Гл. 6 Врачи-пациенты, отделение,травмпункт Мелочи жизни
. . .
0,5 л банка овса в 3х л воды уварить до 1 л, размять,
процедить. Принимать по 0,5 стакана 2 раза в день.
Поддерживает силы, выводит токсины.
/См. ниже/
Тамара Алексеевна Тихонова была неординарной личностью. Она заведовала рентгенотделением во второй половине семидесятых. Её судьба своеобразна и поучительна. Никто другой с большим пренебрежением не относился к правилам радиационной безопасности. Она смотрела больных без перчаток, не пользовалась фартуком из просвинцованной резины.
Когда её прооперировали по поводу рака молочной железы, она не оставила работу в зоне ионизирующего излучения. Через два года ей ампутировали вторую грудь. В Москве она вышла на международный симпозиум онкологов, итальянцы лечили её финским Тамоксифеном, рекомендованным к применению в мировой практике.
Результаты лечения были поразительны - Т.А. показывала мне снимки лёгких и костей таза, сплошь испещрённые метастазами. После лечения не оставалось даже признаков поражения. Но, проходил год – два…
Двенадцать лет она мужественно боролась с болезнью (обычно ремиссия не превышает двух лет). Ей делали химию, её облучали, у неё выпадали волосы, она ходила по три месяца в платочке, но работу не оставляла. Волосы отрастали и она опять превращалась в стройную, привлекательную блондинку. По особому рецепту она заваривала овёс, из Приморья ей присылали травы, собранные «в полной силе», выводившие из организма радионуклиды – последствия лучевой терапии.
Она была мужественным человеком и оставила бы о себе добрые воспоминания, если бы не маленькое «но»…
Она имела характер с патологической настроенностью на скандал. Все её положительные качества кончались на рабочем месте. Любые, даже самые незначительные и непреднамеренные погрешности в работе, воспринимались ею, как личное оскорбление. Соответствующей была и её реакция. В короткий срок она сумела настроить против себя всё отделение.
У неё были осведомители – она была в курсе каждого шага и каждого, неосторожно сказанного слова. Сотрудники не имели права покидать рабочее место. Я имел довольно унизительное объяснение за то, что ходил в соседний корпус консультировать снимки с лечащим врачом. Лаборант, недовольная пристрастным составлением графика, волею главного рентгенолога была «сослана» в отдалённую медсанчасть, на период декретного отпуска тамошней сотрудницы. Ветеран отделения М.Д. Шендер, уважавшая порядок и размеренность, отказалась от сверхурочных дежурств. Через пару месяцев она злопамятно не была отпущена «на присягу» к призванному в армию сыну.
После увольнения «по инициативе заведующей» врача-рентгенолога Н.И. Гринь, человека доброжелательного и коммуникабельного, «чаша народного терпения» переполнилась, сотрудники стали планомерно требовать снятия с заведования человека, не нашедшего общего языка с коллективом. Собрания и разборки с представителями профсоюза, администрации больницы и горздравотдела следовали одно за другим, отделение лихорадило.
Через два года горком партии (Тихонова была членом КПСС) порекомендовал ей оставить должность по состоянию здоровья.
Тамара Алексеевна подчинилась, но морально не была сломлена. На утренних планёрках она с соратниками, бывшей старшей лаборанткой и сестрой-хозяйкой, садились у окна лицом к собранию и «ели глазами» коллектив. Угли скандального костра тлели под нетолстым слоем пепла.
Новая заведующая Виктория Александровна Архипова была максимально тактична по отношению к «поверженным авторитетам», являла собой образец терпимости и понимания, однако и она вздохнула с облегчением, когда все трое приняли рентгенкабинет в отделившейся детской больнице.
Удивительно и, пожалуй, закономерно то, что, лишившись реального противника, они тут же перессорились между собой и теперь уже администрация и партком детской больницы озаботились искусственно создаваемыми проблемами.
Несомненно, не стоило выносить сор из избы, тиражируя малопривлекательные подробности данной истории, если бы она не была столь наглядным подтверждением известной мудрости – сеющий ветер, пожинает бурю.
Через несколько лет Тамара Алексеевна, будучи на пенсии, по протекции главного врача получила подработку в рентгенотделении. Отделение вновь начало лихорадить. Бесспорно, Т.А. была злым гением нездоровой атмосферы. Данная ситуация разрешилась просто – совместительнице поручили описание снимков после окончания рабочего дня, к этому времени освобождались истории травмотделения.
Л. Тишакова работала в р-отделении недавно и потому была свободна от межличностных проблем коллектива. К ней, к практически незнакомому человеку, в стоящий на отшибе флюорокабинет, зашла попрощаться Тамара Алексеевна, незадолго до кончины.
- Она говорила, о жизни, о смерти, а я сидела и ревела, - рассказывала Лидия Адамовна.
Злопамятность – не характерная черта нашего народа. Когда в отделении кончились неприятности, о них постарались поскорее забыть. К любому из нас могла бы прийти Тамара Алексеевна и любой из нас поплакал вместе с ней.
. . .
Наум Абрамович Симановский был по паспорту Нахим Аврумович, Георгий Аркадьевич Франциянц в метриках значился как Геворк Аршакович.
Элла Наумовна, дочь Симановского, уехав в Израиль, осталась Эллой Наумовной. Сын Георгия Аркадьевича Калуст (родился и вырос в России, мать русская, об Армении имел смутное представление) восстановил этническую несправедливость – в Ростове отделением детской хирургии ныне заведует Калуст Геворкович.
Известная актриса Аринбасарова, в годы перестройки называлась Орын-Басаровой.
Известного киноактёра Зиновия Гердта с телеэкранов стали назойливо именовать Зямой.
Город Алма-Ата переименовался в Алматы.
Евгений Дюринг, немецкий философ, заметил: если малые народы начинают подчёркивать свою национальность, значит государство разрушается.
. . .
- Если вам дали деньги, это взятка, - философствовал В.С.Чирков, - если пригласили в ресторан, это благодарность.
. . .
Отец Валентина Аединова, травматолога, был главным хирургом г. Ростова. Он категорически не рекомендовал сыну «иметь дело с больничными».
Людмила Михайловна Степанова, рентгенолог, рассказывала: - Во время студенческой практики в поликлинике на «Сельмаше» я наблюдала, как евреечку-терапевта провели по коридору в наручниках, на глазах врачей и пациентов. За больничные. Может поэтому я стала рентгенологом – подальше от больничных.
«Органы» периодически проводили «устрашающие акции», типа описанной. Не помню, чтобы кого-нибудь «посадили» за необоснованное оформление нетрудоспособности - обычно кончалось сменой места работы. Но и эти случаи были крайне редки, почти всегда ограничивались административным воздействием «на месте». Гриша Д., терапевт периферической медсанчасти, вчерашний студент, по доброте душевной, выдавал больничные направо и налево, совершенно бескорыстно (магарыч не в счёт). Его лишили права выдачи листов нетрудоспособности – больничные подписывал старший терапевт.
. . .
