15 марта 2011 года
Александр Сидоров (Фима Жиганец): «Я единственный специалист в области русского уголовно-арестантского арго…»
***
Александр Анатольевич Сидоров (Фима Жиганец) – российский журналист, филолог, писатель, переводчик родился 30 апреля 1956 года в Ростове-на-Дону. Наиболее известен своими исследованиями блатного жаргона, переводами на него классических произведений.
Издал следующие книги:
- «Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня»;
- «Мой дядя, падло, вор в законе… Классическая поэзия в блатных переводах» (1995), переиздана в 1999 — «Мой дядя, честный вор в законе. Издранное»;
- «Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности в Советской России», два тома (1999);
- «Жемчужины босяцкой речи. Тюремные байки» (1999);
- «Классические блатные песни с комментариями и примечаниями Фимы Жиганца» (2001), переиздано под названием "Русский шансон" (2006);
- «Кошачья азбука. Стихи для детей» (2001);
-«Russian Criminal Tattoo.Encyclopaedia/ Volume III» (London, 2008);
-"Лучшие дворовые песни с комментариями и примечаниями Фимы Жиганца" (2010);
- «Песнь о моей Мурке» (2010);
- "Здравствуй, моя Мурка! Блатные и дворовые песни с комментариями Александра Сидорова" (2010)
***
Иван Кабаков (И.К.) Здравствуйте, Александр Анатольевич! В Интернете можно найти огромное множество Ваших книг, но очень мало Вашей биографии. Давайте, исправим это. Расскажите, пожалуйста, о себе, о своём детстве. Почему Вы выбрали профессию филолога? Как попали в МВД?
Александр Сидоров (А.С.) Родился я 30 апреля 1956 года в Ростове-на-Дону. Произошло это за четверть часа до полуночи. То есть аккурат в самый разгар Вальпургиевой ночи – шабаша ведьм на горе Броккен. Возможно, именно поэтому я так упорно занимаюсь исследованием «Мастера и Маргариты»?
Мама рассказывала, что хотела родить меня до наступления первого майского дня: поверье существует, что люди, которые родились в мае, будут всю жизнь маяться. Помаяться мне всё же пришлось, несмотря на то, что родился в апреле.
Родители мои были обувщиками. Отец, Анатолий Ефимович Сидоров, начинал с закройщика обуви (хотя правильнее говорить – раскройщика, но в профессиональной среде называют специальность эту именно так), дорос до мастера цеха фабрики индпошива обуви. В своё время война не дала ему окончить среднюю школу, но он страстно любил чтение и вообще к знаниям тянулся. Поэтому уже позже, будучи взрослым мужчиной лет 35, завершил курс средней школы.
Мать, Ольга Георгиевна (урождённая Бациева) родом из смешанной семьи. Мой дед по матери, Георгий Константинович Боциев, бежал в 14 лет из Осетии в Ростов и стал грузчиком (так и проработал до конца жизни). Так что во мне на четверть осетинская кровь, несмотря на посконно русскую фамилию. Мама, в отличие от отца, фактически не окончила ни одного класса, зато по части городского фольклора лучшего знатока сыскать было невозможно. Пословицы, поговорки, присказки, частенько – с сочным «ненормативом», так и сыпались… Наверное, от неё я перенял любовь к так называемой «низовой», а проще сказать – к народной лексике.
В общем, я всегда по поводу происхождения говорю: потомственный интеллигент из семьи сапожников.
В доме нашем был культ книг и СМИ. Выписывали множество журналов (о газетах и не говорю), начиная от детских «Весёлые картинки», «Мурзилка», «Костёр», «Пионер» и до взрослых – «Вокруг света» (с приложением «Искатель»), «Техника – молодёжи», «Наука и жизнь», «Знание – сила», «Крокодил», «Здоровье», «Работница», «Крестьянка»… Советские журналы – особое явление в жизни тогдашнего общества. У нас действительно был самый читающий народ в мире. Да, «идеологических» перекосов хватало, но в значительной мере мы насыщались просто познавательными материалами.
