Оводы

 
                Маленькая повесть

Витек

Ирина вышла замуж. На свадебные деньги они махнули на юг, и у них что-то там еще осталось. На оставшиеся они решили построить баньку.
Инициатором этого стал муж Ирины, который оказался ужасным прожектером. В его голове постоянно зрели какие-то идеи, как то: сконструировать телевизионную антенну, которая будет принимать все, развести на балконе пчел, или купить ротвейлера, спарить его с мериносом и за баксы продавать новым русским этих экзотических щенков. Все проекты он по возможности старался воплощать в жизнь.
На крыше их многоэтажки стояло жуткое сооружение из алюминия и стали с чугунком посередине, каким-то образом пришпандоренные друг к другу - это была всеволновая антенна на 93 канала, повернутая в противоположную от ретранслятора сторону и принимающая только РТР и ОРТ со снегом и без звука. В ветреные ночи сооружение гремело на ветру и издавало непереносимый высокочастотный свист, особенно когда ветер задувал в чугунок, заменяющий тарелку.
На балконе валялись недоструганный улей для пчел и упаковки с воском. Воск плавился от жары, и в нем тонули мухи. От разведения пчел Витька (его звали Витек) еле-еле отговорила теща, пообещав добавить денег на мериноса.
С мериносом возникли сложности. Для этой цели Витек совершил вояж с челноками в Польшу, затарившись пластмассовыми бюстами Карла Маркса, резинками для трусов, железными бигудями, четырьмя бутылками водки и прочим совковским барахлом.
Из Польши он возвратился с двумя пыльными бюстами Карла Маркса в карманах и тринадцатью килограммами очень полезной в хозяйстве разноцветной жевательной резинки. Он грустно пах водкой и выглядел несчастным лодочником, которого обещал убить профессор Лебединский. Мериносы водились только в Бразилии. Творческая натура Витька искала выхода и не могла найти. Руки надо было чем-то занять, а душа тянулась к творчеству.
С горя он залез на крышу и оторвал от всеволновой антенны припаянный в центре чугунок, отчего качество телесигнала, однако, только улучшилось, и счастливая семья могла теперь смотреть передачи со звуком. А затем, вертя в руках недоструганный улей, Витек, поскользнувшись на засиженном мухами воске, не удержал его в руках. Улей красиво спланировал с балкона и завис на березе на уровне второго этажа. В нем поселились птицы.
Витек погрустнел, за обедом подолгу смотрел в суп, стал невпопад отвечать на вопросы и повадился ходить за «Клинским». И тут, то ли на радость, то ли на беду, прибыл на побывку их двоюродный брат. Он решил устроить прощальную гастроль с шашлыком из омуля перед отбытием в Федеративную Республику Германии. Навсегда.
Была у тещи дача. Полуразрушенный домик из дранки, да шесть соток земли, где что-то там росло. Вот они и махнули туда. Порадоваться. И Витька заодно встряхнуть.
Стояла красавица весна. Природа, казалось, специально замерла в том состоянии, когда уже почти зацвела сирень, но еще не было липких навязчивых мух. Все шли гуськом по узкой извилистой тропинке и несли в рюкзаках не бытовые и семейные проблемы, а маринованный шашлык и красное вино, а на закорках сидели тогда еще маленькие дети. Последним шел Витек. Его творческое чело все еще бороздили глубокие творческие морщины, но было видно, что и он оттаивает. Весна...
