Полукриминальные пасторали
Олегу Абрамову, первоповествователю, посвящается...
Сельский человек - орешек крепкий. К нему на “мерсе” не больно-то подъедешь. Пинкертонам городским деревенский менталитет слету не разъядрить. Поскольку даже тутошним “анискиным” не всякий хулиганствующий дед Фишка по зубам.
Два участковых “рейдуют” деревню на предмет самогоноварения. Ищут на нюх, то бишь ходят и отлавливают ароматы ноздрями. У одного из домов учуяли запах сивухи. Входят в избу. Хозяина нема, а самогонный аппарат знай себе наяривает, змеевик первачом сочится. Все ясно, достали папки, ручки, сели ждать. Тут и хозяин пожаловал с двумя ведрами воды. Гости в лоб: “Попался! Давай объяснения.” Тот поставил ведра: “Даю. Сижу я, значит, дома. Решил попить сходить... Иду обратно, а в хате сидят два мента и самогонку гонят...”
Если это и анекдот, то списанный практически с натуры.
Как баба Глаша «Анискина» умыла
Бабу Глашу неустанно донимал участковый. За дело, кстати: слыла Глафира Саввишна злостной самогонщицей. Хоть ни разу не попалась. Но вот настырный “Анискин” накрыл-таки трухлявую хитрованку. Опять же по запаху.
Постучал. Входит и с порога:
- А где у тебя, бабуся, бражка?
- А нету, милок. Ищи, коль хошь. А у мине ридикулит болит нагибаться.
Милиционер на такое простодушие не клюнул и ударился в поиски. Опаньки, за топчаном что надо - бадейка, в ней брага киснет.
- А это вот что за тара, что за харч? - торжествует участковый.
- А иде? - недоумевает бабулька.
- Да за топчаном.
В “овечьем неведении” старая ковыляет к бадье, кряхтя, кланяется:
- А энто, касатик, помои. - Лейтенант не успел и ойкнуть, как “радикулитчица”, сгребя бадью, плеснула бурду в окно...
Через пару недель раззадоренный страж порядка нагрянул снова. Интермедия повторилась. Отыскалась и брага в... ведре. Но на этот раз ученый лейтеха перекрыл подступы к окошку.
- Я тебе обещал, Глафира, что поймаю? Так-то! Ну-с, и что у нас в ведерке?
- Да ты, внучек, рази не видишь: полы мою! - бабуленция шустро опростала брагу на пол и, подлив рукомойной водицы, разметала шваброй по углам. Изъять вещдоки “Анискину”, понятное дело, опять обломилось.
Погорел Федот на «козьей ножке»
А отыгрался он на другом - действительно запутанном деле, где проявил незаурядную сметку.
В общем, пропали из свинарника поросята. По всем статьям “дело тухлое” - следов не сыщешь. Но дошлый лейтенантик, часа три прокарачив объект ограбления, выудил окурочек. Логика диктовала следующее: поскольку табачная фабрика на ремонте и с сигаретами перебой, то, стало быть, все мужичье поголовно смолит махорку. Развернув чинарик, участковый подпрыгнул от радости: клочок газеты “Сельская новь”. Чохом - на почту. Забрав подходящий номер издания, узнал адреса подписчиков. Их всего-то: один – правление, и два - зоотехник Семен Пружилов. Правление отпадает, даешь Пружилова!
Уже на подходе к дому зоотехника душа милиционера возликовала от поросячьей “оратории”. А ведь еще вчера у Пружиловых зооконцертов не наблюдалось. Впрочем, “Анискина” интересовал не седой и уважаемый специалист дядя Сеня, а его оболтус-шурин, третьего дня вернувшийся из мест лишения свободы.
- Никак с прибавленьицем тебя, Федот? - улыбнулся участковый издали.
Хмурый Федя юмора не воспринимал:
- То не родные, купил по утряне.
- Закуривай, почирикаем. - Лейтенант душевно тянет подозреваемому портсигар.
