Человек Московской Области

Валерий Федин
                В. ФЕДИН               

                ЧЕЛОВЕК  МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ (ЧМО)   
                Роман в эпизодах               



                «А меня же, грешного и всеми
                недостатками исполненного, да
                зазрят вашего любомудрия
                исправления, и своим 
                совершенством наши недостатки
                исполните».
                «Повесть об осаде Пскова Стефаном Баторием».

 «Тоска разлилась по русской земле,
печаль многая рекою протекла среди
земли русской…»
         «Слово о полку Игореве».


                ЯАСТЬ 1
       "Аз же слышал от многих сие и
                написах пользы ради прочитающим,
                да не отчаются спасения
                своего…».
                Повесть о Тимофее Владимирском».               
                ПРИЕЗД.
   Электричка шла от Москвы мучительно долго. Уже через час за окном вагона замелькали чахлые и кривые деревца какого-то нездорового, болотного вида. Наденька уже беспокоилась, - не проехали ли они свой Тригорск, - на каждой остановке вскакивала, но каждый раз тревога оказывалась напрасной.
   - Да не бойтесь, - успокаивал ее пожилой сосед, - не проедете мимо. В Тригорске половина вагона выходит.
   Но его слова мало помогли. От волнения Наденька побледнела, и лицо ее с тонкими пологими дугами соболиных бровей стало особенно красивым. Артем в душе тоже волновался, - ведь они впервые едут на работу, им предстоит начинать самостоятельную жизнь в совершенно незнакомом месте, среди чужих людей! Но он старался сохранять внешнее спокойствие, как положено мужчине, мужу такой красивой жены.
- Не нервничай. – убедительно уговаривал он Наденьку. – Тригорск мы не пропустим. Тут пока, сама видишь, мелкие полустанки.
   Наденька от его спокойных слов на время успокаивалась, но через несколько минут опять начинала беспокоиться.
   Большинство пассажиров дремало, кое-кто читал, отгадывал кроссворды, некоторые разговаривали с соседями, хотя грохот колес и визг встречных поездов заглушал голоса. Дорога сближает людей,  незнакомые прежде люди находили общие темы. Сосед сначала шелестел газетой, потом начал томиться от переполнявших его впечатлений от внутриполитических событий.
   - Читали? – тыкал он пальцем в газету? – Горбачев разрешил кооперативы, так теперь кооператоры убивают друг друга. Вот, смотрите, богатенького грузина взорвали в центре Москвы! Да разве у нас можно рынок вводить. Ты сначала наведи в стране порядок, а уж потом… А то Раиса кадый раз щеголяет перед репортерами в новой шубке, а народ нищает, цены-то растут, а зарплата все та же. И еще обещают шоковую терапию. Куда больше, и так сплошные шоки каждый день. Шахтеры вон касками стучат на Красной площади. Забастовки пошли. Это в Советском Союзе - забастовки!? Да о таком и думать не могли!
   Артем из вежливости что-то промычал. Сосед обрадовался  и такому проявления внимания и разошелся пуще прежнего.
   - Слашали, новые шоколадные конфеты появились? Раньше были «Мишка косолапый», «Мишка на севере». А теперь выпустили «Мишка в Рейкьявике»!
   Молодые специалисты не поддержали словоохотливого соседа. Он высказал еще несколько ценных замечаний о неразумной политике Горбачева, потом обиженно умолк и задремал.
   Когда они, наконец, вышли из электрички и оказались на привокзальной площади, окружающий вид им не понравился. Моросил назойливый дождь, и немощеную  грунтовую площадь обильно покрывала глинистая вязкая грязь. Облупленное здание вокзала, убогие ларьки, неказистые дома старой постройки вокруг площади, - здесь им предстояло жить долгие годы, возможно, всю жизнь. Откровенно тянуло каким-то болотным запахом. Наденька приуныла.
   - Вот тебе и Подмосковье, - разочарованно протянула она.
Артем сдержал рвущийся из груди тяжелый вздох и бодро произнес:
   - Смотри, - Обитель! Какая красота! А рядом – столица нашей родины. Полтора часа в электричке, – и мы на Красной площади! И до твоей сестрицы – рукой подать.
   Над скоплением унылых, почерневших от дождя строений, сквозь пелену дождя тускло блестели золотые купола и тянулся к серому, мрачному небу силуэт высокой колокольни. Наденька мельком оглянулась в сторону Обители и пробормотала:
   - Жемчужина в навозной куче.
Дорогу к Тригорскому заводу полупроводников им рассказал  Рауф Баширов, который  на год раньше их окончил институт и проходил преддипломную практику здесь, на этом самом ТЗП. Из их выпуска направление в Тригорск получили восемь человек, и по слухам, все они уже приехали сюда. Артем уверенно взял направление. Они тащили тяжелые «семейные» чемоданы  по грязи вдоль покосившизся деревянных дощатых заборов. Неуютно пахло сыростью, тиной и чем-то явно химическим.
   - По-моему, хлор? – вопросительно поглядела Наденька на молодого мужа.
   - Гальваника, - уверенно определил Артем. – Значит, верной дорогой идем.
   В небольшом коридоре заводоуправления на обшарпанных стульях вдоль стен сидели несколько молодых людей их возраста и одна девушка, эффектная блондинка. По всем признакам, они – такие же молодые специалисты. Молодые люди явно волновались и стесненно молчали. На двери, обитой черным дерматином, тускло блестела пыльным стеклом табличка:
Заместитель директора ТЗП
по кадрам
       Умницын А. Д.
   - Не обивай дверь дерматином, - негромко сказал кто-то из парней, - ибо не услышишь шагов приближающегося преемника.
   Очередь сдержанно посмеялась.
   - Хорошая фамилия, - одобрил Артем. – Обнадеживает.
   - Многообещающая, - подтвердил энергичный молодой человек с красивой, густой каштановой бородкой и эффектными, гусарскими усами. – Вы откуда?
   - Москва, - солидно ответил Артем, – МИФИ.
   - Известная фирма, - уважительно констатировал разговорчивый молодой бородач.  В его голосе звучали гвардейские переливы. – У вас проблем не будет. А я вот третий день уже здесь сижу. Товарищ Умницын не знает, что со мной делать.
   - Почему? – поинтересовался Артем.
   - Я из МВТУ имени Николая Эрнестовича Баумана. Позавчера имел аудиенцию у товарища Умницына. Кстати, его зовут Андрон Даниилович. Имейте в виду, не Данилович, а Даниилович. Это очень важно. Когда я доложил ему, что закончил Московское высшее техническое училище имени Баумана, товарищ Умницын заявил мне:
   - Из училища мы направляем только на рабочие места. Или в третий цех сборщиком, или в первый – станочником. Какая у вас специальность?
- Я ему говорю: инженер- конструктор. Он удивился, что я инженер, долго изучал мой диплом, велел придти снова завтра. Я пришел, но он опять отфутболил меня на сегодня.  Сейчас решится моя судьба: в сборщики или в станочники.
   Все опять засмеялись, уже свободнее. Разговорчивость бородача заметно разрядила напряжение.
   - Да, уж, Умницын, - саркастически заметил другой молодой человек. – С моим другом Лешкой Селектором он обошелся не лучше. Мы с ним из МИСИ. Живем здесь, в Тригорске, вот и выпросили направление на этот ТЗП. Не в Сибирь же ехать, на великие стройки коммунизма. У меня специальность по гидросооружениям, а Лешка – дизайнер. Это у нас первый выпуск такой модной профессии. Лешка пришел к Умницыну, тот спрашивает: Вы кто? Лешка, естественно, отвечает: Я – дизайнер. Умницын посмотрел на него и говорит: Вижу, что Дизайнер, а специальность-то какая?
   Когда все отсмеялись, заговорила эффектная блондинка.
   - У меня тут старшая сестра работает. Она про этого Умницина такое рассказывает! У нее начальница хоть и пожилая, уже за тридцать, но следит за модой. Ну, и как-то вместе с подругой пришла на работу в брючках. Это же очень модно. Так этот Умницын увидел их в проходной и велел не пускать на работу. Женщины, говорит, не должны ходить в штанах, это аморально! Такой был скандал, просто ужас. Чуть до комитета советских женщин не дошли с жалобами. С тех пор принципиально ходят только в брючках, Умницын как увидит их, - весь передергивается.
   Среди общего смеха снова прозвучал приятный баритон с гвардейскими переливами.
   - Товарищ Умницын на деле оправдывает свою фамилию.
   В разговорах все перезнакомились. Эффектная блондинка сказала, что ее зовут Инна, и она закончила физтех. Друг злополучного Селектора-дизайнера назвался Сергеем Козловцевым. Бородатый инженер-аппаратчик-станочник из училища имени Баумана представился как Михаил Яблонский. Михаил, видимо, имел слабость к красивым девушкам, потому что быстро пристроился к симпатичной Инне из физтеха и самозабвенно заворковал с ней. Инна кокетливо улыбалась и поддерживала воркование.
   Очередь молодых специалистов продвигалась медленно. Товарищ Умницын, судя по всему, с должной серьезностью относился к своим обязанностям, в частности, к приему молодых специалистов. Вот из его кабинета вышел улыбающийся Михаил Яблонский.
   - Ну, что? - совсем уже по-родственному бросилась к нему Инна из физтеха.
   - Порядок! – успокоил ее бородач. – В СКТБ. Головокружительная карьера. Из аппаратчиков – сразу в инженеры третьей категории.
   - Поздравляю! – Не удержалась Наденька. Артем ревниво покосился на жену. Глаз да глаз нужен за красавицами. Ишь, бородач уже произвел и на нее впечатление.
   - А меня сюда и направили по заявке СКТБ. – Донжуанистый Михаил любезно улыбался Наденьке. - Я тут на двух практиках был. Начальник СКТБ, Матвеев Сергей Иванович, на меня заявку давал. Кандидат наук, между прочим, На заводе всего два кандидата: он да директор.
   - Вам повезло, - уважительно кивнул инженер по гидросооружениям. – Мой отец тут работает, он очень хорошо отзывается о Матвееве. А меня вот собираются загнать в цех номер четыре. Там начальник – Инсур Ахмедович Гаджиев. Чурка-чуркой, но его отец – друг главного инженера Синичкина. Попробую отмазаться. А не выйдет, отец в свой цех переведет. А вообще-то мне бы в техотдел.
   Наконец, дошла очередь до Артема с Наденькой. Они вошли в кабинет вместе. Товарищ Умницын встретил их суровым, настороженным взглядом.
   - Почему вдвоем? Вы что, порядка не знаете?
   - Мы супруги, - с достоинством ответил Артем. – Вместе закончили МИФИ, город Москва. Инженеры-физики.
   - Супруги, - проворчал товарищ Умницын. – Давайте ваши паспорта и дипломы, супруги. Порядок есть порядок. А то все начнут компаниями заходить.
   Им повезло. Товарищ Умницын не терзал их долгими вопросами и направил обоих в СКТБ. Артем и Наденька заполнили анкеты, личные листки по учету кадров, написали на специальных бланках коротенькие автобиографии. Все эти бумаги сдали в окошечко отдела кадров. Женщина в окошечке безразлично протянула им направление на медкомиссию и распоряжение товарища Умница на поселение их в общежитие.
   Вечером они ужинали в первом своем семейном жилище, маленькой комнатушке на восемь квадратных метров. Кроме двух кроватей здесь едва умещались две тумбочки, стол, два стула и узкий шкаф для одежды. Но молодые супруги искренне радовались. Они вместе, а это самое главное. Все остальное – дело наживное. Сколько лет предстояло им провести тут, - они не задумывались.

Диспетчерское совещание

   На диспетчерских Матвеев обычно скучал. Нудные препирательства начальников цехов и служб, их попытки свалить свои неудачи на соседей, а вину за брак – на его СКТБ, бесконечные и бестолковые рассуждения, как истратить отпущенные на капремонт деньги, - тут даже легендарный Авессалом Изнуренков не смог бы выдавить из себя ни капли юмора. Скучал не только он, скучали все участники диспетчерского, кое-кто ухитрялся откровенно дремать, иногда даже раздавался легкий храп. Сердобольные соседи тут же толкали бедолагу под ребра, грубо вырывали его из объятий сладостного сна под сдержанный общий смешок.
Оживлял общую унылую обстановку главный механик Латыш. Он единственный позволял себе возражать директору. Остальные давно приучились молчать и кивать головами, - все равно очередные сроки будут сорваны, вот тогда можно открыть рот для оправданий. А Латыш тут же громогласно, с наигранной бесцеремонностью заявлял:
   - Да хоть десять приказов! Выпустить приказ – большого ума не надо. У меня один сварщик, и тот ушел в запой. Вот выйдет – тогда назову срок. Если выйдет.
   Директор, видимо, привык к манерам своего единственного оппонента, он тут же обрушивался на начальника отдела кадров:
   - Кадаров, где сварщики!? Почему не набираете учеников?
   - Набираем, Александр Николаевич! – тут же с готовностью отзывался Кадаров. – Набираем. А их тут же забирают в армию.
   - Берите бракованных! – кипятился директор. – Почему я должен вас учить работать?
   - Бракованные разбегаются, - хладнокровно пожимал плечами Кадаров. – Зарплата маленькая. Они у кооператоров  в три раза больше получают.
   Опять раздавался громкий голос Латыша:
   - Вот я и говорю. Дайте сварщика, хоть одного, тогда и сроки назначайте.
   Разговор заходил в тупик. Матвеев восхищался Латышом, - человек сумел себя поставить. А он не сумел. И остальные молчат и пригибают головы за спины коллег. А может, директор просто позволял Латышу так себя вести: нужен же хоть один свободомыслящий и возражающий, иначе  - какая тут демократия. Но больше одного диссидента директор ни за что не потерпит. Отдельные фразы Латыша тут же входили в местный фольклор. Как-то директор долго и ворчливо говорил о низкой трудовой дисциплине на заводе и закончил речь заявлением:
   - На заводе один директор. И это я, нравится это кому или нет. Или есть какие-то другие мнения?
   В затянувшейся тишине раздался громкий голос Латыша:
   - Есть мнение согласиться с вашим мнением.
   Зал взорвался нервным смехом.  К сожалению, на диспетчерском нередко разыгрывались сцены, которые вызывали у Матвеева чуть ли не отвращение. Из-за таких вот сцен он и не мог всерьез уважать директора, который, все-таки, здорово выручил его в самый трудный момент жизни.
   - Михайлов! – с интонациями Иудушки негромко, но зловеще вопрошал директор.
    Начальник третьего цеха Михайлов поднимался.
   - Ну-ка, иди сюда, на ковер!
Михайлов покорно шел «на ковер».
   - Ты что это свою жену воспитать не можешь? Что она себе позволяет? Ушла на пенсию, - думает, ей все можно? Демократию разводит? Распустила язык, критикует власть. Ей, видите ли, пенсии не хватает!
   Багровый Михайлов переминался с ноги на ногу, сопел, молчал.
   - Что молчишь? Укороти ей язык. А то сам знаешь, что может выйти.
Директор с величайшей снисходительностью и даже, пожалуй, с презрением смотрел на понурого подчиненного.
   - Вот смотрю я на тебя, - неожиданно с глубокой проникновенностью, почти ласково произнес вдруг он. - Ты знаешь, сколько у директора прав? У меня столько прав, что мне самому иногда страшно становится.  Ты понял? Вот и скажи своей Капитолине. Садись,  Михайлов.
   После традиционного весеннего «ленинского субботника» по очистке территории завода и поселка от грязи директор в понедельник на очередном диспетчерском вызвал «на ковер» начальника электроцеха Прокошина.
   - Ты чем дома занимаешься, Прокошин? Пьешь, что ли, беспробудно? За дочерью совсем не смотришь. Ты знаешь, что она отмочила на субботнике? Я зашел на школьный двор, там школьники убирают территорию. Спрашиваю, как дела. А твоя мне заявляет, мол,  мы не обязаны убирать мусор, пусть дворники  работают. Ты представляешь!? Какая-то девчонка – мне!  Понимаешь – мне! Я дар речи потерял. Такая наглость!
   Директор заметно разозлился, почти кричал. Прокошин, спокойный и обычно добродушный человек, покраснел и угрюмо молчал.
   - Всякая сопля будет меня учить! Садись.  А дома наведи порядок. Выпори ее! Чтоб знала, как разговаривать.
   Однажды летом после обычных вопросов директор вдруг обратился к сидящему рядом с Матвеевым начальнику техотдела Круглову.
   - Круглов, ты когда вернешь в ремстройцех поддоны?
Круглов изумленно заморгал глазами,  растерянно поднялся.
   - Какие поддоны, Александр Николаевич?
   - На которых ты кирпичи на дачу привез. Восемь поддонов. Лежат у твоего хозблока все лето.
   - Александр Николаевич! – возопил Круглов. – Я эти поддоны вместе с кирпичами на кирпичке купил. Я заплатил за них. Причем тут РСЦ!?
   - Притом, Круглов. Стащил в РСЦ поддоны, думаешь, шито-крыто? А народ все видит. Верни поддоны. А то придется из твоей зарплаты вычесть.
   - У меня на них квитанции с кирпичного завода!
   - Ничего не знаю. Поддоны верни. Садись.
Круглов сел, возмущенно пробормотал Матвееву:
   -Сволочь Мартышкин! Он мой сосед в Даулине, подсмотрел и донес, мерзавец. А я их на кирпичке купил, ей-богу! Ну, Мартышкин, наушник хренов, стукач!
   В таких случаях Матвеев сожалел, что поступил на работу на этот завод. Он вспоминал, как в первый месяц своей работы здесь ему пришло из физического института Академии наук СССР приглашение на всесоюзный симпозиум, - давние коллеги вспомнили о нем. Он тогда зашел к директору доложить о командировке. Богатырев тяжело уставился на него немигающими глазками, долго молчал, потом с искренним недоумением спросил:
   - Почему вы? Почему не я?
   В эту командировку он Матвеева так и не отпустил.
   А однажды на диспетчерском ответ держать пришлось самому Матвееву. Обычно директор его особенно не трогал, обращался на «вы», чуть ли не к единственному из членов диспетчерского совещания. Матвеев понимал, что Богатырев уважает его, как второго на заводе кандидата наук после самого директора, и одновременно недолюбливает, как возможного конкурента.
   У Матвеева как-то сразу не сложились отношения с нижним соседом по дому, пенсионером Беспалым. Тот много лет работал на ТПЗ начальником ОТК, и придирчивая въедливость, видимо, намертво вошла в его характер. А может, Богатырев и держал его начальником ОТК именно из-за этой въедливости. Сейчас Беспалый отчаянно скучал на пенсии и активно искал недостатки в окружающей действительности. Внешне он чем-то напоминал начальника БРИЗа Мартышкина, с которым у Матвеева тоже почему-то сразу возникла взаимная неприязнь: такое же сморщенное ехидно-коварное личико с застывшей фальшивой улыбкой прожженного царедворца, такая же спина, сгорбленная от длительного подобострастия перед вышестоящими. Беспалый изнывал от пенсионной скуки и не давал покоя ни соседям, ни прохожим. В погожие дни он часами сидел на балконе и наводил порядок среди ребятишек, которые   резвились во дворе.
   - Эй?! Кто вам разрешил по трубе бегать? Вы всю теплоизоляцию порвете. А ну, прекратите безобразие! Я знаю ваших отцов, скажу им, они вас выпорят как следует. А не уймут вас, - будут штраф платить! Я в милицию напишу! Распустились! Такое хулиганство!
Его скрипучий, пронзительный старческий голос то и дело разносился над просторным двором.
   - А ну слезьте с качелей! Качели для маленьких, а вы их разломаете! Ишь, такие балбесы, женить пора, а вы на детских качелях!
   Соседям Беспалый тоже постоянно делал серьезные внушения. То не погасили ночью свет на лестничной клетке, то громко играет магнитофон, то шумно резвятся малыши, то соседи громко хлопают дверьми. Слышимость в советских домах великолепная, и у Беспалого постоянно имелся повод для суровых упреков. В обеденный перерыв Беспалый приоткрывал дверь своей квартиры и зорко следил из темного коридорчика за поведением соседей. Матвеев относился к нему с полным безразличием. Сосед и сосед, уж какого Бог дал вместе с квартирой, с таким и соседствовать.
   Однако Беспалый почему-то невзлюбил Матвеева сразу, с самого появления его в этой квартире, когда он переселился сюда из гостиницы. В первый вечер после работы Матвеев зашел в магазин и возвращался домой с сетчатой авоськой, набитой продуктами. Из-за приоткрытой двери квартиры Беспалого на него устремился горящий любопытством взгляд бдительного пенсионера, изнывающего от безделья.
   - Здравствуйте, - вежливо поздоровался Матвеев с соседом, уважаемым когда-то на заводе ветераном, и продолжал подниматься по лестнице.
   Беспалый ничего не ответил, но из темной щели прошипел негодующий голос:
   - И это – кандидат наук! Ходит с авоськой!
Матвеев по инерции сделал пару шагов, потом остановился. Такую реплику пропускать без ответа никак нельзя, иначе потом пенсионер разойдется во всю. Он повернулся к Беспалому.
   - Вы что-то мне сказали?
   - Как не стыдно! Кандидат наук, начальник СКТБ – с авоськой. Нет денег на приличную сумку?
   - Милый сосед, - спокойно и внятно проговорил Матвеев. – Вас никак не должна касаться ни моя ученая степень, ни моя должность. Как и тара, в которой я ношу продукты. Из уважения к вашему возрасту сегодня я оставлю ваше хамство без последствий. Но если еще раз услышу нечто подобное, то приму самые серьезные меры к вам, как к склочнику. Я понятно говорю?
   Матвеев не представлял, какие меры можно принять к такому соседу. Скорее всего, никаких. Но проходить мимо такой наглости ни в коем случае нельзя. Как ни странно, его спокойный, уверенный тон и угроза «серьезных мер» подействовали. С тех пор Беспалый при виде Матвеева на лестнице бесшумно прикрывал дверь, но из темной щели прямо-таки явственно струились флюиды неодобрения.
   А однажды ночью Матвеев проснулся от громкого стука в дверь. Он натянул трико, зажег свет, открыл дверь. На пороге стоял Беспалый, тоже в трико и в майке. Его лицо светилось злорадным торжеством склочника, который наконец-то дождался своего часа.
   - Вы залили всю мою квартиру! Безобразие! Я вызвал слесарей.
   - Заходите, пожалуйста.
Матвеев зажег свет в совмещенном санузле, заглянул туда. На полу стояла вода, а из змеевика полотенцесушителя свистела тоненькая струйка горячей воды.
   - Михаил Борисович, посмотрите, это не моя вина, наверное, заводской брак.
Матвеев зажал пальцем отверстие, шипение прекратилось. Рядом торжествующе сопел Беспалый.
   - Я только что сделал ремонт! – Повысил голос Беспалый. – Теперь надо снова делать. Вам придется платить!
   - Разберемся, - как можно более высокомерно и зловеще проговорил Матвеев. – Спасибо за сигнал. Спокойной ночи!
   С неудовлетворенным ворчанием Беспалый ушел. Матвеев замотал микроскопическое отверстие толстым слоем изоленты, принялся вычерпывать воду с пола. Потом протер мокрый пол и сел с книгой ждать слесарей. Вскоре они пришли, без лишних слов поставили временный зажим на трубу. Пока кипела работа, Матвеев из вежливости разговорился с сантехниками. Они оказались вежливыми, приятными людьми, что немало удивило Матвеева, он привык к совсем другим сантехникам. А один из них с уважением и с заметной гордостью сказал:
   - Я слышал ваше выступление на партхозактиве. Мне понравилось, как вы говорили о подростках.  Я парторг ЖКО. Лихарев моя фамилия.
   - Слышал о вас, - тоже с уважением ответил Матвеев. – К сожалению, не познакомился раньше. У вас ведь немало рацпредложений? Приглашаю вас в ВОИР. Там очень не хватает опытных рабочих, одна молодежь из ИТР, но они все еще зеленые. Ваш бы опыт им передать.
Сантехники закончили работу. Матвеев предложил им чаю, но Лихарев отказался.
   - У нас много вызовов. Коммуникации старые, все время протечки.
   - Спасибо вам, - поблагодарил Матвеев. – Извините за вызов, но ей-богу, этот случай не по моей вине!
   - Вашей вины тут нет. Заводской брак. – миролюбиво заметил Лихарев. – Так частенько бывает. Не вы первый.
   - Вы уж, пожалуйста, отметьте это в своем журнале. – попросил Матвеев. – У меня принципиальный сосед. Завтра я по вашей записи возьму в ЖКО справку, что это не моя вина. А то жизни не будет.
   - Сосед – Беспалый? – усмехнулся Лихарев..
   - Увы.
   - Сложный случай. Пока работал – с Доски почета его фотографию не убирали. А сейчас всех достал.
   - Тоскует без привычной работы, - вежливо отозвался Матвеев. – Очень прошу записать в журнале.
   - Запишу, - твердо пообещал сантехник. – Мою жену из-за него постоянно премии лишали, за нарушения.
   На следующий день Матвеев почти до обеда ходил по кабинетам ЖКО, но нужную справку получил. Печать поставил начальник ЖКО Опушкин, хорошо знакомый Матвееву по хлопотам с подмосковной пропиской. Опушкин с сочувствием смотрел на Матвеева, кивал, но мялся и печать не ставил.
   - Беспалый – уважаемый человек, его Александр Николаевич ценит. Мне за эту справку он припомнит.
   - Но ведь я не виноват, - убеждал Матвеев. – Бригадир сантехников записал в журнале, что это заводской брак, моей вины тут нет.
   - Он только что сделал ремонт…
   - Я готов оплатить половину ремонта. Ваши люди могут оценить ущерб?
Наконец, Опушкин с тяжелыми вздохами поставил печать. А на ближайшем диспетчерском Богатырев вдруг обратился к Матвееву.
   - Сергей Иваныч! – Из всего диспетчерского он, кажется, только Матвеева называл по имени-отчеству. – Беспалый на вас жалуется. Вы его все время заливаете. Что там у вас творится? Надо же аккуратнее!
   Матвеев поднялся. Участники совещания с любопытством повернулись в его сторону. Интересно, как второй на заводе после директора кандидат наук выкрутится из такой бытовой заварушки со скандальным соседом?
   -Александр Николаевич, - твердо сказал Матвеев. – На той неделе у меня ночью потек полотенцесушитель в санузле. У меня есть справка из ЖКО, что это заводской брак, и что моей вины тут нет. Других случаев не было. Я понимаю, что Беспалый  когда-то считался ценным работником на заводе, но он давно превратился в склочника – от пенсионной скуки. Соседям от него житья нет. Не верьте  этому кляузнику.
   Матвеев замолчал и демонстративно сел. Не хватало еще, чтобы директор, как классический русский барин, публично судил его по кляузам соседа. Богатырев со своего директорского возвышения мрачно смотрел на него.
    - И правильно! – раздался на весь зал громогласный возглас Латыша. – Беспалый, пока на заводе работал, всем нам кишки выматывал не по делу, а теперь бесится от скуки.
   Директор что-то невнятно пробормотал, и на этом инцидент закончился. Участники совещания разочарованно отвернулись от Матвеева. – скандальчика не вышло. А Матвеев с того дня сблизился с Латышом, насколько это возможно между ветераном завода и новичком-чужаком.
   Матвеев уже два года работал на ТЗП, но друзьями здесь так и не обзавелся. Он понимал, что в его возрасте друзей не приобретают, а только теряют, но в Тригорске он постоянно чувствовал щемящее одиночество. Ему с первых дней не понравилась обстановка на заводе, и это впечатление со временем только усиливалось.Он часто вспоминал, как его старый друг-москвич, коллега из головного института, задумчиво покачал головой, когда узнал, что Матвеев устраивается на ТЗП.
   - Завод передовой в министерстве, на хорошем счету…- он явно что-то не договаривал.
   - Но что? Директор деспот?
   - Деспот не деспот… Богатырев - специфический мужик. Но связи у него мощные. В общем, сам разберешься.
   На прежней работе Матвеев привык к деловой доброжелательности коллег, к откровенному общению, к прямым, не унывающим, веселым людям. Даже в самые трудные минуты его коллеги старались не поддаваться плохому настроению, с юмором относились к служебным передрягам.
Здесь же веселья не наблюдалось, заводчане смотрели друг на друга как-то исподлобья, будто каждый ждал удара в спину и сам держал за пазухой камень. Кроме своих подчиненных Матвеев часто общался с руководством завода, с начальниками цехов и основных участков. В этой среде шутки если и раздавались, то носили какой-то неприятный характер, полублатной, полутюремный. Возможно, это шло еще с военных лет. Тогда на месте ТЗП располагались мастерские по выпуску новых и потому строго засекреченных радиовзрывателей для зенитных снарядов и морских мин. Работали в мастерских заключенные под охраной суровых конвоиров. И хотя из тех заключенных и конвоиров на заводе никого уже не осталось, но атмосфера зоны сохранилась.
   Матвеева работа тесно свела с начальником техотдела Кругловым, и однажды тот в порыве откровенности прямо сказал:
   - Вы выбрали не лучшее место работы. Искренне сочувствую. Я пришел сюда молодым специалистом, и все эти 20 лет ищу, куда бы сбежать их этого болота. Не пойму, в чем дело. Работа интересная, но я тут задыхаюсь. Какая-то моральная асфиксия. Уйду я отсюда, пока не сдох с тоски.
   Матвеев внимательно приглядывался и довольно быстро понял, что рыба гниет с головы. Атмосфера подозрительности, недоверия, неискренности, настороженности шла от руководства завода и в первую очередь от самого Богатырева. Люди здесь работали такие как везде, - нормальные, советские. Когла Матвевв узнал их получше, он увидел, что они имеют чувство юмора, умеют безобидно, но остроумно поддеть друг друга, посмеяться над собой,  разрядить острую ситуацию.
   Но когда дело касалось работы, особенно в присутствии начальства, - они неузнаваемо менялись, становились настороженными, подозрительными, готовыми любой ценой очистить себя от подозрений и свалить вину на соседа. Такую обстановку создал на ТЗП его бессменный, директор, «специфическмй мужик». Богатырев не верил никому ни в чем, за исключением узкого круга «приближенных к телу». Да и тех он постоянно проверял «на вшивость» и давал им задания, от которых нормальный чкловек с возмущением  отказался бы. Работники завода видели все это и от греха подальше замыкались в себе.
   Примерно через неделю после прихода Матвеева на ТЗП умер заместитель директора по капитальному строительству, ветеран завода. Гражданская панихида проходила в заводском доме культуры, и Матвеев пошел проститься с заслуженным ветераном, хотя совершенно не знал его. К его изумлению, на панихиду не пришел никто из руководства: ни Богатырев, ни его заместители. Прощальную речь сказал начальник ОКСа, бывший подчиненный покойного. Матвеев не удержался, тихонько спросил стоящего рядом Круглова:
   - Почему нет ни директора, ни замов?
    - Богатырев у нас бережет нервные клетки. Они же не восстанавливаются. А замы берут пример с хозяина, - буркнул Круглов.
   Такого Матвеев в своей жизни никогда не видел. Чтобы директор предприятия не прищел проситься со скоропостижно умершим собственным замом? Что за порядки на этом ТЗП?
Примерно еще через месяц отмечали пятидесятилетний юбилей начальника первого цеха Михайлова. Матвеев привык, что на его прежней работе в таких случаях проводили специальное торжественное заседание научно-технического совета в честь юбиляра, выступал директор, его замы, коллеги юбиляра. Они говорили прочувствованные речи, юбиляра заваливали цветами, вручали  всевозможные почетные грамоты, подарки, директор награждал виновника  торжества премией в конверте. А потом обязательно имел место быть скромный банкет в столовой за счет предприятия. Если кому-то казенное угощение и выпивка казались недостаточными, - тот покупал тут же в буфете добавку и ставил ее на общий стол. На банкете обязательно присутствовало руководства предприятия в полном составе во главе с директором. Иногда веселое чествование продолжалось до глубокой ночи.
   А здесь юбилей Михайлова потряс его. В небольшом кабинете начальника цеха собралось десятка два человек, в основном, работники цеха. Среди них Матвеев насчитал всего трех начальников подразделений, вместе с собой. Юбиляру подарили скромный букет гвоздик от коллектива цеха, представитель профкома вручил юбиляру почетную грамоту. Выступило несколько человек с вымученными речами. Потом стоя выпили по стопке водки, закусили бутербродами и – все разошлись.
   Матвеев возвращался к себе в СКТБ в полном расстройстве чувств. Из лаконичных юбилейных речей он узнал, что Михайлов пришел на завод прямо со школьной скамьи, выучился на фрезеровщика, отслужил в армии, вернулся на ТЗП, заочно окончил ВУЗ, стал мастером, потом начальником участка, потом начальником цеха. На этом беспокойном посту он работал уже почти 25 лет. Они с женой воспитали двух сыновей, один из которых уже работал мастером на ТЗП. Михайлов – коммунист, активный общественник, много лет его избирали членом парткома завода.
   И вот - поздравить такого человека не пришел ни директор, ни один из его замов. Не пришли главные специалисты и начальники заводских служб. Не явились поздравить коллегу большинство начальников цехов. Не юбилей, а пощечина, плевок в лицо уважаемому человеку, ветерану завода.
   Матвеев надеялся, что на ближайшем диспетчерском директор хоть как-то отметит юбиляра, но, увы. Он осторожно поговорил с некоторыми из коллег и с грустью убедился, что странный юбилей Михайлова – не исключение, а правило на ТЗП. Богатырев не любил подчеркивать заслуги своих подчиненных.
   Со старой своей работы Матвеев привез множество коллективных фотографий. Фотографии в лаборатории, в отделе, торжественные - на партийных и профсоюзных конференциях, фотографии актива предприятия по случаю общесоюзных праздников. Он иногда перебирал эти снимки, вспоминал прежних своих коллег, друзей, недоброжелателей. Здесь же за два с лишним года работы у него не оказалось ни одной коллективной фотографии. Пройдут годы, он уйдет на пенсию, - и не о чем вспомнить.
   В своих подчиненных Матвеев быстро разочаровался. Он с огорчением понял, что специальное конструкторско-технологическое бюро считалось на ТЗП второстепенным, подсобным подразделением, и сюда направляли тех, кто не смог проявить себя на другой работе. Среди сотрудников не оказалось ни одного творческого человека, эти представители заводской науки откровенно отбывали время на своих рабочих местах. А деловые качества всех пяти начальников лабораторий СКТБ погрузили его в глубокий пессимизм.
   Самый авторитетный начальник лаборатории Королев оказался скрытым пьяницей. В периоды трезвости он горделиво восседал на своем месте с высокомерным и неприступным видом. Про таких говорят: на кривой кобыле не подъедешь. Говорил он категорично, решения принимал твердо, но, увы, почти всегда неправильно. Его любимая фраза: «В цехах одни бездельники, пусть теперь они у меня попляшут».
   Почти каждый месяц Королев неожиданно исчезал на несколько дней. Возвращался на работу он бледный, с помятый лицом, с мешками  под глазами и приносил бюллетень с безобидным диагнозом: ОРЗ, ангина, остеохондроз, ревматизм. Сотрудники знали правду: в небольшом коллективе все тайное быстро становилось явным, - и не скрывали ее от начальника. Говорили, что в периоды запоя Королев «гоняет» жену и детей, даже поколачивает их.
   Следующая начальница лаборатории, Сиропова, вначале произвела на Матвеева приятное впечатление. Матвеев узнал, что она училась в очной аспирантуре МИФИ, но диссертацию не защитила. Что ж, такое бывает. Наверное, не повезло с научным пуководителем. Но диссертация – не главное дело в жизни. Энергичная, общительная женщина средних лет, Сиропова считалась хорошим, опытным специалистом.
   Но однажды Матвеев сделал ей несколько замечаний по отчету о выяснении причин брака во втором цехе. Сиропова повела себя крайне неадекватно. Она вскочила со стула, выхватила у Матвеева отчет, смяла рукопись в ком и визгливо закричала:
   - Вы все ненавидите меня! Вы завидуете мне!
Она вдруг схватила стул, с силой швырнула его в направление Матвеева и с громким криком выбежала из кабинета. К счастью, она промахнулась, и стул не попал в начальника.
   На работе она появилась через три месяца. В ее бюллетене Матвеев прочел: «Прошла курс психиатрического лечения. Здорова». Сотрудники говорили, что Сиропова – постоянный клиент психиатрической больницы, куда попадает почти ежегодно.
   Позже Матвеев поневоле узнал, что на ТЗП немало работников с психическими заболеваниями, но обязательная медкомиссия при приеме на работу всех их допускала без каких-либо ограничений и примечаний.
   Сиропова через полтора года снова загремела в психушку, и на завод уже не вернулась. А еще года через два Матвеев прочитал в местной газете «Светлый путь» хвалебную заметку об активной общественнице в области культуры Сироповой.
   С начальницей еще одной лаборатории Ощепковой Матвееву пришлось разбираться долго и упорно. Ощепкова жила в соседнем городке и почти каждый день опаздывала на работу.
   - Автобус отменили, Сергей Иваныч, - говорила она и смотрела на начальника чистым, преданным взглядом.
   - Горячую воду прорвало, пришлось ждать слесарей, - уверяла она в следующий раз.
Все ее опоздания имели серьезную причину. То сердечный приступ у отца, то мать обварила руку кипятком, то оба родителя дружно заболели гриппом, то автобус сломался по дороге, то дорогу занесло снегом. Иногла она появлялась, как ясное солнышко, только после обеда и уверяла:
   - Я полдня провела в техотделе. Эти обалдуи не могут прочитать нашу пропись. - Меня прямо от проходной позвали в третий цех, разбираться с браком.
   Об остальных двух начальницах лабораторий, Романовой и Винтерман, у Матвеева после многих мучений сложилось твердое впечатление: врожденные хлопотливые лентяйки с куриными мозгами. Эти две высокоинтеллектуальные подружки, любители искусства и культуры, большие модницы, озабоченно суетились весь день, но ни в чем конкретно отчитаться перед начальником не могли.
   А начальник опытной мастерской СКТБ, пожилой ведущий инженер Дементьев, увлекался коллективными пьянками со своими подчиненными прямо в мастерской, без отрыва от рабочего места.
   При таких помощниках говорить о дисциплине не имело смысла. Поначалу Матвеева коробило, когда в цехах ему в глаза говорили, что СКТБ – скопище бездельников, тунеядцев и бездарей. Потом он в душе согласился с такой оценкой. Но большинство начальников цехов и даже начальников участков точно так же относилось и к нему самому. Еще совершенно не зная его, эти люди считали, что он – такой же бездарный лодырь и не сможет предложить ничего дельного. О себе же все они имели самое высокое мнение. Разговаривать с ними нормально, обсуждать технические вопросы практически  невозможно. Каждый из начальников слушал только себя и признавал единственно правильным только свое мнение.
   Кроме этого основного общего признака руководителей среднего звена Матвеев со временем обнаружил у них еще одну общую черту. Они все на словах восхваляли Богатырева. Он и великолепный специалист, и умелый организатор, и опытнейший руководитель, и авторитетый человек в городе, и заботливый директор, и грамотный строитель, в общем – отец родной и настоящий рачительный хозяин. Но в душе они все до одного смертельно боялись Богатырева и люто ненавидели его.
   Несмотря на строжайший пропускной режим, дисциплина на заводе оставляла желать лучшего. Матвеев часто ходил по цехам и с удивлением видел, что после звонка от проходной по заводскому двору не меньше получаса все тянулась вереница опоздавших. И за полчаса до окончания рабочего дня точно такая же вереница тянулась в обратном направлении – к проходной. Директор периодически издавал грозные приказы по поводу трудовой дисциплины, но все оставалось по-прежнему.
   Совсем удручало Матвеева то, что в толпе беззаветных тружеников, которые в конце дня шли к проходной, некоторые шатались, с трудом держались на ногах, спотыкались и даже падали. На заводе народ пил по-черному. Даже днем в цехах он нередко ощущал омерзительный запах перегара от собеседника. Первое время Матвеев каждый вечер задерживался на работе. Он изучал документацию, техническую литературу, отчеты головного НИИ, читал отраслевые журналы, в общем, серьезно осваивал новое для себя дело. Но вскоре на заводском партхозактиве выступил зам по кадрам и режиму, товарищ Умницын, и в своей пламенной речи заявил:
   - Тут у нас некоторые допоздна задерживаются на заводе. Интересно  бы узнать, чем они в это время занимаются? Что им тут надо после работы?
   Матвеев принял это странное заявление на свой счет и сильно обиделся. Однако вскоре он узнал, что товарищ Умницын имел в виду совсем не его. Оказывается, работники ТЗП частенько оставались компаниями в  цехах и мастерских и в укромных уголках пьянствовали всю ночь. Завод работал в одну смену, и утром эти гуляки как ни в чем ни бывало шли на свои рабочие места в состоянии тяжелого похмелья. Какую продукцию они выпускали в этот день, известно только Аллаху.
   Из разговоров Матвеев знал, что большинство заводчан болеют за работу, гордятся достижениями завода. Но тяжелая моральная обстановка, созданная Богатыревым, давит людей, делает работу постылой. Отсюда и опоздания, и пьянство, и труд спустя рукава, и нескончаемый брак.
   В этом году Богатырев впервые за много лет принял на завод два десятка молодых специалистов. Матвеев сам ездил в четыре московских ВУЗа на распределение выпускников и заполучил в СКТБ четверых молодых специалистов. Ребята подобрались неплохие, особенно по сравнению с «ветеранами». Больше всех ему понравился Рифкат Зиганьшин, молодой, горячий и искренний паренек.
   Артем Назаров произвел на него хорошее впечатление рассудительностью и эрудицией, но в нем чувствовалась весьма завышенная самооценка. Его жена, Надежда Назарова, показалась ему трудолюбивой и умненькой девочкой. Но настоящим специалистом она станет не скоро. Молодые выпускницы ВУЗов быстро становятся мамашами и несколько лет сидят дома в отпуске по уходу за ребенком, а потом еще несколько лет почти непрерывно бюллетенят из-за болезней своих чад. Недаром говорят, что самый плохой мужичонка лучше самой замечательной женщины, потому что никогда не уйдет в декрет.
   Понравился ему и Михаил Яблонский, энергичный, деловой и общительной. Он направил его в опытную мастерскую, чтобы со временем поставить вместо пьянчужки Дементьева. Но довольно быстро Матвеева стала беспокоить ярко выраженная слабость Михаила к прекрасному полу. От женщин же, как хорошо известно каждому, проистекают все беды человеческие.

                Вид сверху

    В СКТБ забарахлила вытяжная вентиляция, инженеры стали жаловаться на плохую тягу. Матвеев велел оформить заявку на ревизию вентустановок. Вместе со слесарями в СКТБ пришел главный механик Латыш. Пока его подчиненные замеряли воздушный поток, Латыш решил осмотреть вентустановки на техническом этаже, под крышей семиэтажного здания СКТБ. Матвеев из вежливости поднялся вместе с ним. Латыш послушал работу вентиляторов, ладонью проверил вибрацию и сказал, что все в порядке.
   - Пылью заросли трубы, - как всегда громогласно заявил он. – Продуть их надо, товарищ начальник. Это здание самое молодое,  и то ему уже десять лет. А воздуховоды ни разу не продували. Пишите заявку, мы сделаем. А пока пойдемте-ка на крышу, я кое-что покажу вам.
   Матвеев и Латыш стояли на плоской крыше многоэтажного здания. Летний Тригорск сверху выглядел великолепно. Белоснежная, «как голубь», Обитель, ее сияющие даже под пасмурным небом купола, высокие светлые здания жилых микрорайонов. Районы частного сектора утопали в густой зелени, непроницаемой для взгляда. Через весь город серебряной цепью тянулся  прихотливый  узор прудов. Латыш с увлечением объяснял новичку планировку города.
   Матвеев впервые составил себе полное представление о городе, в который он попал почти неожиданно для себя, и где ему, скорее всего, придется жить до самой смерти. Ему понравилась красота старинного русского города, имеющего богатую историю. Жалко только, что ни в самом городе, ни в его окрестностях нет хорошей реки или большого озера, где можно порыбачить.
   - Тут когда-то текли две большие реки, - говорил Латыш, – Бродня и Гончара. Рядом с заводом две Рыбачьи улицы, 1-я Рыбачья и 2-я Рыбачья, три Рыбных тупика. . Значит, воды хватало, и рыба водилась в изобилии. Ну а потом… Леса вырубили, землю распахали. Родники, ручьи, речушки – пересохли. Реки тоже, считай, пропали. Теперь Гончара и Бродня – две речки-вонючки, сточные канавы, переплюнуть можно. Будете строить гараж, - не берите воду из Бродни. Там какой только заразы нет, потом в подвале все будет портиться. Проверено практикой.
   - А порыбачить тут есть где? – с надеждой спросил Матвеев.
Латыш презрительно показал на панораму прудов.
   - Любители сидят на прудах, ловят бычков. Только есть их нельзя, одна зараза. И радиация, и сифилис.
   - А где тут купаются? Как молодежь без пляжа обходится?
   - Есть Тригорское море. Семь километров отсюда, у Племхоза. А ближе – в военном городке, Тригорск-5. Там военный НИИ, возятся с радиоактивными веществами. Вон, видите, его хорошо видно. Сосновое озеро. Всего три километра. Там есть пляж, детишки барахтаются, мужики рыбу ловят.
   - Удят? – усмехнулся Матвеев, вспомнив Джерома.
   - Вот именно, удят,- со смехом подхватил Латыш. – Наш начальник спецчасти Сердюков – заядлый рыбак. Все хвастается, каких лещей там тягает. Врет, как каждый рыбак. В общем, с рыбалкой тут полный абзац. Энтузиасты ездят на Клязьму – 70 километров, или на Волгу – 100 километров.
    - С ума сойдешь, - ахнул Матвеев. – Я всю жизнь на больших реках жил. Волга, Обь, Иртыш. Там и рыбалка, что надо, и купайся – не хочу. У всех лодки с моторами. В выходные народ  на островах отдыхает. Там и грибы, и ягоды, и рыба серьезная.
   - Забудьте, - усмехнулся Латыш. – У нас на заводе есть бригада рыбаков. Рассказова, начальника складов, знаете ведь? Вот он у них бригадир. Каждые выходные выезжают на рыбалку. Встают в субботу в два ночи, собираются у проходной, и на автобусе – на место, за сто кэмэ. Приезжают назад уже под утро в понедельник. И сразу на диспетчерский. Отсыпаются там.
   - Ловят что-нибудь? – с надеждой спросил Матвеев. Он бы согласился мотаться за сто километров, не спать две ночи, лишь бы порыбачить как следует.
   - Ловят, как же. Ловят. Две – три рыбешки с мизинец. Как говорит Рассказов: мелочь выбрасываем, а крупных складываем в майонезную баночку. Или в спичечную коробку. Окуньки, плотвичка, уклейка, - мальки.
   Матвеев огорченно крякнул. Он не считал себя заядлым рыбаком, но просто привык к широким водным просторам, к хорошей рыбе, которая ловилась даже у начинающих неумех. Он любил по выходным выезжать «на природу», куда-нибудь к реке, посидеть там на берегу с удочкой,  на хорошем рыбном месте. Чтобы не портить себе настроение от этой неожиданной экскурсии, он спросил о том, что его давно интересовало.
   - Почему у вас такая фамилия, Владимир Иванович? Если, конечно, это не семейная тайна.
   - Не тайна, - засмеялся Латыш. – Мой дед – латышский стрелок.
   - Ого! – не удержался Матвеев. – А можно подробности?
   - С удовольствием. После революции, когда по Брестскому миру Ленин отдал Украину и Прибалтику немцам, отец успел вывезти семью из Лиепаи под Петроград. Мою бабушку, свою жену, и двух детей, сына и дочь. А сам пошел воевать за рабочее дело.
   - Его репрессировали?
    - Если бы, - невесело усмехнулся Патыш. – Тогда бы мы сейчас за него получали неплохую пенсию и всяческие льготы. А он просто взял и погиб в двадцатом под Перекопом.
   - 52-я латышская стрелковая дивизия? – со знанием дела уточнил Матвеев.
   - Она самая. Вы слышали о ней?
   - Еще бы. 50-я блюхеровская и 52-я латышская брали Татарский вал в лоб. Шли на 18 рядов колючей проволоки и на белогвардейские пулеметы. Блюхер потерял половину численности, а латыши – две трети. Но вал взяли и пошли дальше на Симферополь. Хотя от них требовалось только отвлечь белых от Сиваша, где Фрунзе вел в обход основные силы своего Южного фронта.
   Латыш с уважением посмотрел на Матвеева.
   - Первого человека вижу, кто знает про Перекоп и про 52-ю латышскую дивизию.
   - Я интересуюсь историей, - скромно пояснил Матвеев.
Он не стал говорить Латышу, что с молодых лет занимается литературным творчеством, что его любимая тема – история, и что у него давно лежит рукопись повести о латышских стрелках, не считая других повестей, одного романа и множества стихов и рассказов. Он писал без всякой надежды на публикацию, - после отчаянных попыток в молодости он убедился, что автору-любителю без связей в высоких кругах никогда не пробиться в издательства.
   - Здорово, - одобрил Латыш. – В общем, дед погиб под Перекопом, а бабка с моим малолетним отцом и его сестренкой осталась тут. Дед успел перевезти их в Подмосковье. Сам он всего пару раз приезжал сюда. Соседи знали, что они латыши. А в 26-м прошла первая всесоюзная перепись населения.  Комсомольцы-добровольцы ходили по домам и записывали всех. А с грамотой у них, видать, слабовато было. Один энтузиазм. Пришли в бабкин домишко, а бабка на работе. Дома мой отец – ему восемь лет, и его сестренка, ей девять. Комсомольцы их о чем-то спрашивают, а они – ни в зуб ногой.
   Комсомольцы к соседям, мол, чьи это ребятишки? Соседи говорят: тут латыш живет, как фамилия – не можем выговорить, одним словом, латыш. Ну, комсомольцы – решительный народ. Раз отец латыш, так и запишем: Латыш. И как звать – тоже недолго думали. Бабку записали Анной, моего отца Иваном,  а его сестру – Аленой. Так и стали мы Латышами, а я вот теперь - Владимир Иванович.
   Оба рассмеялись. Впервые за все время жизни в Тригорске у Матвеева вдруг стало легко на душе - рядом с этим прямодушным человеком, таким редким в Помосковье. Да что редким, - Латыш пока единственный среди всех знакомых Матвеева, кто не лукавит, не таит в душе своих настоящих мыслей, а говорит то, что думает. А  здесь такая прямота почему-то считается простотой или, хуже того, ограниченностью.
   - А вот наша котельная, - показал Латыш. – Помните, тут недавно стояла другая труба, поменьше? – спросил Латыш.
   - Да, потом ее разобрали, когда построили эту, новую.
   - Старую я разобрал, - с гордостью сообщил Латыш. – Никто не знал, как ее разобрать. Ни один кран не доставал до верхушки. Богатырев извелся: столько кирпича пропадает. А я говорю: дайте мне премию три тысячи, я разберу. И разобрал. Изнутри по скобам забрался наверх, там такие скобы, как лестница. Молоток с собой взял. И – по кирпичику, по кирпичику. Кирпичи вниз бросал. Шлепались, как бомбы. Половину разобрал, потом кран поставили.
   - Дал премию?
   - Дал. Куда он денется, раз обещал при всех. Три тысячи дал.
Они еще немного полюбовались панорамой Тригорска и пошли к лестнице. Хозяйство Латыша размещались рядом со зданием СКТЬ, и с тех пор они иногда после диспетчерского заходили то к Латышу, то к Матвееву, - покурить, попить чайку, поговорить о том, о сем.


                Юбилей.
   Бывшие однокурсники договорились отметить первую годовщину  своего пребывания в Тригорске. Их сюда приехало восемь человек, три девушки и пять парней. Девушки уже все обзавелись мужьями. Наденька и Артем сыграли комсомольскую свадьбу еще в институте, а Таня Киселева и Венера Габдуллина нашли своих суженых на родном ТЗП. Сейчас Таня  прохлаждалась в декретном отпуске, а Венера полгода назад успешно родила дочку и с тех пор сидела на пособии по уходу за ребенком.   Из парней главами семейств были Артем, Рифкат Зиганьшин и Андрей Клочков. Свободными, как горные орлы, оставались Славик Романов и Саша Кутнер.
   В молодежном общежитии шел ремонт, и возникли трудности с местом проведения банкета. Артем неделю назад отправил Наденьку в отпуск к матери во Мстеру, и договорился с комендантом, чтобы в их комнате ремонт провели в самое ближайшее время. Сам он переселился к Саше Кутнеру, благо сосед у того тоже уехал в отпуск. После небольших дебатов банкет решили проводить в комнате Саши.
   Артем и Наденька еще не обзавелись ребенком, Таня только ожидала рождения дитяти, Андрей Клочков жил с тещей и проблемы, куда девать наследника, никогда не знал, Оля оставила маленького на попечение отца, а Рифкат отправил жену с дочкой к теще в Елабугу. Поэтому посидели хорошо, даже, пожалуй, слишком. Как сказал Андрей: когда больно хорошо – тоже нехорошо.
   Почти не пила одна Таня. Венера хоть и ограничивалась тем, что только пригубляла из стопки, но не пропускала ни одного тоста, а уж смолила сигареты наравне с парнями. Когда Артем глядел на Венеру, он с трудом сдерживал ехидную улыбку. Еще в институте кто-то из отвергнутых Венерой парней съязвил по поводу ее имени:
   - Венера, не Венера, но что-то венерическое есть.
   Говорили обо всем на свете, о работе, но больше – об «отвлечениях». ТЗП потрясали непрерывные направления работников на бескрайние поля в подшефный совхоз «Заря коммунизма». Рабочих туда почти не посылали: кто заменит их у станков и конвейеров? – приходилось отдуваться инженерам и техникам, особенно из СКТБ.
   - Как ваша свекла? – ехидно поинтересовался у Артема Андрей  Клочков.
   - На высоте, - буркнул Артем. – Перевыполняем план. На той неделе выполнили все, что можно, так нас в другой совхоз отправили, даже в другой район. Там морковку пропалывали, трава по пояс, морковку наощупь искали.
   - Дураков работа любит, - хохотнул Андрей. – А мы заготовили веточный корм, теперь на два года всем коровам в районе хватит.
   - Кстати, насчет коров, - оживился Рифкат Зиганьшин. – Славик, расскажи, как ты телят выращиваешь с рекордным привесом?
   Все выжидающе уставились на Славика Романова.
   - Применяем передовые методы, - скромно пожал плечами Славик. -  Нас, как квалифицированную рабочую силу, не гоняют на какую-то свеклу и на веточный корм. Мы выращиваем телят. Всем цехом. Кстати, я передовик в этом деле. У меня самые большие дневные привесы молодняка.
   - Ну-ка, ну-ка, поделись передовым опытом, -  поощрила его Венера.
   - Рационализация. А может, изобретение, - небрежно ответил Славик. – Все гениальное просто. Там перед телятником здоровенная навозная лужа. Мне по пояс, а то и глубже. Я точно не мерил. Густая такая вонючая жижа. Утром перед выгоном телят взвешивают, а потом взвешивают вечером, когда загоняем их в телятник. Как-то мои телята вечером забрели в эту навозную жижу, им так понравилось, что я их еле выгнал оттуда, сам весь по уши в навозе. Когда взвешивали, бригадирша удивилась: дневной привес почти пять кило на теленка. Телята ведь обмазались дерьмом, а это лишний вес. Ну, я промолчал, а потом стал каждый вечер их загонять в эту лужу. При норме привеса в день кило на теленка у меня четыре-пять! Дирекция совхоза направила нашему Богатыреву благодарственное письмо с просьбой поощрить меня материально. Я получил лишние пятнадцать рублей премии.
   Когда все отсмеялись, Таня Киселева, в браке Болдырева, с осуждением заметила:
   - Это же приписки! Очковтирательство!
   - Ха-ха! – громко заметил Рифкат. – А помнишь, как мы Тяжлова, секретаря обкома, встречали? Забыла? Или не знаешь? Ну да, вы же незаменимые цеховые работники. А вот мы, презренные эскатэбэшники, отдувались за вас за всех. Партком дал нашему Матвееву команду: выкрасить траву вдоль обочины на въезде в Тригорск зеленой краской. А партком получил это задание от горкома. Нам на СКТБ выдали четыре краскопульта из РМЦ, ну, мы и ходили с краскопультами, озеленяли пейзаж. Я лично за день озеленил полтора погонных километра. Только мне почему-то никто премию не прибавил.
   Вечеринка шла распрекрасно, но Андрей Клочков подпортил Артему настроение. Все однокашники, кроме Артема и Рифката, работали в цехах. Цеховики напропалую хвастались производственными успехами, обсуждали своих начальников. Рифкат тоже решил похвастаться работой в СКТБ и заявил:
   - Да что там в ваших цехах? Сегодня спаяли сто схем, завтра сто десять, к концу году будете давать по сто двадцать. Рутина и скука. Вот у нас – наука, технический прогресс!
   За столом грянул дружный саркастический смех. Андрей Клочков выразил общее мнение цеховиков:
- Какая наука!?  Да в вашем СКТБ ни одного ученого, одни шланги собрались. Ну, Матвеев у вас кандидат наук, так он один, а что он один сделает, если у остальных по полторы извилины на череп? Все остальные  в СКТБ только чаи гоняют с утра до вечера.
   - Иди ты! – обиделся Рифкат. - Да без нас ни одно новое изделие не пойдет, мы вам всю документацию разрабатываем. А когда вы гоните брак, - куда вы бежите? Опять же в СКТБ. Помалкивал бы, пролетарий.
   Клочкое ехидно ухмыльнулся и спросил:
   - У тебя начальница кто? Романова?
   У Рифката перекосилось лицо, и он  только молча кивнул.
   - А знаешь, как ее зовут? Сказать? Самый бестолковый ведущий инженер среди всех молодых специалистов! Да она гайку от болта не отличит, а уж пайку от сварки – вообще мозгов не хватит. Вы у Романовой любую бумагу делаете всем профсоюзным коллективом, ходите гурьбой за своей начальницей! Она еще ни одной нормальной прописи не выдала, все ваши бумаги техотдел заново делает.
   - Ну, не надо всех по Романовой мерять, - пробурчал Артем. Его задело пренебрежительное отношение к СКТБ, хотя он и сам сильно сожалел, что попал в это болото. В душе он соглашался с Андреем, но зачем так при всех?
   - А у тебя начальница Винтерман? – еще ехиднее поинтересовался у него Клочков. – Эти две подружки стоят одна другой. Мой начальник вывел единицу интеллекта. Знаешь, как он назвал эту единицу? Один винтерман! Причем он экспериментально доказал, что у таракана – два винтермана! Он хочет подать на открытие, - до сих пор никто не установил единицу интеллекта! Так что, и ты помалкивай, интеллектуал!
   Артем вспыхнул, Рифкат вскочил, поднялся шумный спор. В разговор вмешался Саша Кутнер.
   - Вы, ученые, помалкивайте, в самом деле. Весь завод знает, что в СКТБ направляют всяких дочек, сынков и племянников, которые никуда больше не годны. Я вообще не понимаю, как ваш Матвеев там может сидеть.
   Артем собирался ответить достойно, даже приготовил ядовитейшую фразу, но тут инициативу взяли в свои руки девушки и погасили конфликт. Однако настроение Артема испортилось надолго, потому что ребята по большому счету говорили правду, и работа в СКТБ не приносила ему удовлетворения. Но он решил не портить настроения остальным. Поэтому он невинно поинтересовался:
   - Что это мы все: наука да наука? Ты, Андрей, лучше похвались, как прославился на весь завод.
   -Это как? – удивился Андрей. – Я что-то не помню.
   - Конечно, ты известный скромник. Расскажи, как твой фурункулез ягодиц обсуждали на диспетчерском у директора.
   - Неужели? – изумилась Венера. – Андрей, давай, выкладывай. Такой жареный факт, а ты скромничаешь.
   Андрей Клочков насупился, метнул уничтожающий взгляд на Артема. Но Венеру горячо поддержал Рифкат:
   - Народ должен знать своих героев. Ну-ка, Андрей, поделись, не скромничай. У нас тут, оказывается, сидят знаменитости, а мы и не знаем.
   Андрей немного поколебался: послать любознательных подальше, или свести все к шутке, - и выбрал последнее.
   - Ладно. Только слабонервных прошу не слушать. Жуткое дело. Прошлой весной меня за трудовые успехи наградили туристской путевкой на Селигер. Бесплатной. Ну, я там увлекся байдаркой. Так здорово! Вся группа пошла в пеший маршрут на неделю, а я сачканул и остался на турбазе. Неделю не вылазил из байдарки. А весна, вы помните, холодная, вода примерно 12 градусов. Дно у байдарки брезентовое и мокрое, а я в плавках. Застудил это место здорово. Когда вернулась группа, у меня там уже два здоровенных чирья, и с десяток зародышей – на перспективу. В общем, остальные две недели я лежал на животе на солнышке и грел свои чирьи. Врачиха предлагала вырезать чирьи, я отказался, я читал, что главное правило при чирьях: не колоть, не давить, не резать.
   - Приехал я в Тригорск, и тут мои чирьи полезли со страшной силой. Я их и спиртом мазал в цехе, и ихтиолкой, и зеленкой. Весь зад зеленый, а чирью не проходят. По народному рецепту печеный лук привязывал, шерсть с мылом прикладывал. Разве что живым дерьмом не мазал. На работе – ни сесть, ни встать, ни ходить. Перебирался по стеночке. И страшно как больно. Чирьи мало того, что болят, они еще дергают и тянут, как жилы  вытягивают в гестапо. А у нас, мастеров, какая работа? Собачья. Бегай целый день без оглядки. Начальник цеха посочувствовал, я ему пожаловался, он обещал меня временно перевести в техбюро, там хоть бегать не надо, можно тихонько сидеть на четвертинке задницы.  И тут, как назло, он ушел в отпуск,  начальником за него осталась Капралова Александра Ивановна. Вы знаете ее, зверь баба, генерал в юбке. Ей ни начальник, ни директор – нипочем. Я к ней, мол, Николай Николаевич обещал меня временно перевести в техбюро цеха, не могу я сейчас бегать как,  шавка.
   - Она, естественно, спрашивает, что это такое у меня. Я постеснялся ей про чирьи на заднице, все-таки женщина. Говорю, зашибся сильно на соревнованиях по футболу. Наша цеховая команда тогда стала чемпионом завода. Она – патриотка цеха, стала ахать, сожалеть. Чего, говорит, ты будешь мучиться, сходи, говорит, в медсанчасть, может бюллетень дадут. Я так расстроился, она же меня в техбюро не перевела, сдуру пошел в медсанчасть. Там этим делом хирург занимается. Он как увидел мой зеленый зад в чирьях, даже испугался. Срочно, говорит, иссекать их надо. Удалять, то есть. Ну, я, как дурак согласился. Он мне пару чирьев вырезал, под местным наркозом, и дал бюллетень на три дня. А толку никакого, у меня новые чирьи тут же выскочили. Через три дня я снова к нему. Он мне еще вырезал сразу три чирья и опять бюллетень на три дня. В общем, ходил я к нему две недели, - без пользы. Он вырежет пару чирьев, а на другой день вскакивают новые.  Весь зад мне изрезал впустую. Потом он говорит, что больше двух недель на фурункулез не полагается по каким-то нормам. И закрыл мне больничный. А больничный надо подписывать у начальницы цеха. Стыдно до жути, но пошел к ней, не за свой же счет с чирьями бороться.
   - Александра как увидела, что там написано, и давай меня крыть в хвост и гриву открытым текстом, она же баба простая. Ишь, говорит, у него прышик на ж… вскочил, так он две недели бюллетенил! Техбюро ему подавай! Не буду я тебе такой бюллетень подписывать! Иди и работай, симулянт. Молодой, а такой несознательный! И еще врал мне тут про соревнования. Может, тебе еще производственную травму оформить? Как же, пострадал за цех в рабочее время на территории завода. Сам, небось, на стуле целый день сидишь, вместо того, чтобы работать, вот и натер мозоль на ж…! Иди и работай, и чтобы я про твою ж… никогда не слыхала!
   Все покатились со смеху, а Рифкат спросил:
   - Ну и как же ты, - подписал бюллетень?
   - Уговорил. Разозлился, расстегнул штаны и показал ей зад. Зеленка уже сошла, и зад у меня весь изрезанный и в чирьях. Она совсем взбеленилась поначалу, заверещала по дикому, но потом все же подписала. Больше я к хирургу не ходил. Хоть бы написал, паразит, просто: фурункулез, а то обязательно надо, чтобы все знали про мои ягодицы. Мучился страшно, но работал.
   - А потом вернулся начальник и в первый же день после диспетчерского накинулся на меня. Ты что же, такой-сякой, позоришь весь цех и меня лично? Я, естественно, удивился. Он начал орать, что Александра Ивановна с моими чирьями вылезла на диспетчерском у директора. Говорит, есть у нас такой мастер Клочков, инженер, с высшим образованием, натер мозоль на ж…,, - и ему медсанчасть бюллетень выписала на две недели. Надо, говорит, с медсанчастью разобраться, чтобы там врачи по блату не давали больничные. Хохот стоял страшный, говорит, все со стульев падали, а Богатырев аж позеленел со злости, меня на ковер вызвал и минут десять топтал за тебя.
   - В общем, воспитывал меня начальник ни за что, ни про что целых полчаса. Еле-еле я оправдался. А потом весь год надо мной все издевались, - начальники после диспетчерского всех оповестили про мои ягодицы. Из-за дуры Александры стыда набрался на всю жизнь. Анекдот: это тот Клочков, который натер мозоль на ж… и бюллетень выпросил?
   К концу печальной повести Андрея все уже захлебывались от хохота, а Таня Киселева даже сползла со стула на пол.
   - Ну, а как сейчас твои ягодицы? – спросил Саша Кутнер, когда компания немного успокоилась.
   - В норме, - гордо ответил Андрей. Он наслаждался эффектом от своего рассказа. – У меня был друг, он медицинский кончал, в Москве работает военным хирургом. Как-то он заехал к нам, Обитель посмотреть, ну, я ему про ягодицы свои рассказал. Он говорит, нет проблем, приезжай, вылечу за один сеанс. Я в субботу поехал к нему в госпиталь на Семеновскую.  Еле живой добрался. Он меня без очереди в свой кабинет. Снимай, говорит, штаны и прочее, ложись на стол, давай свою ср…у. А там девочки - медсестрички. Деваться некуда, я оголился, лег на стол задом кверху. А у меня там уже вылез здоровенный карбункул о семи головах, с кулак, не меньше. Болит и дергает страшно, слов нет.
   - Он, как у хирургов принято, начал девочкам-сестричкам   командовать: скальпель, спирт, огурец! А мне говорит: давай без новокаина, ты же не баба, вытерпишь без анестезии, это ерунда. Я, балда, согласился. Он как полоснет меня скальпелем по карбункулу! Там и так страшно болело и дергало, а он, гад такой, - по живому, по воспаленному! У меня искры из глаз, а я даже пискнуть не могу. Меня как парализовало от боли. Лежу, мычу и весь трясусь. А он еще раз скальпелем! И еще раз, и еще раз!  У меня искры из глаз, у меня в глазах уже темно, вот-вот окочурюсь, а он начал в моем карбункуле ковыряться. По живому, по воспаленному, по свежеразрезанному! Потом говорит: ну, сейчас потерпи немного, я физиологическим раствором промою. А я уже с жизнью своей молодой прощаюсь, мне все равно, мне уже абзац полный. И тут он, подлец, мне на свежую воспаленную рану будто соли насыпал. Как я сознание не потерял, - до сих пор не пойму.
   - Потом я очухался, он мне уже заклеил зад, я сполз со стола, кое – как надел джинсы и – в коридор. Кроссовки у меня развязаны, а я наклониться не могу. Извиваюсь и так и сяк, а ничего не выходит. Какой-то мужик рядом посмотрел на меня и завязал мне кроссовки. Я с этим своим гадом - другом с тех пор здороваться перестал.
   - А фурункулез? – поинтересовался Артем.
   - Все. Могу показать. Никакого фурункулеза. Вообще никаких чирьев с тех пор. Как-то в Москве я этого паразита встретил, говорю, что же ты, мерзавец, со мной сделал, я тебе этого в жизни не прощу. А от ухмыляется. Это, говорит, я тебя вылечил шоковой хирургией. Надежный фронтовой метод, известен всем военным врачам. Теперь, говорит, у тебя  не то что фурункулов, - прыщей никогда не будет. Но я с ним все равно раззнакомился. В жизни не прощу!
   - Выпьем за чудесное исцеление Андрея от фурункулеза ягодиц! – провозгласил Славик.
Выпили за исцеление Клочкова, потом за то, чтобы ни у кого из присутствующих никогда не выскакивали чирьи, потом за то, чтобы вообще не знать никаких болячек. Потом выпили просто за всеобщее здоровье. Повесть Андрея всех развеселила, и питье лилось рекой. Наконец, решили передохнуть, просто посидеть, без всяких излишеств. Слово опять взял Саша Кутнер.
   - Мне далеко до товарища Клочкова, но я тоже сильно пострадал. А мог и вообще вылететь птичкой с завода. К нам в цех пришел с ревизией мужик из режима, как раз в мою смену. Знаете Симонова?
   Все заговорили разом. Работника отдела режима на заводе знали и ненавидели все    поголовно.
   - Знаем!
   - Подлый мужик.
   - Так он прямо из конвойных войск сюда попал. Хрущев распускал лагеря, и всех вертухаев в режим перевели.
    - От этого гада все стонут.
   - Ну так вот, - продолжил Саша. – Он у меня все обнюхал, все журналы исследовал, с бабами на конвейере поговорил, наличие специзделий проверил, замки лично подергал. Все в норме, придраться не к чему. А ему хочется. Им же за каждое обнаруженное нарушение премию добавляют. Мы прошли к моему столику, уселись, и он так проникновенно, так доверительно, таким сладеньким голосочком говорит:
   - Ну, а какие трудности у вас? Не стесняйтесь, говорите. Ведь есть же в цехе трудности? Я постараюсь помочь, принять все меры.
   - Ну и я, как последний пим сибирский, проникся доверием к этой сволочи, размяк душой и начал выкладывать, как попу на исповеди. Мол, конечно, трудности есть. Надо по правилам делать так и так, но у нас нет условий, приходится делать вот так и эдак. И еще: это вот дело надо по правилам так и так, а мы эдак. И еще вон то – надо так и так, а мы эдак. Нет условий, помогите нам.
   - У тебя с головкой все в порядке? – поинтересовался Рифкат.
   - Согласен, - покивал головой Кутнер. – Лопухнулся я тогда по полной. Этот вертухай кивал, ласково так смотрел на меня и все что-то чиркал карандашом в блокнотике. Потом распрощался, как лучший друг и ушел. А через неделю в мастерскую прибегает мой начальник цеха, весь синий, весь  багровый, вот-вот лопнет. И ко мне: ты что это натворил? Как ты дожил до такой жизни?
    - Я хлопаю глазами, ничего не пойму. В чем дело, спрашиваю? И тут он меня огорошил. Я, говорит, сейчас читал проект приказа. Там тебя за грубейшие систематические нарушения режима лишают допуска и переводят в тарный цех подсобным рабочим. Я чуть не упал. Пришел в себя, рассказал ему все, как на духу. Он мужик нормальный, поверил мне, неделю бегал по кабинетам, но отмазал меня, дай Бог ему здоровья. Мне объявили строгий выговор, лишили премии за месяц. Ему тоже влепили простой выговор и сняли 50% премии. Вот так, товарищи, с нашими славными органами. Я этому вертухаю в жизни не прощу. Сто лет буду ждать, но отплачу по заслугам.
   Рассказ Кутнера вызвал бурную реакцию, - режимщиков на заводе не любили. А Симонова ненавидели даже сами работники отдела режима. Сейчас все заговорили, перебивали друг друга. Каждый торопился высказать свои обиды. Артем решил развеять мрачное настроение компании. Они же собрались повеселиться.
   - Ладно, - миролюбивым тоном начал он. – Все мы пострадали. Только вот Славик наш о себе ничего не говорит. Скромняга. А ведь есть что сказать человеку. Я смутно слыхал какую-то историю про сотрясение мозга у Рауфа Баширова и про кактус у него в ширинке. Где-то в командировке. Там, говорят, наш тихий Славик руку приложил. Ну-ка, герой  животноводства, поделись с товарищами по работе.
   Славик симпатично покраснел.
   - Да чего там…
   - Скромность украшает человека, - кивнул головой Кутнер, - но я лично хочу все знать. Давай, давай, не красней, как девушка на выданье. Выкладывай. Ты что, засунул Рауфу кактус в штаны?
   - Да нет, - забормотал Славик. – Ничего особенного. Ну, нас с Рауфом послали в Ленинград на координационный совет по новой технике. С нами поехал, как старший товарищ, начальник второго отдела Чуприков. Мы приехали ночью, я хотел поспать перед советом, а Чуприков говорит: Нет, не расходиться, будем составлять план нашей работы. Идиотизм, но что поделаешь, начальству виднее. Мы к нему в номер, а он вытаскивает три бутылки. Давайте, говорит, сначала маленько расслабимся. Он же, надо доложить, пьет, как лошадь, вы сами знаете.
   - Ну, выпили по одной, по второй, по третьей…
   - По четвертой, по пятой, - подхватил Рифкат. – Точно как у Швейка.
   - Не мешайте докладчику, - остановил Артем Рифката. – Продолжайте, товарищ оратор.
   - В общем, после второй бутылки я решил: хватит, не буду писать план работы, пойду спать. А Чуприков хвать меня за рукав. Не расходиться, будем писать план, без плана нельза. Я снова сел. А он открывает третью бутылку. Как я добрался до кровати, - честно, не помню. А утром меня кто-то трясет за плечо. Открыл я глаза, с трудом, надо сказать, а это опять Чуприков. Смотрю на часы – шесть часов. Спать хочу до смерти, головка бо-бо, тошнит…А Чуприков за свое: хватит спать, пошли ко мне, будем составлять план, вы вчера пропьянствовали весь вечер, надо делом заниматься.
   - Я как-то оделся, пошел к нему. А там у стола дремлет Рауф, а на столе две бутылки. В общем, упились мы странно. Чуприков свалился и не мычит, не телится. А нам с Рауфом ведь на совет надо идти. Встал я, а меня качает от стены до стены. Рауф вообще сползти со стула не может, сидит весь зеленый. Он же мусульманин, непьющий. Им Коран запрещает. Мы уцепились друг за друга, пошли в свой номер. Сели на кровати, а подняться – слабо. Рауф говорит: Вот чертов Чуприков, упоил нас, у самого полторы извилины, и нас вывел из строя. Мне это полторы извилины понравились. Я говорю: Чуприков лбом может гвоздь в стену забить. Рауф говорит: У меня тоже лоб крепкий, давай лбами биться, у кого крепче. Я говорю: Давай. Думал, он так шутит. А он встал, отошел к двери, разбежался и как саданет меня лбом в лоб. У меня только зубы лязгнули, и в шее что-то хрустнуло. А Рауф вдруг заскучал, побледнел, сел на кровать, потом  лег и отключился. Намертво.
   - В общем, отошли мы немного к вечеру. И тут является Чуприков. Свежий, как огурчик. И давай нас разносить по кочкам. Вы куда делись, из-за вас я пропустил совет, ну-ка, срочно ко мне, будем план составлять. Надо, так нажо, мы пошли. Рауф совсем белый, идет, шатается. Пришли к Чуприкову, А на столе опять три бутылки и закусь. И тут Рауф как пошел травить! Весь номер Чуприкову залил. Наизнанку вывернулся мужик. Он же мусульманин, непьющий. Чуприков даже растерялся, отпустил нас. Я уложил Рауфа, и мы до утра проспали.
   - Утром поскорее вышли вниз в вестибюль, пока Чуприков снова не заставил план составлять. Рауф весь бледный и даже позеленел. Я смотрю, у него ширинка расстегнута. Я говорю: Застегни ширинку, неудобно. Он ковырялся, ковырялся, говорит, молния сломалась. А нам уже на вокзал ехать надо, скоро поезд. Я к администраторше: Дайте, пожалуйста, какую-нибудь булавку, у человека сильный непорядок в туалете. А она: Пить меньше надо, нет у меня никакой булавки. Что делать? Ширинка у Рауфа совсем нараспашку, не выйти на улицу. А там кактусы росли в кадушках. С длинными такими иголками. Я отломил пару иголок и кое-как сколол ширинку Рауфу. Тут спустился Чуприков, бодрый и свежий, говорит, я тут в оргбюро совета командировки отметил, поехали на вокзал, поезд уже скоро.
   - Приехали, сели в купе, и тут Рауф как заорет! Ну, просто режут человека. Мы с Чуприковым перепугались: что с тобой? А он орет, за пикантное место держится и вдруг полез на меня с кулаками. Он же татарин, горячий. Ты, говорит, нехороший человек, зачем мне в самом главном мужском месте иголок навтыкал, они мне там все насквозь проткнули, как я теперь с женой буду жить?
   Все уже давно держались за животы, у Артема даже скулы свело от дикого, полуистерического хохота. Венера хохотала, икала, из глаз ее текли слезы. Татьяна откинулась на спинку стула и тихонько повизгивала. Саша Кутнер упал головой на стол,  плечи его тряслись от хохота. Даже самый спокойный Андрей Клочков колотил кулаками по столу и ржал, как самая настоящая лошадь.  А Рифкат катался по кровати.
Успокоились нескоро. Славик терпеливо переждал припадок друзей и спокойно закончил рассказ:
    - Кстати, эта командировка – историческая. В командировочных удостоверениях у нас отмечено, что прибыли мы в Ленинград, а убыли из Санкт-Петербурга. Я на ксероксе снял копию и храню, как реликвию.
   Расходились сильно навеселе, неохотно, с ворчанием на однокашниц, которые торопились в свои семейные гнездышки к любимым мужьям.  Рифкат никуда не спешил и остался у Артема, поскольку им с женой тоже дали комнату в этом общежитии. Они посидели еще часок-другой, не спеша допивали и доедали остатки былой застольной роскоши и вели солидные мужские разговоры. Говорили о гласности, о перестройке, о плюрализме. Рифката, горячего и нетерпеливого, выпитое совсем разгорячило. Он с восточным запалом рассуждал о неизбежном и скором  отделении Татарстана от России и вообще от Советского Союза.
   - Куда вы отделитесь? – урезонивал его Артем. Он весь вечер старался пить поменьше, и хмель уже постепенно улетучивался из его головы. – Куда? Вы со всех сторон зажаты. У вас же нет внешней границы.
   - Отделимся!
   Рифкат с мрачной решимостью крепко стукнул кулаком по столу. Тарелки и стаканы подпрыгнули, одна бутылка свалилась, но Артем сумел подхватить ее на лету.
   - Будет у нас внешняя граница! Башкиры отделятся – вот тебе внешняя граница. Мордва возьмет суверенитет, - вот тебе вторая граница. И вообще, татарский народ –  великий народ, самый древний. У нас был Чингиз-хан, а нас тут держат, как туземцев. Вы, русские, зажимаете великий  татарский народ!
   - Ты, великий народ, кончай пить. Вам Коран запрещает пьянствовать. И вообще, не разжигай межнациональную рознь. А потом, вы не от Чингиз-хана пошли, а от волжских булгар. Вы убежали от него в Болгарию, так что ты у нас почти болгарин.
   - Болгары – это кто ушел в Болгарию. А мы, татары, остались от Чингиз-хана,- упрямился Рифкат. – И вообще, нам, татарам, одна черт!
   - Ни от какого вы не от Чингиз-хана. Те татары – монголоиды, а ты разве монголоид? Ты – чистый европеец. Откуда тогда у вас взялась Алтынчеч – Златовласка с голубыми глазами?
   - Ты еще Шурале вспомни! – совсем пьяно засмеялся Рифкат. – Ах, черт, питье кончилось. У тебя есть заначка?
   Артем обрадовался смене направления дебатов.
   - Давай чай пить, - предложил он.
   Он взял чайник, прошел по длинному коридору на общую кухню, поставил воду на свободную конфорку газовой плиты. С некоторых пор приходилось дежурить около чайника. Наденька несколько раз заставляла Артема выливать кипяток и мыть чайник. Потому что чай пах чем-то совсем не чайным. Однажды Артем принес вскипевший чайник в свою комнату, Наденька стала разливать его по чашкам и обнаружила в чайнике пять куриных яиц. Оказывается, кто-то из нетерпеливых соседей повадился втихаря варить в их чайнике яйца. Яйца, по советскому обычаю, в магазинах  продавали немытыми, с прилипшими перьями и пометом, - вот почему от чая пахло так пикантно. Те пять яиц они тогда съели в качестве справедливого возмездия, но с тех пор Артем не оставлял чайник без присмотра.
   Когда он с чайником вернулся в комнату, то Рифката там не оказалось. Под легким ветерком поскрипывали распахнутые настежь створки окна, и вокруг включенной лампы зловеще звенела туча комаров и мошек. Артем чертыхнулся по адресу этого растяпы и кинулся закрывать окно. Машинально он высунулся наружу, оглядел окрестности и обомлел от изумительной по красоте картины.
   На узком карнизе второго этажа, через несколько окон от него к стене прилепилась фигура Рифката. Тот осторожно переступал по узенькому выступу и цеплялся руками за откосы окон. Артем чуть не окликнул его, но вовремя сообразил, что от его крика пьяный в дугу Рифкат тут же свалится с высоты трех метров, костей не соберешь.
   - Вот надрался мужик, - в растерянности пробормотал Артем.
   Пока он лихорадочно соображал, что делать, Рифкат поровнялся с очередным окном. Видимо, там за стеклом происходило что-то интересное, потому что Рифкат приник к окну и застыл на месте. Артем  услышал душераздирающий женский вопль. Рифкат от неожиданности отшатнулся от окна, замахал руками и рухнул вниз. Артем ахнул и высунулся из окна по пояс. Все происходило, как в замедленном кино. Рифкат падал плашмя, спиной вниз, но вот ноги его согнулись, голова прижалась к коленям. Раздался тяжелый, глухой удар. Рифкат приземлился на «пятую точку», медленно свалился на бок. Вечернюю тишину огласил его густой рев, из которого выделялись отдельные русские слова непечатного содержания. К пострадавшему уже мчались со всех сторон несколько человек, которые прогуливались перед сном.
   Окно над Рифкатом распахнулось, оттуда высунулась по пояс обнаженная женская фигура с растрепанными волосами и рельефным впечатляющим бюстом, который резко выделялся первозданной белизной на загорелом торсе. Из широко раскрытого рта женщины несся нестерпимый для слуха визг. Рядом мелькнула мужская фигура, тоже обнаженная, тут же обе фигуры исчезли, окно захлопнулось, визг оборвался. Артем опомнился и помчался к месту происшествия.
   Рифкат лежал на земле, и вокруг него уже размахивали руками несколько пенсионеров. Артем протолкался к Рифкату. Тот лежал на спине, таращил черные татарские глаза и бормотал:
   - Я хотел..… вокруг общаги… по карнизу..… А она завизжала..…
   - Пить надо меньше! – рявкнул Артем. Он понял, что Рифкат не особенно пострадал. – А еще мусульманин. Где болит?
   Рифкат, не вставая, принялся сгибать и разгибать конечности, осторожно повертел головой.
   - Вроде, нигде.
   Он осторожно перевернулся на живот, встал на четвереньки, медленно поднялся на ноги и вдруг заорал дурным голосом.
   - Что с тобой? – перепугался Артем.
   - Болит! Копчик сломал! О-о-о!
Он как паралитик сделал несколько шагов на негнущихся ногах и со стоном уцепился за плечо Артема. Вокруг собралась уже немалая толпа любознательных, начался обмен впечатлениями, посыпались советы.
   - Это надо, как набрался, сердешный, - ахала пожилая толстая женщина. – И куда родители смотрят? Совсем распустилась молодежь.
   Лысый мужчина обстоятельн  разъяснял ситуацию.
   - Он полез в окно к Надежде Коршуновой. А она лежала в постели с Вениамином  Семеновым из второго цеха. Надежда с перепугу заорала, а этот парень тоже со страху сорвался. Теперь Вениамину обеспечена импотенция на всю жизнь. Надежда заорала в самый момент… Все, отпрыгался Вениамин.
   - Тьфу, бесстыжие!
   - Скорую надо! Скорую! 03!
   - Я уже вызвал, - отозвался мужчина средних лет. – Сейчас приедет.
   - До чего молодежь дошла, - укоризненно качала головой худенькая старушка. – Средь бела дня лезут в окно. Дверей,что ли нет? Он что, ревновал Надежду, что ли? Гляди, хребет сломал, калекой теперь будет на всю жизнь. У меня племянник Сергей упал с гаража пьяный, - третий год на костылях ходит. Ах ты, Боже мой..…
    Подъехала «Скорая» с включенной сиреной. Врач и санитар в белых халатах уложили Рифката на длинное продольное сиденье спиной вверх. Бледный Рифкат жалобно улыбнулся Артему, дверца захлопнулась, «Скорая» умчалась. Народ с явным разочарованием начал расходиться. К Артему подошел Николай Тарасов, выпускник физтеха, мастер первого цеха.
   - Говорил я ему, - хмуро сказал он.
   - Кому? – не понял Артем.
   - Рифкату, кому еще? Это все Мишка Яблонский. Рифкат из окна высунулся, а тут Михаил идет. Слабо, говорить, по карнизу вокруг общаги обойти? Ну, Рифкат раздухарился, Татарин, горячая восточная кровь. А Михаил подзуживает: слабо, да слабо. Потом Михаил ушел, а Рифкат вылез из окна и пошел. Жалко, не обошел. Эта дура, Надежда, заверещала так, что стекла задрожали. Она там с каким-то мужиком любовью занималась, а тут Рифкат в окне возник. В общем-то, Надежду тоже можно понять. Могло и хуже выйти.
   - Куда уж хуже, - невесело усмехнулся Артем. - Сломанный копчик – это серьезно. Месяц в гипсе лежать.
   - Не скажи, бывает и хуже. Тут в прошлом году такое было. Ты Валерку Степуру знаешь? Из отдела снабжения. Он тогда вот так же улегся с Ниной Михайловной Мансуровой. Ну, они так бурно двигались, что под ними кровать развалилась. Нину Михайловну спинка по голове сильно ударила, прямо по темечку. С перепугу у них все заклинило. Ни туда, ни сюда.
Артем представил картину и невольно рассмеялся.
   - Они не могли расцепиться целый час. Начали орать соседям. Те открыли замок, а тоже ничего не могут поделать. Вызвали «Скорую». Их так и увезли, двоих на одних носилках. Народу собралось – жуть. Хохоту было – кошмар. Над Валеркой все потешаются до сих пор, жена с ним развелась от позора. А Нина Михайловна – хоть бы что. Ходит, как ангел небесный. Так что, Рифкат отделался легким испугом.
   Когда Артем поднялся в свою, вернее, Сашину комнату, во дворе уже стемнело. Воздух в комнате звенел от мощного стона неисчислимого полчища комаров. Теперь всю ночь не спать, уныло подумал Артем. Он снова подошел к окну, чтобы закрыть его. И опять ему это не удалось. Снизу, с тротуара, раздались пронзительные женские голоса. Под окнами стояли две молодые женщины  и смотрели на него. У их ног лежало чье-то тело, по одежде, -  мужское.
   - Молодой человек! – закричала одна. – Это ваш? Возьмите его!
   Артем всмотрелся в полумрак, слабо освещенный светом из окон.  Черт побери, кажется, это Славик Романов! Его двухцветная ветровка, Славик страшно гордился этой супермодной курткой. Что это с ним стряслось? Он снова спустился вниз, подошел к женщинам. Это оказались две сильно размалеванные девицы – сикушки, одетые весьма откровенно, с довольно растрепанными прическами, одна нормального роста, другая маленькая. У их ног на асфальтовой дорожке и в самом  деле лежал Славик Романов.
   - Это ваш? – спросила девица повыше.
   - Наш, - вздохнул Артем. – Где вы его подобрали?
   - На дискотеке, - хихикнула маленькая. – Он там к Надьке с Жестянки клеился.
   - А у Надьки Эдик, - еще тот амбал, - подхватила девушка повыше. – Каратист. Он так уделал вашего, жалко смотреть. А он и так бухой в дугу.
   - Мы уж пожалели парня, - снова вступила в разговор маленькая. – Он с нами вместе танцевал, сказал, что на ТЗП живет. Звал в гости. А потом на Надьку глаз положил. Ну, и вот…
   - Спасибо, девушки.
   - Всегда пожалуйста, - стрельнула бойкими любопытными глазками маленькая. – Ну, мы снова на дискотеку, там до утра можно. Пошли с нами? А то там мужчин всегда не хватает.
   - Спасибо, девушки. – повторил Артем. – Какая уж тут дискотека. Теперь со Славиком до утра разбираться.
   - Его зовут Славик? – полюбопытствовала девушка повыше.
   – А вас как? – тут же поинтересовалась маленькая.
   - Артем.
   - А меня Лена.
   - А я Эльвира, - представилась девушка повыше.
А мне только вас не хватало, - раздраженно подумал Артем, но приветливо улыбнулся.
   - Очень приятно познакомиться, но как-нибудь в другой раз. Мне тут Славика в норму приводить.
   Разочарованные Лена и Эльвира удалились, громкий цокот их каблучков стих за углом. Артем с трудом поставил Славика на ноги. Тот стоять не хотел, повис на Артеме. Тот как трудолюбивый муравей поволок бесчувственного Славика по лестнице на третий этаж. К счастью, сосед Славика оказался в комнате. Они вдвоем раздели Славика,  уложили на кровать, накрыли одеялом. Славик удовлетворенно засопел. Артем опять пошел к себе.
   Когда он открыл дверь, то невольно ахнул. Второпях он так и не закрыл окно, раскрытое еще Рифкатом, да вдобавок, оставил горящим свет. Вокруг лампочки теперь клубилась туча мошкары и комаров, воздух звенел от их тонкого  хорового писка. Артем закрыл окно и принялся полотенцем истреблять кровососущих. К одиннадцати часам Артем достиг определенных успехов в этой упорной борьбе и занялся уборкой.
   Он поставил пустые бутылки в угол, - авось удастся их сдать, - собрал все тарелки, ложки, вилки и стаканы и понес мыть на кухню. Заодно он поставил чайник. «Теперь не высплюсь, - раздраженно подумал он. – А завтра опять стройка века, Михаил будет ждать к восьми». Он вымыл посуду, принес ее в комнату, расставил на подоконнике, сходил за кипящим чайником и сел попить чайку после утомительных хлопот. Чай опять отдавал чем-то странным, похоже, в чайнике кто-то варил сосиски. Ну, мясо – это не куриный помет, пить можно.
   Он разделся, улегся в постель, закутался в простыню от уцелевших комаров. Сон не приходил. Омерзительно звенели комары, некоторых удавалось прихлопнуть, другие с удручающим постоянством снова и снова возвращались к жертве. Комары – полбеды, куда хуже мошки. Комар хоть честно предупреждает: иду на вы, сейчас попью кровушки. А мошка подкрадывается абсолютно беззвучно, коварно отгрызает кусочек кожи и смачивает укус жгучей слюной, кажется, это молочная кислота. Потом укус долго и противно чешется, а утром остается волдырь. Скорей бы Наденька приезжала, - тоскливо думал Артем. – Пора нам с ней ребеночка заводить, но сначала надо решить квартирный вопрос. Что-то загостилась Наденька у маменьки. Он стал думать, как хорошо будет, когда приедет Наденька, и незаметно уснул.
   Его разбудил сильный стук в дверь. «Саша пришел, - подумал он – и чего барабанит, есть же ключ у человека». Стук продолжался. Он зажег ночник, поднялся, открыл дверь. На пороге стоял Олег Вяткин из третьего цеха. Он улыбался бессмысленной улыбкой смертельно пьяного человека.
   - Артем, пусти переночевать, - пробормотал он. – Меня Виталька не пускает. У него там дама, он не может оторваться.
   - Заходи…
Артем тяжело вздохнул, запер за Олегом дверь, посмотрел на часы. Елки-палки, третий час! Дадут в этой общаге человеку выспаться когда-нибудь?
   Олег сел на кровать Саши Кутнера, начал развязывать шнурки на кроссовках.
   - Я тебе прямо скажу. – декларировал он с откровенностью сильно «перебравшего», - И жизнь хороша, и жить хорошо. А хорошо жить – еще лучше. Что человеку надо для счастья, кроме плюрализма?
   Артем обреченно смотрел, как Олег снимает кроссовки, носки, ветровку, стягивает тугие джинсы, модный батник. Когда Олег в трусах и майке принялся разбирать Сашину кровать, Артем заметил что-то необычное в его туалете. Он протер глаза, - необычное не исчезло. Он помотал головой и спросил:
   - Что это на тебе?
Олег качнулся, ухватился за спинку кровати, мучительно изогнул шею и осмотрел себя. На нем были миленькие голубенькие дамские трусики с кружавчиками.
   - Ах, черт, перепутал в темноте.
   Он плюхнулся на кровать и тут же засвистел носом. Артем снова улегся. Он собирался встать часов в шесть и придти на гаражную стройку раньше Михаила Яблонского, чтобы подготовить фронт работ на выходные. Надо наверстывать прогул за вчерашний вечер.
   Конечно, он проспал. Было уже совсем светло, когда его разбудил сильный стук в дверь. Он с трудом открыл глаза, посмотрел на будильник. Черт побери, половина восьмого! Дверь содрогалась от мощных ударов. На соседней кровати мирно похрапывал Олег Вяткин. С него соскользнуло одеяло, спину покрывали волдыри от комариных укусов, на атлетической фигуре симпатично голубели кружевные дамские трусики. «Наверно, Михаил пришел, не дождался напарника», – подумал Артем и кинулся открывать дверь. Дверь распахнулась от мощного толчка, и в комнату вошел угрюмый Саша Кутнер, хозяин этой комнаты. Под левым глазом у него багровел огромный синяк.
   - Ты где это гулял? – хриплым спросонья голосом поинтересовался Артем. Он еще не совсем пришел в себя от ночных приключений.
   - Мерзавцы! – энергично заявил Саша. -  Сволочи! А это еще что за баба на моей кровати?
   Короткое объяснение Артема не улучшило мрачного настроения Саши. Он бесцеремонно растолкал Олега и твердо порекомендовал ему отправляться в свою комнату. Олег медленно натягивал одежду и отчаянно зевал. Саша не стал дожидаться его ухода и принялся раздеваться. Когда он стащил рубашку, то почему-то принялся внимательно разглядывать свой живот и сокрушенно качать головой. Артем выпустил Олега, запер дверь и подошел к Саше. На животе у того красовалась большая цифра 6, выведенная фиолетовыми чернилами. Артем раскрыл рот, чтобы спросить о ее происхождении, но Саша так посмотрел на него зло прищуренными глазами, что рот закрылся сам собой.
   Артем трусцой, чтобы наверстать опоздание, поспешал к гаражам, а в голове крутились воспоминания о бурной ночи. «Хорошо посидели, - расстроено думал он. – Рифкат свалился с карниза второго этажа и попал в ЦРБ, Славик Романов перебрал, и его намертво вырубил ревнивый амбал на дискотеке, слава Богу, нашлись сердобольные девочки, привели его к общаге. Саша Кутнер, скорее всего, попал в вытрезвитель. Раньше там клиентов стригли наголо, а теперь, ввиду демократизации и гласности, просто рисуют номер чернилами на животе. В понедельник на Сашу придет ксива в отдел кадров из милиции. И даже Олег Вяткин, - хоть и не праздновал юбилей в их компании, но тоже пострадал, правда, он отделался легче всех, подумаешь, по ошибке обменялся трусиками с девочкой.
   Нет, с общагой  надо кончать. Так или иначе он должен решить квартирный вопрос и начать настоящую семейную жизнь.


