У тебя получится!

                Основной закон существования на земле -  все в тебе самом.
                (Древняя индийская мудрость)


ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
(Из кинофильма «Обыкновенное чудо»)
 
Стихи Юлия Кима
Музыка Геннадия Гладкова

Давайте негромко, давайте вполголоса,
Давайте простимся светло.
Неделя, другая — и мы успокоимся:
Что было — то было. Прошло.

Конечно, ужасно! Нелепо! Бессмысленно!
О, как бы начало вернуть?
Начало вернуть невозможно, немыслимо,
И даже не думай, забудь.

Займёмся обедом. Займёмся нарядами.
Заполним заботами быт.
Так легче — не так ли?
Так проще — не правда ли?
Не правда ли, меньше болит?

Не будем хитрить и судьбу заговаривать —
Ей богу, не стоит труда.
Да-да, господа: не «авось», не «когда-нибудь»,
А больше уже никогда.
 
Ах, как это мило!
Очень хорошо.
Плыло и уплыло.
Было и прошло.
                I

- Ты ведь не будешь покровительствовать никому другому?» - голос прозвучал резко, прочно изъеденный простудой и кашлем. Заискивания не было. Скорее утверждение, судорожно цеплявшееся за недостаточные факты. Говорить приходилось, опережая словами события.
- Покровительствовать? Никому другому? – погонявшись наперегонки с бликами костра, эхо отскочило к осыпающейся соломенной дранке разоренной лачуги, чтобы скатившись вниз с каплями дождя замереть на перевернутой повозке, а, может быть,  и на грязной пятке, торчащей из под нее.
- Кто-то убирал это место и не закончил. Помешали или не смог? – выводы торопились вслед эху, но додумывать не хотелось. Заставлять себя философствовать он мог на успехе, а на изломе отчаяния полагалось скрываться, набирая волю и силы.
- И придут дети твои, и наградят тебя послушанием, и преданностью, и любовью. И возрадуешься ты успехам дел жизни своей, и поймешь, что прожита она не зря, - чей-то голос твердил эти повторяющиеся фразы, как молитву в его голове. Может, если не знать ни одной, сойдет и это?
Пора было ехать, и он попробовал сесть в седло.
               
