Я русский
РАССКАЗ
Лёнька Станкевич погиб в июле сорок первого года. Он был так юн, что не успел и сообразить, что в начале апреля сорок второго у него появится маленькая дочь с огромными, как у него круглыми, светло – карими глазами и светлее пшеничного колоса, кудрявыми волосами. Она стояла, одной ручкой держась за деревянную перекладину кроватки, покачиваясь, протягивала другую с растопыренными пальцами, кричала: «Хлеба, хлеба». Такой её и запомнили все, кто был постарше. Они отламывали ей кусочки чёрной корочки, измусолив которую, Эммочка тянула ручку к детям и вновь кричала: «Хлеба, хлеба». Она вечно хотела есть.
Но проходит хорошее и плохое, смешное и грустное. Прошла и война, изуродовав всё, чего коснулась.
Эммочка сидела за уроками, которые толком никогда не получались без посторонней помощи. Она в нетерпении звала: «Володя, Володя, помоги!» Володя не двигался с места, пока не слышал, «Папа, папа, помоги! Эта противная математика…» Володя вскакивал, как ошпаренный, помогал дочери. Мог часами сидеть с ней, втолковывая математику, физику. Все эти « противные, ненужные формулы».
- На кого ты похожа? – спрашивали Эммочку.
- На папу Володю, – отвечала она. Володя в восторге смотрел на дочь.
Он любил её и тогда, когда появились свои дочери. В счастливые часы он играл со своими девочками и любимой женой Люсенькой, которую обожал ещё со школы. Они бегали по саду, прятались в малиннике.
- Как малые дети, - говорила Дорогушка, мать Володи, радуясь смеху детей и сына в саду. Она звала всех к обеду, думая, что не заросла для счастья тропинка к их зелёному дому. Счастье пришло, и Володя не успокоится, пока не появится у них с Люсей сын.
Дорогушкой маму Володи нарекла Эммочка. Она называла взрослых по – своему, без «дядя» и «тётя», всех по именам. Ей это разрешалось.
Летело, как птица время и расцветала Эммочка, но как в детстве, шокировала окружающих своим чудным поведением. Она отказывалась раздеваться на пляже. Лезла в воду в чёрных атласных брюках и белой блузе. Ей хотелось быть незамеченной, но, конечно, получалось наоборот. Все смотрели на неё, ожидая, что она выкинет в следующий момент. Родня по очереди пыталась оказывать на неё своё благотворное влияние, но она росла не похожей на других и не вписывалась ни в какие рамки. Непререкаемым авторитетом для неё был Володя. Но именно тогда, когда она более всего нуждалась в его покровительстве, любви и влиянии, Володя, наобещав ей и девочкам сказочный Новый Год, необычную весну и путешествия летом, погиб при посадке в Иркутске, в декабре, в мороз. Полгорода собралось провожать экипаж.
Посочувствовать, поглазеть, послушать, как кричат молодые беременные вдовы, как вопила Эммочка, и плакали её маленькие сёстры, как волокли под руки Дорогушку. У неё отказали ноги и не хотели идти на проводы последнего сына. Два старших не вернулись с войны. Они воевали в одном экипаже и сгорели вместе в одном танке.
***
А время летело, как весенняя птица.
Короткая стрижка. Губы, как пламя. Эммочка была неотразимой и казалась нереальной, когда, одна из первых, смело цокая каблучками, вышла в узкой короткой юбке на блестящие улицы города. Девчонки жмурились от восхищения. Эммочка шла, как – будто под ноги ей бросали розы, а ей это было неважно. Она смотрела поверх всех, как стрела, выпущенная из лука, стремительно летящая к одной ей ведомой цели.
По окончании школы, поступать никуда не захотела. Устроилась на работу в Центральный Архив города Иркутска. Ей это казалось романтичным. Стала встречаться с начальником архива. Вечерами без стеснения она брала его под руку, и они долго бродили по набережной Ангары, пока звёзды не начинали дрожать, отражаясь в холодной воде.
Все были в шоке. Родные и знакомые бросились разъяснять ей нелепость этой непонятной для всех привязанности. «Что за девчонка?! Был бы жив отец, он бы ей всыпал!» Но Володя никогда не наказывал её.