                Отец Владимир

   После того, как Матвеев на диспетчерском успешно отбился от кляузы Беспалого, начальник ЖКО Опушкин проникся к нему большим уважением. При встречах первым протягивал руку, любезно разговаривал. Интересовался, не нужен ли ремонт в квартире. А однажды вдруг предложил познакомить Матвеева со священнослужителем из Обители.  Матвеев к религии относился равнодушно, даже снисходительно, но не отталкивать же дарующую руку. Договорились сходить в Обитель  в ближайшую субботу.
   В пятницу вечером Матвеев получил письмо от Лены, вдовы своего  младшего брата Виктора. Лена находилась в отчаянном положении. Их сын Денис осужден на 10 лет, - высшая мера для несовершеннолетнего. Следствие тянулось два с половиной года, и хотя никаких серьезных доказательств вины Дениса так и не обнаружилось, он получил по полной катушке – по трем тяжелейшим статьям уголовного кодекса. Честь мундира краевой прокуратуры оказалась выше здравого смысла, выше закона.  Виктор два года назад умер от инфаркта, его сердце не выдержало страшного удара. Лене пришлось уйти с работы, она перебивалась случайными заработками.
   Матвеев и сам пострадал в этой чудовищной истории. Он не поверил в вину племянника, пытался искать справедливость, но его сурово поставили на место. Он едва удержался в партии и вынужден был уехать из города, которому отдал лучшие годы жизни. Жена не захотела оставаться с таким  незадачливым мужем, и они развелись. Уже из Тригорска Матвеев не раз писал жалобы в Москву в разные инстанции, получал стереотипные ответы.  « Вина Матвеева Д. В. доказана объективными материалами следствия, и приговор пересмотру не подлежит».
   Письмо Лены так разволновало Матвеева, что он не спал всю ночь,  лежал с открытыми глазами и снова перебирал «дело» несчастного племянника. Трое парней и две девицы решили прокатиться. Денис взял отцовскую машину и повез компанию за город. Через несколько километров с боковой дороги на тракт выскочила черная «Волга» и врезалась в их «Жигули». Удар отбросил машину с молодежью на встречную полосу, под колеса лесовоза. Из всей компании в живых остались Денис и одна из девиц, двое парней и вторая девушка погибли на месте. Денис долго лежал в больнице, а когда выздоровел, его арестовали.
   Оказывается, в той черной «Волге» ехал председатель горисполкома. И он, и шофер отделались небольшими ушибами, но против Дениса сразу возбудили уголовное дело. Он, несовершеннолетний, не имел права управлять автомобилем, да еще, вдобавок, якобы, грубо нарушил правила  движения, что привело к гибели трех человек. Хотя родители погибших  уверяли, что нарушил правила не Денис, а водитель черной «Волги», который должен был уступить дорогу, но знаменитое «телефонное право» оказалось сильнее закона.
   В небольшом городе эта автокатастрофа произвела шоковый эффект.  Те, кто знал обстоятельства трагедии, возмущались произволом властей. Те, кто слышал о ней в изложении официальных органов, негодовали по поводу распущенности современной молодежи и требовали сурового наказания и Дениса, и его родителей. Когда Дениса арестовали, его родители испытали всю тяжесть гнева советской общественности. Виктора в городе знали многие по общественной работе. Он часто выступал в коллективах предприятий по линии партполитпросвещения, и иногда позволял некоторую критику в адрес городских властей.
   После автокатастрофы Виктор угодил в больницу, - он давно жаловался на сердце, - и Матвееву поневоле пришлось выступать официальным доверенным лицом несовершеннолетнего подозреваемого. То, что он узнал из материалов следствия, убедило его, что вся эта история затеяна городскими властями, чтобы расправиться с его братом, «неудобным» общественником, почти диссидентом. Уцелевшую девицу милиция не трогала. Она путалась в показаниях, говорила то одно, то другое. А Дениса трое суток продержали в подвале милиции без верхней одежды, - когда на улице трещали морозы под сорок градусов. Наверно, ему вдобавок не давали спать, потому что допросы шли по ночам, - грубейшее нарушение закона по отношению к несовершеннолетнему.
   На третью ночь Денис написал «чистосердечное признание», сознался во всем. Да, он нарушил правила. Да, он превысил скорость. Да, он не уступил дорогу «Волге». Но окончательно Дениса «утопила» та девица. Позже Матвеев выяснил, что следователь милиции капитан Фирсов находился в интимных отношениях с матерью этой девицы. Видимо, он уговорил ее дать необходимые следствию показания.
   Дело передали в краевую прокуратуру. Матвеев не раз разговаривал со следователем по особо важным делам старшим советником юстиции Митрохиным. Он обращал его внимание на показания шофера лесовоза, на первые показания Дениса и девицы, на то, что «Жигули» шли по главной дороге, а «Волга выскочила на большой скорости с боковой, второстепенной трассы, что водитель «Волги» обязан был уступить «Жигулям» дорогу. Все это доказывало невиновность Дениса. Сгоряча Матвеев сказал даже, что следствие оставляет на свободе настоящих  преступников. Но Митрохин лишь улыбался и говорил, что молодежь нынче совсем отбилась от рук.
   На первом суде Матвеев, как официальный представитель несовершеннолетнего подсудимого, выступил с горячей речью. Она произвела впечатление,  суд не нашел убедительных доказательств вины подсудимого и отправил дело на доследование. Матвеев надеялся, что Дениса освободят, но его оставили в СИЗО, за решеткой. Хотя все знакомые Матвеева выражали ему сочувствие и возмущались явной несправедливостью, но как-то незаметно в глазах общественности Денис стал преступником и настоящим чудовищем. После этого первого решения суда с братом  Матвеева случился второй инфаркт, и он умер. А Матвеева пригласил к себе секретарь райкома КПСС.
   - Вы мешаете следствию, нагнетаете страсти. То, что вашего племянника сразу не осудили, ¬- это юридические крючки вашего московского адвоката. Вина вашего племянника полностью доказана, и он получит по заслугам.
   Матвеев тогда не сдержался, вспылил, наговорил кое-что лишнего секретарю райкому. Тот тоже разозлился, хотя сумел сохранить внешне невозмутимый вид, и предложил Матвееву уехать из города.
   - Вы накаляете обстановку вокруг этого дела. Если вы сами не уедете, мы на бюро райкома снимем вас с партийного учета. Уезжайте, товарищ Матвеев. Если у вас будут трудности с работой, дайте мне знать, я помогу.
   После мытарств и метаний по всей стране Матвеев оказался в Тригорске. Он до сих пор чувствовал искреннюю благодарность Богатыреву, который не побоялся взять к себе «штрафника».
   И вот Лена пишет, что на четвертом заседании суд все-таки осудил Дениса на десять лет. Матвеев понимал, что Денис не выдержит такой срок. После первого своего глупого «чистосердечного признания» он упорно отрицал свою вину, и это буквально бесило милицию и прокуратуру. Долгие два с половиной года в СИЗО Денис не вылезал из карцера, где его держали в ледяной сырости на хлебе и воде, без права свиданий, писем и передач. Уже на первом суде, через полгода после ареста, он выглядел как скелет. Теперь, поскольку он «сидит в непризнанке», администрация учреждения возьмет его на особый учет и по малейшему поводу, а то и без всякого повода будет снова и снова бросать в карцер. Значит, надо писать и писать жалобы. Матвеев прекрасно понимал, что каждая его жалоба очень дорого обойдется Денису. Но другого выхода нет. Денис просто физически не выдержит чудовищных лишений.
   Когда за окном забрезжил рассвет, Матвеев решил все-таки немного поспать. Но тут он вспомнил о своем обещании Охапкину. До встречи со священнослужителем оставался час, только-только успеть. Он поднялся, заварил крепкий кофе, хотя уже «чувствовал» свое сердце, и стал собираться.
   Они с отцом Владимиром сидели в уютном кабинете, обставленном вполне современно. Матвеев чувствовал некоторую неловкость. Перед ним сидел энергичный, молодой и симпатичный мужчина с аккуратной, густой, но короткой бородой. На здоровье отец Владимир, видимо, не жаловался, про таких на Руси говорили: кровь с молоком. Лицо интеллигентное, взгляд вдумчивый, проницательный, доброжелательный. Костюм дорогой, туфли модные, рубашка белоснежная, галстук говорит о хорошем вкусе. Он выглядел растущим, перспективным руководителем или одним из редко встречающихся интеллигентных кооператоров.
   Но плечи его покрывала черная шелковая ряса, а на груди висел на толстой цепи массивный серебряный крест с распятием. И это вызывало у Матвеева сложное чувство. Он привычно, с пионерских лет, считал себя  атеистом, искренне верил, что религия – опиум для народа, что церковь никогда не несла в народ духовность, она лишь служила дополнительным, но мощным   средством подчинения русского народа царской власти. Однако отец Владимир с первого взгляда, с первых слов вызвал у него симпатию. Амбивалентность, как говорят психологи. Не зря Опушкин расхваливал отца Владимира, как эрудированного, современного, разносторонне образованного  священнослужителя,   наговорил комплиментов его супруге, матушке Людмиле.
   - Не пожалеете, Сергей Иванович. Отец Владимир – кандидат богословия. Очень интересный человек. Говорит так, что заслушаешься.
   Матвеев смотрел на отца Владимира, слушал его и думал, что эта его симпатия к церковнослужителю, возможно, лишь отзвук того, что творилось сейчас в СССР с легкой руки Горбачева. Горбачевские ускорение и перестройка расшатали несбалансированную экономику огромной страны. Производить любые товары становилось невыгодно, полки в магазинах опустели, цены угрожающе росли. КПСС стремительно теряла авторитет, сама идея коммунизма становилась химерой. Зато все чаще звучали голоса о духовном возрождении народа на  основе православия.
   Отец Владимир сразу энергично взял инициативу в свои руки и завел долгий разговор о сути религии, о смысле православной веры. Матвеев слушал его и думал о своем. Среди его знакомых многие солидные, здравомыслящие люди, коммунисты, вдруг стали крестить детей, возрождать этот дикарский обычай неграмотных, темных обитателей нищих деревень царской России. Молодые же родители сейчас считали обязательным крещение детей. Матвеев не мог понять, в чем тут дело. То ли советская молодежь на деле оказалась идейно совершенно безграмотной, то ли просто комсомольцы и комсомолки отдавали дань внезапно вспыхнувшей моде. Скорее всего, думал он, это просто сочетание того и другого. Детей крестили «на всякий случай»,  без особой огласки, все-таки перед людьми неловко, и в то же время с тайной верой: а вдруг в этом что-то есть.
   А ведь еще недавно за такое коммунистов и комсомольцев сурово наказывали, вплоть до изгнания из партии и комсомола. Всего  год назад в СКТБ состоялось первое в присутствии Матвеева открытое партийно - комсомольское собрание, на котором объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку комсомолке  Иванниковой за то, что она окрестила свою дочку. Матвеев тогда только пришел на ТЗП, и это собрание удивило его. В Сибири он с подобным никогда не сталкивался, - там почти не оставалось действующих церквей, и люди относились к религии безразлично, даже негативно. А здесь, видимо сказывалось наличие действующей Обители. Да и обстановка в стране стремительно  менялась.
   Матвеев с пионерских лет считал себя сознательным атеистом и к любой религии относился отрицательно. Пушкинский поп, толоконный лоб. Кардинал Монтанелли, который нарушил обет, данный Богу, вступил в запретную  связь с женщиной, а потом предал своего сына Артура-Овода. Джордано Бруно на костре святой инквизиции. Бесчисленное множество других примеров, исключающих какое-либо уважение к церкви.
   В то же время он понимал, что есть религия, а есть церковь, и что между этими понятиями – бездонная пропасть. Религия – это свод внутренних убеждений человека, которые касаются только этого человека и никого больше. Каждый имеет право на свои, личные убеждения, какими бы странными они ни казались другим людям.
   Мировоззренческий уровень этих убеждений зависит от духовного и интеллектуального развития человека. Необразованные, духовно отсталые люди верят в Бога, дьявола и ангелов, в домовых и леших. Человек высокого интеллекта может верить в некую Высшую вселенскую силу, в свод законов природы, управляющих жизнью Вселенной, включая человеческое общество и отдельных людей. Даже сейчас, после горькой истории Дениса, Матвеев не испытывал чувства личной мести к тем, кто осудил невиновного парня. Он твердо верил, что в мире существует равновесие Энергии и Энтропии, Добра и Зла, и что никакое зло не останется безнаказанным.
   А церковь – это коммерческая  организация, которая присвоила себе единоличное, или как сейчас стали говорить, эксклюзивное право общаться с высшими силами, взяла на себя роль единственного посредника между человеком и Богом, как бы Он ни назывался. Церковь лишила простого человека права непосредственно общаться с высшей духовной инстанцией, и сурово пресекает такие попытки. А за свое посредничество церковь взимает с людей плату, далеко не всегда добровольную. Так поступает православная церковь,  исламская, еврейская, буддистская, так поступают колдуны негритянского племени Тумбо-Юмбо,  шаманы сибирских нивхов, гиляков и чукчей.
   Отец Владимир что-то говорил о теоретических религиозных вопросах. Матвеев спохватился: пора вступить в разговор, в конце концов, такое долгое молчание невежливо с его стороны. Он спросил:
   - Вы – кандидат богословских наук?
Отец Владимир деликатно улыбнулся.
   - Я кандидат богословия. У нас два направления в теории: богословие и теология. Теология  занимается вопросами сущности Бога, а богословие раскрывает смысл Слова Божьего.
   - То есть, - тоже улыбнулся Матвеев. – в нашей стране религии запрещено называть себя наукой?
   Отец Владимир еще раз деликатно улыбнулся:
   - Мы не претендуем на звание отрасли науки. – И он продолжил свою речь.
   Церковь напоминала Матвееву масонские общества, о которых он знал только по книгам и разговорам. Особенно много говорили о масонах, точнее, о жидо-масонах сейчас, в период горбачевской гласности и плюрализма. Многие знакомые Матвеева прямо обвиняли в надвигающемся развале страны именно этих таинственных жидо-масонов и считали Горбачева  членом такой жидо-масонской ложи. В этих обществах существовали отработанные веками жесткие правила и ритуалы. Точно также и православная церковь предписывала прихожанам одни и те же строго установленные жесты, знаки, слова, одежду, символы и ритуалы.
   Эти мысли приходили к нему уже давно, и вызывали их, как ни странно, многочисленные партийные собрания, конференции и партхозактивы. На них тоже жестко действовал отработанный десятилетиями ритуал. Тщательно обдуманный заранее состав рабочего президиума. Отчетный доклад, письменные вопросы к докладчику, ответ докладчика на некоторые из них, - упаси Бог настаивать на более развернутом ответе. «Прения», то-есть, выступления заранее подобранных участников партийного форума с заранее согласованными речами. Кто за то, чтобы прекратить прения? Единогласно. Кто за то, чтобы принять проект решения за основу? Единогласно. Какие замечания и дополнения? Кто за то, чтобы принять решение в целом? Единогласно.
   В КПСС произошло то, чего опасался преданный певец партии поэт Маяковский:
      Я боюсь, чтоб шествия и мавзолеи,
      Поклонений установленный статут
      Не закрыли приторным елеем
      Ленинскую простоту.
   А ведь закрыли приторным елеем, полностью выхолостили всякий смысл из партийной жизни, превратили ее в уродливую, жестокую комедию.
   В церкви, пожалуй, все это идет еще суровее. Православная церковь существует почти две тысячи лет, и за долгие века церковные иерархи до мельчайших деталей разработали меры противодействия любым  проявлениям ереси. Креститься справа налево или слева направо, щепотью или двумя пальцами. В православный храм не может входить простоволосая женщина, обязательно нужен аскетический платок на голове. Упаси Бог пустить в церковь женщину в брюках или, тем более, в шортах, - ну, прямо высокоумный зам по кадрам ТЗП Умницын. Свеча за упокой – только у распятия, а за здравие – где угодно, но только не у распятого Христа. Целование икон, мощей, - негигиенический  обычай, откровенное средневековое мракобесие. Какой только заразы не скапливается тут от слюны благочестивых прихожан? И хотя многие эти святые вещи изготовлены из бактерицидного серебра, но даже серебру требуется некоторое время на уничтожение такого обилия болезнетворных бацилл.
   Бесчисленные церковные праздники с запретом работать в такие дни. А как, простите, простой советский человек выкроит денек для дачной или гаражной каторги, если не работать в выходные, на которые обычно приходятся эти церковные праздники? Стирка, уборка, ремонт убогой квартиры, возня с отечественным автомобилем, который разваливается на ходу, ведь советское – значит лучшее. Это относится не только к православной церкви. Любая религиозная организация, от Ватикана до секты кришнаитов, считает только себя единственным посредником между человеком и высшими силами. Точно так же, как КПСС.
   В свое время Ленин объявил себя и своих сторонников единственной организацией, правильно понимающей идею коммунизма. Только они вели людей правильным путем к светлому будущему человечества. Только они  знали единственно верную форму будущего счастливого человеческого общества. Вся история РСДРП, РКП(б), ВКП(б), КПСС, точно также, как история любой церкви – жесточайшая, бескомпромиссная, по колено в крови борьба за право считаться единственным непогрешимым носителем единственно верного понимания счастья всех людей.
   Всех инакомыслящих  они изгоняют с позором из своих рядов, а по мере усиления борьбы – уничтожают физически. Церковь – путем ауто-да-фэ и прочими инквизиторскими методами убиения без пролития крови, а компартия – с помощью массовых репрессий.
   В свое время остряки придумали «партийное утреннее крестное знамение». Коммунист перед выходом из квартиры на работу должен приложить руку к правой стороне груди, - на месте ли бумажник, - потом  к левой стороне груди, - на месте ли партбилет, потом поднять руку к шее, - правильно ли завязан галстук, и, наконец, опустить руку к интимному месту, - застегнута ли ширинка. После этого коммунист с чувством собственного достоинства мог идти на работу. Чем не христианское крестное знамение?
   А отец Владимир все продолжал говорить. Речь его лилась плавно, но не усыпляла, как обычное монотонное бормотание докладчиков и лекторов. Видимо, их хорошо обучали в семинариях и академиях ораторскому искусству. Матвеев слушал его невнимательно, хотя изображал вежливую заинтересованность. Точно также он приучил себя внешне внимательно, а на самом деле в полудреме, слушать бесконечные речи высоких «партайгеноссе» на партсобраниях и конференциях. Оратор читает заранее отпечатанный текст, там все правильно, все до скуки привычно. У нас имеются большие достижения, но наряду с этим встречаются отдельные небольшие недоработки, которые надо искоренять. Закончится нудный доклад, начнутся не менее нудные «прения». Дальше все пойдет по ритуалу, знакомому до тошноты. Нет под Луной ничего нового.
   Кажется, пора вступать в разговор по-настоящему. Может, спросить, что же такое Бог, и где он обитает в достаточно изученной беспредельной Вселенной? Не есть ли Бог тот самый всемирный эфир, свойства которого в деталях рассчитал Д.И.Менделеев: вездесущий, всепроникающий, обладающий одновременно взаимоисключающими свойствами частицы и волны?    Может, спросить, где же скапливаются в ожидании Страшного Суда бесчисленные души всех усопших за тысячи лет существования человечества, и за что они  обречены на такую страшную пытку терпением? Но зачем ставить в неловкое положение этого симпатичного молодого человека. Ведь он не виноват, что судьба определила ему такой сомнительный путь в жизни.
   Отец Владимир что-то говорит о любви. Конечно, всепоглощающая любовь к ближнему! Возлюби ближнего своего превыше самого себя. Если тебя ударят по одной щеке, – подставь другую. Да не ослабеет рука бьющего.  Это так знакомо и без религии, по нашей социалистической судейский действительности, черт бы ее побрал вместе со всеми служителями советской Фемиды. Тебя бросят во гноище, как бросили ни в чем не повинного Дениса, ты будешь жрать собственный кал, пить свою мочу, чтобы не сдохнуть с голоду и от жажды, но возлюби палачей своих.
   Денис сейчас в ожидании этапа сидит на нарах в переполненном СИЗО. Да, он  болван, но не преступник, однако ради спасения престижа высокого представителя Советской власти, ради повышения процента раскрываемости его осудили на жестокий срок. До этого два с половиной года  взрослые дяди в мундирах не давали ему  есть, пить и спать, держали в подвале на сибирском морозе, месяцами не выпускали из промозглого карцера, ночными допросами, грозили страшными карами, пока измученный паренек не подписал  «чистосердечные признания» и «явки с повинной».
   И теперь надо возлюбить этих сволочей в мундирах.  Они не просто осудили невиновного, они оставили на свободе настоящих убийц, - зажравшегося высокопоставленного чинушу и его лакея, -  искалечили жизнь молодого парня, испоганили его молодую душу, уничтожили семью Виктора. Самого Виктора они загнали в могилу. Лена писала, что после двух с половиной лет пребывания в СИЗО Денис весил всего 46 килограммов – при росте 182 см. Куда там фашистским концлагерям! И этих мерзавцев из милиции, прокуратуры и суда надо возлюбить? Почему бы тогда не возлюбить Гитлера, Гиммлера и всю их команду?
   - Любовь! Бог – это любовь. Когда любовь ко всему сущему станет главным содержанием души человека, основой его жизни, напоит все его чувства, - только тогда человек познает Бога.
Хорошо поставленный, звучный баритон отца Владимира с доброжелательными интонациями вдруг пробился сквозь невеселые мысли. Матвеев посмотрел собеседнику в глаза, встретил наполненный добротой взгляд умного, образованного человека. Он решился нарушить свое     молчание.
   - Вы полагаете, следует возлюбить даже чудовищного преступника?
Ничто не изменилось ни в выражении лица отца Владимира, ни в его взгляде. Все тот же доброжелательный, терпеливый собеседник.
   - Я понимаю вас, - прозвучал задумчивый голос. – Это серьезный вопрос богословия. Существуют различные точки зрения по поводу права на отмщение. Но суть их остается одна. Христос сказал: «Мне отмщение и аз воздам». Не следует человеку брать на свою душу смертный грех. Жестокость,  убийство, - даже с самыми благородными целями, пусть самого отвратительного зверя в облике человеческом, -  неизбежно оставит неизгладимый черный след в душе. Все его жизнь будет носить отпечаток этого пагубного действия.
   Матвеев в долгих раздумьях бессонными ночами, когда его душа погружалась то в бездонное отчаяние, то пылала жгучей ненавистью к виновникам трагедии, сам пришел к такому же выводу. Порядочному человеку, как бы ни горько ему ни было, не следует увеличивать груз зла в этом мире. Он твердо уверовал, что ни одно зло не может остаться неотмщенным, иначе весь мир давно бы погрузился в непроглядный, мрачный хаос, в котором не смогут жить нормальные люди. Поэтому слова отца Владимира не оказались для него неожиданными. Но как же хочется взять в руки АКМ и перестрелять всю эту многочисленную сволочь на государственных должностях, которая просто не имеет права жить!
   Отец Владимир продолжал все так же доброжелательно:
   - Если вам не нравится слово «душа», можете заменить его генетическим механизмом. Содеянное в отмщение зло нарушит хрупкое равновесие в сложнейшей психической системе человека. Это неизбежно отразится на духовности, на психическом здоровье самого человека и его потомков. Дети страдают за грехи отцов. Если с этим не бороться, зло охватит мир и победить его будет очень трудно.
   Матвеев вдруг понял, что слушает отца Владимира с большим интересом, скепсис исчез полностью.
   - Ведь злодеи уже наказаны самим содеянным злом, наказаны деградацией своей человеческой сущности в нечеловеческую. Они потеряли право называться людьми, обрекли потомков своих до седьмого колена на жизнь во грехе. Но представьте: найдется человек, который сумеет пробудить в злодее ничтожные остатки человечности и любви. Это будет подвигом во имя Бога. Злодей раскается в своих тяжких преступлениях, перестанет сеять зло и начнет творить доброе. Кто сумел сделать подобное – тот познал истинную любовь, познал Бога. Он на малую толику уменьшил зло в мире и несравненно приумножил добро.
   Вашими бы устами, отец Владимир, да мед пить, - со вновь вспыхнувшей горечью подумал Матвеев. Убедить старшего советника юстиции Митрохина в том, что его деятельность – преступление, заставить его раскаяться и начать творить доброе, осуждать истинных виновников и оправдывать невиновных?  Это действительно подвиг,  и он по силам только святому. Не дурак же он, опытный профессионал, он прекрасно видел, что в деле многое указывало на невиновность Дениса, но предпочел не утруждать себя и не портить отношения с власть имущими. И Митрохин не один такой. У Матвеева  за эти горькие годы хождений по инстанциям сложилось впечатление, что в правоохранительных органах практически любой человек – такой же Митрохин, и всем им нет никакого дела до объективности, лишь бы не замарать честь мундира.
   Матвеев тяжело вздохнул. Опять он позволил эмоциям взять верх. Денису этим не поможешь, а здоровье истреплешь, тогда вообще некому будет писать ходатайства и добиваться правды. Надо успокоиться. Что там говорит отец Владимир?
   - Трудно человеку удержаться от праведного гнева. Но может ли кто из нас судить других и тем самым множить зло в этом и без того грешном мире? Единственный выход из этого порочного круга: если человек не в силах остановить зло, то надо оставить Богу носителей зла. Искорените зло в сердце своем, не собирайте семена зла и не сейте семена зла. Любовь в душе человека должна преобладать над злом. Я не утомил вас разговорами?
   - Что вы, отец Владимир, вы говорите очень интересное и важное для меня. Я могу подписаться под вашими последними словами. – Матвеев сказал это искренне, но все-таки не удержался от небольшой иронии. Не хватало еще подпадать под влияние служителя культа, пусть образованного, обаятельного и эрудированного. – Все это полностью, хотя и другими словами, изложено в Программе КПСС. Да вот беда, по-моему, мы сейчас гораздо дальше от коммунистического общества, чем были в начале.
   Матвеев сказал это и прикусил язык. Вдруг священнослужитель обидится за сравнение с КПСС, которая семьдесят лет притесняет православную церковь? А еще вернее, отец Владимир, как практически все служители культа, - агент КГБ, и он обязан доносить о таких вот разговорах куда следует? Но отец Владимир не обиделся, наоборот, он засмеялся, - весело, звонко, по-мальчишечьи.
   - Мы не стоим на месте, движемся в ногу с эпохой.
   - Да, я заметил, - улыбнулся и Матвеев. – У вас на столе, вижу, целая пачка свежих атеистических брошюр общества «Знание». Изучаете идейного противника?
   На лице отца Владимира  промелькнуло какое-то странное выражение, то ли сожаление, то ли снисходительное превосходство. Он небрежно похлопал ладонью по стопке брошюр.
   - Приходится изучать. Тут не только общество «Знание». Не обижайтесь, но если бы мы писали так, как пишут эти авторы, - нас давно бы лишили званий и степеней.
   Распрощались они тепло, с уважением друг к другу. Матвеев шел по мощеному двору Обители, и в душе его впервые за долгое время царило спокойствие. Он даже посмеивался над собой: вот тебе и вчерашняя капуста в поповской нечесаной бороде! Вот тебе домовые и лешие!
   К его большому сожалению, больше встретиться с отцом Владимиром ему не пришлось. Через некоторое время Опушкин на его вопрос сказал, что отец Владимир вместе с матушкой Людмилой уехал на постоянную работу в православную общину США и Канады.



                Стройка века.

   Артем и Михаил Яблонский строили гараж. Даже два гаража – для Артема и для Михаила. Артем трудился с энтузиазмом. Ему, молодому специалисту, в обход всяких правил профком выделил место под гараж. Обычно такой чести удостаивались заслуженные работники завода с большим трудовым стажем. Комсомольскую совесть немного царапала мысль о том, что он вошел в число «блатных» застройщиков, но его вины в этом не было, он сам никуда не ходил, не давал взяток. Просто так вышло, что авторитет отца, главного инженера крупного уральского завода, действовал даже в дремучих лесах Подмосковья. Ну и еще так вышло, что Артем подружился с Виктором Сазоновым, а папенька Виктора оказался председателем профкома завода. Но это ничего, тут все только и живут блатом, а ему надо налаживать быт, чтобы Наденька уважала своего мужа. Сейчас – гараж, потом – дача, а со временем надо решать главный вопрос – с приличной квартирой. Семья без ребенка – полсемьи, но Наденька и слушать не хочет о потомстве, пока они живут в общаге.
   Мимо их стройки прошла какая-то женщина, и Михаил, конечно, опять бросил работу и любезнейшим образом поздоровался с ней. Он знал, кажется всех жителей микрорайона. Женщина остановилась и принялась обсуждать с Михаилом какие-то актуальные для нее, но абсолютно безразличные для Артема житейские вопросы.
   - Кончай болтать, - хмуро бросил он напарнику.
   Михаил согласно кивнул и с еще большим энтузиазмом продолжал пустую болтовню. Наконец, словоохотливая женщина ушла. За это время Артем подтащил к едва выступающей из земли стене чуть не сотню кирпичей, загрузил корыто песком и цементом, перемешал их всухую, принес четыре ведра воды из Гончары, замесил небольшую порцию  раствора. Михаил взялся за мастерок, но раствор в его ведре, конечно, уже загустел.
   - Раствор! - скомандовал Михаил.
Артем чертыхнулся, вывалил застывший раствор в корыто, перемешал со свежим, наполнил ведро, отнес его к рабочему месту Михаила. Хороший у него напарник, мастер на все руки, но уж очень большой любитель поговорить, ни одного прохожего не пропустит. Михаил «лепил» кирпичи, Артем раскладывал их вдоль стены, чтобы мастер  не терял времени при кладке. Он не удержался от сарказма:
   - Сколько тут всего гаражей?
   - Шестьсот шестьдесят три. Нет, с нашими шестьсот семьдесят три.
   - Наши можно не считать, - усмехнулся Артем. – А сколько раз в неделю каждый хозяин ходит в гараж? Ну, в среднем.
   Михаил подумал.
   - Минимум два раза. А что?
- А то. Получается, каждый день мимо нашего гаража проходит примерно 190 человек. Наш гараж стоит очень удобно, все проходят мимо. Туда-сюда, туда-сюда. Это триста восемьдесят человек в день. Ты с каждым вторым раскланиваешься и болтаешь не меньше пяти минут. А то и двадцать. Подсчитай сам потери рабочего времени. Так мы до пенсии не управимся.
   Михаил весело засмеялся. Он нравился Артему, с ним всегда легко, в отличие от большинства знакомых Михаил никогда не употреблял ненормативных выражений, отличался какой-то старомодной вежливостью, за что его прозвали поручиком Яблонским. Артем знал Михаила и раньше, но по-настоящему познакомился с ним после того, как ему выделили место под гараж. Председатель ГСК Булдыгерский показал Артему его место.
   - Вот ваш участок. Длина шесть метров, за эти колышки не заходить.
   - А почему такой широкий? – удивился Артем.
Председатель снисходительно улыбнулся.
   - У вас ведь отец – главный инженер крупного уральского завода?
   Артем невольно поморщился. Он любил и уважал отца, гордился им, но всю жизнь находиться в ореоле известного предка не очень приятно. Он сам должен стать таким же известным, как отец, должен добиться этого своим трудом, упорством и способностями. Не будет же он всю жизнь эксплуатировать авторитет отца.
   - У наших заводов тесные связи, - солидно продолжал председатель. – Вот вам и выделили двойной участок, - как сыну известного руководителя. Так и отвечайте всем, кто будет интересоваться. Тут народ любознательный, обязательно спросят. Но это только формально. А на самом деле здесь два участка. У вас будет сосед, и второй гараж – его. Строить гаражи вы будете вместе. Для общественности – сосед помогает вам строить гараж. Возведете наружные стены. – тогда разделите, чтобы народ не видел и вопросы не задавал.
   Артем почесал затылок. Кажется, предельно ясно. Без махинаций тут даже гараж не построишь. Под прикрытием «блатного» Артема председатель проворачивает свои темные делишки.
   - А кто сосед?
   - Михаил Яблонский. Он сам найдет вас. Главное, никто не должен знать, что один участок – для него.
   В святой банный день Артем блаженствовал после захода в парилку, когда к нему подошел Михаил Яблонский, симпатичный молодой бородатый парень, знакомый ему с первого дня пребывания в Тригорске, с совместного ожидания у двери кабинета товарища Умницина.  Яблонский тоже работал в СКТБ, но в экспериментальной мастерской, и Артем с ним почти не общался. На заводе Михаил Яблонский уже приобрел заметную известность своими золотыми руками, и особенно – как дамский угодник. Поручиком Яблонским его прозвали не только за внешность, но и за подвиги, очень напоминавшие похождения поручика Ржевского.
   Если раньше они знали друг друга шапочно, то сейчас сдружились. Михаил умел делать все, что требовалось на  строительстве, и умел профессионально. Он еще в студенческие годы ухитрился окончить множество полезных курсов, и сейчас имел официальные «корочки» каменщика, сварщика, шофера, токаря и слесаря. Артем охотно уступил ему роль мастера, а сам выполнял тяжелые и трудоемкие подсобные работы. Он сеял песок, носил воду, мешал раствор, сортировал кирпичи, подносил их и раствор Михаилу, копал траншеи под фундамент, выправлял завязанное в узел ржавое железо со свалки под арматуру, пилил его и связывал проволокой. А Михаил строил.
   Сейчас они заканчивали подвал. Михаил размахнулся на необыкновенно широкий подвал с крышей сводом. Для двух гаражей получилось солидное сооружение, прямо как туннель метро. Многочисленные прохожие останавливались, удивлялись, чесали затылки и изрекали мрачные пророчества. Свод такой ширины не выдержит, обязательно рухнет. Хорошо, если рухнет сейчас, а вот что будете делать, если он рухнет через полгода-год? На такую ширину свода никто не решился. Вон в ГСК «Юбилейном»  Силаев выложил свод шириной три метра, - так до сих пор подпирает его и заделывает трещины. А вы хватили лишку, это надо – три с половиной метра! Рухнет, обязательно рухнет. Вот снимете опалубку, и пиши пропало. А уж если тогда не рухнет, то при засыпке грунта – обязательно, не выдержит такой свод метровой толщи грунта.
   Артема эти прогнозы сильно смущали, он никогда ничего не строил. Но Михаил уверял его, что все будет о-кей.
   - Они не правы. Я же клал свод на арматуре, ты сам резал и вязал проволоку. Одного этого достаточно. А мы еще все хвосты арматуры соберем и свяжем с центральной трубой вдоль свода, по его верху. А весь этот металл для третьей страховки зальем раствором один к трем. Такой свод танк выдержит. Просто мужики экономили кирпичи и труд, берегли себя, ленились, короче говоря. Вот у них и трещит. А наш свод будет стоять века.
   Как-то на перекуре Артем сказал:
   - Теоретический вопрос. Что если мы в подвальной перегородке сделаем дверь? Будем ходить друг к другу в гости.
   - Это надо обдумать, - заинтересовался Михаил. – Опять же удобно. Придет ко мне дама, а тут Тамара Ивановна заявится с контролем. Я даму временно эвакуирую в твой подвал, а когда супруга уйдет, дама возвращается ко мне. Здорово!
   Они посмеялись, потом Михаил спросил:
   - Ты Виталия Геннадьевича Ямщикова знаешь?
   - Из четвертого цеха? Зам начальника?
   - Он самый. С ним кошмарный случай вышел два года назад из-за дамы в гараже.
   - Ну-ка?
   - Он тридцать первого декабря пригласил даму сердца в гараж, - встретить Новый год. У него, вообще-то, жена и двое детей, но тут образовалась большая любовь. Дама согласилась. Она из разведенок, но жила в одной квартире с мужем. Виталий Геннадьевич заявил жене, что в новогоднюю ночь дежурит по заводу, та поверила. И вот, под покровом темноты он с дамой обосновался в гараже. До десяти часов все шло прекрасно, шампанское текло рекой, любовь пылала неугасимым факелом. А потом он вспомнил, что жена велела ему принести из гаража всякие там огурчики-помидорчики, грибочки, варенье. Он попросил даму подождать, сам нагрузился банками и побежал домой. Был он уже здорово под шафе и плоховато соображал. Принес припасы, а жена ему по дому задание небольшое дала, потом второе, потом третье. Потом явились гости, начали провожать Старый год. А он и так шампанского хлебнул с дамой порядочно, и после водки его совсем развезло. Он и забыл про даму. Встретил Новый Год в кругу семьи и друзей.
   - А дама!? – ужаснулся Артем. – Она так в гараже и сидела? Кошмар!
   - Очухался Виталий Геннадьевич только к вечеру первого января. Головка бо-бо, денежки тю-тю, он опохмелился и тут вспомнил про даму сердца. Помчался он в гараж, извиняться перед любимой женщиной. Извиняться не пришлось. Дама его так отделала монтировкой, что он еле до дому добрался  и потом две недели на больничном сидел.
   - Так ему и надо! – одобрил Артем энергичную возлюбленную.
   - Мало того, - усмехнулся Михаил. – Дама провела в запертом гараже без малого сутки и без дела не сидела. Она сокрушила все, до чего смогла дотянуться. Только стены и крыша остались. Машину топором изрубила и в лепешку сплющила. Прицеп у него стоял там – в щепки разнесла. Все канистры, банки с маслом – все под топор пошло. Потом добралась до подвала. А Виталий Геннадьевич – мужик хозяйственный, в подвале у него больше сотни всякий банок – склянок: огурчики, помидорчики, грибочки, варенье, капусточка. Там же и картошка в приямке – ведер шестьдесят, морковка, свекла. Дама все стеллажи повалила, все банки с начинкой – вдребезги. На картошке она хорошо поплясала, Свалила туда и морковку и свеклу. И закидала банками с огурчиками-помидорчиками. Хорошо кидала, с размаху. Потом сходила в этот приямок по малому и большому делу. За сутки – несколько раз сходила, судя по всему. И сверху залила все маслом и бензином. В общем, Виталий Геннадьевич до лета разгребал в гараже последствия своей забывчивости. И до сих пор ходит пешком: вторую машину не так просто получить.
   - Молодец дама! – восхитился Артем. – Это ж надо: Новый Год в запертом гараже, одна! Она же там замерзнуть могла.
   - Да нет, - флегматично заметил Михаил. – Виталий Геннадьевич там обогреватель включил, когда они развлекались. Счастье, что она пожар не устроила, а то сгорела бы за милую душу.
    - Нет, - твердо заявил Артем. – Перегородку между подвалами будем делать глухую. Никаких дверей. А то еще и мой гараж разнесет кто-нибудь.
   Они снова принялись за работу. Поначалу им приходилось трудно со стройматериалами. В магазинах ассортимент ограниченный, к тому же оба испытывали недостаток в деньгах. Но Михаил быстро нашел выход и однажды повел Артема на недалекую заводскую свалку. К удивлению Артема, который относился к свалкам полупренебрежительно - полубрезгливо, на этой свалке они нашли практически все, что требовалось. На арматуру пошла цельная бухта новенькой, в заводской смазке толстой проволоки, которую они вдвоем еле-еле дотащили до стройки, дотащили с большим надрывом и частыми остановками. Этой бухты могло с избытком хватить на все их нужды и даже на армирование стен, если бы в этом возникла нужда.
   А в пределах досягаемости они обнаружили еще пару таких же замечательных свалок. Обычные советские городские свалки оказались настоящей сокровищницей. Старые доски на опалубку, ржавый, перекрученный прокат на силовую арматуру, солидные остатки рулонов рубероида и пергамина, всевозможные ящики, стойки, банки, бочки, металлические барабаны, трубы любых диаметров и длины, корыто для раствора, приличные куски жести, лишь слегка тронутые ржавчиной. Все это они старательно стаскивали на свою стройку века.
   Артем подхватил идею Михаила о тройной страховке свода и развил эту богатую идею. Он подобрал на свалке трубчатые стойки для строительных лесов, соединил на восемь метров – на всю длину двойного «метро». Три таких длинных трубы он уложил на вершину свода и опутал весь свод снаружи густой сетью туго натянутой проволоки. Михаил поднимал стены подвала «на ноль», а Артем без отрыва от подсобных работ намешал 12 корыт жирного раствора и залил весь свод вместе с арматурой толстым слоем крепкого цемента. Теперь подвал мог выдержать любую нагрузку, даже прямое попадание небольшой авиабомбы.
   Пока они возились с подвалом в глубоком котловане, их никто не отвлекал, и Михаил работал на удивление быстро, по-стахановски. Артем едва успевал обеспечивать его кирпичами и раствором. Но когда они вышли «на ноль», на уровень дороги и приступили к кладке стен, работы резко замедлились из-за необыкновенной общительности Михаила и его любезности со всеми проходящими мимо дамами. У Артема не хватало терпения, и он постоянно оттаскивал напарника от очередного собеседника. Но все же компаньоны работали дружно и довольно быстро.
   Когда стены поднялись на метр выше «нуля», пришла пора заняться полом. Бесчисленные доброжелатели порядочно запугали их возможностью обрушения свода, и хотя компаньоны уверяли друг друга в его надежность, но сомнения оставались. Вот будет веселья, если свод рухнет, когда они накроют его метровым слоем грунта!  Как нарочно, в это дни в "Юбилейном" лопнул еще один свод, хотя по ширине он заметно уступал их «метро». Они сходили посмотреть аварию, и хотя нашли много недостатков в конструкции злополучного подвала, но обратно шли в глубокой задумчивости. Что, если свод выдержит тяжесть грунта, но рухнет от веса толстой цементной стяжки? А ведь сверху еще будет постоянно стоять автомобиль, - даже самые легкие «Жигули» весят все-таки тонну.
   Они стояли над своим уникальным сводом и мучительно размышляли. Михаил в аккуратном комбинезоне, в кирзовых сапогах какого-то особого покроя, с брезентовой фуражкой цвета хаки,  с короткой густой бородой, с гусарскими усами и в самом деле напоминал молодого поручика старой русской армии, недаром ни одна дама не могла спокойно пройти мимо их стройки. Артем покосился на свое обмундирование и вздохнул. Он из экономии трудился в старых штанах, самостоятельно заплатанных на коленках и на заду, в старой рубашке, на которой не хватало половины пуговиц, в растоптанных зимних ботинках. Он не хотел тратить на эту ерунду деньги, Наденька лучше ими распорядится, у них в маленькой семье спрос на деньги превышал предложение. А чтобы не вызывать разговоров и не травмировать чуткую душу жены, он приходил на стройку в более-менее приличном виде и переодевался в тряпье в гараже Рауфа Баширова, где они хранили свои инструменты и мешки с цементом.
   - Надо разгружать  свод, - задумчиво изрек Михаил
   - Надо, - убежденно согласился Артем. – Нужны какие-то балки. Лучше продольные, чтобы машина стояла на балках, а не давила на свод.
   - Шесть метров в чистоте – это шесть с половиной общей длины, - элегантно почесал ухо Михаил. – Таких не достать. Разве что железобетон? Мы их уложим концами на стены, они лягут поперек свода и разгрузят его.
    - Жэбэ не осилить, - уныло проговорил Артем. – Где их взять? На ЖБК не продают частникам. Раньше хоть брак отпускали, а сейчас у них все дерьмо идет в дело, на стройку. Ну, может, ты достанешь, как гигант советской дипломатии. Нужен «камаз» – вывозить, нужен кран – грузить там,  разгружать и укладывать тут. Это же с ума сойдешь. Где деньги, Зин?
   - Деньги есть, только как их взять? - с усмешкой произнес  Михаил известный афоризм Остапа Бендера.
   Так, ничего не решив, они принялись за кладку. Через несколько дней, когда компаньоны после работы встретились на стройке, Михаил с энтузиазмом заявил:
   - Нашел!
   - Ну и где? – без особой радости поинтересовался Артем. Он сразу понял, что речь идет о балках – эта забота неотвязно стояла перед ними.
   - Само то! Двутавры, трехсотка. Семь метров. Семь штук.
   - Где!?
   - На свалке у пакгауза.
   - Это не совсем на свалке, а у ограды?- с разочарованием уточнил Артем. – Они давно там валяются. Так это же привез Саркисов для своего гаража.
   Саркисов работал замдиректора по общим вопросам на заводе,  и хищение его имущества грозило немалыми печальными последствиями. Однако Михаил пылал оптимизмом.
   - Гараж он уже построил. Двутавры фактически ничьи. Это раз. Во-вторых, я сам помогал ему грузить их на заводе. Он вывез их бесплатно, без всяких бумаг. Сам понимаешь – зам, да еще по общим вопросам. А в третьих, - если они вдруг пропадут, он еще украдет сколько ему надо. Так что мы имеем моральное право.
   Такие серьезные аргументы убедили Артема. В ту же ночь под покровом темноты они пробрались к свалке у пакгауза. Двутавры оказались невероятно тяжелыми. Кряхтя, с частыми остановками и с долгими перекурами они перетащили двутавры к стройке, уложили их в углубление между сводом и задней стеной. Оставлять краденое имущество на виду никак нельзя, класть такую тяжесть на свежий свод они побоялись. Транспортировка каждого двутавра на полкилометра и его укладка занимала в среднем по сорок минут. Титаническую работу они закончили уже в зарождающемся рассвете. Полностью обессиленные и измотанные, они курили на обрезках досок. Счастье от такого ценного приобретения немного омрачало то, что двутавры оказались длиной не семь, а шесть метров.
   - Теоретический вопрос, - задумчиво говорил Михаил. – Наверно, придется делать приступки у стен, а балки класть уже на них. Продолбим дырки в стенах, вставим туда арматуру и прилепим приступки. Лишний расход кирпича, но куда деваться?
   - А если заливные, из раствора? Цемент дешевле кирпича, песок бесплатный, и быстрее. Тут всего-то корыт шесть полных уйдет. Это я запросто. Щебенки бы еще  побольше, да где ее взять? Какую высоту делать у опор?
   - С арматурой хватит полметра. Будут держать века.
Уже рассвело, а они все сидели и курили. Подняться, идти домой спать – не было сил. Ноги все еще дрожали от напряжения, натертые неимоверной тяжестью железа плечи горели огнем, поясницы у обоих ныли. Наконец, Михаил отбросил окурок.
   - Ну что, тронулись? Как раз времени – принять душ и на любимый завод.
   - Слава Богу, сегодня уже пятница. Как-нибудь промучаемся до звонка, - с тяжелым вздохом отозвался Артем. – Но работник из меня сегодня, прямо скажем, никакой. Ты как хочешь, а завтра я сплю до десяти.
   В субботу Михаил принялся размечать места для опор, а Артем долбил отверстия в кирпичных стенах под арматуру. В разгар этого увлекательного занятия с дороги послышался солидный, полный достоинства голос.
   - Доброе утро, молодые люди.
За невысокой стенкой стоял сам председатель ГСК Булдыгерский. Он переводил взгляд с краденых двутавров на похитителей и обратно. Взгляд излучал укоризну. Компаньонов охватило нехорошее предчувствие. Они поприветствовали уважаемого человека и молча ждали развития событий.
   - Эти балки вы взяли у пакгауза?
   - Да, - отпираться было бесполезно.
   - А Саркисов с ног сбился: куда делись его балки? Хорошо, добрые люди подсказали. Вы почему их взяли, вы же знали, что они Саркисова?
   - Нет! – прозвучал твердый ответ дуэтом.
   - Мы всех спрашивали, все говорили – ничьи. Вот мы и взяли, - с ангельским выражением лица добавил Михаил.
   Булдыгерский укоризненно посопел, видимо, он собирался с мыслями. Потом он отверз уста.
   - Нехорошо, молодые люди. Пора знать, что каждая вещь имеет своего хозяина.
- Мы не знали, Борис Михайлович! – замотал головой Артем.
   - Честное благородное! – с гвардейскими переливами в голосе Михаил светски приложил руку к сердцу.
   - Надо отнести их на место, - смилостивился председатель ГСК. – И скажите всем, что они – Саркисова.
   Он солидно удалился, хозяйским глазом окидывая свои кооперативные владения. Бывают такие люди, весь вид которых излучает достоинство. Кажется, что и на унитазе они не помнят себя от гордости. Невольные преступники смотрели на эту непогрешимую спину и кипели от негодования.
   - Спрятать, и дело с концом, - предложил Михаил.
   - Не выход, - покачал головой Артем. - От народа ничего не утаишь. Народ видит все. Донесут, мерзавцы. Да и этот не отвяжется. Так что, собирай бригаду, будем таскать взад. Народу сегодня тут много, пусть все видят, что мы вернули награбленное армянское имущество.
   Михаил посмотрел на него мрачным, продолжительным взглядом, который становился все более глубокомысленным. Потом лицо его просветлело.
   - Ясно, - задумчиво проговорил он. – А ты иди в магазин. Три бутылки и закусь.
   Когда Артем вернулся к гаражам, там кипела работа. Общительный Михаил собрал больше десяти человек. Мужики по шесть человек вскидывали тяжелые двутавры на крепкие плечи и быстро направлялись к пакгаузу. Оттуда возвращались налегке и пускались в новый рейс. Михаил порывался таскать тяжести, Артем незаметно остановил его порыв. После шестого двутавра двое грузчиков вышли из строя по причине радикулита, но это уже не повлияло на результат. Пострадавших оставили «накрывать стол», а десять мужиков вместе с Артемом и Михаилом облепили последний двутавр и как пушинку рысью потащили его на прежнее место.
Когда мужики  снимали усталость сорокаградусным магарычом, Артем подмигнул Михаилу и громко сказал.
   - Обидно, мужики. Если бы мы знали, что балки Саркисовские. А то спросили у Булдыгерского, он говорит, берите, они ничьи. А потом ему Саркисов начистил нюх, он на нас накинулся. А ведь сам разрешил.
   - Так он всегда такой,- отозвался один из помощников.
   - Саркисов мастер клизмы ставить, - добавил другой.
   - Это же Булдыгерский, - снисходительно пояснил третий.
   - А как он расширялся? – с воодушевлением подхватил четвертый. – Он жил в двушке, ему дали трехкомнатную, а двушку – Коноваленко. Так Булдыгерский потребовал с Коноваленко тысячу за кафель в ванной и на кухне. Мол, кафеля не положено, я сам делал ремонт, потратился на кафель. Коноваленко отказался. Так Булдыгерский взял молоток и каждую кафелину аккуратно тюкнул молоточком. Ни себе, ни людям. Потом Коноваленко месяц отдирал осколки.
   - Ну, скобарь! Жмот хренов.
   - Он и тут дорогу сделал с выгодой. Собрал с нас деньги на бетонные плиты, а купил по дешевке бракованные монолитные стены от санузлов. Дорога-то вся в ямах, - где были проемы для дверей и окошка. Народ пошумел, а ведь не докажешь. Так и мучаемся на этих ямах, калечим подвеску.
   Михаил подхватил версию Артема.
   - Сегодня Булдыгерский сам извинялся. Мол, не знал, не ведал. А мы тут надрывайся.
   - Заворовался мужик, - продолжал любимую тему завеселевший помощник.
   - И Саркисов хорош, - подхватил следующий. – Сколько он вынес и вывез всего с завода – страшно подумать. Его так и зовут: выносливый мужик. Ходит по цехам, что ни увидит – все выносит.
   - Балки ему жалко, - разобиделся еще один помощник.-  А мы таскай такую тяжесть туда-сюда. Мог бы и сам отсюда вывезти. Ему же это как два пальца намочить. Да он еще наворует.
   Бригада разошлась с единым мнением, что Саркисова давно пора гнать поганой метлой, да только вот жаль, он хорошо прогибается перед Богатыревым, и тот его в обиду не даст. А Булдыгерский – хам и мелкий ворюга, но председателем больше никто не соглашается, так что, придется терпеть Булдыгерского и впредь. Когда незадачливые воришки остались одни, Михаил шумно выдохнул:
   - А жаль.
   - Жалко до слез, - согласился Артем.
   - Такие двутавры. И приступки мы разметили. Где теперь искать балки? Придется заливные делать. Арматуры уйдет – жуть. И цемента мешков десять.
   - Утро вечера мудренее, - загадочно промолвил Артем.
   - Не понял, - встрепенулся Михаил, полный надежды.
   - Главное мы сделали. Двутавры вернули Саркисову. Нас народ пожалел. Свидетелей – сто человек. Общественное мнение за нас.
   - Ну и что? – снова огорчился Михаил. – Из общественного мнения балки не сделаешь.
   - Поймешь со временем. Давай, лепи кирпичи,  а я начну опоры. На задней стене есть уступ, так что съэкономим, буду лить только передние опоры.
   - Так балок нет!
   - Будут.
Вечером к ним снова подошел Булдыгеровский. Даже не подошел,а пришествовал исполненный солидности председатель ГСК.
   - Ну, мне уже доложили. Я проверил, профиля на месте. А вы больше так не делайте, молодые люди.
   - Да мы же спрашивали всех! Мы же не знали, - светски извивался Михаил.
   - Да чтоб мы еще что-нибудь сделали без вашего ведома? Никогда такого позора не было, - сокрушался Артем.
   - Чужую собственность надо уважать. – глубокомысленно изрек председатель ГСК. – Если все начнут брать чужое, - это куда годится? Ну, ладно, будем считать неприятный инцидент исчерпанным. Саркисову я доложил, что двутавры на месте. Ваших фамилий не называл, цените это.
   Председатель неторопливо удалился. Михаил чертыхнулся.
   - Как щенки влипли! Я чуть грыжу не нажил, и все впустую. Да еще этот мораль читает.
   - Никакое злодеяние не остается безнаказанным. Высшая справедливость всегда    торжествует, - загадочно отозвался Артем, загоняя кувалдой толстый железный штырь в стену. – И Саркисов, и председатель свое получат. Бог – он все видит.
   - Уголовный кодекс надо чтить, - Михаил обожал цитировать О. Бендора.
   - Безусловно. Но если вор украдет у вора краденую дубинку – это не подпадает под статью.
   Они продолжали трудиться уже целый месяц. Передняя стена поднялась на два метра от «нуля», остальные еще выше. Артем в перерывах между своими подсобными работами залил все семь опор под отсутствующие балки. Бетон уже хорошо схватился. Михаил уверял, что 75% прочности бетон набирает в первые двое суток, а остальные 25% - за всю оставшуюся жизнь, постепенно замедляя темп. И вот однажды вечером в пятницу, когда Михаил собирался переодеваться,  Артем остановил его.
   - Есть мнение, что нам надо сюда вернуться через пару часов, когда народ разойдется.
   - Зачем? Опять таскать что-нибудь чужое?
   - Тихо. Готовься к трудовому подвигу. Надо восстанавливать социальную справедливость. Двутавры еще на месте, я проверял.
   - Ну, ты даешь! – засиял Михаил.- А я все не врубался в твои намеки. Я найду пару надежных ребят. Вдвоем точно животы положим.
   - Никаких ребят! Только мы с тобой. Ничего, дотащим. Своя ноша спину не тянет. Встречаемся тут в полночь. Трудовой люд уже спать уляжется.  Я жить не могу, когда думаю о Саркисове. В конце концов он бы мог отсюда сам увезти свое добро, что ему стоит пригнать «камаз» с краном, а мы тут надрывались. И не надо было выставлять нас на посмешище. Я спокойно буду спать, только когда двутавры станут нашими
   На этот раз они управились с тяжеленным металлом быстрее, их подгоняло чувство оскорбленной чести и опасение утечки информации. Их воодушевляло справедливое негодование на Саркисова, который украл эти двутавры на родном заводе, на председателя ГСК, который заставил их, инженеров, таскать эту неподъемную тяжесть туда-сюда, как папа Карло.
   - Мы – мелкие жулики, - усмехнулся Михаил на очередном перекуре. –Воруем втихаря.
   - Нет, - твердо заявил Артем. – Мы экспроприаторы, грабим награбленное. Саркисову можно, а мы чем хуже?
   - Да уж. Он все равно еще украдет, если ему надо. А у нас выхода нет. Не зря же мы надрывались тогда целый день. Но уж Булдыгерскому он начистит нюх!
   - Пусть они теперь выясняют отношения. Дай Бог им здоровья.
   Артем не любил председателя не только за этот унизительный каторжный труд с двутаврами. Он до сих пор испытывал нечто вроде жгучего стыда за то снисходительное «уважение» которое Булдыгерский проявил к его отцу и за то, что он использовал авторитет отца, чтобы решить свой темный вопрос с двойным гаражом. И хотя он не имел ничего против такого соседа, как Михаил, - наоборот, что бы он делал без такого мастера на все руки, - но неприятное чувство оставалось. А Михаил как-то признался ему, что за это не совсем законное место Булдыгерский содрал с него целую тысячу рублей.
   Они уложили двутавры в глубокую нишу между задней стеной и сводом подвала. Общий вес этого железа выходил никак не меньше тонны, поэтому каждый двутавр они укладывали очень осторожно, чтобы, упаси Бог, не услышать зловещий треск рухнувшего свода. Если свод не выдержит – все пропало. Само по себе обрушение свода – если не трагедия, то крупная неприятность, а тут еще обязательно выплывет на суд общественности их воровство. На этот раз им будет грозить не простая укоризна, страшно представить, какой шум поднимут Булдыгерский и Саркисов.
   Они бережно укладывали каждый двутавр и успокаивали друг друга.
   - Армированный свод танк выдержит, - бодрился Михаил.
   - А у нас еще центральная труба с мощной армировкой, слой крепкого раствора! -  поддерживал оптимизм Артем.
   - Не крепкого, а жирного, - солидно поправлял Михаил, как крупный специалист по строительным делам
   Возня в густой темноте гаражной коробки со страшно тяжелым и негабаритным грузом измотала их больше, чем перетаскивание двутавров. Свет они не зажигали по соображениям конспирации. Грунт в коробке они сами многократно перекидывали с места на место, и теперь постоянно спотыкались о кочки. Рядом угрожающе чернели глубокие, на всю длину гаража траншеи под смотровые ямы, края которых то и дело осыпались под ногами. Карабкаться по крутым скатам свода с двутаврами, которые норовили своей тяжестью оторвать руки, - тоже не сахар. Под ноги то и дело в самый неподходящий момент попадались ведра, кирпичи, стойки от помоста, доски, прочий хлам.
   - Я уже все ноги вывихнул, - пожаловался Артем.
   - Есть маленько, - прокряхтел Михаил.
   В тот же миг Михаил налетел на железное корыто, расшиб колено, страшно зашипел от боли и выронил двутавр. От неожиданности Артем тоже выпустил свой конец. Двутавр грузно ухнул прямо на свод. Раздался жуткий гулкий звук удара тяжелого железа о цемент. Компаньоны обмерли от страха. К их несказанному счастью свод выдержал. Не веря себе, они оба дружно перевели дух.
   - Выдержал… - растерянно и одновременно радостно вырвалось у Михаила.
   - Ну, все! - негромко воскликнул Артем. – Теперь можно не бояться. Свод выдержит и танк!
   - Но только в статике, - мудро ограничил его восторг Михаил. - Динамические нагрузки желательно не повторять.
   - Да уж…
К трем часам ночи они уложили последний двутавр и объявили длинный перекур.
   - Садись, тут доска, - пригласил Михаил.
- Нет уж, я лучше полежу, - прокряхтел Артем.
   Он наощупь постелил доски и улегся на них. Поясница у него страшно заныла от  долгой и непосильной нагрузки, он даже не удержал стона.
   - Черт побери, теперь радикулит гарантирован.
- Травматический, - доброжелательно уточнил Михаил. – Есть радикулит простудный, а у тебя будет травматический.
   - Ну, спасибо!
   - Тихо! – вдруг прошипел Михаил. Они прислушались. На дороге у самого гаража раздались неровные шаги и голоса, они приближались.
   - Прошин с напарником, - определил Михаил.
   - Вот те на, - так же тихонько отозвался Артем. -  Черт их носит. А если бы мы наткнулись на них с двутаврами? Вот неутомимые труженики, не спится им. Какого черта им надо тут в четвертом часу? Честные люди давно спят.
   - Прошин здорово поддает, - усмехнулся Михаил. – Наверно, с вечера приняли лишку, теперь проспались и топают домой.
   Неровные шаги и нетрезвые голоса затихли вдали.
   - Ну что, - со вздохом сказал Михаил. – Как ни печально, но – по лопатам!
Небо уже светлело, и они начали забрасывать глиной свою неправедную добычу, трижды краденые двутавры.
   - Нет худа без добра, - негромко заявил Михаил. – Заодно подготовим место для лестниц в подвал.
   Уже заметно рассвело, когда они решили, что можно закругляться. Теперь самый придирчивый взгляд не смог бы обнаружить ничего подозрительного. Двутавры надежно закрывал толстый слой грунта. Любой поймет, что строители начали засыпать свод, как это и положено.
   - Вытаскивать их взад придется тяжеленько, - посетовал Михаил.
Всю следующую неделю они по вечерам интенсивно вели кладку стен. На грунт, покрывавший двутавры, они поставили корыто для раствора. Артем таскал кирпичи, месил раствор и основательно утоптал сырую глину на всем своде. К субботе три стены, кроме передней, поднялись значительно выше человеческого роста, и компаньонам предстояли новые задачи: ворота и крыша. В субботу утром они переодевались в рабочую одежду и обсуждали эти «теоретические» вопросы, как вдруг в проеме для будущих ворот возникла солидная и полная достоинства фигура председателя ГСК.
   - Можно, молодые люди? Доброе утро.
   - Здравствуйте! Входите, Борис Михайлович, - любезно пригласил Михаил, торопливо застегивая ширинку комбинезона.
   Председатель вошел, обстоятельно осмотрел стройку, одобрительно покивал головой, прошелся по просторной кирпичной коробке двойного гаража.
   - Работа кипит! У вас быстро движется дело.
   - Трудимся, как пчелки, не покладаем рук,- отозвался Михаил.
   Артем из вежливости по отношению к начальству прекратил шуровать лопатой в корыте, но молчал. Ему совершенно не хотелось общаться с этим неприятным типом, и он полностью предоставил инициативу в диалоге с председателем Михаилу. Внутренний голос подсказывал ему, что визит председателя связан со злополучными двутаврами, которые Саркисов украл на заводе, и которые они дважды украли у Саркисова. Если Михаилу придется туго, он вмешается, но пока нет нужды лебезить перед Булдыгерским.
   А председатель вроде бы небрежно, но зорко оглядывал их хозяйство, останавливал взгляд на каждой детали строительного хаоса. На его обычно бесстрастно-высокомерном лице мелькнуло почти неуловимое выражение недовольства. У Артема отлегло от сердца. Нет, не напрасно они в ту великую ночь чуть не легли костьми от непосильного труда. Заветные двутавры спрятаны великолепно, и их не найдет даже милицейская овчарка.
   - Вдоль смотровой ямы обычно кладут балки, чтобы машина не давила на свод, - доброжелательно заметил председатель. -  Балки разгружают свод, да и края ямы не обрушатся.
   Ага, - с ликующим злорадством подумал Артем. – Нашел дураков. Мы сейчас так и скажем, что мы, мол, для этой цели украли Саркисовские двутавры и закопали их около задней стены! Мы ведь полные идиоты для этого надутого индюка.
   - Балки бы здорово, - с неподражаемо искренним огорчением ответствовал Михаил. – Да где их взять? Мы решили заливные делать. Трудоемко, но куда деваться. Вон уже опоры под них залили. Поставим опалубку и будем заливать. Страшно, сколько работы. Одного цемента  мешков десят уйдет, арматуры с кубометр. Арматура у нас со свалки, ее прямить надо,  работенка еще та.
Булдыгерский вздохнул с явным разочарованием.
   - У Саркисова опять пропали швеллера, - с печалью сообщил он. – Вы, случайно не видали что-нибудь?
   - Нет, Борис Михайлович, - с ангельской чистотой во взоре сокрушенно вздохнул Михаил.    -  Насчет швеллеров мы не в курсе, честное слово. Мы тогда опозорились на весь свет,  с тех пор никаких швеллеров не видали, да и век бы их не видеть. Мы тогда натаскались с железом, до сих пор у обоих поясницы не отходят, наверно, теперь на всю жизнь подхватили радикулит. Теперь ничего тяжелого не можем поднимать. Травматический радикулит.
Председатель мужественно справился с разочарованием от рухнувшей надежды найти похитителей имущества замдиректора.
   - Жаль, - солидно сказал он. – Саркисов очень недоволен. Если вы что-то узнаете…
   - Какой разговор!? Сразу сообщим! Да чтоб они провалились! – горячо клялся Михаил. – Нам не достались, так мы этих гадов…!
   - Ну, желаю успеха, молодые люди.
   Их уважения к высокому начальству компаньоны  проводили председателя до дороги. Когда его монументальная фигура скрылась за поворотом. Михаил в полном восторге сорвал свою элегантную полевую офицерскую фуражку и с размаха, от души шмякнул ее на пыльную дорогу. Они вернулись в гараж, и Артем принялся скакать от радости.
   - Не воруй, Саркисов! Ишь, замдиректора.  Так вам всем и надо!
Михаил одобрительно поглаживал роскошную темно-каштановую бороду.
   - Честное благородное слово, мы никаких швеллеров и в глаза не видали, верно? Какие швеллера!? Это же всего-навсего двутавры.