                I
     Как поймать синицу в руки и отказаться от журавля в небе? Как родиться в счастливой рубашке и подружиться с ангелом-хранителем? (Или даже с двумя?) Как…? Нет ответов на вопросы, которые возникают зря, потому что лучше не знать будущего и хоть иногда вести себя, как бессмертный.
     Когда же душой овладели страхи или одолела подавленность, то не спасали ни антидепрессанты, ни спиртное, все это Тоня уже попробовала. Сон все равно был нарушен, настроение в минусе, а в голове знакомая картинка: вот как будто бы сзади, издалека, с невыносимым грохотом, приближался тягач по грунтовой дороге, и этот шум, становился все отчетливее. А навстречу ему другой, внедорожный карьерный самосвал, доверху набитый и не менее громкий и массивный. И оба этих  монстра должны были разминуться между собой, не утратив достоинства и величия. А между ними она, еле заметная Тоня на своем велосипеде где-то в пыли, увертывалась и объезжала колдобины. Но, в конце концов, не выдерживала и тормозила вплотную к обочине у куста волчеягодника обыкновенного. 
   Ей, учительнице начальных классов, 27 лет, невысокой малюшечке с зелеными глазами нужно было срочно что-то делать с собой для  обретения душевного покоя. Может, просто расслабиться, чтобы хотелось жить дальше?
     - Ну, да, помнишь, как мы с ребятами тоже летом отдыхать поехали, - весело кивнул Даниил. Настроения у него менялись быстро, но в основном он всегда был всем доволен. То ли Тоня его таким запомнила, то ли теперь ему и переживать особенно было не о чем.
      - И когда дождь пошел, у меня на повороте колесо лопнуло. Причем везде огорожено, а где колесо лопнуло - ни ограды, ничего, пустота. И машину туда понесло,  сколько не тормози.
     - И  скользко, - Тоня выучила эту историю от запятой до точки.
     - Говорят, перед смертью люди жизнь вспоминают. А я просто думал: "Вот, за что?" – усмехнулся Даня, - И там, значит, не видно ничего, а на обочине вот такая глыба стояла. Машина ударилась в эту глыбу, та - в пропасть, а машина осталась, вот так, на краю.
     - Доехали вы до ближайшего города, где церковь была, в которой один старик рассказывает прошлое и будущее. Причем не так, что за деньги. И он тебя позвал, - кивнула Тоня.
     - А потом и спрашивает: "Ты что думаешь, случайно там этот камень стоял?"- Даня поцеловал  Тонину руку и продолжил. - А что я могу сказать, если я еще на том повороте? А он как будто знает, что там было… И говорит: "Хочешь своей смертью умереть? Вот, считая с сегодняшнего дня, за руль чужой машины год не садись." Ну, хорошо.   
     На этом месте Тоня всегда злилась или плакала. Потому что вот уже год, как ее Данечки не стало. Ее Данечки, мужественного, стройного брюнета, успевшего защитить кандидатскую по биологии, и увлекавшегося спортивным ориентированием. А также обожавшем пельмени, иностранные языки и ее, Тоню. После гонки на велоориентировании они и познакомились, радуясь природе и хорошему настроению. И с тех пор всегда были вместе, и днем и ночью. Общались, разговаривали. Только последнее время Данечкино лицо нечеткое какое-то было, и не видел его никто кроме Тони, потому что для всех остальных он погиб в автокатастрофе. Но в том то и дело, что она была не все. Правда реальность теперь ее интересовала меньше, чем выдумка. Ни там тебе ни боли, ни одиночества. Местечко такое далекое, под названием: «Утопия, Сказки для взрослых» И пусть Дашка, Тонина сестра родная, и пыталась пробиться с увещеваниями в этот мир иллюзорный, но пока все впустую.
      - Все, прекращай! Тошенька! Так больше нельзя. Тебе врач нужен!- искренне переживала Даша за сестру. Что у любимой младшенькой основательные глюки, и нужен хороший врач, чтобы вытаскивать ее из депрессии, в этом сомневаться не приходилось. Даша, молодая, привлекательная женщина за 30 очень следила за собой, модно одевалась и была искренне благодарна мужу за финансовую возможность это делать. От родителей ей досталась сестра Тоня,  необыкновенный вкус, мягкий характер  и университетское образование юриста, которое пока не требовалось, так как Даша не работала. Но проблем все равно  хватало: одних только личных – три: родной сын, Никитка; второй муж, Петя, адвокат; и его сын от первого брака, Гена. Даша до сих пор не знала, почему вышла замуж за Петю: по большой ли любви, (что, наверное, было неправдой); чтобы не растить сына одной, (что уже было теплее); или потому что статус жены преуспевающего адвоката поддерживал ее любое, самое невероятное желание. И пусть Петя не был ни красавцем, ни чутким, заботливым мужем, это уже ничего не значило.
   - Даниила не вернуть, а жить надо. Все как-то живут. Я, например, - не раз начинала Даша трудный разговор. Правда, с  Тониной точки зрения, это была не жизнь, но вот Дарье почему-то нравилось.
     - И как ты его только выдерживаешь с его жутким характером, - резко высказывала свою точку зрения Тоня, любуясь Даней на соседнем кресле.
     - Наверное, я его люблю. Он же у нас гениальный. Чёрный квадрат Малевича, а посредине замкнутое пространство – Пётр Григорьевич.
     - Мне всегда казалось, - настаивала Тоня, - что любовь должна быть взаимной. Это не телега, где ты вместо лошади.
     - Что ты понимаешь! Идеалистка! – тут же злилась  Даша.  - Страдать как ты и жить где-то в туманном прошлом. И еще неизвестно, как бы все это сейчас было. Может,  ругались бы все время, а может, еще что хуже.
     - Да, спасибо, ты очень меня утешила, - устало отзывалась Тоня.
     Вот и сегодня, когда Даша привезла продукты к предстоящему застолью, сестры успели на минуточку уединиться в гостиной, чтобы поговорить. Обычно весь разговор резво скользил по накатанной дороге, роли выступающие знали, и чрезмерных эмоций вкладывать не приходилось. Сейчас Тоня параллельно вспоминала, вчерашнее родительское собрание, на котором по поручению руководства она должна была озвучить очередные цифры материальных вложений на нужды класса. А домохозяйке Даше уже несколько дней не давали покоя задержки мужа по неотложным животрепещущим проблемам в отдаленных частях города. И как она ни прикидывала, но количество потраченного времени вне пределов дома, ощутимо перевешивало все разумные и не очень доводы. Но терпеть пока было можно.
     - Тут реальных проблем невпроворот!  Генка, его сын, ленивый страшно, особенно, если что помочь. Не царское это дело, мы с папы пример берем.
     - Ну, тебя же все устраивает, - проследила Тоня неторопливое перемещение Данечки с кресла на диван, и грустно подумала, что не знает, как сказать начальству, что не смогла просить у родителей такие деньги на ремонт.
     - Ничего меня не устраивает, но, у меня тоже есть ребенок, и его надо на ноги поставить. А мужей может быть 10, 20, сколько захочу: просто еще критический момент не наступил – здесь Даша лукавила, потому что скандала с Петей ей не хотелось, если он грозил опрокинуть то хрупкое сооружение, называемое в народе «семейным очагом».
     - Иди тогда работать. Сколько можно всех обслуживать.
     - Как это? А кто Петины «хотелки» выполнять будет? Человек совершенно далёк от реальности: прежде всего работа, потом работа и еще раз работа. А я у него, как мать Тереза, рядом долг свой исполняю. Теперь вот английским занялся.
     - В смысле? - Тонина голова раскалывалась, и Даня почти перестал выделяться на фоне дивана, зато отчетливо проступала гора тетрадей на столе.
     - Да, я же тебе говорила: без этого сейчас никак в юриспруденции невозможно. Все преступники разом заговорили по-английски. Он учит, а я рядом кашу варю, - Даша обняла Тоню, подумав, как это здорово, что есть на свете такой родной человек, с которым можно просто быть самой собой и беседовать о чем угодно, или просто даже помолчать. Ведь у Тони был один секрет, о котором ей никому говорить не хотелось. Потому что эта сегодняшняя история с электричкой по пути домой, была совсем уж некстати.  Когда чтобы кратким путем пройти, надо было неогороженные пути пересечь и подняться в горку. Тоня-то видела, что электричка идет, но для себя решила, что та пойдет другим путем. А там пути как-то один в другой переходят. И слышала Тоня, как она едет, как машинист гудит, но ее этот шум не касался. И вот, перешагнула она, не торопясь последнюю рельсу, и Даниил ее за руку как рванет. Чуть не упала… И прошел поезд. Подняла Тоня глаза, а там, на взгорке два мужика сидели. И никогда она таких белых лиц не видела.
     И тогда она испугалась,  что с ней что-то было не так. Но, что именно, было непонятно, и пока, может, не стоило расстраиваться?  И поскольку ответов не было, Тоня поспешила на кухню готовить, прихватив, Даню с собой и оставив сестру приводить себя в порядок.
     -  Раз ты все знаешь. Вот, что такое «добро» и «зло»? – обрадовался Тониному появлению ее отец, инженер-пенсионер Василий Васильевич, с которым она жила, сколько себя помнила. Невысокий, всегда подтянутый и  гладко выбритый, Василий Васильевич любил спортивный стиль одежды, хороший коньяк в очень разумных пределах и задушевную беседу. И сейчас, когда дожидались Пети с новым приятелем – врачом, то поговорить для поддержания семейных отношений в тонусе тоже не мешало. Стол был завален продуктами, конфорки заставлены кастрюлями, а душа просила изысканной беседы. Поскольку продукт в виде назревающего философского диспута нуждался в хорошей приправе, то есть умном и приятном собеседнике.
     - Ой, пап! Ну, что я тебе нового скажу? – как всегда ответила Тоня. Раньше в радостном предвкушении просветить и разъяснить. Теперь в надежде найти хоть след умной мысли, ускользавшей из-под колес отъезжающей электрички. Соответственно услышав неверный ответ, правильный постулат Василий Васильевич сформулировал сам:
     - То-то и оно, что это вещи относительные. Потому, что каждый судит, что для него добро и зло, а не вообще для человечества.
     Но раз позиция была обозначена, Василию Васильевичу требовались обоснования для своего же высказывания, так что он продолжал:
     - Вот когда война началась, и мать работать на завод пошла, а со мной двое младших, 3 и 5, оставались дома, а я им за папу и маму целый день, я, может, тоже рассуждал, что гулять хочу. Раз мне всего 11 лет было. И для меня это было личное зло? Так? – развивал свою мысль Василий Васильевич. – Так как мы бомбежек пока не видели, я о чем горевал? А? О загубленном свободном времени? Ты следишь?
     Тоня кивнула, продолжая думать о том, что делать с собой все равно что-то надо.
     - А когда вы с Дашкой родились, то этот детский опыт мне очень пригодился. И если я люблю мыть посуду, так это только потому, что в детстве получил такой навык. А тебя я мало порол, вот сейчас и спорим.
     - Раньше надо было думать, - парировала Тоня, мысленно уткнувшись в Данину щеку и думая о том, что всю свою долгую трудовую жизнь ее отец привык вкалывать, вкалывать,  а когда сил не было – отдохнуть чуток, и снова вкалывать. Василий Васильевич был кандидатом технических наук, обладателем 20 патентов на  изобретения и разработки в области станкостроения, а теперь контролером вневедомственной охраны и пенсионером в одном лице. Всю свою жизнь чтобы он ни делал, он делал основательно, потому что не умел что-либо делать «абы как». И то, что попадало к нему в руки: было ли это старое кресло, требующее реставрации, генеалогическое древо собственного рода, нуждающееся в дополнении - все находило в нем живейшее понимание, отклик и желание разобраться и объяснить. А главное - понять саму жизнь, как высшее достижение эволюционного процесса: являющейся ли при этом результатом божественного акта творения, продуктом самоорганизации из косной материи или еще чем-то совершенно необъяснимо-чудесным. Но именно поэтому, требующим пристального внимания и исследования в своих малейших проявлениях.
     То есть, подводя итоги, несмотря на все свои  годы, Василий Васильевич активно жил, очень много читал, используя каждую доступную минуту. Единственной, с Тониной точки, зрения слабостью ее отца были водные черепахи. В гостиной стояло два аквариума, один на кухне, и еще один Василий Васильевич пытался поставить в Тониной комнате, но она не разрешила. Свою страсть к черепахам Василий Васильевич как-то увязывал с происхождением жизни на земле, но Тоне никогда не было интересно, и подробностей она не знала. А теперь, наблюдая, как ее любимый папа ловко готовит жаркое, Тоня пыталась разгадать, в чем секрет этого удивительного жизнелюбия и  оптимизма, но ответ ускользал, а Василий Васильевич говорил дальше:
      - Вот нас в семье пятеро детей было. И жили дружно. Выскакиваешь во двор в деревне, ватник накинешь, а в сарае три бочки: с капустой, c огурцами и с помидорами. Мать – трудяга была, умница, а, может, вообще женщины раньше другие были?
     - Ты же прекрасно понимаешь, пап, люди, как таковые, всегда одинаковы, это обстоятельства у всех разные, - и Тоня опять стала погружаться в воспоминания, окунаясь в них, как в уже успевшую прогреться воду дачного пруда в середине жаркого лета. Потому что если по ощущениям воспоминания ничем не отличались от воображаемых фактов или сновидений, то (Тоня не была психологом, но знала, что посыл верен), тогда нужно было только ПРИДУМАТЬ МИР, где настоящим будет то, что диктует ее фантазия, а не грубая реальность. Реальность, которая хотела заставить Тоню смириться с мыслью, что Даниила больше нет, а она несмотря ни на что должна жить дальше, не ожесточаясь и радуясь.
     Потому что, в основном пока, радостный акцент во взгляде на жизненный процесс вносила Тонина мама, Ольга Ивановна, тут же на кухне нарезавшая салаты. Давно согласившись с Гете, что «смысл жизни в самой жизни», она с трепетом и обожанием наслаждалась каждой проживаемой минутой. Ведь все вокруг так было удивительно и продолжало радовать. И даже те отрицательные моменты или периоды, которые неизбежно возникали, в силу непреложного действия «бело-черного» закона о полосах, не могли уничтожить: отблески солнца в брызгах фонтанов, счастливый смех детей, удачно  заваливших песочный замок, обилие неожиданной информации в музеях, наполненных невообразимыми дарами рук, сердец и ума человеческого и пр., и пр. Эмоции наполняли, бурлили и выплескивались наружу из этого удивительного создания, названного Ольгой Ивановной в момент рождения. Очень обаятельная, всегда со вкусом одетая, подкрашенная и с неизменным маникюром, Ольга Ивановна не смогла привить эту часть женского искусства Тоне. Совмещая потрясающее внешнее воздействие на зрительные рецепторы, со слуховым, она, искусствовед в душе и по образованию, умело впитывала космическую энергию вселенной, и тут же несла ее в народ. В образе рассказов о проведенных мероприятиях, красочных устных иллюстраций к поездкам близким и далеким. А также  массу положительных эмоций в виде непрерывно льющегося потока справочной информации по разнообразным вопросам. 
