           С каждым годом, попасть на хорошую рыбалку в окрестностях Кривого Рога становится все сложнее. Нет того полета мысли в выборе водоема на любой вкус, что был лет десять-пятнадцать назад, когда недра и земли оставались еще в государственной собственности. Не говоря  о ставках, которые уже давно потеряны для рыболовов-любителей, даже реки и водохранилища сегодня переходят в частные руки.
Ну как тут не вспомнить добрым словом советское время, когда на зорьке, взяв пару удочек, отправляешься на ближайший водоем и общаешься с природой столько, сколько душе угодно.
Сейчас же, чтобы посидеть с удочкой в ожидании клева крупной рыбы, приходится уезжать за десятки, а то и сотни километров.
Карачуновское водохранилище, расположенное на юго-западе Кривого Рога, образованное реками Ингулец, Боковая и Боковенька, всегда славилось своими рыбными запасами. В недавнем прошлом здесь было в изобилии щуки, судака, леща, коропа, толстолобика, карася, тарани, окуня.
Сегодня же ситуация плачевная: щука осталась лишь в верховьях рек, судака и окуня выбили полностью, запасы леща, коропа и толстолоба не выдерживают никакой критики. Из недавнего рыбного рая остались только карась да тарань. Причины катастрофы известны.
Первое – практически вся акватория водохранилища объявлена зоной промышленного рыболовства, где рыболовные бригады, с позволения рыбнадзора, своими километровыми электротралами буквально процедили весь водоем.
Второе – восстановлением рыбных ресурсов, после провозглашения независимости государства, никто не занимается, лишь однажды, скинули двенадцать тонн малька. Сброс производился днем с высокого берега. Рыба побилась, и ее склевали чайки.
Третье – все больше разрастаются плантации ядовитых «голубых» водорослей, питаясь которыми, рыба гибнет. Никто с этим не борется.   
     Но, как бы там не было, не смотря на то, что рекордные уловы ушли в историю, душа рыболова по-прежнему требует романтики и трепетного ожидания поклевки.

Для нас Карачуны – это ближайший водоем, в котором еще можно что-то поймать. Уже вторая подряд зима не радует подледным ловом. Рыба, как известно, любит устойчивую погоду. Не важно – мороз или оттепель, снег или дождь, но необходимо, чтобы погода была устойчивой. А в эту зиму, как специально: то мороз до -26, а то оттепель до +12. Сегодня сугробы наметет, а завтра ручьи бегут. Ну, какой тут клев?
И вот мечутся рыбаки, душа огнем горит. Телефон не умолкает. Звонит Алексей:
- Ну что, был?
- Нет, не был.
- А может, что слышал?
- Хорошего ничего. На Макарты ездили, только «матросиков» ловили, в Софиевке тоже глухо. Говорят, на второй затоке, тарань начала проклевывать.
- А мотыль у тебя есть?
- Есть, но уже старый, месяц, как в холодильнике. Надо за новым ехать.
- А лед какой?
- Говорят, сантиметров двадцать.
- Ну и… Едем?
- Да куда, в такую метель? Пусть распогодится...
Подобные разговоры идут между рыбаками каждый день.

Наконец, два дня устойчивое потепление. Ждать дальше уже невозможно. Еще раз проверяю десять раз перебранные снасти. Звонок на мобильный – это мой друг Гриша. Улыбаюсь: наверное, тоже, как на углях сидит.
- Да, Григорий, привет!
- Привет! Ну что, пора?
- Пора. Утром в семь встречаемся на гаражах.
Все, теперь, покой нам только снится. Необходимо правильно приготовить прикормку, завести и прогреть машину, заправить ее, проверить эхолот, взять бинокль… Но, главное, не забыть удочки и мотыль.
Ночь проходит без сна. Каждые пятнадцать минут смотрю на часы, нервничаю.
Встаю на час раньше, нет уже мочи ворочаться.
Умылся. Бриться нельзя, с женой разговаривать нельзя – плохие приметы. Она это знает и тоже молчит. А еще лучше, если с ней поругаться, тогда точно клев будет, уже проверено.
- Где сало? – ворчу.
- Вот, пожалуйста, уже порезано, - спокойно отвечает жена.
- А чеснок? – не сдаюсь я.
- Все уже в ящике. Я «тормозок» еще вчера собрала.
Поругаться не получилось. Но, целовать при выходе все равно не буду, – рассуждаю я, направляясь к двери.
На улице серело. У гаража уже ждали Гриша и Толя. Все были в хорошем, приподнятом настроении.
Быстро загрузили в багажник рыболовные ящики, ледобуры и полушубки, расселись в машине и, помолясь, двинулись в путь.
В пути разговоры, как обычно, шли про бывалые уловы и прогнозы на сегодня.
А сегодня погода явно не радовала. Дорогу развезло, снег превратился в кашу.
Решили ехать на насосную станцию. Туда ведет асфальт, да и можно машину оставить сторожу под охрану. До цели – рукой подать, четыре километра. Однако и здесь не повезло. Ворота на территорию насосной закрыты и завалены камнями. Никаких следов машин.
Остановились, я подошел к забору, заглянул на территорию. Вокруг словно все вымерло, не души.
Что же делать? Бросать машину в лесу без присмотра не хотелось, а до берега еще с полкилометра.
- Ну что, мужики, придется ехать на вторую затоку. Прорвемся?
- Дорога туда проселочная и снегу порядочно, но на второй, думаю, проползем. Тем более что под гору, - пытается убедить нас Гриша.
- Давай, разворачивайся, и потихоньку трогай, - подытожил Анатолий.
Погода ухудшалась. Снег забивал ветровое стекло, дворники не справлялись со стихией. Колея угадывалась на ощупь. Машина рыскала из стороны в сторону, но тянула.
Три километра, от насосной до второй затоки, проскочили без приключений.
С высокого берега показалась вся ширь водохранилища. На сколько хватал глаз, раскинулась снежная пустыня. Лишь на противоположном берегу синела узкая полоска прибрежного леса.
На средине водоема, в полутора километрах от нас, черным пятном на белом, выделялась кучка рыбаков, человек тридцать.
Одевшись потеплее и взяв рыболовные принадлежности, мы вышли на лед.
- Лещовая погода! – бодро объявил Григорий, провалившись по колено в снег.
Приблизившись к рыбакам, мы заметили, что сидели они не кучно, как нам показалось с берега, а рассыпались на довольно большой площади по два-три человека.
- Да, все говорит о том, что клева нет, - засомневался Толя.
Для убедительности, я осмотрел всю акваторию в бинокль. Рыбаки дремали над удочками. Кое-кто уже собирался перекусывать.
- А ну, не хандрить! Идите, долбите лунки, а я пойду сзади с эхолотом. Сейчас найдем рыбу, никуда она от нас не денется, - принимаю я решение.
Мужики сноровисто принялись бурить лед, нахваливая свои шнеки.
Я шел сзади с эхолотом, датчик которого показывал глубину восемь метров и молчал. Лишь на пятой лунке раздался сигнал, и по экрану поплыли рыбки.
- Стоп! – крикнул я, - здесь что-то есть! Григорий, садись, это твоя лунка.
Через две лунки вновь отозвалось. Начал делать сидку Толя.
Следующие лунки были пустыми. Видя, что друзьям не до меня, я продолжил бурить сам. Лишь десятая лунка показала наличие рыбы.
Уставший, я сел отдохнуть на ящик.
Возле меня остановились проходящие мимо двое рыбаков.
- Это вы глубину меряете? - спросили они меня.
- И глубину тоже, - ответил я.
- А можно посмотреть?
- Ну, посмотрите, - сказал я и продемонстрировал им возможности эхолота.
- Ух ты, как здорово! Посмотрел на экран, и сразу видно, стоит здесь ловить или можно домой ехать. Надо себе такой взять, – переговаривались мужики.
Нацепив на свинцовую мормышку пучок мотыля, я опустил крючок на дно.
Тут же последовала поклевка – кивок медленно выпрямился. Я резко подсек и ощутил тяжесть. Откинув удочку начал не спеша, перебирая леску руками, подтягивать рыбину к лунке. Вскоре показалась мечущаяся подо льдом серебристая тарань граммов на триста. Уверенно выкинул ее из лунки.
С гордым видом оглянулся по сторонам, но никто, как показалось, не оценил мой улов. Я просто не заметил, что за мной уже пристально наблюдали.
Поправил мотыль и сразу же опустил мормышку. Надо спешить, пока косяк не ушел.
Поклевка не заставила себя ждать. Вытаскиваю такую же тарань.
Слышу со всех сторон скрежет шнеков. Это рыбаки, видя, что я нащупал косяк, бегут ко мне и в наглую обуривают.
- Все, клев прекратился. Распугали рыбу, сволочи, - недовольно ворчу я и, посидев безрезультатно еще минут десять, иду искать косяк дальше.
Осматриваю местность в бинокль. Привлекает внимание одиноко сидящий рыбак метрах в трехстах от меня. По его поведению, я прямо чувствую, что он ловит рыбу... Делаю крюк по водоему и захожу к нему со стороны русла.
При моем приближении, человек начинает нервничать: сел ко мне спиной, что-то собирает со льда, очевидно пойманную рыбу.
Я его прекрасно понимаю: сколько трудов и времени стоило ему «надыбать» косячок рыбы. А теперь набежит толпа и прощай клев.
Уважая рыболова, я бурю лунки метрах в пятидесяти от него, и сразу же эхолот показывает наличие рыбы.
Чищу лунки, забрасываю удочки и… слышу за спиной приближающиеся голоса. Оглядываюсь и вижу, что в мою сторону направляются человек десять. Еще надеюсь, что они пройдут мимо. Увы, это не так.
- А вы чего сюда прибежали?! – вызывающе спрашиваю одного из них.
- Мы же не дураки, знаем, что у тебя эхолот. Пока ты ходишь, мы рыбу ловим, а как видим, что ты сел, значит, знаем, что косяк нашел, и мы сразу бежим к тебе, - нагло и весело ухмыляясь отвечает он.
И тут до меня доходит, что рыбалки то у меня сегодня не будет. А самое главное – сам виноват, похвастался эхолотом.
Толпа с шумом и гамом забуривается. Мне ясно – рыба уже ушла. Сворачиваюсь и иду дальше.
Все повторяется. Вожу за собой толпу рыбаков еще часа два и, убедившись в том, что сегодня не мой день, возвращаюсь к друзьям.
- А мы смотрим, - хохочет Гриша, - ты как Моисей, водишь за собой людей по белой пустыне.
Нам и смешно и, вроде, жалко тебя. А у нас клюет неплохо, и позвать тебя не можем, так как за тобой и весь народ сюда придет.
Возле него лежало с десяток хороших тараней, а Толя даже выхватил килограммового леща.
Время подходило к обеду, решили перекусить. Сало, хлеб, чеснок да горячий чай в термосе – таков продуктовый набор рыбака.
Снег валил все гуще, подул северный ветер, клев прекратился.
- Пойду прогревать машину, а вы, давайте, тоже подтягивайтесь, - сказал я и направился к берегу.
Машину замело так, что различить ее можно было лишь по контуру. Однако завелась она на удивление легко.
Дорогу замело. Кругом снежная целина.
Подошли друзья. Загрузили ящики и ледобуры. Поехали…
Вернее, думали, что поедем, но сразу же правое заднее колесо забуксовало. А до трассы аж четыре километра!
- Да у тебя резина «лысая»! - возмущенно кричал Гриша.
- А кто мне сказал, чтобы поставить новую резину вперед? А? Дорогу будет лучше держать… Нахрен эта дорога, если ехать нельзя?! – пытался отбиться я.
- Все, хватит ругаться. Я за руль, а вы идите толкать, - подвел итог нашему спору Анатолий.
Подбрасывая под задние колеса сломанные ветки и, случайно оказавшийся в багажнике, мешок из-под картошки, навалившись всей массой и матерясь «на всю ивановскую», мы по сантиметру выталкивали машину из снежного плена…
Умаявшийся Григорий, задыхаясь и плюясь, чуть не плача, закричал:
- Я больше не могу!.. Пошли вы все на хрен!.. Я пойду пешком!..
Отошел метров на десять и вернулся назад.
Предложений было много: от, поменять колеса местами, до, бросить машину и вернуться, когда распогодится.
Но, все же, с небольшими перекурами, через три часа физических и моральных мытарств, мы выбрались на трассу.
Смеркалось. По трассе добрались до гаражей за двадцать минут.
Домой расходились молча.
- Чтобы я еще хоть раз поехал с вами на рыбалку… Да никогда! Пропади она пропадом!.. – кричал нам Гриша вдогонку.
И каково же было мое удивление, когда через два дня он позвонил мне и спросил:
- Ну что, когда опять едем?
Вот и пойми душу рыбака!