- Да у тебя, начальник, пусто. - с непостижимой радостью щерится сиделый и, расщедрясь, предлагает свой кисет.
- Позволь-ка, Федя, - разом серьезнеет “Анискин”, ссыпая все свернутые цигарки на предусмотрительно подстеленный номер “Сельской нови”. Для полной ясности осталось растеребить каждую самокрутку...Что и было проделано в присутствии вынырнувших по знаку “начальника” свидетелей.
Огненный конец золотого быка
В одном большом самарском селе (назовем его Воротынцево) не так давно скота было немеренно - одного “говяжьего” поголовья тысяч на семь (теперь уцелела пара сотен).
У бригады сельских пастухов потерялся бык. Не то заблудился, не то недруги угнали. Неделю проискали. Без толку. А на носу обязательный пересчет стада в конце месяца. Отвечай тогда за пропажу. Что делать? Одно: топать к местному аксакалу. Пришли, наклонились:
- Дед Михей, как нам быть? Научи.
Мудрый человек в ответ:
- Стану думать. – После паузы. - Для ускоренья ставьте горлодер. – И еще подумав. - Ведро.
Ну, тут уж без ведра куда? - поставили. За третьей чаркой деда развезло, он и роди идею:
- Таперички сведите быка от соседнего стада.
С мудрецами не спорят. Той же ночью, надерясь с вдохновителем самогонки, чабаны оседлали лошадей и «цок-цок» к соседям, которые мирно дрыхли. Постольку забарабать быка труда не составило. С утра доложились: все исполнено! Творец проекта качнул “клубнем морщин” и ушел “в аут”. На том и рассвело. Полупьяные угонщики глянули на трофейную животину и окосоротились. Окстись, окстись, в заревых лучах краденный бычок полыхает позолотой. Вай-вай! Из бухих голов бедокуров совершенно вылетело, что в их стаде вся скотина черно-пестрая. Этот же экземпляр огненно-рыжий. Таких в их деревне отродясь не видали. Что делать? Мало: потеряли своего, - чужака зазря сперли. Притом племенного производителя по кличке Чубайка! Неровен час посадят! Дернулись к аксакалу. А он, первачом уломанный, ранее вечера вряд ли оклемается. Пришлось сховать быка в роще и до ночи отгонять девчат и малышню от бычьего укрытия.
К сумеркам разум Михея “нагулялся”. Проведав о новой кручине, патриарх лишь проронил: “Тащите самогонку. Обрат думать буду.” Привели четверть, почали. Старец прищурился, пустил дымок самосадовый и велит: “Тащите по ведру картохи.”
Молодца брызнули по дворам, несут. “Таперичек сыпьте быку в кормушку”.
Заподозрив дряхлеца в полном изжитии интеллекта, все-таки послушались.
Рыжий производитель Чубайка налопался и раздулся, как барабан. Расчет михеев оправдался: от горы бульбы у бычары случилось вздутие рубца.
“Таперичку кличь коновала.” – выдохнул долгожитель и изумился целиком.
Ветеринару поставить литр за “нелюбознательность” парни сами дотумкали. Сельский Айболит постановил: “Резать”. - “Чего? Брюхо?” - “Какое брюхо? Всего! До летального исхода!”
Так и закололи золотистого Чубайку. Отмучился болезный за пороки чужие... людские...нетрезвые.
На труп Чубайкин составили акт и списали, как зарезанного, на мясо. А шкуру огненную первым делом... кремировали, не пожалев на факел самогонки.
Телки прокатили за коров
Был случай, когда пропало шесть коров зараз. Виной - пастушье раззявство. К прискорбию односельчан, дед Михей о ту пору отбыл в лучшие миры. Но директор фермы Евсей Лучина в лучших традициях опочившего аксакала созвал пастухов, выставил литр спирта “Ройял” и благословил их на “угонный рейд” на соседнюю ферму того же колхоза. Да-да, гайдаро-чубайсовские реформы еще не успели угробить животноводческий комплекс.