Рашид, этот старый татарин, с которым она ходила под руку на глазах всего города, был ровесником её отца Лёньки Станкевича. Он часами рассказывал ей о том, о чём молчал целые годы одинокой, холостяцкой жизни. Она прижималась к нему, тёрлась, как котёнок о его плечо и любила в нём сразу трёх мужчин: Лёньку, Володю и постаревшего их ровесника Рашида.
- Какой же национальности будут наши дети? – смеялась она,- Лёнька у меня был поляк, Володя мой папка еврей, а ты, Рашид, татарин?
- Конечно, наши дети будут русскими. Ты же русская, Эммочка, по матери.
- Да, да. Люся – то у меня русская – и она смеялась так, что прохожие оглядывались на них.
- Ты не стесняешься рядом со мной, с калекой одноногим? Ты – первая красавица в городе.
- Во – первых, у тебя замечательный протез и о твоей инвалидности никто не догадывается,- смело возражала Эммочка,-Ты ногу потерял в тот день, когда мой Лёнька погиб. – Она смотрела на него огромными, круглыми, полными слёз, глазами. Его потрясали эти удивлённые озёра глаз. Он боялся, что слёзы хлынут из них водопадом, боялся возражать, только слушал, восхищаясь и удивляясь. – Во – вторых, разница между нами всего – то восемнадцать лет. Это очень мало, совсем мало. Это Лёнькина жизнь, а она такая малюсенькая. Лёнька даже обо мне ничего не узнал. Представляешь? А я знаю всю твою жизнь. За эти восемнадцать лет я как раз выросла. Мне, Рашид, нравился один мой одноклассник Генка, но слишком нравился. Я его стеснялась. Он назначал мне свидание на площади у фонтана. Стоял там по два часа, а я каталась на автобусе вокруг площади. Смотрела, ждёт или нет. Подойти не решалась. Ждал до посинения. Правда, смешно?
- Он любил тебя очень. Наверное, и сейчас любит.
- А ты, Рашид, любишь меня?
Рашид, замерев, смотрел на её лицо, вокруг которого волнистые линии волос плавали, как водоросли в воде, под лёгким, едва уловимым ветерком тёплого вечера. Он держал её за руку и молчал, слушая, как звенит летний вечер и шелестит небо тысячами мерцающих звёзд. Она была для него сладким сном, счастливой нереальностью.
- Волшебница, - едва внятно шептал Рашид. Он очень боялся гнева её родни.
Но родня сдалась, хотя говорили друг другу, что это неравный брак, но видели, что всё серьёзно и на свадьбу приехали, и кричали «горько». Было много слёз, пожеланий, подарков. После свадьбы Эммочка уехала с Рашидом в их новую квартиру, в совместную, другую, новую для них жизнь.
***
Эммочка стояла с сёстрами на остановке. Сёстры провожали её после очередного чаепития. Громко обсуждая, пересмеивая всё вокруг. Эммочка трясла и крутила вокруг своего округлившегося живота платье Дорогушки. Только оно подходило теперь ей. Она была круглой, как медвежонок, красивой, как матрёшка. Добрые глаза её источали озорство. На остановку подошли трое ребят. Приосанились при виде трёх девиц, смешливых и весёлых.
- Здорово, красавицы! Берёте нас в свою компанию? Вместе вечер скоротаем!
- Не быстрые ли вы? Мы девушки серьёзные – отвечали сёстры.
- Да и мы не шутим. Чуть что – мы и женимся.
- А, ну, кто меня возьмёт замуж? – засмеялась Эммочка.
- А я возьму! – ответил ей в унисон крепкий молодой парень.
- Возьмёшь меня? А я на сносях – засмеялась Эммочка.
- Мы не из пугливых. Возьму. Хоть завтра рожать, возьму. Мы и ещё нарожаем, а красавица? – резанул парень.
Показался автобус. Сёстры усадили Эммочку. Она помахала им, посылая воздушные поцелуи сёстрам и «жениху»
***
Послеродовое кровотечение. Донорская кровь не той группы. Эммочка лежала присмиревшая с белыми губами и белыми руками поверх одеяла. Женская половина родни заходила к ней вереницей, вселяя надежду, кто как мог. Она лежала в полусне. Люся не выдержала, запричитала, заплакала.