Не скажу, что по обилию книг наша семья могла бы сравниться с какой-либо профессорской или преподавательской, но отец приобретал их постоянно – и в магазинах, и через «Книгу – почтой», и «доставал по блату» подписки. У нас были собрания сочинений Алексея Николаевича Толстого (10 томов), Хемингуэя, Шишкова, Горького, Чапыгина. Но главное достояние – конечно, «Библиотека всемирной литературы» в 200 томах, которые я лично бегал выкупать, когда приходила очередная книжка. И читал, разумеется, всё подряд. А также 20-томная «Библиотека приключений». Но, помимо этого, было множество самых разнообразных книг – и классика, и фантастика, и невесть что. Помню, как зачитывался «Понедельником…» Стругацких, как перечитывал постоянно Швейка, заучивая многие реплики и эпизоды, в том числе на немецком. Вообще же знакомство с классикой у меня началось в 6 лет, когда я читал «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле в подарочном громадном издании с иллюстрациями Гюстава Дорэ. Этот мир остался со мною навсегда.
Детство и юность мои прошли на окраине Ростова, в посёлке Мирном. Это был посёлок обувщиков, который они построили между трёх густых рощ «кровавым способом»: то есть работали на производстве, а в свободное время и в выходной (тогда выходным считалось только воскресенье) – на стройке. Природа вокруг была потрясающая! Я описал это в стихотворении, посвященном своему детству – «На фронтире»:
Блажен, как праведник в раю,
Как сытый кот у сливок,
Я из альбома достаю
Забытый фотоснимок.
Кто этот мастер пейзажа/?
В нём столько буйной мощи:
Четыре ржавых гаража
На фоне ржавой рощи.
Но что-то в горле запершит,
И расползётся плёнка,
И на окраине души
Увижу пацанёнка.
Ершистый тощенький пацан
С торчащими ушами,
Он жил, как маленький Тарзан,
И шастал с корешами,
И бед не знал, и не грустил -
Короче, жил фартово, -
В краю, где пролегал фронтир
Беспечного Ростова,
Граница, линия, предел -
Ну, как вам будет проще…
А на фронтире мир – гудел,
Сиял, блаженствовал, балдел
В зелёных дебрях рощи.
А там гулял кудлатый Пан,
Дудел в свои свирели,
А там кустами цвёл дурман,
И все кругом дурели!
Тарзанчик в зарослях кружил
И пропадал часами;
Шуршали шустрые ежи
И фыркали носами,
А соловьиная братва -
Какой там хор из храма! -
Плела такие кружева,
Что просто – Божья ж мама!
Чудесных тайн не открывал
Весёлый малолетка:
Он просто так существовал -
Как жёлудь или ветка,
Как жабы, зинчики, ужи,
Как светлячки во мраке,
Как огороды, гаражи
И мусорные баки,
Как мрачный коршун в небеси,
На Демона похожий:
Его однажды приносил
Сосед с помятой рожей,
Окровавлённого, в сетях,
Бессильного и злого;
И даже тридцать лет спустя
Ухмылка птицелова
Всё так же мальчика страшит,
Как эту злую птицу,
И на окраине души
В нём тёмный страх ютится.
В воспоминаниях тону;
Оставив дом, квартиру,
Я улетаю к пацану,
К забытому фронтиру,
Блажен, как праведник в раю,
Как сытый кот у сливок,
Я из альбома достаю
Любимый фотоснимок.
Что касается профессии филолога… Вообще-то моей мечтой была журналистика. С шестого класса я поставил перед собой задачу – стать журналистом. И стал. Поступил после школы, в 1973 году на отделение журналистики филологического факультета Ростовского госуниверситета. А уж там давали такой объём фундаментальных гуманитарных знаний, что голова моя пошла кругом. История всех возможных и невозможных литератур, философии, русской и зарубежной журналистики, религий, русский язык и практическая стилистика, логика – плюс знания по экономике, политике, иностранный и прочая-прочая-прочая.
В 1976 году в составе делегации ростовских студентов-журналистов я побывал в Лейпцигском университете, и когда немецкие студенты узнали, что мы изучаем, они были в шоке: «А ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО? Нам преподают только предметы по специальности…». Нет, могу поклясться: советское образование было действительно лучшим в мире.
