our version
1.
Абраша Балашов родился таки как раз в год смерти Брежнева в Замоскворечье к югу от Кремля. Ну, наверное, здесь всё и пошло наперекос.
Рос, Абраша обычным дворовым пацаном. Играл в зоску, тренькал на гитаре пошленькой шестиструнке с алым бантом на деке. Ковырял пальцем в носу, когда подрос начал гонять шкурку по стволу члена.
Изредка ходил в походы на Оку, запекал картошку, жался к девчонкам и протягивал пухлые телячьи губы в первом поцелуе. Купался в воде пахнущей тиной и болотиной до мелкой дрожи в нижней челюсти и гусиной кожи. Нырял, стараясь достать дно, и висел в воде «бочкой» до белых мушек в глазах и оранжевых кругов.
Учился на три с плюсом; минусом – болтался – совершал набеги в гаражи, где можно было хапнуть малюсенький кусочек кайфа – буквально в два-три затяга. Тырил мелочь и пиво в редких в центре павильонах. Дошел до той скользкой и чуть уловимой грани, где уже всё – ты гопник и путь твой известен и определен изменчивой фортуной и жестким алгоритмом ментовской системы. Но пронесло.
Окончил школу, как отмахнулся - прощай родная, до свидания - без сожаления с емкой фразой вычитанной неизвестно где и навсегда застрявшей в голове: «– Ты можешь говорить словами?
– Могу, – неожиданно сказал богомол человеческим голосом. – Только это будут твои слова, а не мои. И смысл этих слов тоже будет не мой, а твой. Но если хочешь, я буду говорить твоими словами и смыслами».
По инерции пошёл в армию. Хотя конечно мог и закосить. Знакомая докторша мамы Абрама подсказала наивернейший способ, как имитировать вегито-сосудистую дистонию, а сказать проще, симулировать высокое давление. Нет ничего проще, в момент измерения давления необходимо, что есть силы напрячься, как будто сидишь на унитазе по-большому, и давление подпрыгнет до желанной высоты. Главное не пукнуть с крошкой, но и это не сложно – будь осторожен, следи за собой.
В армии Абраму пришлось не сладко. Хлебнул горя конечно. Тут всё было против него: имя из анекдотов, географическое происхождение. Встретили сразу подлой присказкой: «прилетели к нам грачи, пидорасы москвичи». Прессанули, как водится, фанеру помяли, поползать пришлось в казарме под койками, зубной щёткой очко в клозете надраивать. Романтики было мало, а суровых будней хоть попой ешь. Вспоминать не очень хочется весёлого мало. Но время идет, прошли и эти два года.
Вернулся Абраша домой в Москву. Погулял, как водится, попил винца с пивком. У приятелей настрелял копеек, посетил пару саун с чаровницами с Украины. Но надо было куда-то пристраиваться. Связей особых не было знакомых крутых тоже, и подался Абраша Балашов в ЧОП охранником трудиться. Первых три года была редкая лафа. Магазин, тот, что торгует шапками да шубами. Сидя в теплом месте Абраша в плечах раздался натренировал задницу до каменой твёрдости стал циничен и жизнь ему стала понятна и приятна как домашний бутерброд с тонкой прослойкой хлеба но толстым куском масла.
Он балдел от терпкого флёра крашеной пушнины и тонкого аромата крашенных же длинноногих див по ту и эту сторону прилавка. Зажимал девчонок продавщиц меж вешалок, и даже кое с кем покувыркался в сексуальном танце чага-чага, ощущая пикантный привкус от соития средь шкур убиенных зверей.
Было светло тепло и мухи не кусали, сытно было и ненапряжно, но несколько скучно для молодого здорового мужика. Но всё меняется, в один прекрасный день выписали Абраму наряд на новое место службы.
И поехал Абрам Балашов охранять Третьяковскую галерею.
2.
Напарником у Абрама был старый волк бывший мент, хотя в народе говорят что бывших ментов не бывает, майор Иванчиков. В его глазах давно уж не было жести, но была тоска и вечное желание выспаться. Иванчиков на посту охраны ел либо кемарил. Открытые глаза доказывали начальству, что он бодр и зол, но Абраша чётко усвоил: Иванчиков вял и мягок насколько может быть мягок мент лет тридцать отсидевший в дежурной части.