 г. Кривой Рог.    Украина.       2010 год.





            





               


















                Петровичи

В период службы в Вооруженных Силах, мечтая о счастливой жизни после увольнения в запас, одним из атрибутов этого, я считал наличие хорошей усадьбы на берегу красивой речки.
И вот, в 1992 году, отслужив положенные сроки, не согласившись участвовать в развале армии и государства, и оставшись верным раз и навсегда данной воинской присяге, я вышел в запас.
Волею судьбы, гражданскую жизнь пришлось выстраивать на Украине, в Кривом Роге.
Квартиру успел получить государственную, благодаря выводу наших войск из восточной Европы.
Австрийцы и немцы, в спешном порядке, строили для нас на территории России и Украины шестнадцать военных городков со всей инфраструктурой, по западным проектам и технологиям, - отдельное им спасибо за это!
Мечту об усадьбе удалось претворить в жизнь частично лишь в 2001 году. В излучине реки Ингулец, в пятнадцати минутах хода от места проживания, я приобрел прекрасную дачу. Двухэтажный кирпичный дом с небольшим садом и земельным участком, гараж, баня на дровах, голубятня, хозяйственный двор, - получил то, о чем мечтал. Есть желание – занимайся на земле или с живностью, а надоело – бросай все, забирайся на этажи в квартиру, включай телевизор, падай на диван и валяй дурака, пока не появится желание вновь пообщаться с природой.
Благоустроенная квартира и хорошая дача рядом с ней – лучший вариант для пенсионера. Как сказал герой известного фильма: «Хороший дом и верная жена, что еще надо для достойной встречи старости?».
Соседом моим по даче оказался отставной полковник Петрович.
Так получилось, что дачи мы приобрели в одно время. Разница состояла в том, что я удовлетворился капитальными постройками на своем участке и делал лишь текущий ремонт, который затянулся на несколько лет. Петрович же, сразу открыл стройку века. Мало того, что он, можно сказать, выстроил дом заново от фундамента до крыши, он еще подвел к нему городской свет, газ и воду. И это все на седьмом десятке лет.
До сих пор я удивляюсь его неутомимой энергией. Каких это стоило сил, средств и нервов, - известно лишь ему, но я бы так не смог, это точно,  и поэтому удовлетворяюсь тем, что предлагает  нам наш горемычный садово-огородный кооператив.
Вот уж действительно, горя мы в нем намыкались, но это отдельная история.
Военная судьба у Петровича была непростая. Окончил военное училище, академию тыла. Прошел все ступени от лейтенанта до полковника. Был в горячих и отдаленных точках, в Афганистане и Чернобыле.
После развала Союза и запрета Коммунистической партии, он приложил много усилий для восстановления КПУ. В уже обновленной партии, Петрович продолжает разоблачать перевертышей-«дерьмокрадов», коммунистов, предавших за семь серебряников идеи, которым клялись в верности. Рассказывает молодежи правду о социалистическом обществе.
Петровна, его лучшая половина и боевая подруга, прошла с ним плечо к плечу всю армейскую службу в звании прапорщика. Вот уже более сорока лет они вместе.
У меня с Петровичем много общего, не зря же прошли одними армейскими дорогами. Понимаем друг друга с полуслова. Что надо по хозяйству – нет проблем. Мое имущество – твое имущество. Нужна какая то помощь – пожалуйста.
Есть одна проблема. Да, в общем, и не проблема, а скорее блажь. Любим мы с ним иногда «оторваться». Жены наши это знают и естественно принимают в штыки. Вот и приходится нам хитрить и скрываться от них.
Ну не можем мы пить, как некоторые, под одеялом. Если уж сели за стол, то обязательно «дым коромыслом», с песнями и плясками под баян. И все это на два-три дня, как правило. «Гудим» мы, естественно, в отсутствие жен, когда остаемся на хозяйстве одни. Ну, скрывать не буду, бывает, что и соседки по дачам на наш огонек залетают.
Заканчиваются посиделки чаще всего плачевно. То Петрович руку сломает и попадет на скорой в больницу, а то я «асфальтовой» болезнью заболею.
Слухи о нашем «отрыве» быстро доходят до жен и они в срочном порядке прибывают на дачи. Идут разборы полетов и на три-четыре месяца все успокаивается. Устраиваем совместные чаепития в беседке на берегу речки, паримся в бане.
Единственное, в чем мы с Петровичем до последнего времени не находили общего языка, это рыбная ловля.
Ну, не понимал он меня, как можно часами «пялиться» на поплавок, да еще на морозе.
Неоднократные мои попытки приобщить его к рыбалке результатов не давали.
Надо признаться, что крупную рыбу в нашей речке последнее время поймать очень сложно. После того, как на ней поставили плотину, уровень воды резко упал. А если учесть сбрасываемые стоки от близлежащих промышленных предприятий, то можно смело сказать, что Ингулец в черте города превратился в речку-вонючку.
Лишь весной, когда идет сброс талой воды из Карачуновского водохранилища, здесь можно добыть довольно крупных карасей и карпов.
В остальное же время приходится довольствоваться мелкой красноперкой и карасиками с ладошку.
Меня, любителя побороться с крупной рыбой, тягать мелочь у дачи не привлекает.
Мы делаем по-другому. Как только приезжаем сюда с женой, я сразу же надуваю свою «Лисичанку». Выносим лодку к воде, садимся: она на весла, я сзади с сетками. Разбросаем по ямам с десяток «флажков», и поставим вдоль берега «китайку» метров тридцать. На все уходит с полчаса. Затем идем заниматься своими делами: жена -  парниками и своими любимыми цветами, а я в гараже или в сарае. Да мало ли дел на даче.
Натрудившись, играем в настольный теннис, а затем, она идет на летнюю кухню, а я на лодке плыву снимать сетки. В них к этому времени обычно килограмма два небольших карасей и красноперки.
Тут же варим уху. Оставшуюся рыбу опускаю в большую металлическую ванну, где она живет до поздней осени. Практически каждый день у нас есть живая рыба.

Последнее время я стал замечать, что Петрович заинтересовался нашей семейной рыбалкой.
Нет, нет, да и присмотрится с участка, как мы плаваем на лодке и ставим сетки.
А рыба ему нужна, так как у него есть кот Пушок, в котором он души не чает, а тот – гурман, ничего, кроме свежей рыбы не ест. На рынок ездить далеко, да и не всегда там есть рыба, вот Петрович и задумался…
Ну что же, надо помочь другу, решаю я, и предлагаю Петровичу построить на речке сидку для ловли рыбы. Тот, как не странно, сразу же согласился.
Не откладывая дело в дальний ящик, я принялся сколачивать щиты и мостки.
Через два дня забили посреди речки четыре бревна, накрыли их щитом и проложили к берегу мостки. Мостки укрепили на брошенных в воду старых автомобильных покрышках. Почистили дно граблями, отгородили досками участок воды от замуления и все… Лови, не хочу!
Первой сидку оценила Петровна:
- Ну, мужики, ну, молодцы! Наконец то есть, где белье полоскать!
- Какое белье?!... – удивился я, - это же для рыбалки, - но вслух не сказал.
Договорились с Петровичем завтра на зорьке испытать наше сооружение.
Не тут то было… Через час со стороны реки послышались крики…
Я бросился на берег. Ко мне бежала жена и кричала, размахивая руками:
- Петровна тонет!!!...
С высокого берега открылась следующая картина. Возле разваленной сидки, по пояс в воде, стояла и причитала Петровна. Рядом с ней выстраивались в ряд, по течению, притопленные белые простыни.
Петрович стоял на мостках и длинной палкой пытался подцепить то ли уплывающее белье, то ли саму Петровну.
В общем, смех и грех!...
Я, как мог, старался их успокоить, что там не глубоко и что ничего страшного не случилось.
В конце концов, Петровна ухватила конец палки, и Петрович вытянул ее на берег.
Перепуганная и по пояс в черной муляке, кляня нашу сидку последними словами, она ушла домой.
Петрович же, ничуть не расстроившись, выловил белье и принялся восстанавливать разрушенное Петровной сооружение.
- Испытание прошло на «отлично»! – балагурил он, -  сейчас укреплю столбы, и с утра на рыбалку.
Утром, когда мы с женой прибыли на дачу (ночевали мы дома), он встретил нас счастливой улыбкой и показал с гордостью свой первый улов – четыре карасика величиною с палец.
Я поздравил его с почином и поделился секретами рыбной ловли.
Так Петрович пристрастился к рыбалке.
На следующий день он съездил на рынок и, по моему списку, закупил себе все, что необходимо для начинающего рыболова.
Через неделю Петрович по уловам оставил меня далеко позади. Если поначалу я к его неожиданно проявившемуся пристрастию отнесся снисходительно, с долей юмора, то однажды, вернувшись с дальнего водоема и похваставшись неплохим уловом, я был сражен наповал!... Петрович молча подвел меня к корыту и показал на четырех килограммовых  мирно плавающих карасей.
Сначала я решил, что это розыгрыш, а карасей он привез с рынка, но когда Петровна в красках описала их рыбалку, я взглянул на Петровича с большим уважением.
Новичкам всегда везет!

Украина.   г. Кривой Рог.    2010год.




   





                Перволедье

                Рыболовы – тоже поэты,
                И готовы писать элегии
                Не манящему зноем лету,
                А прохладному перволедью.
                Первоснежью и первоклевью,
                Первым радостям на рыбалке.
                Настоящему рыболову
                Лучших снов для зимы не жалко.

                … В круглой лунке вода живая
                Засверкает под светом утра;
                Кто не пробовал, тот не знает,
                Как прекрасна эта минута.
                Когда все позабыты беды,
                Когда шум тишины не ранит…
                Человек идет к перволедью,
                Как приходят лишь на свиданье.

                За удачей ли, за победой –
                Не в надежде судьбу устроить –
                Человек идет к перволедью
                За особенной красотою.
                И пускай не кичится лето
                Баснословным своим наследьем.
                У зимы есть свои поэты –
                Рыболовы по перволедью.

            г. Юрга.   Кемеровская обл.   1983год.