А вот в систему исполнения наказаний МВД я попал случайно. В 1978 году, еще, будучи студентом, я женился на сокурснице Свете Макаровой (и до сих пор мы вместе, уже 33 года). Получил свободное распределение, а попасть в Ростове на работу по специальности было практически невозможно. Год работал выпускающим в военной газете СКВО «Красное Знамя». Застал эпоху линотипов и «горячих строк». Об этом надо рассказывать отдельно.
Так вот, через год в военной типографии вышел первый номер областной газеты для осуждённых «Голос совести». И редактор ей, Анатолий Фёдорович Бойко, как раз искал себе сотрудника. Я же терпеть не мог любую форму – что военную, что милицейскую, потому даже не рассматривал такую перспективу. Однако нам с женой (и двухлетним сыном) нужна была квартира, а её в МВД пообещали дать в течение двух лет. Забегая вперёд, замечу: получили мы её через 16 лет… Так я стал «тюремным» журналистом, сотрудником УИТУ (управления исправительно-трудовых учреждений) УВД Ростовской области, дослужился до майора. И не жалею.
И.К. Что Вас заинтересовало в тюремном жаргоне? Когда Вы решили написать и издать первую книгу?
А.С. Положа руку на сердце: поначалу ничего меня в нём не заинтересовало. Я вообще согласился на службу в МВД с тяжёлой душой. Работа в газете для осуждённых и лечащихся (тогда ещё существовали ЛТП – лечебно-трудовые профилактории для алкоголиков) меня совершенно не трогала. Я был «книжным мальчиком» – уже не мальчиком, конечно, а мужем, но всё-таки книжным. Писал стихи, переводил немецкую поэзию, подступался к серьёзной прозе. «Голос совести», по сути, был вариантом «производственной» многотиражки. Писали, кто, сколько плана выполнил, кто отлынивает от работы, как кто из арестантов себя ведёт, как борются с нарушителями режима и всё такое.
Поэтому я отбывал повинность, строчил заметки – а уж дома занимался литературой. Жизнь моя чётко делилась надвое.
Но через семь лет, в 1987 году, редактор ушёл на пенсию, и во главе газеты поставили меня. Это совпало с разгаром «перестройки и гласности». У нас подобралась славная команда молодых, энергичных журналистов, которые хотели горы свернуть. Помимо меня, в редакцию пришли Серёжа Чирикин и Володя Затонский – тоже выпускники филфака, отделения журналистики. И мы стали делать качественно новую газету. Переименовали её в «Тюрьму и волю», выпускали на восьми полосах в духе тогдашних еженедельников «Собеседник» и прочих, даже появилась она в свободной продаже. Подтянули к этому делу великолепного художника и дизайнера Гену Терещенко – и пошла вода в хату! Когда через полгода приехал проверяющий из Москвы, он ахнул – вот это да! Ну, короче, выбились мы в передовики.
Естественно, и темы поднимали острые, серьёзные, «жизненные», даже администрацию мест лишения свободы критиковали, обсуждали необходимость изменений в пенитенциарной системе. Мне, понятно, по голове от местного начальства крепко доставалось, но защищала Москва, которой как раз нужны были такие газеты, чтобы рапортовать о гласности в системе.
Понятно, что больше стали мы мотаться по командировкам, я вплотную занялся исследованиями тюремного мира, долго и часто беседовал и с арестантами, и с сотрудниками. И постепенно стал больше понимать, узнавать, проникаться тем, что же это за особая среда, как она связана с общей историей и современностью России, с национальным характером… У меня появились друзья среди «бывших», «отошедших» арестантов, в том числе среди рецидивистов, с некоторыми мы дружили семьями. Я стал узнавать столько, что стихия уголовной субкультуры, языка, быта меня захлестнула. Какой же это страшный, мрачный – и в то же время потрясающий, яркий мир!