     И единственное, что могло расстраивать Ольгу Ивановну на данный момент помимо расхождения по политическим мотивам со своим мужем Василием Васильевичем, было отсутствие личной жизни у ее младшей дочери Тонечки. Это заставляло Ольгу Ивановну ежедневно просматривать различные телепередачи, в надежде найти подходящий рецепт для столь любимой, но совсем не счастливой Тонечки. А также провоцирующие неосознанно-незаметные для самой Ольги Ивановны оправдательные фразы типа:
     - А я вот сейчас читала, что проводились специальные исследования, которые установили, что нашим детям живётся тяжелее, потому что люди стали более агрессивными, - Ольга Ивановна достала из шкафа тяжелый, еще бабушкин сервиз. Что, конечно же, навевало воспоминания о большой семье в прошлом и надежды на что-то сказочно похожее в будущем.
     Но ремарка была откровенно неудачной, потому что напрямую задевала базовую философскую концепцию Василия Васильевича о смысле самого существования. Ведь как сказал бы Диоген: «Если в жизни нет удовольствия, то должен быть хоть какой-нибудь смысл», а потому дедушка Тониных пока еще будущих детей возмутился:
     - О детях они рассуждают! Гипотетических каких-то! Теоретики!
     - Папа! Я тебе КАК ребёнка, из воздуха, что ли создам? Так я не умею. Довольствуйся Дашкиными, - Тоня время от времени поглядывала на Данечку, грустно сидящего рядом, и тянущего ее за рукав в коридор.
     - Основная биологическая цель – выжить и обеспечить продолжение рода. Смысл жизни в том, что после нас останется. А должно остаться не меньше, чем есть на сегодняшний день. За папу, за маму и на непредвиденные расходы. Все остальное – чепуха, болтовня, щекотание под мышками. И потому, сколько детей в семье должно быть? Трое, не меньше, - Василий Васильевич знал, что прав, но от этого ему становилось грустно, так как он не мог, в данном случае, подправить теорией практику.
     - Дело не в количестве, а в качестве, - Ольга Ивановна не хотела ссоры в преддверии приближающихся гостей, а также думала том, какую цветовую гамму воссоздать за столом, чтобы ее домашние в присутствии нового человека могли расслабиться, и особенно Тонечка.
     - Не будет количества, и качества никакого не будет, - стоял на своем Василий Васильевич. 
     Тут вид зевающего Дани на соседнем стуле заставил Тоню агрессивно спросить: - А у тебя самого сколько детей?
     - Двое! Так какое время было!
     - Ты знаешь, как мы жили? Когда я на рынок ходила вещи продавала, чтобы до зарплаты дотянуть. То коврик какой-нибудь, то подушки. Если за них рубль давали, уже хорошо. Два - это просто фантастика. А потом котлеты купить по 6 копеек. Нищета была страшная. Работали, как проклятые, - поддержала мужа Ольга Ивановна, имеющая возможность сравнивать, и оттого особенно ценившая «сейчас». Чего же Бога гневить?
     - Я знаю, ты рассказывала, - Тоне успешно удалось выключиться из общего разговора, методично орудуя ножом, и прикидывая варианты отступления из кухни.
    В конце концов, увидев входящую ей на смену Дашу, Тоня кинулась в свою комнату, где ее ждала близкая коллега Валентина. Потому что как-то называть Тоню и Валю подругами было не правильно. Они вместе работали в одной школе, вместе обсуждали возникающие проблемы: то, что директриса – упырь, жаждущий их крови, и поощряющий стукачество и подхалимаж, решено и обговорено было давно. То, что жизнь к ним двоим таким чудесным и незаслуженно одиноким – несправедлива, тоже. Но на этом сходство и заканчивалось. Тоня всегда полагалась на себя и была бойцом. Пусть сейчас и вынужденным отступать, но когда-то вновь готовым перейти в наступление. Валентина – отнюдь, нет. Высокая, эффектная женщина, под 40, с прекрасной фигурой, большой грудью и дорогими вещами, свои надежды она, насмотревшись на окружающих и их же наслушавшись, возлагала не на себя, а, на удачное замужество с прекрасным принцем, и если не сегодня, то…послезавтра уж обязательно. Ни один предыдущий жизненный урок не шел ей не то что впрок, но даже на выводы. Может, только на морщины. Обе не сошлись в школе ни с кем другим, но если Тоня ввиду своей застенчивости, то Валентина скорее из-за простоватой безалаберности, но вдвоем они почему-то ладили.
     - Как обычно принято считать: "Училка - дура, какая-то" Судят о человеке по работе, а не по тому, что он из себя представляет. Поэтому я и создала себе мир: живопись, музыка, театры, и в нём живу, – обычно говорила Валентина.
     Но поскольку изначально все Золушки вроде как были одинокие, то существование и воспитание сына, Валеры, не очень укладывалось в сформулированную жизненную концепцию, а потому всячески игнорировалось. И когда вдруг возникали события, убеждавшие Валентину в необходимости материнского вмешательства, ситуации действительно были непростыми. Как, например, сегодня, когда пришлось «поработать над собой», то есть напроситься к Тоне в гости, зная, что придет ее зять – адвокат. И надо будет бросаться ему в ножки, «чтобы этого дебила», ну, то есть родного сына, отмазывать от милиции. Тоне нестерпимо хотелось узнать подробности, а вместо этого выпалила:
     - Несколько дней назад, представляешь, подходит ко мне в метро один мужик, целует в щеку и говорит: «Привет, никак не могу вспомнить, где мы с тобой виделись». А я ему в ответ: « В школе, наверное» Это мой родитель был, как тебе нравится?
     - Сына, отойди, всегда ты мешаешь, - отодвинула Валеру Валя, подсевшая к Тоне поближе. – Ну, и чего? Симпатичный?
     - Видела бы ты его лицо. Глазами похлопал, пролепетал, что-то вроде: «Я еще зайду», и выскочил, по-моему, не на той остановке.
     - Да все они с приветом, только вот без них никуда. Слушай, что этот мой, - дальше последовал жест в сторону молчаливого Валерки, - устроил. Тут такое горе! Но, может, Петя твой все-таки поможет?
     При необходимости биться об заклад: удастся ли Вале уговорить Петю взяться за дело ее сына, или Петя найдет серьёзное оправдание, чтобы этого не делать, Тоня, скорее всего, поставила бы на Аллу.
     - Сына, - вдруг спохватилась Валентина, - не размазала я тушь? Как я выгляжу? – И тут же Тоне, -   Не обращай внимания, что я в таком виде. Как говорится, ради бога, прости… Он для меня - всё. Понимаешь?
     Последовавший звонок во входную дверь не дал Тоне времени определиться с ответом: она побежала открывать дверь, а затем приветствовать Дашиного мужа Петю. Маленький, лысоватый, с неплохим животиком, но гораздо более пухлым кошельком, Петя достаточно легко располагал к себе окружающих. Тоня, была исключением из общего числа почитателей юридического таланта Петра Григорьевича, что, впрочем, никак не отражалось на его адвокатской карьере.
     - Привет, киса! Всё одна? Не надоело? – абсолютно нетактично приветствовал Петя Тоню, – полное отсутствие тактичности Петя компенсировал немереным напором, пусть и понимая, что говорил что-то не то. Но что-то говорить ведь надо было всегда, и особенно в суде, где за выигранные дела платили хорошие деньги. А поэтому он давно усвоил, что важно не только само событие, наличие которого необходимо было доказать, а факт его подачи, способ рассмотрения, и в конечном итоге мнения сторон. Которые очень часто были далеки от истины, а самое главное, очень часто не очень-то в ней и нуждались.
     - Сколько тебе говорить, чтобы ты меня так не называл? – Совсем недавно Тоня честно себе призналась, что почему-то не переваривала Петю. Может, потому что он был реальным и  прагматичным, а может, потому что просто был, а Даниил нет. 
     - Я же ласково, по-родственному.
     - Я тоже ласково: калекой не остался.
     К Петиному сожалению, правда, не очень чтобы большому, с женщинами он ощущал себя неуютно, (о чем, конечно,  не знали, ни его первая жена, ни Даша). То есть, уродившись умным и приятным во всех отношениях, он таковым себя чувствовал на работе, в суде, с приятелями и друзьями, но … не со слабым полом. И только теория одного  философа о безнравственности, лживости и ограниченности женщин, очень помогала Пете пережить свой, такой неудачный, комплекс:
     - Ой, мужик тебе, Тонька, срочно нужен. А то твоя деструктивно-негативная реакция на меня, как на представителя мужской половины  человечества…
     - Я тебя сейчас стукну. Чем-нибудь тяжёлым. 
     - Петечка, Тоня! Перестаньте! – вышедшая из кухни Даша, пыталась подставить мужу лицо для поцелуя, но тому явно было интереснее подкалывать Тоню:
     - Статья Уголовного Кодекса. Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью. Лишение свободы до 3 лет. Душечка моя Антонина, твоя оценка конкретных персоналий …
     Отступая по коридору, теснимая Петей и следовавшей за ними расстроенной Дашей, (ей никогда не нравились перепалки между сестрой и мужем, но она не имела в них право голоса), Тоня успела проскочить назад в свою комнату на колени к Данюше, и под прикрытие Валюши:
     - У меня голова всё утро болит, я устала, и всё надоело. И просто хочется, чтобы тебя пожалели.
     - А кому эта доброта нужна, если она пользы не приносит? Никому, если ты просто сочувствующий. Иногда доброта, это подойти и в лоб дать. Заметив Валентину, и вспомнив предварительный разговор по телефону, Петя попытался ретироваться  за дверь, - Ладно, общайтесь, я пойду покурю, - но оказался зажат в дверном проеме Валей, делавшей толчковые движения верхней частью торса, именуемого «бюстом», заталкивая адвоката и предполагаемого спасителя обратно в комнату:
     - Пётр, ой не знаю отчества, - Валентина решительно вступила в общий житейский ансамбль.
     -  Можно Петя, не на официальном приёме.   
     - Здравствуйте, – не забыла Валя и Дашу, - А мы вас заждались, и тут же без перехода, - Валерка – сволочь! Ну, вырастила мужика.
     - Здрасьте! – обратился ко всем Валера, упорно разглядывая стены.
     - Пора не о мужиках вообще, а об одном  единственном подростке всерьёз задуматься. Знаешь, что ему грозит? Хулиганство без цели хищения, это как подарок, а так…- Петя уже не пытался выйти из комнаты, грустно расположившись в дверном проеме.
     - Он говорил, что они играли, что это шутка была, - плакала  лучшая Тонина коллега, бывшая старше ее лет на 10, имевшая данного, вполне по паспорту взрослого сына Валерия. Но сейчас ведущая себя, как  маленькая девочка в ожидании Деда Мороза или на худой конец просто чуда.
     - Может, и можно отыскать способ мирного решения проблемы: нанимай адвоката, и пусть его вытаскивают на "условно". - Петя чувствовал, что потеют ладони, первый признак того, что он начинал нервничать. Являясь приверженцем еще одной теории, на этот раз про маховик: когда чтобы этот маховик сначала с места сдвинуть, кряхтеть и много работать надо. (А уж потом его только подталкивай, а он уж сам тебя за собой тянет). Ему хотелось сказать этому обалдую Валере, что если не гениальный -  задом бери: сиди и работай. Потом все будет: и отдых, и расслабуха. А сначала кряхти и не останавливайся, ну, если только пот со лба утереть. Но…, не найдя подходящих слов, Петя отправил Дашу на кухню помогать накрывать на стол.
     Даша неохотно вышла, глазами показав Тоне, чтобы та была начеку, и если что… Только это «что» у сестер было разным по определению, поскольку Тоня  сидела у «своего» на коленях, и Дашиных проблем у нее с «ним» возникнуть не могло.
     - Паразит! – уже вовсю лупила Валентина Валерку, отметив Петину шоковую реакцию, но никак не связывая ее со своими неуправляемыми эстрогенами, - Что обо мне в школе скажут? Ты подумал?
     - Валечка, не обижайтесь, речь шла только о консультации. Браться за ваше дело я вряд ли смогу. Может быть, кого-нибудь посоветую. В конечном счете - адвокатов, как собак нерезаных. Правда, всё дорого.
     Валин сын Валера,(21-летняя взрослая детина с хриплым голосом и дурными манерами), несколько лет назад закончивший школу, уже успел поучиться в нескольких платных вузах, но сейчас находился в академическом отпуске. Давал деньги на обучение и отмазывал ребенка от армии бывший Валентинин муж, достаточно преуспевающий дизайнер и очень совестливый человек: решивший проблему очного общения с сыном через всех устраивающую наличность. Денег хватало всем, включая Валю, и чем больше их было, тем меньше времени, она уделяла сыну. Сам  же Валера, следуя правилу «Как-нибудь все равно образуется», не привык прикладывать мозговых и физических усилий к чему бы то ни было, и собственно вообще себе плохо представлял жизнь, как таковую. Ему, например, казалось нормальным прийти в военкомат, одетым под «гота», раз душа у него все равно оставалась прежней. И то,  что произошло с ним тогда на даче, тоже было просто занятным времяпрепровождением, чтобы взбодриться.
     Но Тоня почему-то испытывала к Валерику симпатию и часто представляла его, слегка подкорректированного в масштабе 2,5 к 1, среди своих второклашек. (Все остальное, включая развитие и поступки, как результат умственной деятельности, было тождественно.) Поэтому, посадив его на диван, она спросила:
     - Доигрался, маленький мальчик? Что натворил, выкладывай!
     - Короче, тёть Тонь, были мы на даче с Веркой. Мать в Москве осталась. Ну, выпили, а че еще делать? Верка и говорит: "Хочу кататься".
     - На чем кататься?
     - Да, на какой-нибудь машине.
     - Так у тебя же нету.
     - Да, какая разница? Мы к  другу и сели, он уже и сам там спал.
     - Днем спал? А почему не дома?
     - Куда, днем? В три часа ночи. Пьяный, наверное, был.
     - А ты, трезвый, его машину вместе с ним угнал?
     - Ну, и че? Если бы в дерево не врезались, и че тут такого?
     Тоня замолчала, наконец осознав, что слова в данном случае были абсолютно профнепригодны. Валерин слуховой аппарат был подстроен под компьютер, i-Pod, , ну, в крайнем случае, под телевизор.  И поскольку Тоня не читала рэп, рекламируя пиво или чипсы, то Саня ее просто не понимал. Тогда Тоня снова прислушалась к разговору Вали с Петей, восхищаясь Валечкиным упорством в достижении поставленной цели, и негодуя, что сама-то не знает: ни чего хотеть, ни зачем, а главное не имеет никаких сил для этого.
     - Нет, вы поймите! Я…у меня несколько масок. Меня настоящую никто не знает.
     - Валечка, исходим из того, что приоритеты меняются, это закономерно. Но речь не о тебе, а о твоём сыне. У него нет в принципе установки на добро.
     - А я о чём? Я о нём и говорю. Чтобы воспитать сына, нужна крепкая мужская рука, ему, а мне - плечо.  Вот  я и продолжаю: влюблялись  в меня бурно…
     А потом раздался очередной звонок в дверь, и Тоня поняла, что пришел обещанный ей врач, новый Петин знакомый, Николай, и…На пороге собственной комнаты она увидела того самого родителя из метро, снова очень удивленного и растерянного. А за его спиной  Даша с Ольгой Ивановной намеками показывали Тоне, чтобы была с ним повежливее. Разве можно было упустить такого красавца?
               