          

 

           На  Селенге


 Мы трое – Саня, Инспектор и я – шли вдоль Селенги. Холодящий, уже не летний туман скрывал откосы поймы, слоисто висел над пожнями.
Я с тревогой поглядывал на небо: мой «Зенит» с мощной оптикой требовал много света, а в таком тумане фотографировать браконьеров – только пленку зря переводить.
Ровно и мощно шумел впереди перекат. За ним в большущем, словно озеро, и глубоком, как колодец, омуте отстаивался, ожидая часа нереста, благородный лосось. 
  Вчера Инспектору сообщили, что именно в этом омуте ставят сети браконьеры. С вечера он предупредил нас с Саней, своих нештатных помощников, о завтрашнем рейде и попросил взять с собой фотоаппарат, чтобы снять на пленку момент задержания нарушителей. Мы шли в сырой туман утра, чтобы поймать их с поличным.
У меня под ногой хрустнул сучок, и Саня, шедший сзади, незло, но ощутимо ткнул мне кулаком под ребра.
- Тише.
Мы выходили к большой поляне, которая после омута переходила в мелиоративные луга совхоза. И вдруг Инспектор резко остановился и поднял руку. Впереди, метрах в сорока, шевелились кусты, и неясная в тумане фигура делала что-то возле дерева.
- Снимай, - шепнул мне Инспектор.
Я вскинул аппарат. В видоискателе сквозь сгустившуюся муть тумана проступили размытые контуры и невнятное движение. Я навел объектив на резкость. Ушастая голова, казалось, смотрела крохотными глазками прямо мне в глаза.
Медведь! Что же он там делает?
Медведь передними лапами пригибал к земле дерево. А там, где на земле лежала ее вершина, шевелилось… Медвежонок, крохотный, не больше дворняжки! Семейство завтракает.
Инспектор толкнул меня под бок.
- Снимай, что ли…
Я снова поймал в видоискатель голову медведицы и нажал спуск.
В тумане щелчок «Зенита» прогремел как выстрел.
Медведица отпустила дерево, оно стремительно выпрямилось. Подброшенный им медвежонок крутанулся в воздухе и громко вякнул. Рыкнула и медведица.
Наконец-то мои спутники поняли, кто там впереди. Инспектор расстегнул кобуру, но Саня положил ему на плечо руку.
- Погоди.
Он заложил пальцы в рот и по-молодецки громко свистнул.
Медведица, глядевшая, вытянув голову, в нашу сторону, дернулась, и резко повернувшись, побежала от нас. Впереди нее комком покатился медвежонок. Через секунду они скрылись за прибрежными кустами.
- Что же ты не сказал, что это медведи! – набросился на меня Инспектор. – Хоть бы рассмотрел поближе…
- Как же, поближе… улыбнулся Саня. – Это, видно, сыночек громко чавкал, что они нас так близко подпустили. А то бы…
Впереди, там, куда ушли медведи, раздался медвежий рев и крики людей.
Инспектор, на ходу вырывая из кобуры «ПМ», первым кинулся туда и дважды выстрелил в воздух. Мы побежали следом.
Я успел еще увидеть, как с мощной ольхи метнулась медведица и убежала в кусты. На самой верхушке ольхи сидели два браконьера. Я поднял аппарат и сфотографировал их.
Потом я еще снимал их – возле вынутых сетей и больших серебряных рыбин, которые уже нельзя было спасти.
… Когда были сказаны все слова и подписаны протоколы, мы двинулись к нашему «газику». Впереди браконьеры понуро тащили сети и рыбу.
И вдруг Саня расхохотался так, что даже они удивленно оглянулись.
- Слушай, Инспектор, - сквозь смех говорил Саня. – А ведь придется тебе медведицу эту нештатным инспектором делать. Вот и фотография для удостоверения будет…
Но именно снимок медведицы не получился: слишком густой туман был, когда я ее снимал.

ст. Таежная.   Читинская обл.   1989год.




               











                Тудозеро

Приезжая в Вытегру и, по какой либо причине, не попав в устье Онего, я сажусь на мотоцикл и еду в деревню Тудозеро, на одноименное озеро. Там, на его живописном лесном берегу, живет мой давнишний знакомый, дед Михай...
Встречает он меня неизменно бодро, весело и с подковырками, как будто время над ним не властно. Зная его, как любителя поговорить, я сразу же пресекаю это дело, обещая, что после рыбалки наговоримся столько, сколько душа пожелает. Выставляю на стол привезенные нехитрые подарки, продукты и неизменную литру казенки. Беру весла и спешу к лодке на берег, - душе не терпится оказаться один на один с природой.
Михай кричит в след, чтобы я проверил залив.
Как-то летом я ловил там малька, чтобы потом пройти на лодке вдоль камыша и поохотиться на щук. Их я больше всего люблю ловить с помощью оборудованной мной самим щуколовки. Она проста. Прочное жесткое удилище. Леска ноль пять – ноль шесть. Большой поплавок, не дающий живцу уйти на дно. Металлический поводок. Грузило, которое держит живца на определенной глубине. И, наконец, двойник или тройник, судя по обстоятельствам и клеву.
Я насаживаю небольшую плотвичку и двигаюсь на лодке вдоль камыша. Закидываю удочку. Даю живцу погулять несколько минут. Если поклевки нет, продвигаюсь дальше на несколько метров.
Снова закидываю живца. Если не берет, двигаюсь дальше. Конечно, стараюсь определить по характеру берега, растительности, по глубине – может быть здесь щука или нет. Иногда обнаруживаю ее по выпрыгиванию мелкой рыбешки из воды…
Наконец, после очередного заброса, спокойно плавающий поплавок рывком уходит под воду. Я даю щуке пройти несколько метров, отпуская леску. Щука останавливается. Даю ей время заглотить рыбешку. Потом резко подсекаю…
… Итак, я ловил живца в маленьком заливчике. И когда тащил из воды окунька, увидел, как за ним метнулась со дна щука. Она едва не успела его схватить.
Я тут же насадил окунька на тройник. Только забросил, как щука с ходу схватила его. Окунек был мал, и я даже не стал дожидаться, пока она его заглотит. Сразу подсек. И вытащил щуку килограмма на два.
Не испытывая особой надежды на удачу, на то, что здесь может стоять еще и вторая щука, я все-таки насадил второго окунька и бросил его в то же место, где только что была поймана первая щука. Сразу же последовала резкая поклевка. И я вытащил вторую щуку примерно такого же веса.
Уже совсем не надеясь, что могу поймать в этом месте, я все-таки бросил и третьего живца в то же место. И – удивительно! – он тут же был схвачен третьей щукой…
Я пробовал забрасывать еще и еще раз… Но больше поклевок не последовало. Тогда я пересел в лодке с носа на корму. И выудил в новом месте, по соседству, еще щуку.
И тут в самой траве, у берега, удар щуки. Удар мощный, глухой.
Проходит совсем немного времени, и снова точно такой же сильный удар раздается сзади меня, и снова в той же самой траве. Тут я бессилен. С живцом в траву не заберешься. И мне только остается сидеть в лодке и считать удары охотящихся щук.
Давно я не слышал такого боя. От сильных щучьих ударов из воды веером разлетается перепуганная мелкая рыбешка. Рыбки иногда падают на листья кувшинок и, прежде чем найти снова дорогу в воду, недолго бьются на листьях. И нередко, такую бьющуюся на листе кувшинки рыбешку, тут же, новой атакой, подхватывает щука… Раскрыта на мгновение пасть, и охотник вместе с добычей скрывается в воде.
Я снова и снова подбрасываю живца к срезу травы, но соблазняю выскочить из зарослей всего лишь одного небольшого щуренка. Остальные щуки продолжают громко бить в самой траве.
С чего бы вдруг так разошлись эти местные щуки? – Этот вопрос не покидает меня. Я все чаще смотрю на северо-запад, в сторону Онежского озера, оттуда чуть тянет ветерок, и, наконец, нахожу объяснение буйной щучьей охоте. С Онего идет тяжелая и долгая гроза. Перед такими грозами щуки нередко и устраивают свои шумные охоты.
 Я тороплюсь на берег – надо уйти от грозы. У причала лодку поджидал здоровущий, мохнатый-мохнатый кот с разбойничьим взглядом – ну прямо Соловей-разбойник, перехватывающий богатых купцов на лесной дороге… Делать нечего, приходится платить дань. Кот солидно принимает от меня окуня и, задрав голову, чтобы рыба не мешала идти, уносит окуня в кусты.
Первая молния вспыхивает уже позади меня. Привязав лодку,  спешно собрав снасти и улов, я бегу в гости к Михаю.

г. Вытегра.   Вологодская обл.   2005год.




      
                Карп

    Мне искренне жалко тех людей, которым не доводилось встретить рассвет на берегу озера или реки.
Сколько они потеряли!
Ведь время рассвета, когда происходит пробуждение всего живого в природе, – одно из самых замечательных чудес на свете!
Сидишь в лодке и следишь, как постепенно светлеет небо на востоке, как этот розовый свет начинает разливаться по воде, отражающий и прибрежный лес, и причудливой формы облака, и светящуюся еще луну.
Вот в зарослях камыша раздался всплеск, и поплыли по поверхности воды круги. Вот вся вода покрылась ими – малыми и большими.
А вот из зарослей тростника выплывает стайка шустрых утят, они играют, перегоняя друг друга, и даже не обращают на тебя никакого внимания.
Вот подлетает к тебе камышевка и, усевшись на свесившуюся над водой ветку ивы, с терпеливым любопытством заглядывает тебе в глаза.
Поднявшись с огромной сосны, красавец ястреб чертит в воздухе огромные круги, забираясь все выше и выше…
Совсем близко от лодки на поверхности возникли цепочки пузырьков – подошел лещ или карп. Сейчас начнется клев…
И такая радость входит в душу, заполняя ее до краев.
Эти мгновения остаются в памяти на всю жизнь.
Вы когда-нибудь переживали такое  мгновение, когда на ваш крючок «сел» карп?
Переживали?
Если нет, обязательно переживите, а тогда вам захочется это мгновение пережить еще раз.
До боли, до ярости, до крика захочется.
Представьте себе такую картину. Чуть свет, а вы уже сидите на ставке. Слева от вас загорается небо. Солнце поднимается…
В руках у вас удилище. Леска у вас - отличнейший «японец» чуть ли не в миллиметр толщиной, крючок – двойной крепости, высшей закалки, кованый, с тонким острым жалом, а на крючке – кусочек картошки, сваренной точно так, как любит карп: не мягко, не твердо, а в самый раз.
Вы смотрите на поплавок так, как даже не смотрели на свою невесту, когда еще были женихом: с таким вниманием… с таким ожиданием! И внезапно поплавок – дерг! А у вас сердце – скок! И вот ваш поплавок поехал-поехал и исчез. Когда начинает поплавок ехать, у вас из-под сердца что-то холодное тоже едет куда-то вниз. И вы чувствуете, что это холодное ударяет в пятки. И вашим пяткам холодно.
Вы за удилище – ррраз! Подсекли!  И чувствуете, что в руках у вас что-то трепещет! И видите, что ваша знаменитая леска  натянута, как струна, а удилище выгнуто в дугу и дрожит. Есть! Ой, карп! Ходит кругами! Вы его понемногу ведете к лодке… Удилище с леской ходит туда, ходит сюда.
Вот карп уже возле лодки. Вот показалась его голова, вот уже видна спина. Он рвется, выгибается, бьет хвостом, скручивается кренделем, вырывается… Однако вы не даете ему потачки, морите… Еще шаг, и он окажется в подсаке… Еще секунда, и он окажется в лодке. Сердце у вас колотится, дышите вы глубоко и часто. Вы уже видите этого карпа фаршированным или маринованным или просто жареным, а из головы – уха…
И вдруг – стоп!
Хлоп! Вы – хвать!.. Крючок пустой, а карп, на секунду оторопелый, еще стоит перед вами… Какое мгновение!!!
В общем, карпа, в данном случае  у вас, как не бывало: сорвался.
Что делать?!
Бывало и такое, что рыболов прыгал в воду, чтобы схватить сошедшего с крючка карпа руками. Бултых! В одежде, в сапогах, с картошкой в кармане, с пачкой сигарет, и с путевкой в Гурзуф в кармане… Куда там! Карп даже на путевку в Гурзуф не берет, не берет он и на картошку в кармане, а тогда, когда та картошка на крючке!
Рыболовы в такой момент обычно матерятся на чем свет стоит и наживляют на крючок кусочек свежей картошки. Забрасывают снова и сердито сопят.
Еще хуже, разумеется, когда засекается такой карпище, что от вашей знаменитой лески остается только клочок. А крючок ваш украшает верхнюю губу богатыря пресных вод…
Бывает, что карп и удилище утянет. Тогда приходится гоняться за ним на лодке по всему ставку…
А карп в таких случаях мастер поглумиться над вами: только вы подплываете к удилищу, а карп – дерг! И поплыл…
Так скажите, прошу вас, стоит или не стоит удить карпа?
Мы уже не говорим про переживания, которые овладевают вами, когда карп все же не срывается, а привозится домой и фаршируется, или маринуется, или просто жарится!

г. Кривой Рог.   Украина.   2011год.