                Командировка в Ригу

   Напольные часы в директорском кабинете издали мелодичный звон. Матвеев автоматически посмотрел на свои ручные. Пятнадцать минут шестого. Совещание шло больше двух часов, а толку пока ни на грош. Заказчик забраковал большую партию продукции из-за низких показателей надежности при приемо-сдаточных испытаниях. Причина понятна: недостаточная чистота германия, основного материала для этих систем. Германий поставлял Уральский завод редких металлов.  Горбачевские реформы развалили дисциплину во всей стране. Надежнейший завод поставил откровенный брак и отмахнулся от рекламации тригорцев.  Других поставщиков чистого германия в СССР не имелось.
   Никаких рычагов воздействия на бракоделов больше не существовало. Бывшее могучее министерство радиоэлектронной промышленности ликвидировано, превращено в небольшой департамент при Госкомитете оборонной промышленности, который еще не разобрался в своих функциях. В этом Комитете Горбачев спрессовал девять бывших союзных министерств, знаменитую «девятку» ВПК. Министерские чиновники пока только выдергивали друг из-под друга руководящие кресла и расхватывали портфели. В этой демократической неразберихе сотни предприятий остались без привычного руководства. Своих же прав предприятия пока не имели, несмотря на оптимистическую болтовню «Михаила Меченого».
   - Давайте, Сергей Иваныч, разберитесь с германием. – хмуро сказал Богатырев.
Матвеев пожал плечами.
   - Своими силами я не справлюсь. Народ разбегается по кооперативам, лучшие специалисты уже ушли. Да и оборудование в СКТБ давно устарело для таких работ. Единственный выход – подключать контрагентов, серьезную науку.
   - Какая наука? Мартышкин же сказал: головной институт ушел в кусты, они там акции делят, директора выбирают. – Богатырев помолчал, нахмурился еще больше и раздраженно добавил: - Это надо, дожили, директоров выбираем! Открытым голосованием трудового коллектива! Прямо по Ленину: каждая кухарка может управлять государством. Ну-ну…
   - Есть три варианта, - спокойно продолжал Матвеев. Его самого страшно раздражала вся эта дурацкая затея с демократизацией в стране, сверху донизу пронизанного бюрократией, но работать-то надо. -   Во-первых, Институт физики Академии наук. Но, по-моему, это ненадежно. Академики наверняка отфутболят нас. По тем же причинам.
   - Отфутболят, - вмешался Мартышкин. – Я связывался с Ямбпольским, это зам по науке у них, у них сейчас бардак в Академии. Каждый тянет одеяло на себя.
   - Разорвут на клочки, - пробурчал Богатырев. – И все мы без штанов останемся с этими реформами.
   - Второй вариант, - продолжал Матвеев. – Институт Физики в Ташкенте. Ребята там не такие избалованные, да и реформы туда, дай Бог, еще не докатились. Если возьмутся, то сумеют очистить германий. И третий вариант. В Латвийском университете есть отличные специалисты по полупроводникам. На них я больше всего надеюсь. ВУЗам всегда нужны деньги. Вдобавок у них рядом ВЭФ, радиозавод имени Попова, пара «ящиков» нашего профиля. Я свяжусь и с Ташкентом, и с Ригой, съезжу туда. Если возьмутся, то тысяч за тридцать через полгода очистят.
   Что нравилось Матвееву в Богатыреве – это быстрота в приеме решения, хотя внешне директор выглядел как неповоротливый, полусонный деревенский увалень. Сейчас главный инженер Воронов и его зам по новой технике Грохотов заартачились, - в пику чужаку Матвееву. К ним присоединился начальник ОТК Холодов. Но Матвеева неожиданно поддержал начальник БРИЗа Мартышкин, - этот всегда стремился проявить свою прогрессивность, а заодно примазаться к любому чужому успеху.
   -Полгода! – горячился Холодов. – А мне как прикажете партию сдавать?
   - Проводите повторные испытания, - посоветовал ему Матвеев.
   - И опять получим выскоки? Что тогда?
   - Предъявлять снова и снова. С них тоже ведь спрашивают.
В дебатыы снова вмешался главный инженер.
   - Александр Николаевич, – Надо привлечь СКТБ. Пусть оторвут задницы от стульев, идут в цех и исправляют брак. Хватит им чаи гонять.
- За качеством германия должен следить СКТБ, - подхватил Грохотовов. - Проморгали, пусть пашут. И не полгода, а за неделю!
   Директор молча слушал, помаргивал маленькими поросячьими глазками. Потом решительно выпрямился в кресле.
   - Пошумели и хватит. Сергей Иваныч прав. Ты, Холодов, завтра снова предъявляй партию заказчику. Я поговорю с Пятницким. А вы, Сергей Иваныч, побыстрее решайте со своей наукой. Полгода, конечно, много, но науку быстрее не раскачаешь. В Латвии становится неспокойно.
    Матвеев в своем кабинете вытащил из стола старые записные книжки с «паролями и явками». Он хранил эти книжки с давних пор, когда еще зеленым молодым специалистом заводил первые свои научные связи. Однажды он в командировке забыл свою книжку в случайной телефонной будке в чужом городе, и на всю жизнь запомнил, какой тяжелой для него оказалась эта потеря. Сейчас он быстро перелистал их, нашел телефоны института физики в Ташкенте, набрал номер старинного знакомца Вахидова. К счастью, за несколько лет в Ташкенте номера телефонов не изменились. Однако вместо солидного мужского голоса со среднеазиатским акцентом ему ответила женщина. Оказывается, его бывший знакомый за это время сделал карьеру, из заведующего лабораторией превратился в заместителя директора института и обзавелся секретаршей. Та соединила его со своим шефом.
   -Добрый день, Шавкат Ахадович. Вас беспокоит Матвеев Сергей Иванович. Помните наше тесное содружество по селену и германию?
   - Сергей Иванович! Как же, как же, дорогой коллега! Рад приветствовать, дорогой! Салям алекум!
    - Алейкум ассалям, - засмеялся Матвеев. Старый приятель верен себе.  Если бы он согласился помочь Тригорску! – Поздравляю с заслуженным повышением. Очень рад за вас. О титулах и званиях даже не спрашиваю. Наверно, на одной странице не умещаются? Как говорят, награда нашла героя?
   Вахидов довольно рассмеялся. Матвеев нарочно взял уважительо- приятельский тон. Восток – дело тонкое, лишняя похвала кашу не испортит, но - никакой робости! Надо говорить на равных, пусть с китайскими церемониями. Да он и в самом деле обрадовался служебному росту хорошего человека, что в советской науке случалось лишь в виде исключения. Обычно карьеру делали ловкачи, родственники влиятельных лиц или настырные подхалимы.
   - Надеюсь, у вас все благополучно? – продолжал он.
   - Нормально, дорогой! А как ваши дела, Сергей Иванович?
   - У меня тоже изменения, хотя не такие блестящие, как у вас. Я из солнечной Сибири перебрался в пасмурное Подмосковье. Тригорский завод полупроводников. Слышали, наверное?
   - Поздравляю! – Судя по голосу, Вахидов тоже искренне радовался. – Подмосковье – это не Сибирь. Подмосковье – это Москва. Даже лучше, нет суматохи, воздух чистый.
   - Спасибо, Шавкат Ахадович. Да, Подмосковье – это не Сибирь. Правда по службе получилась ротация по горизонтали. Я теперь начальник СКТБ.
   После обмена любезностями перешли к делу. Вахидов внимательно выслушал Матвеева.
   - Понимаю, – протянул он.- Все та же задача. Завод потерял технологию. Нарушена идеальная кристаллическая решетка с регулярным распределением дефектов. Увы, Сергей Иваныч. Я ведь сейчас, понимаете, больше по организационной части.  Администрирую. Свою лабораторию я отдал любимому ученику, - помните Ходжаева? Он не оправдал. Развалил коллектив, а сам увлекся политикой, митингует за суверенитет. Сейчас просто некому заниматься. Рад бы помочь, самому интересно, но – не могу. Да и дела у нас в Академии сейчас не слишком блестящи. Не хочу критиковать, но нашим большим руководителям сейчас не до науки.
   После отказа Вахидова оставался последний вариант – Рига. Старый знакомец из ЛатГУ Тиликс оказался, к счастью, на своем посту завкафедрой. После короткого телефонного разговора он согласился помочь Матвееву.
   Через неделю Матвеев с техническим заданием и проектом договора  договора с ЛатГУ в портфеле приземлился в рижском аэропорту. Его встретили профессор Тиликс и молодой доцент Дзелме. Они сотрудничали много лет и сейчас встретились как добрые знакомые. Рижане отвезли Матвеева в гостиницу, поселили в двухместный номер, и все вместе поехали в университет.
   Матвееву нравилась Рига, этот редкий для нашей страны старинный европейский город. Сейчас Тиликс специально повез гостя через центр, чтобы показать Старую Ригу, сохранившийся уголок средневековья. Матвеев с удовольствием  рассматривал строгие, мрачноватые, покрытые вековой копотью здания из тесаного камня. Сейчас многие из них почему-то закрывали строительные леса с непривычной зеленой защитной сеткой.
   - Ремонт? – спросил он.
   - Реставрация, - со скромной гордостью уточнил Тиликс. – Работают финские реставраторы.
Матвеев хотел спросить, почему пригласили финнов, но сообразил, что рижские власти поступили правильно. Сейчас советские строители, даже латыши, по квалификации, по производительности труда наверняка заметно уступают финнам. Отцы города не хотели рисковать. Даже здесь мы начинаем отставать, с горечью подумал он. Тут на однообразном темном фоне старинных зданий вдруг промелькнуло яркое цветное пятно.
   - Что это? - удивился Матвеев.
Тиликс притормозил, сдал назад, виртуозно развернулся на узкой улочке. Матвеев с удивлением увидел небольшое, видимо уже отреставрированное здание, раскрашенное в три «веселеньких» цвета. Такая раскраска нарушала все представления Матвеева об облике средневековых городов, тесных и мрачных. Набор легкомысленных цветов казался нелепым.
   - Почему? – вырвалось у него.
Ему ответил Дзелме, потому что Тиликс сосредоточенно маневрировал на тесном пространстве.
   - Наши архитекторы установили, что старая Рига выглядела именно так. Это создавает эффект пространства и света.
   - Создает! - почему-то резко поправил молодого доцента Тиликс.
   - Соз-да-ет, - послушно и как будто виновато повторил Дзелме.
   В машине наступило молчание, которое показалось Матвееву напряженным. Этот пустяковый эпизод со словом "создавает" почему-то расстроил его. Все-таки латыши националисты, - подумал он.- Даже такие, как Тиликс, считают нас чужаками, а то и оккупантами. Обычно вежливый и исключительно выдержанный Тиликс рассердился на молодого коллегу за то, что он «уронил» латышей в глазах приезжего, проявил безграмотность, опозорил европейски образованную, высококультурную нацию перед «низшим» русским. Иначе ничем не объяснить эту совершенно неожиданную резкость обходительного и деликатного латышского профессора.
   В университете они расположились в маленьком кабинете Тиликса,  и пошел разговор о делах, но Матвеева долго не оставляло возникшее впечатление какого-то отчуждения его давних коллег и будущих контрагентов, хотя хозяева ничем не проявляли его. Наоборот, профессор Тиликс и три молодых доцента кафедры, которые участвовали в разговоре, вели себя с обычной рижской корректностью и предупредительностью. Молодая симпатичная доцент Романова принесла ароматный и редкий в то время растворимый кофе, шоколадные конфеты в красивой коробке, сияли дружелюбные улыбки. Постепенно Матвеев оттаял. В конце концов, подумал он, все это могло мне показаться, и резкость Тиликса вызвана простой случайностью из-за напряженной дорожной обстановки.
   Переговоры затянулись на несколько дней, но Матвеева вполне устраивала возможность подольше побыть в Риге. По вечерам хозяева водили его на небольшие экскурсии по Риге. В этих неторопливых дружеских прогулках роль гидов брали на себя Дзелме и Романова, - это она в первый день принесла кофе высоким договаривающимся сторонам.
   На второй вечер Дзелме и Романова повели гостя в Домский собор на знаменитый органный концерт. Матвеев с удовольствием слушал непривычную «европейскую» музыку и млел от удовольствия. Он заметил, что на низких нотах орган почему-то хрипел, и этот оглушительный хрип резал уши. Он шепотом спросил Дзелме, в чем дело. Юрис Робертович тоже шопотом ответил:
   - Недавно орган ремонтировали. Немцы. С тех пор хрипит. Никто не знает, почему. Некоторые предлагали помогать… ремонтировать, но город боится будет хуже.
   Орган опять перешел на басы, и в огромном зале собора гремел сотрясающий воздух хрип. Матвеев снова зашептал на ухо Дзелме.
   - Это же обычный резонанс. Образование стоячих звуковых волн. Методы борьбы известны. Просверлить несколько отверстий или натянуть внутри трубы серебряные проволочки.
   Сидящая впереди женщина обернулась и сердито что-то сказала по-латышски. Дзелме тихонько ответил ей, тоже по-латышски, потом с недовольным видом застыл на своем месте. Матвееву стало неловко: нашел, где проявлять свою эрудицию, лишний раз продемонстрировал латышам невоспитанность русских.
   После концерта Матвеев и его сопровождающие погуляли по вечерней Риге. Улицы сияли чистотой, тротуары заполняли гуляющие, в основном молодежь, но не слышалось ни криков, ни громкого хохота, ни других резких звуков. Как это отличается от наших городов, - с невольной грустью думал Матвеев.- У нас вечером на улицах толкучка, толпы молодежи сбивают с ног пожилых прохожих, хохот, крики. А уж грязь, - глаза бы не смотрели. Два раза в год труженики проведут субботники, а все остальное время – трава не расти, городским властям наплевать на все, кроме своих руководящих кресел. Да и народ мы странный. Сразу после субботников швыряем на тротуар окурки, обертки,  бутылки, плюем куда попало…
   Романова вдруг обратилась к нему:
   - Сергей Иваныч, мы группой собираемся этим летом в Сибирь, как раз в ваш город. У нас компания байдарочников.
   Ее поддержал Дзелме.
   - Каждое лето мы выезжаем в разные места. Вы не могли бы помочь нам с жильем? Всего одна ночь туда и одна ночь обратно.
   Матвеев не мог отказать гостеприимным рижанам.
   - Сколько вас человек?
   - Пятеро взрослых и трое детей.
   - Конечно, можно. У меня там остался сын. Квартира большая, разместитесь. Я предупрежу его, он не откажет. Завтра же с кафедры позвоню, если они не уехали в отпуск.
   - Вот спасибо! – дуэтом ответили страшно обрадованные рижане.
   - Пока не за что, - усмехнулся Матвеев. Ему стало приятно, что он хоть чем-то сможет отблагодарить своих приветливых хозяев.
   У гостиницы он распрощался со спутниками и зашел в гастроном, - надо что-нибудь купить на ужин. Ему нравились рижские магазины, как и сама Рига. Чистота, сверкающие прилавки, никаких очередей. Разве сравнить с сумасшедшей московской толкучкой, не говоря о замызганных провинциальных магазинах. А о таком ассортименте он давно забыл. Он увидел на витрине зельц, и подошел к продавщице. Та приветливо улыбнулась ему и что-то спросила по-латышски.
   - Простите, - улыбнулся как можно любезнее Матвеев. – Мне, пожалуйста, полкилограмма зельца.
   Приветливое лицо симпатичной женщины в белом халате мгновенно будто окаменело. Она молча отрезала зельц, взвесила его и хмуро проговорила:
   - Девяносто восемь копеек, пожалуйста.
   Матвеев с застывшей по инерции улыбкой протянул ей рубль.
   - Пожалуйста.
   Продавщица с нескрываемой недоброжелательностью положила на прилавок завернутый в бумагу зельц и две копейки сдачи.
   - Спасибо, - все еще улыбаясь, поблагодарил Матвеев.
   Продавщица молча повернулась к ней спиной. Спина выражала явное презрение к русскому покупателю. Матвеев пошел к выходу. Сияющая «европейская» чистота магазина вдруг будто померкла. Как же они ненавидят нас, русских, - подумал он.
   Он собирался вылететь в Москву в пятницу вечером, но возникло неожиданное осложнение в оформлении договора в лице заведующего НИЦ  Крауклиша. Тот с казенной натянутой улыбкой внимательно изучил договорные материалы и обратился к Тиликсу:
   - Екаб Юрисович, у вас есть сложности с договором для ВЭФ, а это – новая работа. Вы идете на риск.
   - Договор с ВЭФ мы выполним в срок. – спокойно ответил Тиликс, - а это интересная для нас работа. Здесь нет никакого риска, а кафедре нужны деньги.
Крауклиш все с той же улыбкой что-то сказал по-латышски. Тиликс явно демонстративно ответил ему по-русски:
   - Вы правы. Но этот договор нам сейчас очень необходим. Вы же знаете, у Дзелме трудности по докторской диссертации. Ему нужно практическое применение, а этот договор – то, что надо. И это – деньги.
   Крауклиш уже без улыбки недовольно сверкнул на него взглядом и сухо сказал:
   - Надо говорить с ректором. Он приедет в понедельник. Без его мнения я не могу поставить визу.
   В коридоре Тиликс дружески тронул Матвеева за рукав.
- Вы это...… не затрудняйте себя. Можете вылетать в Москву. Я подпишу договор и вышлю вам. Их даже может привезти Юрис Робертович, ему надо поехать в Москву.
   Матвеев задумался. Видимо, начальник НИС такой же националист, как и продавщица зельца. Если уехать, шансы на заключение договора резко уменьшатся, а ему рисковать нельзя.
   - Мне надо поговорить с моим директором. Но лучше, если я останусь тут на понедельник. Мало ли что?  Я с удовольствием еще полюбуюсь Ригой. Очень красивый город.
   Тиликс довольно улыбнулся. Матвеев из его кабинета  позвонил в Тригорск. Богатырев поворчал, но согласился продлить командировку, у них все равно другого выхода не оставалось. Тиликс обрадовался, его, видимо, тоже тревожило поведение Круминьша. Он тут же любезно предложил:
   - Вы не желаете провести выходные в санатории? Это рядом, в Балдоне, на автобусе всего полчаса. Я сумею получить вам путевку на выходные дни.
   Так Матвеев в ту же пятницу вечером оказался в Балдоне, в тридцати километрах от Риги. Его посели в двухместный номер. Одно место занимал молодой мужчина, работник ВЭФ. Он оказался из тех разговорчивых, общительных людей, с которыми любой человек чувствует себя как со старинным приятелем.  Он представился как Виктор Николаевич и тут же перешел на ты.
   - ВЭФ тут арендует восемь комнат, мы все по очереди набираемся тут сил на новые трудовые подвиги. Удобно, дешево и сердито. Тебе понравится. Устраивайся, умойся с дороги, скоро ужин, пойдем в столовую, а то один заблудишься.
   После ужина они успели записаться на процедуры. Сосед набрал столько процедур, что Матвеев только усмехался. Сам он попросил токи Бернарда на поясницу, кислородный коктейль и грязи. Сосед удивлялся.
   - Берите больше, пока есть возможность. Это же все бесплатно. А обслуга тут – высший класс. Мужики все хвалят.
   - Мне хватит, - отмахнулся Матвеев. – А то устанешь снимать и надевать штаны.
   - Нет, зря ты массаж не выпросил. Ты видал, - все хватают его. Я всегда беру. Тут одна тонкость есть. Если просто придешь к массажистке, она тебя погладит по спине пару минут и – гуляй дальше. А я прихожу, раздеваюсь, ложусь и кладу на поясницу три рубля. Вот тогда массаж настоящий, все позвонки переберут, все хрящики разгладят.
   Весь этот первый вечер Матвеев слушал соседа. Тот с упоением рассказывал, как он отделывал свою недавно полученную двухкомнатную квартиру улучшенной планировки. Как он выровнял стены, перестелил полы, отшлифовал потолок, украсил радиаторы отопления деревянной резьбой. Матвеев невнимательно слушал соседа, шелестел «Вечерней Ригой», наслаждался покоем. Сосед ему не досаждал, даже хорошо, что он не замолкает. Можно слушать или не слушать, поддакивать, хмыкать, вставлять  социальные междометия, а то и просто молчать. Есть же такие уютные люди. Видишь первый раз, а кажется, что в детстве играли в одном дворе.
   - Стены я выровнял шлифовальным кругом. Понимаешь, сделал насадку для дрели, два пузыря за нее отдал, закрепил шлифкруг и – все стены  по шнурку. Ты же знаешь, какие стены сдают строители. Сплошная волна в трех измерениях. Два месяца скоблил. Пыль, жутко представить. Потом все впадины заштукатурил и опять дрелью. И волна - это еще полдела. Ты думаешь, стены у нас вертикальные? Я когда проверил отвесом – чуть в обморок не упал. На семь сантиметров от вертикали! Представляешь, сколько пришлось стачивать? Семь сантиметров! Хорошо, я отвесом стрельнул «до того». А то бы волну сточил, а потом снова шлифуй по вертикали!
   Утром сосед побежал на свои многочисленные процедуры, а Матвеев выпил кислородный коктейль, позавтракал в столовой и пошел прогуляться и осмотреть окрестности санатория. Он залюбовался оригинальным фонтаном у ворот. В центре небольшой чаши на высокой ножке сидела бронзовая белочка с еловой шишкой в руках. Из шишки бил фонтанчик воды с сильным запахом сероводорода. У фонтанчика сгрудилась группа отдыхающих, и женщина в белом халате говорила им:
   - Сероводородная вода обладает целебными свойствами. Особенно полезна она нам, женщинам. Прием сероводородной воды омолаживает организм, а умывание этой водой омолаживает кожу лица.
   Женщины обступили белочку. Рядом с Матвеевым оказался его говорливый сосед. Он протолкался к фонтанчику, напился из струи, ополоснул лицо и страшно довольный вернулся к Матвееву. Тот тоже напился. Вкус ее соответствовал запаху, но чего не сделаешь здоровья для.
   - Очень омолаживает, – авторитетно заявил сосед.- Женщины по десять раз в день бегают сюда, пьют, умываются, хотят помолодеть.
   Невольные сожители пошли по аллее вокруг санатория. За деревьями мелькали аккуратные деревенские дома. Мимо проехали два девочки на велосипедах, они трещали как сороки и немилосердно растягивали гласные. Матвеев вопросительно посмотрел на соседа. Тот сразу дал комментарии.
   - Их так в школе учат. «Ру-у-у-на Ри-и-ига»,- передразнил он диктора рижского радио. А вообще латыши говорят без этой тянучки. Руна Рига, - говорит Рига. - И тут же он перешел на любимую тему.
   - Я на одни стены полгода потратил. Кубометра полтора песка вынес. Зато ровненькие стали, смотреть приятно, как струнка.
   - А жена? – ехидно поинтересовался Матвеев. Бедная женщина, полгода жить в вечной грязи и пыли. И это только одни стены…
   - Так у нас же две комнаты. – пожал плечами сосед. – И кухня. Я сначала кухню выровнял. Потом зал, потом уж за спальню принялся. В последнюю очередь – прихожую отделал. Я же понимаю. Ванну и туалет еще не выровнял. Через недельку начну. Труднее всего с потолками пришлось. Ты же сам знаешь, как строители кладут потолочные плиты, - лесенкой. Возни не оберешься.  Руки быстро устают с потолком, ведь все время вверх их тянешь с напрягом. И шея страшно болела, целый год болела, потом привыкла. Я из-за шеи первый раз сюда приехал. Массаж помог здорово, ну и грязь. Пойдем на грязь, там сейчас свободнее всего. Тут грязь тоже сероводородная, полезная для позвоночника.
Они вернулись на уютную территорию санатория. Матвеев с интересом озирался по сторонам, а сосед не умолкал, видно, ему редко попадался такой терпеливый слушатель. Теперь он перешел к «половому вопросу».
   - Полы – ты знаешь, как их строители кладут. Доски сырые, быстро усыхают, каждая доска получается отдельно, страшно скрипят и щели в палец. Я отодрал все доски, обстругал заново и снова настелил. Чем, ты думаешь, я их закрепил на лагах?
   - Гвоздями? - с надеждой спросил Матвеев. Сосед уже стал немного «доставать» его, но пока можно терпеть.
   - А вот и нет! – торжествующе воскликнул сосед. – Гвозди снова вылезут, доски расшатаются и будут опять скрипеть.
   Они шли по аккуратной аллее под прекрасными балтийскими соснами, из смолы которых по одной из версий образовался янтарь. В бледно-бирюзовом  небе неторопливо проплывали белоснежные облака. И журчал, разливался голос разговорчивого и неутомимого домашнего труженика.
   - Я каждую доску на десять шурупов посадил. Шурупы загнал заподлицо, чтобы не выступали и не мешали циклевать потом. Гнезда заделал мелкими опилками на клею. Отциклевал – сейчас лучше всякого паркета, как зеркало! Каждый паз, каждый шип выровнял, зачистил, доски распорками втугую поджал друг к другу, чтобы никаких щелей не появилось. Теперь сто лет скрипеть не будут.
   - Может, лучше бы на эпоксидку посадить? – вставил реплику Матвеев, чтобы хоть на мгновенье прервать монолог.
   - Что ты!? – Сосед даже руками взмахнул от такого глупого совета. – Эпоксидка через пару-тройку лет потрескается!
   В грязелечебнице Матвеев высмотрел удобный топчан и улегся подальше от сожителя. Санитарка, пожилая, но расторопная латышка с профессиональной ловкостью плюхала горячую грязь на обнаженные мужские поясницы. Каждый пациент немедленно издавал нервное шипение, а то и невнятно бормотал что-то, похожее на проклятия. Когда очередь дошла до Матвеева, он тоже не удержался от шипения сквозь зубы, - грязь с непривычки показалась невыносимо горячей.
   - Ишь, нежные какие, - весело приговаривала санитарка. – А сами и ругаться по- латышски не умеют.
   Она произнесла по-латышски что-то явно ненормативное, потому что сама тут же весело расхохоталась.
   - Да мы не умеем по-вашему, - отозвался кто-то из болящих.
   - Не хотите, вот и не умеете, - отпарировала санитарка. – Потому вас и не любят латыши, что вы не хотите учить латышский, вроде брезгуете. Мы знаем по-русски, я  вон как болтаю, а вы не хотите. Надо просто переспать с латышкой, - сразу научитесь. Вот нашли проблему!
   Из грязелечебницы опытный сосед повел Матвеева на физиопроцедуры.
   - Как вы тут вообще живете с латышами? – Поинтересовался  Матвеев, чтобы отвлечь неутомимого труженика от повествования о ремонте квартиры. – Возникают проблемы?
   - Да нормально живем. Эта тетка права. Латыши бесятся, когда русские не говорят по-латышски. Думают, мы нарочно унижаем их, не хотим учить туземный язык. А они не считают себя туземцами, они же европейцы, высшая раса. А когда лопочешь по ихнему – нет вопросов. У нас на заводе директор – русский, главный инженер - латыш, секретарь парткома и председатель профкома – латыши. Начальники цехов, мастера – напополам. Вот на конвейерах стоит наш брат, русский, это точно. Латыши не очень любят такую работу. Если для себя – о, тут они горы свернут, в грязь по уши залезут. А если не свое – латыша не заставишь. Но они не вредные. Есть националисты, но их сами латыши не любят.
   В физиокабинет пришлось выждать немалую очередь. Когда Матвеев зашел в процедурную, сестра приветливо посмотрела на него и что-то доброжелательно заговорила по-латышски. Опять принимают за своего, - невесело подумал он. Эпизод в магазине оставил о себе память. Он через силу улыбнулся и твердо сказал:
   - Здравствуйте.
Предчувствие не обмануло, медсестра сразу приняла строгий деловой вид и сухо проговорила:
   - Проходите в пятую кабину. Обнажите поясницу и ложитесь лицом вниз. Обувь снимите.
Конечно,- с некоторой язвительностью подумал Матвеев. – Русские свиньи так и норовят ложиться на кушетку прямо в грязных ботинках.
   После физиопроцедуры до обеда оставалось много времени, и он решил отдохнуть от соседа в солярии, на крыше семиэтажного санаторного здания. Погода стояла теплая,  но солнце частенько пряталось за облака, прохладный ветерок не располагал к солнечным ваннам и в солярии почти все шезлонги стояли пустыми. Только под прикрытием брандмауэра разместилась небольшая компания молодежи, - три парня и две девушки, - они оживленно беседовали на незнакомом языке. Матвеев побывал во всех трех прибалтийских республиках и сообразил, что это литовцы. Он даже различал некоторые знакомые литовские слова: ня супранту, - не понимаю, атсипрашау, - извините. Он уселся подальше, чтобы не смущать иноземную молодежь, устроился в шезлонге поудобнее и погрузился в приятную полудрему. Мягко грело не жаркое балтийское солнце, когда набегала тень от облака, сразу чувствовалась прохлада. Легкий ветерок приносил лесную хвойную свежесть.
   Будто издалека он услышал негромкое мелодичное пение, - молодежь запела литовские песни: одну, другую, третью. Песни понравились ему, хотя он не понимал слов, спокойная, красивая их мелодия навевала светлую легкую грусть, как хорошие русские песни.  Да и пели молодые люди задушевно. Довольно часто повторялось слово «милиту», - это относилось к любви.
   Матвеев уже давно пришел к выводу, что самые красивые песни – это песни о неразделенном или разрушенном большом чувстве. Сейчас его приятно удивило, что и эти песни чужого народа на незнакомом языке навевают те же впечатления и мысли, что и русские песни о не сложившейся или потерянной любви. Видимо, сердца всех людей говорят на одном языке и не нуждаются в переводчиках.
   Он до самого обеда пролежал в шезлонге и наслаждался этим импровизированным концертом. Когда он поднялся, чтобы идти в столовую,  то заметил, что литовская компания смотрит на него будто с выжидающим любопытством. Он как можно деликатнее прижал руку к груди, светски поклонился и сказал:
   - Большое спасибо. Песни очень красивые. Извините, если помешал.
Молодежь радостно засмеялась. Декаденты не правы, - размышлял Матвеев. -  Искусство всегда направлено на человека и требует внимания и похвалы, даже со стороны «оккупантов». А может, литовцы просто более сердечные и открытые люди, чем чопорные латыши? Да и что нам делить?
   Он быстро пообедал и снова поднялся в солярий, чтобы убить сразу трех зайцев: подышать в покое свежим воздухом, отдохнуть от рассказов соседа об отделке квартиры и, если повезет, еще раз послушать красивые литовские песни. Но литовцы не появились. В тишине, на свежем воздухе Матвеев быстро задремал.
   После ужина, когда они укладывались спать, сосед поинтересовался:
   - Ты куда это пропал на целый день? Я бегал по процедурам, тебя нигде не видал.
   - Я целый день проспал в солярии. Разморил свежий воздух.
   - Так прохладно же, - удивился сосед. – Сейчас солнце не то. Вот месяц назад – настоящее лето было, солнышко сияло, птички чирикали. А сейчас – все, кончен бал, погасли свечи. А я хорошо подлечился, ударными темпами, пока есть возможность.
   И тут же без всякого перехода, как он обычно делал, заговорил на любимую тему
   - Видишь, как тут радиаторы заделаны? Я тоже прикрыл их, но не так. Каждую батарею закрыл решеткой, но не из магазинной рейки, а собрал из капов. Знаешь капы?
   - Знаю, - вздохнул Матвеев, поворачиваясь на левый бок. За все приходится платить, вот и за этот неожиданный отдых расплата – хороший, но очень уж занудный сосед. -  Наросты на деревьях? Это не капы, а сувели. Неужто сам собирал и разделывал? Это же каторжная работа    и долго.
   - А куда спешить? Впереди вся жизнь, - весело засмеялся сосед. – Собираю я их давно. Знаю, что сувели, но все говорят капы и капы. Я тоже привык так говорить. Капы – это наросты на комле, чтобы их снять, надо дерево спилить. Капы я набрал полный гараж. У меня в старом дворе железный гараж. Мотоцикл мало места занимает, я набил полный гараж капами. Они хорошо высохли, само то для отделки. Я их в столярке распилил на тонкие пластины, оба выходных потратил. А дома подгонял по форме и по текстуре. Знаешь, такая красота получилась, сам не верю, что сумел так смастерить. Как в музее! Мне теперь за мою «двушку» предлагают трехкомнатную на выбор.
   - Будешь меняться? - сквозь зевоту поинтересовался Матвеев.
   - Ни в коем разе, - энергично запротестовал сосед. – У меня зайдешь – душа радуется. Окна я тоже переделал…
   Под его бесконечный разговор Матвеев быстро и крепко уснул. Утром он проснулся рано и, чтобы не терять времени, по привычке начал делать в кровати «растягивающие» упражнение, потом перешел к «велосипеду».
   - А в обратную сторону можешь крутить? – раздался вдруг заинтересованный голос неугомонного соседа.
   Оказывается, он уже не спал и внимательно наблюдал манипуляции сожителя. Матвеев с готовностью принялся крутить ногами в обратную сторону. Когда-то он долго осваивал это упражнение и теперь даже гордился способностью крутить ногами в обе стороны.
    - Здорово, - уважительно заметил сосед.
   Пока сосед умывался, Матвеев быстро оделся и убежал. Он прошел к воротам, напился целительный воды с отвратительным запахом тухлых яиц, ополоснул лицо, -  а вдруг помолодеет, - и не спеша направился на свою единственную процедуру. В аллее он увидел вчерашнюю компанию молодых литовцев. Они дружелюбно поздоровались с ним, как со старым знакомым. Он наскреб все известные ему литовские слова и любезно приветствовал их.
   - Свейки гиви, драугас! Лабас ритас!
   По его представлениям это означало: Здравствуйте, товарищи, доброе утро. Литовцы с веселым удивлением вежливо засмеялись. Наверное, он что-то сморозил.
   После процедуры он поднялся в солярий и улегся в шезлонг. Вскоре в пустом солярии появились те же литовцы. На этот раз они расположились поближе к нему, о чем-то поговорили, и вскоре зазвучали негромкие, мелодичные литовские песни. Запевала стройная девушка со светлыми волосами, - редкость среди темноволосых литовцев. Остальные постоянно обращались к ней: Неела, Неела.
   Матвеев наслаждался красивыми мелодиями песен на чужом языке. После каждой песни Неела по-русски объясняла, что это за песня, - не так, чтобы специально для единственного слушателя, но достаточно громко. Но Матвеев и без ее пояснений понимал содержание песен, его достаточно полно раскрывала мелодия. Извечные темы. Такие песни звучат почти на всех языках. Песня о девушке, которая не дождалась молодого моряка из долгого плавания и вышла замуж. Песня о другой девушке, которая любила молодого парня, но которую насильно выдали замуж за богатого старика. Песня о погибшем в море молодом рыбаке и о тоскующей девушке на пустынном морском берегу.
   Песни литовцев настраивали на задумчивую, слегка печальную мечтательность. Видимо, все по-настоящему прекрасное содержит в себе печаль. Хорошо написал Пушкин: «Мне грустно и легко, печаль моя светла, душа моя полна одной тобою».
   Ликующая радость, всепоглощающий восторг, торжество победителя, - все эти чувства обычно окрашены в яркие, аляпистые цвета, Они слишком поверхностны и эгоистичны, слишком подчинены инстинктам, чтобы вызвать глубокое, только человеческое чувство прекрасного.
   Кто-то из мудрых заметил, что можно бесконечно смотреть на три явления: на горящий огонь, на текущую воду и на плывущие по небу облака, - они никогда не приедаются. Они привлекают взгляд, вызывают глубокую задумчивость с оттенком легкой, светлой грусти, навевают мысли о возвышенном, потому что их неповторимые в каждом мгновении  движения  по настоящему прекрасны.
   Так и с песнями. Мажорные, бравурные мелодии могут вызвать краткую вспышку бодрого настроения, но в другое время покажутся разнузданными и раздражающими своим нарочитым, неискренним оптимизмом. Матвееву еще в детстве, в тяжелые военные годы, почему-то не нравились развеселые песенки о войне: «Вася-Василек», «На солнечной поляночке», «Смуглянка-молдаванка»...  По замыслу авторов и их идейных заказчиков такие песни должны способствовать подъему патриотизма и звать к героическим порывам. Но на войне мало героизма и веселья. И в те годы простые люди редко пели такие песни. Наедине с собой и в тесных компаниях люди пели совсем другие песни о войне: «Землянка», «Темная ночь», «Заветный камень», «На позицию девушка»… Именно эти печальные песни выражали чувства людей и их отношение к войне. И напрасно  сверхбдительные компетентные органы боялись, что такие грустные песни снизят боевой дух советских людей на фронте и в тылу.
   И лирические песни подчинены тем же законам. Можно в порыве жеребячьего, бездумного восторга лихо спеть «Вдоль по Питерской», «Всю-то я вселенную проехал», «Калинку-малинку». Но охотнее и чаще нормальные люди поют те лирические песни, которые вызывают не восторг, а задумчивость, не ухарское настроение, а грусть.
   Литовцы запели еще одну песню. От ее мелодии у Матвеева вдруг защемило сердце. Наверное, эта песня говорила о прощении навсегда с чем-то очень дорогим, что никогда больше не вернется. Как будто человек уходил вперед, в неизвестность, полную тревог и трепетных надежд, и оставлял позади большую часть своей тоскующей души.
Когда песня смолкла, Неела почему-то промолчала. Матвеев спросил:
   - Простите, как называется эта песня?
   - «Прощай, молодость», - ответил один из молодых людей.
   Матвеев уважительно покачал головой. Неведомый композитор создал настоящий шедевр, если одна только мелодия без слов рассказала о содержании песни. Но он тут же вспомнил, что его земляки, жители всей Руси Великой дали название «Прощай, молодость» массовому изделию ширпотреба, теплым суконным ботам на резиновом ходу. Если сказать об этом литовцам, те обидятся. Но если они где-то в другом кругу, другим русским назовут эту песню именно так, - будет гораздо хуже.
   Он посмотрел на часы: пора обедать, - встал, уважительно поклонился своим случайным знакомым.
   - Спасибо за чудесные песни. Я запомню их навсегда. Особенно мне понравилась последняя, об уходящей молодости. По-русски ее правильнее называть «Прощание с молодостью», это больше соответствует глубине чувств, которые она вызывает. Спасибо вам. Большое спасибо.
   Литовцы заулыбались. Неела сказала:
   - И вам спасибо. Спасибо за внимание, спасибо за справку. Мы теперь будем говорить «Прощание с молодостью».
   После обеда, чтобы избежать вдохновенного повествования соседа об отделке двухкомнатной квартиры, он бодрым шагом вышел за ворота, на всякий случай похлебал сероводородной водицы, ополоснул лицо, - молодеть, так молодеть, - и, благоухая тухлыми яйцами, направился в поселок Балдоне. Ему хотелось посмотреть, как живет латвийская деревня.
   Поселок приятно удивил его, и он порадовался, что решил пойти сюда. Широкие, чистые, аккуратные улицы, покрытые асфальтом, а кое-где – старинным булыжником. Тротуары просторные, три-четыре человека свободно разойдутся. Больше всего его удивили дома в этой деревне. Первый этаж – обычный дом привычных российских габаритов, некоторые деревянные, большинство – из белого кирпича. Но над каждым из этих нормальных домиков нависала, как шляпка гриба над ножкой,  огромная мансарда в два-три этажа. Наверное, латыши экономили землю и основную жилплощадь размещали в воздухе.
   Каждый двор сиял чистотой, нигде не видно обычных для России, разбросанных по двору инструментов, досок, бревен, щепок, навоза, песка и прочих  атрибутов индивидуального хозяйства. Основную часть каждого двора занимал аккуратно подстриженный газон. Каждый двор огорожен, и эти изгороди просто умилили Матвеева. К ровненьким столбикам метра в полтора высотой прикреплена в два ряда обычнейшая  гладкая проволока, туго натянутая. Одна поволока проходила в полуметре от земле, вторая – на уровне груди. Он даже почесал затылок от изумления. Ни тебе безобразного оплетения колючей проволокой, ни покосившихся черных досок, ни ржавых обрезков жести, как это принято в русских деревнях, ни даже штакетника. Просто два ряда проволоки. Нижний ряд, видимо, преграждал путь мелкому домашнему скоту вроде коз или овец, а верхний служил защитой от коров и лошадей.
   От злых людей такая, с позволения сказать, «ограда» никак не могла защитить. Видимо, латыши считали, что если козы и коровы не станут ломиться сквозь символическое препятствие, то уж человек, – венец эволюции живой природы, носитель высокого разума и самосознания, с его уникальным мозгом, -  тем более не полезет на чужой участок.
   Во дворах сгибались под тяжестью плодов ветки яблонь. Они нависали над тротуаром, и на асфальте там и тут лежали опавшие яблоки, - дело шло к осени. Матвеев испытал естественное желание попробовать латвийских яблок, а то даже набрать их и угостить своего соседа. Но навстречу ему шла женщина, и он благоразумно решил переждать, пока она пройдет. Рефлексы у него оказались правильными. Не доходя до него несколько шагов, женщина нагнулась, подобрала с асфальта опавшие яблоки и аккуратно положила их  за проволоку во двор, на веселенькую зелень газона. Она легко выпрямилась и прошла мимо Матвеева, будто не видя его.
   Матвеев тоже неторопливо продолжал свою экскурсию и с трудом удерживался от бурного проявления эмоций и чувств. Какое счастье, что эта латышка помешала ему! А не то поднял бы он пару и тем самым внес бы существенный вклад в развитие  отношений между братскими народами. Наверняка из каждого окошка, из-за аккуратных занавесок за ним следят внимательные и не совсем доброжелательные глаза. Ведь другие отдыхающие вряд ли проявляли такую щепетильность,  и латыши уже сложили свое стойкое мнение об «этих русских свиньях».
   Что же мы за явление такое – великий русский народ? Какие-то латыши много веков назад приучили себя уважать чужой труд, чужое добро, поддерживать чистоту и порядок, подбирать на тротуаре падалицу и аккуратно возвращать ее хозяевам. А мы? Ох, Европа, Европа!  Не зря тут тысячу лет рубили руки, а то и головы за любую, самую мелкую кражу. Страх перед жестоким наказанием за воровство чужого вошел в гены европейцев и до сих пор останавливает их в корыстных помыслах.
   А на Руси Великой от веку господствовало правило: мое – это мое. И твое – тоже мое. Кража никогда не считалась на Руси большим преступлением, воровство у нас – малый грех, а скорее – молодецкая удаль. Так и живем в вечном бардаке со времен недоброй памяти Рюрика. Просто нам крупно не повезло с властью. Приучили народ: если не схватишь, что подвернется под руку, да не пропьешь поскорее, -  родная власть все равно изо рта вырвет, а будешь сопротивляться , вырвет вместе с языком и зубами. Не русский народ виноват, что стал плохим, - власть наша родная уже 1000 с лишним лет держит нас в нищете и бесправии, тычет нас мордой в грязь, вот мы и привыкли жить как свиньи.
   Вечером в воскресенье Матвеев вместе с соседом в автобусе с ВЭФа возвращался в Ригу. На этот раз разговорчивый сосед что-то притих. Видно, прощанье – всегда потеря, даже прощанье со случайным, в общем-то, соседом по комнате.
   Автобус неторопливо катил по ровному неширокому шоссе Матвеев рассеянно смотрел в окно. Вдруг он встрепенулся. Поля по сторонам шоссе напоминали лоскутное одеяло. Это же те самые частные клочки земли, о которых он читал в школьной хрестоматии, - вместо привычных бескрайних колхозных полей. «Европа, капитализм, - снисходительно усмехнулся он. – Отсталые, дикие люди».
   На одном участке он заметил движение и вгляделся в сумерки. Лошадь тащила однолемешный плуг, а может даже соху! На рукоятку плуга налегал мужчина. Подобное Матвеев видел только на картинке в школьной хрестоматии, как иллюстрацию к печальному рассказу о тяжелой доле крестьян в царской России.
   За пахарем солидно вышагивал самый настоящий журавль! У журавля смешно сгибались ноги в обратную сторону, «коленками назад». Журавль время от времени нагибал длинную шею к земле, наверное, выискивал червей. Автобус уже въезжал в пригород Риги, а Матвеев все видел, будто наяву, эту удивительную картину умиротворяющей идиллии.
   В понедельник ректор ЛатГУ без особых вопросов подписал договор с ТЗП. На радостях состоялось кафедральное питие кофе с коньяком, причем, коньяк дозировался щедрее, чем кофе. Стоял немалый веселый шум. Матвеев расхваливал Ригу, благодарил сотрудников кафедры за теплое гостеприимство и среди всего прочего поинтересовался:
   - На площади Свободы стоит красивая стела, в честь чего ее поставили?
Возникла заметная пауза, довольно напряженная, будто он спросил о чем-то известном всем, но неприличном. Потом Дзелме как-то слишком вежливо ответил:
   - Это… в честь воссоединения латвийского народа… Становление Латвии.
   Матвеев понял, что задал крайне неделикатный вопрос, и что стела на площади Свободы поставлена совсем по другому поводу. Его вопрос оказался явно неприятным рижанам, их откровенное замешательство говорило о чем-то весьма серьезном.
   Вечером Тиликс и Дзелме отвезли его в аэропорт, и они дружески распрощались со взаимными пожеланиями успеха в совместной работе. В самолете Матвеев пытался обобщить свои рижские впечатления и с огорчением признал, что отношение латышей к русским не улучшается, и  общительные и доброжелательные литовцы во многом выигрывают по сравнению с чопорными латышами, которые каменеют лицом от одних только звуков русского языка.



                Свободное время.

   Михаил неторопливо перемешивал в корыте сухую смесь, Артем сортировал кирпичи и укладывал целые поближе к кладке. Горбачевская перестройка сказалась и на продукции кирпичного завода: кирпичи последнего привоза оказались сплошным браком, многие рассыпались в руках при перекладке, из целых больше половины покрывали глубокие трещины от пережога, они горбились обгорелыми выступами, Михаил при кладке постоянно чертыхался.
На перекуре Михаил начал свои «последние известия».
   - Ильдар Арсланович Гаджиев пригнал вчера новенькую «девятку», вишневую. У него еще нет прав,  они ездили с Синичкиным, тот вел машину. Народу сбежалось посмотреть! Красивая, я раньше таких не видал. Передний привод, двигатель под капотом стоит поперек.
   - Мне не нравятся «восьмерки» и «девятки». У них нет багажника и в салоне тесно. И вид, как зубило.
   - А зачем им багажник? Автомобиль – не для перевозки грузов, а для отдыха. И форма современная, а то надоели эти штампованные обрубки.
    - Не скажи.  Все-таки самые красивые машины – шестидесятых годов. Элегантность, изящность, масса архитектурных излишеств. Смотришь, и душа радуется. А сейчас все они слишком рациональные и функциональные. Даже роллс-ройс. Тянется из-за угла, как глиста, а красоты нет.
   Этот чисто теоретический спор они вели не первый раз, но пока ни один еще не приобрел себе лимузин. Яблонский давно имел водительские права, Артем усердно, три раза в неделю, посещал по вечерам школу автолюбителей при ДОСААФ.
   Разговорчивый Михаил знал множество забавных историй об автолюбителях и на перекурах рассказывал их.
   - Евгений Николаевич Сорокин, механик второго цеха, купил сороковой «москвич». Возился, как с ребеночком, пушинки сдувал. Ездил только на дачу, берег. Как-то на въезде в Тригорск увидел двух парней и девушку. Те тормознули его: довези. У него сердце доброе, посадил. Они сели на зеднее сиденье, попросили довести до «Жестянки». По дороге они там, сзади что-то сильно возились, бормотали. Он их высадил у ДК. Они вылезли, и парни повели девушку, та еле ножками перебеирала. А в гараже Сорокин смотрит: они ему сзади весь салон заблевали. Девушка перебрала и всю дорогу травила. Неделю мужик салон отскабливал.
   - Сашка Кутнер из механического, ты его знаешь, - папенька подарил ему «шестерку» бэу. Он получил права и совсем не вылезал из машины. Даже за хлебом на ней ездил. Как-то в городе его две девицы попросили отвезти на Западный. Он посадил, поехал. Девицы там сзади что-то щуршали, возились. На другой день он с женой собрался на дачу. Взял машину, подогнал к подъезду: мадам, машина подана. А его Нина заглянула в салон и говорит: «А ну-ка, муженек, иди сюда». Он подошел, смотрит, а там на полу бусы рассыпаны.  Наверно, у одной девицы порвалась нитка. И тут Нина Михайловна его по фейсу! Сумочкой. И еще раз! И еще! И за волосы! И коготками!
   - Ах ты, кобелино! Шлюх своих возишь? Бусы рассыпаете в порыве страсти! Вот тебе, гад такой!
   В общем, до развода дело дошло. Еле-еле их помирили. Но Сашке до сих пор жизни нет. Чуть что, Нина Михайловна ему эти бусы в морду тычет. Женщины! Недоверчивый народ.
   Мимо открытых ворот гаража прошел совершенно лысый мужик, солнечный зайчик от его глянцевой головы на мгновенье осветил полутьму в уже высокой кирпичной коробке. Михаил негромко засмеялся.
   - Случай лет восемь назад в головном институте, в Москве. Один кандидат наук, без пяти минут доктор, лысый, как абажур, решил восстановить волосы. Узнал, что в институте красоты на Калининском вставляют искусственные, капроновые. Операция дорогая, что-то под четыре тысячи, долго копил деньги. Собрал, пошел на Калининский, ему там вставили, красиво получилось. Три дня провел на бюллетене, пока все не зажило, а потом на радостях повел друзей в «Прагу» отметить событие. Все поздравляли, он сиял, как медный таз, все в зеркало смотрелся. Такой красавец стал, светлый шатен, дамы в «Праге» штабелями падали. Ну, он надрался вусмерть, и попал в вытрезвитель. Там его остригли наголо.
   Артем представил эту картину и захохотал. А Михаил продолжал
   - Этот лысый, что зайчик пустил – Таронов Виталий Арсеньевич, бывший зам главного механика, сейчас на пенсии. С ним вообще трагический случай вышел. Он сильно дамами увлекался. И они бегали за ним, как кошки, даром, что лысый. И как-то повез он одну дамочку на природу. Расположились в укромном месте и начали любовью заниматься прямо в машине. И в самый критический момент дамочка врезала пяткой по клаксону. Представляешь? Он тогда чуть не вырубился от неожиданности. И до сих пор – полный импотенет. Жена ушла от него, - зачем он ей такой?
   Михаил загасил окурок и поднялся:.
   - За работу, товарищи, как говаривал Никита Сергеевич.
   Сегодня работа у Артема не ладилась. Вчера вечером в автошколе он пытался сдать вождение, но инструктор забраковал его манеру езды и посоветовал потренироваться еще. Новый экзамен он назначил только через месяц, за дополнительную плату. От огорчения Артем вечером долго не мог заснуть, Наденька тоже не спала, переживала за него. Утром он оставил жену досыпать, а сам побежал на стройку века. Уж там за него работать некому.
   И вот сейчас у него все валилось из рук. Носил воду из Гончары, - вода расплескивалась из ведер на неровном, крутом подъеме. Мешал очередную порцию раствора, - тяжелая жижа шлепками летела в лицо, попадала в глаза, и их потом долго и невыносимо щипало. Подносил Михаилу кирпичи, - они валились ему на ноги. Впервые не он подгонял неторопливого и разговорчивого  Михаила, а тот ворчал на несобранного подручного и то и дело покрикивал недовольным голосом:
   - Артем, кирпичи!
   - Артем, раствор!
Когда Михаил бывал не в духе, это проявлялось особо заметными гвардейскими переливами в его голосе на букве «р». Артем помалкивал и старался изо всех сил. А Михаил безжалостно гонял его.
   - Артем, Г-образный кирпич!
   - Артем, три большие половинки!
   - Артем, одну маленькую половинку!
   - Артем, три четверти!
А на Артеме и без того лежали все подсобные работы. Он носил воду в больших, двенадцатилитровых ведрах. Михаил запрещал ему брать воду в Гончаре, уверял, что там водится всякая инфекционная гадость, потом они никогда не избавятся от грибка. Он показал Артему источник чистой воды: из сливной трубы кирпичного завода, - но до трубы надо ходить лишних двести метров, и Артем украдкой черпал коричневую воду в вонючей Гончаре. Он сеял песок через сетку от кровати, которую они подобрали на свалке. Он мешал раствор и подносил кирпичи Михаилу. Он постоянно сортировал и перекладывал кирпичи, отделял целые от обломков, обломки тоже приходилось сортировать.
   Но он не жаловался. Здоровье его не подводило, силой Бог не обидел. Попутно он учился вести кладку, «лепить», как говорил Михаил. Получалось, по его мнению, неплохо, хотя гораздо медленнее, чем даже у неторопливого Михаила. Тот работал вроде бы неторопливо, остукивал и оглаживал мастерком каждый кирпич, то и дело заново натягивал «шнурку», тщательно убирал лишний раствор из швов, но стены у него росли буквально на глазах.    Однажды Артем осмелел и выложил четыре ряда кирпичей на задней стене, пока Михаил ходил обедать. Он с волнением ожидал критики умельца, потому что его кладка почему-то получилась кривоватой во всех трех измерениях, а из-за потеков  раствора, который он по примеру Михаила старательно убирал мастерком, кирпичи оказались полностью замазаны серой цементной гадостью. Михаил после обеда поднялся на хлипкие мостки, скептически оглядел работу напарника и изрек:
   - Как бычок пописал.  И соплей навешал.
   Наверное, неумение старательного напарника сильно разволновало его, потому что мостки угрожающе заскрипели. Артем в это время прямо под мостками набирал очередную порцию кирпичей и не успел отскочить, когда сверху на него посыпались кирпичи. Раздался запоздалый предостерегающий крик Михаила. Голова Артема ощутила сильный, болезненный удар твердого и острого. У него лязгнули зубы, из глаз посыпали искры. Он обхватил голову руками и со стоном сел на ведро с раствором. На голове набухала хорошая шишка, на ладони осталась кровь. Рядом уселся Михаил.
   - Перекур, - скомандовал он. – Извини, доски сильно трясутся, вот кирпичи и упали. Надо крепче сколотить опоры.
   - Ничего, ничего, - пробормотал Артем. – Я уже привык, всегда пожалуйста.
   Он еще раз потрогал шишку, закурил и уже спокойнее сказал:
   - Я эмпирически установил, чем отличаются кирпичи разных заводов. Переяславский кирпич раскалывается о мою голову, а тригорский отскакивает. Сейчас попался тригорский.
   Они посмеялись. Михаил серьезным тоном проговорил:
   - Теоретический вопрос. Проемы будем делать аркой или на уголках? Прямоугольные на уголках проще, но у нас нет уголков. Для арки уголки не нужны, но много возни с кружалами и потом замучаемся с дверями.
   Они принялись рассуждать.
   - Ворота надо делать только на крепких уголках, - заявил Михаил.
   - Это какие же уголки надо?  Тут сотка не выдержит, рельсы, что ли класть? И то, я сам у кого-то видал, что даже рельсы прогибаются.
   Михаил улыбнулся и со знанием пояснил.
   - Рельсы гнутся от неграмотности. Кладут на рельсы четыре-пять рядов кирпичей, конечно, тут не рельсы, а бетонную балку надо. А если положить больше восьми рядов – тогда кладка сама себя держать будет, и обычный уголок в шесть с половиной удержит. Так что уголок все равно нужен. Над воротами, две двери в подвалы, окантовка ямы и люка в подвал, окно наверху. Ступеньки в подвал надо окантовать, а то через пару лет кирпичи осыпятся. Ну, и разные полочки, стеллажи, верстак.
   - На свалке наберем, - уверенно ответил Артем. – Там чего только нет. Правда, возни много, надо их распрямлять, ровнять, резать.
   - Можно, - поморщился Михаил, - но пока с ними возимся, сезон кончится. Нужен какой-то другой вариант.
   - В цивилизованных странах любой человек может купить в магазине любой прокат, - мечтательно вздохнул Артем.
   - То в цивилизованных. А у нас металл отродясь не продавали частникам.
   - А как до нас другие делали?
   - Глупые на свалках набирают, потом всю зиму возятся с ними. А умные воруют на родном заводе. А чтобы ОБХСС не придирался, металл режут на куски, а потом заново сваривают. Возникнет вопрос – пожалуйста, металл со свалки, видите, мы из обрезков варили, швы налицо. Да особенно никто не придирается, все понимают. Только при вывозе не попадайся.
Артема вдруг осенило.
   - Есть вариант. Мы заказали стеллажи в СКТБ. Ну, всякий запас складывать. Мой шеф пробил заказ, стеллажи нам начали варить в механическом. Он хотел выписать уголки, а потом по месту делать, но не разрешили.
   - Правильно не разрешили. Чтоб не разворовали, - кивнул головой Михаил.- Ну и что? Стеллажи-то все равно вам нужны.
   - А то! Нам их сварили по дурацки, в виде рам, длина три метра, ширина - метр. Лежат в механическом. Цех требует срочно их забирать, а шеф не хочет. Пока суть да дело, он договорился с ремстройцехом, те нам починили старые деревянные стеллажи. Так что эти рамы теперь никому не нужны. Думаю, шеф будет рад, если кто заберет эти рамы. Там уголка хватит на все, еще останется.
   - Это вариант, - обрадовался Михаил и начал рассуждать вслух. – Надо вывозить. У Подгурского «камаз», но он сейчас в отпуске. Ярилин на «ЗИЛе» здесь, я его вчера видал. Но с ним надо договариваться. Бутылкой тут не обойдешься. И путевку придется оформлять. Сумеешь? Ну, под какой-нибудь маркой что-то вывозить в Балаганово?
   Артем призадумался. Он только один раз оформлял пропуск на вывоз отремонтированного оборудования с территории завода, и эта эпопея оставила у него скверное впечатление чего-то страшно долгого, нудного и сложного. Но сейчас деваться некуда, надо, так надо. Как всегда в случае нужды, выход нашелся. Когда Артем робко заикнулся Матвееву о рамах в механическом цехе и о Балагановском заводе, тот обрадовался.
   - Молодец, что напомнил. Мы давно должны отвезти в Балаганово новую станину под конвейер. Вот ты и займись. Заодно и с рамами сам разберешься, а то мне уже Новицкий надоел, требует, чтоб мы их забрали.
   С документами на вывоз материальных ценностей и с заказом на автомашину Артем провозился месяц. Все остальное сделал Михаил. Он даже уверял, что договорится с вахтерами, чтобы те не проявляли излишней бдительности. Но договариваться не пришлось. Заготовки для стеллажей по виду почти ничем не отличались от заготовок под станину балагановского конвейера.
   В «день Х» Михаил позвонил Артему по рабочему телефону.
   - В одиннадцать ноль-ноль будь в механическом. Грузчиков я нашел. Операция рассчитана по минутам. Сгрузимся у Рауфа.
   Когда Артем примчался в механический цех, там у ворот кипела работа. Михаил, Рауф Баширов и еще двое молодых ребят как муравьишки усердно таскали заготовки из цеха и грузили в длинный кузов ЗиЛа. Артем подключился к погрузке. Когда закончили, Рауф с ребятами ушел в гаражи, чтобы там помочь быстро сгрузить краденное на родном заводе богатство.
   Тяжело нагруженный ЗиЛ  остановился у ворот завода, Михаил с Ярилиным ушли в проходную с документами и вскоре появились вместе с суровой вахтершей. Та внимательно изучила документы и с кряхтеньем поднялась по стремянке в кузов, чтобы проверить груз. Артем занервничал, но Ярилин спокойно постукивал носком кроссовки по баллонам ЗиЛа, а Михаил расточал комплименты вахтерше. Наконец, стальные створки автоматических ворот стали мучительно медленно раскрываться.
   Ярилин подогнал ЗиЛ к гаражу Рауфа. Из открытых ворот выскочили Рауф  и  два  помощника. Артем и Михаил подавали им заготовки из кузова, те бегом заносили их в гараж и аккуратно ставили у заранее освобожденной от хлама стены. Михаил почему-то страшно торопился. Когда разгрузка закончилась, Михаил заскочил в кабину Зила и нервно сказал    Ярилину:
   - Срочно гони к дальнему выезду!
ЗиЛ умчался, густая пыль постепенно осела. Артем, Рауф и добровольные помощники завалили аккуратно поставленные у стены заготовки обрезками досок, пустыми мешками, всевозможным хламом. Теперь гараж изнутри смотрелся вполне безобидно, обычный рабочий беспорядок, ничего подозрительного. Добровольные грузчики ушли, Рауф закрыл ворота, запер калитку. Они остановились у недостроенных гаражей Артема и Михаила.
   - Покажи, как вы продвинулись, - обычной своей скороговоркой, будто захлебываясь, попросил Рауф.
   - С удовольствием!
   Артему и самому хотелось похвастать успехами. Они уже почти зашли в проем для будущих ворот, как вдруг со стороны основного выезда в клубах пыли вылетел сине-желтый милицейский УАЗик, - «бобик». Он на большой скорости подкатил к ним и резко затормозил. Поднялось облако густой пыли, громко хлопнули дверцы, и из пыли перед приятелями выросли трое энергичных молодых мужчин в штатском. Один из них сунул Артему под нос раскрытую красную книжечку, тут же захлопнул ее, сунул в карман пиджака и резко проговорил:
   - Лейтенант Засонов. Кто тут сгружал металл?
Его подозрительный взгляд через плечи Артема и Рауфа быстро осмотрел беспорядок внутри кирпичной коробки. Артем похолодел. Уже донесли бдительные граждане. Вот народ в Подмосковье!
- Мы не видели, - как можно спокойнее ответил он. – Мы тут возились внутри…
Он посмотрел на свои чистые джинсы, кроссовки и добавил:
- Только-только переоделись. Пора на обед.
- Тут проезжал грузовик с металлом? – еще более резко спросил лейтенант Засонов.
Артем мельком отметил, что лицо у Рауфа побелело от испуга. Чтобы отвлечь лейтенанта от явно преступного вида соучастника в краже, он постарался принять задумчивый вид и даже почесал затылок.
   - Кажется, кто-то проезжал. Вроде, «камаз», точно не заметил. По-моему, проехал туда, потом обратно, - он махнул рукой в сторону основного выезда и наивным тоном поинтересовался:
   - А что случилось? Может, мы чем поможем?
   - Тут есть другой выезд? – Лейтенант Засонов не спрашивал, он требовал ответа.
   - Кажется, есть, - почесал еще раз затылок Артем. Мы тут только начали строить, я еще не очень разбираюсь.
   - Кажется, кажется, - раздраженно повторил лейтенант. – Почему у вас гараж по площади больше нормы?
   - Тут у нас два гаража. Мы строим вместе с напарником, пока делаем общую коробку, потом разделимся.
   Артем откровенно тянул время, чтобы Ярилин успел отъехать как можно дальше от гаражей. Если его остановят в городе, никто не сможет придраться. В кузове только заготовки для станины, документы в норме.
   – Так удобнее строить. А перегородку потом мы быстро сделаем. Видите, двое ворот, две ямы, два подвала.
   Взгляд лейтенанта потерял остроту. Он довольно спокойно спросил:
   - Документы на материалы есть?
   - А как же! Все в порядке, товарищ лейтенант. Только они у меня дома. Если надо, я быстро сбегаю. Тут их негде держать. Ворот еще у нас нет, тащат соседи все, что видят, со страшной силой. Одних кирпичей сколько перетаскали.
   Артем изображал надежду, что представитель власти лейтенант Засонов тут же кинется искать мелких жуликов, которые воруют стройматериалы у честных тружеников. Но лейтенант Засонов уже полностью потерял интерес к нему. Он хмуро буркнул своим молчаливым помощникам:
   - Упустили! Тут должен быть другой выезд. Поехали! Быстро!
   Желто-синий «бобик» в облаках пыли заскакал по кочкам и скрылся за гаражами. Артем шумно выдохнул воздух.
   - Пронесло! А я уже чуть не обделался со страху. Пошли, Рауф.
Рауф молчал. Бледностью лица он напоминал покойника. Он качнулся, зашел в гараж и тяжело уселся на чурбачок.
   - Это Конкин. Только он. Вот сволочь. Все говорят.
   - Какой Конкин? При чем тут Конкин?
   - Конкин, пенсионер, - уже спокойнее говорил Рауф. – Он живет в доме напротив транспортных ворот. Целый день сидит на балконе и смотрит, кто что и куда вывозит. Потом сигнализирует. Богатырев ему доплачивает за это. Пятнадцать рублей в месяц. Он донес, никто иначе!
   - Ну, донес и донес, Конкин так Конкин, - рассудительно ответил Артем. – Ты не волнуйся. Поезд ушел. Ярилин уже давно за городом. Документы у него в порядке. А мы прошли проверку на вшивость.
   Но Рауфа вновь одолели страхи.
   - А если бы они на пять минут раньше? Всего на пять минут, а? Ты понимаешь? Хищение в крупных размерах. Представляешь?
   - Все уже прошло. Ты, Рауф, вот скажи, почему они именно сюда прискакали? Конкин мог донести, что кто-то вывозит уголок. А куда Ярилин поехал – он же не видал и не мог знать. Значит, кто-то еще накапал? Ну и народ тут в Подмосковье!
   - Тут через одного  - стукачи! – Рауф захлебывался в эмоциях. – Кто-то из соседей постарался. А может у въезда в гаражи тоже кто-то сидит на балконе и тоже сигнализирует? И ему Богатырев тоже доплачивает пятнадцать рублей, как Конкину?
   Артем нашел более-менее чистый обрывок газеты, расстелил его на кирпичах, сел рядом с Рауфом, закурил. Надо успокоить Рауфа. Мало того, что они уже второе лето используют его гараж и как склад, и как подсобку, и как бытовку, так сегодня его чуть до инфаркта не довели. Страшно представить, что началось, если бы милиция их застукала тут при разгрузке ворованных уголков. Вот отблагодарили товарища, называется.
   - Рауф, ты уж прости, что такое вышло. Но ведь все обошлось. Все хорошо кончилось. Прошу тебя, не волнуйся. Не переживай.
   Неожиданно Рауф засмеялся мелким, нервным смехом.
   - Вспомнил, - два года назад история была. Ты знаешь Сергея Михалкина из третьего цеха? Он получил участок под дачу. Начал строить дом. Выкопал траншею, залил фундамент. А кирпича нет. Он хотел кирпичный дом. Да и дерева в магазине теперь тоже нет. Он мучился, мучился и решил натаскать кирпичи с завода. Там у РСЦ всегда куча лежит. Ну, Сергей и начал по одному кирпичу выносить. На обед идет, - кирпич в штаны под ремень. Живот втянет и проходит через турникет. Вечером идет домой – еще кирпич. А ему надо минимум две с половиной тысячи. Это если в полкирпича класть. Или тысячу двести, если в четверть.
   - В четверть не устоит, развалится, - не выдержал Артем. История с кирпичами заинтересовала его. Он сам каждый день с вожделением смотрел на огромный штабель кирпича у РСЦ.
   - Не в этом дело, - продолжал Рауф. Он уже, кажется, успокоился. – Ты слушай. Серега попался на четырнадцатом кирпиче. Как раз у турникета кирпич выскочил из-под ремня и грохнулся ему на ногу. Вахтерша заверещала. Серега тоже скачет на одной ноге и орет, кирпич ему отбил пальцы на ноге. Шум тогда поднялся страшный. Серегу чуть не уволили по статье. С начальника участка сняли, в мастера перевели. Премии на 100 процентов лишили за квартал.
   Они оба долго хохотали. Со смехом из них выходил пережитый испуг. Наконец, Артем успокоился и встал. –
   - Пошли, Рауф. Еще успеем пообедать спокойно.
Вечером сразу после работы Артем и Михаил снова встретились на стройке века. Артем рассказал о налете милиции, Михаил беззаботно отмахнулся.
   - Теперь не страшно. Пусть пока полежат. Потом я возьму у Виктора Литвиненко сварочный аппарат. Зацепимся за ЛЭП, я разрежу рамы в гараже у Рауфа. К обрезкам никто не придерется. А потом сварю, как надо, по месту. Пора ворота ставить.
   - У нас нет ворот.
   - Вопрос решен. Гирич со своей бригадой купили пять штук. Хорошие, Нижнее-Тагильского танкового завода. Двести двадцать рублей. А Шурик Савельев отказался. Он поставит деревянные, на закладных. Так что готовь двести двадцать, три бутылки и закусь. На выходные я соберу бригаду, притащим и поставим.
   - А ты?
   - Я же закладные поставил, ты что, забыл. Поставлю деревянные, обобью жестью. Коробку мне Ярилин завтра привезет.
   - Из обрезков со свалки?
   - Конечно!
Они оба понимающе засмеялись. В этот вечер они работали до полуночи. Полная луна прекрасно освещала стройку. К концу смены задняя стена поднялась до уровня стены соседского гаража. Сосед Панкратов первый из их блока поставил коробку, он нанял бригаду строителей, и те управились всего за месяц.
Компаньоны уселись на высоте покурить и окинуть взглядом результат своего ударного труда.
   - А ведь низкие антресоли будут, - покачал головой Артем.
   - Выше, чем у Рауфа.
   - У Рауфа не антресоли, а конура. На карачках не помещаешься. Надо делать антресоли в полный рост.
   Михаил в раздумье попыхивал сигаретой, поглаживал роскошную бороду.
   - Идея глубокая. Но… Тут серьезное дело. В нашем блоке 10 гаражей. По проекту высота у всех должна быть одинаковая, крыша – по шнурке. Панкратов коробку уже поставил, вряд ли захочет поднимать. И остальные еще как посмотрят. Надо говорить со всеми. Да и кирпича у нас не хватит.
   - Да уж. Разворовали соседушки. Ну, и народ тут в Подмосковье.
   На следующий вечер Михаил принес неутешительные сведения.
   - Есть проблемы. Гирич и его бригада не возражают. Виктор Литвиненко  и его сосед – тоже. Панкратов уперся. «У меня больше нет кирпича, бригаду снова  нанимать, денег нет. Мне хватит такой высоты». Есть еще Артемьев, но его я не нашел. Теоретический вопрос: что делать?
   - Ты уговоришь Артемьева?
   - Думаю, да.
   - Тогда есть вариант. Ты о тимуровцах слыхал?
   - Еще бы, - засмеялся Михаил. - И о Тимуре, и о Егоре Тимуровиче. Ты кого имеешь в виду? Папеньку или сыночка?
   - Обоих. Как работали Тимур и его команда?
Михаил хитро прищурился.
   - Под покровом ночной темноты?
   - Вот именно. И мы будем по ночам. Поднимем заднюю стену и себе и Панкратову. Думаю, он не будет возникать.
Михаил задумался, потом с сомнение проговорил:
   - Кирпича не хватит.
   - Прикинь наш остаток. Слава Богу, соседи не все растащили.
   Михаил снова задумался. Артема восхищала способность компаньона быстро и точно рассчитывать их ресурсы. Он умел почти мгновенно определить, сколько требуется кирпича, досок, арматуры, цемента  на любую работу. И тут же переводил это в деньги, в трудовые дни. И наоборот.
   - Еще надо пятьсот пятьдесят кирпичей. Два поддона. Кирпичка больше не отпускает частникам. Что делать?
   - Это мой вопрос.
   - Где ты их достанешь? Вспомни, сколько мы искали этот кирпич! Ни в магазине, ни у нас на кирпичке, ни в Переяславле ничего не купить. Есть у частников запасы, я знаю мужиков, но они ждут, цены растут, и они боятся прогадать. Ты где-то договорился?
   - Договариваться – ты специалист. Кирпич будет, это мой вопрос.
   - А все-таки?
   - Не хочу травмировать твою высокую нравственность, - засмеялся Артем. – Кирпич будет, гарантирую.
   - Ты что, у соседей хочешь таскать?
Артем не хотел спорить со щепетильно честным компаньоном, это пустой номер. Подобрать на свалке, украсть с родного завода – это одно, но воровать у соседей, - на такое Михаил никогда не пойдет. Придется убеждать. Артем вздохнул.
   - Будет у нас кирпич. Честный, нравственный, порядочный. Ты доволен? А соседи… Кто утащил у нас по кирпичику почти полторы тысячи? Не с Жестянки же приходили. Значит, - соседи, честные, благородные люди. И украли они не половняк, а кондицию, целиковый. А кто утащил у нас почти весь песок? Вспомни, Гирич и Шахов три дня рысью носилки с нашим песком таскали. А я его ведрами из подвала носил, между прочим. Помнишь, все прошлое лето надрывался без отрыва от основного производства. Трудоемкость – ого-го! У меня совесть даже не вздрогнет. И ты успокой свою кристальнейшую душу. Ты ничего не знаешь. Ты лепишь, а я подношу тебе кирпич. Ты только с Панкратовым договорись.
   Михаил еще немного поворчал, но признал, что частичное возмещение ущерба от соседского хищения – не воровство, а просто восстановление социальной справедливости. Окончательно успокоило его чуткую совесть напоминание о Саркисовских двутаврах.
   Они в полной темноте переоделись в гараже Рауфа и пошли домой. По дороге Артем принялся отыгрываться за чрезмерную щепетильность Михаила и не на шутку разворчался.
   - Песок кончается! В подвале больше брать нельзя, там уже фундамент оголился. Теперь надо покупать, терять время и деньги. С твоей широкой натурой у нас расходные нормы больше двух.
   - Сеяный – сорок рублей «камаз», не сеяный – пятнадцать, - нейтрально отозвался Михаил. – Какой берем?
   - Конечно, не сеяный. Мне же совсем нечего делать, кроме как песок сеять. Только ты больше не раздавай его. А то Гиричу разрешил взять немного, а они чуть не весь утащили. Рысью, носилками, три дня!
   Назавтра после работы Артем наскоро вымылся, перекусил, переоделся, поцеловал Наденьку и рысью помчался на стройку. Сегодня им с Михаилом предстояло работать целую ночь очень интенсивно, чтобы к выходным подготовить фронт для тимуровской работы.  Панкратов, наверно, согласится. Ему-то что? Он ничего не теряет, зато приобретет лишних полтора метра высоты задней стенки, - бесплатно. Он подбежал к гаражам почти одновременно с Михаилом.
   - Как Панкратов?
   - Согласен.
   В гараже Рауфа они переоделись в заметно потертую, заляпанную раствором и битумом, измазанную глиной и ржавчиной «спецодежду», уложили на носилки необходимый инструмент, мешок цемента и пошли на место. Скорее надо ворота ставить, сколько можно сидеть на шее безотказного Рауфа, да и таскать весь скарб туда-сюда два раза в день уже надоело. Сколько барахла надо при работе! Две лопаты, - совковая и штыковая, - два хороших ведра для воды и песка, два ведра – носить раствор Михаилу. Михаилу нужен металлический ящичек для расходного раствора, два мастерка, две кельмы, топор, пила, лом, клубок «шнурки», отвес, уровень, молоток, гвозди, – подколачивать мостки, которые каждый день грозят развалиться…
   Пока не стемнело, они вдвоем насеяли песку, натаскали воды, - в присутствии Михаила воду пришлось брать из стока кирпичного завода, чуть не за полкилометра. Замешали двенадцать ведер сухой смеси один к четырем, - Артем для экономии цемента обычно мешал один к пяти, а то и один к шести, но сейчас Михаил настоял, что верх стены надо класть на жирном растворе. На верх стены лягут балки, кровля, зимой – снег, тут не надо экономить.
   В этот вечер их посетила жена Михаила, Тамара Ивановна. Она пришла с коляской, в которой таращила глазенки полугодовалая Оксана. Компаньоны обрадовались возможности отдохнуть, заодно похвастаться результатами своего трудового героизма. Они с гордостью показывали дело рук своих, и расписывали, как все это будет выглядеть в готовом виде. Тамара Ивановна довольно равнодушно осмотрела стройку, долго смотрела на панцирную сетку от кровати, через которую они сеяли песок, и вдруг с откровенной ноткой подозрительности спросила:
   - А зачем у вас тут кровать?
   Компаньоны уставились друг на друга. Какая кровать? При чем тут кровать? Наконец, Артем сообразил, что нужны комментарии.
   - Это не кровать. Это сетка для просейки песка от камней. Мы через нее сеем песок.    Видите – вот не сеяный, а под сеткой – чистый, просеянный.
   Кажется, Тамару Ивановну не совсем удовлетворил его ответ. А Михаил скромно помалкивал. После ухода дамы с коляской Артем с горечью воскликнул:
   - О, женщины! Мы тут надрываемся, как рабы на пирамидах, а им наплевать. У них одно на уме: чем мы тут занимаемся на этой «кровати»!
   Михаил деликатно покашливал и отмалчивался. Они принялись за тяжкий труд. Артем уже втянулся в работу, заметно окреп и чувствовал себя вполне в спортивной форме. Сортировать кирпичи, мешать порциями жидкий раствор, подавать его в мятом ведре Михаилу, поднимать на большую уже высоту кирпичи, а в перерывах сеять песок, отбирать из кирпичного крошева целиковые кирпичи, деловые половинки, четвертинки, Г-образные обломки, - Михаил ухитрялся пускать в дело все, кроме откровенной щебенки. Раньше Артем поднимал наверх пять-шесть кирпичей, теперь приспособился таскать высокую стопку из девяти-десяти кирпичей, а иногда отваживался и на двенадцать, но это не оправдывалось. Стопка из двенадцати кирпичей получалась выше его головы, верхний кирпич норовил соскользнуть по макушке назад и грохнуться точно на его пятки.
   Когда он поднимался с кирпичами, хлипкие мостки из слабо закрепленных досок на неустойчивых опорах угрожающе прогибались и раскачивались. В таких случаях гвардейские переливы в голосе Михаила заметно усиливались, он не одобрял эти цирковые номера напарника. Дело не в тревоге за Артема, - если мостки рухнут, Михаил пострадает не меньше, - но его беспокоила целостность кладки. При такой аварии свежая кладка может развалиться, а это – лишние часы работы.
   Вечером в четверг они полностью подготовились к тимуровской ночной работе в выходные. Они договорились придти в пятницу попозже, когда начнет темнеть, и трудовой люд разойдется из гаражей на заслуженный уик-энд. Артем даже поспал часа два перед трудовой ночью. Наденька разбудила его в десятом часу. Артем подробно объяснил ей печальную необходимость ночной работы. О путях приобретения кирпича он, конечно, не сказал ей ничего. Как говорил Владимир Ильич: «Надежде Константиновне – ни слова. Кристальнейшей души человек!».
   Когда компаньоны встретились у гаража Рауфа, на стройке еще возились отдельные неутомимые труженики. Пришлось тянуть время и заниматься мелкими подсобными работами. К счастью, днем Михаил привез целый «камаз» песка, и Артем усердно сеял и сеял его через «кровать». Михаил забрался наверх и принялся укреплять жидкие мостки. А народ все не расходился, хотя уже заметно стемнело. На небе сияла яркая полная луна. Это радовало компаньонов: света хватало для любой работы, - и огорчало: в свете луны предстоящую преступную деятельность Артема по добыче соседских кирпичей легко могли заметить даже случайные прохожие.
   Михаил закончил возиться с мостками и замешал полное корыто сухой смеси. Он уже полностью успокоил свою чувствительную совесть и даже вдруг сказал:
   - Пожалуй, хватит сеять. А то растащат сеяный песок. Обидно-с. И вообще, надо бы перекидать весь песок в подвал, там целее будет.
   - Где ты раньше был с такими советами, когда я упирался с просейкой? – огорчился Артем. – Я бы уже половину песка перекидал в подвал!
   - Хорошая мысля приходит опосля. Сегодня лепить буду без спешки. Класть теперь начну в полкирпича, а такая кладка любит перекуры. Больше пяти-шести рядов сегодня поднимать не надо, пусть схватится покрепче. Ну, начнем?
   - Подожди.
   Артем беззаботной походкой прошел вдоль всего ряда строящихся гаражей. Штабеля соседских кирпичей находились, к счастью, в густой лунной тени. Честные труженики, кажется, разошлись. Он вернулся кружным путем, чтобы не выходить из тени.
   - Поручик Яблонский, над всей Испанией безоблачное небо! Можно начинать операцию Ы.
Михаил поправил элегантную походно-полевую фуражку, надел драные брезентовые рукавицы, набрал в свой расходный ящичек раствор, захватил мастерок, кельму, отвес, шнурок, молоток и полез по шатким мосткам на высоту. Артем огляделся,  скользнул в густой тени к самому дальнему штабелю соседских кирпичей, сложил стопкой 10 кирпичей, подхватил их и рысью, в той же густой тени, понес их к стройке. В гараже он поднялся с ношей по мосткам к Михаилу, поставил корпичи на доски. Михаил молча принялся за кладку. Его спина выражала неодобрение действию напарника, но он молчал.
   - Номер раз! Осталось всего 49 ходок, - вызывающе заявил Артем  спине Михаила.
   Спина никак не отреагировала. Артем поспешил за новой порцией. Совесть совершенно не беспокоила его, наоборот, он считал, что поступает справедливо. На их стройке процветало «заимствование». Кроме песка и кирпичей у них с Михаилом постоянно бесследно исчезали нужные для работы вещи. Всего неделю назад кто-то стащил их замечательную крепкую бочку на двести литров,  которая служила им для запаса воды. Тогда Артем два часа лазил по свалке у пакгауза, нашел ржавый и мятый металлический барабан всего на сорок литров. Этих сорока литров не хватало даже на один вечер. Точно также исчезали инструменты, которые они оставляли на стройке вечером после работы. Тяжелый народ в Подмосковье!
   Краденые, точнее, компенсационные кирпичи в разных кучах оказывались разными. Трудовой люд при жутком горбачевском дефиците добывал кирпичи, где только мог. Особенно плохие кирпичи попались у Виктора Литвиненко и его напарника Немова. Они рассыпались в руках Артема в крошку. На перекуре Артем пожаловался Михаилу.
   - Перестройка, - философски заметил тот. - Хорошо, что народ такие добывает. Эх, четыре года назад я лепил гараж Капраловой Наталье Евгеньевне. Она достала кремлевский кирпич. Вот это кирпич!
   - Какой еще кремлевский?
   - Тогда ремонтировали кремлевскую стену. Там кирпичи старинные, 28 на 14 сантиметров. Их заказали на нашей кирпичке, спецзаказ. Отбирали поштучно, чтоб ни трещинки, ни пятнышка. 90% шло в отходы. Кирпичка тогда продавала эти отходы за высший сорт. Наталья Михайловна выписала этот кирпич. Тут у нас из этого кремлевского кирпича  шесть гаражей построили. Вот повезло людям!
   Михаил закончил свою норму, - шесть рядов кладки, - когда уже заметно посветлело. Пока он собирал инструмент, Артем успел сделать еще три ходки – запас на завтра, на следующую тимуровскую ночь. Эти кирпичи он старательно прикрыл разным хламом, от греха подальше.
   В субботу они поспали до десяти, но когда встретились у гаражей, то оба отчаянно зевали, и вид у обоих явно говорил о бурно проведенной ночи. Артем кряхтел от ломоты в спине. Вскоре появился сосед Панкратов, оглядел свежую кладку, что-то пробормотал и ушел, явно довольный. Михаил отправился собирать бригаду для переноски ворот, Артем занялся своей бесконечной «инвалидной» работой. Снова натаскал воду, принялся перекидывать песок в подвал. Работа оказалась еще та, потому что от кучи песка до черной дыры спуска в подвал получалось метров восемь, каждую порцию песка приходилось метать лопатой, будто спортивный молот на Олимпиаде.
   В разгар этого увлекательного занятия он услышал великий приглушенный шум многих голосов, крики, гулкие удары тяжелого металла о землю. Из-за угла вывалилась горластая толпа мужиков, они тащили ворота, руководил их действиями Михаил. Через каждые десять шагов они по команде Михаила бросали неподъемную ношу на землю, вытирали пот, отдыхали и снова облепляли конструкцию, как муравьи, чтобы через десяток шагов опять бессильно разжать натруженные руки. Артем подбежал к ним, чтобы помочь, но Михаил прогнал его:
   - Иди, готовь магарыч.
   Пока Артем накрывал «стол» на штабеле кирпичей внутри гаража, добровольная бригада дотащила ворота и принялась устанавливать их в проем его гаража. Михаил руководил и суетился больше всех. Наконец, ворота поставили и подперли с обеих сторон крепкими досками.
   -Мужики, прошу к столу! – торжественно пригласил Михаил.
   Разгоряченные помощники устало вытирали потные лица, тяжело дышали и шумно обменивались впечатлениями от своего трудового подвига.
   - Тяжелые, сволочь! Не меньше тонны.
   - Главное, уцепиться сбоку не за что. Руки соскальзывают.
   - Танковый завод, что говорить. Чем толще броня, тем надежней.
   Артем принялся аккуратно разливать водку. Без него выходило 12 человек.
Хорошо, что он не послушал Михаила и купил четыре бутылки, отстоял в очереди больше двух часов.  Получается как раз русский стандарт: бутылка на троих. Помощники уже протягивали руки к разнокалиберной посуде, как вдруг от ворот послышался громкий уверенный голос:
   - Мужики! А ворота стоят вверх ногами!
Все снова кинулись к воротам, поднялся шум и гвалт. После горячих споров решили перевернуть ворота вокруг горизонтальной оси с головы на ноги. Артем сильно сомневался в правильности коллективного решения, что-то подсказывало ему, что ворота стоят правильно, но победило большинство. С криками, проклятиями и руганью ворота перевернули и снова собрались у «стола». И опять послышался укоризненный громкий голос:
   - А калитка -то теперь открывается внутрь гаража!
С новым залпом проклятий помощники отставили посуду, провели шумное обсуждение и принялись разворачивать невероятно тяжелые ворота вокруг вертикальной оси. Наконец, бестолковая суматоха прекратилась. Каждый убедился, что теперь ворота стоят исключительно правильно. Бригада выпила положенные 170 граммов на брата, закусила вареной колбасой и килькой в томате, любители покурили, и оставили компаньонов вдвоем.
   Михаил и Артем принялись выравнивать ворота по отвесу и уровню. Работа ювелирная, да еще приходилось зорко следить, чтобы массивная конструкция не опрокинулась от неосторожного . Артем поддевал ворота ломом то с одного боку, то с другого, а Михаил подкладывал под них крепкие осколки кирпича. Возились они не меньше двух часов, пока не установили ворота как следует. Пора идти обедать.
   - Давай, ты иди первый,  - предложил Артем Михаилу. – Я тут залью раствор под ворота. Пока ты наслаждаешься, раствор схватится, и ты сможешь заложить боковые проемы.
   Михаил ушел, Артем замешал раствор, понес в гараж два полных ведра, весом каждый килограммов по двадцать – впервые через калитку в воротах. Створки ворот они закрыли и подперли верхнюю перекладину ворот крепкими досками, чтобы она не прогнулась от тяжести будущей кирпичной кладки. Артем гордо шагнул через порог калитки и вдруг получил ошеломляющий удар по голове, - голова с размаху врезалась в низкую притолоку калитки. Лязгнули зубы, из глаз посыпались искры. Артем сдержанно завыл от боли, но ведра с раствором удержал.
   Минут пять он сидел на куче кирпичей и приходил в себя. На темени набухала очередная крупная шишка, из нее сочилась кровь. Он тихо шипел сквозь стиснутые зубы и размышлял, почему нижнетагильские танкостроители сделали такую низкую притолоку у калитки.
   Он старательно залил нижнюю часть рамы ворот крепким раствором, разровнял раствор мастерком, сверху присыпал сухой цемент – так его научил Михаил железнить раствор в ответственных местах, - и сел перекурить. Через часок раствор схватится, и Михаил сможет закладывать боковые проемы у ворот, а ночью они опять займутся тимуровской работой, поднимут заднюю стену еще на пять-шесть рядов. Завтра Ярилин привезет Михаилу коробку для его «закладных» ворот, они установят ее, забьют проем досками. После этого ворота можно запирать и оставлять инструмент в гараже, а не таскать его то и дело в гараж Рауфа и обратно. Заодно можно запастись как следует кирпичом без угрозы разоблачения, перетащить шифер для крыши из гаража Рауфа.
   В общем, гараж почти готов к эксплуатации. Темп у них получился неплохой. В прошлом году за полтора месяца сложили подвал и подняли стены выше нуля, сейчас еще середина лета, а у них уже почти готова коробка. Остальные в их ряду заметно отстают, Панкратов опередил их с коробкой, но с подвалом у него конь не валялся, а у них все спуски подготовлены для кладки лестниц и проемов. На следующей неделе можно заняться саркисовскими двутаврами, откопать их и разложить на места. Теперь им никакой посторонний глаз не страшен, оба гаража будут надежно закрыты со всех сторон. Надо уточнить у Михаила, что раньше делать: крышу или полы. Кстати, что-то Михаил застрял на обеде, не иначе Тамара Ивановна сегодня приготовила что-то сногсшибательное.
   Михаил появился только еще через час. Артем в полутемной глубине гаража в очередной раз перекладывал битый кирпич, выбирал оттуда более-менее деловые обломки, как вдруг раздался мощный гулкий удар, звенящее шипение и яростный полушепот-полувопль:
- Мать-мать-мать!
   В гараж ввалился Михаил, он обеими руками держался за голову, - тоже приложился к верхней притолоке калитки. Артем с сочувствием посмотрел на напарника, хотел выразить соболезнование, но замер в изумлении. Всегда подтянутый и импозантный поручик Яблонский выглядел, как леший после битвы с толпой кикимор. Лицо его покрывали свежие длинные, кровавые царапины, левый глаз заплыл, и под ним  наливался огромный синяк, волнистая прическа всклокочена, элегантная борода потеряла симметричность, заметно уменьшилась в объеме, и волосы в ней запеклись в обильной крови.
   Компаньоны сидели на кирпичах, курили и жаловались друг другу на травмы. Удары головами о верхнюю раму калитки они дружно объяснили тем, что после многих перестановок ворота все-таки установлены вверх ногами. Если их перевернуть снова, то внизу получится высокий порог, а верх калитки поднимется почти на полметра, и тогда любой верзила спокойно пройдет в нее без травм и увечий. Но после стольких мучений снова переворачивать ворота не выйдет: бригаду теперь не собрать, денег на магарыч больше нет, да и свежий раствор внизу уже схватился. Артем со вздохом примирился с печальным для него будущим. Придется до конца дней своих входить в гараж с низко склоненной головой, чтобы не биться о бесчувственный металл.
   После решения проблемы с воротами Артем осторожно осведомился о причинах столь долгой задержки Михаила на обеде. Тот ответил лаконично, но исчерпывающе.
   - Мы с Тамарой Ивановной обедали на кухне. А тут пришла эта, с коляской. Ей соседка открыла. Она вкатила коляску на кухню и говорит: «Вот твой ребеночек». Пришлось задержаться.
   Несмотря на драматическую напряженность рассказанной истории, Артем едва удержался от гомерического хохота, - Михаил никогда не простил бы ему такого вульгарного обращения трагедии в комедию. Он довольно долго молча давился от клокочущего в груди и горле смеха, потом справился с эмоциями и сочувственно покивал головой, мол, ох, уж эти женщины… Интересно, кто больше постарался: Тамара Ивановна, или «эта» с ребеночком в коляске? Артем в душе даже пожалел напарника.
   Бедный поручик Яблонский! Женщины СКТБ на традиционных чаепитиях не раз обсуждали его амурные похождения. Деликатный Михаил никогда не мог обидеть даму, а одинокие женщины изредка обращались к нему, как к породистому производителю, с просьбой сделать им ребеночка. По сведениям общественности, минимум четыре матери-одиночки воспитывали прелестных младенцев, произведенных на свет с помощью Михаила. Естественно, при обращении за помощью каждая клятвенно уверяла Михаила, что не будет предъявлять к нему никаких претензий, и он по рыцарству и душевной доброте, якобы, никогда не отказывал в такой пустяковой просьбе. И вот – на тебе! Женщинам ни в чем нельзя верить, несерьезный народ, эти женщины, особенно в Подмосковье.
   - Ну что, за работу, товарищи? – бодро произнес Артем традиционную формулу.
   - Подожди, - помотал жестоко травмированной головой Михаил. – Мне надо остаканиться.  Руки трясутся. Я схожу, поищу у мужиков.
   Артем испугался не на шутку. Выпускать напарника в столь истерзанном состоянии в приличное общество никак нельзя. Совсем ни к чему порядочным людям видеть его сейчас. И так уже начинают ходить разговоры о пристрастии Михаила к выпивке, прежнее уважение к нему, мастеру на все руки, заметно падает.
   - Ты подожди, отдохни от передряг. Куда ты в таком виде? У меня дома есть спирт, я сбегаю. А ты не высовывайся, не травмируй народ.
   Он переоделся и бодрой рысью отправился в общежитие. Наденька удивилась его раннему приходу, пришлось объяснять ей причину. Наденька долго веселилась, и Артем тоже отвел душу, насмеялся вдоволь. Он отлил спирт из своего запаса в бутылочку-четвертушку и скорым шагом вернулся на стройку.
   Михаил выпил почти полный стакан, закусил луковицей, заботливо припрятанной среди кирпичей, и улегся на ложе из обрезков досок.
   - Женщины странный народ, - философски начал он. – Никогда не знаешь, что они выкинут. Толик Силаев повел свою невесту Анюту Нефедову в ресторан. Выпили, закусили, танцуют, веселятся. Анюту пригласил какой-то хмырь с мыльного завода. Они потанцевали раз и два, и три. Анюта привела хмыря за столик, посидели. Толик хмурится. Но молчит. Хмырь снова ее приглашает танцевать. Толик вежливо так намекает, что мол, Анюта его невеста, и вообще, хорошего помаленьку. А хмырь, не говоря ни слава, как врежет Толику в лоб. Тот вместе со стулом покатился. Анюта хохочет. Толик промолчал, потом позвал хмыря в туалет и там отметелил по полной программе. Хмырь упал и даже мычать не может. А Толик умылся, причесался, поправил галстук и пошел домой. Пусть хмырь за Анюту платит, если им так хорошо вдвоем. Потом Толик женился, - на другой.
   - Н-да, - глубокомысленно заметил Артем.
   - С Саркисовым еще лучше вышло. На юбилее Михайлова, начальника второго цеха, он упился в стельку. Дву дамочки из второго цеха повисли на нем, чуть не раздевают тут же. И сцепились над трупом, обе визжат: он мой, он мой! А там жена Саркисова была, первая, Тамара Рубеновна. Она подняла мужа под мышки и – к выходу, как муравей. Дамочки за ней и все визжат: он мой, он мой! У дверей – битва амазонок. Саркисяниха победила и уволокла Руслана Ашотовича домой. Все думали, конец Саркисяну, восточные женщины горячие, измен не прощают. А он утром пришел на завод как огурчик. Вот и пойми женщин.
   - Н-да, - снова изрек Артем.
   - Был тут на заводе Николай Суворов, тоже баумановец, на шесть лет раньше меня кончал. Он жил в общаге, где сейчас Кутнеры. Закоренелый холостяк. Дамочки бегали за ним толпой, он никому не отказывал. Но насчет ЗАГСа – ни в какую. Мол, переспать – это еще не повод для знакомства. Как-то одна москвичка приехала на завод в командировку, они что-то внедряли. И тут же положила глаз на него. Он повел ее к себе в общагу. Выпили, закусили, поговорили, пора к делу. А у него вдруг позывы. Консервы, наверно, несвежие. Никакого терпежу. Дамочка уже расположилась на кровати в соблазнительно позе, а он подхватился и рысью в сортир. Сортир, ты знаешь, в другом конце коридора, далеко. Не добежал мужик. Не совсем добежал. Чуть не час отчищался, в душ пошел, а горячую воду отключили. Пришлось не очень мытому возвращаться к дамочке.
   - И что? - заинтересовался Артем.
   -  Все о,кей. Москвички всякое повидали. Как в Париже: мужчина, ничей? Такси, такси! Согрела на кухне воду в ведре, отмыла Колю. А через неделю она увезла его к себе в Москву. Говорят, хорошо живут. Нет, простому советскому мужику женщин не понять.
   Михаил попыхтел сигаретой и продолжал.
   - А у Леши Казаринова все наоборот получилось. Он женился на Кире Цветковой из техотдела, ты ее знаешь. Мужику крупно не повезло. У Киры – бешенство матки с детства. Леша ее и ругал, и учил по фейсу, и в запой уходил. А потом вдруг влюбился. Была тут в ВОХРе брюнеточка. Влюбился Леша до потери пульса. Решил с Кирой развестись и жениться на брюнеточке. И вдруг брюнеточка его бросила. Он и так, и сяк, проходную цветами засыпал. Никакого толку. «Я тебя больше не люблю».  Леша опять запил, на этот раз по серьезному, по черному. Даже Кира испугалась, пожалела его, приласкала. Она ничего не знала про его безумную любовь к брюнеточке. Леша оттаял душой и Кире своей, как единственному настоящему другу, открыл душу. Рассказал о коварной брюнеточке, и как он страдает от безответной любви.
   Артем от смеха чуть не проглотил сигарету. Михаил продолжал печальную повесть.
   - Кира рассвирепела, как мегера. Отхлестала его, пока не утомилась. А утром – на развод. И разошлись. Потом Леша куда-то уехал. В общем, женщины непредсказуемы.
   К вечеру Михаил заложил проемы сбоку ворот. К удивлению Артема, порция алкоголя всегда повышала производительность труда напарника. Сам он никогда не «принимал» при работе, потому что после выпивки его обычно неудержимо тянуло спать. Потом они вдвоем навесили коробку для закладных ворот в гараже Михаила и заколотили проем обрезками досок. Теперь оба гаража оказались закрытыми от любопытных взглядов. Артем на радостях предложил выкопать краденые двутавры и уложить их на давно подготовленные опоры, но Михаил воспротивился.
   - Это мы сделаем в последний момент. Народ еще не забыл двутавры, всякое может быть. Давай, пока труженики не разошлись, перетаскаем сюда шифер от Рауфа, а то они ему мешают.
   На первый раз они сложили сразу три листа рифленого шифера и бодро подняли их над головами. Однако путь в сотню метров с таким грузом казался изнурительным. Уже шагов через десять Артем положил шифер на голову, но распределение нагрузки в шестьдесят килограммов даже на три точки не намного помогло. До своих гаражей они дошли в сильно согнутом положении, так что листы шифера опирались на их плечи. Постанывая от напряжения, они аккуратно сгрузили шифер к боковой стене.
   - Маленько перестарались, - самокритично признался Михаил, когда они пошли за новой порцией шифера. – Будем носить по два листа.
   - Осталось сорок девять листов, всего-то двадцать пять рейсов, - бодро констатировал Артем. – Как раз народ разойдется.
   Когда они перетаскали на головах половину листов, Артем пожаловался, что тяжелый, жесткий, ребристый шифер набил ему шишку на голове.
   - На тыковке, - уточнил Михаил.
   - Почему на тыковке? – обиделся Артем.
   - Головой думают. А носят на тыковке, - философски ответствовал напарник.
Когда они перенесли последний лист, то оба почувствовали, что основательно выдохлись. А впереди их ожидала ночная тимуровская работа.
   - Надо передохнуть, - предложил Михаил. – Пусть все энтузиасты разойдутся.
Компаньоны разложили телогрейки на обрезки досок и с превеликим удовольствием растянулись на мягких ложах. У Артема тут же мучительно заныла  поясница. А ведь и в самом деле я нажил радикулит, - подумал он, и чтобы не думать о плохом, заявил:
   - Красота, правда? Первый раз по человечески отдыхаем, не на виду доброжелателей. Пожалуй, ты прав, надо доделать стены, настелить крышу, а уж тогда – займемся двутаврами и полом.
   - Ты с двутаврами не торопись. Сначала выложим обе ямы, потом – лестницы в подвал, а уж потом дойдем до двутавров и пола.
   Михаил после нешуточных переживаний и стакана разведенного спирта крепко уснул. Артем полежал часок и стал готовиться к ночной работе. Он насеял большую кучу  песка, натаскал воды из сточной трубы кирпичного завода, сделал сухой замес на двенадцать ведер. Тут Артем воспользовался доверием спящего товарища и вместо трех ведер цемента высыпал в корыто всего два, то есть, сделал соотношение не 1:4, а 1:6. Михаил настаивал, чтобы на тонкую кладку в полкирпича шел более жирный раствор, но Артем считал, что вполне хватит и 1:6.
   Такое соотношение он готовил на все заливные фундаменты, стены до высоты в два метра Михаил тоже клал на таком растворе, хотя искренне считал, что Артем готовит более жирный раствор. Этот раствор давно схватился, и, по мнению Артема, его крепости хватит на века. Даже гвоздем такой раствор царапался с трудом, а цемента у них оставалось мало. Снова бегать в магазин, ловить момент, когда завезут цемент, давиться в очереди к кассе, потом в судорогах и в жестокой борьбе с конкурентами искать машину, таскать неподъемные мешки, - нет уж, спасибо. Такая нервотрепка ни к чему, да и деньги надо экономить.
   Артем уже переделал все подготовительные работы, а бригада Гирича, как назло, не расходилась. Теперь придется вообще ночь не спать. У него испортилось настроение. Чтобы отвлечься, он принялся поднимать мостки вдоль задней стены. Руки его двигались почти механически, а в голову полезли мысли, не имеющие никакого отношения к кирпичам, доскам и вообще к гаражам.
   Он работает в Тригорске уже четвертый год. Матвеев его ценит, без всякой очереди протащил по служебной лестнице до  ведущего инженера. Старые ведущие скрипят зубами по поводу его головокружительной карьеры. Спасибо Матвееву, но впереди больше никакого просвета не намечается. Оклад у него 240 рэ, в два раза больше, чем у молодого специалиста, рядового инженера, 30% премии каждый месяц. Минус подоходный налог, налог на бездетность, профсоюзные и комсомольские взносы, всякая мелочь, вроде взносов в общество охраны природы, охраны исторических памятников, ДОСААФ. Остаток – не богатство и даже не деньги.
   Ладно бы, только с деньгами проблема. Тут есть, где подзаработать. Но при Горбачеве в магазинах остается все меньше продуктов, все меньше промтоваров.  А раз нет товаров, то полезли вверх цены. И процесс этот ускоряет сам себя. Сейчас в магазине «стекляшка» у ТЗП вообще нечего купить стало. На витринах - трехлитровые банки с березовым соком, печенье, пряники, чай, вазочки с килькой. Иногда выбрасывают ржавую селедку, «синюю птицу» - тощих, голенастых, небритых цыплят. Как сказал интурист: таких у нас тоже выбрасывают.
   Из магазинов исчезло почти все. На заводе ввели лотерею на дефицит. Профком где-то раздобывает всякое дерьмо и распределяет по цехам. А народ тянет бумажки из шапки, - кому что достанется. Вытащит бумажку с крестиком – получай свой талончик на штаны и жми в магазин, может, успеешь купить. А остальные тянут бумажки на носки или рубашку. Такую комедию в СКТБ проводят каждый месяц. За все время Артем только один раз вытащил талончик - на ботинки. В магазине ему выдали то, что осталось: страшненькие парусиновые туфли на картонной подошве. В такие обувают покойников. А Наденька вообще ни разу ничего не вытянула.
   Но и это полбеды. Вопрос вопросов – квартира. Они с Наденькей так и живут в тесной комнатке в общаге, из-за этого Наденька и слышать не хочет о ребенке. Лучшей жены не найти на всем свете, а он не способен обеспечить ей нормальную жизнь. Завод уже три года не строит жилье, нет денег. Горбачевское ускорение и особенно перестройка, как говорит Матвеев, оставили завод без заказов, без денег. Пенсионеров всех сократили, даже свою Раису Борисовну Богатырев уволил, но денег на зарплату так и нет. На соседних заводах уже начали задерживать зарплату. Артем хорошо знал, с каким трудом Матвеев списывает зарплату сотрудникам СКТБ каждый месяц, выпрашивает деньги в цехах, в плановом отделе, в бухгалтерии. Директор требует сократить численность «этих дармоедов» - сотрудников СКТБ. Цеха он трогать не будет, оттуда народ и так разбегается. Прямой риск остаться без работы. Михаил говорит, на других заводах еще хуже.
   Где взять деньги на квартиру? Сколько он может держать Наденьку в тесноте и на грани нищеты? Вокруг уже появляются богатенькие кооператоры. Бывший главный технолог Никашин организовал кооператив, взял в аренду целое здание и теперь штампует там микрокалькуляторы по японской лицензии. Говорят, он хорошо отстегивает Богатыреву, но и самому хватает, разъезжает на белом мерседесе, строит коттедж около самой Обители. Умные люди говорят: жена – не машина; за женой ухаживать не будешь, – помощники тут же найдутся, а за машиной, – дураков не найдешь.. В Наденьке он уверен, но тем обиднее, что не может создать ей приличные условия.
   Организовать кооператив и, к примеру, шить и продавать трусы? Можно производить все, что угодно, в магазинах ничего нет, расхватают. Или заняться перепродажей: купил подешевле, продал подороже?  Это не выход. С ТЗП многие мужики пытались этим заниматься. Наскребли деньжат, купили товар и – сидят на этом товаре, а самим есть нечего. Осокин с братом закупили вагон водки – никто не берет, ларьки забиты паленой дешевой водкой и даже спиртом. И рекетеры крепко берут за глотку, настоящие бандиты.
      Как вырваться из беспросветной бедности? Наивные студенты,  комсомольцы, они считали главным получить диплом, а потом отдавать все силы и знания на строительство светлого коммунистического общества. О деньгах, о карьере особенно не мечтали. Построим коммунизм – и жизнь пойдет безоблачно прекрасная. Не получилось прекрасной жизни. И Горбачев начинает намекать, что коммунизм – недостижимая химера. И оказалось, что главное – деньги, а еще важнее – связи и положение родителей. Родился ты сыном большого человека – тебе все пути открыты, тебе полный коммунизм в пределах кремлевской стены. А остальные – быдло, пешки, человеческий материал, как говорит  Михаил Меченый и его так называемые демократы. Теперь спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Слава Богу, отец не из простых людей, поможет.
   В гараже завозился, закряхтел Михаил, поднялся, что-то промычал, закурил. Попил воды из фляжки и полез наверх, - лепить кирпичи на задней стене трех гаражей. Артем стряхнул хандру и рысью побежал за соседскими кирпичами. Народ уже давно разошелся, пока он предавался черной меланхолии. Сегодня работа шла быстро. Михаил клал кирпичи, то и дело сбрасывал пустое ведро из-под раствора, требовал еще и еще кирпичей. Сегодня он почти не отрывался на перекуры, то и дело негромко  покрикивал:
   - Раствор! Два полкирпича! Г-образную половинку! Большую четвертинку! Кирпичи кончились!
   Артем бегал с ворованными кирпичами, порциями замешивал жидкий раствор, подавал кирпичи и раствор Михаилу, выискивал в темноте то четвертинки, то большие половинки, то Г-образные обломки.
   Хоть работа не располагала к философии, но Артема не оставляли неотвязные думы. Гараж они построят. Машину, не очень старенькую «шестерку», обещал отец. Стыдно сидеть на отцовской шее в такие годы, но куда деваться. После гаража надо браться за дачу. На ТЗП инициативная группа подыскала участок, сейчас ребята оформляют документы, говорят, там наберется больше сотни участков.  Матвеев обещал пробить Артема в список. Все это распрекрасно, но что делать с квартирой? Где взять деньги? Кое-кто брал кредит в банке, сейчас начали появляться  такие самодельные банки, но они ненадежные, наберут денег у доверчивых простофиль и лопаются. По ТЗП бегал энтузиаст-самоучка Плотников, агитировал покупать акции банка «Гермес», мол, получите бешеные проценты, кое-кто клюнул, сейчас у них ни процентов, ни денег, и сам «Гермес» куда-то пропал.
   Жалко, ведь совсем недавно все получали бесплатное жилье, надо было только отстоять в очереди. Ветераны говорят, что когда-то сотрудники получали полностью готовые квартиры, потом стали давать голые бетонные коробки, внутреннюю отделку вели сами будущие жильцы.
А сейчас все это ушло, бесплатное жилье с этой идиотской демократизацией кончилось. Надо покупать, а цены растут каждый день. На кандидатскую диссертацию тоже никакой надежды. По настоянию Матвеева он поступил в заочную аспирантуру при головном НИИ, сдал кандидатский минимум, но что толку. Раньше после защиты зарплата удваивалась, а теперь кандидаты наук никому не нужны. Кандидат ты или не кандидат – все равно у завода на зарплату денег нет. Вот тебе и научно-технический прогресс,  вот тебе и беззаветный труд на благо родины во имя светлого коммунистического будущего.
   Михаил сбросил с высоты пустое ведро для раствора. Артем рывком поставил его к корыту, со злостью плюхнул в него полную лопату раствора. Густая, тяжелая жижа брызнула ему в лицо, едко защипало  левый глаз, из него хлынули слезы. Артем зачертыхался, бросился к бочке с водой, опрокинул себе на ноги приготовленную стопку кирпичей, сверху по голове его крепко стукнула какая-то доска. Он добрался до бочки, стал промывать пострадавший глаз. Сверху раздалось добродушное замечание Михаила.
   - Раствор летит обязательно в морду.
   - Это уж точно. И, как правило, прямо в глаз, - буркнул Артем.
   В эту ночь Михаил положил очередные шесть рядов. Артем натаскал приличный запас кирпичей на завтра. Компаньоны переодевались в полной темноте и рассуждали.
   - Еще шесть рядов – и шабаш, - заявил Михаил.- Всего одна ночь.
   - Шесть – мало, - возразил Артем. – При таком наклоне крыши на антресолях придется гнуться в три погибели. Ни то, ни се. Надо еще раза три, минимум два  по шесть рядов, тогда есть о чем говорить. Кто нас останавливает? Лепи и лепи.
   - Когда ты сегодня уходил на обед, тут появилась Арсеньева Нина Михайловна. Раскричалась: куда такую высоту гоните? У моего Володи головка закружится на такой высоте, и где столько кирпичей брать?
  - Пошла она со своим Володей! – сердито буркнул Артем. Он все еще пребывал в раздраженных чувствах. – Строить, так строить. Она что, ряды наши считает? Скажем, что ей показалось, что мы больше стену не поднимаем. И всего делов-то.
   - Свежий раствор сильно выделяется. Считать не надо, все на лице написано. Сегодняшняя кладка завтра будет очень заметна. Раствор подсыхает дня два-три.
   - Ну и хрен с ней и с Володиной головкой, - раскипятился Артем. -  Будем еще восемнадцать рядов класть. Потом сама спасибо скажет. Остальные-то никто не возражает, молчат. Всего три тимуровские ночи остались. Из-за одной скандальной бабы строить не гараж, а конуру?
      - Что-то ты сегодня не в духе. Ладно, поднимем еще на двенадцать рядов, а том видно    будет.
   Неприятности субботы оказались цветочками. Когда утром в воскресенье Артем подходил к стройке, он еще издали услышал визгливый женский крик. Будто резали кого-то. Возле их гаражей бесновалась Арсеньева, пожилая женщина с растрепанными волосами. Еще три года назад она работала на ТЗП помощником главного бухгалтера и выглядела нормальной, деловой женщиной. Три года пенсионного безделья превратили ее в неопрятную, скандальную старуху. Из ее истерических выкриков Артем различал только отдельные слова.
   - До неба! Кирпичей! Где деньги? Давление высокое! Нахальство! Пенсия маленькая! Молодежь!  Воспитали!
   Перед рассвирепевшей Арсеньевой галантно извивался поручик Яблонский. Он как-то ухитрился почти полностью устранить следы вчерашней женской экзекуции и выглядел сейчас как всегда элегантно в аккуратной спецовке и офицерской полевой фуражке. Правда, под левым глазом чернел очень заметный фингал, а борода заметно поредела. Артем подошел, послушал, деликатно кашлянул. Арсеньва резко развернулась к нему и заголосила с новой силой.
   - А! Вот он, затейник! Я знаю, придумываешь ты, а Михаил только делает! Куда вы стену взгромоздили? Как на такой высоте работать? Кирпичей лишних сколько?
   Артему очень не понравился скандальный крик, еще больше – обращение на ты, но он решил не обращать внимания на эти мелочи. Что взять с разъяренной бабы? На пенсии-то скучно, а тут такая благодать. Артем постарался подавить свое мрачное настроение и говорить как можно спокойнее. Он вежливо поинтересовался у Арсеньевой:
   - А в чем, собственно, дело?
   - В чем дело, в чем дело! Наглецы! Такую высоту взгромоздили!
   - Видите ли, - Артем сдерживался изо всех сил. – Я строю гараж себе. Понимаете, себе, а не вам. И делаю такую высоту, какую мне надо. А вы можете строить, как вам угодно. Я понятно говорю?
   Арсеньева остолбенела. Она закрыла рот, захлопала глазами. Видно, она привыкла решать такие вопросы только горлом и скандалом, и спокойный тон Артема привел ее в сильное замешательство.
   - А... Так ведь…. Все должны одинаково... - забормотала она.
   - Одинаково, так одинаково, - еще миролюбивее ответил Артем. – Нет возражений. У нас тут наклон поверхности. От меня к вам перепад по высоте почти метр. Можете протянуть по горизонту, и ваша задняя стена получится на метр с лишним ниже. Можете взять любой наклон общей крыши, если другие не будут возражать. Никто вас не ограничивает, никто не заставляет тянуться за нами. Так что не расстраивайтесь понапрасну.
   Арсеньева растерянно помолчала, что-то пробурчала, но уже без прежнего накала. Она постояла еще немного и удалилась в полном недоумении, но усмиренная. Михаил с уважением посмотрел на компаньона и пошел переодеваться в гараж. Вскоре он принялся лепить боковые стены. В прошлую тимуровскую ночь Артем заготовил хороший запас кирпичей, их должно хватить на боковые стены в полкирпича. Никто из соседей не поднимал шума по поводу кражи кирпичей, - то ли не замечали пропажи, то ли все давно смирились с постоянным воровством стройматериалов.
   Артема совесть совершенно не беспокоила. Те же соседи утащили у них с Михаилом гораздо больше кирпичей, чем уйдет на всю заднюю стену. Око за око, зуб за зуб. И вообще, - должна существовать социальная справедливость, как любят говорить демократы. Но на Арсеньевой моральные издержки не закончились, и мирного труда у них не получилось. Артем возился внизу, как вдруг за задней стеной раздались истерические вопли, на этот раз мужские. Михаил наверху прекратил кладку, перегнулся через сырую стену и что-то говорил, но громкие вопли снизу заглушали его голос.
   Артем вздохнул, в сердцах отшвырнул совковую лопату и полез по шатким мосткам наверх. Опять сосед Кузнецов буянит, все-таки пенсионеры – склочный народ. Чего ему не сидится тихо-мирно? Он поднялся и поглядел вниз почти с шестиметровой высоты. Там внизу под задней стеной бесновался Кузнецов, владелец соседнего сарайчика, плюгавенький мужик неиссякаемой скандальной энергии. Он уже не раз закатывал компаньонам дикие сцены из-за того, что они начали стройку на участке, где тот самозахватом развел что-то вроде вишневого сада. Кроме того, пенсионеру не нравилось, что новые гаражи закрыли ему пейзаж. Даже с высоты Артем разглядел его посиневшее от злости морщинистое, небритое лицо и брызги, летевшие из перекошенного рта.
   - Ты, жид пархатый! - верещал Кузнецов на Михаила. – Весь свет загородили! Лишь бы себе! Вишни мои угробили! Теперь из-за вас тут как в подвале будет!
   - Сосед, в чем проблема? – громко поинтересовался Артем.
   - А-а!! – захлебнулся злобой пенсионер. – Вот он! Мишку настраивает! Всю вашу стену развалю к …. матери!
   Дальше пошел виртуозный набор ненормативных выражений. Кузнецов метнулся в свой сарай, выскочил оттуда с ломом, подбежал к стене ненавистных захватчиков-гаражников и со всей силы ударил ломом по кирпичной кладке. Брызнули ярко-коричневые крошки. Кузнецов замахнулся снова. Дело переходило в серьезную стадию. Артем выхватил у Михаила мастерок, зачерпнул из ведра еще жидкий раствор и сбросил увесистую порцию тяжелой жижи вниз. Раствор плюхнулся у самых ног пенсионера, брызги заляпали сапоги и штаны скандалиста. Кузнецов задохнулся от неожиданности, вопли прекратились. Артем приготовил вторую порцию раствора.
   - Сосед, - грозно повысил голос Артем, - я вызову милицию! За такое хулиганство тебе 15 суток обеспечены, а то и по статье пойдешь! Закрой рот и не мешай.
   - Да я…! Ты чуть не убил меня!  Да я тебя!
   - Чуть не считается. Ты разволновал меня, вот раствор и сорвался нечаянно. – И Артем аккуратно сбросил вниз вторую порцию раствора. Кузнецов с непостижимой для пенсионера ловкостью увернулся, отпрыгнул, выронил лом.
   - Смотри, у меня руки дрожат, еще и кирпич невзначай сорвется! На нервной почве. Не ори под руку, не стой под свежей кладкой.
   Над стенами гаражей появились головы любознательных. В проход между гаражами и сараями вышел председатель новостройки Гирич, он молча наблюдал  развитие событий на вверенном ему участке. Кузнецов подобрал лом и с громким невнятным ворчанием скрылся в своем сарае. Гирич подошел ближе.
   - Война продолжается? – сурово спросил он.
   - Николай Сергеевич! – со всем возможным отчаянием воскликнул Артем. – Вы же видите, Кузнецов совсем озверел, ломом долбит нашу кладку! Не драться же со стариком?
   - Драться нельзя, - подтвердил Гирич. Чувствовалось, что скандал ему совсем не по душе.
   - А если он разобьет стену? С него станется.
Из сарая выскочил Кузнецов с топором в руках.
   - Убью! – завизжал он. – Этого жида Мишку – на куски! Артему – бошку оттяпаю!
   В бешенстве он не заметил Гирича. В углах его рта белела пена. Гирич от неожиданности отшатнулся, но тут же справился с растерянностью.
   - Это что за безобразие? – грозно зазвенел металлом его голос. – Петр Николаевич, прекратите, милицию вызову. С ума сошел, - с топором бегать!
   - И ты туда! - Кузнецов от злости не понимал, что делает. – Вишни мои загубили! Свет закрыли,  как в погребе! А снег зимой как снег чистить?
   - Все уладится, - миролюбиво говорил Гирич. – А ломать стену ломом, с топором бегать – это уже статья. Зачем тебе на старости лет?
   - Убью гада! – огрызнулся Кузнецов и снова скрылся в сарае.
   - Спасибо, Николай Сергеевич, - прочувствованно и в один голос поблагодарили председателя компаньоны.
   - Житья от скандалиста нет никакого, - пожаловался Артем. – До греха ведь доведет.
   - До греха не доводите.
   - А как насчет жида пархатого? – ехидно поинтересовался Артем.
  Но Гирича такие тонкости не интересовали. Он погасил скандал и посчитал свою задачу выполненной. Разбираться в сложных причинах и следствиях ему не хотелось.
   - Что в сердцах не скажет маразматик, - примирительно ответил он и ушел из прохода.
   - Маразматик, - пробурчал Артем. – Как говорил Ходжа Насреддин, он сумасшедший, но не дурак. При Гириче не стал бесноваться.
   - А народ безмолвствует, - мотнул бородой Михаил в сторону соседних гаражей, над которыми торчали головы любопытных соседей. - Нас не касается, а у вас хоть трава не расти. Вот дал Бог соседа.
    «Масса похожа на женщину, а женщина легко подчиняется силе», - процитировал Артем. Он еще не отошел от словесного поединка с пенсионером. -  Это говаривал некий Геббельс. Слышал о таком? Разбирался фашист в психологии масс.
   Они сидели на мостках и курили. Внизу из сарайчика вышел Кузнецов. Он молча запер дверь и двинулся по проходу к выходу из гаражей. Посметрел вверх на лютых недругов и громко пообещал:
   - Убью! Бошки поотрубаю!
   - Иди, иди, - мирно посоветовал Артем. – А то ненароком кирпич упадет. А будешь портить стену, - твой сарайчик по камушку разнесу. Понял?
   Кузнецов злобно фыркнул и вскоре скрылся за углом.