Студент Федя вина не пил, за девушками не ухаживал, в общественной жизни института не участвовал. Всё свободное время он проводил в кровати с учебником. Курчавая шевелюра с залысинами придавала ему «учёный» вид. Если к нему обращались, он смотрел непонимающе, отвечал односложно и опять углублялся в книгу. Ночью он спал, уронив книгу на лицо. В советских учебниках не писали о том, что деньги являются первостепенным социальным фактором, к этому Федя пришел сам.
Будучи интерном шахтинской гинекологии, он на первом же дежурстве попался на «левом» аборте, был строго предупреждён и сделал «правильные» выводы – необходимо усилить конспирацию. Через неделю он попался опять, ему пригрозили лишением диплома – он не внял. После третьего раза ему сменили профиль интернатуры и сослали в Усть-Быстрянку.
. . .
Дежурный травматолог проводил спицу для скелетного вытяжения, когда, прямо в операционную, вошел стройный десантник с обнаженным торсом и расширенными невидимой опасностью глазами. Справа на грудной клетке, чуть выше соска темнело пулевое отверстие, крови не было. Это было настолько неожиданно, что операционная сестра Надежда Чумакова не успела возмутиться столь кощунственным попранием асептической святости операционной.
Старший дежурант Екатерина Тихоновна Иванникова осмотрела пострадавшего и направила на рентген.
Как выяснилось, в Горной, на свадьбе, отставленный ухажёр, молодой милиционер, бросился с пистолетом к молодым. Десантник преградил ему путь и нарвался на выстрел в упор.
Пуля прошла между рёбер, не задела крупных сосудов и вышла со спины, медиальнее лопатки. Снимок лёгких патологии не выявил. Иванникова «зашила дырочки» и отправила пострадавшего в палату.
Через неделю парень выписался.
. . .
«На рентгенограмме, в проекции полости черепа, просматривается инородная тень, по форме напоминающая пулю». Юный недоумок ковырял патрон от «мелкашки». Тот пшикнул, пуля скользнула мимо глазного яблока, пробила тонкую стенку глазницы и осела между полушарий мозга. На момент описания снимка «недоумок» сидел в сестринской и заигрывал с медсестрой.
Таких «счастливых» случаев можно привести достаточно.
Нейрохирурги, в данном случае, не рекомендовали оперативное вмешательство, чтобы не навредить больному. Молодой человек был выписан под наблюдение невропатолога и вскоре исчез из поля зрения. Вне всякого сомнения, инородное тело инкапсулировалось (покрылось плотной соединительно-тканной оболочкой) и не доставляло неудобств хозяину. Некоторые странности поведения, в виде действий, опережающих мысли, отмечались у нашего пациента и до травмы.
Не исключено, что сленговое словосочетание второй половины восьмидесятых: «с пулей в голове», своим появлением обязано именно данному случаю.
. . .
Трудно отнести к разряду «счастливых» следующий случай: в травматологию поступил цыган преклонных лет с открытой черепно-мозговой травмой. Что не поделили между собой вчерашние кочевники, осталось тайной даже для милиции, только череп у старика был развален ударом топора почти надвое – по средней линии зияла трещина в палец шириной.
- На операции, - рассказывал В.С. Чирков, - я пытался сдавить череп, как половинки арбуза, не получилось. Удалил ложечкой повреждённый мозговой детрит, «перитонизировал» мозговые оболочки, ушил рану.
Удивительным в этом эпизоде было то, что пострадавший всё время был в сознании. Его раздели, подали в операционную. На шее у него висел кожаный мешочек, который он сжимал в кулаке. В предоперационной суматохе цыган незаметно исчез из оперблока, затем вернулся и лег на стол, уже без «гаманка».
Подобные случаи тоже далеко не единичны. Открытые черепно-мозговые травмы без общего тяжелого ушиба головного мозга, обычно заканчиваются выздоровлением с незначительными психо-неврологическими нарушениями.
Интересующихся можно отослать к специальной литературе под общим названием «Отдалённые последствия черепно-мозговой травмы».
. . .
Александра Васильевича иногда видели в воскресной электричке, на пути в горный лес. За плечом у него был продолговатый предмет в чехле. Гадали - ружье? Шутили - набор шин Крамера! Это был гамак. Никто, однако, не видел в лесу лежащего в гамаке почетного гражданина города. Возможно, и гамак, и электричка туда – обратно были составляющими воскресной прогулки. Ничто так не расслабляет, как смена пейзажа за окном, стук колес и возможность побыть одному.
Александр Васильевич всегда «путешествовал» один.
. . .
Александр Васильевич имел «Волгу», но сам не водил. Вряд ли этому причиной были неполадки со зрением (глаукома). Чтобы быть водителем надо обладать некоторой авантюрностью характера. Александр Васильевич был до предела «размеренный» человек, как в работе, так и в быту.
Иногда, на дачу, «Волгу» водил молодой друг семьи стоматолог А.Г.Анестесиади (впоследствии главный врач городской стоматологии). Он работал в ВГСЧ (горноспасатели) и для практики брал дежурства в травматологии.
. . .
За дежурства «с правом сна» платят меньше. Если хирурги дежурят «без права сна», но все же умудряются поспать, значит можно сэкономить – не оплачивать время, отведенное для сна.
Так рассудили бессердечные чиновники «наверху» и дали понять Тимонову В.А. – завздравотделом г.Шахты, что вопрос «назрел».
Вячеслав Александрович, человек ответственный, разбирался с личным участием. Он был хирург по специальности и «поддежуривал» в хирургии.
Рассказывала палатная медсестра Лена Сёмченко: «Сидят в ординаторской два доктора и «дежурят без права сна». Мария Стефановна Процун откровенно спит сидя, иногда произносит: «Я не сплю» и опять засыпает. Поступлений до утра не было. На следующем дежурстве «замылись» в 23 часа и вышли из операционной в четыре утра. Я видела, как Вячеслав Александрович шел по коридору, шатаясь от усталости».
Что отписал начальству заведующий ГЗО не обнародовалось, но данный вопрос больше не поднимался.
............
Молодые хирурги Валерий Чередниченко и Николай Юдин составили график дежурств, подписали его у заведующей Н.Ф. Лорей, потом написали другой экземпляр, в котором поставили И.Г. Цемину все выходные и одно спаренное дежурство. Утверждённый экземпляр попридержали, а фальшивку поместили на доску информации в ординаторской.
Придя из перевязочной, Иван Герасимович поинтересовался графиком. Вначале он ссутулился, всматриваясь, потом гневно выпрямился и молча вышел из ординаторской.
- К Нине Филипповне пошел! – Валерий Николаевич в мгновение ока заменил фальшивку настоящим графиком.
Через минуту Иван Герасимович вошел, взял график и вернулся в кабинет заведующей.
Ещё через минуту он возник в дверях и возмущенным взглядом обвел ординаторскую. Вячеслав Михайлович Яманов листал атлас, Феликс Амбарцумович отдыхал на диване, Чередниченко и Юдин уткнули носы в истории.
- Колька!! Валерка!!! – прорычал Иван Герасимович…
Примечание: В.М. Яманов и Ф.А. Бадоян пришли в коллектив позже описанного эпизода, однако их имена настолько характерны для хирургического отделения, что автор не счёл нужным исправлять данную хронологическую нестыковку.