   Летнее утро на Карачунах


«Июнь – на рыбу плюнь» - гласит народная пословица. А как на нее плюнешь, если лишь с десятого июня у нас в Кривбассе открывается летний сезон рыбалки. Да и клев, как правило зависит не от сезона, а от устойчивости погоды. Холод, зной, ветер или штиль, снег или дождь – главное, чтобы определенный тип погоды был постоянен, хотя бы дня три.
С середины июня и до конца августа здесь обычно устанавливается тихая жаркая погода.
Основная летняя рыба – это карась. Есть, конечно, красноперка, густера, бубырь и тарань, но доля их в уловах незначительная.
В последние два года, для борьбы с разросшимися «плантациями» ядовитых голубых водорослей, пагубно влияющих на поголовье рыбных запасов, водохранилище зарыбливают мальками карпа (коропа). Голубые водоросли для него являются отличной кормовой базой. Питаясь ими, карп за сезон прибавляет до килограмма веса. Как говорится, для кого смерть, а для кого – манна небесная. В результате: и водоем очищается и уловы возрастают.
Рыбачить начинаем еще с апреля, но осторожно – с берега и на одну удочку (официально). Нерестится карась в прибрежном камыше, поэтому такая рыбалка приносит определенные результаты.
Икру он мечет месяц-полтора. Сначала «трется» крупный, до килограмма, затем все мельче и мельче. Дневной улов порой достигает десятка килограмм.
И все же я расскажу о моем любимом времени рыбалки в июле-августе, когда из-за жары, вода становится как парное молоко и рыба сосредотачивается на границе русла образующее водохранилище реки Ингульца, выбирая среднее между кормовой базой и прохладой глубин.
Я не сторонник коллективных рыбалок, люблю быть с природой один на один.
Основательно просматриваю снасти лишь дважды в год: перед летним и зимним сезонами ловли. На рыбалке же делаю небольшие, самые необходимые, изменения, так как дорога каждая минута. И ничего лишнего! Каждый лишний грамм превращается в килограммы, особенно при дальних переходах. И еще – каждый водоем требует своей оснастки, насадки, прикормки и привады, поэтому, не мудрствуя лукаво, прислушайтесь к советам местных рыбаков.
В летние месяцы у нас лучшие насадки навозный червь и пареная перловая каша. Можно попробовать на манку и молодую кукурузу.
В тех местах, где ловлю я, из-за периодических моров рыбы, расплодился мелкий бычок (бубырь), питающийся падалью. Если попал на него – сразу меняй место, или переходи на растительные наживки. Бубырь не даст подойти другой рыбе.
Перловку готовлю с вечера на очень медленном огне, пока вода не испарится, или заливаю ее кипятком в термосе. Утром смешиваю с крепко прожаренными и перемолотыми на кофемолке семечками, добавляю панировочные сухари. Насадка и прикормка готовы.
Ложусь рано, часов в девять вечера. Сон, естественно, поверхностный, душа уже там, на речных просторах. «Кручусь» часов до трех и, не выдержав, быстро встаю. Выбегаю на балкон, убеждаюсь, что за ночь с погодой ничего не изменилось (или изменилось), укладываю рюкзак, умываюсь (бриться нельзя), одеваюсь, завтракаю и, не простившись с женой (клева не будет) – в путь.  (Вообще-то, с женой лучше даже поругаться – хорошая примета).
Предутренняя свежесть разгоняет остатки сна. Чуть заметная серая лента лесной тропинки весело вьется под колесами старенькой «Украины». Природа еще спит, но ярко-белый глаз луны уже с тревогой и озабоченностью уставился на восток, где густую синеву горизонта  прорезали первые бордовые зарницы восходящего солнца.
Впереди показалась свинцовая гладь воды. Тишина и безветрие дают повод спрогнозировать удачную рыбалку.
Накачиваю резиновую лодку, развертываю два пятиметровых телескопа и такие же «тычки» для стоянки. Когда край солнечного диска появляется над горизонтом, выхожу на воду. Якорюсь метрах в пятидесяти от берега, у дальней кромки выглядывающих из воды водорослей. Ставлю «тычки», привязываю к ним лодку. Одну удочку забрасываю на червя, другую – на перловку. Разбрасываю прикормку по дуге на уровне поплавков. Все… Ловись рыбка большая и маленькая!
Можно и перекурить… Только потянулся за сигаретами, поплавок левой удочки резко ныряет вглубь. Резко подсекаю, и на крючке болтается мелкий, с мизинец, бубырь. Ясно, что на червя дела не будет. Насаживаю перловку.
Тишина…  Оглядываюсь по сторонам…
На востоке, из-за производственных корпусов турбинного завода, растапливая тусклый блеск предутренних звезд и заполняя прозрачной голубизной просыпающуюся природу, выкатился огненно-рыжый шар солнца. Легкий юго-восточный ветерок прошелестел рябью по поверхности водохранилища. Засвистели синицы, зашевелился в прибрежной траве карась…
На ум вдруг пришел вчерашний рассказ Славика, моего приятеля и соседа по гаражу, о рыбалке. Вообще-то слово «рыбалка» к его последнему вояжу на водоем вряд ли подходит, скорее это был необходимый выброс адреналина, накопившегося за неделю нелегкого труда водителя маршрутки.
На рыбалку он, с двумя друзьями, поехал  на ставок за девяносто километров. Известно: дальше едешь – больше рыбы. (Очень сомнительное утверждение). С собой взяли шестилитровую бутыль водки(!) и буханку хлеба. «А зачем что-то брать, если там коропа сами из воды выпрыгивают?» - убедительно сказал  рыбак, пригласивший их на ставок.
По прибытии на место обосновались конкретно: поставили палатку, разожгли костер, сложили удочки и всю рыбацкую утварь в накачанную и выставленную на воду лодку. Перед рыбалкой, на удачу, решили пропустить по стакану. По стакану показалось мало, добавили еще…
Видя, что без закуски водка как-то плохо усваивается организмом, решили сварить уху. Дело за малым – поймать рыбу, так как сама она на берег почему-то выскакивать не хотела. Обязанности распределили так: Слава занимается ухой, а товарищи добывают рыбу. Котел, после последней рыбалки, был в остатках пищи и Славик пошел на ставок замыть его. Прибрежная вода показалась  не очень чистой, и он выплыл на лодке на средину водоема. В какой-то момент Слава неудачно навалился на борт и лодка, не выдержав его ста килограммовой массы, мгновенно перевернулась. Все, что было в лодке, ушло на дно. Славик, вмиг отрезвленный и ошарашенный неожиданным купанием, быстро поплыл к берегу. Однако, видя, что перевернутую лодку сносит ветром  к противоположному берегу и, побоявшись потерять место происшествия, вернулся назад.  Его ныряния, в поисках затонувших вещей на шестиметровой глубине, ни к чему не привели. Присоединились друзья – все тщетно. Толстый придонный ил надежно спрятал всю рыболовную утварь. Обессиленные, продрогшие, мокрые до нитки и злые на Славу за такое начало рыбалки, они вернулись на берег. А Славик еще битый час гонялся за носимой ветром по ставку резиновой лодкой.
На этом «сюрпризы» не закончились. Попытки как-то исправить ситуацию, смастерить хоть что-то, похожее на рыболовную снасть, к успеху не привели – все рыболовные принадлежности утонули! И это еще не все…
Пока Слава «бороздил» водоем, у него из кармана брюк вывалилась связка с ключами от машины, гаража и квартиры, а так же права, паспорт и портмоне с деньгами!!!
… Два дня, проклявшие все на свете, горе-рыбаки пили у костра горькую и закусывали засохшей горбушкой.
Когда же, в завершение, из-за неосторожного обращения с огнем, сгорела палатка, с одеждой и лодкой, они, наконец, полуголые и одуревшие с глубокого похмелья, сумели завести «Москвич» и, что странно, без дальнейших происшествий, вернуться домой. Вот такие у нас бывают коллективные выезды на рыбалку…

Совсем близко от лодки на поверхности возникли цепочки пузырьков – подошел карась. Сейчас начнется клев…
И все же момент поклевки я прозевал. Спохватился, когда удочку выбросило за борт лодки. В последний момент, уже в воде, успел схватить ее конец и дернуть на себя… В ответ почувствовал тупую нарастающую тяжесть. Леска, звеня от напряжения, натянулась, как струна…  Морю добычу: несильно подтягиваю и отпускаю... Рывки слабеют... Тяну рыбу на поверхность… Показался горбатый спинной плавник…. Прикидываю – это двухкилограммовый зеркальный карп… Глотнув воздуха, рыба успокаивается и ложится на бок… Редкая крупная, в пятак, чешуя блестит светлячками в лучах восходящего солнца на ее гладком серо-зеленом боку… Левой рукой подвожу подсаку… Еще одно усилие и… короп важно переваливается на дне лодки.
Боковым зрением замечаю, что поплавок правой удочки проседая уходит в сторону… Делаю подсечку… и к лодке приближается такой же красавец. Чувствую, что с подсакой не успеваю… Рискую: подтягиваю рыбу вплотную к борту и левой рукой снизу вбрасываю ее в лодку… Быстро пересаживаю перловку и вновь забрасываю… Поклевки следуют мгновенно!.. Подошел косяк!.. Каких-то три-четыре минуты и уже полдюжины крупных особей трепыхаются подо мной… В живушку рыбу пока не ложу – важна каждая секунда… Клев чуть ослабевает – косяк уходит слабо заинтересованный моей прикормкой… Надо задержать – бросаю приваду  (обыкновенное пшено). Маленькие, ярко-желтые крупинки по спирали медленно уходят на дно, дразня рыбу… Клев продолжается… Рыба «купилась» на интересное зрелище… В лодку повалили полукилограммовые караси…
В азарте я поздно замечаю нарастающий стрекот мотора и вижу мчащую ко мне лодку лишь метрах в двухстах от меня… Реакция мгновенная – выбрасываю всю рыбу за борт, оставляя лишь пару карасей… Дело в том, что дневная норма – три килограмма, да и еще ограничения по размеру рыбы… В общем, лучше перебдеть, чем недобдеть!..
В лодке двое. Интересуются моим уловом. Видя, что крамолы нет, выбрасывают кошку и тралят пространство вокруг меня, уверенные в наличии сетей. Я снимаю наживку с крючков, бросаю прикормку и наблюдаю… Вот ведь парадокс – почему эти инспектора, или кто они там, прекрасно зная, что местная рыбартель своими километровыми электротралами за сезон выбивает сотни тонн рыбы, да буквально все живое, - молчат, а увидев рыбака с удочкой, нападают на него как стая волков в преддверии легкой наживы? Парадокс?.. Нет. Я думаю, что они в доле. Это наша сегодняшняя обыденная капиталистическая жизнь – человек человеку волк! Все… Хватит... Не буду об этом думать… Уже и на рыбалке эта сраная политика достала!..
Видя, что поживится нечем, лодка, взревев мотором, скрывается за поворотом.
«Придушив жабу» по выпущенной рыбе, я быстро насадил крючки. Поклевки последовали незамедлительно… Косяк остановился!.. Теперь все зависит от рыбака, вернее, от его сноровки…
Не рискуя, поймав два-три килограмма, я выплывал на берег и прятал рыбу в траве.
К девяти часам, когда солнце уже стояло над лесом, предвещая скорый зной, клев заметно ослабел. Ветер поменялся на северо-восточный, поднялась волна.
Счастливый и одухотворенный отличной рыбалкой я выплыл на берег. Скажу честно, такой улов, восемнадцать килограмм, был у меня в то лето самым большим.

Украина.    г. Кривой Рог.   2010 год.