Прежде всего, как филолог я, естественно, стал заниматься жаргоном. И со временем открыл, что не менее 60 процентов уголовного арго – лексика живого великорусского языка, который запечатлён в толковом словаре Владимира Ивановича Даля! Мне хотелось узнавать всё больше и больше, я зарывался вглубь, в язык каторжан царской России, в тайные языки ремесленников, сопоставлял современное арго с жаргоном 19 века, первых дореволюционных десятилетий, 20-х годов прошлого века, 30-х – 50-х, 60-х – 80-х… Они качественно отличаются друг от друга! И надо было осмыслить, почему, как появлялись эти отличия. А заодно – прослеживать, как рождаются лексические особенности современного российского криминального сленга.
В ходе исследований я понял, что абсолютно бессмысленное занятие – изучать язык, не зная ничего о его носителях. Изучать надо историю и быт уголовно-арестантского сообщества, его субкультуру. Язык ведь отражает окружающую среду, а не наоборот. Рассказывать можно долго. Просто скажу откровенно: на сегодняшний день я считаю себя ЕДИНСТВЕННЫМ специалистом в области русского уголовно-арестантского арго. Единственным. Всё остальное в подавляющем большинстве – откровенная профанация.
И не потому, что я умный, белый и пушистый. Просто так карта легла. Я 18 лет вплотную занимался этим в системе МВД, а затем –в «вольном мире». У меня множество друзей и добровольных консультантов, я изучаю тонны всевозможных мемуаров, специальной литературы и проч. Ни один самый именитый филолог, профессор, академик не имеет даже сотой доли тех знаний, которые есть у меня. И я должен успеть всё это выписать, донести до людей.
Естественно, в яркой, занимательной, увлекательной форме.
Что касается моей первой книги, она, как ни забавно, совершенно не была связана с жаргоном. Я за собственный счёт издал в 1990 году пособие «Каратэ-до» вместе со своим тренером по рукопашному бою Александром Кабановым. Оно расходилось в то время великолепно, и это помогло нам выжить в начале 90-х, когда казалось, что всё в стране рушится, была дикая инфляция, по нескольку месяцев не выплачивали зарплаты – в том числе и в МВД. Позднее, в 1992 году, я издал также под псевдонимом Александр Стэнфорд художественную биографию Брюса Ли «Великий Маленький Дракон». Она тоже неплохо разошлась и тоже помогла нам в трудные времена. А далее уже пошла криминальная тема.
И.К. В романе Корецкого «Антикиллер» говорится о Вас, как о человеке, сострадающем искалеченным жизням зеков. Вы действительно сострадаете им? А как «тот мир», тюремный, относится к Вам? Ведь всё-таки Вы находились всю жизнь по другую сторону баррикады.
А.С. Сострадание, сочувствие… Да, конечно. Но всё не так просто. Сострадаю и сочувствую я далеко не каждому. Мир тюремный (как называл его Свирский) – это всё-таки скопище маргиналов, чья психика и мировоззрение серьёзно искалечены, «повёрнуты», как сейчас говорят. Люди эти зачастую крайне обозлены, циничны, готовы на самые подлые поступки, здесь царят законы «тёмной силы». И забывать об этом нельзя – даже при искреннем сочувствии. Но не следует забывать и о том, что, как говорил Достоевский, по состоянию тюрем судят о состоянии общества. И, если судить о нынешнем обществе по состоянию тюрем и их обитателей, то это – общество скотов, недостойных существования. Столько тварей, дегенератов, моральных уродов, откровенной падали в советское время тюрьма не знала (я имею в виду места лишения свободы вообще).
Сегодняшнее общество по сравнению с «проклятым советским» значительно более отвратительно. Даже несмотря на то, что советское я не идеализирую, отношусь к нему резко критически. Но нынешняя ситуация, можно сказать, эсхатологична, мы словно бы стоим в преддверии конца если не света, то России. Конечно, я верю, что всё к лучшему в этом лучшем из миров ;, но – не сегодня. Подождём.