- Доченька, что ты делаешь? С кем ты ребёнка оставляешь? Мне ещё самой нужно работать.
- Мама, прости меня. Все простите меня…
- За что? За что?
- За все твои потери, прости меня. Сына назовите Володей, как папку. Покажите мне его, моего маленького Володю. Даже фотографии не останется, где мы вдвоём. Я… устала… не хочется умирать… в мае, мой любимый месяц…
Лёгкий майский ветерок шевелил волосы вокруг красивого юного лица, такого красивого, что все перешёптывались «как живая». Одноклассник Генка стоял в стороне и безотрывно смотрел на лицо, которое будет преследовать его всю жизнь.
Рашид зачем – то вынес семидневного сына, чтобы тот взглянул на мать. На него зашикали, и он захромал обратно в подъезд.
Сёстры с воплем кинулись: «Сестрёнка, прости, прости…» Все виноватили друг друга, а время побежало вперёд, как будто кто – то гнался за ним. Белым облачком растворялись в памяти спиральки белокурых волос вокруг светлого красивого лица.
2.
А Володька взглянул, и мама снилась, улыбаясь ему, точь – в – точь, как на фото над его кроваткой. Она гладила его непокорные чёрные как воронье крыло, вихры, когда он спал, и тихим голосом бабушки Люси пела колыбельные песни.
Рашид был чернявый, но внешне скорее русский. Неизвестный Рашиду, какой – то далёкий предок его, решил заново прожить в плоти его сына. Володя был смуглым с монгольскими скулами и монгольским разрезом миндалевидных глаз. Взгляд проницательный, быстрый, упрямый. Жилистый, крепкий. От матери унаследовал лишь графу в свидетельстве о рождении «русский».
Но частичка русской матери росла вместе с ним, занимая огромную часть души внутри его. Он спрашивал отца, уставившись на него жадными монгольскими глазами: «Какая она, мама?»
- Волшебница, - отвечал отец, желая найти в облике сына черты той, которую любил, но не находил и сокрушённо качал головой, - светлая вся. Рано улетела.
- Почему она улетела? Почему? – сын ловил каждое слово отца, но Рашид был не многословен.
- Дитя войны. Слабенькая была. С детства не доедала… Отец её Лёня Станкевич погиб на войне юным, вот и маме твоей не суждено было состариться, сынок.
- А этот Лёня Станкевич, кто мне?
- Дедушка твой.
- дедушка Володя, дедушка Лёня, дедушка Эльдус, твой отец. Три дедушки у меня и ни одного нет.
Рос Володька трудно, медленно поднимаясь, как помятая трава. Во дворе дети донимали
хвастовством. Как заведут пластинку: «Мне мама купила…» «А мне мама…» «А меня мама повезёт…»Володьке тошно было слушать. Он терпел это, сжимая кулаки. Не редко дрался со сверстниками, казалось, без причин. Однажды выпалил:
- А моя мама самая красивая и она меня больше всех любит. – Мальчишки замолчали. Потом засмеялись, послышались реплики, которые больше всего ненавидел Володька.
- Красивая. Ха-ха. Потому ты и узкоглазый, что она у тебя красивая!
- Чурка, ты нерусская…
- Чурка, чурка!
- Я русский! Я русский,- закричал Володька, раздувая ноздри, ударяя себя в грудь кулаком, - я русский…
Он побежал домой, сорвал со стены фотографию матери, ворвался во двор, огнедышащий как дракон. Глотая слёзы и сопли, прижал к груди фотографию Эммочки, которая задорно улыбалась, глядя на притихших ребят. Володька гладил фотографию и кричал, давясь своим горем:
- Я русский, я русский. Это моя мама. Она самая красивая. Миленькая моя мамочка, как я соскучился по тебе…
Дети молчали. В их вечно сомневающихся головках как будто повернулся ключ, и открылась истина в смеющихся круглых глазах, глядящих с фото. Дети поняли, что и голубоглазая бабушка Люся – настоящая, родная бабушка Володьке, а они напрасно насмехались над ним, этим внешне не похожим на них мальчиком.