             Петрович

               Русалка

Петровичу снился сон. Будто бы в одной из небольших, но глубоких днепровских проток, на приманку его спиннинга клюнула крупная рыба. Переполненный счастьем, с замершим сердцем, Петрович "выкачивал" могучий трофей и гадал: что за чудо-рыбу ему удалось подсечь. Судака? Нет, таких крупных судаков просто не бывает. Щуку? Но та ведет себя на леске совсем по-другому. Сома? Да, скорее всего это был сом - случаи поимки сомов на спиннинг в тех местах бывали.
В своей снасти Петрович был уверен. Рыбача на Днепре много лет, он приучил себя к схватке с серьезным соперником. Халатность грозила либо обрывом поводка, либо предательским изломом застежки, или даже поломанным удилищем - все эти неприятности с Петровичем, увы, случались. Но в тот раз он был готов на все сто. Тревожиться нужно было только за качество подсечки.
           Важнейшим моментом вываживания Петрович считал для себя поднять добычу на поверхность, посмотреть, так сказать, в ее глаза, определить ее размеры, а, значит, и силу. После этого трофей мог и сойти: рассказывай потом знакомым, раздвигай руки во всю ширь - имеешь право, видел. А вот если сход происходил в толще воды, достоверность рассказа сильно страдала; кто там сидел на крючке: коряга, брошенный якорь, рыба - неизвестно…
          Два раза Петрович уже поднимал добычу к поверхности, но та, не показываясь, вдруг уходила вниз, на глубину, стягивая с катушки с трудом завоеванные метры лески.
 Наконец, на третий раз, вода возле лодки забурлила, и Петрович увидел во всей ее бесстыдной красоте ухватившуюся за виброхвост… русалку!
Девица улыбалась Петровичу во все свои 32 (или сколько там у нее) жемчужных зуба и манила к себе рукой…. От растерянности Петрович брякнул:
 "Здрасте!"– и проснулся.
Долго лежал Петрович, проводя грань между сном и явью. Все верно: он в Нововоронцовке, на любимой "резинке", заякоренной в одной из днепровских проток - той самой, что приснилась ему только что. Но русалки не было - в садке рыболова, лениво шевеля плавниками, качались лишь некрупные судаки, рыба значительная об эту пору предпочитала отдыхать на глубине, а не гоняться за блеснами Петровича.
"Эк меня разморило!" - подумал Петрович и с борта лодки плюхнулся в воду. В июльской воде было, конечно, не в пример приятнее, чем на раскаленной лодке, но освежила она Петровича не сразу - тоже была теплой.
Петрович несколько раз провентилировал легкие и нырнул на глубину. На шестиметровой глубине было значительно прохладней - сказывалось действие подводных родников, выходивших в этом месте.
Петрович рассчитывал побыть в "холодильнике" с минуту, чтобы дать хорошенько остыть разгоряченному телу, но внезапно ему на ум пришла приснившаяся русалка, на глубине стало неуютно, и пловец поспешил наверх, к свету.
Подобные страхи Петрович испытывал на Черном море, где в составе бригады морской пехоты проходил срочную двухгодичную службу.
Тогда, за много лет до своей нынешней жизни, Петрович ничего, как ему тогда казалось, не боялся. Наверное, ему было просто нечего терять: родителей он даже не помнил, а с девушкой своей накануне призыва предпочел расстаться, чтобы не мучиться невозможностью встречи вдалеке от любимого человека, распаляя страсть частыми письмами.
Почти два года Петрович тянул нелегкую морпеховскую лямку, и думал, что ничего не боится: ни прыжков с парашюта, ни глубоководных погружений. И тут его угораздило прочесть роман Бенчли "Челюсти", в котором живописалось, как кровожадная акула жрет все, вернее - всех, подряд.
 С той поры во время погружений в черноморские глубины Петровичу представлялось, как за ним наблюдает огромная белая акула, славящаяся своим прозвищем "людоед". Петровичу погружения, понятное дело, разонравились.
Конечно, он прекрасно знал, что в Черном море акулы-людоеды не водятся, но почему бы им не попасть в него из моря Средиземного через Босфорский пролив? Чушь, разумеется, полная, но отвязаться от нее было не так то и легко.
Вот и сейчас, невдалеке от днепровского села Нововоронцовка, Петровичу на дне одной из безымянных проток стало не по себе. Хотя в русалок, наяд, нимф и прочих обольстительниц нечеловеческого происхождения он не верил.
"Перегрелся на солнце", - поставил себе диагноз Петрович и, снявшись с якоря, погреб к дому. Обычно рыбу он предпочитал чистить на реке, чтобы не тащить неудобную работу в дом, выбирая в качестве "кухни" какой-нибудь небольшой островок.
 Поступил так и в этот раз, направив свою лодчонку в небольшую бухточку с приветливым песчаным берегом. Чистить и потрошить живую рыбу Петровичу претило, и перед обработкой, он усыплял добычу ударом рукоятки тяжелого ножа. За этим жестоким занятием и застал его женский голос.
- И что вы потом с этой бедной рыбой будете делать?
Петрович обернулся и обомлел: на него, улыбаясь во все свои 32 жемчужных зуба, смотрела русалка из его сегодняшнего сна: длинные влажные волосы, струясь, доходили до пояса, а на том месте, где у порядочной земной девушки должна быть верхняя часть купальника, как и полагается русалке, одежды не было.… Только стояла эта русалка не на одном рыбьем чешуйчатом хвосте, а на двух стройных загорелых ногах. Петровича от такого зрелища "замкнуло", и незнакомке пришлось повторить свой вопрос:
- Ну и что вы с этой рыбой сделаете?
- Вы не поверите: зажарю и съем! - наконец вымолвил Петрович и сразу отвернулся, не то, проявляя деликатность, не то, стесняясь вида девушки.
- Бедные рыбы! И такие маленькие, им никогда не стать папами и мамами! - вздохнуло прелестное создание.
Петровича задело за живое:
- Ну, во-первых, эти судаки уже были папами и мамами, и для этого вида рыба весом в пятьсот граммов вполне кондиционный экземпляр.
- А-во-вто-рых? - растягивая слова на манер учительницы начальных классов, подсказала наяда.
- А во-вторых, сегодня просто неудачный день.
- Это потому, что встретились со мной? – улыбнулась нимфа.
Петрович не нашелся, что ответить и, боясь, что пауза затянется, брякнул:
- Ага, баба на рыбалке - уловы жалки!
"Ну, все, - подумал Петрович, - сейчас этот эталон красоты развернется и больше я его никогда не увижу".
Но девушка не ушла, а поддержала тему:
- А еще отсталые люди говорят, что баба на корабле - к беде, и что курица - не птица, а женщина - не человек!
- Извините, я не хотел вас обидеть. Наверное, одичал на природе…
- А я думала, что природа настраивает человека на возвышенный лад, делает его добрее?
"Ничего себе - штучка, - поразился Петрович, - обычно красивые женщины глупы как пробки, справедливо считая, что для устройства в жизни им кроме красоты ничего больше не надо. А здесь - красива как богиня и с мыслями в голове - занятно!"
Петрович внутренне подобрался:
- Природа делает человека таким, какой он есть на самом деле, убирает всю чепуху, наносное соскабливает.
- Да-да, это из школьной программы: сочинение на тему "О чем думал Андрей Болконский, лежа под небом Аустерлица".
- Наверное, вы недавно окончили школу, леди, я "Войны и мира" совершенно не помню.
- А вы, наверное, хотели раззадорить меня, а сказали, сами того не желая, комплимент - школу я закончила давно, просто пример хрестоматийный, в память врезался.
Разговор завязался интересный, затрагивающий близкую Петровичу тему природы и отношения человека к ней, но рыба была почищена (ну почему он не поймал сегодня больше?) и повода оставаться на островке у Петровича не было. Ну, в самом деле, не стоять же без повода и разглядывать полуголую собеседницу! Для того чтобы переложить ответственность за расставание на девушку, Петрович вдруг спросил:
- Вас ведь, наверное, подруги заждались? Или друг? - от последнего слова стало немного горько, как будто сиюминутная случайная встреча давала Петровичу право на ревность.
- Нет, вы ошибаетесь, все мои друзья далеко - в Москве.
Русалка поведала, что сбежала из столицы, чтобы "привести мысли в порядок" и отдохнуть от надоевшей рутины. Рутина, если Петрович правильно понял, заключалась в посещении музеев, концертов, по вечерам – светских раутов и презентаций.
- Такая свобода в выборе занятий объясняется несвободой руки и сердца?
- Вы опять ошибаетесь, я не замужем, никогда не была и не собираюсь, - развеселившись озадаченным видом Петровича, засмеялась ундина.
- Тогда у вас есть любящая тетя в Неваде или Оклахоме, сколотившая состояние на торговле подержанными авто с единственной целью- облагодетельствовать любимую племянницу.
- Вы не так далеко от истины! Знаете что? Вам не трудно будет отвезти меня в Нововоронцовку? Моторка должна забрать меня только через час, а после разговора с вами мне будет на острове очень одиноко.
-А ваши не хватятся?
- Нет, дядю я предупредила, что если надоест – доплыву до деревни сама.
"Так-так, - удивился Петрович, - она еще и в воде чувствует себя как рыба", - до Нововоронцовки было не меньше двух километров.
Достоинства Кати Петрович находил еще неделю, во время которой они не расставались ни днем, ни ночью.
У Петровича никогда не было такой умной собеседницы и красивой женщины.
 Словом, наш герой безнадежно влюбился.
 За короткое время знакомства с Катей Петрович преобразился: он стал энергичен, остроумен, решителен, пытаясь быть достойным предмета своей любви.
Он ЛЮБИЛ!
Это чувство после охлаждения отношений и развода с женой, казалось, никогда больше не потревожат Петровича. Получалось, что зарекаться нельзя не только от сумы и от тюрьмы.
 И Катя, что казалось совершенно невероятным, отвечала ему взаимностью! Потому, когда время ее пребывания в Нововоронцовке подошло к концу, она напрямую предложила Петровичу поехать с ней в Москву.
-В Москву-у-у? – опешил Петрович.
- Ну да, я же в Москве живу. Жила бы в Париже - во Францию бы позвала, - попыталась скрыть тревогу за шуткой Катя.
А действительно, какого продолжения их бурного романа (простите за банальность определения) Петрович ожидал? А в том то и дело, что никакого! Он жил одним днем, сегодняшним, не пытаясь заглянуть в завтра и не волоча за собой груду с многочисленными "вчера". Он жил эту неделю не воспоминаниями и не надеждами. Он просто жил настоящим, как ни легкомысленно это для зрелого мужчины. И вот сейчас надо было выбирать. На одной чаше весов лежала его свобода, одиночество, единение с природой, на другой…
Пытаясь удержать и то и другое, Петрович пошутил:
- А если гора не может идти к Магомету? Может, Магомет пойдет к горе? Оставайся!
- Нет.
Спрашивать "почему" было глупо. Слишком разными они были. На ум Петровичу пришла строчка из глупой песенки: "Дельфин и русалка, они, если честно, не  пара-не пара-не пара…"
Они расстались. Конечно, пообещали друг другу созвониться, встретиться на "нейтральной территории" - где-нибудь в Питере или в Крыму, но Петрович знал: его встреча с Катей была первой и последней в жизни. Была сном. Как тот сон про русалку, с которого все началось.      
 