Так вот, как я уже заметил, уголовно-арестантский мир – мир тёмный. Но даже там всё-таки действуют определённые традиции и законы, внутренние представления о том, что можно и нельзя, о хорошем и плохом. То есть внутренняя саморегуляция присутствует. Иначе этот мир ни часа бы не продержался. Несмотря на конвои, охрану, воспитателей и прочее. Не начальники определяют жизнеспособность арестантского общества, а оно само. Об этом долго говорить, но немало «понятий» уголовного мира основаны на общинной русской традиции. Люди стараются по мере возможности сохранять людское и за решёткой. Именно поэтому во главе угла – слова «людское», «общее», «правильный», «достойный», «праведный» и даже «честный» («честный арестант, честный бродяга, честный вор). Эти определения – краеугольные. Другое дело, кто как ими вертит. Но это – та «общинная» традиция, которая в так называемом «честном» мире уже утеряна.
Общество утопило многих из этих людей, на обществе лежит ОСНОВНАЯ ВИНА за искалеченные судьбы мизераблей. Это не оправдывает самих преступлений – зачастую чудовищных, диких, предельно жестоких. Но мерзко, гнусно и паскудно рисовать себя «чистыми», «благородными» и «порядочными» только потому, что вы ничего не украли и никого не убили. Знаете, бытует такая шутка в ментовском мире по отношению к обывателю: «То, что вы не сидите, это не ваша заслуга, а наша недоработка».
Если копнуть, в вашей жизни в любой момент может случиться нечто, что заставит совершить преступление. Например, отомстить за поруганную честь дочери. И вы уже – потенциальный обитатель мест лишения свободы. По большому счёту, если сейчас ЧЕСТНО ПРИМЕНЯТЬ ЗАКОНЫ по отношению ко всем, сталинские «репрессии» покажутся пляской зайчиков вокруг новогодней ёлки. Помимо бандитизма, «крышевания», кровавой уголовщины, есть ещё взяточничество, коррупция, рейдерство, сокрытие дохода, неуплата налогов и т.д. Вот лишь некоторые составы преступлений, за которые сегодня с чистым сердцем можно послать за колючку минимум миллионов 20 населения, причём при самом гуманном рассмотрении. Обнищание, жалкое существование основной части россиян, лишение талантливых ребят на получение высшего образования, разрушение промышленности, уничтожение квалифицированной части рабочих, уничтожение классной системы профессионального обучения за ненадобностью, унизительная зарплата при постоянной бомбардировке обывательской психики картинами «шикарной» жизни с видами роскошных домов, сверкающих автомобилей и т.д. – вот основная причина нынешнего роста преступности в стране. И можно с полным основанием прогнозировать, что этот рост продолжится. Юное поколение России сходит с ума.
Я действительно сострадаю и сочувствую тем, кто попал в жернова этой безжалостной и тупой государственной машины нашего Отечества.
И.К. Помимо тюремных мотивов, в Ваших стихах много «обычной» лирики. А прозу другого жанра Вы написать не планируете?
А.С. У меня уже давно завершена повесть в жанре «иронического» детектива. Что касается другой прозы, это пока в основном литературоведческие и языковедческие исследования. Написаны они, правда, в занимательной манере, построены тоже по детективному принципу. Это – работы по пушкинистике, пласт очерков по «Мастеру и Маргарите», очерки по истории слов, выражений уголовно-арестантского мира. В рукописи – большой словарь «Пословицы и поговорки блатного русского народа», где о каждой рассказано подробно, с экскурсом в фольклор, в историю криминального мира, с языковыми иллюстрациями из живой речи и русской художественной, мемуарной, специальной литературы.
В прошлом году вышла книга очерков по истории известных уголовно-арестантских и уличных песен – «Песнь о моей Мурке». Она получила замечательную прессу, «Книжное обозрение» назвало её «событием 2010 года». Сейчас пишу продолжение. И таких книг о песнях будет несколько. А в целом по истории русского криминального жаргона, уголовно-арестантской субкультуры и т.д. мне необходимо написать столько, что вряд ли жизни хватит.
Но есть и другие планы в области художественной литературы. Знаете, пару лет назад встретил в сети неожиданный отклик о своём творчестве. В ЖЖ кто-то написал, что Фима Жиганец – один из лучших современных стилистов, пишущих на кириллице. Даже если неправда, то неплохо придумано, как говорят итальянцы.