                Альтернативные выборы.

   - Как жизнь молодая, Сергей Иванович? – любезно осведомился секретарь парткома.
   - Нормально, - лаконично ответил Матвеев.
   - Вот и прекрасно. – Роскин хлопотливо потер ладони. – Вы хорошо проявили себя в ВОИРе, вас уважают на заводе, да и в городе вы – не последний человек. К вам просьба. Начинается предвыборная кампания. На этот раз выборы намечаются демократические, альтернативные, на каждое депутатское место по несколько кандидатов. Наш Александр Николаевич уже пятнадцать лет депутат Московского областного Совета. Он председатель совета директоров в Тригорске, член коллегии министерства, лауреат Государственной премии, кандидат наук. А главное –большой опыт работы в Мособлсовете. Партком решил предложить его кандидатуру  и на этот раз. Сами понимаете, Александр Николаевич там уже заслужил авторитет, к нему прислушиваются, он немало сделал для Тригорска. Если от города пройдет случайный человек, какой-нибудь горлопан…
   Росин говорил, а Матвеев размышлял, с чего это парторг завода так распинается перед ним. Ну, выборы, пусть победит достойный. В нашей великой державе человек в больших чинах застрахован от неприятных неожиданностей. Номенклатура ревностно оберегает свои ряды от потрясений. Уж если Богатырев вошел в высокую обойму, он там и останется, ему обеспечен пожизненный почет. Хотя, по его мнению, Богатырев ничего особенного как человек из себя не представляет, даже, пожалуй, наоборот. Но раз партком решил, - так и будет.
   - Мы формируем, так сказать, группу поддержки. Надо выступать перед трудовыми  коллективами, перед избирателями, отвечать на каверзные вопросы. Ну, вы понимаете. Мы предлагаем вам включиться в эту группу. По мнению Александра Николаевича, вы – достойная кандидатура.
   Матвеев ответил не сразу. Его охватили сомнения. Отказаться – значит, осложнить себе всю оставшуюся жизнь в Тригорске, у Богатырева большие связи в городе, к его мнению прислушиваются руководители. Соглашаться? Но ему совсем не улыбается поддерживать такого человека, как Богатырев. Чисто человеческие качества директора не внушали Матвееву ни малейшего уважения. Это не боец, он привык к невидимой людям,  подковерной борьбе. Вся его карьера держится на каких-то семейных связях, говорят, у него какой-то родственник – в больших чинах.
   Он, видимо, всю жизнь смертельно боялся конкурента на его насиженное место и создал на заводе откровенную атмосферу подсидок и доносов. Настоящего коллектива на заводе нет, ярких личностей – тоже, таких Богатырев давно искоренил. Процветают всякие Мартышкины. Саркисовы, Синичкины. Рядовые работники отбывают службу от звонка до звонка, их гораздо больше беспокоит личное благополучие, чем благо предприятия. За несколько лет работы он не встретил на ТЗП ни одного талантливого, творческого человека,  даже просто порядочные люди, вроде Латыша, здесь редкость. Не лежала у него душа к такому почетному делу. Но деваться-то некуда, ему еще долго работать тут, до самой пенсии.
Он спохватился, что, пожалуй, слишком долго молчит, и спросил:
   - А кто уже в этой группе?
   - Проверенный коллектив, - улыбнулся Росин. – Панарин, Ранкаев, Мартышкин, Прокушев от профкома, Селезнев от рабочих, Новицкий – начальник первого цеха, ну и я. Всех вы знаете.
Увы, Матвеев знал их всех. Ни с кем из них он бы в разведку не пошел. Продадут при малейшей опасности. Достойные питомцы Богатырева. Разве что Панарин, но он его знает еще мало, да Новицкий, кажется, мужик надежный, хотя про него говорят всякое. Он мысленно вздохнул, поморщился, опять же мысленно, - но не отказываться  же. Как сказал поэт: пусть нас минуют пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Видать, Богатыреву понравились его выступления на партхозактивах. Он еще раз вздохнул, теперь уже наяву, и ответил с улыбкой:
   - Сочту за честь.
   - Вот и прекрасно, - расцвел Роскин. – Александр Николаевич сам предложил вашу кандидатуру. Ему очень нравятся ваши выступления на партхозактивах. Вы всегда интересно и умно говорите.
   Началась бурная политическая жизнь. На собрания в крупные коллективы города выезжали всей бригадой. И в таких случаях Матвеев горько сожалел о своей мягкотелости и беспринципности. Все, что происходило на таких встречах, коробило его. Богатырев оказался намного еще менее симпатичной личностью, чем он думал.
   Первый большой выезд состоялся в жутко  засекреченную научную войсковую часть. В зале собралось множество военных, в основном, с двумя просветами на погонах, и не меньше женщин, видимо, их жен и вольнонаемных сотрудниц. Большаков пробубнил дежурную речь. Говорил он всегда плохо, почти бессвязно, - привык, что подчиненные расслышат и правильно растолкуют его оракульское бормотание.
   Но эта аудитория видела в нем только руководителя конкурирующей градообразующей фирмы, который считался председателем совета директоров города и беззастенчиво пользовался этим, чтобы урвать побольше благ для своего завода. Богатыреву и его группе поддержки здесь пришлось туго.
   - Может ли такой человек представлять наш город в областном Совете? – вопрошал с трибуны тощенький полковник. – Мы в горисполкоме договорились, что нам в восемьдесят восьмом году выделят деньги на ремонт пешеходного мостика через Гончару, - от нас к тому же ТЗП. Товарищ Богатырев перехватил  деньги и отремонтировал свой дом культуры! А к нам люди теперь добираются вброд.
   Представительный подполковник внушительно разъяснял слушателям:
   - Товарищ Богатырев  - яркий представитель существующей бюрократической командно-административной системы. На ТЗП, я знаю, процветает откровенный деспотизм, демократией там не пахнет и никогда не пахло. Зачем нам такой депутат? Сейчас вся страна борется с бюрократизмом, а нам предлагают выбрать самого махрового бюрократа в городе!
   Вообще-то, Матвеев полностью соглашался в душе с подполковником. И дернул его черт ввязаться в эту группу поддержки! А на трибуне уже стояла невысокая, стройная, энергичная брюнетка средних лет в строгом деловом костюме.
   - А как он относится к людям? – экспансивно возмущалась она. – На ТЗП сейчас Богатырев строит очередной жилой дом. Сносят частный сектор. Одна старушка преклонных лет,  больная пенсионерка, попросила повременить со сносом ее домика. Ей надо было поговорить с внуками. А Богатырев дал команду, и убогий домик на глазах беспомощной старушки снесли бульдозером! Бедняжка полгода лежала в больнице. Да такого самодура и близко нельзя подпускать к власти!
   Это выступление явно опытной активистки-общественницы вызвало долгий, недоброжелательный шум в переполненном зале. Больше всего на свете сейчас советские люди не любили представителей командно-административной системы советской бюрократии. На трибуну повалили желающие заклеймить бездушный бюрократизм и корыстолюбивую номенклатуру. Группа поддержки пыталась протестовать и помешать этому потоку негатива, но председательствующий генерал-майор, замполит командира  этой войсковой части, игнорировал их и предоставлял слово только своим.
   Богатыреву припомнили многое, о большинстве этих прегрешений своего директора Матвеев даже не слышал. Богатырев отказался выделить деньги на строительство центральной районной больницы. Он интригами в горкоме и горисполкоме добился, чтобы новую аптеку построили в микрорайоне ТЗП, а не здесь, на периферии, в войсковой части, хотя рядом с ТЗП уже есть аптека на вокзале, а здешним жителям приходится за аспирином ездить на автобусе на вокзал с пересадкой. Он незаконно прописал тещу в соседнюю квартиру и теперь втроем живет в роскошных пятикомнатных апартаментах.
   Богатырев сидел в президиуме туча-тучей. Группа поддержки бурно негодовала. Мартышкин извертелся и изнемог от отрицательных эмоций. А накал в зале возрастал. И тут к трибуне быстро прошел Панарин. Он отмахнулся от протестующих возгласов председателя и занял трибуну. Рослый, представительный, с холеным «руководящим» лицом, он заговорил громко и гневно.
   - Я всегда считал ваш коллектив интеллигентным, разумным. Но куда я попал!? Где тут интеллигенты, советские офицеры, ученые? Я слышу пристрастные, если не больше, узко местнические выступления, крайне необъективные. Это не обсуждение кандидата в облсовет, - достойного, заслуженного человека, крепкого руководителя, который много сделал для города. Это какая-то кухонная склока, копание в чужом грязном белье! Я все же  надеюсь, что разум  и государственная сознательность победят эту мелкую зависть к более удачливому соседу!
   - Ну, дает Фомич! – восхищенно пробормотал Ранкаев, который сидел рядом с Матвеевым. – Недаром столько лет в партайгеноссах ходил.
   - А я и не знал, - удивился Матвеев. – Разве Панарин был секретарем парткома?
   - Как же, двенадцать лет, почти три созыва.
   - А почему ушел с такого места?
   - С сыном проблемы, - начал было Ранкаев, но, видимо, вспомнил, что Матвеев еще чужак в их дружном коллективе, и замолчал. Его дружелюбно улыбающееся лицо мгновенно превратилось в застывшую маску с официальной улыбкой, наподобие древнегреческой Комедии.
   На следующее утро бригада поддержки без команды собралась в приемной директора. Секретарь Кира Ивановна зашла в кабинет, тут же вышла и с обычным казенно-надменным лицом сказала:
   - Заходите.
   - Что, - суров? – с заискивающей улыбкой поинтересовался Прокушев,  но Кира Ивановна не удостоила его ответом.
   - Секретарь – барометр настроения шефа, - констатировал Новицкий.
   Группа поддержки выстроилась у директорского стола. Садиться без приглашения никто не решился. Директор с сизым лицом цвета каленого чугуна поднял взгляд на сподвижников.
   - Как вы допустили!? – с интонациями Зевса вопросил он.
   «Как ты сам допустил, что о тебе такая слава по городу ходит?» – хмуро подумал Матвеев. Больше всего на свете он сейчас сожалел, что ввязался в эту историю. Остальные члены группы поддержки молчали.
   - Мне! Понимаете, - мне! Какая-то баба задает такие наглые вопросы!
   - Александр Николаевич, - сладким голосом пролепетал Мартышкин. -  Это жена замполита, генерал-майора Озерова. Она там женсоветом командует, в городском женсовете заседает. Известная скандалистка.
   - А эти, - полковники!? Они что, тоже в женсовете!? – загремел Богатырев. – Я пятнадцать лет в областном совете, десять лет председатель совета директоров города! А мне – такие плевки! Почему не выступали? Ты, Ранкаев! Почему ты молчал? Роскин! Меня поливали, а вы молчали! Один Панарин!
   - Александр Николаевич, - проникновенно заговорил Роскин. – Мы, безусловно, сделаем должные выводы.  Теперь после любого вопроса или выступления мы будем занимать трибуну. По очереди, несмотря на поведение председателя.  Он вчера просто не давал нам возможности говорить. Такого мы не ожидали.
   - Не ожидали, - уже мягче буркнул Богатырев. – Думать надо.  Не ожидали. Их Толмачев спит и видит себя председателем городского совета директоров. Как же, генерал-лейтенант, доктор, профессор! Мартышкин, что у тебя с газетой?
   - Я договорился с Ванюшиным, Александр Николаевич. Каждую неделю будет статья.
   - Мало. Надо в каждом номере. «Светлый путь» всего два раза в неделю выходит. Я что, сам должен с говорить с этой политической проституткой?
   - У Сергея Ивановича по линии ВОИРа хорошие отношения со «Светлым путем», -  голосом Иудушки подсказал Мартышкин.
   «Вот сволочь, - подумал Матвеев. – Ну и Мартышкин, лакей хренов. Господи, и зачем я полез в это грязное дело?»
   Богатырев и вся бригада настороженно смотрела на него. Матвеев быстро прикинул свои шансы. С Ванюшиным у него, и в самом деле, неплохие отношения, тот до сих пор минимум раз в месяц оповещает  горожан о делах ВОИР. С его заместительницей Сорокиной он тоже нормально контактирует. Можно попробовать.
   - Попробую, - на всякий случай с сомнением в голосе сказал он. – Одно дело ВОИР, а тут совсем другое. Ванюшин – ярый демократ, может упереться. Но процентов на девяносто, думаю, можно быть уверенным. Нужен материал в каждый номер, чтоб задержки не было.
   - Мы обеспечим, - быстро пообещал Роскин.
   - Надо не девяносто, а сто процентов, - буркнул Богатырев. – И чтоб про других кандидатов поменьше он печатал.
   - Про других не берусь, - как можно тверже сказал Матвеев. Вот наглость. Дай им палец, всю руку отхватят. – Ванюшин за гласность, плюрализм и равноправие. Тут он будет насмерть стоять. Хорошо, если удастся в каждом номере по нашей статье.
   - Пусть печатает, - снизошел Богатырев. – Только чтоб про остальных поменьше. А то в каждом номере эта доярка.
   На одно место кандидата в депутаты Областного Совета претендовало пять человек. Такого Матвеев не помнил за всю свою жизнь. Горбачев упорно шел по пути демократизации, но, судя по всему, одновременно разбудил обезьяну охлократии в пронизанной бюрократизмом стране. Что из этого выйдет, предсказать невозможно.
   Из пяти кандидатов особо опасными конкурентами для Богатырева считались двое: академик Грохотов, директор крупного НИИ из Дубининского района, и «доярка» Фадеева, заведующая молочно-товарной фермой из Кандобинского района. К несчастью для Богатырева, оба конкурента умели говорить с людьми, всегда приветливо и открыто улыбались, ловко отвечали на самые каверзные вопросы, гибко обходили «острые углы». «Доярка», к тому же, прекрасно использовала свое народное происхождение и вызывала аплодисменты незатейливой, но резкой критикой «начальства». Они не терялись в сложной обстановке, не пытались спрятаться за спину своих групп поддержки, сами шли навстречу опасности. Говорили они находчиво, то серьезно и обстоятельно, то с юмором. Угрюмый, тяжеловесный, косноязычный Богатырев проигрывал по сравнению с ними. Матвеев с удовольствием поддержал бы академика или «доярку», но – взялся за гуж, не говори, что не дюж.
   На встречи с небольшими коллективами выезжали обычно по двое. Матвееву в постоянные напарники достался Ранкаев, молодой начальник отдела кадров. Бывший секретарь комитета комсомола, он умел говорить, и Матвеев охотно предоставлял ему инициативу. Его устраивала роль ведомого, он не испытывал ни малейшего желания  рвать рубаху на груди за  Богатырева. Ранкаев отлично справлялся и лишь иногда выдвигал вперед «тяжелую артиллерию» в лице Матвеева, которого он представлял избирателям как известного ученого. Это импонировало слушателям.
   Вторая гроза в директорском кабинете разразилась за неделю до выборов, после встречи Богатырева с избирателями всего Тригорска в городском дворце культуры. Там собрались, в основном, пенсионеры, морщинистые, ехидные старики, истомившиеся от пенсионной скуки, и еще более ехидные пенсионерки, скромно одетые старушки с горящими от жажды зрелищ глазами. Они засыпали Богатырева желчными вопросами.
   Почему Богатырев ездит по городу и на дачу на казенной «Волге», и почему у его личной «Волги» точно такой же цвет и точно такие же цифры на номере? Почему он с женой и тещей занимает две смежные квартиры в пять комнат – при таком дефиците жилья в городе? Почему он устроил на ТЗП, на хорошие должности своих детей, сына и дочь, и выделили им сразу по трехкомнатной квартире? Почему в новом доме на ТЗП он выделил  городским очередникам всего десять процентов жилья, а не пятнадцать, как положено по закону? Как мог он дать команду снести бульдозером домик убогой, беспомощной старушки?
   Члены группы поддержки чередой восходили на трибуну. Ранкаев говорил четыре раза, Панарин – три  раза, даже Матвееву пришлось дважды оправдывать действия своего директора. Мартышкин отделался единственным выступлением, - говорить в большой аудитории он не умел.
   Наутро Богатырев рвал и метал. Его взбесило, что какие-то занюханные пенсионеры посмели задавать ему, - ЕМУ! – такие оскорбительные вопросы. Группа поддержки переминалась с ноги на ногу, - сесть никому не предлагалось, - мычала и опускала глаза долу. Даже Мартышкин не нашел слов утешения для шефа. Наконец, Новицкий негромко сказал:
   - Мы же не можем закрыть всем рот, Александр Николаевич.
   - Не допускать таких вопросов! – просипел директор. – Если еще будут такие вопросы, - сделаю оргвыводы!
   Матвееву очень хотелось плюнуть, повернуться и хлопнуть дверью, но тут Мартышкин нашел новую тему. Он вытащил из своей папки «Свежий путь» и положил газету перед директором.
   - Смотрите, Александр Николаевич, что наш Сергей Иванович с Ванюшиным натворили. Вот статья о вас – всего один столбец. А вот о «доярке» - полтора столбца.  Безобразие! В нашей городской газете о вас пишут меньше, чем  о посторонней, кандобинской «доярке»! И это не все, Александр Николаевич. Вы почитайте, что «доярка» пишет о нас. На ТЗП якобы срывают плакаты других кандидатов, и делается это будто по вашей команде.
   В кабинете повисла гробовая тишина. Богатырев бесцветными поросячьими глазками уставился на Матвеева. Того чуть не затрясло от бешенства.
   - Вот сволочь! – резко сказал он в пространство.
   - Это о чем? – взвился Мартышкин.
   - Об этом эпизоде!
   - Сергей Иваныч, - тихим голосом с безнадежными интонациями, как говорят у постели умирающего, выговорил Богатырев. – Как же так?
   «Сейчас плюну и уйду отсюда к чертовой матери»,  - подумал Матвеев, но  Богатырев, видимо, понял его настроение, - все таки он недаром тридцать лет сидел в директорском кресле, - и уже спокойно сказал:
   - Непорядок, Сергей Иваныч. Что это Ванюшин грязь на меня льет? Вот что. Идите в горком к Бабкину, напишите заявление. Пусть Ванюшин и эта его…как ее, Мартышкин?
- Сорокина, Александр Николаевич,  Сорокина Галина Ивановна, - подсказал Мартышкин.
   - Вот пусть Ванюшин и Сорокина дадут официальное опровержение. Сергей Иванович, сегодня же напишите заявление и отдайте горком, в идеологический отдел, Бабкину. Пусть прижмет этих писателей.
   «Господи, - с тоской подумал Матвеев, – дай мне силы вытерпеть то, с чем я не могу бороться».
   - Лучше подождать до выборов, - как можно спокойнее сказал он. – Опровержение никуда не денется, А сейчас они обозлятся. Пока они честно в каждом номере дают наши статьи. Мне это нелегко дается.   
   - А кому сейчас легко? – съехидничал Мартышкин.
Матвеев ожег его взглядом.
   - Свое обещание я выполняю. В каждом номере идет наша статья. А злить их сейчас не резон.
   Когда группа поддержки вышла в коридор, Ранкаев придержал мрачного Матвеева за рукав и отвел в сторонку.
   - Не берите в голову, Сергей Иваныч. Мартышкин злится, что вы обеспечили по статье в каждый номер, а он не сумел.
   С Ранкаевым Матвеев чувствовал себя легко, с единственным из всей группы. На частых выездах в небольшие коллективы он полностью освобождал Матвеева от необходимости говорить, сам же прочувствованно произносил отрепетированную речь о том, как хорошо станут жить тригорцы, если выберут в облсовет Богатырева. На коварные вопросы Ранкаев отвечал остроумно, неизменно вызывал доброжелательный смех в зале, на вопросы житейские отвечал задушевно, на серьезные – рассудительно. Лишь иногда он предупреждал Матвеева:
   - Сегодня говорите вы. Народ тут сложный, меня, как лицо кавказской национальности, могут не понять. Да и утечка информации возможна, – мол, вы все молчите. А у вас хорошо получается.
   Такие замечания трогали Матвеева, он понимал, - Ранкаев заботится, чтобы до Богатырева не дошли слухи о его пассивности на встречах с избирателями.
   В день выборов группа поддержки разъехалась по избирательным участкам. Каждый получил задание: следить за ходом выборов, предупреждать возможные нарушения закона, присутствовать при вскрытии урны, не допустить фальсификации при подсчете голосов. О результатах подсчета тут же сообщить дежурному диспетчеру ТЗП. Роскин уехал в Кандобино, Мартышкин – в Дубининск, а Матвееву достался самый большой участок, - «спальный» микрорайон Тригорска. Если здесь избиратели проголосуют за Богатырева, то ему обеспечена победа в Тригорске.
   К полуночи члены избирательной комиссии сдружились с Матвеевым, хотя поначалу он чувствовал заметный холодок, - Богатырева в городе знали и явно не очень любили. Когда по радио отзвучали полночные куранты, на  стол поставили три красные урны, председатель избирательной комиссии снял пломбы и высыпал содержимое на стол. Члены комиссии, и с ними Матвеев, уселись за стол и принялись сортировать бюллетени. Управились всего за час. Еще почти час ушел на составление протокола.
   Победил Богатырев, он набрал 58%, академик Грохотов набрал 27%, а «доярка» - всего 13%. Остальные двое кандидатов набрали по мелочи. Матвеев позвонил диспетчеру, сообщил результаты, спросил, как дела у остальных, но диспетчер еще ничего не знал.
   Утром радостный Матвеев сразу зашел в директорский кабинет. Там уже собралась все группа. Все почему-то выглядели понуро. Богатырев с помятым, опухшим  лицом угрюмо сидел в кресле и листал какие-то книги. Настроение Матвеева резко упало, он понял, что выборы проиграны. Все в кабинете молчали.
   - Сколько? – негромко спросил он у Ранкаева.
Тот молча протянул ему торопливо исписанный листок. В Дубининском районе Богатырев набрал 7%, в Кандобинском – 11, в Тригорском – 19,5%. Большинства голосов не получил ни один из пяти кандидатов. Академик Грохотов набрал в сумме 19%, а зловредная «доярка» - 27. Грохотов и «доярка» прошли на повторные выборы. А Богатыреву досталась горькая доля проигравшего.
   - Спасибо за помощь, - голосом смертельно усталого человека проговорил Богатырев. – Путь теперь эти грызут друг друга. Без меня. Я ухожу на пенсию. Вот, изучаю законы о пенсиях.
   Он откровенно напрашивался на жалость, сочувствие и уговоры. Роскин, Ранкаев, Новицкий принялись вразнобой утешать директора. Сгорбленный Мартышкин источал в пространство ощутимую злобу. Панарин с невозмутимым холеным лицом казался спокойным.
   - Нет, товарищи, - слабым голосом отверг утешения незадачливый кандидат в депутаты. – Я ухожу. Надо беречь остатки здоровья. Я только не понимаю…
   Он помолчал и продолжил крепнущим голосом:
   - В родном районе! Подумать только: в Племхозе – 0,7%, в Тригорских Далях – вообще 0,5%!
   - В Тригорских Далях работал Сергей Иваныч, - услужливо подсказал Мартышкин.- Чем вы там занимались, Сергей Иваныч?
   Матвеева передернуло от отвращения.
    - Тем же самым, чем вы в Дубининском районе, дорогой Михаил Николаевич. Если не ошибаюсь, вы уверяли, что там все в ажуре?
   - Не надо, - утомленно произнес Богатырев. – Вся группа работала хорошо. Спасибо вам всем. Но мы проиграли. А я ухожу. Хватит стрессов.
   Конечно, он никуда не ушел, остался в директорском кресле. Ранкаев вскоре получил повышение и занял должность заместителя директора по кадрам. Начальник четвертого цеха Панарин стал заместителем директора по новой технике, Начальником цеха вместо него назначили еще молодого начальника участка Шестакова. Какую благодарность получили остальные, Матвеев не знал. Сам он остался начальником СКТБ с той же зарплатой, но всегда вспоминал об этой истории с глубоким неудовольствием.
   А вскоре он и сам против своей воли ввязался в выборную борьбу. Энергичная Адель Семеновна, ответсекретарь общества ВОИР, предложила провести собрание изобретателей города. Матвеев согласился. После отчетного доклада Адель Семеновна предложила изобретателям выдвинуть своих кандидатов в депутаты городского совета. Избиратели бурно ее поддержали и выдвинули двух кандидатов в горсовет, а потом сгоряча выдвинули Матвеева, своего председателя, кандидатом в облсовет. Матвеев упирался, как мог, но демократизация взбудоражила изобретателей, они стали горячо уговаривать его, и он сдался.
   На следующий день он зашел к Богатыреву по служебным вопросам, а потом решил поставить директора в известность о своем неожиданном вступлении в политику. Народ должен знать своих героев и гордиться ими. Однако реакция Богатырева оказалась совершенно неожиданной. Потом уже Матвеев понял, какого дурака он свалял с этой информацией.
   Богатырев еще не отошел от жесточайшей обиды за свой провал на выборах в облсовет, а тут какой-то никому в городе не известный сотрудник ТЗП решил занять его традиционное место. Сейчас директор вдруг посинел, выкатил глаза и издал какой-то звук, похожий на хрип удавленника. Он уставился на Матвеева совершенно бессмысленными глазами, потом вскочил и выбежал в комнату отдыха. Матвеев в растерянности подождал несколько минут и в полном недоумении вышел в приемную. Там его остановила суровая Кира Ивановна.
   - Вы чем так расстроили Александра Николаевича? Нельзя же так. У него не все в порядке с сердцем. Надо же беречь директора! Вечно вы все не так делаете.
   Свои выборы Матвеев проиграл, и об этой эпопее он старался никогда не вспоминать  .



                Философские беседы

   - Что-то шеф явно не любит евреев, - заметил Матвеев, прихлебывая обжигающий крепкий чай.
   - Ха! – воскликнул Латыш.
   Они после диспетчерского зашли к Латышу в кабинет поговорить «за жизнь». На диспетчерском Богатырев дал задание начальникам подразделений обеспечить голоса сотрудников на выборах за коммунистов, и ни в коем случае не голосовать за демократов, которых он с повышенной угрюмостью назвал евреями. Страна гудела от второй альтернативной предвыборной кампании.
   На зимних выборах не только Богатырев сошел с дистанции. Потерпел поражение многолетний предмособлсовета, и его место занял один из его заместителей. В Москве председателем Моссовета стал Гавриил Попов, яркий представитель демороссов. Его коллега по межрегиональной группе в госдуме Собчак, тоже из демократических завлабов, неожиданно для многих свалил члена ЦК Соловьева, стал мэром Ленинграда и теперь вел бурную кампанию по переименованию Ленинграда в Санкт-Петербург. И того, и другого Матвеев считал демагогами и горлопанами. Из газет он с изумлением узнал, что в Уфе на высокий выборный пост прошел его однокашник Новицкий, который еще в студентах отличался редким зазнайством, неуживчивостью и скандальным характером.
   Страна бурлила. Горбачевская демократизация, усиленная плюрализмом и гласностью, выбросила на поверхность общественной жизни, как пену в кипящем котле, всю социальную желчь в лице закоренелых правдолюбцев-неудачников с неподтвержденным высочайшим уровнем  притязаний и личных амбиций. В этом бурном вареве жизни чуть не утонул всеобщий народный любимец и кумир Ельцин. Он проиграл на выборах в Верховный Совет РСФСР, и ему грозило политическое забвение, бешеная конкуренция озлобленных демократов не оставляла ему шансов на новую победу. Но Ельцин удержался во власти. На заседании Верховного Совета омский депутат Казанник вдруг отдал ему свои голоса вместе с депутатским мандатом – под бурные овации и крики «ура!» собравшихся. И тут же разгоряченные победой справедливости депутаты избрали Ельцина председателем президиума Верховного Совета РСФСР.
   На диспетчерском Богатырев не смог удержаться и дал желчную оценку всех этих событий. В стране готовились новые выборы, так как многие депутатские места оставались вакантными, но Богатырев смертельно обиделся за свое поражение в первом туре и не хотел даже слушать о новом своем выдвижении. И сейчас, за чаем, Матвеев повторил слова директора:
   - Евреи рвутся к власти. Их хлебом не корми, дай помелькать на трибуне и дорваться до власти.
   - Ха! – снова громогласно воскликнул Латыш. – У него Раиса Михайловна  - еврейка по матери. Евреи ведут свою национальность по матери, значит, она – стопроцентная еврейка. Так что Богатырев знает их.
   - Я слышал о генеалогии у евреев по женской линии, но не совсем понимаю, почему они так решили, - вопросительно заметил Матвеев.
   - Проще пареной репы! Они – самый извращенный народ и прекрасно знают, что отцом ребеночка может быть кто угодно, не обязательно муж. Скорее, наоборот, - у них большие проблемы с бесплодностью и дурной наследственностью, поэтому даже поощряются внебрачные половые связи. Почитайте Библию, Ветхий Завет. Там же сплошной разврат!
   - То есть, по Руссо? – уточнил Матвеев и процитировал:  – «Любой из нас более-менее может быть уверен в своей матери, что же касается отца, то даже мать не может точно его назвать».
   - Во-во! А у Богатырева и тесть из них: он же родной брат нашего Раневского.
   - Замминистра? – удивился Матвеев. – Валентин Борисович?
   - Он самый. Потому шеф и сделал карьеру. Выгодно женился, и его тут же стали тянуть за уши. В двадцать шесть лет – кандидат наук, в тридцать – директор ТЗП. А деньги на социалку он откуда брал? Дядюшка Раневский обеспечивал своему человечку. Сейчас вся эта система рушится, вот у шефа и получается провал за провалом. На выборах прогорел, бюджетное финансирование кончилось, завод ложится на бок.
   - Вот оно что, - протянул Матвеев. – А я все удивлялся. Мужик по личным качествам – не боец. Капризный, слабый духом, удар не держит, скисает от малейшей трудности, а тридцать лет сидит в директорском кресле. Теперь понятно. За такую жену надо руками и ногами держаться.
   Латыш громко захохотал.
   - Он и держится, понимает. Но за тридцать пять лет она ему так надоела еврейской активностью, что он всех евреев терпеть не может.
   - По моим подсчетам, на ТЗП – половина из них, - осторожно заметил Матвеев.
   - Половина? – саркастически хмыкнул Латыш. – Берите 90%, -   без ошибки.
   - Я давно удивлялся, - развивал тему Матвеев, – почему в Тригорске столько евреев. В городском ВОИРе – практически одни они. Собираешь совет – плюнуть некуда. В горкоме – опять почти одни они. Сплошные Михаилы Борисовичи и Борисы Михайловичи. Если есть другие, то только Яковы Семеновичи.
   - А это историческая закономерность. Результат социальных процессов в нашей стране за весь советский период. Кто делал революцию? Евреи. Ленин сам наполовину еврей, у него мать чистокровная еврейка, так что по их законам он сам – тоже полный еврей. А его знаменитая ленинская гвардия? Все эти Троцкие, Володарские, Каменевы, - кто они, по вашему?
   - Ну, это я начитался. Слава Богу, у нас гласность. Троцкий – Бронштейн, Каменев – Розенфельд, Володарский – Коган, Литвинов – Финкельштейн, Свердлов – Янкель Моисеевич, Мартов – Цеденбаум и так далее, сейчас других не помню, но они все такие. Активная нация.
   - Противная нация. Сами мирно жить не могут и другим не дают, - захохотал Латыш. – Кто взорвал самого демократического императора Александра Второго? Они. А он ведь вроде Горбачева был, большой демократ, тоже всю Россию раком поставил, большую волю им дал. А вот его сын, Александр Третий, когда ему доложили, что отца убили евреи, принял самые решительные действия. Он прекратил все реформы отца, большинство из них отменил, выгнал из гимназий кухаркиных детей, а для евреев ввел черту оседлости.
   - По закону о черте оседлости, - подхватил Матвеев, который хорошо изучил этот вопрос, - евреям запрещалось постоянное проживание в обеих столицах и в радиусе 600 километров вокруг. Временное проживание в течение не более шести месяцев разрешалось врачам, адвокатам, судьям, банкирам и  крупным купцам.
   - Вот-вот, - подтвердил Латыш, с уважением склонив голову, - И на всех этих местах сидели как раз в основном евреи. И Черная сотня при нем организовалась. «Бей жидов, спасай Россию», - от Черной сотни лозунг. И пошли православные бить евреев за царя-батюшку. Вот евреи в ответ и начали готовить революцию, - чтобы отменить черту оседлости. После Февральской революции Керенский отменил черту оседлости. Он сам  по матери  еврей. И тут же евреи косяками кинулись в обе столицы. Но в столицах всем евреям места не хватило. Самые шустрые пробились в Москву, а у кого с мозгами слабо, - те осели в Подмосковье. Вот с тех пор в Москве главный вопрос – квартирный. Потому что евреи физическую работу не любят. Нет бы построить дом и жить там. Нет, они набились в коммуналки, друг на друге до сих пор живут. А у нас в Подмосковье главный вопрос – засилье евреев. Вот оттого тут еврей на еврее сидит и евреем погоняет.
   Латыш закурил еще одну сигарету, несколько раз пыхнул дымом.
   - Шефа Раиса достала, вот он и высказывается. Но что толку? Кто вокруг него? Одни они.
   - Они сейчас так ассимилировались, что не разберешь, кто есть ху, - усмехнулся    Матвеев.
   - Элементарно, Ватсон, - засмеялся Латыш. – Куча признаков. Без ошибок можно угадать, кто еврей, а кто нет.
   - Я читал у Эренбурга, - заметил Матвеев, - что немцы в Париже безошибочно определяли, кто француз, а кто еврей. Он описывает, как жену отправили в Освенцим, а мужа оставили на свободе, гуляй, Вася. Там у них расовая комиссия применяла количественные методы. Лицевой угол, расстояние от уха до носа…
   - Можно проще, - махнул рукой Латыш. – Не люблю евреев. Устроили из России полигон для своих экспериментов. 70 лет проводят опыты над нами, как фашисты в Освенциме. И сами везде лезут, куда ни плюнь, везде они. В политике – одни они. Явлинские, Собчаки, Поповы, Новодворские, Эльцины. На эстраде – одни они. Аллочка Пугачева – Алла Боруховна Михельсон, Машка Распутина – тоже вроде Зильберберг. Телевизор противно смотреть, одни их рожи. По радио у дикторов картавые голоса. Сейчас вот хотят из паспорта национальность убрать. Кому это нужно? Мне – нет. Вам – нужно?
   - Я горжусь, что я русский, - сдержанно ответил Матвеев.
   - И я горжусь, что латыш. И татары гордятся, что они татары. И чеченцы, и чуваши, и мордва, и казахи, - все гордятся. Одни евреи стыдятся своей национальности. Вот и решили убрать эту графу. А мы как бараны орем: ура! Демократия! А скажи еврею, что он еврей, что тут поднимется! Антисемитизм! Шовинизм! Фашизм! Тьфу!
   Латыш с раздражением плюнул в урну, швырнул туда же окурок, с хрустом потянулся.
   - Пора работать. Евреи митингуют, а мне зарплату людям нечем платить, дегьги надо искать.



                Доклад на межведомственном совете.

