По талонам.
Обыкновенное туалетное мыло.
Оттого и топот по всем этажам уважаемого педагогического издательства.
Сотрудники – люди, у людей – талоны, как не отоварить их в разгар рабочего дня.
Всё, теперь уже мало кому понятно о чём речь.
О московском издательстве, о второй половине двадацатого ( ау, ушёл уже ) века, обо мне, по предварительной договорённости приехавшей в Москву за те тысячи километров, что в России не считаются за расстояние.
Да, я посылала рукопись, да, пришло извещение, что со мной хотят встретиться и поговорить об условиях...
Не забыть бы написать тут, что я – новоиспечённый кандидат наук, с той жаждой знания и не меньшей жаждой делиться им с другими людьми, что сегодня кажусь сама себе в том далеке чуть ли не пришельцем.
Я уже говорю с редактoром, вернее чуть – чуть поговорила , и вот этот топот...
Одновременно ( надо мне всё-таки написать сценарий как будто бы фильма ) седой редактор, к которому у меня уже возникает смутное чувство неприязни, снимает трубку с телефона и начинает мне говорить о своём интересе к старинной живописи и иконам, которые таможня моего пограничного города , останавливает на границе и поэтому в нашем городе есть музей этих спасённых ценностей.
Он почти поражает меня осведомлённостью , он уже задаёт мне вопрос о моём знакомстве с таможенниками...
Я что-то невнятно мямлю и получаю прямое указание о том, что мне надо для него достать ( помните, что у этого глагола много значений в разных контекстах ) , чтобы моя книга...
Под топот сотрудников многоэтажного издателства и движение руки редактора, вернувшей телефонную трубку на место, я выхожу из его кабинета.
Я не достала то, что он хотел, да и не собиралась этого делать.
Машинописный экземпляр той – первой моей книги – хранит мама. Было всего три экземпляра. Один остался у того редактора, второй я давала читать студентам и его зачитали, а третий – у мамы. Все знают, что написано у М. Булгакова о рукописях. У меня же был машинописный текст.
Что я говорю, не был, а есть.
Один экземпляр.
Остался на память.