Бухие чабаны оседлали коней и сподобились на “печенежий промысел”. Как назло, вместо коров подвернулась им полудюжина телочек несмышленых. Но обманулись на подходящие габариты. Хамским образом телки отказывались отрываться от родимого загона. Да на дворе еще - декабрь вьюжный. Пастухи и так и сяк гонят молодняк от телятника, но те через десяток сажен - врассыпную и на попятный. Пригорюнившиеся парни - с повинной головой к начальнику. Тот спровадил их к коровнику.
Там история еще угарней. Коровы от чужаков разбегаются. Раздухарившиеся аллаяры с гиканьем скачут туда-сюда. Гомон, топот, гомерическое “Му-муу!” А в сторожке тамошних скотников тем временем идет ночная оргия - молодцы просто обурели от пугачевского надрыва, согласно коему Алла Борисовна каждого из них персонально “поцеловала”.
Спасаясь от “кочевников”, животина скопом – у-ух в навоз. А самый бойкий из угонщиков верхом - за рогатой “атаманшей”. Вот его трогательный рассказ о последующем: “Я за ней. А она вдруг - бух, хлюп и шандец. Слава богу, успел поводья натянуть. Гляжу - одни рога торчат из болота. Правда, болото чегой-то пованивает невкусно. Сую руку - навоз. Вот бы и я туда нырнул на 10-градусном морозе...”
Пришлось “буренокрадам” несолоно хлебавши к вожаку вертаться. Постучал тот по столу, по лбу, вздохнул скорбно: «Всему вас, дурачье, учить треба». Запрягши Савраску в сани, Лучина лично возглавил предприятие...
Коровам учинили персональный отлов. Каждую за ошейник цепляли осилом к саням. Потом горе-кавалькада двинулась восвояси. “Идеолог операции” в голове - на полозьях, его клевреты - в хвосте, в чине погонял.
Наутро и свои коровы отыскались. Следом ходоки из соседней фермы пришли плакаться на свою кручину с пропажей. Угонщики и сделай жест великодушия - мол, к нам аккурат шесть приблудных буренок затесалось. Берите - не жалко. “Зацелованные” Пугачевой дурни два дня милостивцев самогонкой благодарили.
Дубовый нарком Клизмыч
На закате тотального партийного верхоглядства прислали в Воротынцево парторгом молодого ком-функционера. Звали его, как и “железного сталинского наркома обороны”, Климом. Но за беспрецедентную твердолобость и вездесущесть народ окрестил выскочку “дубовым наркомом Клим Клизмычем”. Происходил он из породы тех, кто, схавав светлую идею, испражнил сами знаете что. Трагикомедия заключалось в том, что дубовый каръерист искренне и убежденно верил в прямую, как “южная кишка”, линию партии, не терпя никаких человеческих послаблений и естественных уклонов. Единственное, чем Клизмыч обладал в совершенстве, - это демагогическое балабольство в стиле заумных и, при этом, редкостно бестолковых лозунгов. Кстати, повадками и внешним имиджем он поразительно напоминал тогдашнего генсека Горбачева. Такой же речистый, упитанный, лощеный и глянцевитый... маковкой.
По примеру кумира, Климушка страсть до чего обожал затевать самые невозможные реформы и преобразования. Однако, остывал еще радикальнее Михал Сергеича. Вырождаясь в уродливый раскоряк и полную дебильность, дикие “клизмовведения” делались притчей во языцех уездного фольклора. Со временем Климка стал фигурой, можно сказать, харизматической. Ему дружно пророчили будущее великого партбосса, да тут не к месту грянул августовский путч...
Ясное дело, Клим слыл на все Воротынцево главным бездельником, верхкраснобаем и генпрожектером. Хобби известное - ходи да мозги народу вправляй. Со скуки. Ничего при этом не умея, не делая и, главное, ни за что не отвечая. Зато в каждой бочке затычка... или клизма!