В первый день дежурства в галереи Абраша попил чайку, схапал бутерброд и расслаблено развалясь на стуле с любопытством смотрел в монитор. Под ладонью надёжно бугрилась тревожная кнопка с радиусом действия один километр. Нажмёшь ее, случись, что и через полторы минуты сослуживцы с автоматами наперевес будут тут как тут. Когда Абрам проходил инструктаж, перед охраной галереи, его предупредили строго настрого, чтобы по музею он не болтался, сидел тихо-смирно рядом с монитором пил чай и не спал. Отойти можно было только по нужде в сортир, предварительно убедившись в бодрости духа коллеги.
Но тут как пишут в пошлых романах случилось страшное.
В глубинах сонного и сытого царства изящного искусства раздался звук более всего напоминающий зевок или нутряной вой, тихий вначале, но набирающий силу и мощь.
Абраша потихоньку робея гонимый непонятной силой побрёл коротким коридором к широким залам. Но странно - в гулкие шаги его вплетались посторонние звуки. Щелчки и цоканье копыт, так ему казалось. Порывистый шум ветра, топот и невнятные бормотания. Хрипы и полу фразы разговоров. Вся эта какофония сливалась в один грозный гул, усиливалась и нарастала. Всполохи света. Нет, это был не искусственный свет мощных люминесцентных ламп. Скорее игра тени и света факелов и керосиновых фонарей. Вот уж и явственно запахло серой.
Абраша подумал, что у него наваждения или галлюцинации. Пытаясь обуздать охвативший его страх он стал успокаивать себя мыслью что это сработала автономная сигнализация о которой его конечно же по традиционному русскому головотяпству забыли предупредить. Но верилось в это с трудом и всё вернее жгло понимание, что дело тут не чисто. Абраша откровенным трусом не был никогда он решил приблизиться и посмотреть всё поплотнее.
3.
Приблизился и оторопел, застыв на месте от нежданной картины. Скрипя полозьями, ползли мимо Абраши салазки. Трое деток, два пацанчика и девочка, из последних сил тащили заледенелую бочку с водой. Выводя мерзкую песню на паркете, салазки буксовали, крошево сосулек и сухого снега осыпали каторжный и скорбный путь.
«Холодом-голодом греюсь, кормлюся я»,— внезапно пропел тонюсеньким голоском «коренник» средний мальчик, ища глазами сочувствие у Балашова.
Собака, сопровождавшая эту тройку оскалила зубы и зарычала на Абрама. Он испугано шарахнулся в сторону и мелко семеня пробежал несколько шагов оказался в другом зале.
Этот зал был с загогулиной прямоугольная кишка и поворот вправо. Вот из-за этого аппендицита и выехали навстречу Абраму три богатыря. Густой запах давно неприбранных лошадей, а в сёдлах бородатые дядьки с пикой булавой и мечом. Ага, у младшенького бороды вроде не наблюдалось зато он ласково теребил в руках лук да стрелы. – Три богатыря, изумлено прошептал Абраша. Они были в походе или дозоре. Кряжистый средний мужчина приставил правую руку в варежке сталевара к очам и зырил в неведомую даль. – Да, если такой разок навалит в челюсть, то и майор Иванчиков сбрякает к верху кедами, - подумал Абрам. Богатыри, с хрустом вращая глазами посмотрели влево и вправо и как по команде дружно цокнув на понурых лошадей проехали прямо.
Абраша решил бежать на рабочее место и жать чёртову кнопку вызова, пусть старшие приезжают и разбираются в этой катавасии оживших картин. Но не тут то было. Ноги сами его понесли в соседний зал, а там дым коромыслом полно народу. Странная тётка вся в чёрном с безумными глазами на выбеленном бескровном лице. Сидит на дровнях, задрала руку в небо, второй вцепилась в оглоблю. Весь вид её вопит об одном: - На ***, все на хуй!
А рука знамо дело направление указывает, на *** это значит наверх в небо. Рядом с санями чудак на снегу разместился, комфортно, будто дома у себя перед телевизором. Глаза прозрачные чище снега бирюзовые и незрячие. Рубище рванина сплошная тяжеленный крест железный кованый и вериги рвут его тело. Но душу крепят это точно. Всем своим дыханием и движением на встречу сумасшедшей тетки он подтверждает: - Права ты матушка, ой права!
Абраша смотрит на этих двоих и шагу ступить не может. Держит его что-то, может их правота, а может и смутное осознание близкого предназначения.