   Мелочь, но приятно. Артем не считал себя очень уж честолюбивым, но с удивлением замечал, что временное исполнение обязанностей начальника СКТБ приятно щекочет его самолюбие. Начальник СКТБ Матвеев уехал в отпуск, а перед отпуском он вызвал к себе Артема.
   - Садитесь, Артем Сергеевич. Тут такое дело. Я ухожу в отпуск и хотел за себя оставить Королева. Но он вдруг загремел на операцию. То ли язва, то ли что хуже. Витерман и Романова в отпуске, да их я бы и не оставил. Зиганьшин отпросился к матери, она у него старенькая, какие-то осложнения со здоровьем. В общем, нормальный период летних отпусков. Так что, берите бразды правления в свои руки.
   - А Яблонский?
   - Яблонский – отрезанный ломоть. Директор забирает его в отдел снабжения. В группе за него будет временно Савельев, а потом посмотрим. Так что, кроме вас некому. Принципиальные возражения есть?
   Артем заколебался. Да что там заколебался, его охватила самая настоящая паника. Отвечать за все СКТБ – страшное дело. И получается, что кроме него не остается ни одного ведущего. А с временных – что возьмешь? Артем уже сложил впечатление о сотрудниках СКТБ, да и почти всего завода, и вывел «доктрину»: здесь, в этой фирме, никто не хочет, не любит и не умеет работать, зато амбиций у каждого – полные штаны. Прав был Андрей Клочков, когда критиковал СКТБ на встрече однокурсников.  Теперь Артем сам признавал, что контингент в СКТБ подобрался предельно далекий от науки, и дал название этому удивительному явлению: доктрине «школа  Богатырева». С этой его доктриной вполне соглашался и Михаил Яблонский.
   Но предложение начальника Артему польстило. Значит, он уже что-то из себя представляет. Кроме того, если Матвеев что решил, - спорить бесполезно, это в СКТБ все хорошо усвоили. Все равно шеф по-своему сделает. Матвеев заметил его кол****ия.
   - Вам расти надо. Вы хорошо себя проявили, уже выросли до ведущего инженера, теперь выйдете на новый уровень. Людей посмотрите, себя покажете.
   - Страшно, Сергей Иваныч, - честно признался Артем.
   - Ничего. Как там в песне поется? Сначала страшно, потом пройдет. В первый раз всегда страшно. Ну, вперед, за орденами!
      - Ладно. Только, ес...ли что…
   - Ничего. Много дров не успеете наломать, а будут огрехи – потом разгребем, вы справитесь. Сейчас почти все начальство в отпусках, сильно теребить вас не будут. Завизируйте приказ.
   Так Артем стал руководить СКТБ. За первую неделю ничего особо страшного не произошло. Директор отдыхал где-то на солнечных берегах, его обязанности исполнял Панарин, заместитель директора по новой технике. Он и раньше не особенно вникал в дела подчиненного ему СКТБ, а сейчас и вовсе будто забыл о существовании такого подразделения.    Частенько звонили из цехов, но Артем хорошо усвоил главный принцип Матвеева: не кидаться исправлять ошибки цехов, сначала разобраться, что натворили цеховики, и попытаться заставить их самих исправлять свои огрехи. К счастью, в цехах тоже почти не осталось настоящих начальников, а с временными Артем твердо старался держаться на равных. За неделю только один раз ему пришлось подключать своих, и он еще раз убедился, что в СКТБ почти нет настоящих специалистов.
   В середине второй недели его неожиданно вызвал Панарин. О причине вызова, как это принято на ТЗП, и.о. директора ничего не сказал. Матвеев частенько чертыхался по этому поводу.
   - Что за манеры у отцов-командиров? Срочно зайди! К ноге! Не рассуждать! Идешь и не знаешь, то ли медаль дадут, то с работы снимут.
   Артем помчался в заводоуправление. По дороге он перебирал все возможные вопросы, по которым он мог понадобиться Панарину. В директорский кабинет он входил не без волнения. У Панарина шло какое-то совещание. Артем попятился было назад, в приемную, но и.о. директора сделал приглашающий жест.
   - Заходи, заходи. Назаров?
   - Назаров.
от ты какой. А я все думал, что это за восходящая звезда в СКТБ? Значит, так. В пятницу в департаменте координационный совет. Поедешь туда от завода. Посидишь, послушаешь. Если поднимут, коротко расскажешь о наших достижениях. Подготовь плакаты. Понял?
   - А… по какому вопросу?
   - Что-то там по надежности.
   - Для каких систем?
   - Ну, ты даешь. Мне что, доклад тебе написать? Сам подумай, голова у тебя большая.
   - То есть, подготовить материалы и плакаты по показателям надежности всех наших серийных изделий?
   - Ну да. До тебя доходит, как до верблюда. Ты всегда такой дотошный?
   Артем скрипнул зубами, но взял себя в руки. Матвеев постоянно говорил, что руководство завода не любит вникать в детали, дает самые общие указания, - школа Богатырева. Дела идут плохо? Сделай, чтобы пошли хорошо! Ладно, держись достойно, и.о. начальника СКТБ. Панарина на заводе называют Пиночетом. Мини-диктатор. Он вздохнул и ответил:
    - Я просто уточнял, чтобы не напутать.
   - Все уточнил? Иди, готовься. О совете доложишь.
   Остаток среды и весь четверг Артем работал, как каторжник. Он поднял на ноги весь наличный состав СКТБ. В ударном порядке просмотрели нормативные документы на все серийные изделия и результаты приемо-сдаточных испытаний по надежности за последние три года. Изделий, схем и комплектующих набралось больше полусотни. С начальником ОТК Артем с трудом договорился, чтобы тот разрешил временно передать в СКТБ протоколы и акты испытаний. Эти данные обработали по всем канонам математической статистики и теории вероятности. Срочно рисовали плакаты, последний закончили в самом конце рабочего дня.
   Совет в департаменте намечался на 10 часов утра. В шесть часов Артем с тяжелым тубусом уже ехал в электричке и смотрел в окно на рахитичный подмосковный пейзаж. Моросил привычный дождь, и сырость окрасила строения и бесконечные покосившиеся заборы в унылый, грязно-черный цвет запустения и убогости. Вдоль откоса почти непрерывной мерзкой лентой тянулась свалка: пестрые пакеты, консервные банки, всевозможный бытовой и строительный мусор.
   В электричке у Артема почти всегда портилось настроение. «Ну, почему мы так живем, как неряхи? Воспитанный человек даже случайно не оставит после себя мусор. Европу западные люди вылизали до блеска, каждый кустик подстрижен, люди стараются для себя, для потомков. А мы живем как на чемоданах, сейчас поднимемся, уедем отсюда навсегда, а после нас – хоть потоп. Сплошная электрификация: всем все до лампочки. Что там электричка? В подъездах, где живем, - грязь, мусор, вонь, неуют. На улицах грязь и мусор, дороги и тротуары кошмарные. Кто виноват и что делать?
   Электричка обычно шла до Москвы полтора часа, и за это время какие только мысли не посещали голову. Потом Артем отвлекся от невеселых раздумий, - оказывается, электричка уже довольно долго стоит среди чистого поля. Он особенно не встревожился, времени хватало с запасом, он нарочно выехал пораньше. Но прошло 10 минут, 20, полчаса, а поезд все стоял. Артем забеспокоился. В проклятое время тоталитаризма по электричкам можно было проверять часы, а сейчас, при горбачевской демократизации, народ совсем разболтался. Чем демократия отличается от демократизации? Тем же, чем канал от канализации.
   Артем заставил себя успокоиться. Сейчас и так причин для нервотрепки хватает. Как говорит Михаил Яблонский: тебе что, своих забот мало? Плюй на все и береги здоровье. Артем уселся поудобнее и закрыл глаза.
   Странно устроен человек. Сиюминутьные заботы кажутся самыми главными. Когда он учился в МИФИ, казалось, что весь мир только и состоит  из студентов и их необременительных забот. Лекции, лабораторные, Семинары, зачеты, экзамены. Любимые преподаватели и вредные, особенно кумир девушек старенький уже профессор Лазарев. «Есть две системы оценки знаний студентов: божеская и отеческая. По отеческой все, что ни ляпнет студент – гениально. Смотрите, совсем мальчик, что-то лепечет про триггерную теорию. Пять, только пять! А по божеской  на пятерку знает только Господь Бог, преподаватель знает на четыре, студенту же за глаза хватит тройки.» В те золотые годы казалось, что весь мир – ликующий, солнечный и радостный, все люди – молодые, веселые и здоровые, и что так будет бесконечно.
   Потом началась любимая работа, и окружающий мир резко изменился. Завод, проходная, служебный рост, в каком цехе как платят, хорошие начальники, начальники никакие и начальники – сволочи. Коллеги творческие и такие, которым в СКТБ просто нечего делать по причине тупости. В первые же дни Артема потрясла его начальница группы Винтерман, - та самая модница, которую товарищ Умницын не пускал на завод в брючках. Она считалась интеллектуалкой, высококультурной дамой, любила поговорить о музыке, живописи и книгах.
Когда Винтерман давала Артему задание, он по началу пытался выяснить подробности, высказать свое понимание, но начальница сурово останавливала ретивого подчиненного:
   - Опять чудеса электроники! Делай, что я сказала.
   Группа под ее руководством курировала схемы на кремнии, сама Винтерман занималась ими больше пятнадцати лет и считалась в СКТБ авторитетом. Но однажды Артем наивно спросил у нее, почему две, на его взгляд, соверешнно одинаковые схемы идут в серии одновременно?    Даже ежу понятно, что выгоднее оставить одну из них, ведь их параметры абсолютно одинаковы. Единственное отличие – каждая из них разработана разным отделом в головном НИИ. Винтерман глубокомысленно подняла задумчивый взгляд к потолку и сказала:
   - Я должна посмотреть документацию.
   Так разрушилась его наивная вера в глубину познаний опытных специалистов и заодно – в могущество советской науки. Еще несколько мелких наблюдений, и Артем понял, что большинство сотрудников СКТБ просто отсиживают на заводе от звонка до звонка, а в теории и практике полупроводниковой техники понимают меньше, чем он, молодой специалист. Но попробуй сказать об этом за чаем! Каждый из «старичков» считает себя непревзойденным специалистом. Он несколько раз очень осторожно пытался поговороить на эту тему с начальником СКТБ, но у того сразу портилось настроение, и он переводил разговор на другое. Лишь однажды Матвеев с горечью сказал:
   - Школа Богатырева. Здесь никто не хочет, не любит и не умеет работать. А амбиций у каждого – полные штаны.
   Точно такое же открытие, даже немного пораньше, сделала и Наденька. Ее начальница Романова не скрывала, что знает о полупроводниках намного больше, что кто-либо другой в мире. Она признавала только свое мнение и отвергала любой совет. Своим подчиненным она не разрешала ни одного самостоятельного шага и приговаривала при этом:
   - Я, как специалист, должна сначала сама вникнуть.
   Вникала она странно. Она усаживала всю группу вокруг себя и вслух читала объемистую документацию. Подчиненные впадали в дрему, но тут Романова устраивала «мозговой штурм», задавала вопросы, на которые никто не мог ответить ввиду их несуразности. Начальница убеждалась в глупости молодежи и в своей незаменимости. После этого она вела всю группу в полном составе в цех, который изготавливал это изделие. Там, у конвейера она заводила с мастером или технологом долгий разговор, пыталась разобраться в производственном процессе, а подчиненные зевали и разбредались по цеху.
   Потом они всей группой составляли план работы по устранению брака. Романова диктовала свои мысли Наденьке, обладательнице самого красивого почерка, а вся группа томилась вокруг. Составленную рукопись плана Романова несла Матвееву и приносила ее назад, вдоль и поперек исчерканную колючим почерком начальника. Начиналась корректировка плана по замечаниям начальника.  Наденька считала, что надо просто переписать замечания начальника, но Романова вносила свой творческий элемент.Она несла новый вариант плана Матвееву и приносила его опять исчерканным до невозможности. Так повторялось несколько раз. Наконец, наступал момент, когда Романова приносила  от начальника почти не исправленный вариант и гордо говорила:
   - Можно печатать. И чего он столько придирался? Я с самого начала все это написала. Я же специалист!
   Подчиненные хихикали. Между первым и последним вариантами не бало ничего общего, и если бы Романова точно учла замечания Матвеева на первом варианте, то план давно бы уже утвердили. А Романова теперь усаживала Аннушку Тарасову за мини ЭВМ «Искру», - гордость СКТБ, - и диктовала ей готовый план. Группа толпилась вокруг. Романова частенько ухитрялась ошибиться при диктовке, Матвеев возвращал план, и его  приходилось снова и снова перепечатывать.
   Когда Артем жаловался Наденьке на тупость своей Винтерман, Наденька веселилась.
   - Ты знаешь, как нашу Романова зовут в цехах? Самый бестолковый ведущий инженер среди всех молодых специалистов!
   В общем, оба они чувствовали что-то вроде комплекса неполноценности от работы в СКТБ – храме науки ТЗП. Сейчас Артем со снисходительной грустью вспоминал свои наивные мечты о том, как он, инженер СКТБ, будет внедрять на головном заводе радиоэлектронной подотрасли научно-технический прогресс, разрабатывать новые, наукоемкие технологии. Увы, все его работа свелась к оформлению всевозможных бумаг по решениям, принятым без него где-то в высоких кабинетах. Бумага, бумага, бумага, - она составляла основное содержание его работы, никакого  творчества. В его интеллектуальном потенциале на заводе никто не нуждался.
   К его удивлению, большинство сотрудников СКТБ такая работа вполне устраивала. Прикажет начальник оформить очередную бумагу – пожалуйста, оформим. Даже не надо особенно напрягать мозги, начальник сам исправит бумагу, как ему хочется. И снова сидим, пьем чай, ждем нового указания. Сотрудники бесконечно пили чай, обсуждали свои актуальные дела. Кто сколько собрал земляники в выходные, кто что сделал на даче, в гараже, как чувствует себя любимая собачка или кошечка. Артем только в Тригорске увидел, как заботливые хозяйки выгуливали на цепочке кошек. О работе никто не говорил, это считалось дурным тоном.
   Редкие энтузиасты ворчали: что же, мне так всю жизнь и переносить одну и ту же дырку с ватмана на ватман? Такие инженеры не задерживались в СКТБ, они уходили в цеха, там хоть зарплата больше. Кое-кто просто отрабатывал три обязательных года и увольнялся, уезжал из Тригорска. Начальник СКТБ Матвеев пытался расшевелить научную мысль, заставлял сотрудников писать рефераты, обзоры, проводил семинары. Но на этих семинарах тема доклада никого, кроме несчастного докладчика и начальника, не интересовала.
   Инженер второй категории Дуся Крылова, потомственная тригорчанка, после первых слов докладчика крепко засыпала, ее голова безвольно падала то влево, то вправо, каждый раз она вздрагивала, открывала глаза, испуганно обводила осовелым взглядом высоконаучную аудиторию и снова засыпала. «Я не могу, меня сразу спать тянет, у меня голова не такая, я ничего не понимаю», - жаловалась она насмешникам. И работала она точно также, будто в полусне. Любое задание она ухитрялпсь так затянуть, что рассерженный начальник устраивал втык ее начальнице, и та выполняла работу Дуси сама.
   Знающие люди уверяли, что Дуся просто придуряется, чтобы ее не загружали работой, что в личной жизни она совсем не такая сонная и вялая. У нее в Тригорске и его окрестностях то и дело умирали многочисленные родственники, и Дуся частенько отпрашивалась с работы. Говорили, что Дуся энергично бегает по судам, адвокатам, нотариусам  и оформляет на себя и на своих детей имущество покойных родственников, в основном, недвижимость. Сонная Дуся с «не такой головой», оказывется, владела тремя отдельными квартирами и несколькими комнатами в коммуналках.
   Инженер третьей категории Аня Шарикова на работе откровенно отсыпалась. Когда бы Артем не заглянул в ее комнату, он видел одну и ту же картину. Голова Ани уютно покоилась на сложенных на столе руках, и в комнате раздавался негромкий уютный храп. Остальные сотрудники в комнате не мешали Ане. Старожилы говорили, что Аня сильно устает в нерабочее время. Она владела множеством небольших самозахватных участков под картошку, и весь вегетационный период то сажала картошку, то полола ее, то окучивала, то собирала обильный урожай. Остряки шутили, что у Ани под любым забором есть участок.
   Молодой специалист, выпускник Физтеха инженер Сережа Мадякин не опускался до примитивного сна на работе. Он целыми днями неподвижным монументом сидел за девственно чистым столом, его крепкие, сильные руки лежали на столе. Когда он получал задание от своего ведущего, Павла Королева, что случалось не так уж часто, то энергично и быстро выполнял задание и снова спокойно возвышался над своим столом. Зато Сережа считался незаменимым на шашлыках. Он великолепно жарил шашлыки, неутомимо организовывал коллективные игры засидевшихся сотрудников и при этом показывал чудеса физкультуры и акробатики.
   Его уже немолодой ведущий Королев тоже не проявлял активности в работе, часами солидно читал газеты. Если его кто-то пытался оторвать от этого важного занятия, Королев неторопливо откладывал газету, снимал очки и неторопливо разъяснял нарушителю его покоя, что у него, Королева, свой круг задач, он, Королев прекрасно знает свои обязанности и не может ничем помочь зарвавшемуся посетителю. Когда ему давал задание Матвеев, Королев так же солидно и обстоятельно перекладывал задачу на своих подчиненных и снова погружался в изучение газет. Его побаивались почти все в СКТБ, но в цехах над ним откровенно издевались.
   Точку в сомнениях Артема поставил пенсионер Дьячков, молчаливый и угрюмый пожилой мужчина. Как-то за чаем Артем выступил с горячей речью, обличающей косность и консерватизм на заводе вообще и СКТБ в частности. Тема задела всех, однако никто не принял упрека Артема на свой счет, и сотрудники долго и увлеченно перемывали косточки известным заводчанам. А после чая Дьячков отозвал Артема в уголок за огромный фикус и негромко сказал:
   - Язык мой – враг мой. Здесь не принято так говорить. На ТЗП главное, - во время пригнуться. Тут кое-кто пробовал понимать голову, - где они сейчас, не знаю, нет их больше на ТЗП. Богатырев скосил все, что торчало над его болотом. Ты мне нравишься, смотри, чтоб и тебя не скосили.
   С тех пор Артем помалкиал. А вокруг оживленно обсуждали все на свете, - все, кроме работы. Квартира, талоны, рецепты блюд, урожай на даче, собачек и кошечек, здоровье и лекарства. Только на разговоры о работе будто кто-то наложил табу.
   Электричка снова задергалась и остановилась где-то между станциями. Артем посмотрел на часы, слава Богу, время еще есть. Он опять погрузился в полудрему.
   Когда они с Михаилом строили гараж, то весь мир будто вместе с ними занялся строительством гаражей. Важнее стройки ничего не существовало, работа отошла на второй, а то и на третий план. Все вокруг только и говорили о кирпичах, цементе, пиломатериалах. Как сделать, чтобы подвал не промерзал, не сырел, как отводить грунтовые и ливневые воды, какой наклон должна иметь крыша, чтобы выдержать ветровое и снеговое  давление? Из чего делать крышу: из досок и шифера, из железобетонных плит или заливать толстым слоем раствора с арматурой? Такая всемирная озабоченность гаражами казалась тогда Артему нормальной. Гараж стал главной его заботой и естественно, что все вокруг тоже занимаются этой проблемой.
   Потом отец подарил ему подержанную, но почти как новенькую «шестерку», и весь мир в очередной раз круто поменял свои интересы. Все люди вокруг оказались озабоченными и страстными автолюбителями. Они охотились за запчастями, обсуждали тонкости регулировки зажигания, делились опытом выправления мятых корпусов. Где достать новую резину? Слышали, Азарцев на свои лысые шины ухитрился надеть шины от мотоцикла «Урал», - получился настоящий вездеход. А Туркин – тот поставил на «москвич» резину от чешского электрокара, - лучше и не надо.
   И главный враг автолюбителей – ГАИ. Все гаишники – взяточники. Не дашь на лапу, - не проедешь по городу. А попробуй пройти техосмотр, если нет «волосатой руки»! Слышали, как Туур влип? Он специально вступил в автодружину, чтобы гаишники меньше придирались, дежурил два раза в неделю по вечерам. Автодружинникам гаишники не ставили сразу дырку в талон, их надо предварительно обсуждать в ГАИ. Но Тууру не повезло. Он в Рязанской области остановился у магазина под знаком, - не заметил знак. Жена пошла в магазин, а он сидел в машине, любовался пейзажем. К нему подошел гаишник.
   - Ваши документы. Вы долго стоите под знаком.
Туур спокойно отдал документы, гаишник сунул их в карман.
   - Там за углом платная стоянка. Поставьте машину туда и возвращайтесь за документами.
Туур настолько растерялся, что вместо того, чтобы просто поставить машину перед знаком, отогнал ее на платную стоянку, заплатил за два часа и пешком вернулся к гаишнику. Тот молча протянул ему документы. Туур  посмотрел их и обомлел: в талоне стояла свежая дырка!
   - Как же так!? – возопил он. – За что!? Да я двадцать пять лет за рулем! Ни одного нарушения! Я же автодружинник! Меня же сначала надо обсуждать в ГАИ!
   - Передайте в вашу ГАИ, что лейтенант Мамедов вас обсудил.
   А как погорел Королев из второго цеха? Он ехал в город со стороны «Жестянки», перед выездом на проспект посмотрел: все чисто, метрах в ста идет «Волга», можно ехать. Он выехал на главную улицу, и тут сзади завизжали тормоза, пыть столбом, сирена, «Волга» обогнала его, прижала к обочине. Вышел толстый гаишник, майор.
   - Ваши документы! Почему нарушаете, почему не уступили дорогу?
   Королев хотел качать права, мол, «Волга» летела на сто, не меньше, иначе он бы успел проехать, - куда там. Прав был Королев, но майор оказался заместителем начальника ГАИ. Попов, знаете его, зверь-зверем. В общем,   Попов забрал документы, и Королев пошел во вторник в ГАИ на пересдачу лично майору Попову. Тот на него, как на врага народа. А, нарушитель! Правил не знаете, а садитесь за руль! Или в нетрезвом виде? Берите билет, готовьтесь, я лично проверю ваши знания.
   Королев через десять минут подошел, ответил на все вопросы. Попов ему еще вопрос, Королев ответил правильно, еще вопрос, еще, - Королев рубит сходу. Тут Попов совсем озверел:
   - Правила знаете, но нарушаете? Значит, нарушаете умышленно!? Лишаю вас прав на три месяца, осенью будете пересдавать на общих условиях, поступайте в автошколу.
   Артем сам не раз по мелочи испытывал недобросовестное отношение гаишников. Прошлым летом он повез Наденьку к ее матери в Мстеру. Город народного лакового промысла ему не понравился. Пропыленный, неуютный городишко, Теща сразу сунула молодым толстые альбомы с образцами мстерской лаковой миниатюры, принялась подробно рассказывать, чем мстерская школа отличается от Палеха и от Федоскино. Мстерская манера росписи Артему не понравилась, кони будто страдали водянкой, ноги и грудь у них какие-то отечные. Он так и сказал теще. О последствиях этого неосторожного высказывания он старался не вспоминать.
   Утром он повез Наденьку с тещей на рынок. Женщины нагрузились покупками, и они вернулись к машине. Около «шестерки» с задумчивым видом прохаживался лейтенант ГАИ. Его вид очень не понравился Артему. Гаишник тут же попросил документы.
   - Из Москвы? На дачу, наверно?
   Эти слова лейтенант произнес таким тоном, будто москвичи-дачники достали всех гаишников во Владимирской  области своим безобразным поведением на дорогах. Артем решительно отмежевался от дачников.
   - Мы их Подмосковья, из Тригорска. Жена к матери приехала, у нее мать тут на ювелирном работает.
   Лейтенанта не заинтересовала родословная тещи. Он похлопывал документами Артема по ладони и медленно пошел вокруг машины.
   - Грязный автомобиль. Не уважаете окружающих.
   - Мы всю ночь ехали, я не успел вымыть, товарищ лейтенант.
   - Отсутствует один брызговик. – Бесстрастно продолжал критику лейтенант. – Машина некомплектна, значит, неисправна. Завод выпускает автомобили с двумя брызговиками. Не следите за техническим состоянием транспортного средства.
   И вдруг в меланхоличном голосе гаишника зазвучали радостные нотки.
   - На передних колес у вас разный рисунок шин! Это же грубейшее нарушение правил дорожного движения. Разный рисунок на передних колесах может привести к потере управление автомобилем и создает опасность на трассе. Как же так, гражданин...… э-э...… Назаров?  Ваш автомобиль нельзя эксплуатировать, я вынужден изъять техпаспорт.
   Артем мог поклясться, что рисунок на передних шинах одинаковый, просто правая шина сильнее стерлась. Но он понимал, что спорить с гаишником –  очень опасное и вредное для здоровья занятие, себе дороже. И хотя чувство справедливости не позволяло ему просто так, ни за что, ни про что, дать гаишнику на лапу, но дать пришлось. Лейтенант ГАИ с прежним меланхоличным видом повертел в руках пятидесятирублевую купюру, глубоко вздохнул и отпустил грубого нарушителя с миром.
   Во дворе тещиного дома он тут же на всякий случай заменил переднее колесо на заднее. Из-за забора за его действиями наблюдал сосед. Он выяснил ситуацию и спокойно заметил.
   - Это не наши, это из Владимира. Приехали сюда мышковать в выходные. Наши сегодня пьют, никого не трогают.
   Электричка опять сильно задергалась. Артем вынырнул из бесконечных воспоминаний, посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез.  Еще минут пятнадцать и придется бежать впереди паровоза. Метро с пересадками – полчаса, не меньше. Дорога до метро и от метро до Госкомитета – еще полчаса. Возня  в  бюро пропусков, - опять отдай полчаса. Надутые режимники смотрят на тебя, будто ты собираешься украсть министра и продать его за у.е. Говорят, они все – из конвойных войск, такая уж у них служба, шаг влево, шаг вправо считается побегом, стреляем без предупреждения. Как в романе «Щит и меч»: бдительность – это когда у человека много документов. А еще коридоры самого Госкомитета длиной в километр, пока доберешься до зала коллегии. Резерв времени таял катастрофически.
   По вагону прошел слух, что в Мытищах ловкие ребята сегодня ночью срезали и утащили медные многожильные провода к стрелкам.
   - Медь принимают по 20 центов за килограмм, - рассуждал небритый мужик на соседней скамье. – К каждой стрелке кабель не меньше 10 метров, это на одну стрелку – 2 доллара. Десять стрелок – 20 долларов. Моя жена получает 15 долларов в месяц, и то считается хорошо.
   - У меня пенсия сто пятнадцать рублей, - заговорила сморщенная старушка, - это сколько же? А мясо уже десять рублей. Вот внучке на день рождения носки шерстяные связала, больше нечего подарить. Да чтоб ему так жить, Горбачу! В магазинах ничего нет,  в кооперативе дерут три шкуры.
   - А ты, мать, небось, за демократов голосовала? – спросил насмешливый мужской голос.- Вот и получай, за что боролась.
   - Ты мне не тыкай, - вскинулась старушка. – Он обещал бюрократов разогнать, чтоб народу легче жить. А я поверила, дура старая.
   - Он нас всех Рейгану продал, - продолжал тот же голос. – Видала по телику у Раисы новую шубку? Вот эту шубку Рейган им за нас подарил. Слыхала, мать, как Рейган «пэрэстройку» хвалил? А ты опять за демократов голосуй. Вы, старые, из ума выжили. За кого вам скажут, за того и голосуете.
   - Умный больно! – громким высоким голосом вступилась за старушку женщина впереди. – Сам, небось, за дерьмократов голосовал.
   - Ну и голосовал, - весело сознался мужчина. – Только не за демократов, а против коммунистов. Лучше эти трепачи. Мы же не за кого-то голосуем, а против.
   Разгорелись бурные политические страсти. Слушать все это интересно, хотя Артем уже по уши наслушался по телевидению, как открыто ругали власть и коммунистов, но проклятое время уже начинало поджимать всерьез. Артем чуть не подпрыгивал от нетерпения. Теперь он почти гарантированно опоздает на  треклятый совет. И кто его придумал? В стране все рушится, а чиновники делают вид, что ничего страшного не происходит. Совещание по надежности, видите ли. Да кому теперь нужна эта надежность? Народ хватает, что может, все воруют, люди разбегаются по кооперативам, каждый спасается, как может. А тут совет. И теперь ни за что не успеть во время.
   Наконец, электричка задергалась и тронулась. Артем облегченно вздохнул. Еще оставался небольшой шанс успеть. Однако на ближайшей остановке электричка снова простояла пять минут, на следующей – еще. В Москву поезд прибыл, когда до совета оставалось 42 минуты. Артем заранее пробился к самой двери, но машинист, черт бы его  побрал, открыл дверь с другой стороны. Он заработал локтями и вывалился на перрон, цепляясь за встречных тяжелым тубусом. На его беду в этот утренний час по перрону двигалась сплошная толпа, - одновременно подошли две электрички. Люди шли плечо к плечу со скоростью черепахи. Артем протискивался в малейшую щель, а время ускользало. Когда он вдавился в переполненный последний вагон метро, часы показывали, что до совета осталось всего 28 минут. Надо бы перейти в передний вагон, но это оказалось невозможным. В вагоне попутчики сдавили его со всех сторон, а на перроне стояли непробиваемые шеренги жаждущих уехать.
   В бюро пропусков запыхавшийся представитель ТЗП влетел в 10 часов, 4 минуты. Уже целых четыре минуты шло высокое совещание! К каждому из трех окошек стояли длинные очереди таких же бедолаг. Конечно же, за ним уже никто в очередь не пристраивался, он оказался самым последним неудачником. Он подпрыгивал от нетерпения и представлял, как это будет весело выглядеть, когда он, представитель Тригорского завода полупроводников, потный, со всклокоченными волосами, с дурацким тубусом  ворвется в зал заседаний за пару минут до окончания совещания. Зрелище вырисовывалось малопривлекательное, но Артем решил не сдаваться и испить горькую чашу до конца. Придется прикинуться валенком, шлангом, веником, чайником из дремучих лесов Подмосковья. Только не переборщить, не уронить в глазах присутствующих, солидных и уважаемых всеми руководителями и специалистами отрасли честь и достоинство ТЗП.
   В вестибюле у вахты Артем  рассеянно огляделся. Среди ожидающих бросилось в глаза знакомое лицо. Кажется, это Туур, бывший главный инженер ТЗП, ныне пенсионер. В сознании скользнуло удивление: что нужно застарелому пенсионеру в министерстве, - но Артема одолевали более актуальные забот и он забыл о неожиданной встрече.
   К залу заседаний он подбежал в 10 часов, 41 минуту. У закрытой двустворчатой двери дремала на стуле старушка. Артем кашлянул, старушка встрепенулась, внимательно изучила пропуск.
   - Опаздываете, молодой человек, укоризненно сказала она.
   - Электричка опоздала, - пожаловался Артем. Уж старушке-то он может высказать тоску и печаль! – В Мытищах жулики срезали медные провода к стрелкам, больше часа простояли. От Тригорска три часа ехали!
   - Что делается, - ужаснулась старушка. – По всей стране такой беспорядок. Нам вот зарплату третий месяц не выдают. В подъезде ни одной лампочки не осталось, все воруют. Идите в зал.
   К великой радости Артема его появление в зале прошло почти незаметно. За трибуной стоял какой-то бледный, щуплый мужик, а председатель совещания сердито и резко чистил ему нюх, при этом он повернулся к двери спиной. Артем проскользнул на первое свободное место в задних рядах и облегченно вздохнул. Соседи безразлично взглянули на него и продолжали слушать диалог председателя со щуплым докладчиком.
   - Кто председатель? – потихоньку спросил Артем соседа слева.
   - Асеев, - буркнул тот довольно неприязненно, мол, опаздывают тут всякие, да еще мешают слушать.
   Артем напряг память. Он еще плохо разбирался в иерархии руководящих органов отрасли, а уж фамилий руководителей почти совсем не знал. Но фамилия председателя всплыла в его памяти. Асеев Игорь Максимович, заместитель начальника департамента. Это хорошо, Матвеев не раз называл эту фамилию и отмечал, что Асеев – нормальный мужик, доброжелательный и не чванливый, в отличие от большинства высоких чиновников. Вот начальник департамента Стародубов, - тот, говорят, оправдывает фамилию, дуб дубом, никого не слушает, чуть что, начинает орать не по делу, стучит кулаками по столу, матерится.
   Таких начальников Артем уже насмотрелся на своем ТЗП. Один Панарин чего стоит, Саркисов тот же, Гаджиев, - этот, как лицо, приближенное к особе, совсем заелся, ходит, шею не повернет,  презрительно цедит слова. Как же, член охотничьей, рыбацкой и банной руководящей бригады, видать, ловко разливает водку. Главбух Шакиров вообще истерик, визжит, швыряет бумаги назад в морду. Вот с Матвеевым им в СКТБ повезло, но он не вписался в богатыревскую команду, ходит сам по себе, хоть и не сюсюкается с этими, но и благ для сотрудников особых не приносит, не дают ему этих благ.
   Артем спохватился, повертел головой, оглядел зал. Узнал главного инженера завода «Прибор», громадного мужика средних лет, тот пару раз приезжал на ТЗП. Ого, еще одно знакомое лицо, его бывший руководитель дипломной работы, завкафедрой профессор Майданов. Большой специалист по физике полупроводников, автор учебников, большой пробойности человек. Говорят, он к министру дверь ногой открывает, директора заводов его уважают. Больше никого знакомых нет.
   Артем прислушался к тому, что происходило на трибуне. Докладчик говорил что-то печальное. Прекращение бюджетного финансирования, отсутствие заказов, головники не платят за выполненные работы, контрагенты требуют оплаты, долги за мазут, за газ, за теплоносители, задержка зарплаты уже за четыре месяца, сотрудники разбегаются по кооперативам, строительство жилья заморожено, конверсия без финансирования не получается, пытаемся делать всякую мелочевку, необходима государственная программа конверсии. Все это, по мнению Артема не имело никакого отношения к надежности электронных схем и комплектующих элементов.
   Председатель задавал вопросы из той же серии, докладчик отвечал все так же меланхолично. Председатель повернулся к залу.
   - Есть вопросы? Нет вопросов. Пожалуй, с «Электроном» все ясно. А что скажет головной завод?
   Артем забеспокоился. Головной завод, - это он сам?
   - Кто у нас из Тригорска?
   - Я! – Артем вскочил и приготовился к броску на амбразуру.
Асеев недоуменно поднял брови. Артем представился:
   - Назаров, исполняющий обязанности начальника СКТБ Тригорского завода полупроводников.
Асеев с заметным разочарованием опустил брови.
   - Ну, давайте, исполняющий обязанности. Что вы нам скажете?
   Под сдержанный шумок зала Артем прошел к трибуне. Помощники предыдущего докладчика, - с «Электрона», кажется? – снимали плакаты с большой доски для иллюстраций. Артем вытащил плакаты из тубуса, попросил мужиков помочь. Те безропотно принялись развешивать его плакаты. Через пару минут он занял место на трибуне, прокашлялся.
   - Тригорский завод полупроводников выпускает в общей сложности 87 изделий и комплектующих элементов для электронных схем и систем управления, - бодро начал он. – Практически все они – разработка головного НИИ электронной техники. По нормативно технической документации их показатели надежности следующие…
   Артем с гордостью перечислял показатели безотказности и параметрической надежности продукции ТЗП по собственной, изобретенной им самим за два последних дня классификации. Потом стал рассказывать о фактических показателях надежности по результатам приемо-сдаточных испытаний. Он уже успокоился и даже стал поглядывать в зал. В зале слышался небольшой гул, видимо, участники совета обсуждали высокие достижения ТЗП. Артема это воодушевило. Но ему не очень понравились выражения лиц двух его знакомых в зале. Главный инженер «Прибора» откровенно проявлял недоумение, поднимал брови, пожимал плечами. А на лице профессора Майданова играла усмешка снисходительного презрения. Когда Майданов поймал взгляд Артема, он вдруг подмигнул и покрутил пальцем у виска. Но это не смутило Артема, и он закончил доклад так же энергично, как и начал его.
   После его доклада наступила странная тишина. Асеев как-то неуверенно покашлял и любезно осведомился:
   - У вас все?
   - Да! – с великой гордостью ответил Артем.
   - Гм-гм, - еще раз покашлял Асеев. - Мы, собственно, обсуждаем несколько другой вопрос. Не настолько глобальный, как ваш доклад.
   Заместитель начальника департамента зорко оглядел зал:
   - Может, еще кто-то из представителей промышленности не правильно поняли задачу нашего сегодняшнего совещания? Тогда я повторю. Завод «Электрон» выпускает систему управления для ракеты «земля-воздух». Завод остановил серийное производство. Почему, - вы все слышали. А у нас государственный заказ на поставку крупной партии этих ракет. Нужно срочно наладить производство системы управления на любом другом предприятии. Всем ясен теперь вопрос?
   Артема будто окатили кипятком, а потом сунули в прорубь. Хорошо же он выглядел тут со своими дурацкими плакатами. Ну и Панарин! «Что-то по надежности»! Сдохнешь со стыда прямо тут на трибуне с такими руководителями. Не мог по-человечески сказать, о чем пойдет речь на МКС. То-то Майданов крутил пальцем у виска. Выходит, Артем Назаров– кретин и идиот. Асеев еще раз оглядел зал и обратился к Артему.
   - Может ваш завод наладить серийное производство этой системы в ближайший месяц?
   Артем собрал всю свою силу духа. Только бы не выглядеть размазней и слабаком! Он начал говорить, но горло перехватило, он прокашлялся.
   - У нас для сборки таких схем четыре линии. Сейчас они все заняты под систему управления «Стрелы». – Слава Богу, голос звучал нормально, не дрожал. – План большой, все линии работают в две смены.
   - Экспорт? – понимающе спросил Асеев.
   - Да, в основном экспорт. Сирия…
   - Ну, это неважно, - быстро оборвал его Асеев. – Есть у вас возможность, так сказать, потесниться?
   - Возможность всегда есть, - набрался наглости Артем. – Но много брака по надежности, почему я и привез эти плакаты. Материалы поступают  с отклонениями от НТД. Можем не уложиться до конца года.
   Он говорил теперь спокойно и уверенно. Недаром Матвеев гонял его по цехам и заставлял его группу собирать нудную статистику по приемо-сдаточным испытаниям, дай Бог ему здоровья.  Но может ли он, научный сотрудник СКТБ, решать за директора, браться или не браться за новую серийную продукцию? Да еще с пятью девятками. Вопрос не по его зарплате. Но не говорить же здесь об этом? Мол, я маленький человек, не могу знать. Ну и гад этот Панарин, вот уж подставил, так подставил!
   - С экспортом шутки плохи, - дружелюбно улыбнулся Асеев. – А ваш завод пока числится в успешных. Срывать экспортные поставки никак нельзя. Значит, вы не беретесь?
   - Игорь Максимович, дайте нам пару дней для ответа.
   - Что, не по рангу вопрос? Молодец, молодой, а уже дипломат, – засмеялся Асеев. – Ладно, завтра к вечеру пусть ваш Панарин позвонит мне. Спасибо за содержательный доклад.
   В зале раздались смешки. Артем скрипнул зубами, покосился на весельчаков. Вас бы так вот сунуть на трибуну без подготовки!
   Он плохо помнил, как закончился совет. Его грыз нестерпимый стыд. Счастье, что совещание вел Асеев, а не Стародубов. Тот бы растер такого докладчика в порошок и перемешал с дерьмом. Полный абзац мог бы выйти. Доложил, называется. Правильно говорят, нет ничего страшнее дурака с инициативой. На всю жизнь теперь стыда не оберешься.
   На выходе из министерства, в вестибюле он опять заметил то же самое знакомое лицо, которое уже видел утром. Туур, одна из первых жертв горбачевского ускорения. Во второй половине 80-х на ТЗП сверху пришел грозный циркуляр о сокращении кадров, в первую очередь, работающих пенсионеров. Богатырев дисициплинированно погнал таких на давно заслуженный отдых. Пострадал даже главный инженер, его отправили не пенсию досрочно, в 58 лет. Тогда, говорят, Туура от огорчения хватил инфаркт, он долго болел, а потом, не в силах переносить пенсионную тоску и безделье, устроился ночным сторожем на склад готовой продукции. Артем опять слегка удивился: что нужно ночному сторожу ТЗП в министерстве, - но  это удивление вытеснили более яркие мысли о недавное собственном позоре.
   Только в электричке он немного привел мысли в порядок. И на смену стыда пришла злость на и.о. директора Панарина. Тоже мне, Пиночет хренов. Ведь наверняка ему звонили, разъясняли суть вопроса, а он, как всегда, от непомерного руководящего чванства все перепутал. Как же, уселся в кресло директора, себя не помнит от гордости! У него более важные дела, чем какой-то МКС. Езжай, дурачок Назаров, на МКС, там что-то по надежности,  доложишь о наших достижениях. Так подставить! Правильно Матвеев говорил, что Панарин занимается только  своим малым предприятием.
   Электричка мерно постукивала колесами, и злость Артема постепенно прошла. На него напала неудержимая зевота, - так бывает после сильной нервной встряски. Он поудобнее устроился на жестком сиденье, прислонил голову к стенке вагона и попытался уснуть. Но сон не приходил.
   Почему-то вдруг вспомнился Туур, его поникшая в кресле фигура в вестибюле. Неужели он просидел тут целый день? И вдруг Артем понял, что привело бывшего главного инженера ТЗП в министерство. Тоска! Тоска и полное отсутствие серьезных интересов, кроме воспоминаний о былом номенклатурном положении. Человек невыносимо тоскует на пенсии, мается от безделья. Бедняга Туур потерял всякий смысл жизни и теперь специально ездит в Москву, целыми днями сидит в вестибюле министерства, вспоминает былое величие своей никому теперь не нужной персоны.
   При всем небольшом еще жизненном опыте, Артем успел понять,  что на ТЗП очень многие работники, если не большинство, не отличаются широтой интересов. Их духовная жизнь бедна до убогости: работа, дом, гараж, дача. На работе они говорят о доме, гараже и даче, но когда они вот так теряют работу, - эту зияющую пустоту ничем не заполнить, их жизнь теряет всякий смысл.
   Ядринцев, бывший начальник цеха пластмасс, на пенсии нашел себе удивительное занятие. Утром, в обед, и в конце рабочего дня, когда народ  толпой идет на завод или с завода, - Ядринцев в отутюженном костюме и при галстуке стоит у проходной и раскланивается со всеми знакомыми. В летний зной и зимний холод, в дождь и снег его подчеркнуто подтянутая и прямая фигура неизменно торчит у проходной на виду у всех. Человек заполняет свой досуг, чем может.
   Предшественник Матвеева на посту начальника СКТБ, Малявский, такая же жертва ускорения и перестройки, почти каждый рабочий день без устали обзванивает женщин из СКТБ, своих бывших подчиненных. Он любезно расспрашивает о здоровье, о трудовых успехах, сплетничает о личных делах заводчан, а в ответ выдает ценную информацию. Где продают свежее молоко, в каком магазине появилось хорошее масло, где можно купить фрукты-овощи, почем сегодня на рынке мясо. Смысл его жизни -  в беготне по магазинам и в этих бесконечных звонках. Михаил Яблонский насмешливо называет его звонки сексом по телефону. Что же, это тоже занятие, если душа мелка и пуста.
   Многие пенсионеры, бывшие работники ТЗП, завели обычай в конце рабочего дня, когда народ толпой идет по домам, гулять около проходной с любимимыми кошечками и собачками. Они останавливают знакомых, расспрашивают о жизни и о заводских делах. Им невдомек, что своими приставаниями они только раздражают усталых людей.
   Наденька постоянно жалуется, что в обед и сразу после работы невозможно зайти в магазин, в аптеку, в сберкассу, на почту, - там все забито пенсионерами.
   - Они тоскуют на пенсии, - сердилась Наденька, - им скучно жить, хочется пообщаться с народом. А мозгов не хватает понять, что они просто мешают нам. Приходиться или стоять часами в очереди, или идти в магазин позже, когда общительные старушки и старички утомятся и разойдутся по своим домам. Хоть бы книги читали, что ли! Ну уж, чтобы мы с тобой так  жили на пенсии – дульки! Лучше повеситься!
   Досрочный пенсионер Симанцов, бывший главный диспетчер, сейчас работал ночным дежурным на испытательном стенде. Диспетчеры частенько заставали его глубокой ночью перед запертой директорской приемной. Симанцов тоскующим взглядом смотрел на недоступную теперь для него дверь. На вопросы он важно отвечал:
   - Вы не знаете, директор с утра будет у себя?
   Еще одна жертва перестройки, бывший начальник техотдела Казанцев, тоже любил в обеденный перерыв прогуливаться около проходной. Иногда он отлавливал кого-то из знакомых, с жаром рассказывал, что пишет мемуары и многозначительно добавлял:
   - Я про все пишу! Я про всех пишу!
   Артем вспомнил все это и невольно поморщился: неужто у людей нет никаких нормальных интересов, чтобы тратить жизнь на такую ерунду? Да что там пенсионеры! Недавно они с Наденькой долго веселились по похожему поводу. В СКТБ по давней традиции строго соблюдалось правило праздновать любые значимые события в жизни сотрудник. Виновник торжества выставлял скромное угощение для всех. И вот однажды инженер второй категории Ольга Кузовлева пригласила всех на чай и выставила на компанию аж целых три торта и бутылку красного вина, - немалые расходы в наше трудное время.
   Когда все расселись за стол и умельцы разрезали торты на порции, Ольга с торжественной скорбью в голосе объявила:
   - Дорогие коллеги! Выпьем не чокаясь. У меня сегодня ночью скончался мой кот Штирлиц. Помянем его…
   Коллеги с постными лицами выпили, но все с трудом удерживались от смеха. Ольга вообще  славилась оригинальными выходками и заявлениями, которые отличались откровенной глупостью. С этим котом Штирлицем она носилась, как дурень с писаной торбой. Каждый день она добросовестно приходила на работу, но через полчаса по резервному пропуску убегала домой через товарную проходную, кормила Штирлица и до обеда выгуливала его на цепочке по поселку. После работы она тоже с гордым видом выгуливала Штирлица часа два. Кстати, кот и в самом деле напоминал Штирлица: крупный, солидный, весь черный, только грудка и лапки белые, а на белой грудке выделялось черное пятно, будто галстук.
   Эти воспоминания почему-то успокоили Артема. Он заснул и проснулся только в Тригорске.


                Рождество Христово.

   Наступил праздник – светлое Рождество Христово. Сейчас Матвеев собирался сходить в Лавру. Его об этом просила в письме несчастная Лена. Пять лет назад она похоронила Виктора, потом пережила эти страшные годы, пока Денис сидел в тюрьме. Пережила в полном, абсолютном одиночестве, при дружном осуждении общественности. Как ей удалось выдержать, Матвеев не представлял. Денис отсидел почти три года в СИЗО,  в кошмарных условиях, потом два года – в стационарном «учреждении». Все это время Матвеев независимо от адвоката, - на которого так надеялась  несчастная Лена, - писал жалобы в правоохранительные инстанции, как официальный представитель несовершеннолетнего осужденного. И получал стереотипные ответы: «Вина Дениса Назарова в совершенных преступлениях полностью подтверждена объективными доказательствами, и приговор пересмотру не подлежит».
   Помогла чистая случайность. Матвеев в полном отчаянии написал в этом году еще одно письмо в «Правду» и получил очередной стереотипный ответ, что, мол, партийные инстанции не имеют права вмешиваться в дела правоохранительных органов. Но в этом ответе, скорее всего по невнимательности, работница редакции написала, что его письмо переправлено в Прокуратуру СССР с просьбой дать ответ заявителю и редакции «Правды». Вот это и спасло Дениса от верной гибели, - у того из-за почти непрерывного пребывания в карцере обнаружился туберкулез в открытой форме, и его положили на «лечение» в тюремную больницу.
    Прокуратура СССР, видимо, перепугалась, что жалоба взята на контроль самой «Правдой».
Как раз в это время газеты сдержанно обсуждали дело «витебского маньяка». В Витебске появился первый в истории СССР серийный маньяк, убийца женщин. Славные правоохранительные органы быстро поймали маньяка, он во всем признался, и его   расстреляли. Но серийные убийства продолжались. Милиция поймала второго маньяка, он тоже во всем признался, и его тоже расстреляли. Потом поймали и расстреляли третьего, четвертого, пятого, - все они признавали свою вину. А потом поймали шестого, - и обнаружилось, что предыдущие пятеро расстрелянных были совершенно не причем. Поднялся небольшой публичный шум. Особой огласки дело не получило, но в Витебске некоторые из судей и прокуроров полетели со своих хлебных мест.
   Видимо, поэтому Верховный  суд СССР необыкновенно быстро пересмотрел приговор. Возможно, суд подстегивала просьба редакции «Правды» сообщить ответ не только заявителю, но и ей. Вины Дениса в содеянном преступлении, проходившем по расстрельной статье, не обнаружилось. Но он уже отсидел пять лет, отсидел, получается,  ни за что. «Самый справедливый в мире» советский суд никогда бы не признался, что его честные и принципиальные работники могли осудить невиновных, - такого просто не бывает в нашей стране.
   Ведь если бы после «витебского маньяка» обнаружилось, что советский суд опять осудил невиновного, да еще несовершеннолетнего, - то сколько же уголовных дел надо заводить на многочисленных судейских чиновников и нечистоплотных прокуроров, которые мало того, что осудили невиновного и оставили на свободе настоящего убийцу, но еще целых пять лет в официальных ответах упорно утверждали, что «вина осужденного полностью доказана, и приговор пересмотру не подлежит»!? А если учесть моральный и физический ущерб: смерть отца Дениса от инфаркта, издевательства над Денисом, его искалеченная молодость, растоптанная судьба, его серьезнейшая болезнь, страдания его матери Лены, -   да это же многочисленные громкие процессы над десятками, а то и сотнями чинуш в государственных мундирах!
   А сколько бы еще обнаружилось таких дел, шитых белыми нитками? Могла выплыть наружу страшная правда: в СССР правоохранительные органы борются не с преступностью. Они ведут яростную борьбу за честь своего запятнанного кровью мундира и за повышение процента раскрываемости любой ценой, даже ценой систематического осуждения невиновных. Нет, такого Верховный суд СССР допустить никак не мог.
И  Верховный суд поступил мудро: он оправдал Дениса по прежней статье, но приписал ему злостное хулиганство и с чистой совестью осудил его на пять лет по соответствующей статье. Правда, в чем заключается злостное хулиганство Дениса, Верховный суд СССР в своем постановлении  не указал, хотя в УПК четко говорилось, что приговор должен быть обоснованным.
Но что церемониться с каким-то оболтусом? Все довольны, все смеются. Подумаешь, прокуратура и суды немного ошиблись в квалификации преступления, но ведь преступление все равно совершено! А что касается осужденного, - пусть радуется, что вместо десяти лет он теперь приговорен всего-навсего к пяти годам, и что через пару месяцев выйдет на волю с чистой совестью. Есть вопросы?
   Все прекрасно, да вот только Денис не успел вдоволь насладиться свободой. Его здоровье оказалось серьезно подорванным, бесплатная советская медицина не справлялась с тяжелым недугом. Он стал лечить туберкулез народными средствами, записался в «моржи», нырял зимой в ледяную воду. Он добился своего, туберкулез у него прошел, почти прошел. Но однажды Денис нырнул в прорубь и не вынырнул,- отказало сердце.
   Матвеев ездил на его похороны. То, что он увидел, потрясло его. Лена, красавица жена его младшего брата, превратилась в дряхлую старуху. Она, инженер с высшим образованием,  все эти годы перебивалась на случайных работах, и теперь в ее квартире царила откровенная нищета.
   Вернувшись в Тригорск, он начал опять писать жалобы, чтобы восстановить справедливость. На все свои жалобы он получал короткие ответы. «Верховный суд СССР пересмотрел приговор по делу Назарова Дениса и осудил его на пять лет за злостное хулиганство. После освобождения Назаров Денис по собственной неосторожности утонул». В этих ответах Матвеев ясно видел высокомерное пренебрежение судейских чиновников: что тебе надобно, старче, все правильно, мы тут не при чем, отстань от нас, не отвлекай от государственных дел.
   Недавно Лена прислала письмо, в котором просила его поставить свечку в Обители за упокой душ безвинно убиенных рабов Божьих Дениса и Виктора. Не выполнить эту просьбу Матвеев не мог. Он пошел в Лавру. По дороге его одолевали мрачные мысли. Справедливость вроде бы восстановлена, но какой ценой? Оценить эту справедливость уже некому. Виктор пять лет в могиле. Дениса недавно похоронили рядом с отцом. Лена влачит жалкое существование, и для нее не существует никаких радостей в жизни. А ему самому временами невыносимо хочется перестрелять всю эту мундирную сволочь, которая беззастенчиво наживается на самом святом: на чести, достоинстве  и самой жизни советских людей.
Бывший примерный пионер, бывший сознательный комсомолец, ныне коммунист с партийным стажем в четверть века, Матвеев поставил две тонкие свечки перед распятием. Он стоял у подсвечника со множеством горящих свечей и смотрел, как медленно, но неотвратимо укорачиваются свечи, одна за умершего Виктора, другая – за утонувшего Дениса. Он по-прежнему не верил ни в Бога, ни в черта, особенно сейчас, когда до отвращения, до тошноты насмотрелся живой нечисти в милицейской, судейской и прокурорской форме.
   Перед ним будто наяву проходили все эти чиновные рыла: сытые, самодовольные, презрительно-высокомерные. Похоже, в так называемых правоохранительных органах нет порядочных людей. Его жалобы рассматривали сотни этих чиновников, и ни у одного из них даже не шевельнулась мысль о том, что они уничтожают совершенно невиновного  парня. Они без малейших колебаний осудили Дениса, убили Виктора, довели до края могилы Лену и сейчас спокойно сидят на своих служебных должностях, получают поощрения, премии, повышения по службе и награды. Ни одной из этих сволочей никто из их начальства даже пальчиком не погрозил за то, что они натворили и, наверняка, продолжают творить.
   Капитан милиции Фирсов, прокурор города Хохлов, следователь краевой прокуратуры по особо важным делам старший советник юстиции Митрохин, судья Синещоков, милая женщина Бризицкая из прокуратуры РСФСР, не менее милая женщина, государственный обвинитель на заседаниях суда, - все они преступники. И не перечесть всех, которые под сенью  закона совершили самое настоящее уголовное преступление, а потом дружно прикрывали друг друга от ответственности.
   Все они прекрасно знают, что совершили преступление, убили невиновных, но спокойно спят, сладко едят,  удовлетворяют свои половые потребности, воспитывают своих детей и внуков, говорят правильные речи на партийных и профсоюзных собраниях, учат молодых подчиненных. И все так же спокойно они выполняют команды высших чиновников, по-прежнему осуждают невиновных и укрывают от суда настоящих преступников, берут крупные взятки.  Сколько за каждым из них скопилось таких грязных преступлений? Ведь не только же Дениса и его приятелей они осудили без всяких на то оснований, не только в Витебске их коллеги расстреляли за чужое преступление пятерых невиновных.
   Вокруг толпился народ, Матвеева толкали, в храме стояла духота. К массивной серебряной раке с мощами Основателя выстроилась длиннейшая очередь, верующие по одному подходили к раке, крестились, низко кланялись, целовали края раки. Матвеев опять с брезгливостью подумал, что на раке скапливается огромное количество бацилл из слюны прихожан, и хотя серебро обладает сильными бактерицидными свойствами, но шанс подхватить инфекцию велик.
   В полутемном углу несколько богомолок в темной одежде пели какую-то молитву. Пели слаженно и красиво. У раки священник что-то негромко бормотал нараспев, ему подпевали две старушки. Люди, в основном пожилые, тихо передвигались по храму, крестились, кланялись, стояли со склоненными головами, под колоннами спали какие-то старушки с узелками, видно, приехали издалека.
   Матвеев горько усмехался в душе, глядя на эту спокойную, отлаженную веками  суету сует. Натуральное мракобесие, и это – в конце XX-го века. Несчастные, слабые люди, - их в большинстве своем привела сюда последняя надежда на помощь в большой  беде или в трагедии, отчаяние в беспросветной жизни. А церковь вместо помощи использует их для своего обогащения взамен ничего не стоящих благостных заверений, заверений лживых и корыстных. Верьте, человеки, что на том свете вам всем воздастся по делам вашим. Обещание довольно двусмысленное, но чем бы дитя не тешилось.
   В биологическом отношении жизнь – способ существования белковых тел, суть которого состоит в постоянном самообновлении отмирающих частей организма.- тут точнее Энгельса не скажешь. Любое белковое тело просуществует определенный срок – и разложится на простые органические и неорганические вещества, превратится в прах и тлен. И ничего больше не остается на земле от данного белкового тела, как ничего не осталось от мириадов живых существ, населявших нашу планету множество миллионов, а то и миллиарды лет. Остаются их потомки, остается биологический вид, да и тот безостановочно эволюционирует.
   В энергетическом отношении жизнь – борьба организованной материи с энтропией, со всепоглощающей антиэнергией хаоса и разрушения. Но и в этом отношении результат тот же. Поборется живое, сложно организованное существо с энтропией столько времени, сколько отведено ему по генетическому коду, - и диссипировалось его энергетическое поле, рассеялось в бесконечности Космоса. И количественный итог всей его жизни – еще один микроскопический шаг к тепловой смерти Вселенной.
   Еле слышно потрескивали горящие свечи, огоньки их слегка кол****ись от движения воздуха в храме, от передвижения людей, от их дыхания, и эти колеблющиеся огоньки завораживали взгляд. Кто-то из мудрых сказал: что можно бесконечно смотреть на  горящий огонь, на текущую воду, на плывущие по небу облака. Наверное, эта притягательность заложена глубоко в подсознании человека. И сейчас трепетные огоньки множества свечей, живая тишина собора успокаивали его душу. Боль трагедии оставалсь, но уже не казалась нестерпимой, незаметно отступила куда-то на второй план, в глубь чувств и сознания. «Лепота», - усмехнулся про себя Матвеев.
   Атмосфера храма будто располагала ко всепрощению. Убийство по православной вере – смертный грех. Как ни хочется иной раз взять в руки что-то этакое и идти уничтожать своих смертных врагов, кровавых злодеев, человек должен удерживать себя от такого справедливого возмездия. И дело не в заповедях Христа. Убийство обязательно накладывает на психику совершившего его неизгладимый отпечаток, накладывает на всю жизнь, даже если это справедливая месть. Убийца никогда уже не сможет остаться нормальным человеком, его психика искалечена этим убийством навсегда.
   Даже убийство на войне, убийство по приказу не проходит бесследно. Писатели любят описывать душевное потрясение человека, который на войне впервые убил врага, убил по команде, по воинскому долгу. Ни одно злодейство не остается безнаказанным. Поэтому, как ни хочется иногда физически уничтожить смертельного, злобного врага, кровавого злодея, - надо помнить единственную мудрую заповедь христианской веры: « Оставь его Богу».
   Свечка за Виктора, свечка за Дениса. Они уже наполовину сгорели, а он все стоял перед распятием в глубоком раздумье. Душа – оптимистический вымысел пробудившегося сознания наших невероятно далеких предков. Человечество сохранило этот вымысел в тысячелетиях, в миллионах поколений. Не может разумное, но слабое духом существо спокойно примириться с тем, что после смерти от него ничего не останется, кроме праха. Ничего. И создавались, усложнялись мифы о жизни после смерти, о загробном мире. Уже неандертальцы заботливо снаряжали своих дорогих покойников для безбедной жизни на том свете. У кроманьонцев похоронный ритуал достиг высокого развития. Тела покойников при похоронах посыпали молотой охрой, - видимо, для опознавания «там» своих соплеменников. Мужчин клали на правый бок, женщин – на левый. Покойников обеспечивали оружием, утварью, украшениями. И вот, - даже в конце XX-го века грамотные, образованные, но духовно невежественные люди стремятся облегчить своим покойникам дорогу в рай  религиозными ритуалами, молитвами и заклинаниями.
   Сейчас появилось множество книг об ауре, об энергетическом биополе, об экстрасенсах. Он читал их и часто удивлялся невежеству авторов, среди которых встречались даже кандидаты, в то и доктора наук. По TV частенько передавали сеансы коллективного внушения, которые проводила некая мрачная, мефистофелевидная личность по фамилии Кашпировский. Матвеев несколько раз смотрел эти телевизионные сеансы, пытался понять, что заставляет простых советских людей верить этим шарлатанским действам. Он понимал, что Кашпировский обладает незаурядным даром гипноза, но ведь это очень опасно для слабовольных зрителей. Нерегулируемое вмешательство в психику может вызвать непредсказуемые и необратимые негативные последствия.
Другой популярный телевизионный «целитель», Чумак, вызывал у него только снисходительную усмешку. На голубом экране Чумак молча шевелил толстыми губами, видно, что-то шептал про себя, - то ли заговоры, то ли какую-то абракадабру, - делал неуклюжие пассы руками. Он убеждал зрителей, что заряжает положительной энергией воду, если телезритель поставит ее перед экраном за тысячи километров от него, и что эта вода способна потом исцелить любые недуги. Ничем иным, как мракобесием, такое шарлатанство назвать нельзя. Но ведь находятся в самой читающей стране миллионы доверчивых простаков, которые верят и Чумаку, и Кашпировскому.
   В газетах постоянно появляются объявления экстрасенсов, колдунов, ведунов, народных целителей, которые обещают снять сглаз, приворожить, навести порчу, исцелить алкоголиков. Матвеев знал многих людей, которые всерьез верили всей этой бесовщине. Советские люди, атеисты, комсомольцы, коммунисты, строители коммунизма, светлого будущего для всего человечества, на поверку оказались темными, безграмотными дикарями-язычниками. Это еще одна сторона горбачевской демократизации.
   Человек – сложнейшая биоэнергетическая система. По мере эволюционного развития центральной нервной системы живых существ на Земле в конечном итоге появился человек с его уникальным сознанием, способным познавать самого себя и весь окружающий мир,  человеческая личность, его неповторимое нигде и никогда Я, или, как говорят на Западе, Эго. Высокоорганизованный мозг человека образует свой биоэнергетический фон, если угодно, биополе.
   Возможно, это биополе, как всякая энергетическая система, после смерти человека некоторое время существует уже само по себе, за счет неких биохимических процессов в мертвом теле и мозге. Это «последействие» биополя так или иначе может проявлять себя, и наблюдательные люди за долгие века заметили такой феномен, и смогли установить некоторые закономерности затухания биополя умерших. Недаром же по православной вере похороны назначают на третий день и отмечают девятый и сороковой день после смерти. Эти сроки, несомненно, как-то связаны с этапами угасания, диссипации биоэнергетического фона покойника. Возможно, на третий день угасают основные, наиболее сложные процессы в центральной нервной системе, на девятый день прекращаются все энергетические процессы в мертвом мозгу, и продолжает существовать лишь некая слабая эманация. А на сороковой день остаточное биополе покойника окончательно диссипирует, «рассасывается» в пространстве.    Конечно, все эти сроки усреднены за сотни тысяч лет наблюдений.
   Православная церковь использует результаты этих наблюдений и утверждает, что на девятый день душа человека окончательно покидает его бренное тело, а на сороковой день она уходит из этого грешного мира в мир иной. Но куда отправляется душа человека после смерти, христианская религия говорит невнятно. По православным канонам души умерших отправляются не в рай и не в ад, а всего-навсего в чистилище. Там они в полном безделье, в постоянной неопределенности, с унынием и ужасом ожидают Страшного суда, который состоится при втором пришествии Христа на грешную землю. Только на Страшном суде они узнают свой приговор на веки вечные. Приговор, который не подлежит пересмотру ни в какой небесной инстанции.
   Если считать, что такая судьба ждет всех земных носителей сознания, начиная с питекантропов, то за два-три миллиона лет в чистилище должна стоять невероятная теснота от миллиардов душ, ждущих решения  верховного Судии. Упаси Бог от такой незавидной доли. Куда лучше ислам, где по Корану душа правоверного, погибшего за веру, тут же, в тот же миг отправляется  в мусульманский рай, где его ждут все мыслимые наслаждения.
   Свеча, поставленная за Виктора, почти догорела, от Денисовой еще оставался огарок сантиметра три высотой. Матвеев вздохнул, загасил обе огарка, вытащил их  из гнезд, аккуратно положил в ящик для огарков и медленно направился к выходу. На полпути он вдруг уловил чей-то внимательный, настороженный взгляд. Ба, знакомое лицо, Мартышкин, начальник БРИЗа! Что он здесь делает, член парткома, личный информатор директора? Мартышкин быстро отвернулся, но Матвеев успел заметить в его руке блокнот.
   Записывает, ябедник, - подумал Матвеев. – Записывает и доносит, ревностно проявляет преданность. И так от постоянного подобострастного полусогнутого положения туловища у него на спине растет уже заметный горб, а он все не унимается, все туда же. Интересно, доносит Мартышкин по собственной инициативе, или выполняет команду шефа? Хрен с ним, пусть доносит, все равно после неудачных выборов директор потерял всякий интерес к начальнику СКТБ. Плевал я на них всех, на все эти подмосковные придворные интриги и наушничество.
   Кажется, Маккиавелли писал, что о государе судят по тем людям, которыми он окружает себя. Директор ТЗП окружил себя очень странной командой. Из всех приближенных к телу разве что Ранкаев заслуживает уважения. А уж Мартышкин! У него даже физиономия оправдывает фамилию, - сморщенная обезьянья рожа прощелыги, прямо по Ламброзо, полностью характеризует своего носителя как ябедника, доносчика, наушника. Одна история со «Светлым путем» в предвыборную кампания чего стоит. Тьфу! Не в храме Божьем будьте помянуты и Мартышкин, и вся эта богатыревская команда.
   У выхода из собора ему пришлось остановиться. Больше половины узкого прохода занимала очередь жаждущих поклониться святым мощам Основателя, а в оставшуюся узкую щель протискивались и входящие в храм, и выходящие. Сейчас движение прекратилось, на крыльце произошла какая-то заминка,  слышались раздраженные женские голоса. «И сюда пришли рыночные манеры, – усмехнулся Матвеев. Наконец, ему удалось перешагнуть порог, и он надел шапку.
   У самого выхода худая и еще молодая женщина в черном, то ли послушница, то ли церковная активистка, громко отчитывала двух симпатичных девушек с непокрытыми головами.
   - В храм Божий – простоволосыми!?  Ни стыда, ни совести! Золотые кресты, небось, нацепили, - не ради Господа, а для греха, для красоты! Некрещеные, комсомолки, - нечего вам в храме Божьем делать!
   Активистка разошлась не на шутку. Растерянные и сконфуженные девушки жались друг к другу, и, скорее всего, проклинали ту минуту, когда их осенила идея посетить Господню обитель. Матвеев тронул активистку за плечо и солидно прокашлялся. Женщина резко, почти судорожно обернулась, Матвеева буквально обжег взгляд злых, фанатически горящих глаз.
   - Сестра моя, - спокойно, подчеркнуто неторопливо и негромко проговорил он. – Негоже у храма Господня наполнять сердце свое и сердца прихожан гневом. Сказано: не разжигай в душе своей гордыню.
   На него смотрели наполненные яростью глаза без проблеска мысли. Девушки тут же воспользовались его вмешательством и скользнули за спины  очереди. Рассвирепевшая фанатичка в черном начала открывать рот, но Матвеев опередил ее. Он твердо выдержал ее взгляд и слегка сдвинул брови.
   - Да войдет смирение в сердце твое, сестра. Смирение и любовь ко всему сущему, как учит нас Господь.
   Он говорил размеренно и спокойно. Женщина в черном закрыла рот. Видно, она приняла рослого и солидного Матвеева за церковного начальника в штатском. Фанатический огонь в ее глазах погас, она склонила голову.
   - Ступай с миром, сестра, - все тем же тоном проговорил Матвеев и сошел с крыльца.
   Очередь почтительно расступилась перед ним.  Настроение его окончательно испортилось. Он шел по узкой, скользкой дорожке от Обители к подземному переходу. С обеих сторон тропинки громоздились сугробы. Редкие пешеходы уступали друг другу дорогу, становились одной ногой в сугроб. Навстречу Матвееву шла девочка лет семи-восьми, за ней пыхтела в горку суровая пожилая женщина. Бабушка ведет внучку в Лавру, все срочно полюбили православие, - усмехнулся про себя Матвеев. Девочка шагах в трех  перед ним стала уступать ему дорогу, полезла в сугроб. За ее спиной раздался  резкий окрик бабки:
   - Иди, иди! Сам сойдет!
   Матвеев шагнул в сугроб, пропустил девочку и ее суровую бабку. Вот так в Подмосковье и воспитывают молодежь. А потом удивляются, черствости и бездуховности подрастающего поколения. Откуда у здешних жителей столько злобы ко всем остальным людям?  Наверное, прав Латыш, это уже что-то генетическое.
   Он снова шагнул на заледеневшую тропинку, поскользнулся, сделал немыслимый пируэт, от которого что-то хрустнуло внутри, с трудом удержался на ногах, выругался про себя. Дармоеды Христовы! Не могут расчистить дорожки к Обители, или хотя бы присыпать песком. Семинаристы-штрафники часами гундосят псалмы в хоре, а дать бы им в руки лопаты и ломы, заставить привести в порядок двор Обители и ее окрестности. Та фанатичка у храма по низости интеллекта своего отбила у двух наивных девчонок всякую охоту впредь ходить в Лавру.
   А Мартышкин завтра с утра пораньше побежит в директору со своим стукаческим  блокнотиком, куда он записал фамилии сотрудников ТЗП, которых засек в церкви. Интересно все-таки, доносит он по собственной инициативе, из спортивного интереса, или же Богатырев дает ему такую команду и оплачивает услуги повышенной премией?
   Матвеева снова охватили мрачные мысли. Вот те и сходил в Лавру, очистился душой. Он тяжело вздохнул и осторожно зашагал по узкой обледенелой тропинке в город.


                Снова в Риге

    Фирменный поезд Москва-Рига мчал на запад через заснеженные поля и перелески. Он рассекал морозный воздух, поднимал снежную пыль, которая долго клубилась позади и нехотя оседала на придорожные кусты. Матвеев опять ехал в Ригу. На этот раз в составе межведомственной комиссии оборонных отраслей промышленности. Уже давно стемнело, но он  стоял в узком коридоре купейного вагона с председателем комиссии Воронцом, заместителем директора московского головного института спецхимии. Они не раз встречались на совещаниях, неплохо знали друг друга и сейчас говорили о трудной задаче комиссии.
   Советский Союз под странным руководством Горбачева стремительно шел к какой-то катастрофе. Уже почти все Союзные республики заявили о своем суверенитете, хотя формально еще оставались в составе СССР. Особенно рвались к независимости от русских оккупантов прибалты. Экспансивные представители Эстонии в Совете народных депутатов открыто и с истерическими нотками настаивали на выходе из СССР. Литовцы, - единственные, кому из прибалтийцев симпатизировал Матвеев, - на своем сейме приняли декларацию о независимости Литвы.
   В Вильнюсе месяц назад, в январе 1991-го года, вспыхнуло что-то вроде восстания, и недалекий Горбачев то ли по глупости, то ли по прямому указанию заокеанского Большого Друга не нашел ничего умнее, как ввести в столицу Литвы танки. Пролилась кровь и литовцев, и советских солдат.
   Оставалась Латвия. Сдержанные латыши не раскрывали своих политических замыслов так откровенно, как эстонцы и литовцы, и существовала слабая надежда удержать их в составе Советского Союза. Матвеев догадывался, что по замыслу высоких инстанций их ученая комиссия, никак не связанная ни с политикой, ни с КГБ, должна прозондировать настроения среди научной элиты Латвии, и частично, - администрации.
   Научные связи с прибалтийскими республиками оборвались, и поддерживать их уже невозможно из-за почти полного сокращения бюджетного финансирования прикладной оборонной науки. Но на комиссию возложили задачу согласовать с ведущими латвийскими НИИ и ВУЗами программу многолетних совместных научных работ. Им предстояло встречаться с директорами крупных НИИ, с ректорами ЛатГУ и ведущих ВУЗов, с ответственными работниками республиканских министерств и высокими партийными руководителями Латвии.
   Ни председатель комиссии, ни Матвеев не питали радужных надежд по поводу результатов будущих переговоров. Воронец, которому частенько по служебным делам приходилось бывать в высоких московских кругах, откровенно высказался, что их ждет провал. Ни одна из прибалтийских республик уже не считает себя членом Советского Союза, и лидеры этих республик спят и видят себя президентами будущих самостоятельных европейских государств.
- Они настроены откровенно проамерикански, рвутся в Евросоюз, - негромко говорил он, - на нас всегда смотрели как на оккупантов, а сейчас строят политику на ненависти к нам. Мы для них – враг номер один.
   Матвеев хорошо помнил отношение латышей к русским, к нему лично, когда он четыре года назад ездил в ЛатГУ к профессору Тиликсу. Его самого незнакомые латыши из-за «нордической» внешности поначалу принимали за своего и приветливо заводили разговор по-латышски. Но стоило ему произнести русскую фразу, как вся их любезность мгновенно испарялась, лица латышей будто каменели. Нет, латыши никогда не были друзьями русских, относились к ним как к оккупантам и не скрывали своего высокомерного презрения к нецивилизованным варварам, к этим русским свиньям. Холодная сдержанность и чопорность лишь маскировали истинные чувства латышей и их стремление к независимости.
   - Горбачев наделал много ошибок и в национальном вопросе, -  подтверждал его мысли Воронец, - после событий в Вильнюсе нам придется трудно. Возможно, с нами вообще не захотят говорить.
   - Да, - соглашался Матвеев, - эти народы не питали особых симпатий не только к нам, но и друг к другу, а сейчас они объединяются, чтобы противостоять диктату русского Центра, как они это вежливо называют. Теперь у них появилась общая великая цель – изгнать русских оккупантов. Потом они обязательно перегрызутся из-за границ, из-за энергоносителей, из-за сырья. Но меня, Анатолий Алексеевич, тревожит другое. Представьте, что произойдет чудо, и мы сумеем договориться с латышами, подпишем программу. А дальше что? Денег-то на эти работы нет и не предвидится.
   - Это не наш вопрос, - усмехнулся Воронец, -  Мне Гречишников, завсектором оборонного отдела ЦК, - знаете его?
   - Знаю, - усмехнулся Матвеев, - Альберт Семенович, мы с ним когда-то начинали на одном заводе, уже тогда его фамилию произносили немного иначе.
   - Знаю, знаю, - сдержанно улыбнулся Воронец, - так вот, этот Гречишников уверял, что деньги найдутся.
   - Ой ли?  Лет пять назад я бы поверил, хотя и с трудом. А сейчас – большой вопрос.
   - Большой, но не наш.
   Матвеева всегда восхищала манера знакомых ему москвичей, вроде Воронца,  решать трудности по мере их появления. Он считал это результатом частого посещения коридоров власти. Тебе дана конкретная задача, вот и решай ее, не забивай голову вопросами, в которых ты ничего не смыслишь, не твоего ума это дело. Когда прикажут решать эти вопросы, - вот тогда и напрягай извилины.
   Он долго не мог уснуть. С легкой насмешкой над собой вспоминал, что в молодые годы мог сутками спать в поезде. Особенно в студенческие годы, когда он покупал билет в общий вагон, забирался там на третью, багажную полку, клал под голову свернутое пальто и мгновенно засыпал. И ничто не нарушало его крепкий сон: ни отсутствие постели, ни громкие голоса, ни ходьба беспокойных пассажиров. А сейчас убаюкивающий перестук колес и мерное покачивание вагона не помогали уснуть. Проклятые годы!
   А впереди – светлое будущее на заслуженном пенсионном отдыхе. СССР, конечно, развалится. Горбачев делает для этого все мыслимое и даже немыслимое, будто получает зарплату в ЦРУ. Ему энергично помогают все первые лица Союзных республик, не только прибалты. Народный герой Ельцин еще полгода назад ни с того, ни с сего провозгласил независимость РСФСР. Не сам, конечно, - Декларацию о государственном суверенитете России принял 1-й съезд народных депутатов РСФСР, но кто на этом съезде заправлял, ясно без комментариев. Бывший первый секретарь Свердловского обкома КПСС ненавидит выскочку Горбачева, незаконно провозглашенного президентом СССР, рвется к трону, стремится стать царьком в России.
   Всем этим первым лицам, вместе взятым и каждому по отдельности, глубоко наплевать и на СССР, и на коммунистическую идею. Особенно хорошо показал это Ельцин. Еще два с половиной года назад, в год 1000-летия крещения Руси, на XIX-й всесоюзной партконференции он демонстративно бросил свой партийный билет на стол президиума и ушел с этого высшего форума коммунистов. С тех пор он не скрывает своих честолюбивых замыслов любой ценой взобраться на российский трон в Кремле, пусть даже Россия при этом останется всего в границах Московского княжества времен Ивана Калиты.
   Уже сейчас прекрасно видно, что если Ельцин достигнет своей цели и станет единоличным правителем России, то он не положит живот на алтарь отечества, не разобьется в лепешку ради блага народа. Секретарь обкома всегда останется тем же секретарем обкома, спесивым, высокомерным барином, самодержцем-самодуром на подчиненной ему территории, будь то Свердловская область или все государство Российское. Матвеев достаточно повидал таких «партайгеноссе» и давно понял, что для них народ – быдло.
   При таком правителе русский народ и лично товарища Матвеева впереди ждет откровенная нищета и рабское бесправие. До недавнего времени партноменклатура боялась потерять партбилет, а вместе с ним – свои гигантские привилегии, и они вынужденно сдерживали свои хватательные рефлексы. А теперь большим и малым правителям надоело скрывать свои реальные возможности обогащения, и они не остановятся ни перед чем, чтобы открыто зажить «по-настоящему», как живут миллионеры и миллиардеры на Западе. Получить же настоящее богатство они могут только за счет народа, и в своей погоне за богатством и властью эти «коммунисты» не остановятся ни перед чем.
   Будто какое-то страшное проклятие висит над Россией. Уже больше тысячи лет народ огромной и богатейшей страны мира живет в откровенной нищете и полном бесправии. Мало того, все это время некая мощная и безжалостная сила уничтожает народ России. И этот главный враг народа – государственная власть. Та самая власть, которая по всем законам обязана защищать своих подданных и обеспечивать им достойную жизнь. Как только ни называла себя эта власть за тысячу с лишним лет, суть ее оставалась все той же.
   Князья, великие князья, цари, императоры, демократы Керенского, большевики Ленина, коммунисты Сталина, теперь вот социал-демократы Горбачева, демократы Ельцина, - суть остается одна. Терпи, народ, живи в нищете ради будущего могущества своего государства. За одиннадцать с половиной веков ни разу не забрезжила над Россией заря этого самого светлого будущего. Зато сколько пролилось народной крови, сколько уничтожено людей, виноватых лишь в том, что они с нечеловеческим терпением гнули спины на государственную власть, вместо того, чтобы дать своим правителем хорошего пинка под зад. А жизнь остается все той же, то ли рабской, то ли собачьей
   Чем, собственно, он, Матвеев, просвещенный человек XX-го века, кандидат наук, отличается от изобретательного холопа какого-нибудь боярина Толстобрюхова или крепостного мастера князя Шереметева? Точно также, как тот его далекий, забитый предок, он даже говорить может все с такой же опаской и оглядкой, ибо за соблюдением им коммунистических идеалов строго следит партком, а над парткомом – всемогущий КГБ. Чуть возмечтаешь, холоп, о светлом будущем, наговоришь лишнего, - тебя тут же «изолируют» как Сахарова, «профилактируют» как этих психопатов-диссидентов, «выдворят» как Солженицына или хулигана Буковского. И с тобой поступят даже проще, ибо нет у тебя, Матвеев, международной известности в жидомасонских кругах, и впаяют тебе немалый срок по какой-нибудь тяжеловесной статье.
   Чем директор ТЗП, бог и царь для подчиненных, отличается от заводчика Демидова? Разве что на цепь не сажает, да и то в переносном смысле все мы сидим на цепи. Не  закует Богатырев Матвеева в железные кандалы, не прикует к кульману или к конвейеру в цехе. Все-таки на дворе просвещенный и гуманный XX-й век, да и на партийных собраниях они вместе спят: Богатырев в президиуме, а Матвеев – в зале. Но суть все та же, что и двести, и пятьсот лет назад. Сними сейчас Матвеева с должности, отбери скромную зарплату, - что от него останется? Пролетарий, бомж, ЧМО, - человек Московской области.
   Недаром «армянское радио» говорит, что  армяне живут 110 лет, грузины – 100, а русские – 9 лет: семь до школы и два на пенсии. Больше двух лет пенсионер-русак не выдерживает нищеты, материальной и духовной, сводит его раньше времени в могилу чувство полнейшей ненужности.
   Матвеев с тяжелым кряхтеньем в который раз перевернулся на другой бок. Надо спать, завтра нелегкий день, а он тут ерундой всю ночь занимается, завтра будет целый день зевать, проявлять перед цивилизованными латышами свою русскую невоспитанность и неопрятность. Он досчитал до тысячи, но сон все не приходил. Снова перевернулся поудобнее. Под одеялом в купе жарко, но из окна ощутимо тянет струйка ледяного воздуха, простуда обеспечена.
   Хорошо, что кто-то в министерстве вспомнил о нем и включил его в эту комиссию. Как живут его знакомые рижане сейчас, в преддверии своей государственной независимости? Тиликс, возможно, уже не заведует кафедрой физики, он все пытался накормить латышских волков и сохранить русских овец, такое теперешние националисты нему не простят. Молодому Дзелме, скорее всего, не дали защитить докторскую, - уж очень доброжелательно он относился к русским. Очень интересно, что поделывает его разговорчивый сосед по санаторной палате в Балдоне, не выгнали его с ВЭФа, как оккупанта, опьяненные воздухом свободы  националисты?
   Ему вспомнились чудесные литовские песни в солярии на крыше санаторного здания, общительные, доброжелательные, веселые молодые литовцы. Что с ними  сейчас, как поживает их запевала, симпатичная девушка Неела. Орут на митингах, вытаращив глаза, проклинают русских убийц? Вряд ли. На митингах обычно орут и беснуются горлопаны с больной психикой, с маниакальной жаждой власти или хотя бы славы, - вроде его бывшего сибирского коллеги доцента Степанова.
   Тот все-таки пробился в нардепы, Матвеев даже как-то видел его по телевизору, там бывший коллега дергался, брызгал слюной и желчью. Как этого доцента Степанова ненавидели студенты, как они панически боялись его! Теперь, говорят, помер, бедняга, не вынес непосильной борьбы с гидрой коммунистической бюрократии. Вот кучка таких дегенератов будет править в демократической суверенной России после развала СССР. Уж они накомандуют. Одно переименование городов и улиц чего стоит, сколько денег вбухали в эту дурь.
   А нормальный человек на митинг не пойдет. Любой нормальный человек в любой стране хочет одного: чтобы ему никто не мешал мирно жить так, как хочется, чтобы власть не грабила его. Но ведь грабит же, вот уже больше тысячи лет грабит до нитки. Сначала четыреста лет грабили Рюриковичи, под предлогом создания могучего русского государства.
   Потом двести пятьдесят лет грабили великие князья вроде Ивана Калиты - якобы для освобождения Руси от ордынского ига. Потом пятьсот лет грабили цари и императоры вроде дегенератов Ивана Грозного и Петра якобы Великого - опять же будто бы для укрепления русской империи. Потом семьдесят с лишним лет грабили большевики Ленина и Сталина под лозунгом мировой революции и построения светлого будущего для всего человечества. А уж душка Михаил Меченый добрался до основ, распродал не только свою страну, но и весь социалистический лагерь.
   Теперь будут грабить демократы во главе с бывшими секретарями обкомов КПСС. И каждая власть уверяет, что она все это делает только для блага народа. Потерпите немного, и настанет прекрасная жизнь. Тьфу! Лезет в голову этакое дерьмо.
   Матвеев так и не уснул до самой Риги. Утром Воронец поднял всех пораньше и провел летучее совещание. По общему мнению, хорошо бы встретиться в Латвийской академии наук с директорами академических институтов, в отраслевых министерствах - с директорами головных НИИ Латвии и ведущих промышленных предприятий республики, а в Минвузе Латвии – с руководителями ведущих ВУЗов, хоты с проректорами по научной работе. Потом неплохо бы посетить отдельные «точки», поговорить о конкретных вопросах Программы научно-технического содружества. Воронец уверял, что оборонный отдел ЦК КПСС провел предварительную переговоры  с ЦК КП Латвии именно о таком сценарии работы их комиссии.
   Ученую комиссию из Москвы поселили в гостинице «Рига». Члены комиссии привели себя в порядок, выпили в буфете почти исчезнувший в РСФСР растворимый кофе, разместились в поданном к гостинице автобусе, и Воронец повез свою бригаду в Академию наук Латвийской ССР. Там официально любезный, но сдержанный молодой человек в элегантном темно-сером костюме провел их к заместителю вице-президента. Довольно скромный по размерам, но обставленный по последней моде кабинет, черный кофе в чашечках тончайшего фарфора, обмен казенными любезностями.
   - Есть ли у высоких гостей предложения по организации встреч?
   - Мы полностью в вашем распоряжении, - с дипломатической любезной улыбкой ответил Воронец.
   - Прекрасно! – изобразил восторг хозяин кабинета. – Если не возражаете…
Он взял в руки отпечатанные листы бумаги и вопросительно посмотрел на Воронца.
   - Конечно, конечно, - чуть не расшаркивался председатель комиссии.
   - Мы подготовили нечто вроде сценария работы вашей высокой комиссии, - со сладчайшей улыбкой продолжал заместитель вице-президента. – Предварительную беседу мы проведем сейчас, здесь. Это займет часа два. Затем вас ждут в Рижском НИИ электроники и радиотехники. Обед намечен в ресторане гостиницы «Рига». После обеда намечена встреча в институте химии нашей академии наук, а к четырем часам – в Латвийском Госуниверситете. Мы постарались подобрать наиболее важные с вашей точки зрения организации. Если у вас возникнут дополнительные предложения или пожелания, мы рассмотрим их завтра у меня, в 10 часов утра.
   Сквозь любезнейшую улыбку Воронца Матвеев разглядел выражение глубокого разочарования. Он и сам почувствовал нечто вроде обиды, хотя на утренней летучке в поезде предсказывал, что латыши ради прекрасных глаз членов комиссии, конечно же, не кинутся собирать толпу директоров. Но такого «камуфлета»  не ожидал даже он. Латыши решили свести контакт с русской комиссией к формальному минимуму. Они явно показывают, что не желают иметь дела с русскими. Поезжайте сами, дорогие оккупанты, в один академический институт, в один отраслевой НИИ и, в виде большого одолжения, - в ЛатГУ, - этого вам с избытком хватит, чтобы понять, как мы вас тут ждем. Фактически это – полный провал их миссии. Можно прямо сейчас отметить у любезных хозяев командировки и отправляться на вокзал.
   Пока Матвеев в душе эмоционировал, опытный Воронец справился с негативными чувствами, - столичная школа! – и заговорил.
   - Благодарим Вас, Янис Петерсович, за любезные предложения. Мы с удовольствием принимаем ваш сценарий. – Он секунду помедлил и закончил многозначительно: - На сегодня.
   Зам вице-президента ловко сделал вид, что не заметил ни паузы, ни намека.
   - Конечно, у вас возникнут дополнительные предложения, вопросы и пожелания. Их мы обсудим, как я уже говорил, завтра. А теперь я с вашего позволения доложу вам вкратце о возможностях институтов Латвийской Академии наук. Кстати, здесь можно курить, если дамы не возражают.
   Дамы не возражали. Они первыми вытащили из сумочек сигареты и задымили. Гостеприимный заместитель вице-президента откровенно поморщился и продолжил свою речь. Говорил он долго и с воодушевлением. Матвеев слушал, и его скепсис все возрастал.
   Перед Латвийской академией наук стояли грандиозные и актуальнейшие задачи. Латвия располагает мощным научным потенциалом, развитыми современными промышленными мощностями. Научно- технические возможности Латвии до сих пор использовались недостаточно и во многом нерационально. Энергообеспечение республики не отвечает ее  потребностям. Важнейшая задача Латвийской академии наук сегодня – устранить причины назревающего энергетического кризиса. Главное – использование местных энергоносителей: торфа, горючих сланцев, отходов деревообработки. В связи с этим необходимо решить вопросы экологической безопасности: полное сжигание низкокалорийного топлива, очистка газовых выбросов, сточных вод.
   Янис Петерсович разливался соловьем и даже заметно воодушевился. Матвеев смотрел на невозмутимое лицо Воронца, восхищался его столичной выдержкой и понимал, что такая речь одного из крупнейших организаторов латвийской науки означает, как говорят в народе, полный отлуп для их комиссии. Воронец в комиссии представлял спецхимию СССР, и слова заместителя вице-президента явно обращены именно к нему. Химики Латвии, дорогой председатель высокой русской комиссии, в ближайшие годы будут по горло заняты своими, латышскими научно-техническими проблемами, жизненно важными для этой цивилизованной республики. Химики Латвии день и ночь мечтают помочь советской спецхимии, но у них, увы, нет ни единой свободной минутки для столь важной задачи. Они сейчас работают как никогда интенсивно и плодотворно. Вы сами видите, до чего докатилась Латвия в вашем Советском Союзе, и теперь ей придется долго и усиленно догонять развитые европейские страны.
   А ведь Янис Петерсович в очень трудном положении, - подумал Матвеев. – Хотя он и национальный кадр высшей научной квалификации, но он – советский ставленник, протеже ненавистной всем латышам коммунистической Москвы. Если Латвия отколется от СССР, - Латвийскую академию наук прикроют на второй же день. Ни в одной капстране нет такой многочисленной организации научных дармоедов. И вылетит зам вице-президента из этого уютного кабинета ощипанной птичкой. Вот и приходится ему обеспечивать себе политическое алиби на будущее. Вдруг какой-то национальный капиталист оценит, как героически отбивался он от сотрудничества с русскими оккупантами, и возьмет его хотя бы в свою заводскую лабораторию.
   А Янис Петерсович продолжал раскрывать головокружительные перспективы латвийской науки.
   - Мы отстали от передовых европейских стран в области автоматизации, по компьютерным технологиям. Отстали  заметно. Наши физики, специалисты по полупроводникам, наши электронщики сейчас получили задание от правительства в ближайшие годы ликвидировать это вопиющее отставание.
   Матвеев насторожился. Он попал в комиссию по своим былым, еще сибирским заслугам, как представитель министерства радиоэлектроники  пока еще великой страны в области именно автоматизированных систем управления вообще и управления полетом стратегических и оперативно-тактических ракет в частности. Задач в этом направлении выше головы, его кейс набит планами и прожектами. Но у его латышских коллег тоже нет ни малейшей возможности заниматься вопросами советской спецэлектроники, да и желания участвовать в совершенствовании советских средств массового уничтожения людей они совершенно не испытывают. Они до хруста в позвоночнике загружены проблемами республиканского значения, расхлебывают последствия однобокого развития советской науки, устраняют серьезные огрехи и ляпсусы в этой важной научно-технической отрасли.
   Янис Петерсович закончил свою почти часовую речь и любезнейшим образом стал прощаться с комиссией. Как Воронец ни подсовывал ему тщательно обдуманные предложения по сотрудничеству, он виртуозно уклонился от их рассмотрения.
   - Вас будет сопровождать Роберт Юрисович, самый молодой доктор наук Латвии. Роберт Юрисович прекрасно знает Ригу, историю латышского народа и может показать вам много интересного.
   Самый молодой доктор наук Латвии, все тот же лощеный молодой человек с бесстрастным лицом, поднялся, элегантно склонил голову с безупречным пробором и выжидающе замер по стойке смирно.
    В Рижском НИИ радиоэлектроники все повторилось. Заместитель директора по научной работе битых два часа развивал перед русской комиссией бесконечную тему о великой загруженности сотрудников латвийской радиоэлектронной науки.
   - Вы представляете, дорогие гости, наши лучшие радиоприемники, телевизоры, ЭВМ  совершенно не идут на западном рынке. Я не говорю о персональных компьютерах, - их у нас просто не существует. Советская… - он на миг замялся и тут же исправил оговорку, - наша лучшая ЭВМ, модель БЭСМ-6, - это динозавр в современной технике. Не сочтите меня … э-э…критиканщиком…э-э… Мы сейчас разрабатываем нормальную современную персональную ЭВМ. Она сможет …э-э… конкуренствовать  с Ай-Би-Эм!
   Почему-то заместитель директора НИИ по научной работе вдруг заметно разучился говорить по-русски.
   - Наши лучшие специалисты… Сроки очень…э-э… поджатые. Но мы будем справиться. Обязательно справиться!
   Матвеев не удержался, фыркнул, но тут постарался превратить саркастическую усмешку в любезную улыбку. Он прекрасно понял эту мелкую уловку замдиректора. Он специально стал коверкать слова, чтобы ненавязчиво продемонстрировать не только русской комиссии, но и присутствующим подчиненным, свое презрение ко всему русскому. Этот сияющий зам даже русский язык срочно забыл. А ведь вся современная наука и практически вся промышленность в когда-то чисто аграрной Латвии создана руками русских людей, на русские деньги, отнятые властью у русских людей. Теперь латыши намерены все это совершенно безвозмездно приватизировать, да еще потребовать у оккупантов денежной компенсации за страдания латышского народа в долгие годы оккупации.
   А ведь Горбачев и Ельцин заплатят, - подумал Матвеев. – Они снимут с нас всех последние штаны и заплатят, чтобы заслужить одобрение Запада. Горбачеву позарез надо оправдать свою нобелевку, которую ему подбросили как жалкую подачку за развал социалистического лагеря и Варшавского договора. Ельцину еще больше необходима поддержка западных покровителей, чтобы захватить русский трон.
   Раньше Матвеев не задумывался о таких вопросах, но сейчас из мутного потока негатива, желчи и прямой клеветы в советских СМИ он начал понимать и причины бедствий русского народа, и причины благополучия западных людей. Семьдесят лет весь западный мир жил в постоянном, паническом страхе перед коммунистическим монстром. Финансовые и политические владыки Запада прекрасно понимали, что победа коммунизма означает их гибель. На Западе может повториться то, что случилось в России, если они начнут перегибать палку в своей алчности.
   Именно пример СССР послужил главной причиной того, что западным правителям поневоле пришлось пойти на заметные уступки и согласиться со многими требованиями демократических организаций. Они понимали, что лучше потерять немногое, лучше отказаться от сверхприбылей и довольствоваться скромными процентами, чем потерять все, включая жизнь. Волей-неволей именно невзгоды советских людей обеспечили западным людям демократические свободы и материальное благополучие, которыми они так кичатся. Но если исчезнет Советский Союз, если рассыплется в прах смертельно опасная для правителей Запада химера коммунизма, то еще неизвестно, как повернется история.
   Советским людям практически безразлична судьба коммунистической власти. Ведь наш народ уже больше тысячи лет не знает, что такое хорошая жизнь, поэтому любая социальная перемена в стране вновь и вновь возрождает надежду на светлое будущее. Советским людям просто нечего терять, кроме своих цепей, как пролетариям. А вот людям Запада стоило бы призадуматься над тем, что происходит сейчас в СССР и во всем социалистическом лагере. Им есть, что терять, и устранение коммунистической угрозы может обернуться для избалованных граждан Запада большой бедой, они могут оказаться отброшенными в социальном отношении на сотню-другую лет назад. Они просто не понимают, что их благополучие основано не на их мифической демократии, а на серьезных уступках их правителей перед смертельной угрозой с Востока.
   Даже в самом СССР советская власть решала национальный вопрос за счет беззастенчивого ограбления именно русского народа. Вся пресловутая дружба народов строилась на откровенной нищете русского народа. Сейчас братские Союзные республики разбегутся строить свое светлое демократическое будущее, а русские останутся с голым задом. Вот будет смеху на Западе.
   А председатель комиссии Воронец неутомимо продолжал дипломатическую борьбу с заместителем директора латвийского НИИ электроники и радиотехники. Он все-таки сумел остановить его красноречие и передал ему матвеевские предложения по совместной работе. Тот принялся читать их вслух с восторженными комментариями.
   - Интересно! О, это очень важно. Какая сумма? Великолепно!
Когда окончилась эта буффонада, замдиректора аккуратно сложил матвеевскую программу, тщательно выровнял края бумажной стопки.
   - Это представляет для нас большой интерес. Вы можете оставить это нам?
   - Да, конечно.
   - Мы все внимательно рассмотрим, изучим.
   - Я могу встретиться с вашими специалистами, - вмешался в разговор Матвеев.- Прямо сегодня, не откладывая в долгий ящик.
   - О, не будем торопить события. Потребуется некоторое время, чтобы изучить ваши предложения и оценить наши скромные возможности. Ответ мы сообщим в Минрадиоэлектронику, в Москву. Так?
   - Будем вам благодарны, - с ледяной вежливостью изобразил улыбку Воронец.
   Матвеев видел, что Воронец уже заставляет себя сдерживаться от резкости. Издевательски любезная наглость латышей в академии наук и здесь, в НИИ «достала» даже его, через обычно непробиваемую броню столичной выдержки.
    - Мы будем рады показать вам наши лаборатории, - продолжал проявлять гостеприимство замдиректора.
   - Что мы там не видели? – довольно внятно буркнул Матвеев.
   - У нас очень напряженный график работы, - деликатно разъяснил его реплику Воронец. – Сегодня намечены еще две встречи. Мы благодарны вам за теплый прием. Надеемся на плодотворное научное содружество.
   - Конечно, конечно! Желаем вам успешного конца вашей важной миссии.
   В автобусе делегация хранила гробовое молчание. Зато их лощеный гид Роберт Юрисович не закрывал  рот, рассказывая о рижских достопримечательностях, мимо которых они проезжали.
   - Какая сейчас в Риге демографическая обстановка? – проявил интерес Воронец.
   - Население Риги увеличивается, - охотно пояснил самый молодой доктор наук Латвии. – Но есть тревожные моменты. 56% населения Риги составляют русские. Латышей стало меньше половины. Мы это считаем ненормальным.
   В это время автобус проезжал по центру города мимо высокой стелы, которая заинтересовала Матвеева в его прошлую командировку сюда. Он хорошо помнил замешательство коллег из ЛатГУ, когда он спросил, что символизирует эта стела.
   - Скажите, пожалуйста, Роберт Юрисович, - обратился он к их проводнику, - в честь какого события поставлена эта стела?
   - О, это самое трагическое событие в истории латышского народа. Стела установлена в память о массовой депортации латышей, рижан. 14 июня 1941-го года почти половина мирных жителей Риги была выселена в отдаленные области России. Людей собирали на этой площади. С собой разрешалось брать багаж не более двадцати килограммов на человека. Почти всех рижан увезли в Сибирь. Назад вернулись немногие. Мы называем эту стелу памятником слез.
    Вот оно что, - молча покивал головой Матвеев. – Понятно, почему тогда вся компания Тиликса замялась и косилась на меня, как на врага народа, и даже русофил Дзелме не сразу нашелся с ответом. И ведь промолчали, черти! Тоже мне, «воссоединение латышского народа». Зачем врали? А сейчас осмелели, режут оккупантам правду-матку.
   Он вспомнил, как благодарили его Романова и Дзелме за временный приют их байдарочной команды в Сибири. Тогда он радовался, что хоть чем-то смог отблагодарить гостеприимных рижан. А гостеприимные рижане уже тогда держали камень за пазухой, презирали нецивилизованных русских. И Матвеева, в том числе. А может, и не презирали. Они  нормальные люди, это сейчас властолюбивые политики втягивают их во вражду ко всему русскому. Точно также сейчас в России такие же честолюбивые политики усиленно приучают простых, нормальных людей ненавидеть все, что связано с коммунистическим прошлым их страны. Интересно, как сейчас поживает русская Романова среди латышских друзей?
   Любезный гид привел комиссию в столовую Академии наук. Обычно в таких случаях хозяева устраивали для гостей бесплатный обед в отдельном зале. Это считалось незыблемой традицией советской науки и считалось нормальным проявлением гостеприимства. Сегодня москвичи обслуживают всех приезжих, завтра назначается высокий форум где-нибудь в Минске, и белорусы проявляют щедрость, потом проходит симпозиум в Таллине и так далее. В конечном итоге все несут равные расходы.
   Но сейчас Роберт Юрисович привел их в общий зал, к стойке самообслуживания. Делегаты Москвы выстроились в послушную очередь с подносами в руках.  В комиссии подобрались люди с большим жизненным опытом, и никто не подал виду, что отношение к ним латышей как-то задевает их чувства. Дамы из комиссии весело щебетали о своем, девичьем, мужчины солидно обменивались деловыми репликами.
   В институте химии заместитель директора по научной работе закатил очередную длинную речь. Этот говорил по-русски чисто, без акцента, неторопливо и солидно, правильно строил сложные фразы. Спецхимия – епархия Воронца, Матвеев с сочувствием поглядывал на председателя комиссии и все больше восхищался его выдержкой.
   - Латвия – традиционно аграрная страна, - вещал замдиректора. – Но в последние десятилетия сложилась определенная аномалия, так сказать, перекос в сторону промышленности. Научные силы республики в подавляющем большинстве вынужденно решали вопросы, связанные с развитием производства средств производства. В то же время Латвия до сих пор не имеет промышленной базы минеральных удобрений, без которых невозможно успешно развивать сельское хозяйство. На наш институт возложена задача в ближайшие два года организовать производство минеральных удобрений из отечественного сырья, а еще через некоторое время – полностью обеспечить потребности республики собственной промышленно-сырьевой базой.
Лицо Воронца  выражало искреннюю радость за будущие успехи латышских коллег в столь важном вопросе.
- Совет министров Латвии и исполком Риги поручили нашему институту решить еще одну важную и очень актуальную проблему. Наши городские бытовые коммуникации функционируют без капитального ремонта и без реконструкции уже почти сто лет. Водопровод, канализация, водозабор, водоочистка, обеззараживание сточных вод, - все эти системы давно требуют полной перестройки. Средств на такую реконструкцию Латвия, к сожалению не имеет. – Замдиректора скорбно поджал губы. – Слишком много отчислений сейчас уходит в Центр, в Москву.
   «Сволочь, - подумал Матвеев. – Вы пятьдесят лет сидите на дотациях, на шее русского народа и еще жалуетесь. Все, что тут у вас создано, вся ваша знаменитая промышленность, - все это сделано на наши, русские деньги, отобранные нашим идиотским правительством у русского народа. Какую наглость надо иметь, чтобы так говорить?»
   - В течение ближайшего года мы должны провести химическую очистку всех коммуникаций Риги, - продолжал замдиректора. – Это для нас не только очень важная, но и весьма интересная задача. С очисткой особых проблем не будет, но вы представляете, - мы должны химическим путем устранить все следы повреждений трубопроводов и создать заново внутренние поверхности труб, которые в будущем не подвергались бы никакой коррозии! Особенно сложно с питьевой водой. Мы уже начали работу по очень жесткому графику. Нам разрешаются лишь локальные отключения коммуникаций на очень короткое время, чтобы рижане не почувствовали неудобств. Попутно возникает серьезнейшая экологическая проблема. Вы сами понимаете, что продукты очистки трубопровода никак не должны попасть в квартиры.
   Сверхтерпеливый Воронец и тут ухитрился вручить замдиректора пачку своих предложений по спецхимии. Тот бегло, даже небрежно просмотрел их и отложил на край стола, - то ли намеревался изучить их позже, то ли давал понять, что они его не интересуют. Воронец начал ответную речь, но замдиректора твердо держался в рамках явно заранее отрепетированной роли.
   - Перед нашим институтом встала еще одна неотложная задача. До сих пор Латвия практически не имела собственной промышленности синтетических полимерных материалов. Волокна, конструкционные материалы, пластмассы, эластомеры, полимерная основа лаков и красок. По всем этим направлениям мы далеко отстаем от развитых европейских стран.
   Ах ты, чухонец, чудь белоглазая, - ухмылялся про себя уже без всякой злости Матвеев. – В Европу тебя тянет? Да если бы не русский народ, вы бы тут до сих пор в лаптях шлепали по грязи.
   Из института химии комиссия ушла совсем несолоно хлебавши. Замдиректора даже не обещал рассмотреть предложения Воронца.
   - Теперь в университет? – с почти незаметным ехидством поинтересовался самый молодой доктор наук Латвии, когда члены комиссии разместились в автобусе с застывшими казенными улыбками.
   - Непременно! – с энтузиазмом подтвердил Воронец.
   - И если можно, провезите нас по Старой Риге, - попросила одна из дам.- Это такое прекрасное место, там история ощущается в каждом камне!
   - С удовольствием!
В центре Старой Риги автобус остановился, и комиссии высыпала на узенький тротуар. Послышалось восторженные женские восклицания, мужские одобрительные реплики. Матвеев внимательно огладывал окружающее.
   Ремонт, точнее, реставрация Старой Риги закончилась. Вокруг стояли средневековые узкие и высокие здания. Когда-то мрачновато- серые, сейчас они сияли нарядной, яркой окраской в два-три цвета. Сочетания цветов с непривычки немного резало глаза, будто краски подбирали дальтоники или люди суперавангардной ориентации в живописи и архитектуре. Матвееву не понравилась эта ярмарочная пестрая раскраска. Он считал, что до реставрации Старая Рига больше соответствовала образу средневекового европейского города, тогда чувствовалась многовековая паутина, «пыль истории». Вряд ли в средние века города из тесаного природного камня выглядели такими балаганами. Но он не стал высказывать своего мнения. О вкусах не спорят. Если рижанам нравится эта цветовая какофония, - на здоровье, пусть любуются и ликуют.
   В ЛатГУ комиссию принял проректор по научной работе. К удивлению Матвеева им оказался его старый знакомец Крауклиш. Тот самый бывший заведующий научно-исследовательским сектором, который несколько лет назад так неодобрительно отнесся к стремлению Тиликса сотрудничать с этими русскими. Сейчас вид Крауклиша воплощал нордическое высокомерие и откровенную неприязнь к московской делегации. Он не стал разыгрывать перед русскими уже привычную комедию и разглагольствовать о чрезмерной загруженности латвийских профессоров и доцентов, а предоставил полную инициативу в разговоре Воронцу. Слушал он Воронца со скучающим видом, то и дело озабоченно поглядывал на свои часы, периодически постукивал толстой шариковой ручкой по столу. Если Воронец задавал конкретный вопрос, Крауклиш лаконично отвечал.
   - Это не по нашему профилю.
   - Вряд ли мы сможем участвовать в этой работе.
   - У нас нет специалистов по данному направлению.
   Как сумел Воронец сдержаться и провести такую содержательную беседу с любезной улыбкой, - Матвеев не мог понять. Сам он давно бы прекратил это безобразие и постарался бы довести наглого русофоба до тихого бешенства, - все равно результат переговоров не мог оказаться положительным, а терпеть такое издевательство ни к чему.
   В конце «беседы» Матвеев поинтересовался, как поживает профессор Екаб Юрисович  Тиликс, заведующий кафедрой физики. Только тут Крауклиш проявил, наконец, какие-то человеческие чувства. Он ухмыльнулся с нескрываемым злорадством  и торжественно сообщил:
   - Кафедрой физики заведует профессор Дзелме. Он избран по конкурсу два года назад.
   Ай да Юрис Робертович, - про себя восхитился Матвеев. – Обычная ВУЗовская история. Любимый ученик подсидел любимого учителя.
   На следующий день комиссия терпеливо завершила свою работу и под вечер разместилась в купейном вагоне скорого поезда Рига-Москва. Закаленные жизнью члены комиссии держались спокойно, но особого веселья никто не проявлял.
   Когда поезд тронулся, и утряслась посадочная суета, Воронец собрал комиссию в своем купе. Обмен мнениями не занял много времени, каждый собственными глазами увидел и собственными ушами слышал, что латыши не хотят иметь никакого общего дела  с русскими оккупантами. Воронец закончил летучее совещание бодрыми словами.
   - Ну, что ж, отрицательный результат – тоже результат.
   Матвеев еще долго стоял в коридоре у окна. Поезд мчался мимо заснеженных полей и перелесков. А ему вспоминалась поразившая его в прошлый приезд картина. Клочок земли размером в обычный дачный участок, лошадь тянет однолемешный плуг или соху, на рукоятку плуга налегает крестьянин, а за ним важно вышагивает «коленками назад» журавль. Тишь да гладь, да Божья благодать.
   Пусть именно эта идиллическая картина останется ему на долгую память о Латвии, о бывшей Латвийской Советской Социалистической республике. Сам он эту страну уже вряд ли  сможет еще раз увидеть.