Ретивый Горби из Воротынцево
Однажды Клима обуял великий замысел покончить с деревенскими шабашками. Ведь в колхозе, да тем более таком богатом, добра не счесть. Разворовать все казалось утопией, к бытовой краже относились как к капле в море. У каждого и свое хозяйство справное. Колхоз - крепче скалы. Зарплата вот только отставала от желаний. Посему народец не считал зазорным кой-какую общественную долю определить в частный карман. Клим в специфике сельского менталитета не петрил. В сущности, он и толковать-то с народом не мог по ихнему. Птичниц, к примеру, упрямо величал цыплятницами. И чтобы пресечь практику “несунизма (его термин) среди цыплятниц, свинарок и доярщиц”, взялся он лично подсиживать расхитителей социалистической собственности. Спрячется у проходной и выжидает. Отловив троечку нарушителей, заставил коллективное “возвернуть”. Тогда поднаторелые деревенские воришки приноровились ховать шабашку в кустах, чтоб опосля смены - домой. Отследил и это дело.
Кампания антинесунизма была на излете, то бишь – на третий день. Ввиду чего Клизмыч изрядно подустал. Вдруг видит из засады - от птичника отделилась дебелая “цыплятница” Дуся и, лихорадочно подтыкая подол, шпарит в кусты. Не иначе с крутой поживой! Парторг с хрустом в суставах шурует за нею. Дуська истошно из кустов: “Климыч, не ходь сюда!” Парторг в задоре ломится сохатым. Евдокия визжит: “Не ходь, низ-зя!” Парторг, как волкодав, раздвигает кусты, рычит торжественно: “И чегой-то нельзя? Я же знаю - ты там шабашку кроишь.” Тут уж бабенка обреченно матюгается: “Таки хрен с тобой. Глазей, Клизма!” - и встает во всю стать с задранной юбкой. Называется, отлучилась Дуся в кусты по малой нужде. И всякие клизмы ей - без надобности. На этом антишабашную реформу постиг символический - в деревенском духе - конец...
Пустил чушка на ливер
Клим неоднократно еще затевал преобразования в русле ликвидации всеобщего расхитительства. Воротынцевские же - народ редкостно бедовый, отпетый и циничный, никак не дозволял он молодому партийному ягненку в матерого барана вырасти. Все “клизменные” призывы и проекты воротынцевский люд традиицонно посылал на веселый дионисийский символ. Так уж повелось: не любит простой человек нездорово принципиальных и идейных.
В общем, в другой раз свою страсть к большим переменам Клим Клизмыч обрушил на свинарники - оттуда особо рьяно таскали поросят. И вот парадокс - сколь ни воровали, и сотой части разнести не могли. Такой вот “нищей” была колхозная собственность.
Новый почин дубового наркома заключался в создании при свинарнике “чрезвычайных опербригад сознательных специалистов”. По русски: дежурные вахты из дипломированных работников - зоотехника, ветеринара, агронома, начальника фермы (разумеется, сопредельной). Ночами эти самые ЧОБССы бдили за воришками. Одного не учел деревенский реформатор: все воротынцевские поголовно - родня. А он - единственный пришляк. Посему каждая бригада загодя знала, кто и когда дежурит, упреждая про то “несунов”. Грубо говоря: один брат сидит в засаде, другой просто пропускает на промысел.
Таким образом, мнимые охранники, отлично зная, что ночь не будет бессонной, преспокойно себе веселились под музыку и жбанчик бражки.
Дозорили разок спевшиеся еще на убое осеменителя Чубайки завкоровьей фермой Евсей Лучина и “гуманный” ветеринар Назар Тутыркин. Стол важный, во главе - бутыль разведенного спирта “Ройял”. После пары стопок королевского захотелось чего-нибудь съестного, предпочтительней, скоромного.