Хотел бы написать настоящий «семейный» роман под условным названием «Гнёзда» – из моей жизни и жизни моих многочисленных родственников. Также – серию рассказов «Мокропаханские хроники», где под Мокропаханском разумеется мой родной Ростов. Есть намётки детской волшебно-бытовой повести. Сейчас с современной детской литературой – совсем швах. Ну, и продолжить серию детективов, где в центре – фигура весёлого и циничного следователя прокуратуры Кости Костанова.
И.К. О Вас пишут, как о человеке, стоящем за чистоту русского языка. В чём Вы видите необходимость изучения уголовного жаргона?
А.С. Уголовный жаргон в его классическом виде – важнейшая составляющая живого русского языка. Он сохранил и бережно донёс до нас русскую лексику, которая частью уже умерла, частью отмирает сегодня. А ведь в ней отразились быт, культура, психология, история российского народа. Особенно это касается «классического периода» ГУЛАГа, когда через лагеря по воле великого языковеда Иосифа Сталина потоками проходили все классы, прослойки населения страны. Сначала – дворяне, купцы, священнослужители, далее казаки (расказачивание), интеллигенция (процессы «старых спецов», «историков» и проч.), рабочие (процессы «вредителей», «шахтинское дело» и т.д.), крестьяне (коллективизация, раскулачивание). Перемешались в лагерях люди из разных концов России – со своими говорами, диалектизмами, профессиональными жаргонами и т.д. Всё это проходило через горнило лагерного языка и «блатной фени». Поэтому в период хрущёвского «реабилитанса» и «оттепели» вышедшая из лагерей гуманитарная интеллигенция была под впечатлением этой языковой стихии и во многом способствовала её пропаганде. И правильно делала.
Увы, сейчас арго под влиянием современных общественных процессов стало и беднее, и примитивнее. Как, к слову сказать, и русский мат. О, я помню, как раньше плели нецензурные кружева у нас на окраине! А нынче? Просто площадная гнусь…
И.К. После издания книги «Мой дядя, падло, вор в законе» на Вас обрушились гневные отзывы литературных критиков. Изменилось ли их отношение к Вам по истечению времени?
А.С. Вы знаете, это не совсем так. Как раз после первого издания 1995 года («Мой дядя, падло, вор в законе») было множество восторженных отзывов. Появились статьи в центральной печати («Комсомолка» первой откликнулась на половину полосы), стали меня приглашать на ток-шоу Юлий Гусман, Саша Табакова, дальше – больше… Ко мне даже обращались из института восточных языков с просьбой выслать сборник, поскольку на примере перевода «с русского на блатной» очень удобно демонстрировать трудности адекватной передачи особенностей языка при помощи чужих языковых средств.
Разумеется, были и есть резко негативные оценки. В том числе и от филологов. Но позитив явно перевешивает. Значит, у нас в отечестве не всё так плохо с чувством юмора. Недавно один из университетских преподавателей сказал мне в беседе, что на моих переводах воспитывается уже третье поколение россиян. Сначала – его отец, затем – он, а сегодня уже – его студенты.
Пишут мне восторженные письма со всех концов России и из-за рубежа. Так, альпинисты с гордостью рапортовали, что моя книга покорила высоты Джомолунгмы, благодарственные письма присылали китайские филологи, а сейчас готовится защита диплома в Германии по моему творчеству.
А мой однофамилец – замечательный донской писатель, поэт, краевед покойный Владимир Сергеевич Сидоров как-то в «Литературке» написал, что со своими блатными переводами я уже вошёл в историю русской литературы, и с этим никто ничего не сможет поделать.
Так что не исключаю, что когда-нибудь эти переводы будут изучать в старших классах средней школы. На филфаках университетов – точно.
И.К. Правда ли, что Вы мечтаете о создании толкового словаря уголовного языка?
А.С. Правда. Хочу создать четырёхтомник наподобие далевского. Даже название есть – «Толковый словарь блатного великорусского языка». Значительная часть материала отработана в рукописи. Вообще в начале 90-х годов в ростовском издательстве «Гермес» планировался выход моей «Блатной энциклопедии» в 4-х томах. Уже был набран и свёрстан первый том, выпустили буклет с анонсом, в «Книжном обозрении» вышло интервью со мною… Но Вадим Костинский, директор издательства, трагически погиб в автокатастрофе, и издательство прекратило существование. Однако планы мои остались.