. . .
Николай Михайлович Юдин (сын М.С. Юдина) был одарённым человеком. Он легко осваивал специальность, играл на рояле, сочинял неплохие стихи к праздничным огонькам и юбилеям коллег. Учеба в институте ему давалась без труда, он мог бы стать отличником, если бы видел в этом необходимость.
На последнем курсе он внезапно «загулял». То ли сказалось напряжение шести лет учёбы, то ли таким образом сжигались нереализованные возможности (он отказался от мысли поступать в аспирантуру), только он стал пить, прогуливать занятия, завёл себе непутёвую подружку.
Кризис его психики пришёлся на пик воспитательной кампании в стране – партия и правительство всерьёз озаботились ростом алкоголизма среди населения (1974г.). Николая отчислили из института. Отец, главный врач больницы, Михаил Стефанович Юдин, месяц ездил в Ростов, говорил с ректором (занятие довольно унизительное для заслуженного врача РСФСР). Ректор мединститута и главный врач больницы были фронтовиками, им удалось договориться. Николая допустили к госэкзаменам. Когда, через год, Михаил Стефанович умер от инфаркта, Коля горько плакал у гроба и винил только себя.
Пьяницей Николай не стал и в коллективе слыл человеком равнодушным к алкоголю. Занимался оздоровительным плаванием. Его сгубила наследственная предрасположенность к сердечной патологии – в 40 лет он умер от инфаркта.
Может поэтому, он спешил испытать в жизни «всё»?
. . .
Ещё о И.Г. Цемине. Хирург Петров Александр Петрович был жизнерадостным человеком. На лице его постоянно присутствовало выражение весёлой удивлённости.
С Иваном Герасимовичем они вели амбулаторный приём в четвёртом кабинете поликлиники в разные смены. Хирург Петров всем больным с геморроем (это были в основном бабушки и дедушки) советовал брать номерки на пятницу в кабинет № 4.
- Там будет принимать хирург из Ростова, специалист по вашей болезни.
За неделю набралось десяток больных.
Иван Герасимович вначале удивлялся, потом недоумевал, потом озадачился. Потом провёл несложное расследование и всё понял.
Он навис над Петровым, смотрящим на него невинными глазами и раздельно произнёс: «Го-ло-ву оторву!».
. . .
Приём в четыре, на часах «без пятнадцати», а терапевт Коля Ф., мертвецки пьяный, спит в кабинете рентгенолога. В 15,47 его окружили девочки-анестезистки. Что-то укололи, что-то «пустили по венке». Заставили выпить чашку крепкого чая. Две минуты ушло на переход из «хирургии» в поликлинику. В 16,00 доктор был в кабинете и к нему обращались по имени отчеству. Через пять минут я принес ему забытый портфель с тонометром и фонендоскопом. Он пристально слушал жалобы больной, на меня не глянул - экономил концентрацию внимания.
Вскорости Николай Николаевич Ф. выправился, организовал собственное дело.
. . .
Наукой доказано - алкоголизм закодирован генетически, так же, как и способность победить это зло. Я наблюдал многих порвавших с пагубным пристрастием - дни их долги, работа плодотворна. Другие же с удивительным упорством пытались сохранить себя, не прерывая безжалостной стимуляции организма и всегда проигрывали.
. . .
Широкий овраг был руслом заболоченного ручья. Через него, на высоте второго этажа, на опорах перекинута газовая труба метрового диаметра. Покрытая гудроном поверхность трубы истоптана пыльными подошвами не одной пары ног. По эту сторону город (Макеевка), по другую - лесок, раскрашенный красками поздней осени. Парой километров ниже - уютный пруд. Я решил пройтись «по природе», но перед трубой замешкался - пугала высота.
С противоположного берега к трубе спускался человек, который еле держался на ногах.
- Стой! – закричал я ему, - обойди понизу, там уже подмёрзло. Убьёшься!
Человек, как Вий, поднял веки, глянул на меня и молча зашагал по трубе. Движения его были автоматическими. Шагов за десять до конца трубы его качнуло, он побежал, спрыгнул на откос метров с трёх и вскарабкался наверх. Лицо его было черно от тяжелого опьянения. Неприглядный, как воплощение порока, он направился к жилищному массиву.
Я перешел на другую сторону.
. . .
Фтизиатры пунктировали плевральную полость тяжелой больной и получили нечто, напоминающее кишечное содержимое. Договорились с травматологами о торакотомии (вскрытии грудной клетки). Оперировал С.Г.Бабаян. В «грязную» операционную набились любопытные коллеги.
Сурен вскрыл плевральную полость. Повел носом и произнес:
- Запах кишечной палочки!
Эта ключевая фраза в устах хирурга значит одно - поврежден кишечник, угроза перитонита. Но здесь плевральная полость?!
Далее оператор проник в рану, поднял тампон на всеобщее обозрение и сказал полувопросительно по латыни:
-Feces? (Фекалии?)
Потом, сложенный салфеткой обильно зачерпнул содержимое плевральной полости:
- Кал!
Сурен Григорьевич дренирует плевральную полость, содержимое стекает по клеенке и фартуку хирурга - где в таз, где мимо и интеллигентная Антонина Антоновна Бойко восклицает:
- Сурен, посторонись, пусть нянечка подотрет, ты же в говне топчешься!
У больной опухоль разрушила стенку кишки и спаянный с ней купол диафрагмы. Кишечное содержимое заполнило плевральную полость.
Это вульгаризм трудовых будней врача. Обратите внимание на нарастание ёмкости терминов: запах, фецес, кал, и т. д.
. . .
- Я за всю жизнь ни разу никуда не опоздал, - как-то сказал Александр Васильевич. Сказал просто так, как бы подытоживая прожитое, без всяких воспитательных интонаций.
. . .
Александра Васильевича обожал весь город.
Когда умерла Мария Ивановна Шлепова, Александр Васильевич женился вторично. Его поняли.
Однажды вторая жена обследовалась в рентгенотделении. Когда она назвалась Шлеповой, лица сотрудниц окаменели – ей не простили присвоения «всенародного» имени.
. . .
Перестройка разрушила централизованную структуру медицины в стране. В 1970 г. чрезмыщелковые («низкие») переломы плеча у детей оперировали. Послеоперационные рубцы иногда сдавливали локтевой нерв и кисть «повисала» - ребенок становился инвалидом. В 1975 году на кафедральной конференции в Ростове мы заслушивали тему кандидатской о лечении таких переломов скелетным вытяжением. Десять дней на вытяжении с деротирующей манжетой, лонгета и никаких осложнений.
Сверху были спущены методические указания, на местах «взяли под козырек».
В 2000 году я описывал снимки, увидел оперированный «чрезмыщелковый».
- Оперируете?!- удивился я.
- А разве есть альтернатива?- удивились в ответ.
. . .
Врач К. была уважаемым в городе человеком. Она владела профессией столь необходимой половине человечества, известна, как специалист высокого класса, работала «денно и нощно», ей доверяли, на неё полагались.
Как-то утром я искал её, выяснить какую-то мелочь в истории болезни. К. лежала в «материальной» под капельницей.
- Жёлчный прихватило, - пояснила она, - что там у Вас?
