Я не читал «Откровение». Нет… Правда, я пытался… Но это невероятно невозможно. Язык сломаешь. А сознание – так тем более. Но я насмотрелся на то, что может им считаться: все мое творчество; все мои чувства, искания, любови… Все пропитано тяжеловесной ненавистью. И в этом мое откровение. Я бы в другой момент запросто мог назвать это «бременем разума», или «смертью зверя», но только не сейчас. Эта ненависть - подлинная. Дикарская. В конце концов, а что можно ожидать от человека, так часто экспериментирующего со своим физическим и ментальным здоровьем? Ничего лучше. Я просто закрою глаза, и представлю, как сижу перед портретом Честного Эйба на коленях в брюках за триста евро. И в этом будет какая-то чарующая прелесть. Довольно-таки неопределенная, но по-человечески серьезная, и не менее честная, чем сам Эйб. Была бы моя ненависть не столь ужасна, случись такое? Вряд ли. Даже тот уродливый старик, на самом деле сидевший в ту роковую ночь перед портретом человека, который, конечно же, никогда не совершал ошибок, знал, что от людского племени отдает гнильцой не меньше, чем от него самого.
Что ж… С тех пор ничего не изменилось. Мне останется только открыть глаза, и настроить их на еще одну ночь перед черно-белыми помехами, освещающими мое измученное лицо неровным светом, из маленького серебристого ящичка. О, да. Да. Хант был прав: они приводят в порядок и мысли, и тело. Старые-добрые неработающие каналы, сдобренные херовой антенной. Без них я бы точно свихнулся этой чересчур спокойной ночью. Без них, и… Что это? О… Без портвейна? Ладно. Сойдет. Но, пожалуй, текст начнет рушиться под давлением этих высоковольтных бактерий.
Так и есть.
Если бы экран сейчас работал… Но Великому Иисусу достаточно и того, что творится вне ящика. Всего этого мерзкого отвратительного спектакля, продолжающегося не первый десяток лет… Не первый век. Не первое тысячелетие. И, может быть, не первую галактическую эпоху. Черт… Кто знает? Нам не ведомо все. Одно можно утверждать с полной уверенностью: жизнь – театр. Но современный театр никогда не хватал с неба звезд. Был странен, асоциален, и даже безумен. И неизменно полон и ненависти, и отвращения. Может, я иду по тем же следам? По следам молодых режиссеров, с еле пробившимся и несбриваемым мерзким пушком над верхней губой. По следам людишек ропщущих о чем? О наркомании, об алкоголизме, о подростковых метаниях. Они идут мимо, не погружаясь вглубь. Не выискивая причины, не выклянчивая у судьбы мелочи.
Поверхностны и неоправданно театральны. Как и все люди.
Вроде все просто… Каждый придумал себе роль, и каждый должен эту роль отыграть. Но забыто самое главное! Ни один спектакль не пройдет, если актеры не будут чувствовать друг друга. И это главный принцип театра, господа. Уж поверьте профессионалу.
А ты убери уже эту дрянь, Дик! Твоя голова не выдержит новой кары.
Какое-то число близкого месяца, 2010 Года Господа Нашего.