                II
      Испугавшись удара молнии, лошадь встала на дыбы, так что всаднику пришлось судорожно ухватиться за ее шею. Рефлекс сработал, мышцы еще слушались. Отдышавшись, он снова тронул коня, уже не очень уверенный, что доедет. А сверху, подгоняя,  хлестал сильный ливень. Сквозь тучи прорывалась круглая луна, придавая монотонному пейзажу величественную глубину. Только это было излишне: ни красоты, ни свет тем двоим были не нужны. Дорогу они знали, и главное было двигаться. Ведь когда ты истощен и кажется, что умираешь, ничего не имеет значения. Может, только долг и невыполненные обязательства.

                II
    
     - В целом, это всегда одна проблема для организма, а проявлений ее может быть много, - начал объяснять Николай Тоне процесс лечения.
     Он был тем самым врачом, и по совместительству отцом-одиночкой с двумя девочками, которого, наконец, дождались. Наверное, если бы до встречи с Даней, Тоню попросили описать свой идеал мужчины, она могла бы списать его с Николая. Высокий, атлетически сложенный, с одухотворенным лицом, Николай большую часть времени был погружен в себя, что легко скрывалось очками
     Не вдаваясь в подробности, Петя успел рассказать, что какое-то время назад Николай был по контракту за границей, оздоравливая тамошних жителей. В это самое время на родине, его жена утоляла тоску по уехавшему мужу, опираясь на мужественное плечо сослуживца. Вернувшись, Коля забрал детей, и вот уже около года воспитывал и прививал разумное, вечное, в усеченном семейном варианте. Он был не только хорошим отцом, но и отличным рефлексотерапевтом, чье желание вылечить больного не было привязано к его кошельку. И единственное, что отличало Колю, за 30 лет, от него же самого за 20, были приобретенные за это время взгляды на устройство мира. В котором, как Николаю виделось, все было предопределено. И человек, желающий повлиять на события, конечно должен был пытаться что-то сделать сам, не сваливая проблемы на обстоятельства. Но всё же, траектория от А до Я уже была обозначена изначально, хотя  у кого-то этот проход для личных подвигов мог быть шире, у кого-то уже.
      Узнав эту печальную историю, Тоня решила, что, наверное, став фаталистом, Николаю проще было пережить развод и расставание. Она искренне не могла понять женщину, которая сама разрушила свою семью, если окружающий мир и сам не прочь был отметиться в биографии каждого человека, причем не самым тактичным образом. И в продолжение своей мысли спросила:
     - Но, мы же говорим о внешних воздействиях. Разве нет?
     - Это если мы смотрим на человека, как на саморегулирующуюся систему, которая зависит от внешних информационных влияний, - не очень понятно ответил Коля, подводя электрический щуп к Тониным биологически активным точкам, при этом, избегая ее взгляда. Может, чтобы разобраться в природе того волнения, которое он испытывал при общении с учительницей своего старшего сына. А может быть, тот самый пережитый негативный опыт решительно советовал Коле, как следует делать свое дело, не отвлекаясь, и… полагаться на судьбу.
     В дверь Тониной комнаты заглянула Ольга Ивановна и, убедившись, что все идет по плану, немного успокоилась. Все остальные члены семьи оставались в гостиной, предварительно извинившись перед Валентиной с сыном и отправив их домой, пообещав во всем разобраться. Правда Петя собирался позже выяснить, зачем Тоня подсунула ему эту парочку откровенных хронофагов, отчего-то решивших заняться его, Петиным свободным временем:            
     В конце концов, Даниил, сидевший слева от Тони и с неодобрение следивший за процессом диагностики, подергал Тоню за рукав, чтобы слушала, и тоже заговорил:
     - Поехал я к родственникам детей крестить. Посидели, выпили. А сосед мой, он уже лыка не вяжет, тогда жена его и говорит: "А кто машину поведет?" Хозяин и предложил мне загнать его машину во двор.
     - Подменяя функции организма, мы наносим ему непоправимый ущерб, - задумчиво продолжил Коля, занимаясь своим делом.
     Коля и Даня говорили одновременно, оба голоса громко стучались в Тонины уши, претендуя на первоочередное внимание каждый со своей стороны, и теперь казались Тоне одинаково реальными.   
    - А там такая улочка, представляешь, машина на той стороне, а двор на этой, ее пересечь просто надо. Я только завел машину, и грохот какой-то слышу. А темно и ничего не видно. Я так тихо переезжаю, ну, метров 10 надо проехать. И вдруг из темноты, чувствую, что-то идет, машина какая-то. Я, значит, уже мандраж такой и на газ…, - скороговоркой произнеся вышеизложенное, Даниил покачал головой и погрустнел.
    - Дав импульс, мы вызываем биохимические и электрические сдвиги во всем межклеточном веществе.
    - А там на пригорке "КРАЗ" старый стоял, без двигателя. У него под колесами вот такие булыжники поставили, чтобы он никуда не скатился. Несколько лет стоял. И вот что-то такое, вдруг, и поехал. Еще бы секунда, и я бы влетел во двор, - закончил Даня и вдруг начал…медленно исчезать.
     И ТУТ НАЧАЛОСЬ…
     Тоня стало совсем нехорошо: «КРАЗ» с пригорка уже вовсю раскатывал у нее в голове под электрическими разрядами бьющими со всех сторон… повышая свою сопротивляемость к погодным условиям. Она закрыла глаза, потом открыла, пытаясь понять, где она находится, но получилось не очень. Тогда она опять их закрыла.
     Зазвонил телефон, вошедший в комнату Петя, снял трубку. Его дальнейшая беседа, проходила на русском языке, но Тоне казалась бессмысленной без дополнительных субтитров.
     - Але? Кто? Что он не понимает? По нашим деньгам, сколько грина отдавал, столько…А чё ты меня спрашиваешь, ты не видел? …Штучки ни хрена не входят. Блин, штырьки, которые. Да штифт, который в боковую дырку не пролезает, его вообще надо уменьшить…
     Одновременно, оказалось, что здесь же в комнате сидели за столом откуда-то взявшиеся Даша с Валей, (которая как вроде бы давно должна была быть дома) и,  продолжали начатый разговор, игнорируя остальных присутствующих:
     - Вот это какой размер? Пишут же здесь где-то. Допустим, здесь вот цвет и размер. Я выбираю и говорю: «Мне желательно первый!» - Даша что-то терпеливо показывала Алле, наверно, перепутав ее с Тоней, так как сегодня они виделись в первый раз.
     - Здесь написано 4!
     - Мне теперь придётся ехать. Да, у меня таких людей нет, кому это задарить,  а она мне: «Есть между первым и вторым»
     - Что значит, не надо? А как ты воткнёшь? Отдал в шлифовку? Отшлифуют, отполируют, правильно… Купи и мозги ему промой. Все! - Петин собеседник по-прежнему ничего не понимал, как собственно и сама Тоня, радующаяся исчезновению самосвала с пригорка, но удивленная появлению столь любимых ею лиц за несвойственным им прежде делом.
     В конце концов, Тоня, как ей показалось, просто заснула, так и не найдя смысл в происходящем.