Я уточнил, что надо и ретировался.
Мало кто знал, что К. пила. Она спасалась от своего недуга работой и иногда, во время кризиса, прибегала к капельнице.
Выйдя на пенсию, она стала стремительно стареть, почти ослепла и плохо ходила ногами. Работа больше не была ей во спасение. Муж ругался и отказывался покупать спиртное. Она кое-как одевалась и «по стеночке» брела в магазин.
. . .
Н.А. Симановский мог при случае «нагнать страху». Я оперировал надколенник, всё получилось настолько идеально, что я не счёл нужным подстраховать сопоставленные отломки кисетным швом.
В.С. Чирков – первый дежурант, отдыхал в изоляторе, Г.К. Чехонин положился на меня, дежуранта-стажёра. Утром сделали снимок – отломки «дали ступеньку».
Снять швы и добавить «кисет»!
Новокаин едва подействовал, больной, молодой парень, откровенно «ойкал». В семь утра Симановский возник в операционной, грозно промолчал и вышел.
На планёрке он «позволил себе». Я никогда не думал, что человек может обладать столь громоподобным голосом.
- Один не умеет, а берётся, другой – врач с категорией, не контролирует начинающего!
«Вставили» нам с «Гаврюшей», старшего дежуранта обошли.
. . .
Дух военной организации медицины сохранялся до начала семидесятых. Хирург позволял себе (иногда) «орать» на работавших на него лаборантов, анестезисток и рентгентехников.
Первыми поставили себя анестезиологи (под чутким руководством достойной З.В. Вязниковой). Им было проще – техника наркозов к тому времени усложнилась настолько, что хирурги почувствовали себя профанами в данной области и умерили свои амбиции, на милость профессионалов.
- Больного дует! - тревожно восклицали они и анестезиологи добавляли миореляксанты. Мышцы пациента расслаблялись, кишечник переставал выпирать из операционной раны.
Потом рентгенологи вывесили по периметру зон лучевых нагрузок пугающие таблички и коллеги стали потише.
Потом культура межличностных отношений в стране возросла настолько, что стало модным решать производственные (равно как и бытовые) вопросы на основе взаимоуважения.
. . .
Главный врач третьей поликлиники, Белла Ароновна Даймонт привезла больного для консультации в травматологию. Н.А. Симановский посмотрел пациента и направил его на рентген. На Пролетарке был свой рентгенкабинет и лаборант «завернул» больного.
Симановский недавно принял отделение, обаятельная Белла Ароновна была его одногрупницей по Питерскому Меду - отказ прозвучал для него пощёчиной.
- Кто в отделении хозяин!!! – гремел он в рентгенкабинете, полыхая благородным негодованием.
- В рентгенкабинете хозяин рентгенолог, - хотел сказать я ему, но у меня не прорезался голос.
Старый кадр, рентгенлаборант Лепихов, никак не прореагировал на «громы и молнии» в исполнении авторитетного товарища. Он сделал снимок и сел подсчитывать нагрузку.
Жизнь научила его не замечать неловких ситуаций, в которые иногда ставили себя окружающие.
. . .
Однажды, стареющий корифей травматологии А.В. Шлёпов решил продемонстрировать технику вправления вывиха бедра по Богоразу (методика оригинальная и редко применяемая). Он надел на плечи ремённую петлю, захватил здоровую ногу больного и стал азартно манипулировать. Никто из окружающих не решался поправить Александра Васильевича.
Тогда рентгенлаборант Леша Петриков, показал снимок А.В. и постучал пальцем по букве «Л» - левая, дескать, левая!
- Что же вы молчите, - упрекнул коллег Александр Васильевич, - ставите меня в глупое положение!
В подобной ситуации Н.А. Симановский выразился более самокритично: «Что вы из меня дурачка делаете!». На оперативном вправлении застарелого вывиха он упорно «лепил» локтевую вырезку к головчатому возвышению. «Попробуйте к блоку!» - не выдержала, наконец, Галина Константиновна Шуруп. Наум не стал «делать умный вид» и с юмором отнёсся к своему «заскоку».
. . .
Однажды (1970 г.) наши доктора были на каком-то врачебном симпозиуме в Краснодаре, жили в гостинице. После напряженного дня хорошо посидели в ресторане. Около часу ночи Сурен Бабаян и психиатр В.П. Трандофилов (генетический болгарин) под руки вели «сильно уставшего» коллегу.
- Ждите здесь, - сказал Валентин Петрович, - я найду такси.
Он ушел и не вернулся.
Когда Сурен доставил «пострадавшего» в гостиницу, Трандофилов мирно спал.
Эту историю Бабаян рассказал не с досадой, не с осуждением, а с некоторой грустью.
В то время В.П. Трандофилов был заведующим психиатри-ческим отделением, Бабаян рядовым врачем.
«Не царское это дело…»?
. . .
При рентгенотделении был создан архив, появилась новая штатная единица. Взяли человека «с улицы». Через месяц выяснилось, что родственнице больничного начальства (отдел кадров) нужно доработать пару лет для пенсии.
Из управления намекнули и старшая отделения зачастила в архив с ревизиями. «Человек с улицы», толковая молодая женщина, всё быстро поняла и сказала с досадой и обидой:
- Вам нужно место, так и скажите!
Я высказал своё невосприятие подобных действий Виктору Федоровичу Валошину, бывшему главному врачу, ныне совместителю в «рентгене».
- Иногда приходится идти на сделку с совестью, - ответил В.Ф., - мы ведь постоянно просим что-то у «нужных» людей.
. . .
После первой реконструкции хирургического корпуса (1982г.) нам (рентгенотделению) досталось левое крыло первого этажа, с душевой, комфортным санузлом и белоснежной раковиной в «предбаннике» с горячей и холодной водой. Сантехники сделали что-то не так и горячий кран иногда плевался воздухом с такой силой, что дёргался высокий поворотный никелированный «гусак».
Потом «гусака» кто спёр (украл) и нам негде стало мыть руки и брать воду для мытья полов. Я, «мастер золотые руки», надел на стык гофрированный шланг и подвесил его за проволочку. Получился неплохой «гусак». Правда, во время пневматического удара он выпрямлялся и плевал ржавыми брызгами в беспечного, но мы знали его характер и держались «бочком»..
Рентгенлаборант Н.И. Курносов этого не знал. Он работал в травматологии и в «центр» приходил за пленкой, химикатами и в день получки.
Коля Курносов (на работе он был только «Николай Иванович!») был человеком легким в общении, с хорошо развитым чувством юмора. Он пел в больничном ансамбле, играл на баяне, понимал в выпивке и женщинах.
Николай Иванович Курносов стоял в коридоре, суматошно отряхивался и от смеха не мог выговорить ни слова.
- Представляешь, Е.И., - наконец отдышался он, - я со вкусом воспользовался вашим санузлом, отрегулировал смесителем горячую-холодную, обстоятельно намылил руки и в это время, этот хобот с жутким звуком плюнул в меня! Хорошо, что руки моют после!
В суровых трудовых буднях всегда можно найти веселые нотки!