                «Вилка»

Пятый год мотался Петрович между городом и селом, нигде не находя себе места. В городе до чертиков надоедали грязь, шум, суета, хамство – долго жить в нем Петрович не мог, но город давал какой-никакой приработок к пенсии, и с городскими проблемами волей-неволей приходилось мириться. По приезду в село общежитские проблемы снимались сами собой, казалось бы - живи, да радуйся! Но очень скоро наш герой начинал мучиться одиночеством.
 Это он поначалу считал, что образованному увлеченному человеку достаточно книг и рыбалки, чтобы наслаждаться душевным комфортом. На поверку оказалось, что все не так просто – ему, может, и в куда меньшей мере, чем многим, но все же требовалось человеческое общение. Пробовал сходиться с местными – добром такие знакомства не заканчивались: новые друзья то тырили вещи, а то доставали пьяными визитами.
Короткие разговоры с продавщицей в магазине и «здрасти-досвидание» с соседями, понятное дело, потребности в общении не снимали. Приезжать в село с друзьями нравилось Петровичу все меньше и меньше: многие из них самостоятельностью не отличались, и хозяину во время таких визитов приходилось самому носить бесконечную воду, готовить еду и мыть посуду.
Если бы поселиться в село насовсем, то визиты городских друзей, с их новостями и пьянками были бы куда более желанными, но поселиться насовсем в селе Петрович боялся: не нагрянула бы в заднепровской глуши тоска смертная, от которой только два спасения – вино, да веревка.
Переехать в село насовсем мешал Петровичу и еще один вопрос – женский. Кого любить в такой глуши?
Большинству его соседок уже лет двадцать как за тридцать было, а более молодые особи женского пола находились в законном или гражданском браке с местными же мужиками.
Можно было попробовать привезти молодуху с небарскими замашками из города, но такого рода грустный опыт у Петровича уже имелся – ничего хорошего из этой затеи не вышло, одно недоразумение.
 Тем летом у Петровича имелась более-менее постоянная пассия, но даже думать о том, чтобы пригласить эту рафинированную особу на ПМЖ в глушь было смешно, так что его сельское житье-бытье носило исключительно холостяцкий характер.
Один раз за пять лет случился у него дивный роман с одной умопомрачительной красоты дачницей, горько-сладкие (вспомните грейпфрут) воспоминания о которой до сих пор нежданно-негаданно приходили к нему, но специально Петрович связей с дачницами не искал. Но однажды…
В этот августовский жаркий день рыба ловилась на удивление хорошо. С утра Петрович решил не связываться с мотором и отправился рыбачить на веслах. По дороге на коренной Днепр (Каховское водохранилище), словно тянул его кто, заглянул в небольшую затоку – непроточный,  густо поросший, заливчик. Прямо в лопухах били щуки, гоняя разновозрастную рыбью мелочевку.
Быстро собрав спиннинг, Петрович прицепил колебалку-незацепляйку, способную выманить щуку из самых зарослей. Уже на третьем забросе (в третий раз закинул он невод…) блесну схватил килограммовый щуренок и уже через минуту был без церемоний поднят в лодку.
 Еще через несколько забросов добычей стала уже щука посолидней – килограмма на два с половиной, которую удачливый рыбак принял уже в подсаку.
Для еды рыбы уже вполне хватало, но не в силах бороться с рыбацким азартом, Петрович выловил еще двух хищниц, чуть крупнее первой.
Через полчаса все было закончено: щука перестала охотиться и ловиться, а у Петровича исчезла как необходимость, так и потребность ехать ловить рыбу на водохранилище. «Вот и не знаешь, что лучше, - думал рыбак, - весь день прокататься на лодке из-за единого хвоста или обрыбиться под завязку за полчаса рыбалки и лишить себя повода подышать свежим воздухом».
«Реализацию» лишней рыбы Петрович решил начать в магазине: занес одну щуку знакомой продавщице Вале, торгующей кроме всего прочего вином в разлив и не раз составлявшей ему компанию в принятии ста граммов «с устатку» после рыбалки. Пока Петрович выбирал и отдавал рыбину, в магазин зашла средних лет женщина, простое открытое лицо которой сразу понравилось рыбаку.
- А мне рыбы не продадите? – поздоровавшись, спросила женщина.
- А кто сказал, что я ее продаю? – похвастал своей щедростью Петрович, - я ее отдаю безвозмездно. То есть, даром.
- Просто так? Без денег? – в голосе посетительницы чувствовалось ожидание подвоха.
Смотреть на ее неподдельное удивление было Петровичу приятно. Было совершенно естественным отдать одну из пойманных щук этой миловидной женщине, что Петрович без промедления и сделал. После минуты отнекиваний, подарок был принят.
Придя домой, Петрович занялся обычными делами и думать забыл про случайную знакомую из магазина, но через какой-то час она напомнила о себе сама. В качестве ответного подарка Елена Семеновна принесла рыбаку кулек крупных персиков.
- Не люблю быть должна, - просто промолвила она, попила чаю и осталась на ночь.
Любое такого рода романтическое приключение вносит живинку в самую грустную жизнь, вот и Петрович испытал после этой случайной связи необыкновенный подъем: не ходил – летал, да еще что-то своим скрипучим голосом петь пытался. И все гадал: придет его пассия на следующий вечер, как обещала, или нет.
Пассия пришла. И закрутилась любовь-морковь – три следующих дня пролетели как один миг!
 С большим сожалением Петрович попрощался со своей лаурой, поскольку необходимо было уладить кой-какие городские дела. Елена Семеновна, по профессии учительница, оставалась в селе до конца лета, и это обстоятельство обещало еще немало романтических встреч в бревенчатых стенах Петровичева жилища.
По приезду в город рыбак дал себе слово городской любовнице не звонить – беречь силы для новой знакомой, но, раб своих желаний, в первый же вечер пригласил в дом жившую неподалеку Юлю.
«Вот я устроился, - с хвастливым мужским тщеславием, прикрывавшим смущение, думал Петрович, - в городе одна краля, в деревне – другая, как сыр в масле катаюсь, вернее, как медведь в малине. Экая получается «вилка»! При всей неразборчивости в связях, у Петровича никогда в жизни не было двух любовниц одновременно.
Почти до конца лета рисовался этот любовный треугольник, а развалился совершенно неожиданно.
В одно прелестное августовское утро Петрович обнаружил у себя симптомы известной дурной болезни, диагноз которой в тот же день подтвердился анализами, сданными в анонимном врачебном кабинете.
«Ни фига себе! – размышлял пойманный в ловушку Петрович, - и кого теперь кроме себя винить?» Было ясно, что сделать подобный «подарок» могла что та, что другая женщина. И было ясно, что как минимум одна из его «любовей» изменяла ему точно так же, как изменял он.
«Это что же получается? Выходит, я никакой не гроссмейстер, не делал я никакой «вилки» - я под эту самую «вилку» попал!»
Он ни секунды не сомневался в том, что обеим женщинам надо признаться, как ни секунды не сомневался, что и с той и с другой женщиной отношения разорвет. А дальше… дальше он может пообещать себе никогда подобных «треугольников» не строить, но ведь часто события в жизни повторяются против нашей воли: первый раз происходят в виде трагедии, а второй – в виде фарса. Так что гораздо благоразумнее было не давать себе никаких зароков и спокойно жить дальше.


               По  грибы

К Петровичу на Каховское водохранилище, последнее время я езжу все реже, так как не любитель дальних рыбалок. Да и бывали случаи, пока в жару доберешься домой, а рыба уже «с душком». Но вот по грибы, еду при первой возможности. Под Новой Каховкой есть отличные боры. У нас же, в Кривбассе, с его катастрофической экологией, грибы съедобны лишь условно.
 Петровича, возможность побывать в деревне на моей машине (халява, сэр!), сразу прельщает, заодно можно перевезти все необходимое, хотя цель поездки - грибы - Петровичу была не по душе.  По сравнению с рыбалкой или охотой собирание грибов было занятием довольно скучным. Кроме того, ходить по лесу приходилось с опущенной головой, оттого не замечалось ни красоты леса, ни его обитателей. Грибы, не терпя к себе дилетантского отношения, Петровича своими "уловами" не баловали, "прятались" от его глаз. Я как-то пошутил, что с Петровичем очень выгодно ходить за грибами: можно идти сзади него и, не встречая конкуренции, набрать две корзинки, одну из которых поручить нести Петровичу.
Только однажды Петровичу с грибами повезло. Мы подались как-то раз на уток, а чтобы моя супруга Люда не скучала одна дома, оставили ее на полдороги у какого-то озерка с удочкой в руках. Была ли в том озерке рыба - не известно, но Люде сказали, что рыба есть. Заохотившись, а потом и немного поплутав по старицам, мы опаздывали на место встречи часа на три! Пара добытых чирков едва ли могла стать оправданием для нас. И тут.… И тут Петрович наткнулся на Гриб. Именно так, с большой буквы, потому, что гриб был, во-первых, огромным, а во-вторых - белым груздем! 
Как вскоре оказалось, огромных белых груздей в округе оказалось много, и были они ничуть не червивые. Набив грибами рюкзаки и пакет, мы, с чувством собственной значимости подошли к озерку. Люда за каких-то пятнадцать-двадцать минут сказала все, что о нас думает, пожаловалась, что ни одной поклевки не видела и поинтересовалась успехами охотников. Двух чирков Люда пожалела, а вот грибной "улов" ее заинтересовал. Распираемые чувством гордости, мы кинулись рассказывать Люде, как наткнулись на белых груздей и, зная Людину к ним любовь, уделили их сбору очень много времени и сил. Получалось, что вроде потому и опоздали.
- Это скрипуны, - рассматривая грибы, сказала тогда Люда.
- Подвид груздей, что ли? - выказал интерес к видовой принадлежности гриба Петрович.
- Никакой не подвид, а самый настоящий ложный, горький гриб скрипун, который, если вы заметили, даже черви не едят.
Пытаясь отстоять право найденных грибов на съедобность, Петрович откусил и прожевал кусочек шляпки гриба… Следующие полчаса превратились для незадачливого грибника в ад - во рту полыхал самый настоящий пожар! Но нет худа без добра: Люда смеялась до слез и простила "гриболовам" их опоздание и "полное рыбы озерко".
Так что грибов, рыжиков и маслят, и даже белых, Петровичу было задаром не надо. Но я знал, как купить страстного рыболова. Полчаса я соловьем заливался о том, какая сейчас отличная рыбалка у Новой Каховки, за днепровскими порогами…
 Сборы были недолги, и, загрузив снасти, мы убыли.
Петровича удивило большое количество огромных корзин, взятое в поход спутником.
- Николаевич, куда столько тары, скажи на милость? Вдруг твои маслята еще и вылезать не думали?
- Еще как повылезали, друг мой, еще как повылезали!
- Откуда ж ты знаешь, ведь первый раз в этом году на Каховку едешь?
- В этом году первый, но вчера были там знакомые мужики, и несколько маслят нашли, значит, они появились - все просто.
- А я то думал, что ты мне сейчас какую-нибудь примету забавную расскажешь, - разочаровался Петрович.
- Дак ведь я не спроста у мужиков поинтересовался! Из года в год рыжики и маслята из земли вылезают, когда дожди в июне и октябре идут. Но мне главное - сигнал, что они пошли. А уж где их много - мы сейчас поглядим.
Петрович очередной раз удивился сметливости друга. Да и шутка ли – большую часть жизни в тайге служил, по части знания леса и реки Николаевич был ходячей энциклопедией.
Двадцать верст до устья Каховки прошли на лодке мигом. Сложнее оказалось с преодолением многочисленных порогов. Мотор в устье сняли и спрятали, я вытащил из кустов прошлым (а то и позапрошлым) годом срубленную жердину, чтобы с кормы помогать сидящему на веслах Петровичу. Система работала, и, несмотря на встречное течение, лодка все же продвигалась вперед.
Всю дорогу Петрович рассказывал об удивительной реке. В ее верхнем течении раньше во всю прыть работал химзавод, сбрасывая в воду отходы своего производства.
Красивейшая река умирала: начисто исчезла рыба, перестали расти требовательные к чистоте воды кубышки и кувшинки, перестали гнездиться птицы, и поход за грибами, по словам кормчего, был похож на поход в царство мертвых, где "птицы не поют, кувшинки не растут, бобры-ондатры не живут".
Но, как говорится, нет худа без добра. Бурная перестройка всего и вся конца 20-го века сделала работу химзавода не выгодной - завод закрылся. И откуда силы взялись у выносливой страстотерпицы природы - буквально через 2-3 года река стала оживать. Прошлым годом он уже ловил на Днепре в проводку лещей и тарань, появился в реке и хищник.
Петровичу не терпелось начать ловить на спиннинг - других снастей, чтобы не разбрасываться, он не взял.
Я еще не успел скрыться в подступающем к самому берегу густом лесу, а Петрович уже сделал первый заброс. К поклевке рыбы на первом забросе рыбак был не готов, хотя и ждал ее, по Пушкину: "как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницей лукавой".
 Справившись с волнением, Петрович вывел на небольшую иловатую отмель крупного, почти черного окуня. Цвет рыбы объяснялся питанием реки водами болот. "Хорош! - подумал Петрович, - сейчас я этих окуней…"
Но как часто бывает в рыбалке (а также в преферансе и любви) чересчур удачное начало сменяется фатальным невезеньем. Петрович менял места, продираясь сквозь кусты прибрежного камыша, экспериментировал с приманками, цепляя то "вертушки", то воблеры - клева не было. Конечно, полуденное время сказывалось на клеве, и Петрович ругал про себя меня - "клев" моих трофеев от времени суток не зависел.
Я, тем временем, заполнил рыжиками и маслятами три "боковухи" - большие корзины - и продолжал с трудолюбием муравья убегать с ведром в лес, чтобы уже через 15 минут вынести к лодке очередную порцию грибов.
- Что Петрович ты не весел, буйну голову повесил? - довольный результатами "тихой охоты" поинтересовался я.
- А чего веселиться? За три часа - один окунь! Хороший, правда, черт, но не один же он здесь жил, в самом деле? - пожаловался Петрович.
- Да ты смени тему-то, Петрович, прогуляйся в лес, грибков пособирай.
- Не люблю я это дело, да и способности особой искать грибы в себе не нахожу.
- Пойдем-пойдем, в этом месте нужна только одна способность: грибы ножичком срезать и в ведерко складывать. Сегодня грибки посолим, а завтра их уже есть можно будет, рыжик - он самый съедобный. Представляешь, какой закусью ты завтра друзей угостишь? Ум отъешь!
И Петрович сдался.
Грибная поляна находилась всего в 15 метрах от берега и там… Большего изобилия дикой природы Петрович в жизни своей не видел. Рыжики росли один подле одного, так что, раз нагнувшись, можно было больше не выпрямляться, а на четвереньках переползать к следующему трофею. Петровича охватил знакомый азарт.
Не сумев реализовать охотничий инстинкт на рыбе, Петрович с головой окунулся в "грибалку", и так же, как я, бегал к реке, осторожно высыпал ядрено пахнущие рыжики в корзину и почти бегом возвращался в лес за новой порцией.
- Ну вот, Петрович, а говорил - "не гриболов"! - пошутил я, когда вся ивовая тара и два пластиковых ведерка были заполнены.
- Да, Николаевич, увлекательное это занятие оказалось, теперь вот буду "разрываться" не только между спиннингом и ружьем!
- Для азартного к жизни человека, друг мой, в любом добром занятии найдется интерес. Тем более в деле, связанном с водой и лесом.
Обратно возвращались уже в сумерках, "по теми", как выразился рулевой. Боясь наскочить на один из многочисленных топляков, Петрович не давал мотору полный газ. Не смотря на проведенный в лесу день, 73-летний молодец румпель мне не отдал, сказав, что отдыхать будет потом, после смерти.   