                III
       Будет ли слава – неизвестно. А вот красивая жизнь обязательно примет в свои объятия. Дверь распахнута. И не важно, чем ты платишь за вход. Трудолюбием, удачей или предательством. Наслаждения – вот они, выбирай на вкус: слава, деньги, власть – что угодно по сходной цене. Но  когда выбор сделан, сожаления и раскаяние в расчет не принимаются. Наслаждайся, если сумеешь, если проклятья вслед не считаются.
      И тогда он вдруг понял, наконец, зачем едет. Если даже вся жизнь – бессмысленная борьба с ней самой, то позволить себя положить на лопатки он не даст тем более. Если после себя оставить нечего, и делу всей жизни крах, то единственная цель - сохранить честное имя.  Разве этого мало и не достойно называться великим делом?

                III

     Каждый год, начинать этот день Тоне становилось все труднее. Забыть дату оказалось невозможно, и она прочно закрепилась в разделе: "Не думать о белой обезьяне" То есть можно попытаться, но все равно дело пропащее. И уж, конечно, все время хотелось плакать, потому что без Дани, Данюшки, все было не так. И всякие мысли дурацкие ей в голову лезли: что ведь и смысла-то теперь ни в чем не было, и, может, самой тоже надо скорее куда-то туда. Наверное. А если и не надо, то как жить дальше, если не понятно, в чем тогда  смысл, если так все скоротечно, и когда-то непременно закончится. А если не думать, и просто жить, просто потому что сама жизнь, это небывалое счастье, почему-то выбравшее ее, и других рожденных из многих таких же душ, которым не так повезло, то значит, она какая-то особенная? Но разве это так? И как же тогда надо прожить свою жизнь, чтобы «не было мучительно больно за», то, что классик сказал, «бесцельно прожитые годы»? И отделяя Тоню от уже ставшими такими привычными рассуждений, что-то резко вытолкнуло Тоню обратно, в осознанную реальность. И тогда она, наконец, прислушалась.
     Резкие звуки, окончательно оформившиеся в голос Николая, настойчиво и по телефону, убеждали отсутствующего собеседника:
     - Я что хочу сказать: нужны тебе продукты, давай, напиши список, прочитай, я тебе всё куплю. Потому что если ты идёшь через две дороги, а быстро ты не идти можешь… Я говорю, ты представляешь, если не дай бог какая-то машина. Что? Да, ладно, тебе, … И бабуля не очень транспортабельная, надо у нее каждый день практически быть, и неизвестно, чем дело кончится…А то ты не знаешь: оставит конфорку зажжённую, и дом сгорит. Вот!…Ага! Нам горе чисто по-человечески, и вообще, зачем это нужно?…Вот ты понимаешь, во что обойдётся эта твоя глупость, за хлебом сходить?
     Почувствовав, что снова происходит  что-то совсем, совсем непонятное и логически необъяснимое, и с ее Тониным сном, не закончившееся, она, наконец, открыла глаза и обнаружила себя под одеялом …раздетой. А рядом говоривший по телефону Николай уже разворачивался в ее сторону, заметив явные признаки Тониного пробуждения, и уже через минуту склонялся сверху, - Ладно, пока, позже позвоню, - договорил он, вешая трубку.
      - Проснулась, девочка, моя? Разве можно так долго спать: я уже соскучился. Пытаясь поцеловать Тоню в губы, Коля  довершил наклон, но не очень преуспел. Тоня успела перекатиться сантиметрами правее, и теперь пыталась увернуться от дальнейших поползновений с его стороны, прижимая к груди одеяло, при попытке вжаться в стену.
     - Какая ты игривая сегодня, это что-то. Если ты будешь продолжать в том же духе, я не за завтраком пойду, а в кровать к тебе полезу, - ничуть не обескураженный Коля,  сделал второй заход поцеловать Тоню, которая вертела головой во все стороны, пытаясь понять: где она и что происходит:
     - Вы что? С ума сошли? Вы нигде не ударялись?
     Еще раз оглядевшись, Тоня никак не могла понять, где находилась. И почему так внезапно внешне изменившийся Николай, лезет ее обнимать,  целовать, а самое главное – несет какую-то несусветную ерунду про совместную семейную жизнь, общие жизненные ценности, и любовь на веки вечные. И несмотря на Тонино категорическое несогласие с Николаевыми постулатами, он кажется очень упорным в своих попытках просветить и объяснить ситуацию.
     А потому, ощущая себя Ньютоном, только что прочувствовавшим яблочный удар, Тоня, тем не менее, не могла безудержно радоваться такому открытию. Потому что, в общем и целом, все желания на 100 % хороши на стадии разработки. А на этапе реализации недочеты и промахи очень часто смазывают общую радостную картину осуществившегося проекта. Так как согласно Коле выходило, что в этом новом месте, или мире, или как там угодно, она была уже лет как 10 счастливо за ним замужем, и имела двоих детей.
     И совершенно непонятным образом, располагалось это место почему-то в пятикомнатной коммунальной квартире большого пятиэтажного многоквартирного кирпичного дома. Все остальные квартиры в доме были выкуплены их жильцами, и в чьей-то собственности. Эта же пятикомнатная квартира, каким-то непостижимым образом не вписывалась ни в какие установления и продолжала оставаться коммунальной. Кроме того, своим многофункциональным предназначением обстановка  данной комнаты разительно отличалась от Тониной уютной «кельи» добротного сталинского дома там, в её мире. Но по Колиному же определению, они вчетвером, с детьми, удивительно гармонично и с удобствами вписывалась в эти 19 метров, и жили душа в душу, то есть были всем довольны.
     Из плюсов, правда, было то, что нынешняя неожиданная глава в ее личной жизни называлась: «любовь в каждом шорохе, запахе и тактильном прикосновении». Как человек образованный, Тонечка знала и не такие слова, но только сейчас могла их прочувствовать. Да, три года совместной жизни с Данюшей в прошлом многому ее научили, но сдержанная и достаточно дозированная, несмотря на сильные чувства любовь Даниила, никак не была похожа на, в этом месте, Колину. Он не отставал от нее ни на минуту, стремясь сопроводить каждое свое слово прикосновением. А чтобы подтвердить свое официальное разрешение на процесс,  готов был предъявить кого и что угодно: от свидетельства о браке до совместно нажитых детей и т. д.
     - Ладно, раз дети в школе, я тебе другого свидетеля приведу, может, ты ему больше поверишь, - огорченно вздыхая, Коля подошел к двери, - У меня сердце кровью обливается, что ты ещё ничего не ела.
     Здешний Коля был простоват, немного полноват и весел, а главное - намного меньше обременен процессами мироздания. И вопросы о том, что если подходить к жизни, как к слону, вслепую ощупывая его со всех,  приходя каждый раз к разным выводам, в эту голову еще не приходили. Приобретенная сосредоточенность врача там, еще не коснулась Колиного сознания строителя здесь. А тем более им сегодня привезли не тот раствор. Ну, то есть, вроде, тот, но затвердевать он что-то совсем не торопился, а у них же сроки. И Ванька-напарник отгул взял, и как ему его только дали. А начальство орет, план требует, и знать ничего не желает. И вот только здесь дома он и может с ней, любимой Тонечкой расслабиться, пока дети в школе,
     Как только Николай  вышел, так и не решив, уместно ли будет поцеловать Тоню на прощание, она стала быстро одеваться, осматриваясь. Одежда была явно не ее, но стук из соседней комнаты ускорил одевание, так как  демонстрировать свое нижнее белье в Тонины планы не входило. Открыв противоположную дверь, она увидела Петра и облегченно выдохнула, что было явно рановато.   
     - Твой вышел или ушёл?-  уже первый заданный Петей вопрос был изначально не равен той личности, которую Тоня знала лет уже как шесть, с начала их совместной жизни с ее сестрой Дашей.
     На этом Пете, человеке без определенных занятий, гордо красовался костюм «addidas»  вьетнамского исполнения. Аккуратная адвокатская прическа была довольно неловко преобразована в «под ежик», а осипший голос наводил на мысли о третьей недавно распечатанной пачке сигарет.   
     - Ты, почему так оделся, я тебя таким никогда не видела? - Тоня отступила назад, ощутив, странный резкий запах вместо прежде приятного дорогого парфюма.
     - Что ж я, по-твоему, голым ходить должен? – Петя передразнил Колю, - Рыбка моя, та-та-та. Вы бы хоть это: мои нервы поберегли. Фраеру своему скажи, чтобы потише на тебя кидался. Я во временном простое, и меня эти звуки раздражают.
     - Что у тебя с речью? И почему собственно у нас?
     - Я там из-за двери слышал, что у тебя затемнение рассудка, но чтоб до такой степени! Почему, почему, живу я там, вот почему.
     В данных обстоятельствах Петина философия вырисовывалась незатейливо просто и понятно. Постулат, диктовавший, что жизнь – это минное поле, и идти по нему можно лишь будучи, вооруженным до зубов, отстреливаясь направо и налево, не оставлял Пете ни сил, ни времени на философские изыски. Процесс шел непрерывно, и сиюминутная готовность была задействована круглые сутки. Зато уж и отдых Петя сочетал с максимальной концентрацией успокоения, расслабления и довольства на 1кв. см собственной же нервной системы, включая и физическую оболочку тоже.
     - Ничего не понимаю, - растерянная Тоня села в кресло, и привычно поискав глазами Данюшу, почему-то произнесла вслух, - И Даниил куда-то пропал.
     - Никуда он не пропал. Он через дверь с Дашкой поселился.
     - Как это? С кем?
     Тоня «зависла», пытаясь осознать что то, что поначалу показалось какой-то глупой шуткой мироздания, теперь дарило будущую нескончаемую радость во вновь обретенной счастливой жизни. Ее Данюша  - ЖИВ! НО поселился с Дашкой? Как это? Почему? Ну, так же не бывает, чтоб все было так хорошо, и так одновременно плохо. И почему этот Коля, какой бы хороший он ни был, почему он к ней лезет? Какие их дети? Где? А Петя, который всегда раздражал Тоню своей напыщенностью, и это его здесь упрощенная копия, которая окончательно «выключала» ее адекватные реакции на ситуацию.  Потому что для Тони, всю жизнь перекладывающей свои  проблемы на любящих ее близких, теперь реагировать  на странные обстоятельства самостоятельно, было как-то совершенно непривычно.
     Забравшись вместе с грязными кроссовками на кресло, единственно казавшееся Тоне более ни менее знакомым из всей обстановки комнаты, Петя подпричесал несколько немытой пятерней и без того довольно засаленные волосы, и произнес, подперев другой рукой подбородок:
     - Ладно, ты мне вот что скажи: дура эта настроение мне перепортила. Ты сама посуди: дура или нет? Вчера на улице увидела меня с двумя малолетками, и заявляет, что я к ним приставал. А я им дорогу объяснял до Арбата. Чего бы я стал к ним клеиться? Да за них дадут больше, чем она весит со всем своим скарбом. Меня везде принимают за кобеля, мои голубые глаза выдают, что ли?
     Эта фраза была произнесена с большим чувством, но шок, от Петиной внешности, стиля речи, и поведения был намного больше, а потому, Тоня просто начала заикаться: 
     - Я, Петя, ты меня, пожалуйста, извини, я ничего не понимаю. Ни что ты говоришь, ни о чём.
     - Чего ты не понимаешь? Швабра эта конченная, Дашкина мать, на меня наезжает: перевоспитывать меня решила, - Петя уже опять стоял на ногах, начав листать альбом для фотографий, внимательно их рассматривая, и явно потешаясь над каждой второй.
     - Как ты смеешь так о моей матери говорить? Вон пошёл отсюда. И не приходи, пока не извинишься! – такое пренебрежение Тоня перенести не могла, поэтому, найдя, наконец, в себе силы, а также официальный повод за все предыдущие Петины издевательства, она швырнула в него тапком, одновременно поразившись своим плохим манерам в этом новом странном месте.    
     - Ну, ты дурнее красного автобуса. Я же не о твоей матери говорю, а о Дашкиной, бананы из ушей вынь, - увернулся Петя, подойдя к двери, через которую заходил. И как ни в чем не бывало,  сделал Тоне прощальный привет ручкой, - Ладно, все. Твои идут, пока! – А когда Тоня отвернулась, закончил данный жест уже Коле, помахав большим пальцем у своего виска в плане Тониного помешательства, и тут же скрылся. 
     - Ну, и зачем ты ему дверь открыла? Надо будет её шкафом заставить, – вошедший Коля явно не обрадовался, увидев Петю, что говорило о не самых  лучших отношениях между ними. И тут же, открыв дверь, он пропустил внутрь Василия Васильевича с подносом, - Так я тебе свидетеля добыл, приветствуй!
     Василий Васильевич, все такой же, правда, может быть несколько небритый, суток этак двое, одетый почему-то в вылинявшие кальсоны вместо любимых тренировочных, и прямо таки скажем дырявую майку, двинулся к дочери. Увидев папу, Тоня кинулась к нему с вопросом объяснить, что тут происходит. Но папин растерянный вид в ответ, его немного трясущиеся руки. Фу, кошмар, у папы никогда в жизни ничего не тряслось, он всегда был кремнем и образцом – тьфу, тьфу, тьфу отличного здоровья. У Тони от страха перехватило дыхание. Это не …нет, это, конечно, он, папулечка ее родной, Василий Васильевич, но почему он тут такой странный?  Все ее родные, вроде, здесь, но они  - не те. И дело не в том, где они сейчас живут, а в том, кто они теперь. И дело даже не в кардинально изменившейся в худшую сторону внешности, а в их характерах. Это она сказала? Господи! 
     Они обнялись и поцеловались, и, почувствовав себя уверенней, Тоня тут же решила заняться папиным гардеробом, чтобы хотя бы с чего-нибудь начать. Но, не успела, потому что Василий Васильевич брякнул:
     - Тонечка, доченька, как я по тебе соскучился! Какая ты у меня большая, красивая! А, Колька, повезло тебе!
     - Пап, мы что, с тобой давно не виделись?
     - Как давно? Шутница, моя! Вчера вечером только расстались.
     - Папа, пожалуйста, объясни мне этот маразм: то ли со мной, то ли тут что-то не всё в порядке, - решилась, наконец, Тоня на основной вопрос в данной местности, пытаясь все-таки найти виновных в том положении, в котором оказалась.
     Немного вздрогнув, бывший токарь Василий Васильевич снова в недоумении застыл, втянув плечи и растерянно озираясь на Колю, не зная, что отвечать. Тоне было больно видеть здесь папу таким робким, немногословным, и, как выяснилось позже, прежде сильно пьющим. Фактом, заставившим ее отца навсегда бросить эту, такую необременительную для собственного понимания привычку, было знакомство с новой, недавно переехавшей соседкой, Ольгой Ивановной, учительницей русского и литературы, ветерана труда, и просто замечательной женщиной. Впрочем, Тоня не сомневалась, что ее родители любили бы друг друга везде, где бы ни находились. Хоть в совокупности, весь вариант этой ситуации казался более упрощенным и непритязательным для всех его участников.
     Тут общий разговор прервался при появлении со стороны лоджии заплаканной Валентины. И Тоня тут же потянулась теперь уже к ней в надежде на новую информацию и дальнейшие объяснения, краем глаза увидев, как ее отец что-то скороговоркой зашептал Коле на ухо. А Валентина настойчиво дергала Тоню за собой.
     - Выйди на минуточку, Тонь. Мне нужно срочно с тобой посоветоваться, начала причитать Валя, -  Я просто не представляю, как делать дальше.
     Они вышли на лоджию, где из сбивчивого Валиного рассказа выяснялось, что она безумно уважает Валеру, и можно сказать – боготворит, что очень Тоню порадовало. Что  целыми днями ловит его слова, что казалось Тоне просто-таки невероятным. И что самое интересное, но в этом мире, месте и т. д., почему-то этому поганцу, пояснений какому не требовалось, этого было мало, хотя она, Валентина, готова за него жизнь положить. И что было явным перебором, Валентина дальше не знала, как теперь жить, раз он ее совсем не ценит.
     - Неужели сыном, наконец, занялась?  Какая ты молодец!
     - Откуда сыну взяться? Я о Валерочке! Ты что-то сегодня совсем!
     - И я о нём же, или что-то не так?
     Валино лицо так явно вознегодовало от Тониной непроходимой непонятливости, что Тоне самой стало неудобно, и она замолчала, вглядываясь в свою такую прежде родную коллегу. Строгий вид, преуспевающей чиновницы, модные очки, и дорогая одежда, прежде никогда не использовавшаяся ею в качестве внешнего воздействия на окружающих,  смотрелись настолько непривычно, особенно в сочетании со смыслом произносимых Валентиной слов, что Тоня поспешила отвернуться, чтобы скрыть недоумение и разглядеть  окрестности.
     Само здание, в центре которого, выйдя на улицу, стояла Тоня, было четырехугольной формы. Собственно квартиры располагались в нем по периметру, оставляя еще один пустой квадрат посредине для садика. Ряд открытых лоджий опоясывал здание на каждом этаже. И поскольку комнаты в каждой квартире были расположены последовательно с одной стороны, то, проходя по лоджии, можно было слышать и видеть все, что делалось как в каждой ближней комнате, так и напротив. Гениальный зодчий, соорудив такой проект, наверное, учитывал вечное и такое понятное стремление соседей знать друг о друге все.
     Тоня, вторично отметив в себе признаки плохого воспитания, позволившие ей не дослушать Валентину, очень удивилась, что так было проще и гораздо удобнее жить, а тем более, когда ничего было не ясно, и просто было не до Валиных проблем. Тем более, раз речь шла о Валерке, кем бы он тут ни был, те дни, когда глобальные катаклизмы не обращали на него своего внимания, были високосными. Провожая взглядом исчезновение Валентины в какой-то одной из соседних дверей, Тоня прислушалась к разговору в комнате:
     -  Цветы купил? Бабок дать?
     - Ох, Колян, дай, родимый. Когда ещё пенсия будет. Потом всё верну.
     - Да, ладно тебе. Если не пропьёшь, а на благое дело. Не отдавай.    
     Василий Васильевич и Коля все еще разговаривали, и Тоня решила это использовать. В окнах кругом бурлила жизнь, наполняя энергией прежде незадействованные клетки Тониного сознания. Тот факт, что в этом месте, мире, и т. д. она сейчас встретит того Данюшу, которого видят все, сразу же выпрямил Тонину осанку, и вновь показал лазоревые дали. Еще плохо ориентируясь в новой обстановке, но, желая как можно скорее найти их всех: Даниила, маму и сестру, она пошла настолько быстро, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, но и не показаться кому-то чересчур назойливой. И продвигаясь дальше вперед по лоджии, она, наконец,  услышала Дашин голос:
     - Мать, когда ты, наконец, поймёшь, что твои идеалы не дают материальной отдачи? А жить всю жизнь так, как ты: с идеалами, но на мели, я не собираюсь, - содержание и манера разговора, столь несвойственные ее любимой «старшей» заставили Тоню резко замедлиться, чтобы потом, медленно двигая голову к дверному проему, заглянуть внутрь.   
      Сразу осознать, что все родные и знакомые вдруг так единодушно спятили, было просто невозможно. Вывод о собственной, как бы это так помягче выразиться, тотальной невменяемости тоже не работал. Поэтому потерявшей дар речи Тоне нужно было поверить в то единственное, что оставалось, но вот вообще никак  верить не хотелось. А именно, что она действительно смогла, наконец, придумать этот мир №2, в котором прежде продиктованные ее фантазией желания, стали такой неприятной реальностью. Хотя Тоню тут же накрыло осознанием того, что больше ей все-таки повезло, чем наоборот. Раз получалось, каким-то непостижимым образом в этом мире начать все сначала, с Данюшей. Раз он был жив, жив,  ЖИВ. Одинокие бессонные ночи, слезы и приступы отчаяния, опустошенность и полная потеря смысла от тоски и невозможности забыть и отпустить. С дорогими и любимыми людьми рядом. Пусть и странные они здесь немного, ну, или даже как - то чересчур, пусть и место какое-то специфическое, и не очень понятно, чем ей тут теперь заниматься, или она уже…, ведь занимается же чем-то? И дети у нее, Тони, тут есть. Господи! У нее есть свои дети, вот ведь фантастика какая! И пусть не с Данюшей ее любимым, а с Колей. Тут еще бы надо очень хорошо подумать, как с этим быть, Но детей-то она любит, очень. Не работала бы иначе в начальной школе с обожанием и нетерпением стремясь туда каждый день, чтобы это вот, ну про разумное, доброе вечное нести, это понятно, это само собой, но просто потому, что там она была среди своих. Чувствовала себя, как бы на одном уровне.