Выйдя на пенсию, Н.И. продолжал согревать душу спиртным и сильно страдал от этого. Звонил мне и жаловался, что угодил в психушку с «белкой» (белой горячкой) и как это тяжело и плохо. Умер он, едва перешагнув за пятьдесят – угорел во сне от опрокинувшейся электроплитки.
. . .
Диагностам трудно ограничивать необоснованные направления на исследование. Так было в эпоху бесплатной медицины.
- Только больной на порог, его на рентген, - возмущался мой «переработавший» коллега. - Ради одной, случайно выявленной патологии на тысячу исследований, мы в разы повышаем риск онкологических заболеваний от облучения.
С клиницистами трудно спорить по поводу необоснованности направлений – «отсутствие результата, тоже результат!»
Платная медицина избавила специалистов от массовости направлений на исследование, но во вред массовости профилактических обследований.
. . .
Одинокая старушка вызвала «Скорую». Как оказалось, плохо было её любимому коту, более чем преклонного возраста. Кот, похоже, агонировал. Бабушка так убивалась, так искренне печалилась, что у фельдшера не хватило духу «отматюкать» её.
. . .
Если вы врач, то соседи ваши пациенты. Соседи слева и справа, через дорогу и наискосок – в общем, вся улица ваша. Всегда найдётся простая душа, которая полагает, что не пожаловаться доктору – значит проявить к нему неуважение.
Лейтенант медицинской службы Зворыкин, штурману, поймавшему его на офицерском собрании, предлагал раздеться до пояса. На немой вопрос – «прямо здесь!?» - с некоторой обидой отстаивал своё профессиональное достоинство:
- Я же должен Вас посмотреть объективно. Я ведь не шарлатан какой, чтобы гадать да предполагать!
Н.В. Романченко, хирург с «Южной», бабушек у подъезда приглашал к себе в поликлинику на приём. Никто не приходил.
Николай Васильевич был «холёный» мужчина, носил костюмы кофейного цвета, играл на гитаре и неплохо пел романсы.
Потом у него случилась трагедия, заболела молодая дочь – лимфоргануломатоз (в обывательском толковании – рак лимфатической системы). Пять лет переживаний за дочь подкосили Николая Васильевича, он постарел и потерял себя. Мы, с Валентиной Васильевной Мирской – специалистом в легочной патологии, смотрели снимки его дочери, а он стоял за нашей спиной, в поблекшем костюме, без галстука, смотрел потухшими глазами сквозь снимки и грыз найденные в кармане семечки. От этих семечек у меня холодок пробежал по спине.
Медицина изобилует трагическими случаями. У медиков вырабатывается что-то вроде профессионального иммунитета к страданиям человека, у родственников – никогда.
. . .
Отпуск Бабаян провёл в Армении. Приехал грустный.
- Сыну шесть лет, он не отпускает мою руку, ему нравится произносить слово «Папа». Родители хотели восстановить мой первый брак, но… там уже ничего не склеишь.
- С первой своей девушкой, - рассказывал мне Сурен Григорьевич, - мы расстались так: она на месяц уехала к родителям, а я изменил ей с её подругой. Подруга всё ей рассказала («Вот, стерва!» - подумал я). Мы выяснили отношения, решили год не встречаться, я уехал к месту работы и всё закончилось. Как начинать сначала, если начало в прошлом. Нелепая формула!
- Да и я за год разбаловался, - добавил С.Г., - рестораны, короткие знакомства…
В Шахтах Сурен одиннадцать лет жил с хорошей женщиной, медсестрой, по имени Надя, однако не упускал случая принять позу: «Я – человек свободный!»
Одиннадцать лет – срок, даже по тем меркам, солидный, однако домоседом Сурен так и не стал. Брак их сошел на нет. Взрослая дочь (умница и красавица) носит фамилию отца, работает ныне журналисткой в областной газете.
Фразы об одиночестве главного героя, почти всегда, не более чем, литературный приём. Одиноки неинтересные и никому не нужные люди. Уважения и внимания к своей персоне у нашего героя было в избытке.
. . .
У пожилой женщины скопилась жидкость в плевральной полости, которая «душила» её. Женщина была матерью моего знакомого, у неё была онкология. Как бывший травматолог, я владел техникой плевральной пункции, но это было давно и у меня не было инструментария. Я обратился к хирургам.
Был конец декабря, время новогодних обедов в отделениях. Вячеслав Михайлович Яманов, бывший за старшего, любезно предложил мне в помощь Сергея Хигай. Серёжа был совместитель, он сменился с дежурства, задержался с отчётной документацией и угодил к праздничному обеду.
Сережу вызвали из процедурной, где (по всей вероятности) ещё сохранялся неубранный уголок праздничного стола.
Глаза Серёжи, еле видимые в узких щелочках его корейского лица, сияли, он был розов, преисполнен доброжелательности, энергичен и имел походку застоявшегося рысака.
- Всё сделаем! – заверил он.
Машина ждала у подъезда.
Серёжа надел маску:
- Сейчас, бабушка, мы вам поможем, обязательно поможем! - сказал он и раздавил шприц.
Взяли другой. Я держал лоток и перекрывал салфеткой иглу в паузах. Сережу заметно покачивало и дважды игла выходила из полости. Тоже не проблема! Иглу соединили со шприцом резиновой трубочкой, трубка демпферировала флюктуации оператора, мне же было удобней пережимать трубку зажимом.
Хирург удалил около шестисот граммов серозного экссудата.
- Хватит, а то коллапс будет!
Бабушка задышала без напряжения, самочувствие её сразу улучшилось.
«Не страшен пьяный хирург, страшен хирург с похмелья!»
«Самый лучший в мире чай, варит наш Сергей Хигай!»
Из этих шуточных слоганов, выберем последний!
Через пару недель жидкость скопилась опять. На этот раз мне дали интерна, прикомандированного к хирургическому отделению. Молодой и не по годам серьёзный доктор, переобуваясь, ворчал:
- У меня дел полно, я теряю время, а время, как известно…
- Вам заплатят, - заверил я его.
Перестройка была в разгаре, о деньгах уже не говорили шепотом.
- Да-а... знаю, как заплатят!
Это было уже слишком! Я поджал губы.
Бабушке помогли, доктора «не обидели». А вот…
Ладно! Всё! Забыли!
. . .
Читателю, несомненно, интересна судьба нашей больной. У женщины была загрудинная опухоль, с метастазами в позвоночник и легкие. Благодаря ранней диагностике специфическое лечение было относительно успешным. За пять, подаренных ей врачами лет, она успела многое. Женила и отделила младшего сына, газифицировала подворье и связала двадцать пар шерстяных носков сыновьям и внукам.
Эта сильная женщина перенесла четыре «химии» и три курса лучевой терапии. После второй химиотерапии, на трясущихся ногах, поехала в Воронежскую область строить коровники – подзаработать.
- Думал, её оттуда в гробу привезут, - говорил дед, - а она приехала здоровей меня, загорелая и весёлая!
Умерла она в шестьдесят шесть лет. Пятую «химию» проводить не стали, она бы её не выдержала. Боль терпела молча, тромал болей не снимал. Наркотики выписывали с «большим скрипом». С помощью С.Г. Сергиенко, ведущего хирурга, ей выписали промедол. «Умерла с улыбкой на губах», - сказал старший сын (мой знакомый), который возил её по докторам и сам «колол», при необходимости.