Шашлык удался. Как раз тогда, когда он удался, Витек оттаял совсем и стал всех учить, как надо пить водку, чтобы не опьянеть, не обращая внимания на резонный вопрос: «А зачем же тогда вообще пить?»
- Для этого надо съесть что-нибудь жирное, а выпить можно потом и сколько влезет, - убеждал он всех, уже выпивших.
Жена Витька одобрительно кивала головой. В качестве доказательства он съел шампурочек с омулем, налил стакан водки и плеснул себе прямо в организм.
- Вообще-то русские люди сначала пьют, а потом закусывают, - сказал отбывающий в Германию двоюродный брат.
И тут же успевшая упасть в организм Витька водка вступила в противоречие с упавшей туда же ранее закуской и запросилась обратно. Витек побежал пугать кусты. Жена Витька недобро посмотрела на двоюродного брата. Тот пожал плечами. Чтобы хоть как-то заглушить протестующие звуки Витькова желудка и не отвечать на вопросы детей: «А что там делает дядя Витя?», они решили спеть песню «Я московский озорной гуляка». И уже затянули, было гимн Федеративной Республики Германии, как из кустов появился веселый проблевавшийся Витек. На его зеленом от счастья лице светились возбужденные ожившие глаза. Он присоединился к компании не сразу, а зачемто сделал пару кругов вокруг домика из дранки, отозвал в сторону жену, и они о чем-то долго шептались за углом. Вот тогда-то они и решили строить баньку.
- Вместо этой развалюхи будем строить дом! - объявил нам Витек. - Поможете? А вот тут будет банька, - показал он рукой на облёванные кусты.
- Хорошая идея! - откликнулся двоюродный брат, послезавтра уезжающий в Германию.
У тестя Витька, который единственный из всех умел строить дома, невольно вырвался тяжелый вздох.
Домой все возвращались под вечер. Они шли гуськом по узкой извилистой тропинке навстречу бытовым и семейным проблемам. Далеко впереди подпрыгивали от возбуждения Витек с Ириной. Они строили планы. Тесть шел последним и вздыхал, а теща сказала, что идея ей понравилась, хотя на самом деле она просто боялась мериносов.
Весь май Витек один копал яму под фундамент и копил деньги на цемент. Где-то в июне к строительству подключился тяжело вздыхающий тесть Витька, и уже к августу у нового дома выросли стены. В правом углу новой каменной избы нашлось место и для баньки. Только вот дальнейшее строительство грозило заморозиться до весны, ибо деньги на цемент Витек наскреб сам, на кирпич ушло все, отложенное тещей на мериноса, а на полы сгодились доски от старой избушки. А вот крыша...  Витек «прописался» на даче, перестал бриться и одичал, ел немытую редиску и  перешел на трехразовое питание. Три раза в неделю жена на велосипеде привозила еду. Он ночевал в будущей баньке и, если вы заглянули бы ночью в баньку сверху, то увидели бы два светящихся зеленых огонька. Это были глаза Витька, он не  спал, и в них отражался свет далеких звезд и глухая безнадежная тоска. Не на что  было строить крышу. Требовались бревна. Надо было ехать к Петровичу.