                IV
        В молодости, упиваясь битвой и победами, он жил этим бешеным ощущением мощи, ярости и натиска. Все представлялось возможным и становилось достижимым. Закон Войны и Силы продвигал своего ставленника вперед быстро, бесцеремонно и жестко. А он никогда и не спорил, ведь их желания совпадали. И все равно свою реальность он творил сам, заставляя обстоятельства отступать перед непреклонным натиском великолепного ума и непреклонной воли.

                IV

     Заглянув, Тоня оказалась не готова к столь огромных размеров коммунальной кухне, вмещающей в себя: три плиты, четыре кухонных стола с навесными шкафчиками и две раковины. У одной из плит вполоборота к окну стояла Ольга Ивановна, и с удрученным видом что-то старательно помешивала в кипящей кастрюле. На ней, дома всегда такой модной и элегантной, был надет немыслимой расцветки халат, который, как сам факт его существования, насколько Тоня это помнила, Ольга Ивановна всячески отрицала. Седые волосы, дома всегда красиво уложенные и, конечно, подкрашенные, здесь были собраны в пучок, и старили Ольгу Ивановну вместе с халатом лет на 10. Тоне захотелось тут же кинуться маме навстречу, но…тут она увидела своего ненаглядного Данюшу и снова замерла.
     А на ее, Тонином законном месте: на Данииловых коленях, сидела ее сестра Даша, и очень игриво гладила Даню по голове. Располневшая, неухоженная бабища среднего возраста, в странном, цветастом, жутко обтягивавшем каждую жиринку на ее теле платье; рыжие, ярко крашенные волосы с светлыми отросшими корнями, смотревшимися , как начало седины. Или, может, не такая уж неухоженная, но не одуванчик точно. Ну, а как еще можно было назвать ЭТО, то, что Тоня видела на месте своей сестры. Да и как она смеет? Флиртовать с ЕЕ Даней? Кстати о нем, а это точно был он? Бегающий взгляд и волосы до плеч вместо аккуратной молодежной прически, серый затертый костюм с несвежей рубашкой без галстука, рыжие носки. Бр-р-р, что-то как-то оторопь брала.
     Оба сидели спиной к двери на лоджию, и были вплотную заняты друг другом. В  виду обязательной повинности, как то - приготовление ужина, сильно смущающаяся Ольга Ивановна, не могла оставить своего поста у плиты. Она даже пыталась что-то говорить, но, похоже, сильно проигрывала:
     - А, что же суд божий? За всё надо платить. Нельзя оставлять неоплаченные долги, пусть даже в ущерб себе.
     Не глядя на мать, Даша громко рассмеялась, рисуясь перед Даней, и кокетливо поправляя сползающую бретельку платья, при этом еще больше открывая плечо.
      - Ольга Ивановна, вы же не глупая женщина, но иногда такое говорите, на… - Даниил попытался залезть Даше под платье, и у него превосходно получился этот годами отработанный маневр.
     -  Ребятки, милые, хоть бы меня постеснялись. Это же неприлично, - Ольга Ивановна хотела повернуться к дочери спиной, но из-за определенного расположения плиты, не очень чтобы преуспела.
     - Мам, ну, что ты нового можешь увидеть? – Даша ласково шлепнула Даню по руке, и, пристально глядя ему в глаза, продолжила: - Ладно, мы не будем.
      - Оставили бы мне какие-то иллюзии, вы знакомы-то всего ничего.
      - Какие тут иллюзии, это обыкновенный секс. Конечно, мам, ты у нас воспитана на Тургеневе, - Даша как-то странно поёрзала и вздохнула, продолжая смотреть на Даню, - Там полстраницы она на него смотрит, ещё пол – он на неё, две – вздыхают оба, а на оставшихся страницах почему-то разъезжаются. Ты, - бросила через плечо родная дочь матери, - так и построила свою жизнь: одинокая, покинутая, но по Тургеневу.
     Тонино сердце разрывалось на составные части при виде такого беспредела в тутошних отношениях, особенно при таком странном внешнем виде всех участвующих. По голове, или об нее, как будто стучали барабаном, а ноги превратились в две подставки для цветов: без посторонней помощи не сдвинешь. Правда, шея еще успела обеспечить отъезд назад, когда Даниил резко встал, успев придержать, пусть и  в последний момент, чуть не упавшую на пол Дашу:
     - Жизнь и идеалы, на… не близнецы братья, - коряво вставил Даниил, показав Даше какой-то ей только понятный жест, и стремительно вышел через  противоположную дверь.
     А дальше Тоня услышала, как в приказном порядке Даша уговаривала Ольгу Ивановну не торопиться с возвращением в комнату, поскольку Дане требовалось отдохнуть с дежурства. Затем последовал совет, что если Ольга Ивановна и сама не прочь прилечь, закончив с ужином, то сделать это можно у ее ухажера, Василия Васильевича в комнате. Ну, а самое лучшее, что она, Ольга Ивановна может придумать в этой ситуации, если действительно любит свою дочь Дашу, так это переехать к нему насовсем, забрав с собой и внука Никитку, Дашиного сына.
     Метафорическая глыба, упавшая Тоне на голову, при взгляде на идиллию «Даниил + Даша = любовь», начисто заблокировала как сам думающий орган, так и все остальные вместе взятые. Нет, теперь было абсолютно ясно, что если она сама придумала это место, мир №2, в котором она теперь находилась вместе с настоящим, «потрогать можно» Даниилом, то сделано это было неудачно, и весь проект оказался полным провалом, напоминая судорожные метания бабочки по ошибке приземлившейся на навозную кучу. А уж представив Данин отдых в Дашиной комнате, Тоня уже не знала, как и войти на кухню, хотя и слышала, что Ольга Ивановна там разговаривала сама с собой:
     - Чувств нет, одна работа ума. Накопители, но мне их жалко. Я в полной нищете, но мне их жалко. Одно непонятно, как можно быть такой холодной к собственному ребёнку. Я её так любила. Может, в этой моей любви её эгоизм и заключается?
     Окончательно упавшая духом Тоня, видела себя принцессой едущей на коронацию, а попавшую на собственную казнь. С этим надо было что-то делать. Тогда она  вспомнила упражнение «палочка выручалочка для улучшения настроения», и попыталась растянуть губы насильно, послав мозговые импульсы двигаться в обратном направлении, то есть если не к прекрасному, то хотя бы к сносному самоощущению. Но оттеснив ненадолго эмоции, в выводах всего лишь обозначилось, что если дома она, Тоня, была цветком, а Даня  ее солнышком, то благоприятной средой для существования были близкие, родные  люди. Их всех прежних катастрофически не хватало. И, представив себя кустом распускающихся флоксов с вырванными из плодородной почвы корнями под палящим солнцем, Тоня заплакала, ощущая, что дальнейшее цветение оказалось недостижимым.    
     А на кухне только что вошедший и безумно смущающийся Василий Васильевич, преподносил Ольге Ивановне три ярко красные розы.
     - Красивые. Очень. Ой, я руку уколола. Мне так давно никто не дарил роз…Больно немножко, - похоже, Ольга Ивановна нервничала не меньше. Тоне было странно видеть, как ее отец ухаживает за ее же матерью.
     - Это я виноват. Что мне сделать? Как вам помочь? Может вызвать «скорую»? – Василий Николаевич в испуге засуетился, недоверчиво вглядываясь в счастливое лицо Ольги Ивановны, - Почему вы смеётесь?
     - Нет, нет! Какая «скорая»? Для такой раны достаточно пластыря. Какой пластырь, мудрая я змея. Всё уже прошло само собой. Вот, всё! Видите?
     Конечно, Василий Николаевич видел, и тут же решил, что у Ольги Ивановны был такой замечательный характер, потому что она ничего не усложняла. У нее всё как-то так  само собой из чего-то вытекало и куда-то сливалось. Сравнение с жидкостями, видимо, помогало ему легче адаптировать свои новые чувства к более понятным ощущениям. Ему хотелось знать об Ольге Ивановне больше того, что знали соседи, ведь они были так похожи, каждый имея по дочери:
      - Даше всегда всё было дозволено, а моя жизнь состояла из сплошных ограничений. Я сама это сделала. Вот она и шла в обратную сторону, чтобы не быть на меня похожей.
     - А я Тонькой так мало занимался, сейчас стыдно даже вспомнить. Как развёлся, работа всегда была на первом месте. А ведь вы, как женщина понимаете, в первую очередь нужно было дочерью заниматься, раз не смог удержать жену. Потом запил. - Василий Васильевич замолчал, вспоминая, как откладывал неразрешимые проблемы в граненый стакан, с разложенными рядом на газете огурцом, и куском черного хлеба. И теперь, застрявшая где-то в мозжечке мысль о существовании кристально понятного мира, автоматически появлялась просто при взгляде на стеклянные предметы, даже не обязательно стопочки, и это уже радовало, а… возникшее вдруг напряжение в мозговых клетках и конечностях тут же отпускало.
     - Тонечка у вас молодец! И муж у нее какой! А моя Дашка 4 раза делала попытки быть счастливой, и каждого пыталась перестроить под себя.
     - Как же вы настрадались! Но я никому не дам вас в обиду!
     Смущаясь и негромко покашливая, Василий Николаевич потихонечку вместе со стулом передвигался к грустной Ольге Ивановне.
     - Да, весь этот калейдоскоп мужей на моих глазах. А дело-то не в них! Но с этим такого не выйдет: он себя уже так поставил.
     А  затаившаяся на лоджии Тоня, стоя в окружении освещенных окон, вдруг впервые за два года поняла, что у каждого из них своя история,  конец которой зависел от героя, если он или она находили силы сопротивляться. И, наверное, неправильно было замыкаться на своем горе, оставляя настоящую реальность где-то далеко позади себя. И, конечно же, ее родители, должны были все-таки что-то прояснить. И вдвоем сказать, что за ерунда здесь твориться, и все такие странные. Где поддержка и любовь, которую Тоня всегда считала само собой разумеющейся?
     Но потом события начали развиваться с такой скоростью, что на умозаключения и выводы времени не было, потому что на кухню вбежали кричащие друг на друга Валера и Валентина. И это тоже были не те Валера и Валентина, о которых Тоня меньше всего тут вспоминала. И если Валентину она уже видела, то Валера, этот раньше забитый и неуверенный в себе подросток, теперь был модно одетым молодым человеком, сверкавшим зелеными прядями в желтоватых волосах. Причем толстые подошвы брендовых ботинок, неудержимо несли кричащего Валеру за спину Василию Васильевичу.