И.К. Сейчас «воры в законе» и их «понятия» уходят в небытие. Так ли это? И почему так случилось?
А.С. Не совсем так. Воры остались и продолжают управлять уголовным и арестантским миром. Просто сами они стали другими, и мир этот стал больше похож на итальянскую мафию. Многие табу, запреты ушли в небытие – например, запрет иметь свой дом, семью, иметь дело с правоохранительными органами, иметь свой бизнес, не вмешиваться в политику и т.д. Но воры всё так же представляют собой Политбюро преступного мира – и никуда в ближайшем будущем не денутся. Даже не мечтайте. Этот клан стал ещё сильнее и могущественнее.
Одно время с ним пытались бороться «бандиты», «организованная спортивность», «братки». До той поры, пока их не стали пачками кидать на зоны – в воровскую вотчину. Тут они быстро протрезвели и пошли под «воров».
Не обольщайтесь: воровской мир крепок и опасен, как никогда ещё до этого.
И.К. Бытует мнение, что многие заключённые – глубоко верующие люди, которые убивали, грабили, насиловали. Как Вы можете прокомментировать этот парадокс?
А.С. У меня есть иронически-сатирический рассказ «Опиум для уродов». Как раз об этом. Большей частью религиозность уголовников – показная. Хотя в 30-е годы воры действительно изменили резко отрицательное отношение к религии (не в последнюю очередь и потому, что это сделала и Советская власть, которая перед войной стала заигрывать с православием). Об этом я пишу в двухтомном исследовании воровского движения «Великие битвы уголовного мира» (оно выходило уже тремя изданиями). Но большая часть арестантов из числа профессиональных преступников очень далека от религии. Это – либо «понт», либо попытка что-либо «выкружить». Так, в моё время немало было зверехитрых зэков, которые по несколько раз бегали креститься к приезжавшим в зоны баптистам или представителям других протестантских движений: в этих церквах всегда раздавали что-либо вкусненькое, привозили подарки и т.д. Случаются и всякие казусы. Например, во время богослужения используются два креста, которые целуют осуждённые: один крест – для «порядочных» арестантов, другой – для «обиженных», «опущенных» (педерастов и других неприкасаемых). Вера верой, а «понятия» – «понятиями».
И.К. Какое влияние оказало тридцатилетнее изучение «босяцкой» жизни на Вас? Позволяете ли Вы себе употреблять жаргонизмы в личном общении?
А.С. Иногда – да. Есть потрясающие пословицы и поговорки, которые бывают к месту. Но надо знать, когда это действительно уместно. В основном же мне хватает литературного русского языка. Впрочем, «литературный русский» – что-то близкое «дистиллированной воде». Обязательно нужны примеси…
И.К. Александр Анатольевич, чем Вы любите заниматься на досуге? Какие книги читаете, какие фильмы смотрите?
А.С. Мой досуг – литературное творчество, моя работа – литературное творчество. Но вообще-то – занимаюсь с внуком Владиславом, когда есть свободное время. Очень хотелось бы подкачаться, подрастянуться, вспомнить старые спортивные навыки (когда-то я достаточно долго занимался рукопашным боем, был даже инструктором, но давно уже не поддерживаю форму), но катастрофически не хватает времени. Читаю много, но, к сожалению, прежде всего то, что необходимо для творчества. Радует лишь, что это – довольно широкий круг чтения. Русская, зарубежная история, русский фольклор (перечитываю «Древние стихотворения, собранные Киршею Даниловым»), Пушкин (недавно написал статью о «пушкинском лукоморье»), Лермонтов (особо занимался «Песней про купца Калашникова»), история кино, русского кулачного и рукопашного боя, история диссидентства в России, история одежды русских рабочих начала 20 века, история шляп, история ножей…
На художественную литературу почти не остаётся времени. Довлатова перечитывал, Бродского, Ильфа и Петрова, перелистывал Шекспира. Страшно хотелось бы перечитать Диккенса, Стругацких, не доходят руки до новых вещей Димы Быкова, интересно бы почитать «Остромова», тем более я этой темой занимался и занимаюсь. Вот сейчас передо мною две славные книги Екатерины Глаголевой «Повседневная жизнь Франции в эпоху Ришелье» и «Повседневная жизнь королевских мушкетёров». Вообще эта серия «Повседневная жизнь…» – одна из моих любимых.