                ГКЧП

   Артем проснулся раньше обычного, в половине шестого. Радио еще молчало. Он энергично потянулся «по академику Микулину», - за голову правую ладонь и вытянул левую ногу до  хруста, потом поменял положение. Он повторил это упражнение несколько раз, как рекомендовал академик-пенсионер, и, наконец, вытянул обе руки и обе ноги до отказа. Все, шлаки выжаты. Куда? А черт его знает, академик Микулин уверял, что выжимаются, и организм освобождается от скопившихся шлаков. После этого  он энергично повращал глазами, с силой, по часовой стрелке, потом наоборот, против часовой. Теперь десяток энергичных, зверских гримас, - лучшее средство от морщин.
   Рядом уютно посапывала Наденька. Хорошая у него жена, просто замечательная. И умница, и красавица, и соблазнительная до невозможности. Недлинные светлые волосы разметались по подушке красивыми крупными локонами. Артем осторожно, чтобы не потревожить ее сладкий утренний сон, погладил фигурку жены через одеяло. Наденька спала в излюбленной позе – одна нога вытянута, другая поджата калачиком. Спи, Наденька, спи, тебе теперь надо много спать. А вот мужу твоему надо ехать в Москву. Артем тихонько поцеловал теплый затылок жены, мягкие волосы приятно пощекотали лицо. Наденька сквозь сон промурлыкала  что-то ласковое. Артем вздохнул и осторожно полез с кровати.
   Он пил кофе на маленькой кухне собственной квартиры. Всего-то «однушка», мелочь, но – приятно. Радио проиграло гимн, и диктор начал говорить что-то непривычно тревожное. Артем прислушался. Чтобы не беспокоить Наденьку, он включил радио на самую малость, и теперь с трудом разбирал слова. Что там такое вещает диктор?
   «В связи с болезнью и временной неработоспособностью Президента СССР Михаила Сергеевича Горбачева, руководство страной берет на себя Государственный комитет по чрезвычайному положению…».
   Черт побери, черт побери! Это что же творится в нашей славной державе? С одной стороны, слава Богу, что этого болтуна, которым крутит, как хочет, его честолюбивая Раиса, отстранили от власти. Насчет болезни они, как всегда, врут, конечно. Просто сместили дурака, но не хотят поднимать шума. Наконец-то этого агента ЦРУ отодвинули от власти! Поздновато, он успел развалить все, что можно, но лучше поздно, чем никогда. А диктор продолжал.
   «Государственный комитет по чрезвычайному положению призывает все партийные организации Советского Союза принять неотложные меры по осуществлению руководящей и направляющей роли КПСС в стране…».
   На плечи Артема легли теплые, нежные ладони.
   - Наденька! Ты зачем встала? Еще рано, спи.
У Наденьки живот уже заметно выдается через просторный халатик.
   - Что ты говоришь? Как я могу спать? Я должна тебя проводить. А что это там говорят, такое интересное?
   Диктор заканчивал сногсшибательное сообщение: « Председатель ГКЧП, вице-президент СССР Янаев….».
   Мужской голос сменился женским: «Мы передавали Обращение Государственного комитета по чрезвычайному положению ко всем партийным организациям и гражданам Советского Союза…».    Наденька села за столик, налила себе кофе.
   - Что за обращение?
   - Горбачев с Раисой уехал отдохнуть в Форос, а его сместили. Снова красные пришли. Теперь у нас руководит ГКЧП, место Горбачева занял его зам Янаев, Геннадий… не помню, как дальше.
   - Янаев, комсомольский вожак? – поморщилась Наденька. – Ничего у них не выйдет, у этого ГКЧП. Янаев – болтун, как все комсомольские вожаки.
   - Посмотрим, - солидно, как положено мужчине, проговорил Артем. – Все равно хуже не может быть.
    Наденька засмеялась. Смеялась она очень красиво.
   - А как же закон Паркинсона?  Какое там второе следствие?
Артем тоже засмеялся. Невозможно оставаться серьезным, когда смеется Наденька.
   - Если дела идут хуже некуда, то в ближайшее время они пойдут еще хуже, – с удовольствием процитировал он. – Если же вам кажется, что дела пошли на лад, то вы просто что-то крупно не учитываете.
    Он продолжал весело смеяться, но Наденька вдруг ахнула. Ахала она тоже удивительно: непосредственно и эмоционально.
   - Я не пущу тебя сегодня в Москву, - заявила она. – Ты представляешь, что там сегодня начнется? Это же государственный переворот! Ты никуда не поедешь.
   - Ерунда, - поморщился Артем. – Ты сама говоришь, - ничего у этих болтунов не выйдет. А я хоть посмотрю своими глазами исторические события. Будет о чем нашим внукам рассказывать.
   - Я боюсь! – Наденька говорила очень серьезно. – Вдруг с тобой что случится? Нет, я не пущу тебя.
   - О, женщины! – патетически воскликнул Артем. – В решающие моменты истории они думают только о спокойствии своих близких. – Он улыбнулся и уже нормальным тоном продолжал: - Ничего со мной не случится. Самое страшное – электрички отменят. Я тогда тебе позвоню. В крайнем случае, переночую у Ильиных. Толик всегда все знает. Привезу тебе кучу свежих московских сплетен.
   - Ты себя привези. Что я без тебя делать буду?
   На прозрачных глазах Наденьки показались слезы. Он поднял Наденьку на руки и понес ее в спальню. Черт с ней, с электричкой, можно уехать на любой другой, если их сегодня не отменят.
   В электричке Артем привычно задремал. Через полтора часа «внутренний будильник» разбудил его. Он посмотрел в окно. К его изумлению, электричка стояла, и с обеих сторон ее обступал жиденький березовый лесок.
   - Где мы? – спросил он у соседа, который тоже ехал из Тригорска.
   - На полпути, - буркнул тот.
   Артем прикинул: в его распоряжении целый день, - и снова прислонился к стенке. Тут он краем глаза увидел, что по вагону идут два милиционера, и мысли его переключились на доблестную и неподкупную советскую милицию. Моя милиция меня бережет. Так трогательно, аж слезу вышибает. Год назад у Саркисова угнали «Волгу». Он возвращался из Москвы и на подъезде к Тригорску решил сходить в кустики по малому делу. Когда он с чувством глубокого удовлетворения поднялся по откосу на трассу, он не увидел «Волги». В обе стороны от него простиралась почти пустынная в этот час автомагистраль.
   На заводе Саркисова не любили и откровенно хихикали. Молодцы, ребята, всего за пару минут на широкой трассе провернули такую операцию!  Вековая мечта обездоленного народа о благородном Кудеяре – разбойнике, который освобождал мироедов от неправедного богатства. Заводчане зорко следили за действиями жертвы автоугона. Саркисов поднял на ноги всю тригорскую милицию, - связей хватило, - но время шло, а пропажа не обнаруживалась. К общему разочарованию, Саркисов не унывал, ходил бодрый и веселый. Месяца через три он вместо престижной «Волги» купил скромные «Жигули». А через год после угона Саркисову, якобы, позвонили из милиции. Говорили, что разговор проходил примерно так. Кажется, это у вас угнали «Волгу»? У нас тут во дворе уже полгода стоит какая-то бесхозная «Волга», может, ваша?
   Во дворе горотдела Саркисову предъявили пустой, помятый кузов от его «Волги». Без колес, без двигателя, без коробки передач, без стартера и тромблера, без аккумулятора и карданного вала, даже без сидений. Пока «Волга» полгода стояла под окнами городской милиции, с нее сняли все, что можно. Кто снял – загадка века. Может, мелкие жулики, а может, сами доблестные милиционеры.
   Как это происходит, работники ТЗП недавно увидели собственными глазами. В городе плодились и размножались бандиты, на поселке стало беспокойно, и Богатырев организовал в микрорайоне опорный пункт милиции, отвел под него целый этаж заводоуправления.  Вскоре милиционеры привезли к заводоуправлению чей-то угнанный «запорожец»,  исправный и вполне приличный. Поиски владельца сильно затянулись, и заводчане стали свидетелями удивительных метаморфоз с несчастным «запорожцем».
   Сначала «запорожец» резко накренился на одну сторону: ночью с него сняли два колеса. Потом «запорожец» потерял остальные колеса и плотно лег днищем на асфальт. Через пару дней у него исчезли обе дверцы, потом исчез капот и все, что находилось под ним, включая двигатель. В очередную ночь злоумышленники утащили передние сиденья,  потом исчезло заднее. Пустой разграбленный кузов несколько недель назойливо напоминал заводчанам о бренности всего сущего. Наконец, испарился и кузов. Пессимисты уверяли, что его тоже украли злодеи, а оптимисты клялись, что милиция все-таки разыскала владельца, и тот со слезами на глазах увез останки бывшего транспортного средства.
   А совсем недавно Артем оказался свидетелем еще одного такого же события. Он шел утром на работу и в уютном уголке недалеко от проходной, в кустах сирени у самого заводского забора увидел вишневую «шестерку». За чаем сотрудники СКТБ обсудили происшествие и пришли к выводу, что это тоже угнанная машина. Наверно, молодые балбесы позаимствовали ее, чтобы покататься, резвились всю ночь, а под утро, от греха подальше, бросили ее у забора ТЗП, в ста метрах от опорного пункта милиции. «Шестерка» простояла в кустах всего неделю.
Ей грозила печальная судьба саркисовской «Волги» и безвестного «запорожца». Квалификация жуликов заметно повысилась, и комплектующие исчезали с «шестерки»  с нечеловеческой быстротой. 
   Артем даже стал подумывать, не включиться ли и ему в этот процесс и не заменить ли свой немного помятый передний бампер на более новый. Но пока он  колебался между чувством гражданского долга и суровой необходимостью, нашелся владелец «шестерки». Утром по пути к проходной Артем увидел, как автокран грузит остатки «шестерки» с ампутированными конечностями в кузов «камаза». Потом он не раз со смехом жаловался Наденьке, что вот, опять не успел воспользоваться такой прекрасной возможностью.
   А в СКТБ за чаем еще долго спорили о причинах такого быстрого появления автовладельца. Винтерман и Романова, как высокоидейные граждане, воспитанные на примерах старшего лейтенанта Шарапова, майора Пронина и полковника Зорина, отстаивали честь советской милиции. Большинство же, умудренное практическим жизненным опытом, склонялось в пользу энергичного автовладельца, который быстро обежал весь город.
   В Москву электричка пришла на два часа позднее расписания. Артем знакомой дорогой добрался до здания бывшей родной Минрадиоэлектроники, заказал пропуск. Ему предстояло согласовать у начальника главка корректированный план технического перевооружения ТЗП. Обычно этим занимался здесь отдел Климова, но сегодня в большом помещении стоял гул голосов, и сотрудники просто отмахивались от Артема.
   - Теперь наведут порядок!
   - Не скажи. Янаев против Ельцина – слабак. Борис не допустит. Они с Руцким и Хасбулатовым уже выпустили обращение: все гражданам России поддержать законную власть, не выполнять указания ГКЧП.
   - Тихо, товарищи! Мне звонит друг из Белого Дома! Да - да! …Ух, ты!... Здорово!... Вот это да!... Ну, спасибо за новости! … Будь!  Товарищи, у Белого дома собирается толпа. На Манежной площади набили морду Жириновскому, - он призывал поддерживать ГКЧП. У Белого Дома строят баррикады, - защищать демократию. Только что Ельцин выступал с балкона, призывал не поддерживать ГКЧП.
   - А что там с Горбачевым? Он же завтра собирался подписывать новый Союзный договор?
Артем тихо сидел у стола своего куратора Волкова и жадно впитывал информацию. Вот с обычной солидностью заговорил Климов.
   - Думаю, Союзный договор теперь не состоится. Прибалты уже отказались, Шеварднадзе – против. Алиев не отдаст свой трон, он там успел стать шахом. Армяне на них смотрят и тоже не хотят назад, в СССР. Молдавия просится в Румынию, у них сложно, но Снегур контролирует ситуацию. Кравчук и Шушкевич сговариваются с Ельциным, - тоже хотят стать царями. Среднеазиаты выжидают и оглядываются на Назарбаева. Нурсултан не хочет подчиняться Центру, особенно Горбачеву. ГКЧП опоздал, надо было раньше, пока компартии в республиках держали власть. После ельцинской департизации в России – компартии в республиках отстранены от власти, как на Кавказе, или вообще разогнаны, как в Прибалтике.
   - Но ведь это – распад СССР? – полуутвердительно спросил кто-то из старших.
   - А вы что хотите после Горбачева? – ядовито пробасил представительный, белоголовый старик. Артем знал, что это – бывший начальник главка, который сразу по достижении пенсионного возраста сам отказался от руководящего кресла и попросился на рядовую работу, - уникальный случай в рядах номенклатуры. – Горбачев сделал все, что мог, для развала СССР, даже больше, чем нужно.
   - Сергей Борисович! – негромко, но предупредительно отреагировал Климов.
   - А! Конечно, Горбачев – генсек, Президент, его положено уважать и поддерживать. Но ведь он не боец. Сейчас он празднует труса в Форосе, а ему надо прорываться в Москву, спасать Союз, спасать хотя бы свое президентское кресло.  Да куда ему…Нет, товарищи, это – конец всему..
   У Климова зазвонил телефон, он послушал и молча вышел из кабинета.
   - Сейчас будут давать инструкции, - хмыкнул Волков.
Все уткнулись в бумаги. Артем жалобно спросил Волкова:
   - Как же мне согласовать план?
   - Подожди, Артем Андреевич. Вернется Климов, - ситуация прояснится.
Климов вернулся через сорок минут, собранный и деловой, как обычно.
   - Товарищи! Леонид Васильевич собирал начальников отделов. Указание министра: всем работать, никаких посторонних разговоров, особенно о политике. Обычный рабочий день. Ясно?
   - Ясно, -  подчеркнуто твердо отозвался за всех бывший начальник главка. – Ждем развития событий.
   Артем получил подпись начальника главка только к концу рабочего дня. Он вышел на проспект и удивился его малолюдности. Наверно, москвичи все побежали защищать Белый Дом. А может, забились по домам, от греха подальше. По-хорошему, сейчас надо ехать к Наденьке, успокоить ее. Она сходит с ума от тревоги за него, да еще вопрос, что творится в Тригорске. Там этих горлопанов-демократов тоже хватает, делать им больше нечего, кроме как переименовывать улицы. Небось, митингуют, призывают к чему-нибудь этакому. Еще устроят заварушку.
   А может, сначала съездить к этому Белому дому, посмотреть? Интересно же: баррикады, защитники демократии. Может, Ельцина удастся увидеть. Или Хасбулатова с Руцким.    Послушать, что народ говорит. Народ знает все, от народа ничего не утаишь.
   У Белого Дома волновалась огромная толпа возбужденных москвичей. Артем настойчиво проталкивался к центру событий. На него никто не обращал внимания. Люди грудились плотными кучками, горячо спорили. В толпе заметно пахло водкой. Артем сделал еще одно усилие и вдруг уперся в чью-то крепкую спину. За рослой фигурой в камуфляже виднелось почти пустое пространство, и на этой пустой площади высился знаменитый Белый Дом, - огромный, многоэтажный параллелепипед здания Верховного Совета РСФСР.
   - Туда нельзя, - произнес жесткий мужской голос.
   Артем огляделся. Толпу сдерживала сплошная цепь молодых мужчин, часть из них в камуфляже, но многие – в штатском. Почти вплотную за ними стояла вторая плотная цепочка милиции. Артем завертел головой. Где же баррикады? Он помнил картинки из школьной «Истории СССР» и ожидал увидеть нагромождение кроватей, шкафов, столов и прочей мебели. Ничего этого он не увидел и даже разочаровался. Вокруг Белого Дома стоят впритык друг к другу автобусы, троллейбусы, грузовики. Перед этой совсем не героической баррикадой стоял БМП, тоже нисколько не воинственный.
   Артем завертел головой. Ага, справа линия автобусов и грузовиков разрывается и там, как на картинке навалена всякая мебель, вон виднеется кресло с темно-красной обивкой, явно из какого-то кабинета. Еще дальше автокран «Ивановец» сгружает бетонные блоки, это уже серьезно. А за самосвалом маячит самый настоящий танк, кажется, знаменитый Т-72. Американцы возмущались: у этого танка рукоятка переключения скоростей обогревается! Умилительная забота бесчеловечной Советской власти о простых солдатах! А вон еще танк, еще… Дело нешуточное.
   А слева тоже круто. Солдаты в камуфляже в две шеренги с «калашниковыми» в руках. И опять трудится «Ивановец», укладывает бетонные блоки. Еще пара БМП, хотя нет, это БТР, - на колесах. В общем, но пасаран! Любимец народа Ельцин принимает серьезные меры по защите своей резиденции, оплота демократии.
   А вообще-то, что тут творится? Болтун Горбачев со своей Раисой надоел до тошноты и красным, и белым. Развалил СССР, - могучую сверхдержаву. В магазинах нет ни черта, людям вместо еды выдают дурацкие талоны на мясо, на сахар, на водку, а все равно, талоны есть, а продуктов не достать. И цены как выросли. Отцовская «шестерка» ушла за 30 тысяч, - вместе с приватизированной комнатой в общаге как раз хватило на «однушку», а то бы сидеть до пенсии в общаге. Теперь новую машину хрен купишь при такой зарплате, надо две тысячи месяцев не есть, не пить, ничего не покупать, и это еще, если цены не будут расти дальше.
   А этот народ собрался  – за кого? За Горбачева с Раисой? Раиса надоела больше своего меченого муженька.  Лезет везде на первый план.  «Миша, Миша, ты скажи ему!». А сама каждый день в новой шубке непостижимой стоимости. И слухи про огромный бриллиант из первой десятки по каратам, -  ведь не врут же люди. «Мне муж разрешил купить, что понравится…». Пока муженек отчитывался перед  Рейганом о проделанной работе по развалу СССР, Раиса потрясла весь мир, ухнула на аукционе за этот бриллиант по своей платиновой кредитной карточке чуть не половину бюджета СССР.  Демократический Запад, говорят, до сих пор в шоке от такого купеческого русского размаха, на Западе люди нервные, а наш народ – ничего, поговорили и забыли. Месяц назад Наденька не могла купить красивую ночнушку, денег не хватило, они как раз сидели в долгах за «однушку». Уж на что она восхищалась Раисой Максимовной, так теперь помалкивает.
   Может, зря он тут, среди защитников демократии, - может, ГКЧП и вправду наведет порядок? Хорошо бы, но – вряд ли. Правильно тот седой мужик в министерстве говорил: поздно. Как говорит Наденька: поздно, Дубровский, мы обвенчаны. Ельцин явно метит на самодержца, пусть не в СССР, так хотя бы в РСФСР, лишь бы сесть на трон. Он не допустит обратного хода. И куда девать кооператоров? Эти за свои первые миллионы будут стоять насмерть, как гвардейцы Родимцева в Сталинграде. У каждого из них – бандитская «крыша», если собрать их братков – побольше всей Советской армии наберется. Опять же, они будут драться за свое, за кровное, а солдатики за что? За агента ЦРУ Горбачева и его Раису с огромным бриллиантом? За КПСС?  На КПСС уже столько грязи вылито, что дальше некуда. А народ у нас простой, особенно в Подмосковье, верит всему.
   Вокруг раздавался неумолчный гомон. Долетали обрывки фраз.
   - Язов танки в Москву вводит.
   - У Манежа Жирику морду набили. Вздумал за ГКЧП агитировать.
   - Так и надо этому клоуну.
   - В Форосе истерика. Горбач пугает Раису, что их вот-вот расстреляют. Раскис мужик до отврата. Раиса с перепугу заикаться стала.
   - А он всегда такой был. Языком болтать, интриговать под ковром. После Спитака, помните, плакал по телеку: ах, там кровь, трупы, ах, страшно. Аппаратчик хренов.
   - Ему Рейган нобелевку обещал за гарвардский проект.
   - Вся надежда на Ельцина. Силен мужик.
   - Макс, пошли в дружину запишемся. За восемь часов – десять баксов, кормежка бесплатная, водки – залейся. Пошли, что время терять.
   Эта реплика заинтересовала Артема. Двое парней в ярких ветровках проталкивались сквозь толпу. Артем устремился за ними. Вскоре парни остановились возле коренастого, горбоносого брюнета, о чем-то заговорили с ним. Горбоносый активно закивал головой, что-то написал в блокноте, махнул рукой в сторону Белого Дома. Парни двинулись сквозь толпу к оцеплению.
   Артем протолкался к горбоносому. Десять баксов – не шутка.
   - Вы записываете в дружину?
   - Фамилия?
   - Назаров.
Горбоносый, по виду самый махровый еврей, быстро зачиркал шариковой ручкой в блокноте, вырвал листок, показал рукой в сторону Белого Дома.
   - Найдите Ст”гуковского, отдайте записку.
   - А баксы? – вырвалось у Артема.
Горбоносый осуждающе посмотрел на него.
   - Мы защищаем демок”гатию. Ст”гуковский все объяснит.
   Артем с запиской в кулаке протиснулся к оцеплению и остановился. Если сегодня идти к этому Струковскому, - это все, сегодня он домой никак не попадет. И куда ему самому деваться после дежурства, - он посмотрел на часы, они показывали начало седьмого, - куда он пойдет в три часа ночи? Нет, сначала надо позвонить Ильиным, напроситься на ночевку, а уж потом искать этого…Ст”гуковского, что ли? И насчет баксов не обманули бы.
   В трех автоматах трубки вырваны с мясом. Из четвертой удалось  дозвониться Ильиным. Трубку подняла Лариса.
   - Лариса, привет. Это некий Назаров из Тригорска. Как жизнь молодая?
   - Артем? Здравствуй, - голос Ларисы звучал устало, хрипловато. – Ты откуда звонишь?
   - Я в Москве. Целый день в министерстве проторчал. Что это вы тут непорядок развели? – Артем заходил издалека.
   - Да уж, - вздохнула Лариса. – Непорядок. Толик рвался к Белому Дому, ему, видите ли, интересно. Я не пустила. Сейчас он в аптеке. У Наташки что-то вроде ветрянки, вся сыпью покрылась. Боюсь, не корь ли?
   Артем не нашел слов. Вот тебе и переночевал. Ночевка у Ильиных отпадает. Лариса продолжала что-то говорить. Артем с трудом прокашлялся, ответил.
   - Желаю выздоровления моей любимице. Жалко малышку. Температура?
   - Тридцать восемь и семь. Вся разметалась, главное, сыпь. И неотложка не может приехать. Сейчас, кажется, уснула.
   - Держись, Лариса. Наталье – скорейшего выздоровления. Мой привет Толику. И всем – наилучшие пожелания.
- Спасибо.
- Лариса, прости. В такой момент не с руки, но просьба. Я тут застрял, электрички отменили. Не могу дозвониться до Тригорска, там у меня Наденька с ума сходит, потеряла меня. Вы сможете позвонить ей, предупредить, что со мной все o’кей? Тут все автоматы оборваны, а до Почтамта сейчас не доберешься.
- Конечно, позвоню. Бедная Наденька, она сейчас переживает. Я обязательно позвоню, Артем. А ты где собираешься ночевать?
- Да где-нибудь перекантуюсь. Спасибо тебе. И всего наилучшего.
- Будь здоров. Не суйся к Белому Дому.
- Что я, малокровный? Всего доброго. Наденьке позвони, пожалуйста.
- Позвоню. Прямо сейчас позвоню.
   Вот и отпал вопрос о ночевке. С Толиком Ильиным они познакомились в годы студенческих стройотрядов на БАМе. Правда, сначала подрались. На БАМе дрались часто и жестоко, но тут схватились два стройотряда в полном составе: МИФИ и МАИ. Схватились по благородной причине, - на танцах из-за девушек. Девушки на БАМе подобрались без комплексов:
         Приезжай ко мне на БАМ,
         Я тебе на рельсах дам.
   Артем поехал в стройотряд с Наденькой, и сейчас дрался из принципа, за своих, за социальную справедливость, чтобы маишники не сильно задирали носы. После драки Артем сидел на штабеле шпал и врачевал свои боевые раны. Рядом на тот же штабель плюхнулся незнакомый парень и тоже начал платком вытирать кровь на ладони и промокать довольно глубокую царапину на скуле. Это и оказался Толик Ильин из баумановки. Наверно, в драке они били морды друг другу. Но драка закончилась, каждый стройотряд отстоял  справедливость, злость прошла. Так Артем познакомился с Толиком, а  из Тригорска он иногда заезжал к Ильину, они сдружились.
   А сегодня вот вышел облом.  Придется кантоваться всю ночь у этого Струковского.  Но надо как-то позвонить Наденьке, а то она с ума сойдет. Парни в оцеплении на мгновение расступились перед запиской горбоносого, пропустили Артема на площадь и тут же снова сомкнулись за его спиной. Артем подошел к милицейскому оцеплению, помахал запиской.
   - Я в дружину. Где тут найти Струковского?
   - Добровольцы, - ухмыльнулся мордастый сержант. – Иди к автокрану. Там ваш командир.
Струковский оказался симпатичным сухощавым евреем с тонким интеллигентным лицом. Прямо Остап Бендер, - подумал Артем. – Сколько же их развелось за 70 лет? И все лезут руководить. Не могут без этого.
   - Москвич? – уточнил Струковский.
   - Тригорск.
   - Это хорошо, - неожиданно обрадовался тот. – Можете круглосуточно? Две смены по восемь часов, восемь часов – отдых.
   Артем призадумался. Он-то не против. А как быть с Наденькей?  И с работой? Струковский нетерпеливо добавил:
   - За смену вы получите 10 долларов. За круглосуточное дежурство – 30. Это минимум. Трехразовое питание. Сон – в палатках.
   - Отсюда в Тригорск позвонить можно?
    - Устроим. Ну, как?
   - Справку для работы дадите?
   - Дадим. С гербовой печатью администрации Президента РСФСР.
   - Ух ты! Согласен.
   - Идите в тот проход за баррикаду. Там у палаток найдете Рыжанова. Будете в его отряде. Все вопросы – к нему.
   За баррикадой оказалось гораздо интереснее. Вдоль цепочки автобусов и троллейбусов выстроились приземистые БМП, неподалеку стояли большие зеленые палатки, вился дымок над полевой кухней, повсюду сидели, стояли, ходили солдаты в камуфляже. На бетонных блоках кучками сидели парни в штатском, они ели из пластиковых тарелок пластиковыми ложками, пили из белых пластиковых стаканчиков, громко говорили и смеялись. У самого Белого Дома стояла еще одна цепочка БМП, на каждом сидел солдат, видимо, наблюдатель.
   Рыжанов тоже имел евреистую внешность и тоже картавил, как горбоносый вербовщик. Нос у него выпирал еще сильнее, настоящий, кондовый шнобель. Артем подошел к нему.
    - Пятьдесят девятый, - Рыжанов вытащил блокнот. – Как фамилия?
   - Назаров. Артем Андреевич.
Владелец шнобеля занес его в список.
   - Пошли.
Он подвел Артема к кучке веселых парней. Около них аппетитно пахло свежевыпитой водкой и кофе.
   - Арапович!
  - Тут я, - отозвался парень огромного роста с заметной лысиной.
   - Вот тебе десятый. Назаров Артем. Накорми, дай бушлат. Через полчаса ваша смена. Срочно все в сортир, чтобы в оцеплении не опозорить демократию!
   Сытый, повеселевший от стопаря Артем стоял с ребятами Араповича во внешнем оцеплении. Настроение поднялось, - хоть куда. Вплотную рядом с ним стояли, - справа Павел Лагутин и слева Валера Жабенко, оба москвичи. Они вполголоса информировали провинциала.
   - Бушлат береги, в нем спать здорово, - гудел Павел справа.
   - И не сдавай его, пригодится в хозяйстве, - уточнил Валера слева.
   - После смены сразу возьми баксы у Рыжанова. – Это опять Павел.
   - Я – круглосуточно, - встревожился Артем.
   - Тогда сразу бери 15, потом не докажешь, - подсказал Валера. – Я тоже круглосуточно. Дома Тамарка зудит, а тут интересно и баксы дают.
   - А я Ельцина видел, - похвастался Павел. – Он в обед с балкона речугу толкал. Его с двух сторон охрана щитами закрывала.
   - Борис – крутой. Он власть не отдаст. Если что, тут такая мясорубка начнется. За родину, за Ельцина! – засмеялся Валера.
   - Еще час двадцать стоять, - зевнул Павел. – Смотри, уже темно, а народ не расходится. И что их сюда тянет?
   - Август, а не жарко, - вставил свое мнение Артем. – Без бушлата с холоду околеешь.
   - Ребята костры зажгли, - с завистью в голосе заметил Валера.
Артем оглянулся. За баррикадой из автобусов в темном ночном воздухе дрожали отблески костров. Приятно тянуло дровяным дымом.
   - Попить бы, - пожаловался он. – После стопаря пить хочется.
   - Лопух ты тригорский, - хохотнул Павел. – За чистую идею страдаешь. А мы с Валерой запаслись.- Он вытащил из кармана бушлата пластиковую бутылочку «фанты». – Пей, простота подмосковная. У меня и бутерброды с колбаской. Хочешь?
   Артем замотал головой и присосался к бутылочке. Он до отвала наелся солдатского гуляша, и теперь его мучила жажда. И водка требовала воды. Кроме того, ощущались позывы более серьезные.
   - А где тут туалет? – небрежно поинтересовался он.
Небрежность в голосе не помогла. Москвичи – народ безжалостный. Павел громко захохотал. Валера ухмыльнулся, слава Богу, молча.
   - Невтерпеж? – громко поинтересовался Павел. – Сортир у нас правительственный. В Белом Доме. Но туда – только после смены. Иначе – расстрел перед строем за дезертирство. Терпи, герой демократии.
   - Постараюсь, - с сомнением проговорил Артем.
   - Ты уж постарайся, - захихикал Валера. – А то опозоришь Россию на весь демократический мир. А уж ГКЧП, - представь, какой крик там поднимут. Видишь, блицы сверкают. Со всех стран репортеры набежали. Если наложишь в штаны – они такой жареный факт по всему свету разнесут. Прославишься на всю жизнь.
   - Вид сзади с голой ж...…! – заржал Павел. – На фоне Белого Дома и могучих БМП! Ну, даешь!
   - Кончай трепаться, - беззлобно огрызнулся Артем. Ему нравились эти неунывающие ребята. Такие в любой заварушке голову не потеряют и все так же будут подначивать и посмеиваться.
   Они отстояли два часа, их сменили. Артем попросил верных соратников занять ему место у кухни, выхватил у Рыжанова пропуск и помчался к Белому дому. Сзади раздавались веселые советы.
   - В сортир? – подмигнул дежурный милиционер. – Жми вон туда. Не навали по дороге, иначе – 10 лет без права переписки!
   Туалет в Белом доме выглядел гораздо богаче, чем в Минрадиоэлектронике. Но интерьер Артема не интересовал. Интересно получается, - думал он. – Меня сейчас совсем не волнует судьба России, физиология куда важнее. А если бы сейчас – на амбразуру? Пожалуй, сортир перевесит. Амбразура подождет.
   Он с большим удовольствием умылся – впервые за весь день, и с великой легкостью на душе вышел в вестибюль. Надо позвонить Наденьке, - подумал он и спросил у дежурного милиционера, где можно позвонить в область.
   - Куда? – уточнил постовой.
   - В Тригорск
Милиционер задумался. Потом показал на будочку в углу.
   - Там есть телефон с межгородом. Вообще-то, сам понимаешь, сейчас не положено, мало ли что. Но пока вроде все спокойно. Только быстро!
   Артем быстро набрал номер. Голос Наденьки прозвучал тревожно.
   - Наденька, это я !
- Где ты? Я вся измучалась! По телеку такие ужасы говорят. Приезжай скорей.
   - Наденька, не волнуйся. Все нормально. Я проторчал в главке до упора, там всем не до меня. Поехал на вокзал, - электрички отменили. Межгород нигде не найти. Я позвонил Ильиным, Лариса обещала тебе позвонить.
   - Она звонила. Ты где собираешься ночевать?
   - Я уже ночую. В гостинице министерства, - напропалую начал врать Артем. – Тут все переполнено, но я договорился. На койке в коридоре. Все нормально. Успел в буфете поужинать.
    - Я с ума сойду! Это что же творится?
   - Не волнуйся, маленькая. Я больше, наверно, не смогу тебе сегодня позвонить, тут с телефоном строгости страшные. Еле упросил. А в Москве все в норме. Народу на улицах почти нет. Автобусы не ходят. Метро, наверно, тоже. Ты ужинай и ложись. Все нормально, не волнуйся. Как там у вас в Тригорске?
   - Все тихо. После обеда собирал Матвеев, сказал, надо работать, не отвлекаться. Какая там работа! Только и разговоров: ГКЧП, Ельцин, Белый Дом. Милый, я боюсь.
   - Наденька, я не виноват. Ложись и постарайся уснуть. Почитай Стругацких, сразу уснешь.
   - Ты мне еще Нама и Гава посоветуй! – засмеялась Наденька.
   У Артема отлегло от сердца. Если Наденька может смеяться, значит, все нормально. Он нарочно посоветовал ей Стругацких, она терпеть не могла научную фантастику, как он ни старался приучить ее к своему любимому жанру.
   - Ну, Наденька, пока. Мне тут уже сурово намекают, что пора класть трубку. Целую тебя. Спокойной ночи.
   - И я тебя целую. Ты смотри там, - голос Наденьки стал строгим. – Не заведи какую-нибудь москвичку! За тобой ведь глаз да глаз нужен.
   - Я такой! – похвастался Артем. – Ну, спокойной ночи. Пока!
   Он повесил трубку и вышел из будочки. Тут, скорее всего, днем размещались вахтеры. Милиционер у входа покачал головой и показал на свои ручные часы, мол, долго говорил, молодой человек.
   - Спасибо вам! – Искренне поблагодарил его Артем. – Жена там с ума сходит, я ее не предупредил.
   - Да, с женами надо осторожно, - улыбнулся тот.
    Артем вышел из здания на площадь. Настроение его резко повысилось. «Будет о чем внукам рассказывать, - усмехнулся он. – Дед ваш заседал в Парламенте России. На унитазе!»
   - Успел? - насмешливо спросил Павел.
   - Мы, тригорские, такие, - отпарировал Артем.
   - Ешь ананасы, рябчиков жуй,
Валера подвинул ему полную тарелку бутербродов и два стаканчика горячего кофе. У Артема разбежались глаза. Бутерброды с колбасой, с сыром, с рыбой, с паштетом, со шпротами, с селедкой, с ветчиной… Ешь, не хочу. С такой едой можно защищать демократию. А Валера пододвигал ему еще один стаканчик с прозрачной, льдистой на вид жидкостью.
   - Наркомовские сто грамм, - сказал Валера. – Через полчаса нам опять в оцепление. Долго ты там прохлаждался. Запор, что ли?
   - Не. Я любовался мебелью. Умылся заодно. И вам советую. Совсем другая жизнь началась после умывальника.
   - Много ли человеку надо, - ухмыльнулся Павел. – Посидел в сортире, - и как заново родился. А мы тут отлили. После заварушки площадь придется хлоркой мыть. Все мочой пропиталось.
    И опять они стояли в плотном оцеплении, держа друг друга под руку. Народу перед Белым Домом, кажется, еще прибавилось. Люди стояли вплотную к дружинникам и хотя не лезли нагло на оцепление, но от тесноты все сильнее прижимались к добровольцам.
   - Еще затопчут, - пробурчал Павел. – Где там Рыжанов, черт побери. Надо подкрепление.
   Руководители «обороны», видимо, заметили опасность. За спинами дружинников загрохотал усиленный мегафоном голос.
   - Товарищи москвичи! Соблюдайте спокойствие и порядок! Будьте любезны, отойдите от оцепления! Всем шаг назад! Отойдите от оцепления!
   Толпа заколыхалась. На Артема и его соратников нажали еще сильнее. Он крепче вцепился в напарников.
   - Держись, - громко сказал Валера.
   Они изо всех сил уперлись ногами в асфальт. Люди давили все сильнее. Артем чувствовал, что еще чуть-чуть, и его опрокинут на спину. А это – конец, затопчут насмерть. Отходить? Тогда придется пятиться до автобусов. Надо держаться. Он шагнул одной ногой назад, уперся еще крепче. Почувствовал, как напряглись мышцы на руках у Павла и Валеры.
   - Держись, - крикнул он.
   Плотная цепочка дружинников заколебалась. Еще немного, и она разорвется, толпа хлынет к Белому Дому. Кто-то с силой уперся в спину Артема, где-то позади заревели двигатели. Артем с трудом на мгновение оглянулся и успел заметить, что цепочку дружинников подпирает шеренга милиционеров, а из-за баррикады к ним движутся три БМП. Мегафон продолжал грохотать, но над толпой стоял такой шум, что заглушал слова.
   - Круто! Круто! – отрывисто бормотал Павел
   - Стоять насмерть! Ни шагу назад! – весело орал Валера.
   - Но пасаран! – подхватил Артем. С такими ребятами ничего не страшно. – Умрем, но демократию отстоим!
   - За десять баксов, - буркнул Павел.
Уже казалось, что силы кончаются, что еще чуть-чуть, и толпа сомнет, разорвет оцепление, и вдруг – как-то разом давление ослабело, толпа отхлынула. Соратники перевели дух, но сзади вдруг раздались командные крики милиционеров.
   - Расцепись! Пропусти!
   Артема с силой оторвали от Валеры, толкнули в сторону вместе с Павлом. Сквозь разорванную цепочку дружинников энергично проталкивались милиционеры с прозрачными щитами, Артем таких щитов у милиции еще никогда не видел. А милиционеры размахивали над головами резиновыми дубинками. О дубинках Артем тоже только читал в газетных описаниях ужасной жизни простых людей в капиталистических странах. И вдруг – родная советская милиция, оказывается, тоже взяла на вооружение эти орудия угнетения пролетариата.
   Милиция плотной тройной цепью двигалась на толпу, на спины людей сыпались удары дубинками. Толпа медленно отступала от оцепления. Слегка помятые дружинники остались на свободном пространстве. Парни смеялись, чертыхались, потирали ушибы, беззлобно матерились. Павел держался за плечо и морщился.
   - Амбал хренов, - ворчал он. – Чуть руку не оторвал.
Валера огорченно рассматривал разорванную полу камуфляжного казенного бушлата.
   - Вот гадство, - огорчался он. – Такую вещь испортили. Щитом, понимаешь, зацепил омоновец.
   - ОМОН не рассуждает, - поморщился Павел. – Хорошо, до стрельбы не дошло.
   Мимо них пробежал озабоченный Струковский. Появился Рыжанов, громко спросил:
   - Все целы?
Десятка дружинников сгрудилась возле командира. Кроме Павла никто не пострадал.
   - Командир, - крикнул кто-то, - тут десяткой баксов не отделаешься.
   - Настоящий ужастик, - добавили сзади. – Надо доплачивать за вредность.
   - Товарищи, все уладим, - успокаивал свою команду Рыжанов. – Разберемся. Все молодцы, продержались до подхода ОМОНа. А вон там, - он махнул в левую сторону, - не удержали. Из переулка вышли БМП, Язов армию в ход пустил. Народ ломанулся кто куда, оцепление наше смяли. Говорят, кто-то под БМП попал, вроде, насмерть.
   - Насмерть? – ахнул кто-то.
   - Ну, если по тебе БМП проедет, - как оно? – пожал плечами Рыжанов. – Конечно,    насмерть.
   - Одного? – допытывался любознательный.
   - Не знаю.
   - Н-да, - резюмировал солидный баритон. – Парень погиб смертью героя при защите демократии. Теперь ему памятник поставят на этой площади.
   - Ельцин должен ему дать Героя. Посмертно, - усмехнулся Павел. – За него, родимого, погиб человек.
   - Ну, кончай разговорчики в строю, - скомандовал Рыжанов. – До смены еще полчаса. Становись в цепь! Через полчаса нас сменят. Кто хочет – домой. Кто остается – спать, спать, по палаткам! – Последнюю фразу он пропел, и Артему вспомнился вечерний отбой в пионерлагере.
   - Вы как? – спросил он соратников.
   - Я остаюсь, - весело сказал Валера. -  Дома меня кобра ждет.
   - Тамарка? – уточнил Павел. – Да разведись ты. Чего мучаешься? А я пошлепаю домой. Мне тут с километр всего, на Октябрьскую.
   Когда их сменили, они у палаток втроем обступили Рыжанова и потребовали плату за сутки. Рыжанов не стал упираться, выдал им по три десятидолларовые бумажки каждому. Артем запрятал валютную плату за защиту российской демократии поглубже во внутренний карман пиджака, и тут Павел стал прощаться. Они дружески обнялись.
   - Пошли к палаткам, по стопарю хлопнем, - предложил Валера.- Ей-Богу, жалко. Только познакомились и вот...
   Павел не стал отнекиваться. Они подошли к палаткам, из первой попавшейся бутылки налили по стаканчику, запаслись закуской.
   - За приятное знакомство, - поднял стаканчик Павел. – Чтоб член стоял, и деньги были. Если бы не жена, остался бы с вами.
   - За нас с вами и за хрен с ними! – воскликнул Валера.
   - Телефон хоть оставь, - попросил Артем.
Они дружески обнялись, и Павел исчез за милицейским оцеплением. Артему стало грустно, как всегда при расставании с хорошим человеком. Валера тоже притих.
   - Интересно, - проговорил Артем. – Всего ничего знакомы, а вот ушел Павел и -  как унес что-то. Ведь навсегда ушел. Вряд ли когда увидимся.
   - Верно, - с печальной ноткой подтвердил Валера. – Но интересно другое. Я самоучкой занимался психологией. Трудно расстаются с людьми, с привычками – меланхолики. Стальные люди, сангвиники, легко переносят потери и разлуки. Использовал человека, - и с глаз долой, из сердца вон. Выходит, мы все меланхолики. Павел ведь тоже загрустил.
   - Ты что кончал? – с уважением к такому эрудиту поинтересовался Артем.
   - МИХМ, - все так же грустно ответил Валера. – Теперь жалею, зря потерял время. Кому на хрен теперь нужны тонкие химические технологи? Вот, подучусь еще немного психологии и подамся в колдуны. Буду как Кашпировский охмурять ширнармассы.
   После плотного ужина с водочкой они забрались в палатку, улеглись на валерин бушлат, укрылись по-братски артемовым. Обоим не спалось. Мешала новизна обстановки, недавнее напряжение, многоголосый храп соседей.
   - Уже три, - пожаловался Валера. – А у меня ни в одном глазу.
   - То же самое, - ответил Артем. – Валера, а ты заметил, тут одни евреи командуют?
   - Они везде лезут в первые ряды, - равнодушно отозвался Валера. – Сам знаешь: Жириновский, Явлинский, Немцов, Новодворская, Собчаки всякие.
   - Ваш Гаврила-мэр, - подхватил Артем.
   - И Гаврила, хоть он Попов. В «Аргументах» я читал, что и Ельцин на самом деле Эльцин. Его дядя, вроде, командовал охраной у Янкеля Моисеевича Свердлова.
   Неподалеку кто-то вполголоса заметил:
   - Нас учили, что Свердлов сгорел на работе. А оказывается, его мужики в Тамбовской губернии убили. Он их агитировал за Советскую власть, ну, и вроде, переборщил малость с угрозами. Его и забили насмерть. Народ в Тамбове простой.
   - Я тоже это слыхал, - подтвердил Валера. -  Вот что интересно. Раньше мне как-то все равно было: русский, еврей, татарин, казах. Ну, кавказцев не любил, больно наглые. А теперь не могу на евреев смотреть. Куда ни глянь – везде они. И наглые, хуже кавказцев. Что за нация такая? В психологии это называется мания величия. Жажда власти, жажда популярности. Хоть где, хоть в чем, любой ценой, - только дай им помелькать на переднем плане.
   - Ладно бы просто мелькали, - заметил тот же голос. – А то ведь мелькают за счет нашего брата. Я сам с Алтая, вроде как писатель, член Союза советских писателей. Работаю сторожем на элеваторе. Писательством не прокормишься, а другой профессии нет. И что интересно: председатель краевой писательской организации у нас Лев Израилевич Квин, а ответсекретарь – Марк Иосифович Юдалевич. Зажимают нашего брата со страшной силой. Издательский план они сами составляют и согласовывают. Под себя. Все лимиты по деньгам, по бумаге себе отхватывают, а нас отметают, мол, продолжайте ребята, писать, побольше читайте Пушкина. Как-то на конференции Юдалевич стал жаловаться, что его мало печатают, потому что у него фамилия «такая». Тут Володя Сергеев, тоже молодой член СП, встал и спросил: «Марк Иосифович, вот пока вы с трибуны плакали, мы тут подсчитали. Получается, что у вас сейчас публикаций больше, чем у Льва Толстого при жизни. А вот нас, молодых, вы зажимаете. Как вы это объясните?».
   Говоривший умолк. Артем подождал продолжения, не дождался и спросил:
   - Ну и что этот Марк ответил?
   - Да ничего, - нехотя отозвался алтайский писатель. – Сошел с трибуны, вроде как и не слышал вопроса.
   - А как вас сюда занесло? - поинтересовался Валера.
   - Да просто так. Приехал посмотреть, что тут творится. Набираюсь опыта. Ведь мы живем в редкостное время: идет крах могучей цивилизации. Это же интересно. Такой материал, - пиши, не хочу.
   - У нас уже сто лет одни крахи идут, - засмеялся Валера. – То 905-й год, то Первая мировая, то Великая Октябрьская, то коллективизация с индустриализацией, то массовые репрессии, то Великая Отечественная, то волюнтаризм, то застой. Теперь вот – демократизация. Не соскучишься.
   - А кроме профессионального любопытства у меня тут и шкурный интерес, - продолжал писатель. – Как я понимаю, скоро Советский Союз развалится к чертовой матери. Дело идет к рыночной экономике, значит, будет капитализм. Самый махровый. Тогда и нашему брату станет интереснее. Начнется приватизация, издательства перейдут в частные руки, сумеешь заинтересовать издателя, - тираж обеспечен. Никакой Квин уже не страшен. Вполне можно миллионером стать. Или просто жить по-человечески, только не ленись.
   - И почему они такие, эти Квины? – поинтересовался Артем.
   - Не знаю, - честно ответил провинциальный писатель.
   А Валеру вопрос Артема, видимо, задел за живое. Он заговорил горячо и торопливо.
   – Этот вопрос у нас всегда считался табу. Только начнешь на эту тему, тебе тут сразу со всех сторон: антисемитизм, шовинизм! Наверно, что-то у них в крови, в генах и хромосомах. Я давно думаю про это. Психологией из-за них занялся. Еще в школе. У нас половина класса была из них. Кто чистый, кто наполовину. И заметь, - все как один, кто в балетную школу ходит, кто скрипочку с собой носит, кто в вокале. Ни слуха, ни голоса, ни кожи, ни рожи, - а лезут и лезут. Предки их натаскивают. Нас никто не заставлял, хочешь, учи музыку, не хочешь, не надо, а они – все как один. Не люблю евреев!
   - Мальчик со скрипочкой у тебя девочку увел? - поинтересовался с некоторым ехидством Артем.
   - Увы, - тяжело вздохнул Валера. – У меня тогда чуть шарики за ролики не заехали. Любил я ее жутко. Жанна. Казалась страшно красивая. Глаза огромные, в пол-лица.  Потом, когда немного отошел, смотрю: и чего это я убивался? Шнобель у нее уже прорезался, ушки – приросшие, ходит – ножки как Чарли Чаплин разбрасывает, носками в стороны. И глаза – навыкате.
   - Тоже со скрипочкой? – уточнил Артем.
   - Она на арфе струны перебирала. Говорила, маменька заставляла, мол, руки у тебя красивые, занимайся арфой.
   - А с Тамарой как облом вышел?
   - Тьфу! – Валера дернулся под бушлатом. – С горя женился. Назло Жанне. Тамарка моментом воспользовалась, - завидный жених. У предков шикарная хата, машина. Фазер – шишка, сам я – инженер, аспирант, перспективный. А теперь пилит: зарплата 150 рэ, ни кола, ни двора, ни машины. Хорошо, я хоть комнату в молодежном общежитии оторвал, а то бы она у моих предков жилплощадь оттяпала.
   - В Москве – общага? – ахнул Артем.
   - Нет. В Москве даже фазер нам общагу не пробил. Я в Дзержинский ушел, есть там солидный «ящик». Вообще-то и там москвичам общагу не дают, но в Дзержинском фазер сумел организовать. Землю рогом рыл, вырвал нам с Тамаркой комнату.
   Валера протяжно зевнул и мечтательно вздохнул.
- Разведусь с Тамаркой. Пусть остается в общаге. А я в Москву вернусь. У фазера связи мощные, обещает в кооператив устроить. Исполнительным директором. Ты инженер?
   - Да, - нехотя буркнул Артем. Когда-то, совсем недавно, он гордился званием инженера, а теперь…
   - В этой державе инженеры никому не нужны. Я тут за сутки больше своей инженерской зарплаты получу. Доллар уже за сотню перевалил.
   - Эй, мужики, - раздался чей-то недовольный хриплый голос. – Кончай базар. Спать надо, утром снова в цепи стоять.
   «Надо завтра снова Наденьке позвонить, до работы», - подумал Артем и неожиданно для себя уснул.
   Утром его разбудили голоса в палатке и возня соседей. Он посмотрел на часы: половина седьмого, пора вставать. Рядом крепко спал Валера, из-под камуфляжного бушлата раздавалось его уютное посапывание. Артему слегка взгрустнулось. Только познакомился с хорошим парнем, и приходится расставаться, пожалуй, навсегда. Валера останется тут еще на сутки, получит еще тридцать баксов, поедет к родителям отсыпаться, потом разведется с Тамаркой. Дура эта Тамарка, такого мужа надо руками и ногами держать. Женщины, что с них взять? Как пушкинская старая дура с разбитым корытом, все ей мало. Он нашел обрывок чистой бумаги, написал свой телефон, адрес и засунул Валере в карман бушлата. Мало ли что?
   Он выбрался из палатки. Стояло серенькое утро. Вокруг Белого Дома шла великая суета, народу заметно прибавилось. Появилось несколько приземистых танков с длинными стволами, баррикада за ночь выросла и в высоту, и в толщину, теперь врагам демократии ее придется штурмовать по-настоящему. Дымились походные кухни, от них шел аппетитный запах. Артем зашел за палатку, там двое парней умывались минеральной водой из пластиковых бутылок. Он попросил одного полить и ему, умылся, вытерся рукавом бушлата и отправился завтракать.
   Пока он ел гуляш, пил горячий кофе, в голове его вертелись вопросы. На работу сегодня он все равно опоздал, даже если ходят электрички. Может, остаться тут еще на сутки? А что, - позвонить Наденьке и сказать, что он тут защищает демократию и вдобавок зарабатывает валюту, Наденька поймет, шестьдесят долларов на дороге не валяются, это почти три его зарплаты. Но он отбросил недостойные мужа мысли. Главное в его жизни – Наденька. Всех денег не заработаешь, а демократию пусть защищают москвичи, их тут навалом, и у каждого второго своя  Тамарка дома.
   Он невесело усмехнулся. Всех денег не заработаешь, но к этому надо стремиться. Черт побери эти деньги. Остап Бендер говорил: деньги есть, только как их взять!? Как взять настоящие деньги, чтобы навсегда перестать о них думать? Наверно, надо позвонить Ильину.
    Толик давно бьется над этим вопросом, наверняка что-нибудь придумал, голова у него большая, и в Москве возможностей – не то, что в Тригорске. Москвичи – стреляный народ, понимают смысл жизни. Толик год назад приобрел шикарную трехкомнатную квартиру прямо на Ленинском. Значит, знает, где деньги берут.
   Он хотел опять позвонить Наденьке из Белого Дома, но у знакомого подъезда на этот раз стояли не менты, а спецназовцы, - в камуфляже и в черных масках, он такие видел только по телику.
   - Куда, молодой человек? - заступил Артему дорогу здоровенный спецназовец, чуть не на голову выше его.
   - Я дружинник, - гордо ответил Артем. – В туалет.
Спецназовцы захохотали.
   - Вали отсюда. Все тут засрали. Обойдемся без дристунов.
   - Я всю ночь в оцеплении стоял! – обиделся Артем.
   - Ну и молодец, - снисходительно одобрил его амбал. - Постоял и хватит. Сегодня всех вас по домам распустим, а то опять кто-нибудь с пьяных глаз под гусеницы попадет. Тоже, герои. Не лезь в герои, пока не позовут.
    Под унизительный смех спецназовцев Артем побрел прочь от оплота российской демократии. У палаток он незаметно сунул в карманы две бутылки водки и пошел к оцеплению. Из первого исправного автомата он позвонил Ильину. Толик оказался дома и обрадовался звонку.
   Толик оказался дома и обрадовался его звонку.
   - Артем, привет, ты откуда спозаранку?
   - Я всю ночь у Белого Дома вашу демократию охранял, - с небрежной гордостью ответствовал Артем. – Пока вы все тут дрыхли, да чаи гоняли.
   - Делать вам нечего, - с откровенной завистью в голосе заметил Толик. – Меня Лариса посылала, я не поехал. Умные люди не баррикады строят, а делают деньги. Давай-ка, приезжай, расскажешь.
   - Так у вас Наталья ветрянкой болеет, - напомнил Артем.
   Он не стал разоблачать Толика и подставлять Ларису. Толик стремится всегда быть в первых рядах, а тут его жена не пустила на баррикаду. Если сказать об этом, он смертельно обидится. Пусть потешится. Ишь, Лариса его посылала, а он, видите ли, не захотел защищать Белый Дом.
   - Никакой ветрянки. Лариса с перепугу наговорит. Наташка объелась сникерсами, у нее выскочила аллергия. Уже все в норме, сыпь почти прошла. Всю ночь сидела на толчке, несло ее со страшной силой, Лариса возле нее дежурила. Сейчас обе отсыпаются.  Приезжай, мы тут обсудим твои подвиги.
   Артем уже два раза наносил визит Ильиным в их новую квартиру и сейчас в огромном вестибюле уверенно направился к застекленной конторке, где восседала аккуратная пожилая консьержка дворянского вида.
   - Я - в триста вторую квартиру, к Ильиным.
   Консьержка подозрительно оглядела камуфляжный бушлат защитника демократии, но все-таки снисходительно кивнула головой. Наверно, приняла за наемного народного умельца. Ну, и хрен с ней. Непривычно просторный зеркальный лифт вознес Артема на двадцать первый этаж, огромные его двери раздвинулись, и Артем вступил в сияющий чистотой холл, который уходил в обе стороны от лифта. Вдоль стен лифта горделиво высились настоящие пальмы в кадках. Артем уже знал, что в этом доме живут некоторые знаменитости, а сосед у Ильиных – прославленный певец Лещенко. Он направился в одну сторону, прочитал номера квартир на массивной двери, понял, что ошибся и пошел в другой конец холла. Там он надавил кнопку звонка. Ему открыл Ильин.
   Артем с восхищением осматривал просторную квартиру. Ильин весь год благоустраивал семейное гнездышко, и результат оправдывал усилия. Артем восторгался, хвалил делового приятеля и с грустью вспоминал свою однокомнатную «хрущевку». Ничего, - думал он, - заработаю, и у нас с Наденькой не хуже будет. И все же в кабинете Ильина он буквально остолбенел.
   Обе длинные глухие стены занимали застекленные книжные шкафы темного полированного, именно полированного, а не лакированного, натурального дерева высотой до самого потолка. На полках стояли книги, - не какая-то там разноцветная макулатура, а старинные толстые фолианты с потемневшим от времени золотым тиснением на корешках. Среди них Артем видел и современные издания, но тоже солидные и толстые. У окна в широком простенке размещалось настоящее старинное бюро-картотека опять же из натурального полированного дерева со множеством затейливых бронзовых ручек на выдвижных ящичках. У другого простенка на небольшом столике стоял персональный компьютер-тройка: дисплей, процессор и принтер. На ТЗП такой компьютер недавно поставили в директорской приемной, - единственный на весь завод. Но добил  Артема письменный стол Ильина.
   Почти четверть большой комнаты занимало великолепное двухтумбовое сооружение резного дуба, покрытое зеленым сукном. Такое сооружение просто нельзя называть письменным столом, это настоящее произведение деревянного народного творчества, прекрасно оборудованное рабочее место процветающего делового человека. Обширную площадь зеленого сукна украшали антикварные письменные принадлежности из потемневшей бронзы с патиной. Тут же стояла старинная настольная лампа с  зеленым стеклянным абажуром – прямо как у Сталина в кабинете.
   С правой стороны от кресла на столе стояли два телефона. Один нормальный, кнопочный, хотя нормальным он казался только в этом роскошном кабинете, а на всем ТЗП кнопочных телефонов насчитывалось всего три-четыре. Но другой аппарат… Такие телефонные агрегаты Артем видал только в кино, когда революционные матросы крутили ручку и мужественными голосами орали в трубку: Але, барышня, дайте Смольный!
   Пока Артем ошалело озирался по сторонам, Ильин уселся в огромное, явно старинное вращающееся кресло и с большим удовлетворением наблюдал за ошеломленным провинциалом.
   - Ну и как? – снисходительно спросил он. Ильина хлебом не корми, дай повыпендриваться.
   - Здорово! – искренне восхитился Артем.
   - Да чего там, - тоном уставшего от комплиментов популярного киноактера бросил Ильин. – Квартира ничего, но всего 120 метров.  У Горбачева с Раисой на Кутузовском скромная двухкомнатная - 216 метров. Там у них холл с мраморным бассейном и пальмами, гардеробная комната на двадцать метров, небольшая сауна, тренажерная, кухонка на тридцать метров. Все это – подсобные помещения, бесплатно, а платят они за две небольшие жилые комнаты по тридцать шесть метров. ... А это… - И он с усталостью хорошо поработавшего человека небрежно пожал плечами. – Ты садись. Как ты, где ты, что ты? Стоит еще Белый Дом?
   - Я-то что, - скромно заметил Артем. –  И Белый Дом стоит. Это ты рассказывай. Как ты дожил до такой жизни?
   - Нравится стол? – уклонился от ответа Ильин и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать. - Я его купил полгода назад в комиссионке. Всего за девяносто рублей. Считаю, здорово повезло. Его никто не брал, - ободранный, исцарапанный. Сюда перевозил – целая история. В грузовое такси еле погрузили. Пять мужиков и я. Здесь - в двери не проходит, в лифт не влазит. Пришлось оставить внизу в холле, вызывать столяра, разбирать. Столяр его три месяца в нормальный вид приводил. Зато смотрится!
   - А телефон?
   - Это вообще фантастика! Не поверишь. Через целую цепочку у одной пенсионерки достал. Не хотела отдавать, божий одуванчик, - память о муже, его большевики в тридцать седьмом шлепнули. Месяц обхаживал, сначала старушка слушать не хотела. Но – уговорил. Двести десять рэ.
   Артем мысленно ахнул. Он, ведущий инженер ТЗП, получал двести сорок в месяц. Наденька, старший инженер – сто восемьдесят.
   - Где деньги, Зин? – засмеялся Артем.
   - Это сложный вопрос, - начал Ильин, но Артем перебил его. Если Толика не остановить, он целый день трепаться будет, какой он умный, и какие все вокруг дураки.
   - Ты мне это брось, - веским голосом начальника-бюрократа заявил он. - Знаю, что сложный. Иначе бы все вокруг по улицам бегали с миллионами. Поделись, где деньги лежат и как их взять.
   Ильин захохотал. С его лица сошло выражение самодовольства, он снова стал привычным Толиком.
   - Ладно, давай чай пить. Лариса спит, я сам хозяин.
   - У меня водка есть, - похвастался Артем. – Демократическая,  прямо из подвалов Белого Дома.
   - И водка сойдет, - согласился Ильин. – Ты пока умойся и вообще. Пойдем на кухню, я быстро.
   - Толик, - спохватился Артем. – Можно от тебя позвонить Наденьке? Я ехал сюда, все переговорные еще закрыты, а она там с ума сходит.
   Раньше Ильины жили скромно. Толик доцентствовал в баумановке, Лариса работала младшим научным сотрудником в губкинском институте. У них выходило даже меньше, чем у Артема с Наденькой, да еще они растили Наталью. Когда Артем навещал их, он всегда приносил шоколадку Наталье, цветы Ларисе и торт для чая, чтобы не слишком обременять хозяев. По той же причине он от них никогда не звонил по межгороду. Но сейчас Толик добродушно махнул рукой.
   - Звони. Связь, вроде, работает.
Связь работала. К счастью, Наденька еще не успела уйти на работу.
   - Куда ты пропал? – почти закричала она. – Ты где? Я уже на пороге,  опаздываю!
   - Наденька, все в норме. Я от Ильиных звоню, я же тебе говорил.  Раньше не мог звонить, они тут все спали. Тебе привет от Толика и Ларисы. Электрички еще не ходят, я попозже приеду. Ты Матвееву скажи, план техперевооружения я вчера в главке согласовал.
   - Приезжай, я волнуюсь! Тут такие ужасы говорят.
   - Все нормально. У Белого Дома сотня горлопанов собралась, а нормальные москвичи даже не знают про ГКЧП!
   - Там кого-то танками задавили!
   - Какие танки? Ты не слушай эти сплетни. Тут все нормально, говорю тебе. Пока! Целую тебя.
   Артем с Толиком сидели за столом в большой кухне, и Толик рассказывал, где лежат деньги, и как их берут умные люди.
   - Я все подсчитал, - неторопливо, как обычно, говорил Толик. – Получаю я, как и.о. доцента двести шестьдесят в месяц. В этом месяце получу кандидатские корочки, через месяц стану настоящим доцентом, буду получать триста тридцать. Минус подоходный, минус профвзносы, в год выходит чистыми  3405 рублей, 60 копеек. Лариса с премией получает 150 в месяц, – чистыми 1346 рэ в год. В сумме – 4751 рубль, 60 копеек. Ну, пусть у меня будет хоздоговор, это не каждый год случается, но допустим, - тогда у нас будет от силы пять с половиной тысяч в год на руки. И все. Хоть застрелись. А у нас в баумановке один доцент уже несколько лет занимается домашним брокерством.  Знаешь, кто такой брокер?
   - Знаю, - усмехнулся Артем. - Качает воздух по телефону.
   - Вот-вот. Висит на телефоне сутками, звонит деловым людям. Есть два вагона сахару-песку, по такой-то цене, срочно нужен аванс десять тысяч черным налом, а то вагоны уйдут. Есть цистерна спирта, нужен аванс десять тысяч, срочно, через час цистерна уйдет. В магазинах же ничего нет, можно качать что угодно. Тут пол-Москвы этим занимется, продают и покупают.
   - И есть дураки, кто верит?
   - Он говорит, три-четыре раза в год получается. И он зарабатывает в год тридцать, а то и пятьдесят тысяч. Как, а? По сравнению с нашими пятью тясячами? Тысяча звонков, один поверит, и - год нормальной жизни.
   - А если отловят?
   - Риск есть, но не так, чтобы очень. Большие люди десять тысяч за деньги не считают. А этот доцент страхуется, раз в месяц меняет номер телефона. Денег у него хватает. Вот и я решил попробовать. Полгода качал воздух, - ни рубля не заработал. Мне только посредники попадались, а их самих кидают, как котят. Я начал тереться в Моссовете, искать выход на деловых людей. Нашел, но опять через посредников. Пришлось оттирать их. Остался один посредник, Сергей Борисович, замзавотдела по торговле.  Как я его ни колол, - ничего не вышло. Ну, один посредник, это терпимо.  И тут подвернулся спирт, пять цистерн. Я доложил Сергею Борисовичу, он вывел меня на покупателя.
   - Раскололся? – Артем слушал с огромным интересом. Это как раз ему и требовалось, - выход на больших деловых людей.
   - Раскололся, - улыбнулся Толик, - но не по доброй воле. Мне пришлось все бумаги оформлять, а это – хуже любой каторги. Неделю бегал по кабинетам. Потому Сергей Борисович меня и вывел прямо на покупателя, сам не хотел возиться с бумагами. В общем, сделка прошла, мне покупатель отвалил целых 16 тысяч. И велел одиннадцать отдать Сергею Борисовичу, а пять взять себе.
   - Пять тысяч? – изумился Артем.
   - Пять тысяч. Наша с Ларисой годовая зарплата. Ты слушай, не перебивай. Принес я в кейсе эти 16 тысяч домой. Уже вечер, а в Моссовете большие чиновники работают до двух, берегут здоровье. Сергей Борисович мой давно закончил ответственную работу, прошел оздоровительные процедуры и пассивно отдыхает. Беспокоить – упаси Бог. А я всю ночь не спал. Ларисе, само собой, - ни слова. Лежал и думал, варианты перебирал. На кухне сидел, ломал голову. И чай пил, и водку кушал. А что, думаю, если я ему не одиннадцать, а десять тысяч отдам? А может, пополам, по восемь тысяч? Или вообще ничего не дам? Чуть с ума не сошел. Утром, к десяти, прибежал в Моссовет, доложил секретарше. Сергей Борисович меня почти сразу принял. Они там приезжают на работу к десяти. Я отдал ему шесть тысяч. Десять дома оставил. Ничего, обошлось. Он поворчал, что покупатель скряга, что больше он с ним не хочет иметь дела, а меня похвалил.
   - Ну, ты даешь! – искренне восхитился Артем. Он будто сам пережил эти тревоги Ильина бессонной ночью. – А дальше?
   - Пошло дело. Через Сергея Борисовича загнал три вагона джинсовки. Поделился пополам, не каждый же раз будет так везти. Потом – десять цистерн спирта. Опять выручку пополам. И все присматривался к покупателям. Нашел одного, пройдоха-пройдохой, но деловой. Начал с ним работать напрямую, без Сергея Борисовича. За спирт я получил сто пятьдесят тысяч. И решил завязать с баумановкой. Что мне там время терять за четыре тысячи в год? Мне по кабинетам визы собирать, подписи, - целый день бегать. На товарных дворах и пакгаузах вагоны разгружать. Ты представляешь, как разгрузить вагон с сахаром в мешках? А тут учебный процесс, конвейер, читай линейную алгебру. Им читаешь, а они только о своих пиписьках думают. Я и ушел. Даже заявление не писал. Не стал ходить и все. Профсоюз от них сюда прибегал…
   - Ты ушел из баумановки? – ужаснулся Артем. – И где теперь?
   - Нигде, - широко улыбнулся Ильин. – Я простой советский безработный. Горбачев официально разрешил безработицу. Теперь у нас тунеядцев нет, статью за тунеядство из уголовного кодекса убрали.  Я просто делаю деньги. За тот год я сделал  двести пятьдесят тысяч. Эту квартиру купил. Домик в Тверской области купил. Да что домик! – оживился Ильин. – Я «зим» купил!  Знаешь, чей? На нем раньше Маленков ездил. Во дворе у меня стоит в железном гараже. Тут у нас гаражи ставить нельзя, но за деньги – можно. У меня связь напрямую в Моссовете. Хочешь, покажу «зим»?
   - Верю на слово, - согласился Артем. - Он на ходу?
   - Еще бы! У меня личный шофер-механик. Это не все. В этом году я провернул целый эшелон «камазов»! Правда, не напрямую, нас два посредника оказалось, я – от покупателя, и еще один – с той стороны, от продавца.  Вот те мужики – по настоящему большие люди. Я тогда первый раз увидал большие деньги. Общая выручка – двенадцать миллионов. Ты знаешь, сколько наших денег в кейс входит?
   - Не знаю, - признался Артем. – Наверно, миллион?
   - В большой кейс – миллион, - снисходительно усмехнулся Ильин. – Если сотнями. А мельче – полмиллиона от силы. И весит миллион сторублевками  - 10 килограммов! Нашим заказчикам эти 12 миллионов привезли в опечатанных мешках. Четверо инкассаторов с охраной. Амбалы с «калашами». Они высыпали деньги в гостиной на полу и нас двоих оставили считать, сортировать, делить и отнимать. Мы с ним по деньгам три часа ползали! Гостиная – сорок метров, и на полу слой денег вот такой толщины.
   Ильин замолчал и откинулся на спинку кресла.
   Артем ехал в электричке в Тригорск и напряженно размышлял. Ильину он верил безоговорочно. Точнее, он верил его информации, Толик никогда не говорил непроверенные вещи. Его прогнозы на будущее тоже всегда подтверждались. И сейчас Артем впервые в жизни увидел человека, да еще хорошо знакомого человека, который обрел настоящее богатство. Ну, пусть еще не богатство в западных масштабах, но Толик стоит на верном пути. И Артем дал себе страшную клятву, что теперь не отстанет от Ильина.
   


                ЧАСТЬ 2
                «И поверил православный народ, пораздумали и
                поверили, осилила их хитрость…, омрачила их
                ложь…, не вспомнили слов вещих: не каждому духу
                верьте…»
                «Повесть о московском взятии от царя
                Тохтамыша и о пленении земли русской».


                Банька.