Коновал и двинь идею: “Хрен со свиньями. Айда допивать ко мне на хату.” - “А закусь?” - “Нету, но это исправимо. - находчивый Тутыркин обвел глазами дрыхнущее свиноголовье и указал пальцем на самого симпотного поросенка. - Вот из ентого ливер сляпаем. Тут именных хряков с боровами три тысячи. Пропажи убогого хрюшоночка кто хватится?” Но осторожный завкоровником усомнился: “Скажешь тоже. Клизмыч утром придет и сразу спросит: где Чушок? Это ж его любимец. Ввиду природного сходства.” - “Ну так что - мы ж не украдем, а забьем!? Ты, Евсей, со мной не дрейфи.”
С этими словами “добрый доктор Айболит” опытной рукою умертвил сонного Чушочка и, ловко выпоторошив, выбрал сердце и печенку. С ливером в газетке двинули к нему, где допивали канадский спирт под жареные внутренности отечественного Чуши.
А утром нагрянул пришлый реформатор. С проверкой. Над трупом бездыханного пятачка он поднял траурный плач: как, за что, почему? Изворотливый ветеринар в любых Климовскому сердцу научных терминах обосновал кончину. Евсей Лучина приправил меддиагноз лирическими аллегориями. Итого, несчастному поросенку, по их версии, внезапно поплохело, стал он хрипеть, поносить и задыхаться. Все симптомы адской скотоболезни. Героические попытки спасти чушкову жизнь не увенчались успехом. Вот и пришлось свиненка экстренно укокошить. Спробуй-ка теперь всю эту околомедицинскую околесицу опровергнуть! Коновал-то на селе один, он же и свиноубийца. Впрочем, Климу хватило намека про страшный недуг, чтобы, похерив всю страсть к Чушку, чапать из свинарника на третьей космической...
Патоку сосали помпой!
Прислали по разнарядке с тимашевского завода патоку. Предколхоза покумекав, куда б ее пристроить, рискнул облагодетельствовать хрюшек. Доставили сладкий продукт в свинарник, залили в объемистый резервуар, откуда его черпалом добавляли хавроньям в корыта. Но после первой же ночи емкость магическим макаром опустела. Чего ради подтибрили свинячью сладость, гадать не приходилось: из патоки первач гнать - первое дело.
На другой день история повторилась - ну никак не доходит лакомство до свинок. Зато все свинарки сами как свиньи – до визга и хрюка. Председатель колхоза распорядился закрыть паточную емкость на ключ и выдавать его свинаркам сугубо для получения “разумного лимита”. Наутро - емкость... суха, а свинарки в стадии «Хрю-хрю» заикасто бьются в грудь: “Енто не мы, а злыдни нечистые патоку шлангом отсасывают.”
Ну где кардинальная проблема, как же без мудрости парторга!? Которая немедля отчеканилась в постулат: “В емкость с патокой добавить отпугиватель в форме дохлых поросят!” Народ, устав дивиться перлам, лишь устало наморщился: дескать, а как же трупный яд, плюс свиная рожа и чумка? Да и, вообще, какова будет композиция в плане эстетики?
Но генеральная линия партии, если помните, умела всепобеждать, и всё! Настоял Клизмыч на своем, аргументировав: “Только гнусным ингредиентом мы отпугнем чуждый элемент и спасем социалистическую собственность”.
Финал эпопеи был “как всегда”. Свиньи напрочь отвергли антиэстетику. А вот люди... Наутро в емкости сиротливо тухли и воняли трупики пятачков. После чего патоковместилище пришлось выкинуть - трупный запах, как известно, неистребим.
Урок впервые дал прок - Клизмыч чуток усвоил особенности деревенского менталитета. Согласно коему колхознику за грех - украсть у соседа. А прибарахлиться колхозным - сам Маркс велел. По крестьянскому разумению, это не кража, а справедливое перераспределение общенародного достояния. Несуна на селе, и увидав, не выдадут. Не в этой ли связи возник афоризм: “летняя ночь год кормит”. Или, например, спрашивает сосед соседа: “Чего не косишь?” - “А я зимой покошу.” - “Эт как же?” - “А дугой...” Тою, что на шее лошадиной – «упру, мол, подводой с омета»...