. . .
«Пьяный хирург» не страшен. Его снимут с дежурства, не допустят к операции. Судьба его незавидна: крах карьеры, амбулаторный приём где-нибудь на периферии (под постоянной угрозой увольнения) и, как правило, ранняя гибель от сердечной патологии или несчастного случая.
. . .
У женщины на седьмом десятке случился инсульт. К тому же, нестерпимо разболелся коленный сустав. Её муж, завгар Самсонов, заехал за мной, мы созвонились с невропатологом Чернокнижниковой.
Было около девяти вечера. Анна Пантелеевна посмотрела больную и расписала лечение. Я занялся коленом. В суставе лопнул сосудик и кровь распирала суставную сумку. Я сделал пункцию, удалил кровь и ввёл в полость сустава новокаин. Боль утихла, пациентка успокоилась и разговорилась.
Хозяин, Николай Михайлович, отвёз невропатолога домой, заехал в аптеку за лекарствами, а я сидел и слушал старую женщину. У неё была высокая температура, глаза её блестели, она говорила увлечённо, вспоминала свою жизнь.
- Мама, – одергивала её дочь Людмила, - не забивай врачу голову!
Из-за болезни суставов хозяйка последние два года почти не ходила, лежала в одиночестве во флигеле. Поговорить ей было не с кем.
Около часа я слушал её бесхитростное повествование, затем сделал необходимые инъекции и попрощался.
В четыре утра она умерла.
- Пусть бы жила, - сокрушался Николай Михайлович, - кому она мешала…
«Как будто наговориться захотела, за долгое молчанье впереди», - слегка перефразировал я поэта Роберта Рождественского и мне стало грустно и жутковато.
. . .
Бабаян оперировал юношу с привычным вывихом плеча. Послеоперационное течение не заладилось. В области рубца, по задней поверхности плеча, образовался глубокий, длительно не закрывающийся свищ. Сурен чистил его, дренировал, промывал антибиотиками – всё безуспешно. Возникала угроза ограничения движений в суставе. Парня взяли в очередной раз.
Орудуя длинной кюреткой, Сурен Григорьевич извлёк из свищевого хода белесую нить.
- Угу… - промычал он.
Мы молча с ним согласились.
Острым крючком Бабаян извлек из глубины тканей полуразложившуюся салфетку.
С тех пор салфетки, при тампонировании операционной раны, считают всей бригадой.
- Запомните, три в ране! – громко произносит операционная сестра.
Пропитанная кровью, неотличимая от живых тканей салфетка, играет с хирургом в опасные прятки.
. . .
У рентгенлаборанта мсч ХБК случился конфликт с больной. Последовала жалоба в высшие инстанции. Комиссия горздравотдела в составе меня (главного рентгенолога) и травматолога Письменного Владимира Андреевича, прибыла в лечебное учреждение, с целью разобраться на месте.
Нам было неловко перед сотрудницей, славной сорокалетней женщиной, виновной лишь в том, что вовремя не рассмотрела в пациентке истеричную особу.
Мы знали, что акция наша показная: поступил сигнал - отреагировали. Мы составим акт, «снизу» отрапортуют, что «поставили на вид» - и тем дело кончится. Но психологически для глубоко порядочного человека (каким, несомненно, была сотрудница – я знал её по работе) это было очень неприятно.
Мы напустили на себя строгий вид, говорили общими фразами и желали одного, чтобы поскорее всё закончилось.
Надо было видеть, как заступалась за свою сотрудницу главный врач, обаятельная Тамара Васильевна Минкина. Она спустилась в рентгенкабинет и имела вид более виноватый, чем её подопечная.
Пошли судьба всякому такого начальника!
. . .
Я вёл ЛОР приём на «Южной». Длинный, неуютный кабинет в здании бывшей бани, неплотная фанерная дверь и полная слышимость из коридора.
За дверью языкатая бабёнка, недовольная очередью, без устали «прохаживается» в мой адрес:
- Копается, как жук в навозе…
- Молодой, не научился ещё быстро работать…
- И откуда только к нам таких присылают…
Наконец я не выдержал:
- Вы не боитесь, - распахнул я дверь, - что при осмотре, я нечаянно пришью Вам язык к подбородку?
Сорокалетняя кикимора, в ярком платье, сложила губки бантиком и кокетливо опустила глазки.
Судя по всему, я ей понравился!
Она добилась внимания к себе и успокоилась.
. . .
Можно расширить тему «пьяного хирурга», вернее пьющего врача. Таких немного. У меня хватит пальцев на одной руке, чтобы перечислить перешагнувших черту, за которой бесконтрольность. Никто из них не задержался в центральной больнице.
Врач Заушицын, блондин с располагающей внешностью, с породистой горбинкой на носу, около трёх месяцев дежурил на травмпункте. Никто не знал, откуда он к нам пришел и куда потом делся. С первого дежурства стало ясно, что он безнадёжно болен алкоголизмом. Ночь самое трудное время для такого человека. Если днём он ещё способен выполнять привычную работу, то ночью он беспомощен. Дежурство начиналось в два часа дня, к девяти вечера (в разгар работы) наш доктор был уже нетрудоспособен. Он невозмутимо сидел за столом, но встать, чтобы посмотреть больного и даже сделать запись он уже был не в состоянии. Через час он ложился в комнате дежурного врача и, если его пытались поднять, стонал: «Не могу!»
Девочки с травмпункта умели всё: они с удовольствием «шили», гипсовали, направляли на рентген, они могли бы обойтись какое-то время без доктора, но… зачем им это нужно?!
Заведующий поликлиникой, Валерий Самойлович Чирков, отшучивался:
- Возьмите у него график запоев и поставим ему дежурства в трезвые дни.
Потом становился серьёзен:
- Взрослый человек, плачет! Его отовсюду увольняют, ему нечем жить.
Доктор исчез незаметно и его судьбой никто не интересовался.
. . .
Ночные дежурства отнимают много сил. Даже, если дежурство было спокойным и удалось поспать, всё равно чувствуешь себя разбитым и опустошенным. Возможно, нервная система не расслабляется полностью даже во время сна, возможно, больничные миазмы, так или иначе, действуют на организм врача. Сурен Бабаян определял состояние после дежурства, как статус дежурантика (по аналогии с фациес гипократика).
Лишь один раз я чувствовал себя великолепно после дежурства. Мы с Павлом Демьяновичем Березовским приняли больного с сотрясением, сделали вечерний обход, затем до темноты устанавливали телевизионную антенну на крыше, дыша свежим воздухом и любуясь панорамой летнего города.
Дежурства истощают душевные силы и, если у вас лабильная нервная система, вам лучше избегать ночных подработок.
Накапливающееся в дежурствах нервное напряжение требует разрядки и она случается иногда в весьма курьёзных формах.
Анестезиолог М. Межерицкий, жизнерадостный брюнет пикнотического телосложения как-то зашел на травмпункт. Я смотрел больного.
- Пойдём, - радушно улыбаясь, заговорил он, - посидим, сообразим… коньчку…
Я не сразу понял, что он сильно пьян.