   - Курите, Сергей Иваныч. – Хозяин кабинета протянул Матвееву пачку сигарет, придвинул пепельницу. – Только они у меня противозачаточные. Другие не могу курить,  не пробирает. Чертова работа, одни стрессы.
   Матвеев вчера созвонился с исполняющим обязанности председателя горисполкома Сергеем Павловичем Рудаковым и договорился о встрече. Они познакомились во время неудачного дебюта Матвеева на выборах в облсовет, когда Матвеев неожиданно для себя конкурировал с председателем горисполкома Дьяконовым и его заместителем Иноземцевым. Матвеева подвигло на эту глупость городское общество ВОИР, которое выдвинуло его кандидатуру. Рудаков входил в группу поддержки Дьяконова, и они с Матвеевым встречались на собраниях избирателей. Хотя они находились по разные стороны баррикады, но прониклись уважением друг к другу.
   Вчера Рудаков откровенно обрадовался звонку Матвеева, назначил встречу на сегодня. Матвеева на этот звонок толкнули большие трудности по работе. Производственная деятельность на ТЗП затухала, цеха стояли без работы, рабочие и ИТР разбегались кто куда. СКТБ еще существовал, но существование влачил жалкое. Матвеев потерял половину сотрудников СКТБ, самых способных и энергичных. Остальных он удерживал доплатой из скромных доходов своего малого предприятия «Калькулятор».
   Это малое предприятие он организовал на базе городского ВОИР. Сначала он пытался организовать кооператив в СКТБ, но этот рыночный фокус Богатырев пресек в самом начале. Директор ТЗП разрешил организовать малые фирмы только своим замам. Сведущие люди говорили, что во всех этих коммерческих фирмах Богатырев числился президентом, и ему принадлежал контрольный пакет акций каждого такого малого предприятия. Какие-либо другие рыночные эксперименты под эгидой ТЗП Богатырев категорически запрещал.
   Но и в «Калькуляторе» дела после небольшого первого успеха пошли на спад. Несмотря на все свою энергию, несмотря на беззаветную помощь своих молодых помощников Артема Назарова и Рифката Зиганьшина, Матвеев чувствовал будто организованную кем-то блокаду его коммерческих начинаний. Все сферы коммерческой деятельности в городе и в России медленно, но верно захватывали новые, никому раньше не известные фирмы, которые активно пользовались помощью крепнущих бандитских группировок. Матвеев все чаще думал, что ему предстоит выбор: делать как все или прекращать коммерческую деятельность.
   Делать как все, значило идти под «крышу» одной из бандитских группировок и самому становиться криминальным дельцом. Делать как все, значило подминать под себя слабых конкурентов, давать взятки чиновникам и милиции, резко расширять область своего влияния любым способом, вплоть до отстрела соперников. А прекращать коммерческую деятельность означало прозябать на полунищенской зарплате начальника СКТБ, а потом уходить на совсем нищенскую пенсию. И он уже готовился к тому, что бизнесмен из него не получится. Не мазать же руки в крови из-за денег?
   Матвеев напросился на встречу с Рудаковым, потому что понимал, что без солидной административной поддержки его «Калькулятору» скоро придет конец. Сейчас он изложил Рудакову план автоматизации бухгалтерского учета государственных организаций города. Это обеспечивало «Калькулятору» работу на долгое время, а Рудаков, как глава горисполкома, получал хорошую возможность весьма дешево, без обычных накруток, перевести многочисленные  небольшие организации города на современное компьютерное обеспечение.
   Они закончили деловую часть беседы к обоюдному удовлетворению, после чего началась «неофициальная часть». В приемной надрывались телефоны, их трезвон слышался даже через массивную дубовую дверь, но вышколенная секретарша не беспокоила шефа. Рудакова явно радовала возможность излить душу перед человеком, которого он уважал и которому верил.
   - Ты вот скажи, Сергей Иваныч, - спросил Рудаков. – Ты человек ученый, внедряешь компьютеры. А надо ли это? Ты подожди, я понимаю, прогресс и так далее. Но вот мой сын в девятом классе. Так они там дважды два на микрокалькуляторе считают. Столбиком уже не могут. А уж в уме считать, - это полный аут. Мы в школе таблицу логарифмов наизусть учили, корень квадратный на бумажке извлекали. А они уже не соображают. Только калькулятор, только компьютер. Мозги же засохнут!
   - Это сложный вопрос, Сергей Палыч. – Матвеев даже почесал затылок. – Сложность в том, что каждое большое изобретение имеет два аспекта: технический и социальный. Как атомная энергия.
   - Понимаю, - в чьи руки попадет.
   - Вот-вот. А сейчас везде один процесс идет. Во всем мире.
   - Глобализация. Слышал.
   - В большинстве стран, - продолжал Матвеев, - к руководству приходят все менее компетентные люди. Чтобы удержаться у власти, надо стоять выше масс. А если массы умнее правителей, - что делать?
   - Понятно, - засмеялся Рудаков. – Сделать так, чтобы массы поглупели. И лучшее средство – компьютер. Извлекать самому квадратный корень не надо, думать вообще не надо. Зарплата большая, в магазинах все есть. Насмотрелся по телику порнухи и боевиков, - и с чистой совестью под одеяло к бабе. А ведь в Союзе мы с этим боролись, с потребительством. А мой сейчас часами сидит за компьютером. Я посмотрел – ужаснулся. Пиф-паф из двух кольтов, горы трупов. А если проиграет, самого уложат бандиты – купил вторую жизнь и по-новой пиф-паф. Так и привыкнет считать, что можно новую жизнь купить на самом деле. Кошмар.
   -Человек отличается от животных рассудком, сознанием. А сейчас правителям всех стран выгодно нас снова в обезьян превратить. Спокойнее для всех. Особенно Штаты усердствуют. По-моему, США – вообще желудок человечества.
   - Точно! И весь мир туда тянут. Не думать, хватать, жрать и баб иметь. А ловкие людишки в это время все под себя подгребают.
   Они вспоминали минувшие дни, возмущались всеобщим упадком, наступившим еще в СССР при Горбачеве и перешедшим в откровенную разруху в суверенной России при полупьяном руководстве президента Ельцина. Перемыли косточки своему успешному конкуренту Иноземцеву. Тот, оказывается, сумел пролезть на очень хлебную должность заместителя облсовета, ныне областной думы, и беззастенчиво направлял скромные финансовые потоки области «на места» через свой карман.
   - Да что там Иноземцев! – покривился Рудаков. – В стране что творится? Куда мы идем, Сергей Иваныч?
   - Как куда? -  усмехнулся Матвеев. – Крах великой цивилизации. Как в древней Греции, в древнем Риме. Новые русские выкачают все из земли и разбегутся. Через сто лет на Красной площади будут козы пастись.
   - Неужто так?
   - У тебя есть другие варианты?
   - Да, видать, все к тому идет. За державу обидно. Надеялись мы на новых депутатов, а они только улицы переименовали. Красногвардейская стала Белогвардейской, Комсомольская – Православной. Тьфу! Хорошо хоть, город отстояли, а то всерьез хотели назвать Святой Пустынью, - в честь Основателя. А теперь каждый депутат стал бизнесменом. На одних взятках разбогатели, мерзавцы!
   Когда Матвеев ушел, Рудаков закурил очередную крепчайшую дешевую сигарету и еще несколько минут провел в одиночестве и в размышлениях. Последние месяцы он испытывал очень сложное сочетание сильнейших амбивалентных чувств. На него, еще не очень опытного заместителя председателя горисполкома, совершенно неожиданно свалилась огромная ответственность. Бывший предисполкома Дьяконов после катастрофического провала на выборах в облсовет загремел в больницу с серьезным инсультом и, судя по всем, вышел из игры навсегда. Его бывший первый заместитель Иноземцев сложил с себя полномочия в связи с переходом на депутатскую работу в облсовете. Другой заместитель, Бабкин, во-время почуял запах паленого, добился своего назначения директором художественно-исторического музея и отказался от работы в горисполкоме. Он  быстро акционировал эту  государственную организацию, приобрел контрольный пакет акций и теперь успешно занимался тур-бизнесом.
   Из заместителей председателя остался один Рудаков, и городской совет депутатов назначил его исполняющим обязанности председателя горисполкома, - до выборов. По старой, еще советской традиции, председатель Тригорского горисполкома одновременно руководил и районом. Сейчас в новой России царила организационная неразбериха. СССР уже не существовал, а Россия никак не могла определиться со своим административным устройством.
   Популистский призыв Ельцина: берите столько суверенитета, сколько сможете, -  привел к неописуемому хаосу. Национальные образования России рвались к политической независимости, и даже исконно русские регионы спали и видели, как избавиться от тяжкого бремени центральной власти. В Московской области сейчас одновременно существовали и старые, советские органы власти, и новые демократические. Демократы, как правило, настырные демагоги и горлопаны, вроде Иноземцева, не хотели признавать власть городского Совета народных депутатов и его исполнительного органа, горисполкома. Рудаков частенько усмехался: кто же он? Председатель горисполкома, мэр города или глава администрации? Подчиняется ли ему район или только город?
   Но это ничего не меняло в его работе. Как ни назови, хоть горшком, только  в печь не сажай. А он иногда чувствовал себя как в библейской «огненной пещи», куда его, истинно верующего, почему-то бросили вместе с закоренелыми грешниками. На прежней своей должности заместителя он чувствовал себя уверенно. Он много лет руководил городским «Водоканалом», дело знал с молодых лет, когда работал главным энергетиком «Жестянки». Сложную систему тепло- водо- и энергоснабжения, канализацию города он знал на память. На должности зампреда к его обязанностям добавились уборка территории, состояние дорог и общественный транспорт, но это не смущало его. Следи за состоянием подответственных служб и объектов, не давай спать и воровать подчиненным, выколачивай у руководства помощь.
   А сейчас – голова идет кругом каждый Божий день. Город остался без денег. Область прекратила бюджетное финансирование и города, и района. В Московской области, в ее властных структурах, идет дикая собачья свалка за должности и портфели, руководству области не до своих областных «субъектов». После множества попыток получить помощь от области он махнул рукой на этот «гадюшник». Его попытка обратиться в правительство России кончилась тем же. Ельцинские министры еще свирепее дрались за власть и хлебные места, и все, к кому пытался взывать Рудаков, молниеносно и с большой раздраженностью отправляли провинциального предгорисполкома в область, а то и гораздо дальше.
   Оставалась надежда только на налоги с городских и районных предприятий и организаций. Любая власть опирается на деньги, руководитель без денег – ноль без палочки. Указом Ельцина предприятия должны отчислять основную часть налогов в федеральный бюджет, и лишь небольшую часть – в местный. В городе же из 52-х предприятий развалились полностью 11, а остальные почти все «лежат на боку». Средняя зарплата – ниже прожиточного минимума. Средняя задолженность по зарплате в городе и районе составляет 7 месяцев. А Центр без малейшего сочувствия требует полной выплаты налогов с полуразваленных государственных предприятий в федеральный бюджет. Какие уж тут, к черту, отчисления в местный бюджет?
   Ловкие ребята из окружения Ельцина разливаются соловьями по поводу расцвета малого, среднего и крупного бизнеса в ограбленной ими же стране. Мелкий бизнес для налоговиков не виден. Старушка продаст у вокзала связку сушеных грибов, - какой с нее налог? Можно загнать ее на нары за уклонение от уплаты налога, ну и что? Ее же там кормить придется. Средний бизнес задавлен налогами. Оформить новую фирму – страшное дело, надо пройти десяток согласовательных инстанций, а каждая из них за подпись дерет взятки не по чину, и бороться с этим своими, местными силами невозможно. Как ущучить взяточницу в государственной конторе, если в верхнем эшелоне власти чиновники и государственные мужи дерут  взятки миллионами и сотнями миллионов рублей, теряющих ценность не по дням, а по часам? Наивные люди в муках создают свои фирмы, но государство и бандиты не дают им долго жить. Среднего бизнеса в стране нет, и неизвестно, появится ли он при таких нравах правителей. Знающие люди говорят, что миллиардные транши в валюте уходят на счета фирм, подконтрольных родственникам Ельцина, и там исчезают бесследно.
   Так что, ни с государственных предприятий, ни с мелких частников, ни со среднего бизнеса город ничего не имеет. Остается крупняк. Есть деловые люди в городе. Они во времена горбачевской демократизации, - чтоб этому Михаилу Меченому жить на одну зарплату! - сумели вовремя крупно украсть из государственного кармана и сейчас ворочают огромными деньгами. Но попробуй с них хоть что-то взять! Тот же Корольковский – он давно купил на корню всех нужных ему чиновников и в городе, и в области, и выше. Милиция, прокуратура, суд – на содержании Корольковского. А Корольковский особенно и не таится насчет первоначального капитала. Как он репортеру сказал на вопрос, откуда взял свои перве деньги? «Настоящий мужчина должен уметь рискнуть. Я рискнул.». Ясно, где и как рискнул бывший зам командира в/ч по капстроительству.
   Все это известно, есть и факты, и доказательства, но попробуй заикнуться! У каждого такого крупного бизнесмена – своя банда хорошо вооруженных крутых братков. В Тригорске каждый день кого-то убивают, - бандиты выполняют заказы своих хозяев, крупных акул капитализма, а те делят сферы влияния. Страна неуправляема. Шут с ней, с такой страной, но неуправляем и Тригорск! У него, предгорисполкома, в руках нет никаких реальных рычагов власти.
   Рудаков взял свежую оперативную  справку горотдела милиции. За три года ельцинской власти в Тригорске погибло 23,8% парней призывных возрастов. За последнюю неделю 43 квартирных краж, ни одна не раскрыта. 74 случая грабежа -  не раскрыт ни один. 18 трупов за неделю, из них одна бомжиха-пьянчужка, два мужчины-бомжа, пять – отравление ядовитым пойлом, 4 растущих  бизнесмена. Остальные - молодые парни, которым жить бы да жить. Ни одно убийство не раскрыто. Чертов подполковник Михеев! Наел рожу на взятках от бандитов, зад от стула лень оторвать. А штатный состав 4 месяца зарплату не получает. Поневоле милиционер становится  бандитом, чтоб семья не подохла с голоду!
   Так, что там еще из текущей почты? Ага, зампредоблисполкома отвечает на запрос. «На ваш исходящий сообщаю, что по упомянутой вами программе финансирование на текущий год не предусмотрено…». Все хорошо, прекрасная маркиза! Очередная отмашка из области, спасайтесь, ребята, как можете, от нас отстаньте. Теперь у всего района на зиму ни газа, ни мазута. Коммуникации пять лет без ревизии. Из девяти котельных на четырех котлы не держат давления. Черт бы побрал этих демократов вместе с Ельциным за такие реформы!
   Из селектора прозвучал голос секретарши.
   - Сергей Павлович, Корчагин просит принять его сейчас.
   - Пусть заходит.
Корчагин, его временный зам по капстроительству и основным фондам, вошел упругой походкой спортсмена. Русаков поморщился. Бабник хренов, форму держит, по утрам бегает на водопад, зимой ныряет в прорубь. А жилой фонд – на 57% ветхий. Сейчас по команде федералов жилье сняли с баланса предприятий, повесили на город. Бывшие ЖКО, ЖЭКи, ЖКК формально стали муниципальными предприятиями, а фактически – собственностью своих начальников. Жители старательно платят за свои убогие хрущевки, но в городской бюджет эти платежи не поступают. А начальник ЖКО ТЗП уже открыл собственное казино в городе, там его сынок заправляет. Начальник ЖЭКа Климовского поселка купил ресторан. Начальник ЖКК кирпички успел втихаря приватизировать центральный городской рынок.  А Корчагин все бегает по утрам и купается на водопаде.
   - Садись, Андрей. Чем порадуешь?
   Глаза у Корчагина блестят, как у кота после сметаны. Значит, опять что-то поимел по крупному. Рудаков, чтобы скрыть раздражение, резко встал, расправил плечи, подошел к окну. За окном на площади – толпа пенсионеров, человек двести. Пикетируют, бедолаги, плакаты держат. Три месяца им не выдают нищенскую пенсию. Требуют чиновников к ответу. И его, Рудакова, - тоже. О, Господи! От стола – голос Корчагина.
   - Сергей Павлович, ЖРЭП перечислил 120 миллионов. Куда направим? 
   120 миллионов – не хватит на зарплату исполкомовцам. Издевается, что ли, верный зам? Он повернулся к Корчагину. Спокойно, брат, спокойно. Взялся за гуж, держись.
   - Это капля в море. Экономисты разберутся. Что еще у тебя?
   - Кирпичка встала. Забастовка. Рабочие 13 месяцев не получают зарплату. Не знаю, что делать. Весь капремонт теперь – коту под хвост.
   Рудаков закрыл глаза, наощупь сел в кресло, глубоко вздохнул. Вот тебе, бабушка, и рынок. При Советской власти кто слышал о забастовках? И вот – даже кирпичка бастует, а народ на кирпичке не избалован заработками и давно ко всему привык. Почему больше года не платят зарплату, понятно: недавно директор кирпичного завода привез из Америки новенький джип «Форд», - это полугодовой фонд зарплаты. Подлец! Все директора – сволочи, дождались своего часа. Раньше и не за такие делишки – партбилет на стол, вместе с ним – прощай хлебное директорское место. А сейчас нет на них никакой управы, ничего не боятся, мерзавцы. Один Богатырев на ТЗП не ворует, да и то от растерянности. Самый большой в Тригорске завод разваливается, народ у него наполовину разбежался, а он сидит, ждет, что вернется Советская власть. Не вернется. Советская верхушка на то и устроила эту демократию, чтобы зажить, как положено нормальным миллионерам, надоело им коммунистическое нищее равенство.
   Рудаков открыл, наконец, глаза. Корчагин сидел перед ним с постным, почти скорбным лицом. Ну, прямо народный радетель, хоть на икону. Он еще раз глубоко вздохнул, спокойно спросил:
   - А где Корольковский кирпич берет? Он уже весь Восточный поселок коттеджами застроил.
   - Он закупает кирпич во Владимире, бетон – в Тульской области.
   - Какой у него объем?
- Коммерческая тайна, Сергей Павлович. Ориентировочно – за десять миллиардов. Посылал ревизию, аудиторов – все в норме. Корольковский по документам строит себе в ущерб, - заказчики задерживают оплату. А НДС он отправляет в федерацию.
   - Черт побери! – Рудаков от души выматерился. – Что делать будем? Пейзаж за окном видал?
   - А, - поморщился Корчагин. – Пошумят и разойдутся. У меня еще вопрос. Как ты посмотришь?
   - Какой вопрос?
   - ДК на «Жестянке». Ты в курсе.
Рудаков был в курсе. Завод кровельных материалов, в народе «Жестянка», а на самом деле еще недавно «ящик», огромное оборонное предприятие, распродает производственные корпуса и объекты «социалки», чтобы заплатить хотя бы часть зарплаты оставшимся работникам. Сейчас оставался не проданным последний крупный объект – дом культуры завода. Рудаков сам назначил стартовую цену: 867 тысяч «зеленых», три миллиарда «деревянных» без НДС, 15% от выручки – в городской бюджет. Коллектив «Жестянки» после всех отчислений получит зарплату за три месяца. Останется долг за семь месяцев, но люди получат хоть что-то, хотя за время задержки эта старая зарплата превратилась в пыль. Вообще непонятно, на что люди в городе живут. Главврач ЦРБ говорил, что по городу десятки случаев голодных обмороков, в школах - детская дистрофия. Ельцинские реформы не лучше ленинградской блокады.
   - Что нового по ДК?
   Корчагин прикрыл глаза, покрутил большими пальцами сцепленных на животе рук, - жест, который Рудаков терпеть не мог.
   - Варшавский просит отдать ДК ему. Под офис.
Рудаков опустил взгляд, чтобы скрыть вспыхнувшее бешенство. Помолчал, подавил эмоции. Вот и налетел главный стервятник. Корольковскому далеко до этого хищника. Благороднейший россиянин. Строит только благотворительные объекты: дом призрения для бездомных детей, церковно-приходскую школу, христианскую больницу, пункт питания для безработных, ночлежку для богомольцев. Деньги получает от каких-то фондов за бугром, подачка цивилизованного Запада нищей России. А налоги не платит, благотворительность в новой России налогами не облагается. Судя по размаху строительства, деньгами ворочает огромными.
   Ясно как день, ни одно из его богоугодных заведений не будет использоваться по назначению. Еще яснее, что все эти пожертвования от зарубежных обществ – фикция. На Западе нет дураков, чтобы вкладывать деньги в непредсказуемую дикую страну, да еще на благотворительность. Варшавский получает деньги от своих бандитов, переправляет их за бугор на счета своих подставных, якобы зарубежных фирм и обществ. А потом эти  кровавые деньги возвращаются ему назад а отмытом валютном виде на псевдоблаготворительные цели.
   - И что он предлагает?
   - Пятьсот тысяч у.е.
   - То есть, 1750 миллионов «деревянных»? Нет, Андрей, меньше 867 тысяч у.е. и говорить не буду. Мы же все просчитали.
   - Сергей Павлович, ты знаешь, таких денег никто за ДК не даст. Мы его выставили три месяца назад, - ни одного желающего. А Варшавский хоть что-то дает. Не такая уж разница: пятьсот тысяч или 867. Город и «Жестянка» немного потеряют, но это тоже ведь деньги, людям хоть за  два месяца заплатим.
   Ну, благодетель! И не придерешься, - болеет за народ Андрей Михайлович Корчагин. Интересно, сколько ему Варшавский пообещал из разницы?
   - Нет, Андрей. 867 тысяч у.е. – и ни рубля меньше.
   - Я-то понимаю. Но с Варшавским не поторгуешься.
   Последние слова Корчагин произнес с какой-то странной интонацией. Угрожает, что ли? Вот оно, сращивание криминального капитала с государственной властью. Послать бы их всех по простому, по народному в кое-какой адрес. А дальше что? Корчагин уйдет в бизнес, к тому же Варшавскому уйдет. Если тот возьмет. А то и вовсе откроет свой бизнес, наверняка на взятках накопил бабок. Сколько уже ушло народу, работать некому.
   Нет сил терпеть больше этот россиянский бардак. Подать в отставку? Голова варит, руки-ноги на месте, не пропадет. А дальше что? Останется тут тот же Корчагин, - так он разворует все, что еще осталось в городе. И вся  бывшая государственная собственность перейдет к Варшавскому, к Корольковскому, к Альтману - хлебному спекулянту, к какому-нибудь бандиту, который пока набирает силенки в разборках. Сейчас он как-то сдерживает «передел собственности», мешает воровать, ох, как мешает.
   - Ну, что Варшавский – серьезная сволочь, это я знаю. А цену снижать не буду. Ни за какие коврижки.
   Последние слова он тоже произнес с ударением. В городе всем известно, что Рудаков взяток не берет. И другим не позволяет развернуться. Пусть Корчагин передаст это, кому хочет. Корчагин, вроде, не обиделся. Он улыбнулся и совсем по-дружески заметил:
   - Тяжела шапка Мономаха. Понимаю тебя. Ну, я тебя не подведу. На пятницу баньку готовить?
   - Какие вопросы? Банька – единственная радость в жизни осталась.
   К концу недели Рудаков полностью выдохся. Его бесило собственное бессилие, бессилие здорового, сильного человека, связанного по рукам и ногам, на глазах которого бандиты грабят дом, в котором он живет. Он кричит, матерится, корчится, взывает к власти, - все бесполезно. Его подчиненные козыряют ему и присоединяются к бандитам. Высокие государственные лица небрежно выслушивают его и тут же рекомендуют бандитам заглянуть в последний, еще нетронутый подъезд.
   За эти дни Корчагин еще пару раз советовал ему продать ДК «Жестянки» Варшавскому. Да, Андрей Михайлович всерьез спелся с криминальным бизнесменом-благотворителем. Надо думать, Варшавский примет серьезные меры. Ну и хрен с ними, со всеми этими доморощенными бандитами, с этой странной государственной властью.  Пусть убивают, зато он совесть свою не запачкал. И не запачкает.
   В пятницу секретарша попросила его взять трубку московского телефона: с ним желает поговорить сам господин Варшавский. Рудаков поколебался: брать трубку или нет? Говорить с откровенным бандитом – противно. Не брать трубку - не по-мужски. Он никогда не уклонялся от неприятностей, старался держать удар. Он поднял трубку.
  - Рудаков.
- Сергей Павлович? – уточнил мелодичный женский голос. – Сейчас с вами будет говорить Борис Семенович.
    Рудаков чуть не выматерился в трубку. Крутой бандит брезгует лично звонить мэру города, поручает это мелкое дело секретарше. Бросить трубку? Глупо, сказавши «а», надо говорить «б».
   - Сергей Павлович, - раздался в трубке высокий, хрипловатый голос, - ради Бога простите, что отрываю вас от государственных дел.
   - Слушаю.
   - Я не отниму много времени. Речь идет о ДК «Жестянки». Вы прекрасно понимаете, что за вашу цену этот объект никто не купит. Никто, можете мне поверить.
   Вот оно что. Господин Варшавский провел работу среди потенциальных покупателей. Как это называется: локаут, демпинг? Учили ведь политэкономию в институте, тогда все это казалось ненужным. Сговорились, мерзавцы.
   - Вы меня слушаете, Сергей Павлович?
   - Да-да.
   - Я предлагаю неплохие условия. Полмиллиона у.е. – очень хорошая цена. И ваш шаг нам навстречу мы оценим по достоинству. Это я гарантирую.
   Взятку предлагает олигарх районного масштаба, гад финансовый. Эх, кабы не должность мэрская, - дал бы этому бандиту «уклончивый ответ», с каким бы удовольствием послал его куда подальше. Рудаков глубоко вздохнул.
   - Господин Варшавский, я ценю то, что вы делаете для города. Сотни рабочих мест, благородная цель объектов строительства. И думаю, для вас один миллиард рублей принципиального значения не имеет, а для города и «Жестянки» это вопрос жизни и смерти. Будьте последовательны до конца.
   - То есть, вы настаиваете на своей цене?
   - Да, и прошу вас пойти навстречу коллективу завода.
   - Это ваше окончательное решение?
   - Да, господин Варшавский. Стартовая цена ДК – 867 тысяч долларов. Для вас 367 тысяч долларов – не проблема, не так ли?
- Вы правы, 300-400 тысяч долларов для меня не проблема, но здесь дело принципа. Может быть, договоримся, Сергей Павлович?
- Господин Варшавский, я полагаюсь на ваше известное всему городу великодушие. На вас смотрят с надеждой шесть тысяч работников завода. Не считая их семей. Войдите в их положение.
    - Жаль, Сергей Павлович. Прошу прощения, что отнял ваше время. Прощайте, Сергей Павлович.
   В трубке заторопились короткие гудки. Рудаков положил трубку. Вот она, акула капитализма, прямо из пионерских книг. И президент отдает Россию в руки таких вот людей без чести и совести. 367 тысяч долларов для господина Варшавского не проблема, но его степенство «так желает». А, черт с ними со всеми!
   В восьмом часу вечера позвонил Корчагин.
   - Как с банькой, Сергей Павлович? Кончай работу, а то сил не хватит на полок залезть. Машина у подъезда, поедем на моей, чтоб разговоров не было.
   Баней в интуристском комплексе Рудаков гордился. Восемь лет назад он, тогда молодой, растущий  завотделом горисполкома, лично заложил символический первый камень в фундамент комплекса. Четыре года он начинал рабочий день с этой стройки и заканчивал ей же. А отделкой бани он занимался лично, заставлял переделывать планировку, сам выбирал отделочные материалы и мебель. Банька получилась, что надо. Хочешь новомодную сауну – дверь налево. Хочешь настоящую русскую парилку – дверь направо. Обе двери выходят в роскошный зал с голубым бассейном и душевыми, а оттуда – в сверкающую белым мрамором мыльню. И, конечно, уютный банкетный зальчик на пару десятков человек. После парилки главное дело – пиво и вобла.
   В предбаннике их встретил мэтр, - банщик дядя Олег, он же массажист, он же буфетчик. Ему чуть больше пятидесяти, но вот уже лет десять он отзывается только на «дядю Олега». Дядю Олега сюда переманил сам Рудаков из бани маслосырзавода,  куда ходил в молодые годы и остался навсегда потрясенным массажным искусством дяди Олега.
   - Вечер добрый, вечер добрый, - с ворчливостью избалованного незаменимого специалиста приветствовал дядя Олег высоких клиентов. – Все давно готово. Котел под парами, пивко в холодильнике.
   После третьего захода в парилку Рудаков и Корчагин, завернутые а простыни,  сидели в банкетном зальчике и потягивали входящее в моду «Ярпиво», которое быстро вытеснило привычное советское «Жигулевское». Рудаков с удовольствием пожевал  жирную спинку воблы и задумчиво проговорил:
   - Где все это было при Советской власти? Удивляюсь. У меня давно должность не из маленьких, а пиво брал в канистру с черного хода на пивзаводе. Украдкой. А уж когда доставал воблу – вообще кайф. Теперь – в каждом ларьке, что душе угодно. Бери, не хочу. Политбюро, что ли, все это съедало и выпивало? Не могу понять.
   - Все, что ни делается, все к лучшему, - туманно ответил Корчагин. –Есть же люди, которые без бани обходятся. Я бы сдох. За неделю так умотался – сил нет. А уж о тебе что и говорить. А банька – хорошо!
   - Хорошо, - подтвердил Рудаков. – Полная отключка. Голова пустая, звонить можно. Каждый день - вся эта мерзость. Тьфу! Прости.
   Они давно, без всякой договоренности избегали в баньке разговоров о работе.
   - Ничего, когда по пятнадцать часов каждый день такая нервотрепка, - трудно вырубиться. – Корчагин улыбнулся, пожевал воблу, отхлебнул пива и мечтательно проговорил:    - Вот чего не хватает, так это пару девочек бы сейчас, а?
   - Какие уж тут девочки, - усмехнулся Рудаков. – От меня жена скоро откажется, а для девочек я вообще никакого интереса не представляю.
   - Это смотря какие девочки, - улыбался Корчагин. – Есть такие профессионалки – мертвого расшевелят.
   - Смотри, мечтатель, жена узнает, - никакой массаж не поможет!
   Все еще улыбаясь, в легком опьянении от пива, Рудаков вошел в парилку. Обжигающий влажный воздух набросился на отдохнувшее тело. Сзади засопел Корчагин, захлопнулась дверь.
   - Ну и как? – спросил Корчагин.
   - Что – как?
   - Не видишь? Посмотри, как следует.
Рудаков взглянул на полок. Там в дальнем углу в живописных позах расположились две голые девицы, блондинка и брюнетка. Каждая прикрывала березовым веничком пикантное место. Обе призывно улыбались.  Рудаков мгновенно протрезвел, резко повернулся к заместителю.
   - Ты что? Совсем уже?
   - Да брось ты. Теперь-то уж чего там?
Рудакову очень не понравился бегающий взгляд заместителя. «Подставляет, гад!»  - мелькнула мысль. На него снова ощутимо навалилась невыносимая усталость от нескончаемых трудностей, ненавистное чувство полного бессилия. И вдруг его охватила бешеная злость.
   - А ну, брысь отсюда, дуры хреновы! – заорал он и замахнулся на девиц доской-сиденьем. Девицы с испуганным мышиным писком забились подальше от него, в самый дальний угол. Он снова заорал на них:
   - Кому сказал,  сучки сраные!
   Он уже плохо понимал, что делает. Страшная многомесячная усталость, напряжение последних дней, откровенный саботаж его же помощников, полное равнодушие «верхов», воровство, грабежи и бандитизм в городе, произвол директоров, наглость всех этих Варшавских и Корольковских, предстоящая зима без газа и мазута для города, многомесячная задержка зарплаты работникам предприятий, - все это вдруг воплотилось в двух маленьких глупых шлюх. И в ушах звучал наглый голос Варшавского: «Жаль, очень жаль!».
   Рудаков шлепнул доской одну из девиц по голому заду. Та пронзительно заверещала, кинулась вниз, к двери. За ней с раздирающим уши визгом бросилась вторая. Они оттянули тяжелую дверь и выскочили в зал. Там их вопли многократно подхватило и усилило эхо.    Рудаков с занесенной над головой доской выскочил за девицами в зал и замер.
   На свободном пространстве между голубым бассейном и белоснежными душевыми  стояло несколько одетых мужчин. Засверкали блицы, негромко затрещала кинокамера. Рудаков пришел в себя, и все понял. Он затравленно огляделся, инстинктивным движением прикрыл доской срам, повернулся к парилке. Где эта сволочь, Корчагин!? Но его заместитель бесследно исчез, будто испарился.


                На Черном море
   
      Артему позвонил Толик Ильин, что случалось редко, и попросил добыть партию кожи.
   - Какой?
   - Хорошей, на куртки, на женские сапоги.
   - Черной?
   - Желательно, но можно любого цвета.
   - Сколько?
   - Сколько достанешь. Но не меньше ста тысяч дециков.
   – Ильин замолчал, Артем тоже, он соображал, что такое децик. Ильин понял его молчание и пояснил несведущему: - Децик – это квадратный дециметр, десять на десять. Уразумел?
    - Скажешь. Я же сообразительный.
Артем обзвонил и обегал весь Тригорск и обнаружил небольшую кожевенную мастерскую, чудом уцелевшую еще с советских времен. Заведующая, интеллигентного вида женщина средних лет, сказала, что у нее сохранился запас выделанной кожи.
   - Половину, пожалуй, смогу продать, все равно заказов нет, все кинулись на готовый импорт. Да и то сказать, у нас качество пошива отстает. Вам сколько надо?
   - Тысяч двести дециков, - расхрабрился Артем.
   Заведующая улыбнулась, и сказала, что сможет продать не больше ста  пятидесяти тысяч.
Артем сообщил цену Толику. Тот поворчал, что дороговато, но согласился и назначил день встречи с заведующей. Артем заранее пришел в мастерскую, они с заведующей сидели в ее кабинетике за светской беседой и поглядывали в окно. Наконец, к мастерской подкатил «ЗИЛ» с длинным кузовом, из кабины вышел Толик, шофер остался сидеть на месте. Тут же с визгом затормозил белый двухсотый «Мерседес», довольно помятый. Из «Мерседеса» вышли четверо крепких бритоголовых парней откровенно криминального вида в черных кожаных куртках. Карманы курток у каждого многозначительно оттопыривались. Заведующая перепугалась.
   - Я не выйду! Это же бандиты! Выйдите из кабинета, я запрусь.
   Артем не сумел уговорить ее, и ему пришлось выйти вон. Дверь кабинета захлопнулась за ним, в замке два раза с лязгом повернулся ключ. Артем вышел к Толику, объяснил ситуацию.    Толик улыбнулся.
   - Нормально, правильная реакция. Сейчас никому верить нельзя. Люди за щепку убивают друг друга, а тут деньги, да еще нал.
   Ильин подошел к двери и заговорил с заведующей. Сначала та требовала, чтобы «бандиты» уехали, а то она вызовет милицию.
   - Я понимаю вас, - убеждал Толик, - но поймите и вы. Это не бандиты, а охрана, я же вам деньги привез, а сейчас возить деньги без охраны опасно. Ребята из охранной фирмы, вот договор с этой фирмой.
   Толик просунул под дверь бумаги, и как часто бывает, вид официального документа с гербовой печатью успокоил заведующую. Она впустила покупателей, быстро оформили договор купли-продажи, Ильин раскрыл кейс, набитый пачками денег. Бритоголовые парни в черных куртках погрузили товар, Ильин сел в кабину «Зила», и вся компания уехала.
   Через три дня Ильин позвонил и попросил Артема приехать к нему. Он провел Артема в свой великолепный кабинет и после солидных мужских разговоров вручил ему две пачки сторублевок: одну толстую, другую потоньше.
   - Это твоя доля.
Он многозначительно помолчал и добавил:
   - Сто пятьдесят тысяч. Рублей.
   Артем ушел от него в глубоком раздумье. Денег у них с Наденькой катастрофически не хватало на жизнь. Чем он только не пытался заниматься, чтобы раздобыть денег, но особых успехов не наблюдалось. Год назад они с Рифкатом Зиганьшиным сумели довольно дешево купить в гастрономе  микрорайона четыре большие упаковки молотого кофе в советской еще расфасовке: зеленые пачки с изображением чашки аппетитного дымящегося кофе. На большее их совместного капитала не хватило. Они вдвоем съездили в Москву и договорились в привокзальном магазине о продаже дефицитного еще товара. Прибыль оказалась мизерной, их доля растаяла за неделю.
   Артем связался  со знакомыми ребятами из головного НИИ радиоэлектроники, те предложили перепродавать импортную одежду и обувь. НИИРЭ больше года сидел без финансирования, без всякой перспективы наладить дела, а у них начальник отдела развернул широкую торговлю этим барахлом. Артем несколько недель мотался на электричке в Москву и обратно с огромными клетчатыми «челночными» чемоданами, набитыми тряпьем и женской обувью. Они с Наденькой пытались наладить торговлю на ТЗП, но этот жалкий бизнес потерпел крах. Товар оказался китайской дрянью, а на ТЗП зарплату не платили уже три месяца. Почти все тряпье Артем вернул ребятам из НИИРЭ.
   Артем не хотел обращаться за помощью к отцу, но еще меньше ему хотелось, чтобы Наденька испытывала нужду. Он дошел до того, что согласился по просьбе Матвеева распилить поперек огромный рулон газетной бумаги в городской библиотеке. На операцию они отправились с Рифкатом, двухручную пилу им позаимствовал Михаил Яблонский. Пилили рулон они три долгих вечера, работу прекращали далеко заполночь. Пилу постоянно заклинивало в плотной волокнистой бумажной массе. Почти через каждую минуту они с трудом вытаскивали пилу из распила и очищали каждый зубец. За эту каторжную работу заведующая библиотекой выдала им полторы тысячи рублей.
   И вот недолгие и необременительные хлопоты с кожей принесли ему сразу сто пятьдесят тысяч. Это больше его зарплаты ведущего инженера за полтора года. Конечно, Толик львиную долю прибыли оставил себе, но и за сто пятьдесят тысяч ему большое спасибо. Сто пятьдесят тысяч – это на сегодня пятьсот пятьдесят баксов. В Тригорске двухкомнатная квартира сейчас стоит 7000 баксов. Артем невесело усмехнулся. Начало положено, осталось всего-то 6500.
   Но что делать с этими деньгами? Рубль падает каждый час, пока доедешь до Тригорска, потеряешь полсотни баксов. Надо их обменять поскорее, в Москве доллар подешевле, чем в Тригорске. Он обменяет на доллары сто тысяч, остальные оставит в рублях. Наденька давно мечтает об отпуске на Черном море, на пятьдесят тысяч они прекрасно проведут пару недель на ЮБК. На Украине ввели какие-то гривны, как у батьки Махно, но рубли пока тоже в ходу. Андрей Клочков только что побывал в Одессе, и по его словам пятидесяти тысяч хватит на двоих на две-три недели.
   На вокзале в обменном пункте он за сто тысяч получил 370 долларов, шесть зеленоватых бумажек: три по сотне, одну на пятьдесят и две по десять долларов. Артем аккуратно укладывал их в бумажник и грустно усмехался. Всего два года назад по курсу валют в «Известиях» доллар стоил 65 копеек. Потом курс валют перестали печатать. Что же это за реформы такие, если твердый советский рубль стал вдруг «деревянным»? Даже всеведущий Толик  не сумел ему объяснить такое падение рубля. Артем понял лишь, что кому-то в стране это безобразие очень нужно, чтобы нагреть руки на таком понижении. Эти кто-то по дешевке скупают за доллары бывшее народное достояние  бывшей великой державы. О конвертировании рубля по телику говорят каждый день, но от этих разговоров никакого толку.
   Наденька с восторгом согласилась провести отпуск у самого синего в мире Черного моря. Они быстро оформили отпуск, купили билеты в Крым и обратно. Поезд с Курского вокзала помчал их на благодатный юг.
   Они остановились на частной квартире неподалеку от моря и быстро вжились в  хлопотливый, но необременительный быт «дикарей». Артем в детстве несколько раз отдыхал на море с родителями и сейчас чувствовал себя опытным путешественником, чуть ли не аборигеном. Он с удовольствием показывал жене местные красоты. Наденька увидела море впервые в жизни, и все вокруг ее восхищало. Артем веселился, глядя на ее эмоции, и называл ее Фросей Бурлаковой. Наденька не обижалась. К счастью, Клочков не обманул их, и в Крыму рубли ходили почти наравне с гривнами, никаких проблем с валютой не возникало.
   Счастье редко бывает безоблачным. В первый же день они на радостях от доступного южного изобилия купили ведро слив, и Артем в первый вечер съел почти все. Ночью он почти не спал. Живот страшно пучило, там все время что-то проворачивалось с глухим урчанием, и он чуть не всю первую южную ночь провел в туалете. На следующий день ему то и дело приходилось бросать Наденьку на улице и мчаться сломя голову в ближайший общественный туалет. Так продолжалось почти целую неделю.
    - Отпуск у моря, а я не могу отойти дальше ста метров от сортира, - ворчал Артем. Наденька переживала за него и давала советы.
   - Ешь сыр, - говорила она. – Сыр прекрасно крепит.
Артем пожирал огромные порции сыра, но сыр не помогал.
   - Ешь гранаты с кожурой, - рекомендовала Наденька очередной рецепт. – Это верное средство.
   Артем грыз гранаты, как огурцы, но жуткие позывы не прекращались. Постепенно желудок, видимо, сам наладился, и вторая неделя прошла спокойнее, хотя Артем на всякий случай с утра пораньше бежал на пляж, чтобы успеть занять место поближе к туалету. Они даже отважились на автобусную экскурсию в Севастополь, но дорожная тряска снова вывела Артема из строя, он чуть не опозорил навеки славную фамилию Назаровых. Весь следующий день его опять мучили позывы, и он категорически отказался от новых тур-экспериментов.
   Они целыми днями лежали на горячем песке у моря, купались и загорали в пределах видимости общественной уборной. С горя Артем решил набрать рапанов, - единственных приличных ракушек в Черном море. Он купил маску, ласты и дыхательную трубку и часами плавал на мелководье, в небольшом удалении от берега. Для сбора добычи он приспособил обычную советскую авоську. Вода сильно увеличивала предметы, и Артем частенько разочаровывался в добыче. Но в целом сбор рапанов шел успешно.
   Несколько раз он пытался искать рапанов на глубине, даже заплывал за буйки, однако ракушки предпочитали мелководье. Но однажды он снова заплыл за буйки, и там, где дно уже терялось в подводном сумраке, он разглядел светлое пятно, похожее на крупную ракушку. Артем по совету, который вичитал у Жака Кусто, несколько раз глубоко вдохнул, набрал в легкие как можно больше воздуха и ушел под воду вертикальным «нырком кита», как рекомендовал знаменитый исследователь океанских глубин. Погружаться пришлось долго. Несколько раз от давления воды начинало ломить уши, и он «продувал» их.
   Он уже задыхался от недостатка воздуха, но тут рука его коснулась вожделенной добычи, которая оказалась и в самом деле крупной. Артем схватил ее, сильно оттолкнулся ногами от дна и ринулся вверх. На волю, на воздух, к ясному солнышку, к его горячим лучам!    Машинально он пытался по скорости подъема определить глубину, на которую погрузился.
   Наконец, он вынырнул, отдышался и посмотрел на ракушку, зажатую в кулаке. Овчинка стоила выделки, таких рапанов ему еще не попадалось, - здоровенная ракушка, почти с его кулак. Какая же тут глубина? Метров 10, не меньше. Нет, больше десяти, уж очень долго он погружался и всплывал. Но не будем мелочиться, и лишнего нам не надо, хватит 11 метров. Серьезная глубина. Это же, постойте, 36 – 37 футов, не меньше! Ну, прямо знаменитый Фредерик Дюма!
   Пришла пора собираться в обратный путь. На вокзале они познакомились с таможенными правилами и запаслись в дорогу продуктами в строгом соответствии с предписанными нормами. Купили копченой домашней колбасы, сала, ведро абрикосов, - тетка на рынке отдала вместе с ведром всего за триста рублей. Запаслись копченой рыбкой и едой на дорогу.
   Хотя поезд отправлялся ночью, в купе стояла невыносимая духота. Наденька заснула, но то и дело беспокойно ворочалась с боку на бок. Артем на верхней полке никак не мог уснуть. Через несколько часов мучений он спустился вниз и вышел в тамбур покурить.
За окном пролетала прекрасная украинская ночь. Знаете ли вы украинскую ночь? – вспомнил он Гоголя и улыбнулся. – Нет, вы не знаете украинской ночи! Черт возьми, своя в доску, почти родная Украина стала суверенным государством, и отношение ее властей к России стремительно портилось. Впрочем, не только Украина, все бывшие Советские социалистические республики считали своим долгом плюнуть в сторону России. Забыли братья по разуму, что советская власть поднимала окраины за счет нас, русских. Сейчас они живут припеваючи, а мы так и нищенствуем.
   К счастью, местные царьки бешено дрались друг с другом за власть, и настоящей границы на замке между Украиной и Россией пока не существовало. Не требовалось ни заграничного паспотра, ни чиновных виз. Но ведь скоро правители и там, и тут опомнятся, вот тогда мы все хлебнем  суверенитета. Дико даже думать о таком, но жизнь частенько откалывает самые невероятные фокусы. Триста лет Россия отвоевывала Таврию, древнюю родину русского народа, бывшую Киевскую  Русь у турок и поляков! Петр Первый с его неумелыми походами на Азов. Миних, Румянцев, Суворов, Потемкин. Кутузов потерял глаз именно в Крыму. Старики эти сейчас в гробу переворачиваются от огорчения.
   Одним росчерком пера три карьериста во главе с Ельциным оторвали от России братские украинский и белорусский народы. Ну, Кравчука и Шушкевича понять можно, эти ребята согласились бы на все, что угодно, лишь бы самим сесть на трон в своих искусственных государствах, стать по-настоящему Первыми, а не ходить под кнутом Москвы. Да таких государств: Украина и Белоруссия, - никогда на свете не бывало.Но ведь не одни они виноваты в этом бардаке. Собственно, развалил СССР, великую державу, еще Горбачев, в обмен на жалкую подачку, - Нобелевскую премию. Тоже мне, Горби, немец №1. И ведь стыда ни в одном глазу, как говорится, плюй в глаза, скажет: Божья роса.
   А вот Ельцин-то каков! Разбазарил все, что русские цари собирали триста лет! Доволен: свалил ненавистного Горбача, сам взобрался на трон в Кремле. А что от России остались рожки да ножки, тундра да тайга, – ему и горя нет. Обрезал России хвост по самые уши. Теперь у нас из приличных мест остался только жалкий клочок черноморского побережья от Тамани до Сочи. Даже Азовское море хохлам отдал, Тьфу!
   Поезд резко притормозил, задергался. По расписанию – Харьков, таможенный пост Украины. Артем загасил сигарету, вошел в душный коридор вагона. Навстречу ему шла проводница. Она колотила кулаком в двери купе и пронзительно голосила:
   - Поднимайтесь, граждане пассажиры! Таможенный досмотр!  Приготовьте багаж и декларации!
Артем протиснулся мимо нее в свое купе. Сосед, пожилой мужик спустился со своей полки и с кряхтеньем стаскивал из верхнего багажного отделения тяжелые чемоданы. Полная женщина с    нижней полки отчаянно зевала, терла глаза и громко спрашивала:
   - Это как? Обыск, что ли? Сюда ехала месяц назад, ничего такого не было. Сумки, что ли проверять будут?
   - Граница, мать, - хмуро пояснил сосед. – Государственная граница незалежной Украины. Сейчас хлопцы в шароварах будут нас шмонать. На всякий случай приготовь бумажку в пятьдесят гривен и держи, чтоб я ее видал. Я знаю этих парубков.
   Наденька откинула простынку и села. Артем в который раз приятно удивился, какая красивая у него жена. В легкой голубенькой пижамке с цветочками она выглядела очаровательно. Она протерла глаза кулачками и сонным голосом спросила.
   - Они тут будут смотреть или куда-то нести багаж?
   - Здесь, - отозвался бывалый сосед. – Не отходя от кассы.
   Толстая тетка подхватилась с полки, подняла ее, принялась вытаскиваь тяжелые сумки. В купе стало не повернуться. Наденька встала и вышла в коридор, чтобы не путаться под ногами. Артем достал из-под ее полки тяжелый рюкзак и большую дорожную сумки, поставил их на нижнюю полку, приготовил паспорта и декларацию. В купе запахло морем. «Рапаны»,- вспомнил Артем. Половину рюкзака занимали добытые им рапаны. Он забеспокоился. В декларации ничего не говорилось насчет этого вида фауны, но мало ли что придет в голову таможенникам. Он не раз читал, что в некоторых странах запрещен вывоз семян и саженцев растений и многих животных. «А, черт с ними, - успокоил он себя. – Выброшу их, всего-то делов. Жалко, столько нырял за ними, но если надо…».
   В купе вошла Наденька и весело сказала:
   - Велено сидеть на своих местах. Шаг влево, шаг вправо – стреляют без предупреждения!
   Дверь в купе с грохотом откатилась, на пороге возник упитанный молодой человек, одетый под опереточного запорожца за Дунаем. За его спиной маячили еще двое таких же гарных хлопцев.
   - Таможенна справа! – громогласно провозгласил первый запорожец. – Будь ласкавы, показуйте цидули, поклажу.
   Опытный сосед прошел досмотр без вопросов. Багаж Назаровых тоже не вызвал подозрений, только должностное лицо брезгливо поморщилось от запаха рапанов. Таможенник поставил им печать в декларациях и занялся  толстой теткой. Та погорела по полной программе. Опереточный запорожец обнаружил у нее солидный запас колбасы, не указанной в декларации. Взор бдительного стража порядка засверкал.
   - Скильки туточки? -  ткнул он пальцев в колбасу.
   - Шесть кило, - настороженно ответила жнщина.- Гостинец, внучков угостить. Хорошая колбаса.
   - Дозволено тильки полтора. И в декларации ковбасы нема. Будемо конфискуваты.
   - И штраф за контрабанду, - добавил из спины старшего второй таможенник. – Полторы тысячи гривен или полгода сроку.
   - Какая контрабанда!? Это же колбаса! – возопила несчастная. – Для личного пользования! У меня двое внучков!
   Таможенник ее не слушал.
   - Петро, - обратился старший к помощнику, - подь сюды с бланками.
В купе втиснулся второй таможенник. Он довольно бесцеремонно оттеснил Наденьку от столика, сел на ее место и разложил  бланки, которые достал из кейса.
   - Фамилия, имя, отчество? – монотонно проговорил он и занес над бланками шариковую    ручку.
   - Господи, да что ж это такое! – дурным голосом закричала тетка в панике. – За что штраф? Да у меня и денег только на электричку!
   Назревал крупный международный скандал. Но тут вмешался многоопытный сосед.
   - Господа таможенники, - любезно обратился он к суровым запорожцам. – Один момент. Нет тут никакой контрабанды, а есть только легкий ужин на нас, четверых. Мы только собирались эту колбасу скушать, как вы вошли. Мы быстро…
   Он повернулся к тетке, быстро выхватил что-то у нее из кулака и с ловкостью фокусника втиснул это что-то в огромную ладонь таможенника.
   - Вы пока досматривайте остальных, а мы мигом управимся. Вы же видите, у женщины нет никакого злого умысла, а есть только больное сердце. Ей вредно так волноваться. Войдите в ее положение. Все будет в норме, уверяю вас. Договорились?
   Запорожцы переглянулись и к удивлению Артема молча вышли из купе. Сосед продолжал контролировать ситуацию. Он обратился к несчастной тетке.
   - Давайте сюда вашу контрабанду.
   Та растерянно вывалила на столик девять колец жирной копченой колбасы. В купе аппетитно запахло.
   - Так, - рассуждал вслух сосед. – Свиная домашняя, девять колец по 650 граммов.- Забирайте назад два кольца с довеском. Это как раз полтора кило.
   - А остальное? – простонала контрабандистка.
   - Придется съесть. Причем быстро, на скорость. Когда эти парубки вернутся, и увидят лишнюю колбасу, - они шутить не станут. Прошу всех к столу. У меня печень, такая колбаса для меня – яд, но полколечка я откушаю.
   Он отломил половину кольца и обратился к Назаровым.
   - Вам на двоих, молодежь, три кольца. Без малого два кило. Остальное придется скушать хозяйке. Трудно, но возможно. Всего-то два с небольшим килограмма. За работу, товарищи, надо торопиться.
   Он сел, очистил свою порцию, нарезал ее аккуратными кружками и принялся с аппетитом жевать. Артем спохватился, принялся чистить свои кольца. Наденька с ужасом смотрела на неожиданное щедрое угощение. На столике остались четыре кольца с довеском прекрасной украинской колбасы. Из глаз хозяйки колбасы покатились крупные слезы.
   - Да я же...… Да как же...… Это же мне свояченица принесла на вокзал, когда я уже заполнила декларацию… Внучат угостить…Тут же лопнуть можно!
   - Эти парубки шутить не будут, - проговорил сосед с набитым ртом. – Оштрафуют по полной. Нет денег, - тогда на выбор: отсидка полгода или конфискация имущества на указанную сумму. Ешьте скорее, плакать потом будем. Я теперь ночи две не усну от этой колбасы. А вы кушайте, вам, я вижу, здоровье позволяет.
   Несчастная набросилась на колбасу. Ничего трагикомичнее Артем никогда не видел. Четверо нормальных людей сидели и лихорадочно жевали замечательную колбасу. Тетка грызла колбасу, как огурцы, а слезы обильно струились по ее упитанным щекам. Сосед честно съел свою скромную порцию, достал бутылочку с какой-то микстурой и выпил чайную ложечку. Артем справился со своим кольцом  и отрезал солидный кусок от наденькиной порции. Его желудок еще не совсем отошел от объядения сливами, и он с тревогой прислушивался к тому, что происходит у него в животе. Сосед достал из сумки бутылку минеральной воды, открыл и поставил на стол.
   - Запивайте, коллеги по несчастью. С водичкой легче пойдет.
Наденька отпила глоточек и со вздохом откусила еще кусочек. Артем выпил стакан, дело сразу пошло лучше. К счастью, колбаса оказалась вполне приличной, но съесть в один присест почто полтора килограмма, да еще на время, - задача тяжелая и простому человеку почти непосильная.
   А тетка все грызла колбасу. После второго кольца на нее напала икота. Она прекратила уничтожение колбасы, посидела с широко открытым ртом. Икота сотрясала ее габаритное тело. Она жадно выпила стакан воды, икнула, рыгнула и взяла в руки предпоследнее кольцо. Она откусывала колбасу вместе со шкуркой и глотала, почти не жуя. Артем старался не смотреть в ее сторону. Сосед вылил в стакан остатки воды и протянул тетке.
   - Выпей еще, бедняжка.
   Тетка залпом выпила воду, громко икнула и с новой силой набросилась на колбасу. К приходу таможенных запорожцев на столике демонстративно лежали два кольца конфликтной колбасы с небольшим довеском, а рядом – груда клочков колбасной оболочки. Да еще Неденька с испуганным видом зажимала в кулачке недоеденный огрызок своей порции.
   Когда таможенники поставили штамп в декларации тетки и ушли, сосед болезненно скривился, взялся за правый бок и пробормотал:
   - Чертова печень. Теперь ведро холосаса придется выхлебать. Однако природный оптимизм тут же победил, и он бодро заявил:
   - Ну, вот! Нет таких крепостей, которые не могут взять большевики!
   - Да иди ты со своими большевиками, знаешь куда! – прохрипела жертва таможенных ограничений, рыгнула и обхватила раздувшийся живот обеими руками.
   К Курскому вокзалу поезд подкатил прекрасным, ранним летним утром. Назаровы решили побродить по Москве. В камеру хранения тянулась длинная унылая очередь. Артем пристроился в хвост. Наденька решила подышать свежим воздухом. Она вынула из сумочки кошелек с остатками отпускных денег и отдала его Артему.
   - На сохранение, а то меня еще ограбят. Я себе возьму тысячу на всякий случай, ладно? Я буду ждать тебя у входа в метро, на радиальной станции.
   Артем сдал багаж только через час. Он вышел на привокзальную площадь и с наслаждением закурил. Как все последние годы, его непрятно поразил вид гигантской свалки, в которую превратилась Москва. Тротуар завален обрывками разноцветной упаковки, всю площадь занимали убогие самодельные ларьки с таким же убогим товаром: «сникерсы», бутылками ядовитой водки вплоть до «Белой лошади» и технического спирта с громкими названиями: «Рояль», «Уайт-спирит». Дешевые уродливые кроссовки, женские сапоги из кожзаменителя с картонной подошвой, тряпье блеклых тонов, штампованные часы, которые ломались при первой же попытке завести их. Сверкала фальшивой позолотой аляпистая бижутерия. От вокзала до метро тянулась сплошная шеренга людей с жалким товаром в руках: кольцо колбасы, пара пачек сигарет, вязка сушеных грибов, шерстяные носки, домашние тапочки… Бывшие советские люди пытались бороться за жизнь в диких рыночных отношениях разрушенной ельцинской России.
   - Слышь, мужик, сигаретка не найдется?
   Артем обернулся на хриплый голос и увидел невероятно грязного небритого бомжа с красными, слезящимися глазами, в засаленной до блеска драной одежде. От давно немытого тела остро и кисло разило псиной и помойкой. Артем постарался удержаться  от брезгливой гримасы и протянул бедняге две сигареты. Сколько таких несчастных крутые ребята новых русских вышвырнули из их квартир! И некому жаловаться, в новой России законы не работают, а бывшая доблестная советская милиция сама быстро превратилась в банду вымогателей и верных помощников крутых ребят.
   Наденьку он увидел издали и встревожился: обычно стройная фигурка его жены теперь понуро сгорбилась и выражала глубокую скорбь. Артем перешел на бег и скоро оказался рядом с Наденькой.
   - Что с тобой? – спросил он.
   - Кошмар!  Побей меня. Я дура, безнадежная дура. Прости…
   - Да что случилось?
   - Я шла по той стороне. А там у перехода лотерея. Я остановилась посмотреть, интересно же. Там какая-то девушка тянула билетик. Раскрыла его и как закричит: «Ура! Три тысячи!». А потом посмотрела на часы и расстроилась. «Ой, опаздываю!». А я стою рядом. Она ко мне: «Возьмите мой билетик, я тороплюсь, а тут у них еще отыгрывать надо аукцион». Сунула мне билетик и убежала. Девушка у лотереи говорит мне: «Вас двое с таким выигрышем, вот молодой человек тоже три тысячи выиграл. Разыграем аукцион. Теперь вы с ним еще по билетику купите, кто выиграет, тот три тысячи получит».
   - Ну, мы с парнем купили по билетику за двести рублей. У меня пусто, у парня тоже. Девушка с лотереи сует мне еще билетик. Я еще двести рублей ей отдала, опять у обоих пусто. А мне так хотелось три тысячи выиграть! Я еще купила билетик, и парень тоже. Опять по нулям. Девушка мне продала еще билетик, еще – снова пусто. У меня деньги кончились, а там два парня стояли, смотрели, они говорят, девушка, не сдавайтесь, мы вам дадим двести рублей, с выигрыша вернете. Ну, я, как дура, взяла у них двести рублей, купила билетик – пусто. Парни говорят, девушка, давайте нам часы, мы вам пятьсот рублей дадим, вы должны выиграть. Тут я спохватилась, бросила билетик с дурацким выигрышем, говорю, у меня больше нет денег. И ушла. Иду, реву и боюсь, вдруг те парни потребуют с меня долг, а у меня ни копейки.
   Артем засмеялся, обнял жену.
   - Успокойся, ничего страшного, подумаешь, тысяча деревянных. Всего-то недельная зарплата. Это же лохотрон. Они там специально такой спектакль разыгрывают. Они все из одной шайки. И девушка, которая тебе билетик с тремя тысячами отдала, и парень, который с тобой тянул билетики, и те двое благодетелей, и сама лохотронщица. Пойдем, покажешь мне их, я разберусь. Нашли, кого раскручивать.
   Однако лохотронщиков и след простыл. Ни девушки, ни парней, ни столика с билетиками. Неподалеку женщина в когда-то белом халате торговала пирожками. Артем подошел к ней.
   - Тут лотерейщики стояли, вы не видели, куда они делись?
   Продавщица понимающе осмотрела Наденьку и покачала головой.
   - Они на машине уехали, давно уже. Засуетились, сгребли все в «Жигуленка» и укатили. Что, девушка, раскрутили тебя? Теперь рот не разевай, тут жулье и бандиты на каждом шагу. Развел Ельцин бардак.
   Наденька тронула Артема за рукав.
   - Посмотри, я сюда шла, тут один выиграл кучу денег. Может, сыграть?
   Под небольшим самодельным навесом пристроился наперсточник. Он лихо передвигал стаканчики и покрикивал:
   - Кто хочет разбогатеть? Один выигрыш – и обеспеченная жизнь!
Артем усмехнулся. Его жена-красавица неисправима.  А Наденька говорила:
   - Тут один чурка при мне играл. Все деньги проиграл, потом снял часы и положил на кон. И выиграл, представляешь! Наперсточник зубами скрипел, когда отдавал ему часы и кучу денег!
- Наденька! – Артем прижал жену к себе. – Ты все живешь комсомольскими идеалами. Тот чурка – подставной, как и твои добродетели в лохотроне. Они компаниями заманивают таких вот наивняков. Пошли отсюда, пока деньги целы.
   Назаровы вернулись к метро. Перед входом их остановили две симпатичные девушки. Одна энергично обратилась к ним.
   - Мы представители телевизионного канала НТВ. Вас сейчас снимают скрытой камерой. Передача пойдет сегодня в вечерних новостях. Что вы скажете по поводу скандала на телестудии между Жириновским и Немцовым?
   Она поднесла микрофон к лицу Наденьки. Артем быстро отстранил микрофон и строго сказал мошенницам:
   - Без комментариев.
   Он взял Наденьку под руку и хотел идти дальше, но девушка не отставала.
   - Мы собираем средства на телепрограмму «Борьба с коррупцией в Думе». Если не хотите давать интервью, то пожертвуйте хотя бы двести рублей.
   - Бог подаст! – рявкнул Артем и увлек Наденьку в метро.
   Но в вестибюле станции их снова остановили. Прилично одетая женщина немного постарше их, с грустным интеллигентным лицом негромко заговорила:
   - Молодые люди, помогите. Я вижу, вы – мои коллеги, инженеры, поэтому поймете меня. Я здесь в командировке. Сегодня обратный поезд, а у меня жулики вытащили сумочку с деньгами, документами и билетами. Прямо здесь, в метро. Это ужас какой-то. Выручите, сколько сможете. Я вышлю вам, вот мой адрес.
   Она протянула Артему листок бумаги. Артем понимал, что перед ними очередная вымогательница, но прочитал адрес, посмотрел на Наденьку. В ее глазах светилась жалость и сочувствие к бедняжке. Артем вздохнул, достал из кошелька пятьсот рублей и отдал женщине. Та вспыхнула от радости, принялась благодарить его, обещала, что завтра же вышлет долг телеграфом, но Артем повернулся и повел Наденьку к кассе.
   - Ты почему не стал говорить с ней? – с упреком спросила Наденька. – Это же невежливо, у женщины такая беда…
   - Считай, что мы оба лохи, и нас раскрутили уже на полторы тысячи, по семьсот пятьдесят на нос.
   - Она же оставила адрес! Она вышлет!
   - Да, конечно, вышлет. Когда рак на горе свистнет. Я дал ей, чтобы ты не считала меня черствым негодяем. Забудь об этих деньгах.
   Они вышли из метро на «Проспекте Маркса». К ним тут же подбежал  с сияющий улыбкой молодой человек.
   - Ах, какие типажи! Какая пара! Вы не представляетес, как смотритесь, особенно на фоне Кремля! Встаньте вот так. Поближе друг к другу, пожалуйста. Мы опубликуем ваш снимок вместе с Иосифом Кобзоном в «Вечерней Москве», рубрика «Удивительные встречи»! Всего триста рублей. Ваш адрес, пожалуйста. Вот квитанция. Снимок вышлем почтой.
   Сверкнула фотовспышка. Артем угрожающе двинелся на фотографа, но Наденька удержала его за руку.
   - Ведь и правда, красивый вид? И вместе с Кобзоном!
   Артем глубоко вздохнул и вытащил кошелек. Надо сказать, энергичный молодой человек не обманул их. Вернее, не совсем обманул. Через три недели они получили на почте заказное письмо с их семейной фотографией: пара довольно молодых еще идиотов с вытаращенными глазами на расплывчатом фоне Кремля. Однако в «Вечерке» этот снимок никогда не появился.
У Исторического музея их остановил еще один энергичный молодой человек с огромной сумкой.
   - Господа! Минуточку внимания. Совместное предприятие «Меценат – плюс». Вот моя визитная карточка. Вам необыкновенно повезло! Вы – сотые покупатели. Наша фирма делает вам подарок. Разрешите вручить вам приз – французский фен, совершенно бесплатно!
Он протянул Наденьке яркую коробку. Та радостно прижала неожиданный приз к груди. А молодой человек без паузы продолжал  ковать железо:
   - А вот незаменимая вещь в вашем домашнем хозяйстве: ручная кофемолка. Ее цена девятьсот рублей, но вам – за полцены.
   Наденька прижала к груди вторую яркую коробку. Ее взгляд выражал блаженство. А молодой человек с сияющей улыбкой не унимался.
   - Косметический набор, Польша. Вам – всего за полцены!
Он положил третью коробку Наденьке поверх первых двух и вытащил четвертую.
   - Столовый прибор на двенадцать персон. Опять же вам, как сотой покупательнице – за полцены.
   Сверх третьей коробки легла четвертая, потом пятая, шестая. Коробки уже громоздились выше Наденькиной головы. Тут Артем спохватился и решил закончить комедию.
   - Спасибо, молодой человек, но у нас нет денег. Ни копейки. Мы командированные, возвращаемся в свою провинцию. Вы уж простите.
Он снял верхнюю коробку, отдал ее молодому человеку, потом вторую, третью. Шестая коробка не умещалась в руках молодого представителя совместного предприятия «Меценат – плюс», и Артем положил ее на асфальт, у ног энергичного молодого человека. Тот пробудился от транса и вскричал:
   - Всего за полцены и фен бесплатно! Пользуйтесь случаем, молодой человек! Все это стоит 18 тысяч, а вам обойдется всего в восемь! Не огорчайте свою девушку!
   Наденька и впрямь загрустила при виде свалившегося на нее и вдруг ускользнувшего изобилия, но Артем взял ее за руку и быстро повел к Мавзолею.
   Вечером, усталые до невозможности, ни довольные, они взяли свой багаж на Курском вокзале. Наденька вдруг сморщила носик:
   - Как тут пахнет… Чувствуешь?
   Артем принюхался. Действительно, в помещении камеры хранения откровенно пованивало какой-то падалью.
   В пригородной кассе Артем потянул носом и удивленно сказал:
   - И тут воняет. Откровенная тухлятина. Мало того, что Москву превратили в свалку, так еще и амбре по всей столице. Канализация вырубилась, что ли, у демократов?
   В электричке мерзкий запах, кажется, усилился. Наденька нашла объяснение:
   - Наверно, в вагоне едет бомж. От них всегда так пахнет.
   - Черт знает, что творится, - буркнул Артем.
Он хотел сесть, но тут кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся. Перед ними стоял Андрей Клочков с радостной улыбкой.
   - Привет отпускникам, - приветствовал он Назаровых. – Вижу, отдохнули нормально.
   - Нормально, - подтвердил Артем. – А вы как тут без нас справляетесь? Небось, весь завод развалили за две недели, пока нас не было?
   Они уселись и продолжали разговор.
   - Дела на ТЗП как и раньше, - нехотя проговорил Андрей. – Только заметно хуже. Народ разбегается, зарплату семь месяцев не дают.
   - Ужас! – возмутилась Наденька. - Как же люди живут?
   - Кто как, - пожал плечами Клочков. – В основном разбегаются. У нас в цехе почти все ИТР разбежались, меня вот повысили в начальники участка. Жить можно, хоть и внапряг.
   - А наши как? – поинтересовалась Наденька.
Однокашники старались не упускать друг друга из виду.
   - Нормально, - привычно проговорил Клочков и вдруг помрачнел. – Нет, извини, Наденька, не нормально. Славика Романова мы вот на днях похоронили. Нету больше Славика.
   - Ах! – ужаснулась Наденька, и даже Артем не удержался от сдавленного возгласа. – От чего он умер?
   - От демократии, - угрюмо сказал Андрей. – В Тригорске бизнесмены м бандиты делят сферы влияния, убивают друг друга. И всех, кто рядом – тоже убивают. Вот и Славика так убили. Он шел по улице возле Обители, а мимо ехал «мерс» директора мясокомбината, или там президента, кто их поймет. И как раз, когда «мерс» поравнялся со Славиком, в нем рванула мина. Конкуренты подложили. Славика сразу - осколком в голову, насмерть. Хорошо, хоть не мучался.
   - Боже мой, - простонала Наденька. – Какой ужас. Да что же это делается? Славик, бедный наш Славик…
   Однокашники погрузились в печальное молчание. Это – первая смерть в их рядах. Первым ушел из жизни самый спокойный из всех них. Они любили Славика за неиссякаемый «английский» юмор в любой ситуации. Сам Славик всегда оставался спокойным, но слушатели катались от смеха по полу. И вот его не стало. Его убили совершенно случайно какие-то бандиты, которые хотели рассчитаться с хозяином мясокомбината. А заодно убили Славика. Конечно, убийц никто не ищет и искать не будет. Андрей негромко пробормотал:
   - Жена ходила в милицию, к прокурору города, просила возбудить уголовное дело, от нее отмахнулись. Дело так и не возбудили. Да и что толку? Суд в Тригорске завален разборками бандитов, судьям не до нас. Подумаешь, ухлопали какого-то инженеришку. Туда ему и дорога. Да, кстати, - вы помните Лешку Симанцова из третьего цеха?
   - Ну, - кивнул Артем. –А с Лешкой что случилось?.
   - Да тоже чуть не ухлопали мужика. Он посадил картошку на девяносто первом километре, нам там участки давали. Ну, все лето полол, окучивал. Неделю назад приехал с женой копать, а возле его участка «Волга» с прицепом и «мерс». И шесть мужиков копают его картошку.
   - Кошмар, - воскликнула Наденька. – Да что же творится в стране? Полный беспредел! Это и у нас картошку выкопать могут, мы тоже на девяносто первом километре сажали!
   - Беспредел, - подтвордил Андрей Клочков. – Ты дальше слушай. Лешка, естественно, начал выяснять отношения. Кто вы такие, мужики, и зачем вам моя картошка? Ну, маленько разгорячился. Жена рядом стоит, помалкивает.
   - И что? – заинтересовался Артем. – Чем заварушка кончилась?
   - Считай, Лешке повезло. Покачал права он минут пять. Потом выкопал свою картошку, сложил ее в мешки, погрузил мешки в прицеп «Волги», и мужики укатили с его картошкой. А Лешка еще кланялся вслед и благодарил, что не убили и даже не покалечили ни его, ни жену.
   - Господи, - негодовала Наденька. – Как дальше жть? Бандиты в стране командуют. Тоже мне, хозяева жизни.
   - Да уж, - мрачно подтвердил Артем, - крутые ребята дорвались до полной свободы. На их празднике жизни мы чужие.
   - Это уж точно, - кивнул Андрей. – В Тригорске каждый день кого-нибудь убивают. Недавно убили сына Виктора Липанова, - знаете, из транспортного цехе? Сын занялся какой-то коммерцией. Ну, видать, кому-то на хвост наступил. Как-то он с женой и дочкой ужинал на кухне, а бандиты в окно бросили гранату. Жена как раз вышла за чем-то, - осталась жива. Сына Виктора – насмерть. А дочке ноги оторвало.
   Однокашники погрузились в угрюмое молчание.
   Когда электричка стала притормаживать перед Тригорском, Артем снял с багажной полки сумку, тяжеленный рюкзак и вдруг невольно отшатнулся: от рюкзака несло сильнейшей омерзительной вонью. Только тут он сообразил, где источник всемирных миазмов: его с таким трудом добытые рапаны безнадежно протухли.


                Схватка

   Незакрепленный конец четырехметровой стропилины опять соскочил с опоры,  тяжелый березовый брус вырвался из рук, ободрал ладонь и с грохотом полетел вниз. Матвеев беззлобно чертыхнулся и стал в очередной раз спускаться с шестиметровой высоты по каркасу будущего дома. Жизнь давно приучила его к терпению и упорству, и такие мелкие неприятности не могли покол***** его постоянного мрачноватого спокойствия. Он ловко перехватывался руками то за брус, то за доску, то за бревно по старому правилу альпинистов всегда иметь не меньше трех точек опоры. Он подумал об этом правиле и невольно усмехнулся: альпинисты, в отличие от нормальных людей,  имеют не четыре, а пять точек опоры, и пятая – самая надежная.
   Он встал на лагу будущего пола, спрыгнул на землю, подобрал упавшую стропилину и снова полез наверх, на недостроенный каркас крыши. Прекрасное солнечное утро, редкое для Подмосковья, вполне соответствовало его настроению. Он карабкался с тяжелый грузом вверх и усмехался. По его проекту ломаная, вальмовая крыша имела 36 стропилин. 29 он уже закрепил, оставалось всего 7. Каждая стропилина падала вниз минимум два раза. Много раз вырывался из рук и падал вниз молоток. Много раз он забирался на верхотуру и забывал внизу гвозди, а когда поднимался с гвоздями, то вспоминал, что оставил внизу молоток, пилу или пассатижи. Ничего, силенка пока есть, значит, особого ума не надо. Здоровьишко еще позволяет лазить вверх-вниз с тяжелым грузом без особой усталости. Сегодня до вечерней электрички он должен успеть поставить оставшиеся 7 стропилин. Дальше будет легче, всего-то останется застелить крышу горбылем, а потом рубероидом. После этого под крышей можно работать в любую погоду.
   Он опять повис на шестиметровой высоте и сильно, но осторожно бил молотком по шляпке большого, 150-ти миллиметрового гвоздя. Чертова перестройка, гнусная демократизация. Чтоб этим штурманам перестройки пусто было! Из магазинов исчезло все. После изнурительной беготни он сумел «отхватить» оргалит в больших листах, огромные плиты ДСП, кубометр штакетника, листовой утеплитель из прессованной целлюлозы, два десятка рулонов рубероида и столько же пергамина. Удалось запастись цементом в мешках. Ни кирпичей, ни пиломатериалов он нигде не мог найти. Однажды в магазине стройматериалов он увидел вагонку, но при официальной цене 90 рублей за кубометр с него запросили 300. Ему требовалось не меньше пяти кубометров, а на такую сумму никакой его зарплаты не хватало. Бригадир грузчиков дружески посоветовал не скупиться, а то цены каждый день будут только подниматься.
   - Покупайте, дешевле не будет, поверьте мне.
   Выручила родная фирма. Мень, замдиректора по капстроительству,  выписал Матвееву пять кубометров толстых березовых досок разной длины, сырых и неподъемно тяжелых, неликвиды, остатки былой роскоши. Больше на складе ремстройцеха ничего не оставалось. Замдиректора по капстроительству еще существовал, но никакого капстроительства и капремонта на заводе уже давно не проводилось, - с самого начала горбачевского «ускорения». Завод потерял почти все государственные заказы, бюджетное финансирование прекратилось, люди разбегались. Богатырев целыми днями сидел в своем директорском кабинете, читал газеты, а то  просто мрачно размышлял о чем-то.
   Береза – самый отвратительный стройматериал. При сушке доски трескались, по длине скручивались в виде пропеллера. Забить гвоздь в сухую березовую доску – задача почти нереальная. Самые толстые гвозди гнутся, как восковые свечи. Но ничего другого для строительства дачного домика у Матвеева тогда не оказалось, и пришлось использовать этот подручный материал. Всю зиму по выходным Матвеев бензопилой пилил эти толстые доски по длине, как говорят специалисты – распускал их. В самом начале перестройки его что-то надоумило купить бензопилу «Дружба» - чудо советской техники, и теперь она ему очень пригодилась. Но береза и тут проявляла свой дурной нрав. При роспуске широкой доски получалось две узких, но одна из них почему-то обязательно загибалась дугой, и выпрямить ее оказывалось невозможным.
   Узкие прямые доски он использовал как брусья и за лето сколотил из них каркас дома. Кривые доски он тоже ухитрился пустить в дело. К его радости каркас получился прочным и надежным. Он решил обшить его снаружи плитами ДСП, изнутри – прессованным целлюлозным утеплителем, потом оклеить его во много слоев газетами и обоями.  Для начала сойдет.
Фундамент он заливал широкий, с запасом. Когда закончатся эти дурацкие горбачевские радикальные реформы, он купит кирпич и обложит дом снаружи, а изнутри обобьет вагонкой. Получится чудо-дом, потому что размеры и конструкцию его Матвеев продумал с большим размахом. Как говорили в застойные времена, с архитектурными излишествами.
   Он прибил последнюю стропилину, уселся на коньковой доске верхом  и закурил. С высоты открывался замечательный вид. Этот участок он купил год назад, подальше от Тригорска, чтобы не видеть надоевшие лица с ТЗП. Место ему нравилось, хотя нашел он его совсем случайно. Он долго ездил по дальним окрестностям Тригорска в поисках участка. Официально получить дачный участок он не мог, для получения участка человек должен прожить в Подмосковье не меньше пяти лет.
   И вот однажды неподалеку от Балаганова он наткнулся на это замечательное место. В сторонке от огромного муравейника заводского садового кооператива он обнаружил идиллическую картину. С двух сторон корявой лесной дороги расположились 24 стандартных дачных участка по 4,5 сотки. Владельцы только-только начинали осваивать участки. Матвеев нашел председателя ДСК и довольно легко договорился с ним. Председатель за  посильную мзду выделил ему на той лесной дороге еще один, двадцать пятый участок. Соседи зашумели, но председатель солидно пояснил, что кандидат наук Матвеев получил этот дополнительный участок по личному распоряжению директора Балагановского завода, а тот - по указанию начальника главка. Народ успокоился.
   Основная часть ДСК находилась в километре от этого уединенного тупичка, там садовые домики теснились вплотную друг с другом на своих 4,5 сотках. А здесь царили тишина и покой, сплошная лепота. С обеих сторон дорогу обступал густой смешанный лес, на матвеевской стороне он красиво поднимался тремя уступами. Около дороги рос густой подлесок, за ним поднимались кроны могучих дубов, а за дубами высились столетние сосны.
На этих выселках каждый дачник корчевал лес вглубь от дороги, кто сколько мог осилить, не особенно соблюдая  площадь в 4,5 сотки. Матвеевский участок оказался крайним, лес обступал его с трех сторон, и председатель намекнул, что можно расширять надел во все три стороны. Матвеев в первое же лето раскорчевал соток десять и остановился. Расширять участок можно потом, а сейчас надо его благоустраивать.
   Из жердей он сложил огромный сарай, накрыл его жердями и лапником, а сверху – пергамином, навесил дверь с замком, в сарае поставил крепкий топчан. В таком просторном помещении можно хранить все запасы и жить до окончания строительства дома. В то же лето он успел залить фундамент из дикого камня на глубоких заливных столбах. Осенью с помощью молодых ребят из своего СКТБ он перевез в этот сарай все свои запасы строительных материалов. А сейчас он закончил каркас дома и мог приступать к кровле и обшивке дома.
Этой весной он выписал на местной лесопилке два кубометра горбыля, оплатил покупку, но до сих пор не мог получить желанный стройматериал. Страна лежала в разрухе, дисциплина давно рухнула, и начальство лесопилки досадливо отворачивало красные пропойные носы от Матвеева, когда тот размахивал квитанцией об оплате горбыля. Из разговоров в конторе      
Матвеев понял, что начальство лесопилки лихорадочно распродавало налево все, что еще оставалось от лесопилки, причем цены назывались сногсшибательные. Матвеев еще продолжал «качать права», но уже догадывался, что скромная сумма, заплаченная им за горбыль, пропала навсегда в этом бардаке перестройки. Видимо, придется крыть крышу жердями, благо запас их у него практически неограниченный. Это сильно повышало трудоемкость работы, ведь каждую жердь придется отесывать хотя бы с одной стороны, но зато он не будет зависеть ни от кого.
   У бревенчатого домика через дорогу смолк стук топора, появился сосед, Василий Васильевич.
   - Эй, Сергей Иваныч, слазь, перекур!
   Они сидели в затишке на бревнышке и расслабленно грели под солнышком натруженные спины. Наступала золотая осень. Перед ними за участком Матвеева пестрела яркими пятнами стена подлеска, над ней горели багрянцем листья могучих дубов, а за дубами третьим ярусом поднимались темно-зеленые кроны сосен. На этом великолепном фоне четко выделялся каркас матвеевского дома на высоком фундаменте из дикого камня.
   - Красиво, - проговорил Василий Васильевич.
   - Красиво, - охотно согласился Матвеев.
Они снова умиротворенно замолчали, неторопливо попыхивали сигаретным дымком.
   - Фундамент у тебя красивый, - изрек сосед. – Мужики приходят смотреть.
   - Старался, - солидно подтвердил Матвеев.
Они опять помолчали. Василий Васильевич принадлежал к людям, с которыми Матвеев чувствовал себя уютно, как со старыми друзьями. Не надо придумывать темы разговоров, не надо пыжиться и что-то изображать из себя, можно просто молчать и лишь изредка обмениваться ничего не значащими словами. Наверное, именно это и есть величайшая роскошь человеческого общения.
   - Медленно дело идет, - пожаловался Матвеев. – Материалов нет.
   - Тебе грех жаловаться, - отозвался сосед. – Мужики удивляются: пашешь, как лось. Один такую работу осилил.
   - Да уж, - согласился Матвеев. – Подготовительные работы закончил. Теперь обшивать начну. Материала нет! Вот у тебя теремок, как в сказке.
   - А я эти бревна сам нашел. Выписал себе обрезки на дрова, стал грузить на машину, а под обрезками – эти бревна. Сильно порченые, короед все изъел. И снизу почти сгнили. Я ему и говорю: продай мне, все равно гнилые. Он и согласился. Я их ошкурил, почистил от гнили, купоросом протравил. Стоять будут.
   Бревна у соседа и в самом деле выглядели неказисто. Подгнившие, изъеденные короедом. Но Василий Васильевич, плотник-профессионал. Обработал их так, что домик получился на заглядение. Из уважения к Матвееву он подарил ему два своих бревна, - при страшном дефиците это настоящий царский подарок. Матвеев пустил эти бревна на лаги для будущего пола. Вместо других лаг он положил на ребро самые прочные и толстые березовые доски. Голь на выдумки хитра, усмехнулся он про себя, а вслух сказал:
   - Золотые руки у тебя, Василий Васильевич. Я никогда не видел, чтобы так сращивали бревна без всяких гвоздей и скоб.
   Сосед довольно заулыбался.
   - Топором можно что хочешь сделать с деревом. Вон, говорят, Кижи  без гвоздей строили. Одним топором.
   Они уже выкурили по сигарете, но расходиться не хотелось. Солнце так приятно согревало натруженные спины, вокруг стояла тишь и благодать.
   - Ты вот скажи, - снова начал разговор сосед, - Ты кандидат наук, а пашешь тут. Мог бы в этот, в бизнес, в депутаты, в начальство.
   Матвеев помолчал. Для себя он этот вопрос решил давно, но как объяснить соседу, которого он искренне уважал, так, чтобы он понял?
   - Мог бы пойти в бизнес, - подтвердил он.- Но не хочу. Бизнес чистым не бывает, он всегда на воровстве замешан. Не хочешь, по уши увязнешь.
   - Не обманешь, не продашь, - согласился сосед.
   - Вот-вот. Да если бы только обман. Я занимался бизнесом. Там дерьмо и кровь, Василий Васильевич. Увязнешь в дерьме, по уши в крови вымажешься. Ты сам, небось, слышал про рэкет и разборки крутых ребят. Сам не вымажешься, тебя насильно окунут, с головкой. Бандиты, конкуренты, чиновники. Вор на воре сидит и вором погоняет. И кто туда сунется, сам вором и бандитом станет, иначе просто не выживет. А я не хочу в дерьме этом вариться. В крови – тем более.
   - А куда ты свой бизнес дел?
   - Еще никуда. Пока разделил его на три  доли, одну себе оставил, две другие двум своим хорошим молодым ребятам продал. Они довольны, это дело им больше подходит. И я получил неплохо, на жизнь хватает. И вот опять, Василий Васильевич, смотри. Раздрай у нас пошел. Один из тех ребят хочет  открыть производство. Я тоже за это стою. А вот второй….
Матвеев замолчал и невольно поморщился. Ему становилось больно, когда он думал об Артеме Назарове. Как он надеялся на этого парня! А тот вошел во вкус «рыночной экономики» и думает только о наваре.
   - Понимаешь, Василий Васильевич, второй, как бы тебе сказать? В общем, рвется он в самые настоящие бизнесмены. Собирается свой банк открыть. Хочет у отца занять по-крупному и, как там они говорят, делать деньги из денег. Далеко пойдет, если не остановят такие же.
   - Н-да, - крякнул сосед – Люди – они разные..
   - Ты и сам мог бы бизнесом заняться, - усмехнулся Матвеев. – Продай этот участок, будут деньги. Дашь взятку председателю – получишь новый участок, наймешь мужиков за бутылку, отгрохаешь посолиднее дом, снова продашь. После третьего участка уже бизнесменом станешь. А?
   Сосед подумал, глаза его хитро сощурились.
   - Нет уж. Тоже не хочу. И не дадут.
   - Почему не дадут? Наймешь телохранителей, мордоворотов. Разборки будешь устраивать. Взятки начальству будешь давать.
   - Потому и не хочу. Понял я тебя, сосед. Не дело это. Ну, а в депутаты?
   - Я пробовал, - засмеялся Матвеев. – Я в Тригорске обществом изобретателей командовал. Общественная нагрузка, партийное поручение. Когда эта чехарда пошла, изобретатели меня в областную думу выдвинули. Так там дела не лучше, чем в бизнесе. Нас на одно место трое было. Один – председатель горисполкома, второй – его заместитель, бывший горкомовец. Не побоялся против своего начальника пойти. Они оба на эти выборы деньги большие пустили, рекламу раздули, плакаты, листовки всякие. Весь город заклеили, в каждый почтовый ящик листовки через день клали. Не сами, людей наняли. На радио выступали, по телику. А у изобретателей моих – какие деньги? Пара статей в городской газете, одно выступление по радио. Это по закону, у нас же плюрализм. А они - по радио через день, да вечером, когда люди дома. А мне дали пять минут утром, когда народ на работе.
   - В общем, ты погорел на выборах?
   - Погорел, да не так, чтобы очень. Второе место занял после заместителя, совсем немного отстал от него. А председателя исполкома обошел здорово. Того уже хорошо знали в городе, давно он сидел на своем месте. Так что, хоть и мало я выступал, а народ понимает, что к чему.
   - Вот бы и пробивался дальше! – вскричал сосед. – Ты, другой такой же, третий! Глядишь, в думе порядок был бы. А то смотреть тошно. Клоун Жирик, Гриша Явлинский, Попов, эта японка!  Продадут они нас.
   - Уже продали. Только и осталось в России, что земля, да лес. Все остальное они уже продали. Туда только такие и проходят.
   - Власть портит людей, - убежденно сказал сосед.
   - Тут ты не прав. Не власть портит людей. Это во власть рвутся испорченные люди. Им позарез нужна власть, они жить без нее не могут. Их хлебом не корми, только дай покомандовать. А нормальных людей там нет и не будет. Вот потому я второй раз и не полез на выборы. Политика – грязное дело. Уж лучше я буду свою работу делать, как умею. А я кое-что умею.
   - Ну, на работе бы ты в начальство пробивался! – почти в отчаянии воскликнул Василий Васильевич. – Там-то ты почему не пошел вверх?
   - По той же самой причине. У меня три раза в жизни была возможность пробиться в большое начальство. Первый раз я отказался по глупости, молодой еще был. Мне нравилась моя инженерская работа, а там, думаю, только с бумажками возиться, геморрой наживать.
   - Ну, а потом? – Сосед слушал с большим интересом.
   - Потом тоже отказался, но уже не по глупости. Уже узнал, что почем. Понимаешь, Василий Васильевич, чтобы в начальство выбиться, надо сначала в команду к большому начальнику попасть. У каждого большого начальника – обязательно своя команда из надежных людей. Иначе никакой начальник не усидит в своем кресле, - без такой помощи. Вот меня, еще молодого, и позвали в такую команду. Я пошел. Поначалу все в норме. По службе повышение получил, начальником цеха поставили. В резерв на главного инженера записали. Работать я умел. Да и ничего такого не требовали от меня. Ну, в командировку съездить, пробить что-нибудь, бумаги какие подготовить. На собрании выступить. А потом началось…
Матвеев замолчал. Он уже жалел, что завел разговор об этом, - слишком неприятные впечатления остались у него от «хождения во власть». Василий Васильевич с сочувствием ждал продолжения.
   - Был у меня друг, тоже начальник цеха. Мы с ним вместе еще молодыми специалистами завод запускали, по суткам их цеха не выходили. От него тогда даже жена ушла, надоело ждать его, мы тогда с  работы под утро домой приходили. Уважал я его сильно. А он меня. Но он чем-то нашему директору не угодил. Он прямой был, не хитрил, зад не лизал. И вот директор мне говорит, что я должен выступить на партийной  конференции и раздолбать своего друга. Что он, будто, все завалил, зазнался, что его надо гнать с работы. Ну, и так далее.
   - Ну, а ты? – Василий Васильевич даже подался вперед, рассказ захватил его.
   - Ну, а я не выступил. Просто не выступил. Долбать друга не мог, а против директора идти не решился. Ну, меня из команды выкинули. И хрен с ними. Работаю и работаю. А через пару лет директор вызывает и предлагает место главного инженера. Но не просто, а с подвохом. Я должен сначала грех свой отработать, старого главного инженера завалить. Тот тоже сцепился с директором и, по-моему, прав был. Директор у нас крутой, ломал всех, законы для него не писаны. А над директором, считай, начальников нет. Ну, главк, ну, министр, - так они далеко, в Москве. А тут он полный хозяин в городе. Я подумал-подумал и отказался. Мол, не хочу в начальники лезть, буду наукой заниматься.
   - Ну и правильно! – горячо одобрил малообразованный сосед.
   - А в третий раз - года через три мой друг из министерства предлагал мне поехать директором на небольшой завод на Урале. Он, друг этот, тогда в большую силу входил, уверял, что без проблем договорится с министром. Директор – это номенклатура ЦК. Всякие там льготы и пайки. Гербовая печать в руках, счет в банке, а значит, и деньги. И потом, если ты стал директором, то это, считай, пожизненно. Директоров почти не снимали. И на пенсию они не уходили, сидели в кресле до самой смерти.
   - А я подумал-подумал и отказался. Становиться директором – это значит, всю жизнь жить как в стае бешеных собак. Или жри других, или тебя сожрут, задавят, затопчут. В  директорском кресле удержаться можно, только если будешь всех вокруг грызть. А для этого надо держать свою команду из мерзавцев, которые за карьеру мать родную продадут. Так до смерти с такими подонками и будешь жить. В общем, я опять отказался. А больше мне никто ничего такого уже не предлагал. Не для меня это. И в бизнесе, и в политике, и в большом начальстве надо забыть, что ты человек. Ни друзей настоящих, ни уважения к себе. Вот поэтому туда и рвется всякая дрянь.
   Матвеев замолчал. Молчал и Василий Васильевич. Солнце уже заметно клонилось к горизонту и грело не так уютно. Матвеев с легким покряхтыванием поднялся с теплого бревна, потянулся с хрустом суставов и сказал:
   - Пошли, что ли? Время идет. Отдохнули, и – за дело.
   ...Поздним вечером он стоял на высокой платформе и ждал электричку из Москвы. Попутчиков набиралось немного. Матвеев снял тяжелый рюкзак, уселся на него и закурил. От ближнего конца платформы послышалось немузыкальное пение. Он присмотрелся. По платформе шла подвыпившая женщина, явная бомжиха, и пела. Она приблизилась к Матвееву, посмотрела на него, остановилась и вдруг призывным голосом сказала:
   - Мужчина!
Матвееву стало неловко. Женщина повторила страстный призыв:
   - Мужчина!
   Пассажиры вокруг стали посмеиваться. Лицо бомжихи покрывали свежие царапины, под левым глазом красовался здоровенный синяк. Давно не мытые волосы растрепались и висели неопрятными сосульками. Полурасстегнутые грязные джинсы почти сползли с нее, одна штанина почему-то винтом закрутилась вокруг ноги. Матвеев засопел, полез в карман и протянул пьянчужке четвертную. Та взяла, покачалась около него на подгибающихся ногах, медленно пошла дальше и вдруг запела:
      - Потому что нельзя,
      Потому что нельзя,
      Потому что нельзя
      Быть красивой такой!
Модный шлягер в исполнении растерзанной бомжихи развеселил ожидающих. Над платформой раздался дружный, громкий смех.
   В почти пустом вагоне электрички Матвеев занял обычное место поближе к заднему выходу. Вид внутри вагона заставил его поморщиться. В демократической России, кроме всего прочего, почему-то расцвел дикий вандализм. В электричках половина стекол разбита. Снаружи – понятно, мальчишки кидают камни в проходящие вагоны и гордятся меткостью. Никто этих мальчишек не останавливает. Но как ухитряются разбить стекла изнутри? Дерматин на мягких сиденьях мало того, что безжалостно изрезан, но и во многих местах содран, в огромных прорехах топорщится узувеченный поролон. Неужто кому-то позарез понадобились куски потертого дерматина?
   О, времена, о, нравы. Куда исчезла высокая нравственность советских людей, их забота о сохранности общественной собственности? Вот уж поистине: бытие определяет сознание. Всю бывшую народную собственность присвоили нивесть откуда взявшиеся новые русские, так зачем собственность? Если не лосталось мне, то пусть не достается никому. Видно, капитализм – не для России. Матвеев прислонился к стенке и задремал. Он знал, что проснется ровно через час, когда электричка подойдет к Тригорску.
   С вокзала он шел в полной темноте короткой дорогой через пакгауз. Когда-то здесь круглосуточно кипела жизнь. Разгружали вагоны, платформы, матерились грузчики, мостовые краны переносили контейнеры. Совсем недавно на обширном дворе пакгауза лежали штабеля пиломатериалов и проката, горы бревен, кучи каменного угля, керамзита. Недавно Рифкат Зиганьшин хвалился, что они с Михаилом Яблонским набрали тут по здоровенному мешку лука, а до этого запаслись на несколько лет солью.
   Сейчас на пакгаузе царили тишина и запустение. Замерла жизнь в стране, иссякли транспортные грузовые потоки, ни единого голоса не слышалось над переплетением рельсов. На многочисленных путях – ни одного вагона, ни одной платформы.  Ржавеет громада мостового крана. Матвеев перешагивал через рельсы и мрачно думал, что ельцинские реформы обходятся стране дороже, чем фашистское нашествие.
   Он помнил военные годы по впечатлениям полуголодного детства, но даже тогда страна не переживала такой разрухи, власть поддерживала жизнь и дисциплину железной рукой. А теперь старые законы объявлены тоталитарными и античеловеческими, а новые никто не соблюдает. Да и есть ли эти новые законы? Во всем когда-то великом государстве разлились беззаконие, беспорядок и полное падение нравов. Набирают силу новые хозяева жизни: кооператоры и бизнесмены, рэкетеры и бандиты. Когда-нибудь специалисты подсчитают цену реформ Горбачева и Ельцина и развязанного ими бесстыдного разграбления СССР.
   Сбоку, из-за кучи металлолома вышли и быстро двинулись к нему три молчаливые тени. Матвеев искоса присмотрелся. Молодые парни, почти подростки.
   - Эй, дед, дай закурить.
   Матвеев напрягся. Ясно, молодые балбесы хотят развлечься, а если повезет, то и заработать. Ну что ж, поразвлекаемся. Не бежать же от шпаны. Он остановился, вытащил из кармана почти пустую пачку сигарет, протянул ее и спокойно сказал:
   - Бери, угощайся.
   Парни приблизились. Двое остановились перед ним, третий остался за его спиной. Ничего,    на спине рюкзак с инструментами и термосом, это защитит даже от ножа. Но зевать не надо.
- Ты что это мне суешь? – с истерическими нотками оскорблено закричал один из парней. – Это дерьмо ты даешь МНЕ? Да это и бомжи не курят. Ах, ты, гад!
   Парень размахнулся. Матвеев шагнул в сторону, резко повернулся. Стоящий сзади оказался перед ним, в руке его блеснуло лезвие. Максимов не стал ни уговаривать, ни убеждать. Тут прав тот, кто ударит первым. Он резко выбросил ногу в кирзовом сапоге вперед и вверх, ударил носком сапога в пах дураку с ножом. Парень крякнул, выронил нож, схватился руками за ушибленное место, сел на корточки, протяжно завыл дурным голосом.
   Матвеев тяжело, - мешал рюкзак, - отпрыгнул в сторону, снова развернулся. Оба парня шли на него. Он сцепил пальцы, шагнул чуть вправо и со всей силы ударил сцепленными руками в грудь ближайшему. Тот всем телом, как бревно, грохнулся на землю, застонал, трудно завозился. Оставался один противник.
   - Ну, и что будем делать, дурачок?
   Матвеев дышал тяжело, все-таки сказывались годы, но голос прозвучал спокойно. Парень нелепо вытянул в его сторону руку с ножом. Матвеев грозно шагнул к нему, прямо на нож. Оставшийся в одиночестве парень задрожал, сделал назад один шаг, другой, повернулся и побежал в глубь пакгауза.
   Матвеев покосился на поверженных врагов. Первый хорошо сидит на земле, зажимает руками пах и тихо воет. Второй пытается стать на четвереньки, но снова падает на бок. Не хотелось бросать тут травмированных недорослей, жалко дураков, но что делать? Не надо по ночам кидаться втроем на одного и размахивать ножами. Взять их за шиворот и оттащить в опорный пункт народной дружины, - сотрудники ТЗП еще продолжали по инерции дежурить с красными повязками. Ладно, пусть сами справляются, может, в их пустые головы придет здравая мысль. Он повернулся и пошел к воротам пакгауза.
   Чертова власть, чертовы демократы. Чертов президент-пьяница. Рушится, ломается, гибнет все, что создавал советский народ долгих 70 лет, создавал в неимоверных лишениях. Что теперь у молодежи впереди? Насмотрелись боевиков, вкусили общечеловеческих западных ценностей. Человек человеку – волк. Каждый только за себя. Грабь, насилуй, убивай, - полная свобода. Единственный бог – деньги, доллар.
   Он закурил, глубоко затянулся и зашагал по тускло освещенной, засыпанной разноцветным мусором улице к своему дому.