Петрович

В ту пору я учительствовал в селе, а директорствовал там Петрович. Льготы  сельского учителя известны - получи раз в год машину бревен. Машина в школе была - это был нигде не зарегистри-рованный ГАЗ-51 без правой двери с номером 33-44 ТАФ спереди и надписью «Смерть фашизму» сзади. На этом, я извиняюсь, автомобиле Петрович умудрялся один обеспечивать бревнами всех 16 учителей школы.  Я, как городской житель, не получал твёрдого топлива года за два и обратился к  Петровичу.
 Мы рванули к нему в деревню на рейсовом автобусе на пару с Витьком. Жаркий  потный август отступал по мере удаления от города. В открытые окна врывался запах скошенного чабреца и гречихи и еще чего-то неуловимо знакомого. Происхождение этого запаха дошло до нас потом, когда Витек озвучил хорошо знакомую поговорку: «Хорошо в деревне летом, пристает оно к штиблетам». Выходя из автобуса,  он сразу же наступил штиблетой на то, что недавно озвучил. И оно пристало.
 В деревне пахло совсем не так, как в городе, и, хотя было жарко, свежий безасфальтный ветерок пьянил и бодрил одновременно. Витек целенаправленно шел  вперед, думая о своем, забывая переступать через коровьи лепешки. На запах его  желтых штиблет слетались какие-то крылатые насекомые чуть крупнее мух. Это были оводы.
 На подворье Петровича бродили куры и индюки. В клетках вовсю спаривались кролики, в теплом хлеву мычала буренка, в катухе визжали поросята, а на лугу пасся молодой бычок, привязанный к колышку. Судя по обилию живности на усадьбе,   умирать с голоду Петрович явно не собирался. Правда, у него было пятеро детей, и все девочки. И всем надо было давать путевку в жизнь. Сам он сидел на верхушке   почти готового бревенчатого сруба, приветливо помахивал нам топориком и напоминал располневшего Раскольникова. Он рубил себе баньку. У Витька заблестели глаза.
Петрович спрыгнул со сруба прямо в застеленный сеном кузов школьного грузовика «Смерть фашизму». Пожимая нам руки, он покосился на обляпанные штиблеты  Витька, а я покосился на бутылку, которую он держал под мышкой. Примерно такая  же была у героя Г. Вицина из фильма «Не может быть», когда он вспоминал прежние  времена и романтизм.
 Перед нами стояла задача уговорить Петровича завести «Смерть фашизму» и  съездить в лес, чтобы напилить бревен для Витьковой баньки Петровичевой же бензопилой. Витек выставил поллитра невиданной в деревне Текилы в качестве магарыча.
Магарыч раз в восемь проигрывал тому, что выставил Петрович. Кроме бутылки самогона емкостью в четверть, на столе скворчала яичница из пятнадцати яиц, горкой лежало крупно нарезанное сало, а в центре стола, в точно таком же, как у Витька, чугунке, дымилась молодая вареная картошка с топленым маслом и укропом. Свежие пупырчатые огурцы были прямо с грядки. И как апофеоз - огромное блюдо холодца, в котором отражалось солнце, гигантская бутылка самогона и обалдевшая физиономия Витька.
Глядя на это изобилие, я усомнился в том, что это мы приехали уговаривать Петровича съездить в лес, а не он нас.
- Извините за скромный стол, - на полном серьезе сказал Петрович, внося блюдо с жареной рыбой. - Грибов нет, сухое лето.
- Выпил? - Поешь! Поел - выпей! - учил Витька Петрович. - Тостуемый пьет до дна!
- А ты не закусывай, а ешь, - говорил он мне, не знающему за что хвататься. - Подкрепляйтесь, завтра в лес!
Мы съели и выпили почти все и лежали в кузове грузовика, по очереди отхлебывая из горлышка Текилу в качестве десерта.
- Хорошая у тебя самогонка, - похвалил Петрович, - буряком воняет.
Витек не ответил. Он сладко спал. Над его желтыми штиблетами жужжали оводы.
 
Я