Миша был в пальто поверх халата, он пришел из хирургического корпуса на дежурство в травматологию
З.В. Вязникова, заведующая анестезиологией, без лишней помпы, отстранила Межерицкого от дежурства. Отработал ли Михаил своё после или подарил подработку коллеге, не суть важно. Трудовой процесс не нарушился.
Кипучей натуре Межерицкого город Шахты был тесен, он уехал в Алтайский край, где рыбалка, охота и грибы. Когда у него случился парапроктит, он приехал оперироваться в родной город. Доверился друзьям анестезиологам и коллегам хирургам.
Однажды в рентгенкабинет хирургического корпуса зашёл Яков Штрауб.
- Я посижу у тебя.
Минут двадцать он сидел в полумраке лаборатории, прямой и недвижимый, с полузакрытыми глазами. Затем взглянул на часы, слабо вздохнул, надел маску на лицо и пошёл в травматологию.
Был конец рабочего дня, Штрауб был после дежурства, у кого-то из коллег случился день рождения и Яша чуточку не рассчитал.
За десять минут прогулки по тропинке среди зелени, в стороне от главной аллеи, он полностью восстановился и на уровне обеспечил наркоз ургентному больному.
Анестезиолог-реаниматор Яков Александрович Штрауб был высокоорганизованным человеком. Он гордился своей профессией. Как-то я спросил его, часто ли приходится возвращать людей с того света.
- Иногда мы вытягиваем человека из такой бездны, - ответил он, - что расскажи мне об этом кто-то другой, я не поверил бы.
Проницательный читатель, вероятно, уже заподозрил, что у автора этих строк тоже были проблемы с алкоголем.
Говоря словами Джека Лондона, я ненавидел в себе этот порок, но чем больше я старался избавиться от него, тем глубже в него погружался. Вначале этот коварный стимулятор помогал справиться с накопленным в дежурствах недосыпанием, затем стал причиной бессонницы и угасания радостного мироощущения.
Примечательно, что встать на путь трезвости мне удалось лишь после прекращения совместительства в ночных дежурствах.
Утверждением, что ночные дежурства не всем полезны для здоровья, попытаемся завершить эту, не совсем корректную тему.
. . .
Однако будет несправедливым, расписывая подвиги коллег, обойти вниманием себя.
Я дежурил по травмпукту и был оч-чень хорош. (Как это получилось не важно - в то время я уже стоял на грани, за которой - падение). Мне было стыдно и я изо всех сил изображал «человека в норме». Не делал лишних движений и старался не разговаривать, чтобы язык не выдал меня.
Сделав короткую запись, я жестом пригласил больного сесть.
- Посмотри, – кивнул я сестре.
Встать, обойти стол, присесть и пальпировать лодыжки – для меня это было слишком сложное движение, на любом этапе я мог допустить нечёткое «па». Случай был рядовой - голеностоп отёчен, без рентгена не обойтись, но больной должен быть осмотрен.
Сверху спустился А.П. Шлычков, он дежурил в отделении. Надо было переписать историю, снять трудящемуся опьянение, спасти его семью от «голодной смерти». В то время было очень нехорошее постановление правительства – не оплачивать больничные по травме, полученной в состоянии алкогольного опьянения.
Я прикинул расстояние до двери (стул с дороги убрали!), втянул живот, сказал: «кгм!» и на одном дыхании преодолел путь от стола к дежурной комнате. Там мы занялись историей.
На шестой строке я сделал ошибку, взял чистый лист и снова ошибся на этом же слове. После пятой попытки я понял, что на шестой строке истощается концентрация моего внимания.
- Давай завтра?! – сказал я Александру Петровичу.
- Ты за больных переживаешь? Так я пойду, посмотрю…
- Завтра, завтра!
До сих пор мне кажется, что Александр Петрович не заметил моего состояния. Скорее всего, он был настолько тактичен, что ничего не заметил.
К одиннадцати «разогнали» больных и я прилёг.
В час ночи приехала «Скорая». Я вскочил, как ванька-встанька, но в коридоре меня предательски шибануло к стене.
- Ну-у, доктор, - весело сказала знакомый фельдшер, - огурец дать?!
- Я ещё сплю, - буркнул я и прошмыгнул в кабинет.
Вывих плеча я вправил легко (знай наших!) и поблагодарил судьбу, что вывих был неосложнённый. Иначе пришлось бы отправить больного в отделение, обеспечив себе славу факира, которому не удался фокус.
Я вспомнил, как однажды, отчаявшись вправить вывих плеча мускулистому спортсмену, призвал на помощь старших товарищей. Грузный Н.А Симановский, нависал всей своей тяжестью на локтевой сгиб, но так и не смог преодолеть напряжение мышц пострадавшего. Парня взяли наверх (наверх, значит в отделение). Анестезиологи что-то «спотенциировали» ему, мышцы расслабились и Симановский двумя пальцами поставил головку плеча на место. Чудеса, да и только!
Пока я спал, девочки приняли пятерых больных, мне оставалось только сделать соответствующие записи.
До утра я не ложился, приводил в порядок документы, принял двух шахтёров со ссадинами и обработал рану на три шва. Медсестёр поднимать не стал - им к шести перестилать столы, готовить кабинет к следующей смене, считать нагрузку.
Они, конечно, пожурят меня, что не побеспокоил их, а я, как можно небрежнее, отвечу, что случаи, мол, того не стоили.
. . .
Как-то на травмпункт доставили нетрезвого водителя для экспертизы. Водитель, молодой симпатичный мужчина, был директором нефтебазы – «шишка» далеко не на ровном месте (горючее для города и прилегающих районов!). Доставившие его сержанты несколько стеснялись и, судя по всему, выполняли указание своего, милицейского начальства.
Я выставил водителю лёгкую степень опьянения, но молодому, симпатичному мужчине не могли не понравиться обаятельные медсестрички, и он вступил с ними в пространную дискуссию, о том, что пьяный водитель за рулём вовсе не потенциальный преступник, а они думают и живут неправильно. Потом речь его потеряла всякий логический смысл, и я дописал к заключению - «средняя».
Назавтра меня вызвал Владимир Иванович Иванов, начальник всех травматологов.
- Что там у вас случилось? Почему «лёгкая-средняя»?
Поговорили.
- Сходи-ка ты, в горком партии и сам объясни, что к чему. К четырнадцати ноль-ноль тебя ждут.
В горкоме тоже, первым делом, поинтересовались почему «лёгкая-средняя»? Очевидно, не знали с чего начать разговор. Инструктор Анатолий Помазков задавал обтекаемые вопросы, интеллигентный седой мужчина, в хорошо сидящем на нём сером костюме, ходил по кабинету и помалкивал.
- Я дописал «средняя», потому что обследуемый не ориентировался в обстановке, - пояснил я.
Вначале, как и все наивные люди, я думал, что нарушителя партийной дисциплины ждёт суровая кара, его снимут со всех постов, разжалуют до рядового и лишат партбилета. Вскоре, по характеру вопросов я понял, что это не совсем так.