            «Подкидыш»

Не смотря на то, что последние четверть века Петрович жил на Украине, волею судьбы оставшись здесь после развала Союза, душа и сердце его постоянно рвались на родину в Россию, в край тысячи озер и бескрайних лесов, на Вологодчину.
Зима в том году на Кривбасс никак не приходила. Осень держалась долго, почти до января. И казалось, что этот “демисезон” будет тянуться вечность.
Измучившись вкрай без зимней рыбалки, Петрович позвонил сестре в Вытегру и, узнав, что уже месяц, как на реках и озерах стоит лед, тут же взял билет на Питер.
 
Первой морозной ночью нового сезона Петрович несколько раз просыпался и, накинув полушубок, выходил на крыльцо: с удовольствием нюхал свежий бодрящий воздух, глядел на мерцающие звезды и, довольный морозом и безветрием, шел в избу – досыпать. А вот рассвет проспал, хоть и бывает он в конце декабря очень поздно. Проснулся оттого, что в дверь их дома стучали.
- Есть кто живой? - Спрашивал женский голос и тут же сам себе отвечал, - Анюта, открывай ворота! Гости пришли!
- Спи, я сам открою, - окликнул Петрович сестру, и пошел открывать. Он не любил таких ранний побудок, считая себя вправе распоряжаться утренними часами по своему усмотрению, но деревенский уклад не считался с его городскими привычками.
На пороге дома стояла соседка в оренбургском пуховом платке и небольшого росточка мужчина лет под пятьдесят с трезвыми карими глазами, одетый в осеннее короткое драповое пальто, темные брюки со смятыми “стрелками” и зимнюю кепку.
 Через пять минут Петрович уже знал, что нежданного гостя зовут Юрием Максимычем, и что прибыл он в Вытегру в поисках своей двоюродной сестры. История его злоключений могла бы показаться выдуманной, если бы сотни таких историй не приключались то и дело на просторах некогда мощной империи с пугающим весь цивилизованный мир названием – СССР.
По словам Юрия Максимыча выходило, что он потерялся. Началось его путешествие из далекой Донецкой области – края нищих шахтеров и не более богатых жителей других профессий. Максимыч, муж молодой жены и отец троих малолеток, и по совместительству каменщик какого-то там разряда, с полуголодным существованием семьи мириться не стал и в составе строительной бригады отправился на заработки в Москву. В столице в это время находили работу тысячи выходцев из соседних самостоятельных, но бедных бывших республик Союза – Украины, Белоруссии, Молдовы… Работу бригаде Максимыча дали сразу: их руки требовались на постройке высотного дома. Паспорта у гастарбайтеров – как с некой долей пренебрежения и немецким акцентом назывались такие рабочие – отобрали, якобы для временной прописки, и с выплатой зарплаты не торопились. Согласно уговора (а какие в их случае договора – только уговор), зарплату должны были выплачивать сдельно – в конце каждого рабочего дня. Но прошел один рабочий день, второй, третий, бригада Максимыча легко справлялась с положенными кубометрами кладки и даже перевыполняла план, но денег не видела. На законный вопрос представителю хозяина тот ответил, что деньги за первую неделю работы уйдут на кормежку и взятку милиции – чтобы не цеплялись к незаконному пребыванию подданных самостийной Украины в столице России. Большинство членов бригады с таким положением дела смирилось – в чужой стране твои собственные мысли мало кого интересуют, а вот Максимыч не стал. В результате острого спора с подрядчиком-приказчиком Максимыч оказался “уволенным”.
Что было делать украинцу в столице нашей необъятной Родины? Столице, которая и слезам своих то граждан не особо верит, а тут какой-то приблудный хохол? Денег у Максимыча на обратную дорогу не было, но вспомнил он, что в Вологодской области  живет у него двоюродная сестра, с которой он сохранил добрые отношения и состоял в переписке. Название населенного пункта сестры помнил совершенно точно – Вытегра. А вот улицу и номер дома, в котором жила сестра – запамятовал, и, собрав с подельщиков кой-какие гроши взаймы, отправился наудачу.
Удача не благоволила к путешественнику. По приезду в Вытегру, в паспортном столе он узнал, что женщин нужного ему возраста с фамилией Ленова аж шесть. По первым пяти адресам Максимыч сестру не нашел, более того, потратив все небольшие средства, он почти потерял надежду выпутаться из неприятной истории.
- Это было бы смешно, если бы не было так грустно, - посочувствовал Петрович, угощая гостя чаем с клюквой. Из комнаты вышла Анюта и присоединилась к разговору. Соседка к тому времени уже убежала, а потому причину неожиданного знакомства Петрович спросил у вольного каменщика. Если верить вышеизложенному рассказу, было нетрудно понять и то, что у Анюты оказалась одна фамилия с двоюродной сестрой гостя.
- Нет, Юрий Максимыч, сестры я твоей не знаю. Я в Вытегре живу с рождения, но такой женщины, как ты описываешь, не встречала. Тебе в милицию надо. Там по спискам проверят и адрес дадут.
- Я уже там был. Нет в этой Вытегре моей сестры, - убито молвил пилигрим.
- И что дальше? – растерянно спросил Петрович.
- Не знаю.
Ситуация складывалась непростая. На руках у Петровича вдруг оказался незнакомый пятидесятилетний мужик без денег – подданный великодержавной (или как там ее, чтоб не обидеть) Украины, и надо было что-то с этим мужиком делать. Справедливо решив, что на сытый желудок думаться будет лучше, Петрович попросил Анюту наскоро сварганить импровизированный завтрак. Видно было, что гость основательно проголодался, но вида не показывает и есть старается медленно, соблюдая приличия. От рюмки гость, к удовольствию Петровича отказался, сказав, что уже двадцать лет как бросил. “Хороший мужик, - подумал Петрович, - не пьяница и вежливый – надо помочь”.
- Так, Юрий Максимыч, слушай внимательно. Я ведь сам сейчас тоже живу на Украине, и мы с тобой вроде как земляки. А здесь я гощу у сестры. Домой поеду лишь через месяц. Вечером – автобус на Вологду. Едешь. Утром отбываешь в Москву. Деньги на дорогу я тебе дам. На следующий день валишься в ноги бригадиру и подельщикам – не в твоем положении права качать. Каменщик ты хороший, тебя возьмут. По приезду в Москву отзвонишься, чтоб у меня душа не болела. А сейчас за нами заедет племянник, и мы с тобой едем в Тудозеро на рыбалку – открывать зимний сезон, так сказать.
Максимыч встрепенулся.
- А ведь я был заядлым рыбаком, Петрович, только вот когда в Донецк со второй женой переехал, забросил – некогда стало. Да и со льдом там у нас не очень, не каждую зиму морозы бывают…
Еще не крепкий лед встретил Петровича и его “подкидыша”, как про себя назвал гостя рыболов, угрожающим треском. Несмотря на то, что холодное зеркало сковало весь Онежский залив, отойти от берега можно было только метров на сто – дальше было опасно. На льду, в прибрежной зоне, уже сидело-стояло несколько рыболовов, то и дело взмахивающих удильниками – ловили на блесну окуня. Возле некоторых, пробитых тяжелыми пешнями, лунок лежали красавцы-окуни, изредка подпрыгивая, словно дразня опаздывающих рыболовов.
Петрович пробил две лунки и, пожелав новому знакомому удачи, опустил под лед серебристую окуневку. Не зря считается, что окунь шум любит; видимо, привлеченный работой пешни, под лункой собрались любопытные полосатики. На первом же взмахе Петрович почувствовал короткий удар в руку, подсек и вытащил своего первого в этом сезоне “зимнего” окуня. Трофей не претендовал на Книгу рекордов Гиннеса, но был довольно упитанным середнячком, и Петровичу захотелось от радости что-нибудь закричать. Подавив в себе мальчишеский порыв, рыболов повернулся к “подкидышу” и провозгласил:
- Есть контакт!
Максимыч только подмигнул Петровичу, тут же подсек, и, уже через несколько секунд, выложил на лед красноперого бандита.
И пошло! То Петрович, то Максимыч с возгласами “есть”, “твою мать”, “па-ашел” и прочими полагающимися в таких случаях, подсекали и вытаскивали на свет божий отчаянно, словно перед Концом света, хватающих железную обманку окуней. Крупных не было, все граммов до трехсот, да Максимычу повезло справиться с килограммовой щучкой, решившей, видимо, посмотреть: куда это деваются окуни, хватая серебристого малька с красным глазком-бусинкой.
Через два часа поднялся северный ветер, и небо затянулось низкими тучами. Клев окуня оборвался внезапно, но рыболовы уже успели отвести душу, натешиться и поклевками, и подсечками, и вываживанием. Совместный улов весил за десять килограммов, и рюкзак до машины несли по очереди. Петровичу казалось, что он знает своего нового знакомого уже много-много лет, будто знает и его жену, и детей, и двоюродную сестру с Анютиной фамилией. Знает, как Максимыч хорошо кладет кирпич и “заводит углы”, и как любит в воскресный выходной день “порыбалить на ставку” – как на Украине называются небольшие пруды. Расчувствовавшись, Петрович по приезду домой презентовал “подкидышу” неделей ранее купленные зимние замшевые перчатки – на добрую память.
Время до автобуса провели в беседе: о бабах, рыбалке, футболе, политике, службе в армии – всех тех вещах, что непременно становятся темой для разговора двух поживших на белом свете мужиков. Максимыч аккуратно переписал адрес Петровича и Анюты. Их  домашние и мобильные телефоны…
 Однако ни звонка, ни письма, ни почтового перевода Петрович так и не дождался. А через полгода ему уже казалось, что этой встречи и не было, просто ему кто-то рассказал о неустроенной судьбе некоего Юрия Максимовича – вольного каменщика, мужа молодой жены и отца троих малолетних детей.