     Валера здесь был круглым сиротой, оставшийся без попечения родителей и выросший в детском доме, и по достижении 18 лет должен был получить от государства квартиру. Но, будучи абсолютно лишенным каких-либо представлений о жизни, что сильно отягощалось его глубоко творческой натурой, Валера писал стихи, то чиновница из социальной опеки Валентина, легко смогла уговорить его подождать, когда ей удастся выбить для Валеры квартиру получше, а пока пожить в комнате коммунальной квартиры, которую она ему предоставит. Подписав, не глядя, какие-то документы, Валера стал обладателем этой самой комнаты вместо полноценной однокомнатной квартиры, о чем как-то и не очень догадывался. И тут…, Валентина прочитала Валерино стихотворение, и почему-то, как ни странно, ей стало… стыдно. Наверное, потому что вполне возможный будущий светоч российской поэзии теперь по ее прихоти был  обречен творить свои шедевры в маленькой, унылой комнатёнке коммунальной квартиры. А потомки, когда данная история станет достоянием широких масс, обязательно узнают благодаря кому их талантливое светило много лет прозябало в столь плачевном месте, и спасибо ей не скажут. 
     Но поскольку оставшиеся от покупки комнаты государственные Валерины деньги Валентина уже перечислила в счет погашения своей ипотеки, а переиграть данную ситуацию было невозможно, то Валера продолжал жить в комнате в коммуналке, не имея пока возможности из нее съехать.
     Зато теперь одинокая, без мужа и детей, Валентина, чтобы искупить, загладить и т.п. регулярно приходила к Валере после работы, убедив себя,  что тоже помогает творческому процессу. Она усердно  жарила, варила и пекла, стирала и убирала. И в глубине души уже примеривала на себя лавры, Валериной …музы, о чем он, конечно, как и о причине такой назойливости не догадывался.
     - Вы меня, наконец, оставите в покое или нет? Я в туалет могу один сходить или под конвоем?
     Разворачивалось, казавшееся достаточно привычным для тутошних обитателей представление. Заламывающая руки Валечка, пропахав мимо опавшей на пол Тониной челюсти, голосила:
     - Теперь ты издеваться надо мной будешь. Людей бы постыдился, на тебя смотрят.
     - А чего я должен стесняться? Что мне некуда от вас деться? И ни минуты не могу побыть один?
     -  Опомнись, что ты говоришь? Не слушайте его, в его словах нет ни доли истины. Сплошная мистификация.
     - Да будет вам известно, это и называется вдохновение: ты вроде здесь и тебя нет. Действительность плывёт, раздваиваясь, а она…, - тутошний не от мира сего Валера, которому на самом деле было все равно, где творить свои шедевры, лишь бы была такая возможность, все еще из-за спины очень неловко чувствовавшего себя Василия  Васильевича, трагически указывал на Валентину, - она всё время вторгается в этот мой мир.
     На этих словах, Василий Николаевич, резко извернувшись, отодвинулся вплотную к Ольге Ивановне,  шепча, - Оленька, честное слово, я ничего сегодня не пил. Эти галлюцинации, они - не мои!
     И кинувшийся с неотложным намерением вцепиться в Валентину Валера, уже вовсю её тряс, когда та, начала цитировать:
     - Отказ – всегда отказ, он ранит больно…
     - Наивные надежды разрушая,
     - Чтобы развеяться, покой вновь обретая,
     - Себе иллюзии мы создаём невольно.   
     А вошедший Петр,  сдвигая с прохода застывшую в ужасе Тоню, неодобрительно качал головой, открывая бутылку зубами, - Убиваться-то так зачем? Тебе в лицо плюнули, обратно плюнь.
      Отмершая и не до конца проникнувшаяся данными сложными взаимоотношениями, Тоня  решительно кинулась разнимать Валеру и, со счастливой улыбкой на лице, потрясываемую Валерой, Валентину.
     - Это вы на полном серьёзе? Валерка, отойди от матери, ты что, в самом деле?
     - Ну, Тонька, ну ты и стерва, «матери»! На себя посмотри! Валерочка, Валерочка! - Опошливать вслух свое гордо несомое звание «музы» было недопустимо, и Валентина лишь гордо поднимала подбородок, давая всем возможность и так догадаться, кого они видят перед собой.
     - Так её, мочи мочалку. К тебе задом, ты - три раза задом, - Петр удовлетворенно продолжал опорожнять бутылку пива.  К бессмертному высказыванию Козьмы Пруткова о том, что можно бесконечно смотреть на то, «как горит огонь, течет вода и работают другие люди», Петя  добавил бы и «то, как ссорятся соседи по квартире». А поскольку каждое шоу-скандал Валентины с Валерой бодрило не хуже любой театральной/кино постановки, то Петр однажды поймал себя на мысли, что необходимо было срочно организовать тотализатор, понуждая остальных соседей делать ставки на то, как скоро в этом сумасшедшем доме кто-то кого-то пристукнет, и каким образом это будет?
     - Ты обретёшь покой, когда его разлюбишь.
     - Надеясь, тщетно, правда, что ещё полюбишь,
     - Ты подлость сделаешь ему, его любя,               
     - Ты победишь весь мир, если предашь себя.   
      Валера, по-прежнему крепко держа Валентину за плечи, уже торжественно цитировал свои стихи Валентине,  в рифму раскачивая её из стороны в сторону. А та, в жизни никогда никого не любившая прожженная стерва и карьеристка, позволяла теперь своему подопечному, как она окрестила Валеру, все, искренне считая, что когда-то ее роль в его жизнь будет обязательно оценена биографами и благодарными потомками.  А квартира, а что квартира, здесь, ведь тоже пока неплохо, а потом, когда Валера станет известным, будет столько квартир, всех и не перечесть.      
     Звук стекла о пластмассу от брошенной Петром в мусорный бак пустой бутылки вернул Тоню к реальностям данного мира, -  Господи, я опять забыла, что у вас тут всё… не как у людей.
     Разочарованный Петр, проигнорировал Тоню с открывалкой, доставая вторую бутылку пива, и опять открывая ее зубами.- Да, не получилось оторваться, а зря. Я мог бы помочь. Не люблю, когда на чувствах играют.
     Валера выпустил Валентину, что-то шепча ей на ухо, та смущенно захихикала, -  Восхитительно!  Ты - просто гений! Почитай мне ещё, и оба направились к двери.
     -  Мы, наверное, тоже пойдём, - Василий Васильевич не отводил восторженного взгляда от Ольги Ивановны. 
     -Теперь так просто и не встанешь, спина болит, мочи нет: вся на нервах. Вот они, педагогические ошибки, боком мне выходят, - поддерживаемая Василием Николаевичем. Ольга Ивановна кряхтя встала.
     Тоня, выйдя из оцепенения, вскочила, и взяла Ольгу Ивановну под руку с другой стороны, - Мам, иди скорее ложись, разве можно себя доводить до такого состояния? Пап, ты её проводишь или помочь?
     Ольга Ивановна недоуменно остановилась, покачала головой, посмотрела на Тоню, в глазах стояли слезы, - Золотая девочка, уже мамой меня называет. А моя - то, «Гризеточка с Монмартра», одни поцелуйчики и ничегонеделание. А я и не борюсь, сил уж нет, - решившись, она  крепко взяла Василия Николаевича под руку, -  Ох, Васенька, Бог мне вас послал. А, если бы вам не здесь комнаты дали? Страшно подумать.
     История, приключившаяся с их семьей, была совсем неромантичной, и годилась не для рассказов соседям, друзьям и родственникам, а исключительно госслужащим, ответственным за произошедшее безобразие. Но вечно занятая на работе Даша, думала по-другому. Вернее, просто не думала, полностью переложив заботы на мать. Потому что, пару лет как протекающая крыша прямо над их с матерью квартирой  на последнем этаже, привела к тому, что деревянные балки, формирующие потолочное перекрытие одной из комнат, не выдержали надругательств стихии, и как-то очень быстро сгнили. Настоятельно требовавший капитального ремонта дом, был покрашен, а, уступившие робким пожеланиям Даши,  комиссия, поручила строителям укрепить потолок двумя опорами, бодро державшими металлический щит под провалившимися балками. То, что жить в данной комнате стало совсем страшновато, почему-то волновало только проживающих в квартире женщин.
     Но, к сожалению, так сложилось, что бойкая со своими подопечными бабушками и дедушками, с мужчинами, с матерью и на улице, соц. работница Даша резко теряла дар речи, когда речь шла о самой себе. В конце концов, проявившая не свойственную ей твердость, Ольга Ивановна, вместе с Дашей, внуком и программой расселения аварийного жилого фонда, не только оказались в одной из государственных комнат этой квартиры, но даже с обещаниями, не очень, чтобы краткосрочных перспектив на новую квартиру. 
      - Тонечка, я у себя, если что-то нужно.
И как только Ольга Ивановна и Василий Николаевич вышли, голодный Петя кинулся наливать себя только что сваренного Ольгой Ивановной борща.
     - Вчера приколы те же были: Валька со своим зацепилась, чуть ли не махач был. Как две змеи. И, прикинь, Валерка ее, как швырнёт, она, правда, не полетела. Но, кто видел, поразился. Я вылазию, сонная репа, они – шлык, увидели и заткнулись.
     Иногда поглядывая на Тоню, Петр очень быстро ел, справедливо опасаясь, что борщ у него могут и изъять, а доедая, наконец, чуть замедлился.
     - Она просто озабоченная какая-то. Чё с ней мучиться? Возьми кирпич, да кинь ей в голову. Целее будет, - и, не обращая больше внимания на Тоню, с двойным энтузиазмом взялся за  вторую тарелку борща.
     А Тоня, глядя на активно жующего Петю, еле сдерживала слезы. Это равнодушие к ней окружающих, теперь еда ему и то была привлекательнее разговоров, это было несправедливо, нечестно. Потому что, как это, она, такая вся из себя хорошая и правильная должна была теперь мучиться в этом мире с людьми, которым собственно особенно и не нужна? Ну, то есть, вроде, все свои, родные, но совсем и чужие одновременно. И мама не ее, и любит только эту стервозную Дашку, а папа теперь больше на маму обращает внимание, так как период у них такой романтический. Хорошо хоть Петька и не пристает с нотациями, но вообще какой-то непонятный элемент. А Николай, ну, так кто-то же должен хоть как-то компенсировать этот местный дисбаланс в отношениях, если больше и некому, или все-таки Даниил все сможет исправит?      
                V
    Теперь, став старше и мудрее, он ощущал свои желания так же весомо, как если бы держал их в руке, вроде рукояти меча. Но теперь он не знал, чего хочет, потому что всего было в избытке. И нужна была великая цель, безудержный порыв, нужен был смысл, вновь ставшей такой уязвимой жизни. Нет, конечно, хотеть, хотелось, но мелкие прихоти, нелепые пари, неоправданный риск  только угнетали своей незначительностью и подчеркивали его растерянность. Для него отдаться покою означало поражение.
     То, чем изо дня в день жили окружающие, казалось неинтересным и легко достижимым. То, что могли все, было или недостойным занятием или заурядным делом. Поэтому семейная жизнь отпугивала своей простотой и предсказуемостью.    
     А в любовь он не верил, так как даже мысли не допускал о единении со своей половиной. Да, и где теперь такую найдешь? Помня ту, ее, единственную…И ту дикую любовь или страсть, что-то совершенно неприличное, по степени воздействия на ощущения и поведение. Когда все кричит, взрываясь, в болезненных отступлениях разума. И когда, чтобы жить, справляясь с неизбежною памятью тела, надо просить забвения.