- Заключение в нашем регистрационном журнале ничего не значит, - тоном учителя младших классов заговорил я, - акт обследования остаётся у доставивших. Практичные люди, на другой день, договариваются с ГАИ или с милицией, затем возвращают нам акт – порвите или выбросьте.
Атмосфера в кабинете незримо разрядилась и я понял, что попал в точку, – товарища надо спасать! От меня услышали то, что хотели услышать.
- Неплохо бы, - закрыл тему седовласый, - иногда брать ваши журналы и просматривать, в какие ситуации порой попадают наши сотрудники.
На том и расстались.
. . .
На травмпункте не предусматривалось возвращение актов освидетельствования. Такого не должно быть, это левая акция. Поэтому, возвращение (что бывало не часто), происходило по одному сценарию:
В проёме двери возникал уверенный в себе мужчина, высокомерно смотрел на нас, свидетелей вчерашнего его унижения, потягивал акт и, с нотками брезгливости, произносил:
- Возьмите, вашу бумажку!
- Зачем она нам? – отзывалась медсестра, - оставьте себе на память!
Апломб сразу оставлял посетителя. На лице его выражалась растерянность. Как так? В милиции ему сказали вернуть акт, он вернул.
Он не вникал, что в ГАИ или в милиции тоже не могут порвать (выкупленный) акт на его глазах – это значило бы расписаться в должностном подлоге.
Смилостивившись, сестра брала акт у посетителя, чтобы положить его на тумбочку, откуда он, как всякая ненужная бумажка, вскорости исчезал сам собой.
. . .
На операционный стол уложили молодого парня, для операции на бедре. Н.А. Симановский заглянул за ширму и изобразил испуг: «Да он – рыжий!»
В то время имела хождение «дурная примета» - у рыжих всё неблагополучно! Даже интеллектуальная элита медицины, анес-
тезиологи, не отрицали такую возможность:
- У рыжих статус тимико-лимфатикус имеет свои особенности!
Об этом «статусе» мы знали только, что он имеет отношение к иммунной системе.
Во время операции случилась маленькая неприятность – закровила крохотная артерия, струйка крови брызнула к бестеневой лампе. Пока искали, зажимали, перевязывали, - все халаты и колпачки были окроплены мелким брызгами.
Эта мелочь не стоила бы внимания, когда б, вслед за этим, больной не дал падения давления до критического уровня.
Такая реакция на мизерную кровопотерю!
Операцию приостановили, анестезиологи ввели больному преднизолон и ещё что-то, положенное в таких случаях.
- Боюсь я рыжих! – уже серьёзно признался Симановский.
Никакой статистики «по рыжим и брюнетам» не существовало, но я тоже склонен был принимать правила этой игры. Вспоминал, как еле спасли мужчину (не совсем рыжего, но с конопушками), давшего остановку дыхания на введение безобидного контраста.
- Глупости всё, - сказал хирург Пётр Михайлович Евлахов, - ни в литературе, ни в практике моих коллег, нет никаких подтверждений этому. Профессиональные суеверия, миф.
- Чтобы интересней было работать, - согласился я с ним.
. . .
В приёмный покой травмотделения доставили парня без одежды. В таком виде «Скорая» взяла его с проезжей части улицы. Доставленный лежал неподвижно, смотрел в потолок и в контакт не вступал.
Парня подняли в рентгенкабинет, уложили на стол. Когда лаборант вышла за кассетами, пациент исчез. Из окна второго этажа он спустился по водосточной трубе (совершенно голый!), спрыгнул с козырька и растворился в темноте больничного парка. Был час ночи.
Молодой человек был рыжий.
. . .
Медсёстры травмпункта умели всё и делали свою работу с удовольствием. Врач хоронил свой талант в непрерывной писанине, сёстры увлечённо оперировали - делали хирургичес-кую обработку ран, удаляли инородные тела.
Иногда призывали врача:
- Доктор, посмотрите!
Врач, прижав маску к носу, заглядывал в рану:
- Подвигай пальчиками, - говорил он больному. Больной двигал, - всё в порядке, сухожилие целое, зашивайтесь.
Трёхлетний бутуз на руках у матери, вопил благим матом, руками и ногами отбрыкиваясь от тётей в халатах.
- Так, мамочку в коридор!
Лишившись «тылов», малыш тут же замолкал. Санитарочка Александровна прижимала его к могучей груди, лишая всякой возможности двигаться.
- А кто это у нас такой хорошенький?! – играла голосом Таня Осетрова, пряча за спиной шприц, - а вон киса побежала! Всё, всё, всё! Не больно, не больно! Кома-а-рик укусил!
Малыш успевал только сморщиться. Противостолбнячная сыворотка введена.
Бригада работала, как единый организм.
Девочки искусно накладывали повязки, опасной бритвой брили кожу вокруг ран на голове (я пробовал – не получается!). Помогали врачу при вправлениях, затем позволяли доктору помогать им при наложении гипсовой повязки. Умело гипсовали, моделируя свод стопы и укрепляя (по науке!) деревянный каблучок на пятке - для ходьбы. Огрызком химического карандаша, который берегли, как зеницу ока, на затвердевшем гипсе писали дату перелома и дату наложения повязки.
Иногда, (за примерное поведение!), втирали в гипсовую повязку тальк и «сапожок» сиял – хоть на выставку!
Изредка «бузил» какой-нибудь пьяный, недовольный отказом в освобождении. Следовал «тревожный» звонок наверх и в травмпункт бегом спускались дежуранты-травматологи. Однажды мужчина со скрытой шизофренией, здоровяк-таджик из бригады Чиха, запустил по кабинету крышку стерилизатора с инструментами, приготовленными для мытья.
Обходилось обычно без милиции: при виде плечистых докторов, нарушитель преклонял колени и поднимал руки.
Иногда, в периоды затишья на дежурствах, когда по два-три часа не было больных, девчата негромко пели. Репетировали что-нибудь к очередному «Огоньку», или просто так, для души:
Лишь только подснежник распустится в срок,
Лишь только приблизятся первые грозы,
На белых стволах появляется сок,
То плачут берёзы…
К больным были неизменно приветливы и улыбчивы.
- Молодые вы, счастливые, - растроганно говорила какая-нибудь бабушка, - а я, вот… кошка нашкодила, я хотела её пнуть, а она спину выгнула и я в плинтус ногой. Кажется, палец сломала!
. . .
Если бы травмпункт принадлежал отделению, то медсестры травмпункта пользовались льготами операционных сестер. Увы, травмпункт был частью поликлиники, где операционные сестры не полагались. Попытки добиться присвоения статуса операционных сестер не увенчались успехом. Переподчинять травмпункт отделению, при действующей поликлинике было бы нелепостью и нарушением неколебимых инструкций Минздрава.
«Старики» ушли, молодые кадры, знающие свои права, отказались мыться на операции и работа травмпункта потеряла малую толику изящества.
. . .
На травмпункте меня научили снимать кольцо с отёкшего пальца. На палец плотно, виток к витку, наматывалась толстая капроновая нить, конец её тонким зажимом проводился под кольцом. Затем нить разматывали и кольцо сползало по намотке.
Пострадавшая рассматривала свой палец, как будто видела его впервые. Ей рекомендовали «разбить» кольцо у ювелира.
. . .