Кино особо не радует, честно говоря. Одно из наиболее ярких открытий – канадско-английский мини-сериал «Алиса» 2009 года режиссёра Ника Уиллинга. Стильное кино, с тонкими ироническими аллюзиями, потрясающее настроение… В остальном – ничего особо впечатляющего. Так хвалили «Край» – но, по-моему, очередной пшик. Вообще же из того, что понравилось в последние годы, назвал бы сериал «Ликвидация» и комедию «День выборов». Блестяще сделано.
И.К. Можно ли назвать Вас политически активным человеком? Каких взглядов Вы придерживаетесь?
А.С. Честно говоря, очень не хотел бы, чтобы меня таковым считали. Хотя до ноября прошлого года я работал собкором агентства «Интерфакс-Россия» по Югу России и поневоле был политически активным. Российский Юг – довольно горячая точка, особенно Кавказ. К слову сказать, я нередко проявляю в этом смысле отсутствие политкорректности и высказываю свои взгляды в достаточно резкой форме. В том числе – в отношении политики нынешней российской власти на Кавказе. Мне она кажется бездарной, непродуманной и хаотичной.
В политике я придерживаюсь СОБСТВЕННЫХ взглядов. Поэтому меня нельзя причислить ни к левым, ни к правым, ни к центристам. Хотя порою мои взгляды могут совпадать с мнением то одних, то других, то третьих.
Я достаточно критически настроен по отношению к нынешней власти, к нынешней государственной системе, к нынешней российской политике – как внутренней (в первую очередь), так и внешней. Вместе с тем считаю, что определённые подвижки к лучшему существуют. Но ситуация в стране достаточно критическая.
И.К. Поделитесь творческими планами.
А.С. Я уже останавливался на том, что пишу новую книгу об уголовно-арестантских и уличных песнях. О трёх из них очерки уже написаны – «Абрашка Терц», «Аржак» и «Когда я был мальчишкой». Следующий – о песне «Мамочка, мама, прости, дорогая», исповедь воровки. Это даже не просто рассказы о песнях, но и рассказы об эпохе, о русской истории, культуре, быте. В общем, надеюсь, что в этом году книга появится на прилавках.
Завершён пилотный сериал о становлении вора в законе, очень необычная и в некотором роде скандальная работа. Она непросто далась: достаточно сказать, что мы с соавтором (имени его пока не называю) создавали восемь серий в течение года. Обычно за такое время выходят 70-80 серий «мыльной оперы» средней вшивости.
Вообще я в ноябре прошлого года специально ушёл с хорошей, неплохо оплачиваемой работы исключительно для того, чтобы заняться творчеством. Хотелось бы выпустить также книгу занимательных этимологических очерков по истории уголовно-арестантских слов, она уже готова, но я и дальше продолжаю работать в том же направлении. Редактирую очерки для книги «Мастер и Маргарита» – энциклопедия дьявольской русской жизни». Любопытнейшая история с этой моей книгой! Четыре года назад издательство ЭКСМО, ознакомившись с отдельными её главами в Интернете, купила у меня эти очерки на корню, получив исключительное право сроком на пять лет. Но так и не выпустило их! Рукопись, говорят, вообще где-то затерялась… Короче, мистика. Права издательства кончаются в феврале следующего года, а я редактирую и перерабатываю очерки. Думаю в следующем году предложить их другому издательству. Пока же публикую их в журналах. Недавно один из них вышел в Канаде. Хочу пополнить словарь пословиц и поговорок, дописать второй детектив.
И, разумеется, надеюсь на то, что всё это найдёт своего издателя.
И.К. Спасибо огромное за увлекательный и содержательный разговор. Творческих успехов и крепкого здоровья!
А.С. Взаимно.
http://intelligent88.ru/