                V

     Хорошо или плохо желание, претворенное в жизнь? Воображаемая картинка, получившая шанс стать реальной. Проигрываемая в голове пару часов или десяток минут, а затем ставшая воспоминанием. Подарившая незабываемые ощущения и теперь ждущая права на реальную жизнь. Настойчивая необходимость стать настоящей, а не мысленной подделкой, когда совсем необязательно это видеть, ощущать и пробовать наяву: если все равно свои органы чувств можно обмануть. Ну, или ввести в заблуждение. А теперь всё здесь, наяву: радует, волнует и мотивирует. Заставляет снова бороться за свое счастье, или … просто двигаться дальше, для начала открыв эту дверь, чтобы войти и…встретить Даниила лицом к лицу. Звучит так выспренно, но…если так страшно, что все трясется, по-другому лучше не скажешь. И сегодня, когда Василий Васильевич, и Ольга Ивановна отнесли заявление в ЗАГС, и решено было это событие отпраздновать, самый подходящий момент, вроде, настал. И надо пойти помогать Даше накрывать и подавать на стол те, чудеса, которые создавала на кухне Ольга Ивановна.
     Даша, которая настойчиво уговорила всех заинтересованных лиц отпраздновать все днем, уже вечером заботливо планировала переселить маму с внуком в комнату будущего мужа. Потому что то, что для Василия Васильевича и его семьи, было своего рода головной болью и нескладывающимся пазлом, а именно, их две комнаты на пожизненно обреченные оставаться в составе общей коммунальной квартиры, для Дашиной семьи  явилось Божьим благословением. Раз две муниципальные  комнаты в этой коммуналке стопорили процесс ее полного размена уже на начальном этапе, то возможность отселения Ольги Ивановны вместе с сыном к Василию Васильевичу рисовало Даше лучезарные перспективы их совместной жизни с Даниилом.
     Вошедшая в маленькую, чистенькую и довольно скромно обставленную комнату Тоня, застала зевающего в кресле Даниила и счастливую Дашу, суетящуюся вокруг него больше, чем вокруг праздничного стола. Доверившись закону обнуления о том, что серому веществу надо давать время периодически перезагружаться, Тоня попыталась представить, что ее здесь нет, пробуя отключить трепещущее сознание. И… бинго,  первые пять минут у нее это очень даже неплохо получалось.
     - Девочки, на… и не лень вам? Стоило так гоношиться из-за фигни? Тоже мне событие. Может, ещё передумают, на…
     - Типун, тебе на язык. Ты радоваться должен: мама сюда к нему переедет, а ты ко мне, окончательно.
     Знала бы Даша, что Даниил, который в этом мире руководился стройной теорией одного психиатра о том, что «если не обмануть женщину ради секса и отношений, это сделает кто-то другой», на этот раз в качестве цели обозначил себе не Дашу. Собственно и она-то ему понадобилась, чтобы поближе подобраться к Тоне, представлявшей для него интерес именно тем, что казалась труднодоступной для освоения. Ведь он любил сложные задачи и, увидев тут на днях Тоню, выбрал ее себе в качестве утешительного приза.
      А еще Даниил любил деньги, ну, да кто же их не любит? Пусть тот, кто не…, «первым бросит в него камень», но что-то до сих пор таких не находилось. Да и ловил он нереальный кайф, их зарабатывая. С детства, лет эдак с 16-ти, как работать пошел, разнося газеты. А потом, когда в институт поступил, подрабатывая летом в кафе. А когда его выперли за прогулы и неуспеваемость, так Даниил и не сильно расстроился. Многие вон богатейшие люди планеты ничего не оканчивали, и значит, и ему не надо было, чтобы шмотки из Китая возить, чем он хуже этого Джека Ма?
     Продолжая зевать и лениво осматриваться, Даниил украдкой оценивал Тоню, но как только девочки поворачивались к нему, он опять усиленно читал сообщения и с кем-то переписывался, не выпуская телефон из рук.
      - Насчёт «окончательно», я не знаю. Мой яйцеглист, на… начал заикаться: в садике напугали. Бывшая просит, пока ему не станет лучше, у неё иногда появиться.
    - Ещё чего! Это она специально так говорит, чтобы тебя вернуть. Для этого, чего только не выдумывают.
     - Мне самому, на… не хочется.
     Даша поцеловала Данила, и тот, посадив ее на колени, показал Даше непристойный жест, отчего та сдавленно хихикнула, а Тоня вздрогнула, словно очнувшись и еле сдерживаясь. То, что происходило рядом никак не походило на так предвкушаемый ею тут райский мир с Данечкой.
     - Так, товарищи, если у вас нетерплячка, не обязательно это шоу на моих глазах устраивать. Такое впечатление, что вы месяц не виделись.
      - Он же на дежурстве был, я соскучилась, - вовсю кокетничая с Даниилом, с издевкой поглядывала  на Тоню Даша, - А ты у нас монахиня. Даже не знаешь, откуда дети берутся.
     Почему-то при виде Тони, Даша, из неуверенной в себе, не очень умной, но довольно милой и работящей девушки, соц. работника - передовика,  превращалась в склочную и пропитанную ядом поколений неудачниц Эринию, богиню мести и ненависти.
     - Я так понимаю, что вы меня сейчас просвещать будете. Ну, что, я готова. Можете начинать, и Тоня, бросившая в сердцах фартук, в порыве негодования приземлилась рядом на второе кресло.
     - Ты с этой улыбкой будешь мужу своему глазки строить. Как он тебя терпит столько лет?
    Но Даниил, чьи моральные терзания, давно не входили в сферу собственных интересов, уже широко улыбался Тоне, которая не могла от него оторвать глаз.
     - А, может, тебе тоже хочется, на…? Так я и тебя могу охватить, я не жадный, - и, хохотнув, вспомнил о Даше, - Может, поделимся с коллективом?
     В ярости вскочившая с колен Даниила Даша, уже вовсю лупила его полотенцем, - Ну, ты дурак! Ну, ты сказал! Дурак, дурак! Всё настроение испортил. Тьфу! – и вдруг резко остановилась, заплакав, и выбежала из комнаты. Тоня растерянно смотрела на них  обоих,
     - Иди, иди её целуй, любвеобильный ты мой!
     - Даша! Ну, вот, на…! Уже сцены ревности, – тут же подобравшийся Даниил уже решал, тот ли это, наконец, самый момент действовать, когда до того молчавшая и красневшая Тоня, подошла ближе, доверчиво и трогательно прижимаясь к нему.
     - Дань, неужели это ты? Только не притворяйся, что ты меня раньше не знал, и ничего не помнишь.
     Один итальянский историк и экономист,  считавший, что «человек всегда недооценивает количество идиотов, которые его окружают», а «глупцы все время возникают в самых неожиданных местах в самое неподходящее время, чтобы разрушить ваши планы», сурово постучался в Данину голову. Такого облома, в виде неожиданно  вешающейся ему на шею Тоне, которую он собирался завоевывать долго, со вкусом, хотя бы день, два, он предвидеть никак не мог. А потому, пока его адреналин вырабатывал подходящую линию поведения, выдавал все, что говорилось, забалтывая Тоню.
    -  А я и не притворяюсь. Я здесь, потому что ты этого всегда хотела, но … здесь…я должен…быть с Дашей. А ты должна делать вид, что только недавно со мной познакомилась. Хотя, я по-прежнему с тобой.
     Тоня упоительно и со вкусом гладила, целовала и обнимала свою ставшую, наконец, осязаемой, драгоценность. А Даниил, все больше ошарашенный таким поведением неприступной, казалось, семейной крепости, под названием Антонина, почему-то вспомнил свой, года два назад очень популярный местами блогерский курс: «Возлюби себя так, как ближний себя любит». Название апеллировало ко второй заповеди Иисуса Христа, и предполагало удовлетворение своих нескончаемых жизненных потребностей. «Как избавить себя от долгов, а ближнего от головной боли? Как наполнить дом/кошелек  радостью/прибылью с помощью ближнего своего? Как достучаться до своего сердца прежде, чем это сделает твой ближний? И т.д. и т. п.
     На курсе, за очень приличные по всем меркам деньги, Даниил предлагал всевозможные, уникальные, а вообще-то где-то нарытые в Интернете, примитивные методики для улучшения своего благосостояния, самооценки и т.д.. Самое интересное, что продукт живенько и очень даже бодренько покупали. А Даниил в то время часто с удовольствием вспоминал, что «Бог дал мозги всем, но некоторые, похоже, даже не открывали инструкцию по эксплуатации».
      Заработав на тот момент нехилые - таки баблосы, но ожидая почему-то скорого возмездия со стороны этого самого ближнего, Даниил предпочел переехать в другую страну на год, другой, расширив пределы своей географии. Деньги, правда, в конце концов, закончились, а  его никто, вроде, бить не пытался, и пришлось вернуться на родину.  И вот теперь, работая кассиром в магазине, поближе к наличности, пусть и не своей, он коротал, в чьих-то объятьях, время в поисках подходящей идеи для следующего гениального плана.
     А тут такой облом в любовных утехах. Оказавшись легкодоступной истеричкой, Тоня тут же утратила в Даниных  глазах половину, если не всю привлекательность. Правда, и Тоня, не понимая холодность Даниила и его равнодушное спокойствие, наконец, почувствовала, что что-то не так, и отшатнулась,  заплакав и заводясь все больше.         
     - Предатель! Да ведь ты Дашку терпеть не мог. Врал, значит? Потому что раньше она не обращала на тебя внимания? Да? И ты мне изменяешь! Ну, разве не сволочь?
     - Ты издеваешься? Изменить можно только Родине. Женщине - нет, не надо путать, - Даниил, сориентировавшийся, наконец, что нефиг добру пропадать, если даром в руки плывет, все-таки притянул Тоню к себе, как-то очень жестко ее целуя.
     - Хватит. Пусти. И что это за бесконечные «на»? Как ты выражаешься?
     - Ты посмотри кругом:  действительность такова, что не ругаться невозможно. Но раз обстоятельства теперь такие, приходиться с этим мириться.
     Тоне еще больше съежилась, все отчетливее всхлипывая,  и тоже, наконец, понимая, что это – не он. Этот чужой парень не был ей никем и ужасно раздражал своим хамоватым поведением. Не найдя ни душевного всплеска эмоций, ни просто понимания, Даниил смотрелся для Тони теперь просто ряженым клоуном, волком в овечьей шкуре среди ее мечтательно разнежившихся овечек - фантазий. Она продолжала что-то автоматически говорить, сама уже не очень-то веря ни в одно слово.
     - Я тебя так любила, всю жизнь тебе была верна …
     А Даниилу становилось невыносимо скучно: случай был неизлечимый, и, достав из кармана телефон, наушники,  он подключил один в ухо, включая музыку и улыбаясь, - Ой, да ладно сочинять-то! Да, просто на тебя никто внимания не обращал.
     - Даня, и это ТЫ мне говоришь? – окончательно прошептала Тоня, навеки прощаясь со своей мечтой и горько поджимая губы.
     - Секи, кайф в том, чтобы завоевать женщину, на которую куча претендентов,            А к тебе я всегда буду возвращаться, что даст мне силы для новых побед, -
     Он хотел быстрее свалить от этой психованной с наименьшими потерями и одновременно был готов на все радости жизни даже в стрессовой обстановке.  От себя никуда не денешься, и привыкший к вниманию и незамутненному обожанию,  Даниил снова попытался обнять Тоню. А она, думая о крушении всех своих надежд, этого даже не заметила, и вяло подчинилась,  обнимая Даниила, как в последний раз.
     - Надо наслаждаться мгновениями. А Дашке нужны обязательства. Так что придумывай ещё что-нибудь, и..., - Даниил развел руки в стороны, декламируя, - я буду опять с тобой. 
     В комнату вошел Петр, недоуменно останавливаясь и качая головой, - О! Прикольно вы тут отрываетесь. Эй, Тоньк, ты не перепутала, где твой коханчик, а где общественный? Этот же Дашкин. А я думаю, почему она там выясняет, когда твой Колян вернётся.
     Тут, окончательно приняв для себя какое-то решение,  Тоня крепко поцеловала Даниила, который с торжествующей улыбкой посмотрел на Петра, а затем решительно от него отстранилась, и… все заговорили разом.
     - Тут пацаны на улице рассказывают, что я не одну позажимал. Не знаю, кто эти слухи распускает, найду, подвешу. Мне побоку, что говорят, но почему только обо мне? Если человек мне нравится, я – ей, обоюдное хотение
     - Иди, любовь свою ищи и объясняйся!
     - Уверена? Ну, как хочешь!   
     И Даниил с облегчением человека, выпущенного на волю из казённого учреждения, выскочил  из комнаты, помахав всем рукой. К этому моменту в личной жизни он уже успел развестись, и родить спиногрыза, к которому, сам себе удивляясь, был очень привязан, но никогда раньше не испытывал такого чувства выстраданной свободы, протискиваясь в коридор. Правда, тут же в голове засигналило название его нового будущего курса: «Как  избавиться от жены/любовницы, работы, долгов…, и обнулить свою жизнь». Сработает безотказно, если следовать его, Даниила принципам, которые он сейчас нароет в Интернете. И Даня почувствовал себя счастливым.
     А Петя, обидевшийся на Тоню за себя, Кольку и  весь род мужской, в очередной раз убедился, что все бабы – крысы, играющие на чувствах. А потому с негодованием налил себе рюмку и выпил залпом, - Ну, да, и  Дашка ему какие-то авансы давала, потому что все женщины мужское общение принимают за приставание, но для него, Пети, это все фигня, и неинтересно совсем. Потому  что сейчас смотреть ни на кого не хочется, раз девчонка, на которой он хотел жениться, в пьяной драке, разнимая дерущихся,  глупо погибла.  А недавно на рынке видел бомжа какого-то пропитого, отцом ее оказался. И конечно, время проходит – залечивает. И все равно, надоело всё, и ничего нового, а жизнь без этого…, и  он, Петя, хоть и школу прошёл выживания и на войне, и в тюрьме, а сейчас ребятам московским, помогает в делах разных, скоро домой собирается, подзаработав. Надоело все!, - И Петя смачно плюнул на пол, растерев содержимое и вздрогнув вместе с Тоней от резких криков.
     - Помогите, спасите, он с ума сошёл!
     - Ну, всё, пусть потом я буду бесплоден как старая смоковница, одиноко грустящая у пересохшего ручья…
     Вбежавшая Валентина, уворачиваясь от Валеры со скалкой, спряталась за Петра, но тот  так злобно на неё посмотрел с досады, что опять не организовал ставки, что Валентина ловко перескочила за спину к Тоне.
     - Валерочка! А моя забота о тебе, неомрачённая ни единым облачком на грозовом небе бытия?
     - Пусть мой талант отлетит, обидевшись, вслед утерянной музе…
     Валера, в детстве вдоволь наглотавшись всяческих безразличных указаний, и руководящих ц. у., на фоне абсолютно безразличного отношения к себе, уже перестал понимать, чего от него хочет эта престарелая с его зрения тетка, плодотворно мешавшая ему искать личное и профессиональное счастье в творческой среде. Кроме того, один профессиональный сайт только что выдвинул его стихи на престижную профессиональную премию, что явно диссонировало с Валентининой позицией  активно продвигающей Валеру на отсидку в четырех стенах под её опекой.
     - Раньше надо было думать!
     И размахивая кулаком и скалкой, Валера успел добежать до Валентины, которая, обогнув стол, опять остановилась за Петром, снова взявшимся за бутылку. Тот поперхнувшись, повернувшись к Валентине, и покрутил пальцем у виска.
     - С мочалкой, да ещё с такой психованной связываться… Нет, Валерик, ты не прав.
     - Всё. Без меня, пожалуйста. Вы что-то, братцы, зачастили.
     Тоня пошла к двери, когда вбежавшая Даша, которой Даниил казался ангелом, спустившимся, чтобы спасти ее от тяжелой рутины нелюбимой работы загородила Тоне выход из кухни, пропуская Николая вперед.
     - Объясни - ка своему мужу, что ты тут делала с моим Данечкой, тварь распоследняя!
     - Птенчик мой, скажи, что всё неправда! Я всему готов верить.
     Коля, чьи монотонные строительные будни были расцвечены только зажатым сияющим флагом оптимизма и непорочности в руке ненаглядной жены, Тонечки, уже готов даже был перейти в частный сектор, если тамошние деньги сулили его жене, а значит и ему, и их детям радость, счастье, и много, много бонусов пожирнее. И Даша со своими закидонами как-то совсем не вписывалась в Колину картину жизненного мироустройства в их с Тонечкой тщательно оберегаемом мире.
     Зато Даша четко следовала «правилу редиски: когда она, эта самая редиска, становилась тем более дорогой, чем большее число операций, соединяло производителя и покупателя. И, здесь, Даша жила, предусмотрительно заняв полагающееся ей место в этой самой цепочке, у самого выхода на зажиточного потребителя, убеждая себя, что это – просто любовь и судьба.
     Потом все получилось как-то очень быстро. Валентина рванулась, прячась за Тоню. За ней, с тяжелой скалкой в руке, ломанулся Валера,  не заметив Дашину подножку. И потому, Валера, целясь по Валентине, промахнулся и попал Тоне по голове. А она, упав, потеряла сознание.
     - Тонечка, Тонюша! Солнце мое, что он с тобой сделал?
 Николай с убитым видом склонился над Тоней. Он с детства привык работать, точнее, вкалывать, не покладая рук. Сколько себя помнил, он всегда был первым, или может быть, крайним. Он не понимал, да и не суть, как это было называть, но всегда находились причины, по которым что-то было чрезвычайно важно, или срочно, или просто необходимо сделать, а других добровольцев рядом не оказывалось. И сейчас  от страха, что с его любимой Тонечкой случилось что-то страшное, и, может никогда не закончиться, он понял, что жизнь его семьи, вся его жизнь, под угрозой, и впервые застыл, не зная, что делать и судорожно пытаясь вздохнуть. 
     Рядом довольная Даша стояла, улыбаясь, считая, что руки в ноги и вперед к счастью, она себе, уже обеспечила, напугав соперницу,  да может, даже убрав её с горизонта. Выстраданный Дашей Даниил, теперь едва ли имел какие-либо шансы, как она считала, затеряться от нее в неизвестности.
     - Ты такой молодой, такой талантливый, и вдруг так резко спятил.
     Валентина припав к груди Валеры, ощущала себя в матрешке, где убирая одну проблему, приобретаешь две новых, а избавившись и от этих двух, наталкиваешься на четыре не известных ранее. Но Валентина не привыкла сдаваться и не собиралась опускать руки только оттого, что Валера был не готов к ее служению.
     - Вот так, полжизни, считай, прожил, а все одно и тоже, - Петя подошел к столу, взял бутылку со стола, и застыл с отрешенным видом с бутылкой в руке. Он давно перестал верить, что бывает что-то по кайфу, раньше, правда, удивляясь, что такие удивительные люди, как Тоня с Колькой ещё не вымерли, и даже завидовал Коляну. А теперь? Только пожалеть парня и остается, тьфу!

                VI

     И, в конце концов, как все желания, и это исполнилось: он заболел, и болезнь казалась неизлечимой. Конечно, это произошло много позже, и, уж определенно долгие мучения, не входили в его планы, но ведь с исполняющей не поспоришь. Она имеет право выбирать из того, что нравится самой, а на свою подружку – фантазию, исполняющая никогда не жалуется. Они взаимно и с чувством дополняют друг друга, невообразимым образом сочетая исполнение заказанного с исключительно невероятным превращением его в реальное событие. Хочешь покоя и тишины, устав от сумасшедших будней? Что же, получи их в виде полного паралича и абсолютного безразличия окружающих. Хочешь необыкновенной любви – попробуй-ка оцени похождения неверного мужа или часовые расспросы ревнивой жены. Блюдо почти всегда на любителя, сразу переварить могут единицы.
     Итак, теперь, чтобы поддержать свое тело в работоспособном состоянии, ему требовались часы ежедневных физических упражнений, строгая диета, режим и пр. и пр. Но он, конечно, не жаловался: виноват был: сам. Пусть и скоротечно, но зато, видать, действенно, от сердца просил, раз она услышала. А уж им и не жалко.


                (продолжение следует)