Смеркалось, но было жарко. Сразу после вечернего кормления вся живность разбрелась по насестам и катухам. Последним пришёл бычок, волоча за собой железный колышек. Часам к десяти вечера угомонились все, один только Петрович оставался бодр и свеж. Мы даже сыграли с ним в шахматы. Казалось, на нем совсем не отразилось спиртное - он «выиграл» у меня две партии и в обеих красиво ставил мат своему ферзю. Мы выкурили с ним по сигаретке и завалились в кузов к Витьку. Часа в четыре утра заорал свое «кукареку» петух Петровича. За ним закудахтали куры - они разбудили гусей и индоуток. Заблеяли соседские овцы и замычали быки. Проснулся и я. К нам в кузов забрался лохматый щенок и разбудил Витька, лизнув его в нос.
- Ух, ты, рыбий глаз, - стал заигрывать с ним Витек.
 Он любил собак. Щенок понял это по-своему и, подняв заднюю лапу, помочился на желтые штиблеты.
- Сутенер, место! - рявкнул Петрович из кабины, он заводил «Смерть фашизму».
Щенок шустро скрылся в конуре, высунул морду и хитро подмигнул Витьку. Машина завелась как «Мерседес», но грохотала как трактор. Мы втроем кое-как втиснулись в двухместную кабину. Витьку досталось держать топоры, а я зажал между коленей бензопилу с надписью «Дружба» с одной стороны и «Петрович – казел» с другой, нацарапанной кем-то из недоброжелателей. Петрович сел за руль и отжал сцепление. Машина рванула с места. За ней рванул щенок, пытаясь укусить за колесо. Петрович врубил вторую скорость и врезал рычагом переключения передач Витьку точно в пах. Витек охнул и выронил топоры. Перед его глазами поплыли картины города Амстердама, в котором он никогда не был, вперемешку с видами родного края - села Баландино, где он родился. Ему вдруг подумалось о суетном и бренном, на время расхотелось строить баньку и играть в бейсбол. Петрович врубил третью. Витек перевел дух и на всякий случай отодвинулся от Петровича, из-за чего я, сидящий с краю, чуть не вывалился из машины вместе с бензопилой в отсутствующую дверь.
Петрович жал на все педали. Машину трясло на кочках, она скрипела на рессорах, словно жаловалась на жизнь. По крыше хлопали ветки елей и стучали шишки.
- Хорошая машина! - похвалил ожахший Витек, косясь на рычаг переключения передач.
- Колчаку ровесница, - кивнул Петрович, - были бы у нее тормоза, цены бы не было.
Машина миновала косогор и замерла наверху, будто задумалась. Предстоял долгий пологий спуск. «Смерть фашизму» рванула вперед, наращивая скорость. Посредине спуска стоял брошенный бульдозер. Объезда не было. Кругом лес да елки.
«Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок», -  только и успел подумать я и с надеждой поглядел на Петровича.
За рулем его не было. На его месте сидел меринос со свиным рылом и в его рубашке. Он жал на все педали и пел гимн Федеративной Республики Германии голосом двоюродного брата, уехавшего от нас навсегда. До бульдозера оставалось метров пять.
- Петрович! - заорал я, - Петрович!
- Ну, я Петрович, - послышалось откуда-то снизу. - Не ори, детей разбудишь.
Я повернул голову на звук и увидел Петровича на траве рядом с грузовиком. Грузовик стоял во дворе, а Витек с Петровичем сидели в холодке, пили из банки квас и чертили спичкой на земле эскиз Витьковой баньки.
- Ну и здоров же ты спать, небось, так же хорошо работаешь, как спишь, - сказал Петрович и ушел заводить «Смерть фашизму».
Я смахнул со лба холодный пот вместе с остатками сна, спрыгнул с грузовика, налил себе квасу и стал потихоньку отходить от увиденного во сне.
Занимался новый день. Он обещал быть жарким. Все было как всегда. И даже над желтыми штиблетами Витька по-прежнему жужжали оводы.
 