- Не обижайся, Володька, твоя правда. Твоя мама красивая. Ты – русский.
- Русский…
- Русский…
…И пробежали дни, месяцы и годы, как пробегает ветерок по верхушкам деревьев, шелестя листвой. Двадцать лет пробежало. Смуглый, широкоплечий Володька влюбился в юную блондинку только что появившуюся на работе. Он бросал на неё быстрый как молния взгляд, и чёрные глаза его источали нежность. Она побаивалась его. Настойчивость восточного красавца пугала девушку, воспитанную в детском доме. Володька был настойчив. Он привёл на работу бабушку Люсю. Голубоглазая бабушка Люся сразу расположила к себе и своему внуку девушку, которой стало веселее работаться, без опаски приходить на свидание к Володьке. До поздних звёзд они гуляли по набережной Ангары, вскоре сыграна была свадьба и настал день, когда Володька осторожно, как тончайший, хрустальный сосуд принял из рук медицинской сестры нарядный свёрток в котором была его дочь.
- Осторожно, - выдохнула юная мама.
- Осторожно,- сказала бабушка Люся.
- Вылитая Эммочка, - с улыбкой прошептал Рашид. - Такая же светлая.
Володька победоносно улыбнулся, глядя на друзей и родных.
- У русского отца родилась русская дочь. Расти, Эммочка, счастливой.
ЭПИЛОГ.
Девятое мая 2010 года. Пискарёвское кладбище. Ветерок пробегает, шевеля живые красные цветы. Сегодня здесь особенно многолюдно. Седовласые старцы, их не много, с трудом склоняются, укладывая красные гвоздики. Молодые их внуки и правнуки помогают подняться. Герои поднимаются, позвякивая иконостасом орденов на выцветших кителях.
Володя кладёт охапку гвоздик на плиту, где золотыми буквами написано «рядовой Станкевич Леонид Станиславович, 1922г. – 1941г.» Красивая светловолосая девушка помогает ему. Они стоят у могилы отец и дочь такие родные, внешне не похожие друг на друга.
- Папа, посмотри - лес могил. Если бы все встали сейчас?! Миллион молодых бойцов. Леониду Станиславовичу девятнадцать лет. Я его ровесница. Какая короткая жизнь. Но я листик на этом деревце. Если бы не он нас бы не было, да, пап?
- Да, Эммочка. Я почти на три жизни старше своего деда. – Володя внимательно смотрит в большие озёра глаз дочери, в которых карими огоньками вспыхивает восхищение, восторг, чувства сопричастности со всеми, кто стоит рядом, кто покоится под этим полем, со всем миром, заново рождающимся с вновь зазвеневшим маем, обновляющим жизнь.- Я рад, что сегодня мы с тобой здесь. Я всегда чувствовал, что должен приехать сюда с тобой.
Пожилая седовласая женщина загляделась на них и заговорила, поскольку это был тот день и то место, где люди без обиняков рассказывают и спрашивают о самом сокровенном.
- Я принесла цветы отцу. Вся моя родня осталась здесь в блокадную зиму.
- А, вам сколько было тогда лет? – спросила Эммочка.
- О! Меня двухмесячной вывезли из города по дороге жизни. Я воспитывалась в Сибири. Потом вернулась. Вся моя родня здесь. Смотрите, сколько Павловых. Это мои дяди и тёти.
- Земля, действительно, круглая. Мы сибиряки с дочкой. С днём Победы вас!
- И вас тоже с Днём Победы! Извините, Станкевич, это кто вам будет?
- Мой дед, - с усмешкой ответил Володя, понимая, что он сам дед перед теми, кто ушёл так рано.
- У вас, наверное, очень интересная история. Расскажите.
- Я расскажу,- сказала Эммочка, - историю своей семьи я знаю хорошо.
- Станкевич, польская вроде фамилия, - женщина благодушно смотрела на смуглого Володю, - а вы, извините какой национальности будите?
Володя улыбнулся, провёл ладонью по уже отливающему серебром виску, глядя в прозрачную даль мая монгольскими проницательными глазами, сказал
- Я РУССКИЙ.