Луна зияла над сортиром
Летом на подмогу селам десантировали студентов. Выражалось научно - “на картошку”, или, вариант» “на свеклу”. Студентами в Воротынцеве заправлял мужланистый кандидат исторических наук, коего, как вечер, ни разу не видали трезвым. Зато, по причине хронического непросыхания, был доцент весьма либерален, «просвещал всяческие вольности», единственно требуя к себе уважения. Ежевечерне он с важным видом внушал: “Помните, я вам Бог, царь и отец”, - после чего в обнимку с залуженной “цыплятницей” удалялся почивать. На его счастье, эту сентенцию не слыхал Клизмыч. Самородная ведь крамола, да еще из уст специалиста по истории... КПСС!
До-кучно Клизмыч на нюх не переносил спиртное, как и все растленные скверны типа блудодейства и мата. Но раз в смену студенты устраивали смотры самодеятельности, и уж тут-то дубовый нарком почитал своим долгом возглавить... жюри.
В тот злосчастный день адепт здорового образа жизни и “советской морали” гноил всех - от студентов до разгульного доцента. Бедолаге пришлось дотемна и втихомолку хлебать мутную жижу, заедая ее луком, хреном и чесноком. Хитрая тактика сработала - брезгливый Клим за три аршина воротил нос от доцентской вони. На самом смотре публика буквально ныла от его цензурного трезорства - любая сатира и вольнодумство на предмет интима карались низкими баллами. В итоге, победила команда предусмотрительных ботаников, чей растительный юмор худо-бедно соответствовал линии партии.
Ввиду штормового ливня, заночевать Клизмычу улыбнулось в общем бараке. Ночь превратилась в растянутую пытку - перегар и храп соседа-доцента довели эстета до истерики. К тому же кухня «наужинила» его (и только его) чем-то столь приятностным, что “партаристократ” каждые четверть часа очумелым тушканчиком несся в противный изысканным натурам срубовой нужник. И вся эта прелесть - под “бисовые” аплодисменты и раскаты студенческого гогота...
Кренделяя на штурм клозета в двадцатый раз, Клим присел и... Батюшки святы - над головою мутнела слепая от туч Луна! С нее-то болезной на лицо и плечи первого партийца капали струйки вонючего, мерзкого, липкого...
То был заключительный аккорд студенческого КВНа - жилистые парни исхитрились перевернуть “очком” к небу мужской сортир.
Очень лепо кабачками в репу
Впрочем, форменный придурок достал не только городских гостей. Осточертел он и всем деревенским. Благородная публичная месть созревала долго. Что понятно: ну как покараешь полномочного представителя “Руководящей и направляющей”? Придумали-таки стихийно и в одночасье. Природный лодырь Клим, само собой, избегал всяких грубо-физических усилий. Одна беда - от субботников никуда. Как верховный партиец, Клим и прими участие в студенческо-совхозной уборке кабачков.
Идет, значит, по полю трактор, а с обоих флангов народ кидает в кузов овощи. В авральном деле участвует, причем энергично, сам дубовый нарком. Тут-то всем одновременно и явилась идея возмездия. Увесистый кабачок, перелетев телегу, поцеловался прямо с темечком нагнувшегося парторга. Случайно! Следом второй - с другой стороны и с немыслимо сложной траекторией вылета. Знамо дело, еще “случайней”. И так раз двадцать кряду. Но что характерно, по “чистой же случайности”, мишенью становилась голова одного человека - Горбачева колхозного пошиба.
Итог плачевен: во-первых, у идейного пустобреха отбили последнюю охоту к труду. Зато шишек набили несчитано. А “на второе”: после обеда предстояла Клизмычу ответственная встреча с самим председателем райкома. Она увенчалась фотографией в газете. Там официальный клоун села Воротынцево был запечатлен “при марафете” комика Алексея Смирнова после “шуточек” озорного Вождя краснокожих из одноименной короткометражки Леонида Гайдая...
1998
Печаталось в газете «Наше время ИКС»