Оводы

«Смерть фашизму» завелась как трактор и грохотала как танк, оправдывая свое название. Мы втроем кое-как втиснулись в двухместную кабину. Витьку досталось держать топоры, а я зажал между коленей бензопилу с надписью «Дружба». Я взглянул на другую сторону. Там было нацарапано «Петрович – казел». Петрович сел за руль и отжал сцепление. Машина рванула с места.  Из будки выбежал щенок и рванул за ней, пытаясь укусить за колесо. Пока все было как во сне. Я перевел взгляд на Витька и рычаг переключения передач. Петрович собрался врубать вторую. Я закрыл глаза. Петрович врубил третью и рычагом чуть не выбил у меня из рук бензопилу. Вторая скорость у машины отсутствовала. Петрович жал на все педали. «Смерть фашизму» скрипела на рессорах, словно жаловалась на жизнь, по крыше хлопали ветки елей и стучали шишки.
- Да, дерьмо у тебя машина! - сказал Витек фразу не из сна.
- Она ж Жанне Д' Арк ровесница, - не обиделся Петрович, - вот была бы у нее вторая передача, ей бы не было цены.
«А Витек бы сейчас любовался видами Амстердама», - подумал я, но вслух говорить не стал.
Становилось жарче. Даже густой сосновый лес не привносил прохлады. Вот и лесничество. У щита с надписью «Непотушенный окурок - причина пожаров» курили лесорубы и бросали окурки в бочку с песком. Нам досталась делянка с молодыми, но уже крепкими соснами. Они стояли ровными рядами и роняли смолу как слёзы, словно чувствуя свой последний час. Вот-вот в их тела вонзится бездушная бензопила с красивым названием «Дружба».
 Полуденная жара липла к телу. Мы с Витьком сняли майки и решили работать с голым торсом. Петрович же накинул ветровку. К нам с Витьком подлетели десятка два оводов и сказали «ж-ж-ж». Витек отмахнулся и получил предупреждающий укус в бровь. Глаз сразу распух. Я заржал и тут же получил укус в губу. Надо было одеваться. Мы рванули в кабину, дорогой получив еще несколько укусов. Мы бежали, высоко задирая ноги, со стороны напоминали пьяных страусов и были смешны. Ржание Петровича приглушал работающий движок бензопилы. Он тыкал в нас пальцем и ломался пополам от хохота. Петрович валил деревья как заводной, а мы с Витьком обрубали сучья. Все выглядело как в ускоренной киносъемке, ибо оводы были везде. Они лезли в рот, в нос, в уши, в рукава и прятались под мышками. И кусали, кусали, кусали... Приходилось вертеться. А когда становилось невмочь, все втроем прятались в двухместной кабине грузовика. Оводы были и там, но их было не так много и они были не такие наглые. Они вели себя как припоздавшие гости и кусали только исподтишка. Мне стало казаться, что это самые жуткие представители нашей фауны, а когда во время перекура получил незапланированный укус в ягодицу, то успел вспомнить английскую писательницу Этель Лилиан Войнич и ее одноименный роман. Витек думал так же, пока на лобовое стекло не плюхнулся кто-то, крупнее овода раз в пять. У него было толстое зеленое брюшко, страшная лохматая морда, какое-то жутко длинное жало и кривые лохматые лапы. Он не спеша перебирал ими по стеклу, выискивая вход в кабину, чтобы вонзить свое остро отточенное жало в кого-нибудь из нас. На почтительном расстоянии от него держались даже оводы. Словоохотливый Петрович объяснил, что это шершень, и что последствия его укуса не так уж и страшны. Просто человек распухает вдвое, у него пропадает аппетит, температура под сорок держится неделю и иногда отнимается язык. Мне расхотелось выходить из машины, а, глянув на Витька, я понял по глазам, что он опять раздумал строить баньку. Оставалось сделать не так уж и много - погрузить в машину с десяток бревен, но... Какая такая сила могла заставить нас покинуть спасительную кабину, я не знаю. Мы в упор смотрели на бредущего по стеклу монстра и не могли отвести от него взгляд. Петрович моргал белесыми ресницами. Он понял, что сказал что-то не то. Просто он не умел врать и сказал правду. А если б и соврал, то мы все равно никогда бы не поверили, что перед нами обычная божья коровка.
Петрович вздохнул, тихонько вышел из кабины и, сильно размахнувшись, врезал рукавом по лобовому стеклу. И попал. Размазанный шершень выглядел еще хуже, чем живой. Мы попрыгали из кабины. На нас снова накинулись оводы. Какая мелочь! От их укусов ведь не распухают вдвое, и не отваливается язык. Мы быстро покидали остатки бревен в кузов, совсем не обращая внимания на насекомых. Торопились мы еще и потому, что боялись, что прилетит приятель того, которого Петрович только что размазал по стеклу. И еще хуже, если он будет не один, а с друзьями.
Обратная дорога была уже веселее. Груженную бревнами «Смерть фашизму» не так трясло, она плавно переваливалась с кочки на кочку и не спеша ползла вперед. Мотор урчал как сытая кошка. Нас клонило ко сну, и только Петрович жал на все педали. Наше приключение близилось к концу. Вдали показалась усадьба Петровича. На последнем подъеме он, ради смеха, попробовал включить вторую передачу. И тут она возьми и включись... Сам того не ожидая, он врезал рычагом переключения передач разомлевшему Витьку точно в... Ну, вы помните. Тот охнул, выронил топоры и успел-таки ознакомиться с видами города Амстердама, поплывшими у него перед глазами. Для одного из нас заграница стала ближе.
Крышу для новой каменной избы Витек сооружал вместе с тяжело вздыхающим тестем, и они даже успели к сентябрю.

***

Минуло с десяток лет. Каменный дом до сих пор стоит на даче, но туда редко кто заходит, а если и заходит, то обращает внимание на странную потайную дверь в дальнем правом углу. Там должна была бы быть банька. Я тоже иногда захожу туда, смотрю наверх, на перерубы, балки, сваленные в кучу доски и снова вспоминаю наше приключение.
«А как же банька?» - спросите вы.
Она так и осталась недостроенной. Как всегда что-то помешало воплотить задуманное в жизнь. А Витек сейчас конструирует домашний кинотеатр. Из двух телевизоров, раскладушки и грелки. Беспокойная душа...

Рисунок Н.Дрокиной