Украина.   г. Кривой Рог.   2005 год.







      

             











         



                «Этажерка»

Зима в этом году испытывала нервы рыбаков на прочность: то приморозит на два-три дня до -15С, а то вдруг оттепель на неделю до +10С, и дождь.
Перед крещением выехали мы с Петровичем на водохранилище подготовить прорубь для омовения. По пути заглянули в село Моисеевка на ставки (пруды). По рассказам местных рыбаков, те уже неделю ловят со льда небольших, с ладошку, карасиков. (В отличие от России, в нашей климатической зоне, карась на зиму почти никогда не залегает. Так, стоит, дремлет в придонном иле.)
На ставке в центре села действительно сидели трое мужиков.
- Доброе утро, - поприветствовал я их, - как клев?
- Да, никак, - ответил один из них, – вон, видишь, коту наловил, - кивнул он головой на лед.
Возле него лежала небольшая кучка «полосатиков» величиною с палец.
- Ну что, нормально, навар уже есть, осталось только пару хороших карасей поймать и уха готова, - поддержал я невеселого рыбака.
- Да вот то-то и оно, что карась не берет, - улыбнулся, наконец, рыболов.
- А лед хороший? – поинтересовался я.
- Нормальный, сантиметров двадцать, – ответил мужик.
- Ну, удачи! А мы двинем на Карачуны, - удаляясь, простился я.
Водохранилище нас не порадовало. В отличие от ставка, лед был всего сантиметра три и пробивался с одного несильного удара пешни.
И все же рискуя, стремясь хотя бы «замочить удочки», чем «поставить галочку» и дать начало отсчета очередному зимнему сезону, я осторожно двинулся от берега, постоянно проверяя пешней лед на прочность. Метров через пятьдесят остановился, дальше начиналось затопленное русло реки с глубинами до пятнадцати метров.
- Все, хватит, дальше не ходи – опасно! Забурись, проверь эхолотом и назад, - кричал от берега Петрович.
Эхолот показал три метра. Явно, что зимой на такой глубине рыбы не будет, но все же я снарядил и закинул удочку.
В тишине раздались глухие удары пешни об лед, - Петрович рубил у берега крест для завтрашнего водокрещенья.
«Прозвонив» еще пару лунок и убедившись, что сегодня рыбалки не будет, я вернулся к берегу на помощь Петровичу.
Расчистив ото льда природную купель, мы решили проехать в Кудашево, в место впадения в водохранилище речки Боковенька.
Остановились возле моста через реку, и вышли на лед, который оказался значительно крепче, чем на Карачунах.
Двухчасовые поиски зимних стоянок рыбы ничего не дали. И, когда мы уже засобирались домой, у Петровича вдруг «выложило» кивок. Короткая подсечка и… в руках у него остался оборванный конец лески.
- Етит твою мать… мои серебряные мормышки!.. – чуть не плакал Петрович.
Озабоченные обрывом, мы усилили поиски нарушителя спокойствия.
Последовавшие вскоре две неуверенные поклевки я прозевал и лишь третья «подсечка» дала понять, что на том конце удочки находится что-то солидное. Учитывая незначительную толщину зимней лески, я начал медленное, с попусками, вываживание трофея. Однако, когда рыба оторвалась от дна и была уже в пол воды, когда казалось, что дело практически сделано, леска вдруг резко ослабла. Я с горечью понял – обрыв! Переживая неудачу, я громко возмущался и жаловался Петровичу. Но тот, почему-то, не реагировал.
Обернувшись, я увидел, что ему было просто не до меня: он вываживал из лунки уже третьего полукилограммового карася.
Быстро забурившись возле него и закормив лунки, я был в готовности захватывающей рыбалки. Однако, Петрович тащил уже пятого карася, а моя удочка «молчала».
Но вот и Петрович затих. Пробежался по старым лункам и вернулся ни с чем.
- Все! Отошла! – с сожалением заключил он, - но я килограмма три поймал.
Вот так чаще всего и бывает. Часами бродишь по водоему в поисках рыбы, а сам клев пролетает за десять-пятнадцать минут.
- А зачем ты лунку закормил? – спрашивает меня Петрович, - зимой карасю корм бросать не надо, он только пугается.
- Ты мне не мог это раньше сказать, пока клев был? – обиделся я на друга.
- Да я, как-то не подумал.
- Ага, не подумал, пока клев был. А теперь, когда рыба ушла, можно и сказать. Да?
- Ладно, не обижайся, сейчас мы ее найдем. Далеко она не ушла, здесь, рядом где-то, на пяти метрах и стоит.
- Я уже ничего не хочу. Поехали домой.
- Какой дом? Рыбачим до сумерек.
Вот почему я не люблю ездить на рыбалку на чужой машине: зависишь от прихоти хозяина.
Уже без настроения я ходил по водоему за Петровичем. Часа через два мы увидели метрах в трехстах от нас увеличивающуюся на глазах толпу рыбаков.
- Стаю нашли, бежим!.. – прокричал, быстро сворачивающийся Петрович.
Кивок «выбросило», когда еще крючок с мотылем не достиг дна. Первый пошел!.. Это была икряная самка, граммов на шестьсот. Мгновенный заброс… Есть!.. Еще одна!.. И еще!.. Аж, семь штук таких же!.. И все! Каких-то пятнадцать минут и рыбалка закончилась. Набежавшие со всех сторон рыбаки распугали стаю. Толпа собралась, человек триста! И откуда только взялись? Искать ее снова – неизвестно, сколько время пройдет, ведь зимой карась не клюнет, пока ему мотылем на нос не попадешь.
Вот теперь можно и домой, - ухмылялся довольный Петрович, добавивший к своему утреннему улову еще шесть крупных карасей.

После Татьяниного дня с неделю приморозило. Лед на водохранилище окреп до двадцати сантиметров, и я решился выехать на него на мотоцикле.
Двигаясь на второй передаче, внимательно осматривая лед, дабы не «влететь» в полынью, я объезжал «клевые» места. Рыбаков на льду было мало: оскудели за последние годы рыбные запасы Карачунов. То там, то здесь, на огромном белом поле, мелькали темные фигурки искателей приключений. На средине водоема, в угодьях «Дома Рыбака» я заметил с дюжину рыболовов. «Это места зимовки коропа (карпа), – вспомнил я, и остановился метрах в пятидесяти от людей.
Действую по годами отработанному плану: «обуриваю» круг диаметром метров тридцать, проверяю лунки эхолотом. Результат: глубина десять - одиннадцать метров, рыбы нет.
Сел на ящик отдохнуть. Достал из кармана бинокль, оглядываюсь по сторонам. Рыбаки бродят по водоему в поисках добычи или дремлют над лунками. Активность – ноль.
На ум приходит вчерашний разговор в Скайпе с Цепой (Вова Цепков – друг моей юности из Нижнего Новгорода). «А неплохая задумка у него – встретиться в этом году первого августа в стенах родного училища и отметить круглую дату – сорок лет в погонах… Подумать только – сорок лет!.. Когда жизнь прошла?!...».
Замечаю, что крайний ко мне рыбак машет руками, перебирая леску. Значит, что-то ловит. Быстро перебираюсь ближе к нему, «обуриваю» площадку и во второй лунке эхолотом нахожу рыбу. Забрасываю удочку. Поклевка не заставляет себя ждать. Подсечка… и тяну леску не ощущая тяжести. «Сошла, наверное», - думаю я, вытаскивая из лунки густерку величиною с пол ладошки. Следующая рыбинка такая же. Таскать ее с глубины двенадцати метров – себя не уважать, да и жена страсть как не любит мелочь чистить. Меняю лунку. Минут десять молчания и, наконец, кивок «выкладывает» тарань граммов на триста... О, это уже дело!..
Мое внимание привлекает шум в толпе.
- Что там случилось? – спрашиваю у близ сидящего парня.
- Коропа «надыбали» - за лунку дерутся, - улыбаясь, ответил он.
А события и впрямь принимали нешуточный оборот. Двое рыбаков, громко крича и размахивая бурами, выясняли отношения. Их напарники, вместо того, чтобы разнять драчунов, тут же заняли их уловистое место и закинули удочки.
Драчуны, удивившись такой наглости «друзей», тут же прекратили спор и кинулись отбивать свои лунки.
Я услышал, как один из рыбаков просит о помощи. Подбежав, я увидел, что в лунке застряла огромная морда  коропа, которую мужик держал за жабры двумя руками. Схватив лежащую рядом пешню, я аккуратно расширил лунку. Рыбак упал на бок, подминая под себя вылетевшую из лунки пятикилограммовую рыбину.
Это был восьмой, самый крупный и последний выловленный ими короп. Клев прекратился.
Часа через полтора толпа «рассосалась».
Я же, наловившись тарани (поймал килограмма три), вдруг вспомнил рассказ моего друга. Виталик Бабич, рассказывая о повадках коропа, говорил об «этажерках». То есть, короп зимует один над другим, по этажам. Проверяя догадку, я подошел к уловистым лункам. Экран, опущенного в лунку датчика эхолота, действительно показал наличие рыбы на девяти, одиннадцати и тринадцати метрах.
Ловля со дна результатов не дала, но стоило было поднять леску на два метра, как тут же кивок «выбросило» вверх. Рывок…  и тяжесть затопленного бревна дала понять о наличии на крючке коропа. Теперь, главное, не спешить… Леска 0,12, выдюжит ли? Рыбина нехотя позволяет сдвинуть себя с места и идет кверху. Она не дергается, не рвет леску, - она спит (вернее, дремлет). Вывожу коропа к краю ранее обрубленной лунки и, не теряя времени, окуная в воду по локоть вторую руку, подцепляю его снизу и выбрасываю на лед…
Есть!!! Полуторакилограммовый бронзовый красавец, лениво шевеля красными плавниками и чмокая толстыми губами, недоуменно смотрит на меня, не в силах понять: «Что же с ним произошло?»
А я подмигиваю ему, и мне так хорошо!.. Ну, точно птицы на душе поют!
«Колдую» над лункой еще добрый час, меняя глубину. Но, видно, подарки природы на сегодня закончились. Пора и домой…

Украина.   г. Кривой Рог.   2011 год.

         


              Содержание
 
Вытегра…………………………………3
Офицер………………………………….13
Вова из Тамбова………………………..17
Тимур и его команда…………………...35

Рассказы о рыбалке

Первые  радости………………………..53
Порежь………………………………….59
По  первому  льду………………………66
На  Толе…………………………………75
На Днепре.………………………………80
«Неодетая  весна»………………………85
Карачуны………………………………..90
Петровичи……………………………….94
Перволедье……………………………...97
На Селенге………………………………100
Тудозеро…………………………………105
Карп……………………………………...108
Летнее утро на Карачунах……………...117
Петрович…………………………………124
«Этажерка»………………………………146













                Юрий Николаевич Гаврилов
                Повести и рассказы




          Литературный редактор            П. Симонович
          Художник                А. Набоков
           Корректор                О. Веселовская
           Верстка                О. Веселовская





                Подписано в печать 15. 02. 11
                Формат 84x108 1/32. Усл. П. л. 9
                Тираж 3 000. Заказ 124
                ООО «Издательство Columbus», 198206
                Санкт-Петербург,
                Петергофское шоссе, д.73. лит. А29
                Отпечатано по технологии СtP
                В ОАО «Печатный двор» им. А.М.Горького
                7110. Санкт-Петербург,
                Чкаловский пр., д.15.