- Иоанна, желаю видеть Иоанна Васильевича, - горько прошептал Абрам. Интуитивно не зная экспозиции музея, он безошибочно двигался к цели. И вот прямо перед ним во всем великолепии стоял Грозный. Тот, который Иоанн. Мокрый от пота череп с редкими растрепанными волосами. Вытаращенные глаза из глазниц. Тонкие кисти рук перевиты синими жилами. Они тряслись и хватали за отвороты парчового платья молодого мужчину. – Сын его царевич Иван, - догадался Абрам. Ноги царевича безжизненно подкосились, голова безвольно покоилась на плече безумного отца. Здесь только что произошло убийство. Смятый в результате борьбы ковёр и платье обоих Иванов улиты кровью царевича. Царь-зверь ударил железом сына в висок. В ужасе закричал, присел и обнял сына. Пытается вернуть его к жизни испытывая животный страх от содеянного. Нет, никому не удавалось повернуть время вспять. Иоанн орёт как зверь над убитым детёнышем. Убитым собственной рукой.
Абрам сморгнул наваждение, и закричал: - Довольно крови! Что есть силы оттолкнул Иоанна и нагнулся за посохом. Высоченная, выше роста Абрама железяка с медным набалдашником и острым как копьё концом. Ужас, сначала парализовавший Абрама шарахнул его по плечам и спине, подстёгивая и призывая действовать. Этот ужас от сопричастности к убийству ожог его хлыстом придал сил и Абрам рванул. С воплями и криками что есть силы побежал, сметая стулья и банкетки на своем пути. Он несся к выходу, проскочив с треском входные распашные двери, услышал вой сигнализации и отборный мат сонного майора Иванчикова. На мгновение оглянулся и сфотографировал картину: перекошенное красное лицо майора в складках и нелепых крошках. И стреляющий ему в спину воблоглазый взгляд того, кому не суждено никогда стать полковником.
Ноги несли Абрама прочь, прочь домой. На автопилоте не разбирая дороги, добрался домой. Рухнул на колченогий стул без сил. Через секунду выхватил из холодильника бутылку водки. Крутанул её в ладонях, обхватил сухими губами горлышко и крупными глотками опорожнил её на половину. Стресс видимо добил парня, не раздеваясь, он рухнул на кровать. Наверное, ночью были звонки, и приезжало начальство, долбились в двери, наверное, всё это было, но ничего этого Абрам не помнит. Он спал до утра беспробудным сном без снов. Проснувшись утром он вспоминал прошедшую ночь как бред и дурной сон. Фыркая, стоял под душем отплёвывался и думал: - Чёрти что, какие только сны не приснятся?! - Полная фигня и бредятина, но блин достоверно как в кинотеатре 3D!
Вяло ковыряя яичницу Абрам включил телевизор. Щёлкая пультом, нашёл новостной канал 24Х24 и вполуха слушал текущие новости: - Совбез ООН разрешил нанести авиаудары по отрядам Каддафи; Инженерам удалось восстановить подачу электричества ко второму реактору аварийной АЭС "Фукусима-1". Восстановление электроснабжения поможет запустить насосы и охладить реактор; Отряд милиции во главе с начальником ГУВД накрыл казино в Москве…
Потом пошел прогон криминальной хроники, внезапно звук телевизора стал громче, Абраша оторопело смотрел на пульт, звук увеличился до максимума и симпатичная дикторша-секси сладко сложив губки в мускулистое кольцо проворковала: - А теперь новости культуры. – В Третьяковской галерее произошло неслыханное ЧП. – Пришедшие утром на работу сотрудники музея обнаружили, что знаменитое полотно Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» странным образом изменилось. – В нижнем правом углу на смятом ковре в ногах убиенного царевича отсутствовал посох – орудие убийства. – Картину спешно запаковали и отправили на реставрацию в центр И.Э.Грабаря.
Телевизор внезапно погас, и наступила звенящая тишина. Абрам Балашов выпучив глаза замер. Недоеденная яичница медленно стекала по подбородку. Он стал на цыпочки. Чья то неведомая воля ласково подхватила его за шиворот и погнала в тесную прихожую. На вешалке висел форменный китель. Антресоли захламили сломанные лыжи и пустые коробки. Одинокая лампочка скорбно освещала лимонным светом грязь на полу, смятую фуражку и лоскуты дешевого дерматина утепляющего дверь. Чужеродной кляксой смотрелся величественный посох Иоанна Васильевича Грозного подпирающий дверь изнутри…