                Конкуренция.

   Наденька Назарова вышла из подъезда детского садика и зажмурилась от яркого солнечного света. И без того хорошее настроение превратилось в замечательное. Жизнь прекрасна и удивительна! Наденька глубоко вздохнула и быстро пошла по замусоренной улице в сторону Обители. До Обители всего-то двадцать минут ходьбы, автобусы ходят безобразно, да и деньги приходится экономить. Странно, денег у них, вроде, много, а вечно их не хватает. Цены растут каждый день, а у них с Артемом куча неоплаченных долгов, и непонятно, как их отдавать. Известная раньше только по учебнику политэкономии инфляция превратила рубль в бесконечно малую величину и не думает останавливаться. Можно отдать долг свекру по номиналу, но это будет просто бессовестно с их стороны. Тянуть с отдачей и рассчитываться баксами – так и до миллионов можно дойти, а где взять эти миллионы?
   У огромной безобразной кучи вонючего мусора возился бомж в засаленных и потерявших цвет лохмотьях. Он что-то выискивал в контейнере, внимательно осматривал добычу и складывал ее в рваную клеенчатую сумку. Наденька передернулась от отвращения, но эта омерзительная картина, быстро ставшая привычной в демократической России, не испортила ее настроения. Если уж власть считает, что нищие – нормальное явление, то пусть эта власть с ними и разбирается. Раньше мы все в первую очередь думали о родине, а уж потом – о себе, а сейчас все перевернулось. Каждый спасается как может, до родины никому нет дела. Пусть так и будет, одному человеку ничего не изменить в этом ельцинском бардаке. Жалко вот, что мусор перестали вывозить, улицы никто не убирает, город превратился в жуткую свалку.
   Вот уже шесть лет они с Артемом живут в Тригорске. Первые три года прошли незаметно. Они любили друг друга, работа их обоих устраивала, зарплата, хоть и небольшая, позволяла  сводить концы с концами. Они купили однокомнатную квартиру и верили, что в недалеком будущем все станет прекрасным. Но потом вместо светлого будущего все стало плохо. Так плохо, что иногда ночью она плакала в подушку украдкой от Артема. Горбачев развалил Советский Союз, а Ельцин в суверенной России с Нового года отпустил цены, начал строить рыночный капитализм.
   Вот тогда-то они и хлебнули лиха полной ложкой. Цены за одну ночь выросли в 10, а то  и в 100 раз, а зарплата у них осталась прежней, советской. Полгода они жили в каком-то кошмаре, денег не хватало на макароны. Артем ходил мрачный, он сильно похудел. За какие только дела ни пытался он браться, - ничего хорошего не выходило. Наденька даже советовала ему купить акции МММ, - там такие проценты платят! Вон, Леня Голубков хвастает на весь мир, что на проценты купил жене Рите новые сапоги. А Наденькиной зарплаты хватило бы всего на один сапог. Лучше не вспоминать.
   Потом, вроде бы, жизнь стала налаживаться. Их начальник СКТБ организовал малое предприятие, принял Артема туда на работу, они стали торговать дешевыми китайскими микрокалькуляторами, занялись компьютеризацией в городе, появились небольшие, но неплохие деньги. Артем нашел пенсионера, который соглашался продать им трехкомнатную малогабаритную квартиру в их микрорайоне, совсем рядом от завода, всего за десять тысяч долларов, - сам он собирался переселиться в деревню, в собственный дом. Пенсионер, скорее всего, не очень разбирался в новых ценах со многими нулями, и они не стали просвещать его. Они решили продать свою «однушку», но покупатели давали всего  четыре тысячи. Выручил свекор, дал им в долг десять тысяч баксов.
   Во время оформления купли-продажи им с Артемом пришлось сильно побегать, эта процедура оказалась страшно утомительной, но их подгоняла мечта о собственной квартире. Больше всего их тогда беспокоила официальная, еще советская, цена квартиры пенсионера – всего-то чуть больше пяти тысяч рублей. Остальные деньги они передали пенсионеру из рук в руки, без свидетелей. Мишка Яблонский пугал их, что если в течение шести месяцев пенсионер передумает и захочет взять свою квартиру назад, то они вообще могут остаться бомжами без жилья и без денег. За квартиру им вернут только эти официально занесенные в договор купли-продажи пять тысяч, а комнату в общаге они потеряют, суды сейчас завалены бандитскими делами, и ни один судья не станет возиться с ними.
   Но все обошлось. Как раз вчера исполнилось полгода с момента покупки, а пенсионер ни разу не дал о себе знать. Может, он уже умер от огорчения, как многие пенсионеры, а может, ему понравилась деревенская жизнь. Теперь они законные владельцы трехкомнатной «хрущевки», и никакой серый волк им не страшен.
   Когда они оформляли покупку квартиры, Наденька в приемной нотариуса, до отказа набитой клиентами, познакомилась с симпатичной женщиной, очень энергичной и деловой. Ее звали Адель Семеновной, фамилия у нее оказалась анекдотичной: Рейсшина. Очень техническая фамилия. Рейсшина несколько лет служила Наденьке основным орудием ее инженерного труда в СКТБ. Адель Семеновна работала в музее на территории Обители и там командовала чем-то вроде интуристского отдела. Она тут же предложила Наденьке перейти на работу к ней, обещала очень неплохую зарплату по сравнению с инженерской на ТЗП. Наденька согласилась почти без колебаний. На ТЗП за год всего один раз проиндексировали зарплату, и она, старший инженер, получала смешную сумму – 1700 рублей. По официальному валютному курсу это составляло всего восемь долларов, таких денег не хватало даже на хлеб. И вот Наденька уже полгода работает в прекрасном месте, в самой Обители, музейным гидом, водит по храмам интуристов.
   Конечно, все хорошее имеет свою оборотную сторону, но это даже полезно, иначе можно расслабиться и потерять все. Адель Семеновна оказалась весьма строгой и капризной начальницей, она не давала своим подчиненным ни малейшего спуска. В  небольшом коллективе интуристского  отдела музея Адель Семеновну все без исключения звали Тигрой. Разумеется, за ее спиной. Но Тигра никого не обижала в зарплате, а к Наденьке просто благоволила. Это и хорошо, и плохо. Какой-то поэт давно сказал: «Пусть нас минует пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Наденька неплохо изучила начальницу и догадывалась, что барская любовь в любую минуту при малейшей промашке обернется тяжелым самодурским гневом. За полгода Тигра уволила уже двух девочек за пустяковые провинности, на которые другой начальник не обратил бы особого внимания.
   Наденька вышла на невысокую горку, с которой открывался великолепный вид на Лавру. Под ярким утренним солнцем ослепительно блестели золотые купола храмов,  сияла белоснежная каменная стена с массивными, тоже белоснежными, башнями. За один этот вид можно полюбить Тригорск. Хотя знающие люди говорят, что когда сюда приезжала Мартарет Тэтчер, то она оценила этот тригорский пейзаж куда скромнее: жемчужина в навозной куче.
   «Железную леди» можно понять. В европейских городах все ухожено, чисто и красиво, там за этим строго следят уже триста лет. А у нас проведут всеобщий ленинский субботник весной, очистят город от основного мусора, побелят деревья и бордюры и оставляют все до осени. Перед октябрьскими праздниками на новом субботнике уберут летнюю грязь, а потом спасительный снег все покрывает до весны. И никого это не волнует. Вообще интересно, называем эту возню субботниками, а проводим их в рабочее время. Наденька помнила, как однажды она не удержалась и захохотала на профсоюзной конференции, когда директор ТЗП сказал  исторические слова: субботники начинаем с понедельника.  Получился прикольный скандальчик.
   Сзади раздался радостный женский голос:
   - О, какие люди! Надежда, привет!
Наденька обернулась. Рядом стояла Жанна Игнатьева. Когда-то они вместе работали в группе Романовой, года два назад Жанна уволилась и теперь работала в частном косметическом ларьке продавщицей.
   - Привет, Жанна! Ты откуда такая усталая? С панели?
Жанна весело засмеялась. Раньше на такой вопрос любая бы смертельно обиделась, но сейчас в демократической России проституцией никого не удивишь, жить-то надо.
   - У меня ночная смена. Хозяин качает из нас деньги со страшной силой.
   - Ты все в том же ларьке? Сколько зарабатываешь? На жизнь хватает?
   - Если не шиковать, то хватает. Но тяжело. Могли бы платить и больше. Пока ничего другого найти не получается.
   - Товар хоть стоящий?
   - О, наш хозяин держится в струе. Он закупает только ту косметику,  которая рекламируется по телику. Всякие там модные «гарнье», «ланком», «максфактор», «мейбелин», ну и прочие крутые снадобья.
   - Берут?
   - Не на расхват, но передышки нет всю смену. Ночью полегче, но тоже выручка хорошая.
   - Реклама – двигатель прогресса, - улыбнулась Наденька.
   - Не говори. До анекдота доходит. Недавно одна старушка, почти бомжиха по виду, спрашивает у меня: девушка, дай мне крем, который убирает 78% морщин. А сама страшная, как крокодил. И явно голодная. Протягивает мне горсть железных монет, не иначе, на паперти собрала. Я ей говорю: бабушка, вы бы лучше хлеба себе купили. А она: нет, девушка, дай мне этот крем, мне надо морщины убрать. И смех, и грех.
   Бывшик коллеги поболтали еще немного, потом Наденька спохватилась:
   - Ой, я заболталась, а у меня начальница – Тигра! Пока, Жанна, я побежала.
   Наденька торопливо поднялась на зеленый холм, прошла вдоль массивной стены бывшего монастыря и через широкий сводчатый проход под надвратной церковью вступила на мощеный двор Обители. Их интуристский отдел музея помещался в старинном двухэтажном здании, и ее всегда охватывало что-то вроде восторга, когда она шла мимо разукрашенных храмов. В отделе она переоделась в униформу с бейсиком на груди, и вместе со всеми девочками пошла в кабинет Тигры на утреннюю пятиминутку, где начальница раздавала задания подчиненным на весь день.
   Наденьке досталась простенькая задача: встретить через десять минут первый интуристский автобус с англичанами и провести гостей по обычному маршруту.
Интуристы с обычными для них громкими, бесцеремонными разговорами выгружались из огромного автобуса на площадь перед Лаврой. Наденька с приветливой улыбкой, - гида без улыбки западные люди не мыслят, - вежливо, но твердо сгоняла эту галдящую толпу в компактную группу.
   - Леди и джентльмены, - говорила она по-английски в импортный аккуратный мегафон, - минуту внимания! Один момент!
   Ни леди, ни джентльмены не желали группироваться. Они индивидуально и парами разбрелись по площади и любовались сияющими куполами, белоснежной высоченной стеной, - по путеводителю в 12 метров высотой, -  и массивными старинными башнями. Они шумно обменивались впечатлениями, кое-кто строчил что-то в блокнотиках.  Негромко стрекотали кинокамеры, телекамеры, глаза слепили вспышки фотоаппаратов. Надо всем этим ярко светило солнце на удивительном для болотного климата Тригорска безоблачном небе. Леди по этому поводу почти все нарядились в яркие, пестрые топики, их тощие бедра обтягивали слаксы и лосины, прически излучали все цвета видимой части спектра. Мужчины поголовно облачились в шорты, из которых  свободолюбиво торчали кривые, волосатые ноги.
   Наденьку этот демократический бедлам не расстраивал, она уже привыкла к западной безалаберности и недисциплинированности, - это у них называлось демократией и правами человека. Она достала из форменной сумочки пачку буклетов с видами Обители и Тригорска, помахала ими. Интуристы окружили ее, начали покупать. Официально буклет стоил 2 доллара. Наденька обычно продавала их за два с половиной. Это давало заметную добавку к зарплате, и Тигра не возражала против такой коммерции. Но поднимать цену выше не разрешалось. Одну из девочек Тигра уволила две недели назад именно за эти буклеты, та дурочка пыталась обмануть Тигру и продавала их по 3 доллара. Все девочки в отделе хорошо знали, что с их начальницей лукавить не стоит. Тигра у них маленькая, метр с кепкой, а свирепости хватит на десяток бенгальских тигриц.
   Сегодня буклеты расходились хорошо, и скоро в сумочке их осталось всего три набора.  Интуристы, свободолюбивый, но непосредственный до простоты народ, уже увлеченно сравнивали виды на открытках с реальным пейзажем перед ними. Пестрая толпа галдела, как вороны перед непогодой. Наденька спокойно ждала, когда интуристы насладятся своей свободой и правами человека. Все интуристкие экскурсии вели себя до скуки одинаково.
    Сначала – полная анархия, свобода и демократия, громкая разноголосица, как на птичьем базаре Новой Земли. О, бьютифул! О, колоссаль! О, шарман! Но вскоре они дружно вспоминали о своих кровных, заплаченных за экскурсию  долларах, фунтах, марках и франках, и тогда эти рационалисты тесно обступали гида. Деньги уже заплачены, пусть же гид скорее начинает выдавать информацию, оправдывает их расходы. Слава Богу, вот и сейчас они угомонились и сгуртовались вокруг, можно начинать. Теперь они будут слушать с разинутыми ртами.
   - Леди и джентльмены! Перед вами – исторический памятник Древней Руси, Тригорская Обитель. На ее территории расположен государственный историко-художественный музей, восемь действующих христианских православных храмов, православная семинария для обучения будущих священнослужителей и резиденция митрополита, - митрополитовы палаты.
   Леди и джентльмены внимательно слушали, старательно записывали в блокнотик ценные сведения.
   - Сейчас мы пройдем на территорию Обители…
   Наденька почти автоматически выдавала надоевшую до тошноты информацию, приветливо показала интуристам направление и пошла с ними в затененный, приятно прохладный широкий и длинный проход со сводчатым потолком. Чтобы ее лучше слышали, она полуобернулась к группе и продолжала идти знакомым путем. И вдруг резко натолкнулась на кого-то. Дорогу ей загораживал рослый, широкоплечий молодой священник в шелковой черной рясе. За ним стояли еще двое таких же молодых, рослых и крепких парней в рясах. Весь широкий проход перекрывал металлический барьер из блестящих труб, оставалась узкая щель, которую перегораживал  турникет. Наденька на несколько секунд растерялась. Двадцать минут назад она выходила здесь на площадь, и не видела никакого барьера. А сзади уже загомонили интуристы. Западные леди и джентльмены не терпят, на дух не переносят никаких загородок, барьеров, задержек, запретов и колючей проволоки.
   - В чем дело, господа? – обратилась она к молодым священника. – Почему закрыт проход?  Я экскурсовод музея, веду группу интуристов, они оплатили экскурсию.
   - Очень сожалеем, - приятным, благостным баритоном  миролюбиво ответствовал передний, видимо, главный священник. – На территории Божьего храма не положено находиться женщинам простоволосым, без головного убора.
   - Что за чушь? Мы всегда водили туристов! Ах, да, я – сотрудница музея, экскурсовод, - запоздало представилась Наденька. – Это ведь интуристы, иностранцы, они никогда не носят платков. Пожалуйста, пропустите.
   - Прошу прощения, - священник бледно улыбнулся,  и тут же его лицо приобрело положенное по сану смиренное, благообразное выражение. – Так распорядился отец эконом. Вам надо обратиться к нему.
   Наденька немного растерялась от очевидно нелепой ситуации. Такого еще не случалось на ее памяти. Если экскурсия сорвется, ей не сдобровать. Сначала ее растерзают цивилизованные западные леди и джентльмены, огорченные потерей денег, заплаченных за эту экскурсию, а то, что от нее останется, догрызет Тигра.
   - Мы не имеем никакого отношения к вашей епархии, - уже спокойнее заговорила Наденька.    – Мы – государственный художественно-исторический музей. Вы – церковь. Мы вам не мешаем. Прошу и вас не мешать работе музея.
   Позади нарастал гомон. Засверкали блицы, зажужжали кино- и телекамеры.
   - Вы видите, - обрадовалась Наденька. – Они все снимают, это же международный скандал. Завтра вся Европа завоет по вашему церковному адресу. Вам нужно такое?
   - Ничем не могу помочь. Обращайтесь к отцу эконому.
   Господи, что же делать? Не человек, а робот в рясе, заладил одно и то же. Наденька в полной растерянности огляделась по сторонам. Слава Богу, вон Татьяна идет по территории рядом с проходом. Она отчаянно замахала руками и закричала:
   - Татьяна! Татьяна!
   Татьяна подошла и изумленно посмотрела на турникет, на крепких, бесстрастных священнослужителей, все мгновенно поняла. Молодчина!
   - Не пускают? Вот гады! Тигра говорила, они давно грозились.  Наденька, вот что, я – к Тигре. Она устроит им Варфоломеевскую ночь. А ты как-нибудь продержись тут.
   Татьяна помчалась в глубь двора Обители, к музейному офису. Галдеж сзади достиг неприличного уровня. Цивилизованные западные люди громогласно и весьма эмоционально выражали недовольство. Они заплатили свои кровные деньги, а их тут, в дикой, полуразваленной России нагло обманывают. Что еще ждать от этих туземцев? Вечно у этих русских нет никакого порядка. Безнадежная страна! Наденька с самой сияющей улыбкой повернулась к своим подопечным, которые образовали самую настоящую базарную толпу.
   - Один момент!  Один момент! Леди и джентльмены, спокойствие и порядок! Небольшое недоразумение, сейчас все разрешится. Один момент! Администрация Тригорского музея приносит вам извинения за небольшую задержку.
   Все-таки на Западе дисциплина у граждан на высоте. Как только она заговорила, е интуристы замолчали и уставились на нее. Хорошо она сообразила про администрацию, на западных людей такие слова действуют гипнотически. Но Господи, что ей делать, как протянуть время до Тигры? Хоть бы она скорее пришла!
   - Уважаемые леди и джентльмены, если есть вопросы, я отвечу, я понимаю, что время – деньги.
   - Пожалуйста, мисс, - заговорил кудлатый старикашка в шортах и невыносимо яркой техаске. – Почему та, другая мисс, ваша коллега, говорила о Варфоломеевской ночи? Ваша церковь тоже имеет протестантов и сейчас из репрессирует?
   - Нет, сэр, - Наденька  невольно засмеялась. У западных юмора – ни на грош, абсолютный ноль. - Это идиома, русская идиома. Если вопросов больше нет, продолжим экскурсию. Обратите внимание на фрески на этих стенах. На них изображены эпизоды из жизни Основателя этого монастыря. Фрески работы XIII-го века, реставрированы два года назад. При реставрации использована техника работы старых русских мастеров.
   Интуристы угомонились, дисциплинированно принялись рассматривать фрески, тыкали в них пальцами, многозначительно кивали головами, многие снова принялись записывать в блокноты. Наденька продолжала трещать, как пулемет. Она уже добралась до эпизода умиротворения  Основателем дикого медведя, зашедшего «на огонек» к святому отшельнику. Она на ходу выдумывала душещипательные подробности. Леди ахали, джентльмены одобрительно кивали.
   Но где же Тигра?! Нельзя же держать тут группу бесконечно! Она принялась за следующий эпизод, когда келью Основателя зимой осадили голодные волки. Она уже отчаялась, но вот под сводом прохода  гулко зацокали торопливые каблучки. Наденька бегло обернулась. К турникету на всех парах неслась Тигра, при этом она ухитрялась держать на лице выражение деловитости и достоинства. За Тигрой вприпрыжку скакала Татьяна с огромной клетчатой «челноковской» сумкой в руках. Что это Тигра задумала? Ладно, это ее дело, а пока надо держать внимание группы.
    Наденька продолжала душераздирающую повесть о смирении стаи кровожадных голодных зверей Словом Божьим. Тигра, тяжело дыша, тронула ее за плечо.
   - Представь им меня. Просто представь.- На лице Тигры сияла любезнейшая улыбка, глаза выражали небесную радость от встречи с цивилизованными людьми.
   - Леди и джентльмены! Вас приветствует коммерческий директор историко-художественного музея города Тригорска госпожа Адель Семеновна Рейсшина.
   Интуристы уставились на Тигру,  а та с приветливой улыбкой слегка наклонила  голову. Ну, артистка! Не хочешь, а поверишь, что встреча с этими балбесами – самый счастливый миг в ее жизни. Джентльмены с большим интересом переключили внимание на красивую, миниатюрную русскую даму. О, бизнес-директор, да еще такая миловидная женщина!  Эта встреча уже окупает часть расходов. Леди тоже рассматривали симпатичную русскую бизнес-вумен, но больше оценивающе.
   - Скажи им, - приказала Тигра Наденьке, все с той же милой улыбкой. – Им необыкновенно повезло. Сегодня здесь большой православный праздник. По православной вере женщины обязаны покрывать головы платками и спрятать джинсы и шорты под юбками. Мы принесли вам платки и юбки для женщин, а для мужчин в шортах – джинсы. Скажи, что мы просим уважать чувства верующих. И всяческие извинения. Давай.
   Наденька облегченно вздохнула. Ну, Тигра, из любой ситуации вывернется. Она изобразило умильно-любезную улыбку.
   - Леди и джентльмены! Нашей группе необыкновенно посчастливилось. Сегодня в Обители верующие празднуют большое событие: шестьсот двадцать вторую годовщину благословения основателем Обители русского воинства на решительную битву с жестоким врагом. В этой битве русское войско впервые одержало крупную победу над мусульманскими оккупантами.
У туристов заблестели глаза, они опять загалдели. В общем шуме слышались отдельные слова.
   - О, ислам! Исламский фундаментализм!
   - Боевики!
     - Антитерроризм!
Пока они шумно переваривали Наденькин  экспромт, Тигра негромко шепнула ей в самое ухо:
   - Ты молодец, я тебе премию выпишу. Рассосала скандал. А с исламом – просто чудо. Они же зациклились на терроризме. Сколько тут у тебя их?
    - Тридцать девять.
   - Отлично. У меня двадцать пять юбок, хватит. А мужчин в шортах всего, по-моему, человек пять, джинсов на них тоже хватит. Давай теперь главное, - чтобы они прикрыли свой срам.
   Наденька на мгновение скромно прикрыла глаза. Похвала от Тигры! Да такого еще не бывало! Никто не поверит. Она опять повернулась к группе. На этот раз улыбка у нее получилась сама собой и, кажется, до ушей, от души.
   - Уважаемые леди и джентльмены! Сегодня на территории Обители очень много верующих. В Успенском соборе, главном храме Обители, идет благодарственный молебен, грандиозное богослужение. Администрация музея просит вас проявить европейское уважение к религиозным чувствам верующих. Большая просьба к дамам. Мы просим вас повязать на головы эти чудесные платки а-ля-рюс. – настоящие русские национальные платки. Из уважения к чувствам верующих дамы также должны прикрыть шорты и джинсы национальными русскими юбками. Мужчин в шортах мы просим по тем же причинам надеть поверх шортов джинсы. Вся одежда стерильна и дополнительно обработана специальным бактерицидным спреем.
   Пока Наденька вдохновенно несла эту чушь, Татьяна раскрыла свою клетчатую сумку, и Тигра вытащила из нее пачку разноцветных платков. У Наденьки зарябило в глазах, а в мыслях родился еще один шедевр.
   - Пожалуйста, дамы! Просим вас примерить эти чудесные русские национальные платки для головы. Вы имеете редкий шанс получить свои фотопортреты в русской национальной одежде. И прошу обратить внимание, что вы при желании сможете наблюдать грандиозное богослужение без дополнительной оплаты.
   Поднялась суматоха. Неожиданное бесплатное шоу понравилось западным дамам. Они выхватывали из рук Тигры платки, неумело накидывали их на свои головы, рассматривали себя в зеркальца, ревниво оценивали соседок. Галдеж стоял неописуемый, будто орала стая ворон. Но этот базар проходил с веселым оживлением. А Тигра, эта русская бизнес-вумен, с ослепительной улыбкой уже раздавала дамам юбки. Юбки она выбрала с умом: широкая полоса ткани чудовищно яркой расцветки с пуговицей на талии: обмотай вокруг бедер и застегни пуговицу.
   К Наденьке подошли две леди, пожилая сухопарая старуха и долговязая, нескладная девица. На них пузырились кошмарные цветастые юбки, платки дамы держали в руках.
   - Пожалуйста, мисс. Как требует ваш национальный обычай завязывать эти платки? Тюрбаном или на узел?
   - Милые дамы. Можно как угодно, лишь бы прикрыть голову. По-русски говорят: покрыть простоволосую голову.
   Дамы затрещали, пытаясь по-английски произнести «простоволосая голова» в разных вариантах. Сухопарая старуха снова спросила:
   - Мне нравится такой демократический подход. Но как носят платки русские религиозные женщины?
   - Если строго соблюдать обычай, - Наденька тщательно подбирала слова, - то узел надо завязать под лицом.
   Она не помнила, как по-английски «подбородок». Но тут, прямо как на счастье, мимо них прошли две богомолки. Черные платки у них были завязаны под подбородком. Наденька обратила внимание дам на этих богомолок.
   - Посмотрите, милые леди, на этих верующих женщин. Вы видите, что они подвязали платок узлом под лицом, строго по обычаю. Но это не обязательно.
   - О, как пикантно!
   Обрадованные дурочки, старая и молодая, тут же завязали платки под подбородком и тут же уставились в зеркальца. Наденька чуть не прыснула. Лица западных дам стали удивительно похожи на лошадиные морды в платочках. Старуха в платке выглядела точь в точь, как сварливая пенсионерка, таких можно увидеть в любом подъезде, эти старые ведьмы раздраженно гоняют детвору. А долговязую девицу хоть сейчас можно ставить на огород вместо пугала. Но глаза обеих сияют от счастья. Еще бы. настоящий а-ля-рюс! Будет им о чем рассказать на своем диком Западе.
   Старуха вдруг забеспокоилась.
   - Пожалуйста, мисс, за эту услугу взимается особая плата?
   И старая ведьма уже потянулась костлявыми пальцами к узлу. Чтобы развязать. Наденька повернулась к Тигре.
- Что им надо? – с милой улыбкой на устах строго спросила та.
   - Спрашивают, сколько это стоит.
   - Скажи, бесплатно. Я же говорила. А вообще, это идея…  Нет, сегодня бесплатно. Только чтоб не растащили платки и юбки. Сдашь мне их по счету.
   Наденька снова повернулась к суматошной группе, поднесла к губам мегафон.
   - Леди и джентльмены, одну минуту внимания. В честь большого православного праздника администрация музея сегодня делает вам приятный презент. Совершенно бесплатно вы получаете эксклюзивную возможность некоторое время почувствовать себя настоящими русскими религиозными женщинами. После завершения осмотра Обители все наряды а-ля-рюс, пожалуйста, не забудьте вернуть администрации музея. Не нужно волнения, дополнительная оплата не требуется.
   На лицах разряженных в неописуемо аляпистые тряпки западных леди появилось радостное удивление, смешанное, впрочем, с некоторым разочарованием. Ишь, меркантильный Запад, уже нацелились на бесплатные подарки, по нашему – на халяву.
   - Прошу дам еще раз осмотреть себя в русских национальных нарядах, чтобы убедиться, все ли хорошо на вас сидит.
   Дамы принялись одергивать широкие юбки, снова прилипли к зеркальцам. Ну, народ, не могут закрыть рот больше, чем на одну минуту. Обязательно каждая должна высказаться, причем, громогласно. Мужики тоже не молчуны, но хоть немного поспокойнее. Четверо в казенных джинсах подрыгивают ногами. Вид вполне нормальный, сойдет.
   - Адель Семеновна, дальше что?
Тигра с лучезарной улыбкой повернулась к молчаливым стражам религиозного порядка в рясах.
   - Есть вопросы, уважаемые?
Старший из черных нерешительно прогудел:
   - Вопросов нет. Мы выполняли требование отца эконома.
   - Требование выполнено? Выполнено! – Голос Тигры зазвенел от нескрываемого торжества. – Прошу пропустить наших туристов!
   Слово «наших» она энергично выделила. Лицо у черного стража слегка передернулось, но тут же на нем снова засветилась благость. Он кивнул своим помощникам, те открыли    турникет. Наденька повернулась к туристам.
   - Леди и джентльмены, прошу проследовать за мной.
   Она порхнула в открытую калитку и остановилась, чтобы пропустить всю группу. Тигра стояла у турникета рядом с главным амбалом в рясе. Подстраховывает, - с благодарностью к начальнице подумала Наденька. Туристы проходили через узкий турникет по одному, церковные стражи порядка придирчиво осматривали каждую иностранную особу, но придраться ни к кому не смогли.
    В проходе со стороны двора раздались возбужденные мужские голоса. К месту событий спешили директор музея и отец эконом в черной шелковой рясе. На лице директора сияла белозубая западная улыбка, лицо отца эконома источало покровительственное умиротворение. Но слова почтенных руководящих мужей не соответствовали их внешнему виду.
   - Вы за это ответите, отец эконом. Мы занимаем территорию на законных основаниях и имеем право водить экскурсии. Есть Указ!
   - И Указ, и закон уже не действуют. Мы живем в суверенной России, в новом государстве. Этот комплекс храмов – собственность церкви!
   - Это самоуправство!
   Оба спорщика увидали толпу интуристов, своих подчиненных и как по команде замолчали. Интуристы не обратили внимания на новых лиц. Они тесной толпой обступили своего гида. Наденька поднесла мегафон к губам, но помедлила, потому что услышала нечто интересное.
   - Ну, Адель Семеновна, ты молодец. За то и ценю, - негромко сказал директор музея.
   - Продолжайте строго следить за соблюдением устава, - сухо инструктировал отец эконом своих подчиненных.
   - Леди и джентльмены. Перед вами открывается уникальная панорама великолепных по архитектуре старинных православных храмов…
   Наденька вела свое разряженное стадо и размышляла, какую премию ей отвалит обычно скупая Тигра.


                Наконец-то я вас нашла!

   Хмурым зимним субботним утром Матвеев шел по покрытой снежной кашей и скользкими ледяными кочками улице к Обители. Обычно этот путь он проделывал в хорошем настроении, потому что ему предстояла встреча со студентами. Летом его старая знакомая, бывшая ответсекретарь городского общества  ВОИР, Адель Семеновна Рейсшина, предложила ему по совместительству читать лекции студентам Тригорского филиала Международной Академии бизнеса. Она за несколько лет успела расстаться с ВОИРом, поработала в музее в Обители, и вот теперь организовала филиал Академии.
   Из ее обрывочных рассказов Матвеев понял, что его верная, энергичная сподвижница несколько увлеклась коммерческой личной деятельностью, не захотела делиться прибылью с другими, и ей пришлось уйти из ВОИРА. Через пару лет за то же самое ей пришлось расстаться с выгодной должностью начальницы экскурсионного отдела музея. Адель Семеновна искренне верила, что ей просто все завидовали и не давали развернуться, как следует. Матвеев посмеялся в душе, но отнесся к ее предложению внимательно. На ТЗП работа практически заглохла, а его частная коммерческая деятельность тоже, видимо, подходила к бесславному концу.
   Кроме того, он всегда в душе хотел заняться преподавательской деятельностью, как когда-то в Сибири, но при Советской власти в Тригорске не было ни одного ВУЗа. Теперь же будто поганки после дождя в городе расплодились коммерческие академии и колледжи, но все они готовили только каких-то менеджеров, юристов и экономистов. Из любопытства он как-то заглянул в один из таких колледжей и потом долго не мог придти в себя. Колледж размещался в одной комнате обычной двухкомнатной жилой малогабаритки. Начальница этого заведения долго и увлеченно говорила с тремя молодыми людьми кавказской национальности и откровенно криминального вида. Матвеев немного послушал этот разговор, быстро понял, что начальницу интересует только плата от будущих студентов, а дипломы они получат без всякого обучения. Он молча  ушел из этого храма современной российской науки.
   Адель Семеновна ухитрилась организовать настоящий филиал, со студентами и преподавателями, у нее существовал учебный план, оформленный, как положено, и учеба шла уже второй год. Но покорила она Матвеева тем, что ее филиал размещался в здании музея, в Обители, и если бы он согласился читать лекции ее студентам, то это позволило бы ему проводить сколько угодно времени в выставочных залах музея. Для сертификации филиала высшего учебного заведения Адель Семеновне требовались в штат доктора или хотя кандидаты наук. Она показала Матвееву все программы обоих курсов и предложила на выбор любые дисциплины. После некоторых сомнений Матвеев выбрал психологию. Он когда-то на курсах повышения квалификации в Москве прослушал курс психологии и сохранил конспекты. Он даже купил несколько книг Фрейда, которые сейчас появились в книжных ларьках.
   Чтобы не вступать в конфликт с трудовой дисциплиной на ТЗП, он договорился с Адель Семеновной, что будет заниматься по субботам. И вот он всю зиму  читал студентам лекции и, кажется, сумел заинтересовать их. Группа с увлечением обсуждала рефераты, которые он задавал им. Подходил к концу весенний семестр, через неделю студентам предстоял зачет по психологии, а сегодня Матвеев решил провести обсуждение последнего, обобщающего реферата: «Возникновение и развитие жизни и сознания на Земле».  Нагрузка предстояла нешуточная, и Матвееву требовалось если не воодушевление, то хотя бы некоторая отрешенность от скверны окружающего мира.
   Сейчас он старался сохранять ровное, спокойное настроение, но это плохо удавалось. Ничто вокруг не радовало. Ельцинские реформы полностью разрушили то, что еще оставалось в России от советских времен. В Тригорске  прекратили работу городские службы и организации, улицы никто не убирал, город зарос мусором и грязным снегом.
   На ТЗП зарплату сотрудникам задерживали уже девятый месяц, с августа. За это время прошло две индексации, сумасшедшая инфляция превратила августовскую зарплату  в нищенскую сумму, но и новые ставки не могли обеспечить людям даже просто нормального питания. Те, кто поэнергичнее, разбегались с завода, пытались сами прожить в диком хаосе, который разлился по России. Насколько Матвеев знал, почти никто из них не сумел разбогатеть, кроме, кажется трех человек. Все сферы деятельности в стране уже делили между собой серьезные бандитские группировки. Любой, кто пытался организовать свой бизнес, оказывался перед выбором: или продолжать дело, но отдавать всю прибыль рэкетерам, или быстро оказаться трупом.
   Матвеевское малое предприятие «Калькулятор» еще держалось, но он понимал, что это – агония. Первые годы его фирму спасала система охраны завода: высокий бетонный забор с колючей проволокой, проходная, пропускная система, вахтерши. Но сейчас ходили разговоры, что пару месяцев назад несколько крепких бритоголовых парней вошли в кабинет замдиректора по экономике Шакирова и чуть не насмерть избили его. Как они прошли через проходную – руководство завода до сих пор выясняет.
   На самого Матвеева тоже серьезно наехали бритоголовые крепкие ребята, и ему сейчас приходилось несладко. Месяц назад он спокойно ехал на своей «шестерке» по городу, и вдруг перед ним нвесть откуда возник мятый зад потрепанного двухсотого «Мерседеса». Он не успел затормозить и слегка толкнул передним бампером «Мерседес». Четверо бритоголовых парней вышли из «пострадавшей» машины и предложили Матвееву взять мятый «двухсотый» себе, а им купить новую иномарку. Матвеев отказался.
   Тут же подлетели гаишники, у Матвеева, как виновного в ДТП, отобрали права. Ни в ГАИ, ни в милиции с ним просто не стали разговаривать, а недвусмысленно дали понять, кто теперь хозяин в стране. Вскоре шесть бандитов в масках ночью взломали дверь в его квартиру. Состоялся обстоятельный разговор. В результате Матвееву пришлось на следующий день взять крупный кредит в Уникомбанке, чтобы расплатиться с «потерпевшими», которые любезно оставили ему номер телефона и адрес, по которому он должен отдать «долг».
   Он понимал, что это – только начало. Ельцин отдал Россию во власть крупных криминальных акул, а всякая мелкая рыбешка, вроде него, неизбежно пойдет этим акулам на закуску.  В мучительных бессонных раздумьях он еще раз убедился, что у него остается всего два выхода. Первый выход: полностью  прекратить коммерческую деятельность, расстаться с «Калькулятором», уступить свою долю Рифкату Зиганьшину, отложить выручку на черный день, а пока довольствоваться зарплатой начальника СКТБ умирающего завода.
Второй выход: организовать свою бандитскую «крышу». Артем Назаров давно предлагает сделать это. Однако Матвеев понимал, что при этом «Калькулятор» получал реальный шанс на выживание, но сам он  превратится в такого же бандита. Поэтому, если дела пойдут и дальше в том же духе, остается единственный вариант: продавать свою долю Рифкату Зиганьшину. Ему самому не к лицу бегать от бандитов и, тем более, договариваться с ними.
   Сейчас он угрюмо шел мимо вокзала. Привокзальная площадь обросла безобразными ларьками и киосками. Мелкие коммерсанты, наивные люди, надеялись выстоять в схватке с акулами. Матвеев невольно усмехнулся: это будет даже не схватка, а небольшой пинок под зад, недогадливым же просто сожгут их жалкие ларьки со всем убогим товаром. Он свернул к ларькам, чтобы купить сигареты. Только что подошла московская электричка и ему пришлось пробираться сквозь густую толпу. В который уже раз он поразился нищенской одежде людей и их озабоченному, угрюмому  виду. На его пути оказался мальчик лет восьми.
   - Дядя, дайте денег… - негромко сказал он.
   Матвеев посмотрел на мальчика. Дешевая китайская куртка, потертая и грязная. Вязаная шапочка, тоже грязная. Голые, красные от мороза руки. Большие, невеселые глаза. И в глазах – недетская тоска и надежда. Мальчишка совсем не походил на обычных маленьких попрошаек, которых развелось в ельцинской России видимо невидимо. Этот, скорее всего, только начинал свой печальный путь нищенства. У Матвеева защемило сердце. Куда же ведут страну ельцинские реформаторы? Наверное, даже после гражданской войны было лучше.
   - Есть хочешь? – неожиданно для себя спросил он.
   Мальчишка сглотнул голодную слюну, ответ тоскливые глаза и ничего не ответил.
   - Пошли.
   Матвеев осторожно взял мальчика за холодную, как лед руку, хотел подвести к ларьку. Тот вырвал руку, но не убежал, а смотрел на чужого дядьку как настороженный звереныш. Матвеев не стал повторять жест и просто сказал:
   - Пойдем со мной к ларьку, я возьму тебе поесть.
Мальчик с опущенной головой сгорбился под прилавком. Матвеев взял себе сигарет, а для мальчика пакет молока, четыре чебурека, три апельсина, один «Марс» и один «Сникерс».
   - Пойдем в сторонку, поешь.
Они отошли к забору, сели на пустые ящики и Матвеев отдал еду мальчику.
   - Ешь, пока теплые.
   Мальчишка рвал зубами чебуреки и глотал, почти не жуя. Когда же он, бедняга, ел в последний раз? На глаза Матвеева набежали непрошенные слезы. Он отвернулся, достал платок и сердито вытер глаза. Чертовы реформаторы! Что станется с этим мальчишкой? Что станется с миллионами других таких же маленьких попрошаек? Большинство вымрет от голода, холода и болезней. Из уцелевших часть попадет в бомжи - на всю жизнь, а остальные – в бандиты, где их ждет верная смерть от пули или ножа за чье-то неправедное богатство.
   Мальчишка необыкновенно быстро управился с чебуреками и теперь жадно смотрел на пакет молока. Матвеев понял, что он очень хочет пить, но молоко хочет сберечь для кого-то.
   - Пей молоко, малыш, я еще тебе куплю.
Мальчик разорвал пакет, начал пить. Матвеев смотрел на него с жалостью.
   - Ты с кем живешь?
   - С мамой. И сестренкой.
   - Отец есть?
   - Он ушел на работу и не пришел. Еще осенью.
   Да, такие случаи бывали. Простые мужики от беспросветной жизни пили по-черному, и по пьянке частенько попадали в смертные разборки. А многие погибали и без пьянки, их на темных улицах убивали крутые ребята и всякая шпана – без причины, для развлечения и самоутверждения.
   - Мама работает?
   - Нет. Ее сократили.
   - На ТЗП?
Мальчишка кивнул.
   - Сестренке сколько лет?
  - Семь.
   - Учится?
   - Она ходила в первый класс.
   - А теперь?
   - Сидит дома, не в чем ходить.
   - А ты учишься?
- Летом перешел во второй класс.
   - А сейчас?
Мальчишка нагнул голову и ничего не ответил. Матвеев понял, что не должен бередить его раны. Но чем он может ему помочь?
   - Посиди тут, я сейчас.
Он вернулся к ларьку, купил  еще пакет молока, два батона белого хлеба, килограмм вареной колбасы, коробку рафинада. На большее денег не хватало, да и не обеспечишь даже одного мальчишку на всю жизнь. Этим должна заниматься власть, а наша власть во главе с Ельциным думает только о собственном обогащении, ей наплевать на народ и на Россию. Он купил пустой пакет, сложил туда провизию, рассчитался, для чего пришлось выгрести из всех карманов все монеты из дешевого, быстро ржавеющего металла, и вернулся к мальчику. Тот держал в руках пустой пакет из под молока. Он обрадовался, увидев доброго дяденьку, видно, уже не надеялся.
   - Вот, малыш, возьми. Как тебя зовут?
   - Витя.
- Неси все это домой, Витя, отдай маме. Я бы дал тебе денег, да вот, все потратил, больше нет. Ты, Витя, слышал про рекетеров, про бандитов?
   Мальчик кивнул головой. Он печально и пристально смотрел на Матвеева.
   - Я понимаю, что ты будешь снова сюда ходить?
Мальчик угрюмо кивнул.
   - Будь осторожен. Смотри, чтобы тебя не забрали бандиты или рекетеры. Будешь всю жизнь побираться для них. Они всю твою выручку заберут себе, а тебе даже хлеба не дадут для мамы и сестренки. Будь хитрый, как разведчик. Понимаешь?
   - Понимаю, - печально сказал мальчик, и вдруг глаза его впервые за это время заблестели интересом. – Я перехитрю их!
   - Вот и молодец. Ну, а мне пора, я иду на работу. Будь здоров. Отнеси прямо сейчас еду маме и сестренке. До свидания, малыш.
   Матвеев продолжил свой путь к Обители и думал об этом несчастном мальчишке и его семье. Что ждет их? Как бы демократы ни ругали Советскую власть, но тогда никто не нищенствовал, и мальчишки не побирались, чтобы накормить больную мать и сестренку, которой не в чем ходить в школу. Мальчишки и девчонки тогда носили пионерские галстуки. Романтику пионерской жизни талантливо воспел Аркадий Гайдар в своих книгах, а сейчас его внук Егор Гайдар, который выглядит, как разжиревший буржуин, обрекает миллионы мальчишек и девчонок на нищету и откровенное рабство. Недаром народ придумал картину: «Аркадий Гайдар убивает своего внука Егора», к большому сожалению, еще не написанную.
   Постепенно, с заметным усилием Матвеев настраивался на предстоящее занятие со студентами. Но и здесь многое вызывало у него недоумение. Кому и зачем понадобилось разрушать стройную, отлаженную десятилетиями, устоявшуюся систему советской высшей школы и переводить систему образования на западную форму? Матвеев считал это большим шагом назад.
   Во-первых, сейчас понятие ВУЗа  расплылось во что-то бесформенное и неопределенное. Старые, заслуженные, известные во всем  мире советские институты вдруг почему-то стали называться университетами или даже академиями. Мало того, многие техникумы и даже училища потянулись туда же и стали называть себя колледжами, а некоторые - университетами и даже академиями. Качество обучения от этого не возросло, скорее, наоборот, коммерческие интересы неизбежно приводили к полной профанации дипломов и самого высшего образования.
   Мало того, министерство образования и науки России вдруг почему-то посчитало советскую систему высшего образования неэффективной и стало буквально насильственно внедрять западную, двухступенчатую систему с ее бакалаврами и магистрами. Кто такой бакалавр? Недоучившийся студент, полуспециалист–полудилетант с четырьмя курсами ВУЗа за спиной, но с громадным апломбом, так свойственным людям Запада с их менталитетом крайнего индивидуализма.
   По той же западной системе магистр – студент, окончивший полный курс ВУЗа, но не защитивший дипломный проект или дипломную работу. Их магистр – нечто вроде выпускника советского ВУЗа, который вместо дипломного проекта или дипломной работы защитил всего-навсего один из наших курсовых проектов. Если на Западе такой недоучка через пару-тройку лет все-таки защитит дипломную работу, которая у них почему-то считается диссертацией, – он становится доктором наук. Такого доктора наук можно приравнять всего-навсего к нашему дипломированному инженеру.
   Сейчас Запад сам страдает от этой средневековой системы и стремится перейти на старую нашу, советскую систему высшего образования, но сделать это там мешает многовековая традиция. А мы добровольно, в погоне за западным веянием добровольно хотим отказаться от своей системы и перейти на неполноценную  европейско-американскую, которая сложилась в дремучие века ремесленников,  мануфактур и инквизиции.
   Такое рабское следование западным традициям началось на Руси со времен пресловутого Рюрика и особенно укрепилось во времена Петра якобы Великого. И сколько уже веков мы при нашем суровом климате натягиваем  на себя кургузые западные сюртучки и короткие штанишки, которые вошли у европейцев в моду из-за великой их  скаредности. Что касается специалистов высшей квалификации, то наш  кандидат наук  соответствует западному доктору    философии, а такого уровня квалификации, как наш доктор наук, на Западе вообще не существует. Но – как же, это ведь Запад, цивилизация, куда нам, сиволапым!
Улочка сделала крутой поворот, и Матвеев оказался на Смотровой горке. Перед ним открылась великолепная панорама Обители, и его охватило радостное чувство, которое так редко посещало его в Тригорске. Ликующе сияли даже в скудном свете пасмурного дня золотые купола храмов, кресты над ними. Белоснежные высокие и могучие стены старинного монастыря придавали открывшемуся виду светлый и легкий колорит, будто напоенный живительным, свежим воздухом. Он улыбнулся, вспомнив, как его пятилетняя внучка впервые увидела Обитель    отсюда, со Смотровой горки, в яркий, солнечный день и восторженно закричала:
   - Ой, смотри, какой праздник!
   Каждый поход в Обитель на лекцию заметно поднимал настроение Матвеева, и это, пожалуй, стало основной причиной его занятий в  сомнительной Академии. Молодец, Адель Семеновна, сумела «оторвать» такое место для своих студентов, то ли взяла в аренду, то ли просто договорилась с руководством музея. Средневековые строители умели выбирать место для храмов и строили их там, где, видимо, существовали наиболее благоприятные геомагнитные или биоэнергетические условия, шут его знает, как это назвать.
   Он давно заметил, что когда он приближался к ТЗП, то его охватывало какое-то тяжелое, угнетающее чувство. Еще в первые дни работы его поразила какая-то угрюмая, мрачная моральная атмосфера на заводе, хотя особых причин для этого, вроде бы, не имелось. Сначала он относил это за счет трагического «хвоста», который тянулся за ним по делу Дениса, но потом понял, что дело в чем-то другом.
   На ТЗП не существовало настоящего трудового коллектива, к которому он привык на прежней своей работе. Здесь практически отсутствовала общественная творческая жизнь, вообще почти не встречались творческие люди с серьезным хобби. После работы сотрудники расходились по домам, по дачам, по гаражам и проводили свободное время, кто как мог и умел. Здесь не было  обычных дружеских компаний, люди не дружили семьями, не собирались  на праздники узким кругом. Каждый жил только для себя.
Потом, в годы перестройки и особенно сейчас, когда от резкого ухудшения жизни люди стали вдруг умирать чуть не каждый день, он заметил, что смертность на ТЗП заметно выше, чем в среднем по Тригорску, особенно от рака. Он много размышлял об этом, но ответа долго не находил.
   Его недоумение невольно разрешили старожилы ТЗП. Недавно, когда СКТБ отмечал 8-е марта, Винтерман и Романова пустились в воспоминания о своих первых годах работы на ТЗП. Тогда весь ТЗП размещался в одном трехэтажном здании, люди жили в бараках, а молодых специалистов разместили в бывшей церкви.
   - Надя, помнишь, как Нина Семенова ночью заорала? – спросила Винтерман.
Романова захохотала. Она отличалась легким характером, часто и заразительно смеялась.
   - Ой, ее с Семеновым тогда летучие мыши атаковали!
   - А куда эта церковь делась? – поинтересовался Матвеев.
    - Сломали, - беззаботно ответила Винтерман. - Там сейчас молодежное общежитие. А заводоуправление построили на месте кладбища.
   - Сколько костей откопали! – подхватила Романова. – Мальчишки черепами в футбол играли. Кошмар! Так смешно!
   Матвеева эта информация не рассмешила, наоборот, она потрясла его. Он понял, откуда у него появилось тяжелое впечатление об общей моральной обстановке на заводе. Дело не в потревоженном покое бессмертных душ усопших, в эти сказки он не верил. Но он знал, что ни одно злодеяние не остается безнаказанным. Кощунственное разорение старого кладбища, надругательство над останками давно умерших людей наложило зловещий отпечаток на души сотрудников ТЗП  Трудно сказать, сколько должно пройти времени, и какие светлые дела надлежит совершить этим бедолагам, чтобы из их подсознания исчезла гнетущая память о неслыханно черном кощунстве, хотя бы совершенном в оптимизме невежества.
Подземный переход выходил к длинному подъему на Соборный холм. Матвеев одолел его, пересек выложенную булыжником Монастырскую площадь и вступил под высокий свод ворот  в многометровой крепостной стене. Его шаги гулко отдавались в длинном туннеле Святых врат, пустынных ранним утром. Стены прохода украшали фрески, изображающие эпизоды из жизни преподобного Основателя монастыря. С каждым шагом Матвеев чувствовал, как уходят куда-то, забываются, исчезают неотвязные заботы и постоянные тревоги этого странного времени разрушения и разграбления России ее же властью.
Когда-то он всерьез считал себя атеистом. Всех советских людей с октябрятского детства приучали к мысли, что они - атеисты. Никакому атеизму их, октябрят, пионеров и комсомольцев, не обучали. Не обучали их атеизму и в коммунистической партии, хотя об атеизме много говорили на занятиях в сети партполитпросвещения, где даже существовал университет научного атеизма.
   Атеизм – это система научного мировоззрения, основанная на глубоком знании философии, религии, космогонии, истории, геологии, биологии, психологии, физиологии и многих точных наук. Ничего этого они не учили всерьез. Матвеев с усмешкой вспоминал формулировки из советских словарей иностранных слов, из философского словаря, они поражали своей наивной категоричностью и ничего не раскрывали.
   «Эмпириокритицизм – субъективно-идеалистическое философское течение конца 19 века. В.И.Ленин в своем труде «Материализм и эмпириокритицизм» подверг Э. критике».
«Христианство – одна из наиболее распространенных мировых религий, названа по имени ее мифического основателя Христа….».
   «Ислам – одна из мировых религий наряду с христианством и буддизмом, возникшая в 7 веке в Аравии. Основателем ислама считается Мухаммед, объявивший себя посланником Аллаха…».
      «Кальвинизм – одно из протестантских вероучений, основателем которого был Ж.Кальвин…»..
Их всех просто приучали к лозунгу: «Бога нет», - и этот догмат породил в душах нескольких поколений советских людей не атеизм, а легкомысленный и невежественный религиозный нигилизм. О существовании Бога и о его сущности умные люди ведут дискуссии тысячи лет, и давно уже признано, что нет никаких серьезных доказательств ни за, ни против существования Бога. А советский «научный атеизм» приучал людей к голословному отрицанию Бога.
   Стоит ли удивляться, что в годы горбачевских «реформ», и особенно при Ельцине стало поголовным обычаем носить на шее крестики, крестить детей, ходить в церковь, стоять службы по церковным праздникам, креститься на храмы и на иконы, целовать христианские святыни. Он не осуждал простых людей. В годы социальных потрясений любой одураченный народ обычно ищет утешения и справедливости в религии, какой бы она ни была.
Но особенно умиляло Матвеева, когда он видел в телепередачах, как недавние высшие партийные чины, бывшие профессиональные коммунисты,  смиренно стоят в храмах со свечками в руках. Недавний секретарь обкома КПСС, получавший большую зарплату и все мыслимые блага за пропаганду коммунистической идеологии, срочно перекрасился в верующего и с постным выражением на холеном лице изображает искреннюю веру в Христа и его заповеди.  Как будто достаточно положить в карман партбилет – и ты коммунист. Если выбросить партбилет в мусорную корзину, повесить на шею крестик, взять в руки свечку – и ты убежденный православный,  вроде известного поэта Ивана Безродного. Все они – оборотни, беспринципные люди с черной, продажной душой.
   Выйдя из храма, эти прорабы «реформ» снова принимаются  без  малейших зазрений совести грабить народное достояние огромной страны, локтями отталкивать конкурентов от бесплатной государственной кормушки, рвать соперников зубами.  Как советские люди никогда не были убежденными атеистами, так и взгляды этих  корыстолюбцев не имеют ничего общего с устоями христианства и православной церкви.
   На Руси простой народ никогда не проявлял особой приверженности к христианству, к православию. Мужики и бабы ходили в церковь, потому что так полагалось для благонадежности, как в советское время людям предписывалось обязательно голосовать за единственного кандидата в депутаты. Высшие слои общества в царской России ходили в церковь, чтобы проявить лояльность, посмотреть людей, себя показать, дать пример невежественному народу. Само православие представляет собой странную смесь иудаизма, христианства и древней русской религии, тысячелетние корни которой церковь и государство не смогли выкорчевать за долгие века жесточайших преследований.
   Ни простой народ, ни дворянство, ни высшие слои общества в России никогда всерьез не воспринимали христианство. Наибольшее количество анекдотов и ядовитых побасенок ходило именно о попах, - невежественных, тупых и жадных стяжателях. Лучшие умы человечества во все времена высмеивали и остроумно издевались над религиозным мракобесием.
   Матвеев удивлялся наивности большинства советских людей, неожиданно для самих себя обратившихся к христианству. Сейчас муссируются взгляды на православие, как на духовную основу общества новой России. Ни одна из современных мировых религий не несла народу духовность. Наоборот, все эти религии ограничивали развитие культуры и науки, насаждали в людях невежество, фанатизм и нетерпимость. И это мракобесие пытаются выдавать за духовность.
   За 70 лет Советской власти с ее гонениями на православную церковь, бюрократический слой отцов церкви неискоренимо пропитался духом приспособленчества и карьеризма, доносительства и  прямого преступления перед официальными церковными нормами, вроде тайны исповеди. Он лично знал случаи, когда о фактах крещения младенцев комсомольцами тут же становилось известно соответствующим органам, - попы старательно вели списки таких ослушников и докладывали о них куда следует. О какой духовности можно говорить при таких «пастырях душ»? В модных сейчас разговорах о религии Матвеев обычно с усмешкой говорил:
   - Я – язычник.
   Но он прекрасно понимал, что со своим багажом советского мировоззрения не тянет даже на язычника, если считать язычниками наших далеких предков. Их мировоззрение – это не тупое поклонение лесному пню или глиняному идолу, как любят изображать и атеисты, и христиане. Древняя русская вера – не язычество, это сложный свод законов, правил и традиций, это детально продуманная система взглядов на мироздание, это стройная иерархия высших сил, которых невежественные люди принимают за многобожие. Лучшим примером язычества считается религия древних греков. Но никто не хочет знать, что древние греки взяли за основу своих представлений о мире и о силах, управляющих миром, еще более древнее мировоззрение русского народа. Задолго до древних греков русские люди признавали    трединого Творца. Язычество – это многобожие. Русские же люди имели Богом только триединого Творца, а весь остальной их пантеон составляли пращуры, предки русского народа.  Нам далеко даже до представлений древних греков, не говоря уже о мудрости мировоззрения наших далеких прямых предков.
   Он сам нередко ходил в церковь и ставил свечки за упокой погибших брата и племянника, но делал это только из-за просьбы Лены, вдовы брата. Матвеев прекрасно понимал, что «там» нет ничего, кроме небытия и тления, что разговоры о бессмертной душе и Царствии небесном – лишь утешение для слабых духом. И его постоянно удивляло всеобщее внезапное увлечение нормальных, казалось бы, людей, этим средневековым мракобесием. Даже его бывшая сподвижница, Адель Семеновна, поразила его. Когда через несколько лет они встретились, Матвеев увидел на шее у нее немаленький золотой крестик на массивной золотой цепочке.
   - Это дань моде? – поинтересовался он. Реакция Адель Семеновны удивила его.
   - Я верю, что православие принесет России духовность, и даст народу национальную идею, - твердо заявила она.
   Матвеев хмыкнул и промолчал. Он помнил, как Адель Семеновна, молоденькая ответственная секретарь городского общества ВОИР, стремилась вступить в КПСС. Перед ней, как «служащей», стояли тогда почти непреодолимые препятствия. КПСС считалась партией рабочего класса, и ее социальный состав строго оберегался от деформаций. На одного вновь принятого служащего должно приходиться два принятых в партию рабочих, и это соотношение неукоснительно выдерживалось.
   Матвеев знал многих «служащих», которые хотели бы вступить в партию. Одних он считал достойными звания коммуниста, другие, как он прекрасно видел, рвались в КПСС из чисто карьеристских соображений. Но многие из них так и остались беспартийными до самого крушения коммунистической идеологии. Однако Адель Семеновна прорвалась в партию. Сначала ее приняли, как положено, кандидатом, и Матвеев сам дал ей рекомендацию. А потом, в назначенный срок, она стала  членом партии, и опять одну из рекомендаций давал Матвеев. И вот – крестик на шее, твердое заявление о высокой духовной миссии православной церкви. Бог с ней, усмехнулся тогда Матвеев. Женщина делает карьеру, и ее мало волнует, какая власть в стране, и какому идолу надо поклоняться. Она не пропадет ни при каком режиме.
   Матвеев шел по двору Обители. Слева потянулось филигранно раскрашенное здание  трапезной, справа высился пятиглавый Успенский собор. За ним бело-голубой стрелой взметнулась в небо звонница, самая высокая колокольня в России. Впереди, за Троицким собором дорогу перегораживало светло-желтое двухэтажное здание администрации музея.
   Он вошел в здание, взял у вахтерши ключи, открыл дверь офиса Академии, снял пальто, шапку, оглядел себя в зеркало, достал из кейса папку с конспектами. До занятий ровно три минуты, пора идти. Он любил точность и старался соблюдать пунктуальность, на студентов это производит впечатление.
   Студенты дисциплинированно ждали его в аудитории. Поначалу эта группа, первый набор академии, отличалась редкостной разболтанностью. Студенты приходили на занятия, когда хотели, во время лекции разговаривали, на первом занятии в задних рядах, к изумлению Матвеева, вдруг раздались звуки гитары и послышалось самозабвенное пение. Настоящий клуб самодеятельной песни, не хватало только дирижера в лице Адель Семеновны. Из разговора с Адель Семеновной Матвеев понял, что она придерживается принципов «свободного обучения», и что помощи от нее в наведении дисциплины ждать не приходится.
   - Они все пришли из одного лицея, почти полный состав класса. Это ведь наш первый набор. Ребята дружные. Мы стараемся поддерживать семейную обстановку. Они – наши дети.
Пришлось ему самому наводить порядок в любимой группе декана. Еще на первом занятии, до разговора с Адель Семеновной, он сурово поговорил с молодыми оболтусами и потребовал соблюдать дисциплину. Но на втором занятии все повторилось, только без хорового пения. На четвертом занятии студенты в полном составе ждали его прихода, и гитара уже отсутствовала.
   Ему, кажется, удалось заинтересовать группу. Сегодня, на последнем занятии перед зачетом, он собирался обсудить рефераты. Ему хотелось, чтобы молодые люди поняли главное отличие человека от всего остального животного мира. Он считал, что сейчас сама обстановка в России уничтожает  в людях все человеческое и оставляет только животные инстинкты: хватать, пожирать, овладевать самкой. Но люди не должны превращаться в примитивных животных.
   Он не сомневался, что его подопечные справятся с задачей. За два семестра он хорошо узнал студентов, знания каждого из них и даже наклонности. Оценку на зачете можно ставить почти автоматом. В сегодняшних рефератах большинство развивали материалистическую точку зрения. Шестеро из тридцати оказались поклонниками гипотезы панспермии.  Он приучал студентов к плюрализму и терпимости, пусть ребята порезвятся, лишь бы сумели грамотно подтвердить свою точку зрения. А два потенциальных отличника, Рубин и Синцова, как он и ожидал, в рефератах отстаивали идею божественного происхождения жизни и человека на Земле. Он понимал, что отличники решили отличиться, выделиться из массы, это, в конце концов, тоже не так уж плохо.
   Во всей группе у него оставалось одно темное пятно в лице студентки Кириной. Она не появилась ни на одном занятии, не выполнила ни одного домашнего задания, не написала ни одного реферата. Матвеев просил разыскать ее и старосту группы, и всех студентов, и даже Адель Семеновну. Тщетно, загадочная студентка так ни разу не предстала перед ним.
Первыми Матвеев вызвал двух крепких материалистов, хорошо подкованных  Толмачева и Суворову. Толмачева он «погонял» по зарождению жизни. Тот отвечал уверенно.
   - После остывания земной коры образовалась жидкая вода – первичный океан. В воде растворялись неорганические вещества и реагировали между собой. Со временем появились простые органические вещества: метан, углеводороды, углеводы,  аммиак, амины. За многие миллионы лет в бесчисленных вариациях и сочетаниях появились сложные углеводородные вещеста и, наконец, первые аминокислоты. Этот «океан преджизни» существовал сотни миллионов лет, может, даже миллиард. Потом  образовались белковые вещества, обладающие простейшим свойством живых существ – раздражимостью.
   - Прекрасно. Надо полагать, все эти процессы развивались самопроизвольно, в соответствии с законами термодинамики?
   - Конечно!
   - Отлично. Вам, безусловно, известно, что самопроизвольные процессы идут с возрастанием энтропии. Но аминокислоты и особенно белки – сложнейшие вещества с огромным запасом внутренней энергии. Малейшее возрастание энтропии разрушит их сложнейшую, энергетически напряженную структуру. Как они могли самопроизвольно образоваться? Это противоречит законам термодимнамики. Объясните это противоречие.
   "Панспермисты" и «божественники» оживились, завертелись, в аудитории возник шумок:  преподаватель "режет" своего любимчика! Даже у всегда безмолвной  и бесстрастной Синцовой заблестели глаза. Только гитарист  Рубин безразлично смотрел в окно. Ничего, придет и твоя очередь.
   Толмачев после размышления нерешительно проговорил:
   - Мы не проходили термодинамику. Но, возможно, тут дело во внешнем источнике энергии? Удар молнии, например.
   - Или готовые споры жизни из Космоса! – подхватил "панспермист" Мжельский.
   - Или Божий дух, - насмешливо фыркнула "материалистка" Цветаева.
   Матвеев покачал головой.
   - Не пойдет. Случайный удар молнии в случайном месте, где случайно образовались сложные молекулы в достаточной концентрации? Ваши коллеги правы: проще предположить панспермию или божественный акт. У вас слишком большое наслоение случайностей. Подумайте еще.
   Толмачев напряженно засопел. Шумок в аудитории усилился. Только Рубин зевнул со скучающим видом: ему-то все предельно ясно.
   - Господа "материалисты," помогайте. Жизнь неизбежно зарождается в любом месте Вселенной, где создаются необходимые для этого условия. Вот эти условия и давайте. Исключите все случайные факторы.
   - Остывание планетьы!
   - Повышенная температура!
   - Жидкая вода!
   - Много разных растворенных в воде веществ! Такого набора больше никогда не получалось на Земле.
   Творческий порыв "материалистов" иссяк. Матвеев недовольно покачал головой.
   - Шуму много, толку мало. Еще нужны факторы, энергетические факторы, - Матвеев  обратился к Толмачеву. – Вы же сами обозначили этот фактор, но ограничили его случайным ударом молнии. Почему возникает разряд молнии?
   - Атмосферное электричество! – Осенило Толмачева. – Тогда же атмосфера миллионы лет была сильно насыщена электричеством! Мощное движение воздушных масс. Бурные тектонические явления. Постоянные извержения вулканов. Это же источники электрической энергии! И напряженность магнитного поля!  Очень теплая, даже горячся вода!И не надо никакой молнии, и божественного акта тоже не надо! Океан преджизни существовал миллиарй подпи тке  лет. За это время при мощном электромагнитном поле простые органические вещества способны соединиться в любые молекулы, самые сложные! Так и возникли «живые» белки!
   - Разъясните.
   - Ну, как же! Под постоянным воздействием сильного электромагнитного поля реакции шли уже не по самопроизвольному пути, с возрастанием энтропии, а принудительно, с повышением внутренней энергии. По пути усложнения структуры молекул.
   - Молодец! – не удержался Матвеев.
"Материалисты" захлопали в ладоши. "Панспермисты" нахмурились. Рубин смотрел в окно. Матвеев отпустил Толмачева и вызвал Суворову. Ей он задал вопрос, на который, насколько он знал, пока еще никто не смог дать убедительный ответ.
   - Вы написали, что у неандертальцев мозг больше, чем у современного человека. Как вы думаете, зачем  мустьерскому человеку такой огромный мозг? И почему неандертальцы проиграли соревнование кроманьонцам, мозг у которых заметно меньше?он потом уменьшился у современного человека? Это ведь тоже попахивает чудом. Чем объяснить это? Постарайтесь обойтись без чудес.
   Суворова умница, самая развитая студентка в этой, довольно сильной группе. Пусть поломает голову. Но даже он не ожидал услышать то, что ответила Суворова.
   - Эволюция - это слепое приспособление организмов к изменению внешних условий, к окружающей природе за счет случайных мутаций организма. В мустьерский период условия обитания людей в Европе заметно ухудшились. Ледники, крупных животных стало меньше, растительность обеднела. Пищи стало не хватать, потребовалась защита от холода и голода, человеческие племена оказались на грани вымирания. И мустьерский человек вынужден был стать мастером на все руки и хитроумным изобретателем. А это развило его мозг. По-моему, резкое увеличение объема мозга произошло за довольно короткий исторический период. Причем развивался у неандертальцев затылочный отдел мозга, где, видимо,находились центры, ответственные за какие-то гуманные качества. Неандертальцы сохранились как вид только потому, что крепко держались друг за друга.  Скорее всего, они сами этого не понимали, а просто действовали по внутренним побуждениям. И поэтому они завоевали огромные пространства Евразии, свободные от ледников. От Испании до Средней Азии.    
   Матвеев не сдержался и крякнул от восхищения. А Суворова продолжала свой рассказ.
  - Кроманьонцы оказались в  еще более худших климатических условиях. Окружающие племена  прижали их к самому леднику. И кроманьонцы выжили как вид за счет, как бы это сказать, за счет индивидуальной выживаемости. За счет своей личной агрессивности. Каждый из них с утра до ночи заботился только о себе. В итоге, думаю, поэтому у них развились лобные доли мозга, где наверное имеются какие-то центры агрессии. Хотя общий объем мозга у них оказался меньше, чем у неандертальцев. Потом, когда условия жизни улучшились, кроманьонцы пришли в Европу и за счет своей агрессивности довольно быстро уничтожили неандертальцев. Очень интересно, как бы развивалось человечество, если бы победили добродушные, хотя и немного заторможенные неандертальцы с их огромным мозгом. Мне кажется, наш мир сейчас был бы намного гуманнее и добрее.
   Матвееву очень хотелось похвалить умницу Суворову, но он уже похвалил "материалиста" Толмачева, а преподаватель должен быть предельно объективным и нейтральным. Не надо давить на психику молодежи, это всегда вызывает только сопротивление. Поэтому он лишь сдержанно сказал:
   - Неплохо!
   Суворова скромно потупила глаза. Матвеев обратился к студентам:
   - Есть вопросы?
   - Есть! – С места вскочил «панспермист» Калинин. – А сколько лет надо на такое увеличение мозга? Миллион лет? Сто миллионов? Да за такое время все они давно бы вымерли! Ты говоришь, ледники ползали туда-сюда десятки тысяч лет. Так это же мало!
   - Не надо миллиона лет, - спокойно сказала Суворова. – Вообще, сколько надо эволюции для изменения вида? Сколько лет понадобилось жирафу, чтобы так вытянуть шею? Или слону, чтобы у него нос превратился в хобот? Миллион лет или всего тысячу? Я думаю, когда наползли ледники, многие племена просто вымерли. Или ушли в теплые края. А те, у которых было в мозгах на одну извилину больше – те выжили. Люди-то и сейчас все разные. Одни хорошо соображают, а другие – валенок валенком!
   Студенты засмеялись, даже Рубин не выдержал, хохотнул.
   Молодчина, - подумал Матвеев, но хвалить Суворову опять не стал, а задал коварный вопрос.
    - Вы достаточно убедительно объяснили появление большого мозга у неандертальцев и меньшего, но более агрессивного мозга у кроманьонцев. А как, по-вашему, идти эволюция человека, как вида, в будущем?
    Суворова замялась. Вскочил с места Толмачев:
   - Можно, я?
   - Подождите. Пусть подумает. Этот ответ вытекает из первого. Как говорится, ломать – не строить.
   Суворова заговорила сначала неуверенно, потом голос ее окреп.
   - Наверно, кроманьонцы изобрели все, что им было нужно для жизни. Они практически перестали зависеть от природы. А их потомки просто пользовались их изобретениями, сами ничего нового не придумали. Думаю, после кроманьонцев у нас наступил застой.
   В группе засмеялись. Матвеев поднял руку. Вот этого ответа он и ждал. Пусть все его услышат и призадумаются.
   - Продолжайте.
   - Думаю, -задумчиво продолжала Суворова, - у потомков кроманьонцев мозг перестанет развиваться. А если нет прогресса, то идет обратный процесс. Мозг у потомков кроманьонцев стал становиться меньше.
   В аудитории засмеялись, причем, довольно ехидно. Матвеев постучал по столу.
- Вот, господа студенты, наглядный пример, что получится, если вы перестанете думать. У ваших потомков мозги совсем перестанут работать. А с помощью ваших любимых компьютеров это произойдет гораздо быстрее И люди рискуют превратиться в безмозглых потребителей, если не хуже. Напомните мне, чем человек отличается от остальных животных?
   Суворова уверенно ответила:
   - Способностью к познанию мира и к самопознанию. Животные на это не способны. Поэтому они и живут на уровне инстинктов и рефлексов.
   - Вот именно. Помните об этом, как бы ни заманчиво казалось превратиться в обеспеченных потребителей. К сожалению, сейчас в мире преобладает точка зрения потребителей, а это весьма опасно. Человечество может выродиться. Любой орган, если его постоянно не тренировать, атрофируется и перестает выполнять свои функции. Особенно это относится к такому сложнейшему инструменту, как мозг. Любой скрипач, любой спортсмен прекрасно знает это и постоянно терзает себя многочасовой тренировкой. Перерыв!
   После перерыва выступали "панспермисты." Особых вопросов к ним не возникло. После докладов Толмачева и Суворовой сами "панспермисты" понимали слабость своей позиции. В конце дискуссии Матвеев спросил, известны ли кому-нибудь результаты микробиологических исследований проб из сверхглубоких скважин, которые закладывались еще в СССР. Никто не смог ответить, а большинство даже не слышали о таких скважинах.
   - А ведь одной из целей бурения этих многокилометровых скважин как раз и была проверка гипотезы панспермии, - укоризненно покачал головой Матвеев. – Если на глубине пятнадцати километров обнаружатся споры жизни, то это – серьезный аргумент в пользу такой гипотезы. Увы, в глубинных пробах, насколько мне известно, никаких признаков жизни не обнаружено. Там не оказалось даже простых органических веществ. Только минералы и различные неорганические соединения. Так что пока гипотеза панспермии под вопросом. Теперь дадим слово господам "теософам".
   Доклад Рубина Матвеев слушал рассеянно. Застарелые и довольно убогие аргументы в пользу божественного происхождения мира и человека вызывали у него скуку. Он удивлялся, как могут молодые, образованные люди в конце XX-го века всерьез верить в существование Бога? Высшее достижение религиозной мысли - утверждение, что без Божьей воли ничего не происходит, а если существует эволюция, то ее запустил сам Господь.
   Но он понимал, что Рубин не столько верит в свои тезисы, сколько «выпендривается» перед товарищами. Мол, вы все конформисты, вы верите в то, во что верит большинство, а я – не такой, я умнее. И, конечно, тут имеет место дань моде. Сейчас модно считаться религиозным, вот Рубин и демонстрирует свою «продвинутость».
   Матвеев прекрасно понимал, что спорить с религиозными фанатиками, - такое же безнадежное дело, как спорить с евреями об избранности их Божьего народа. И те, и другие считают, что они имеют право говорить, что угодно, что их слова – истина в последней инстанции. А при малейшем сомнении начинается истерический крик о нетерпимости или об антисемитизме.
   Рубин докладывал плоховато, не в своей обычной манере. На его лице откровенно читалась убежденность, что все здесь настроены против него, так чего он будет стараться. Я прав, но переубеждать вас – ниже моего достоинства. Живите и умирайте в своем невежественном заблуждении. Аудитория чувствовала это, студенты вертелись, переговаривались, явно горели желанием разгромить дремучего человека. Матвеев решил не вмешиваться.  Семинар прошел успешно, и главная его цель уже достигнута. А Рубина разделают под орех сами студенты.    Когда Рубин закончил, он спросил:
   - Какие будут вопросы?
Со своего места буквально подпрыгнул Толмачев.
   - Можно? – И не дожидаясь разрешения, выпалил: - Ты, вот, Леша, говоришь, Бог всемогущ. Тогда ответь, может ли всемогущий Бог создать такой камень, который сам не сможет сдвинуть?
   Толмачев победно оглянулся и сел. Аудитория заржала: Матвеев приводил им этот софизм. Рубин насупился.
   - Ты прекрасно знаешь, что ответа на этот софизм нет, на то он и софизм. Но дело не в словесных вывертах. Только Божественный акт мог создать жизнь из мертвой и косной материи. Только Божественный дух мог вдохнуть в тело животного человеческую бессмертную душу, его сознание, способное познать Мироздание и самого себя. Вы тут притягиваете за уши то эволюцию, то панспермию. Но чем отличается ваша панспермия от вездесущего и всемогущего вселенского духа Божьего?  А уж ваша эволюция? Да без Божественного акта она бы вас в такие дебри завела! Вместо Гомо Сапиенса получился бы Чудовищус Людоедус!
   Аудитория зушумела. Матвеев похлопал по столу. Слава Богу, Рубин не религиозный фанатик. Все остальное не страшно, пусть поразвлекается. Фанатик сейчас кинулся бы в драку или замолчал бы с глубоким презрением, ушел в себя. Рубин рассуждает, значит, в нем играет молодежный нигилизм. Фанатики не рассуждают. Что ж, надо поддержать Рубина морально.
   - Спокойно, господа студенты. Любой человек имеет право на свою точку зрения и имеет право ее высказывать. А то что же получается? Мы все демократы, все за гласность и плюрализм, но ах, как хочется стащить оппонента с трибуны? Не будем скатываться до аргументов типа «сам дурак». Есть у кого-то конструктивные возражения?
   Подняла руку "панспермистка" Очкина.
   - Леша, ты сам подумай, я же тебе говорила. Бог, говоришь, создал человека из праха, вдохнул в него душу, Божий дух, так? И ошибся, люди не оправдали Его надежд. Он разозлился на своих детей и устроил Потоп. Всех уничтожил, кроме Ноя. Значит, он что-то недоработал? Ошибочка вышла?  И твой Бог решил исправить свою ошибку с помощью сильно правильного Ноя с сыновьями. А потомки Ноя опять такое устроили, что Богу пришлось своего Сына посылать на землю, чтобы разобраться. А люди Божьего сына распяли. Бог этого не ожидал. Опять неувязочка? Какой же он после этого всеведущий? Сплошные ошибки! Раз не просчитал вперед, два не просчитал вперед. Как у Черномырдина: хотели как лучше, а вышло, как всегда? Что ты нам лапшу на уши вешаешь? Ты же сам в эту ерунду не веришь.
   Матвеев с трудом удержался от улыбки. Молодец, Очкина. Рубин покраснел по самые уши. Он заметно разозлился. Это ни к чему. Матвеев постучал по столу.
   - Стоп, стоп. В вопросе явная пристрастность. Много эмоций. Хороший психолог не допустит пристрастия. И вы, Рубин, пожалуйста, отвечайте по существу, без личных выпадов. Иначе у нас получится не дискуссия, а рыночные отношения. Вы же будущие международные экскурсоводы. Вам будут задавать самые разнообразные вопросы, и ядовитые, имейте в виду. А вы должны с улыбочкой спокойно отвечать. Вот и тренируйтесь.
   Рубин тяжело перевел дух. Будь его воля, он бы этой Очкиной врезал по мозгам, мало не показалось бы. Но он сдержался, поскрипел зубами и заговорил сначала довольно нервно, потом заметно успокоился.
   - Значит, так. Бог создал человека. По своему образу и подобию. Из праха. Вдохнул в него душу. Значит, так. Но дьявол ввел людей в соблазн. Люди – они не боги, они смертные и греховные. Поддались дьяволу. По земле разлился грех. Пришлось накатить Потоп. Оставил Ноя, включил счетчик. Дьявол опять за свое. Даже Христа распяли. Теперь надо ждать второго пришествия. Будет Страшный суд, там баланс подобьется окончательно.
   Слабо, - думал Матвеев. – слабо. Это и хорошо, и плохо. Плохо придется Рубину в споре с оппонентами. Но хорошо, что он не фанатик. И главное, сдержался, говорил спокойно. Значит, это просто молодая блажь. Пройдет.
   В конце занятия он подвел итоги семинара.
   - В целом группа с заданием справилась. Все к заданию отнеслись серьезно. Цель семинара – не выбор одной точки зрения. И через сотню лет такие споры будут. Главное – вы поняли, как могла зародиться жизнь на Земле, как развивалась нервная система живых существ, и как появилось Сознание. Вы поняли, в чем главное отличие человека от остальных живых существ. И поняли, что сознание человека – не есть нечто навеки данное, а сложная система в неустойчивом равновесии. Стоит ослабить нагрузку на мозг – и неизбежна деградация, как это грозит нашим потомкам.
   После звонка к Матвееву подошла староста с журналом. Матвеев расписался и попросил:
   - Если найдете загадочную Кирину, пусть она найдет меня.
   Он вышел на мощеный двор Обители, глубоко вдохнул свежий воздух, огляделся. Лепота! Величественная красота храмов, сияние куполов и крестов, чистый весенний воздух наполнили его душу долгожданным покоем и умиротворением.
   Краем глаза он увидел девушку, которая бежала, кажется, к нему. Короткая дубленка нараспашку,  румяные от морозца щеки, блестящие молодые глаза.
   - Вы – доцент Матвеев? Сергей Иванович? – слегка запыхавшись, но тем не менее энергично спросила девушка.
   - Да, слушаю вас.
   - Наконец-то я вас нашла! – радостно воскликнула девушка. – Я ваша студентка Кирина.
Матвеев не удержался от смеха.
   - Долго же вы меня искали! Целых два семестра. С ног, поди, сбились?
Кирину не смутил его сарказм.
   - Скажите, пожалуйста, что надо, чтобы получить у вас зачет?
   Ну и молодежь пошла, - усмехнулся в душе Матвеев. – Ни малейшего раскаяния ни в одном глазу. Что с ней делать? Она же так долго меня искала!
   - Во-первых, принесите разрешение деканата на допуск к зачету. Во-вторых, напишите конспекты лекций по моей дисциплине. В-третьих, покажите мне три реферата, темы узнаете у старосты.
   На каждое его требование девушка энергично кивала головой.
- Допуск я сделаю, я уже договорилась. Конспекты – это не проблема. Рефераты я уже написала.
   - Вот и прекрасно. До встречи на зачете.
   Он шел по брусчатке к воротам Обители и улыбался. Конечно, Кирина получит допуск к сессии. Он хорошо знал Адель Семеновну и понимал, что такие нерадивые студенты для нее – сущий клад, в прямом смысле слова. Его бывшая сподвижница по ВОИР не из брезгливых. В небольшом городе все знают обо всех, и до него доходили слухи, что милейшая Адель Семеновна без малейшей застенчивости берет «на лапу».
   Бог с ней. Она оказалась в своей стихии, сейчас в стране властвует откровенная коррупция на всех уровнях, начиная с самого президентского верха. Рыба гниет с головы. Власть России сама погрязла в коррупции и развязала руки взяточникам всех мастей. Сейчас такие вещи даже взятками никто уже не называет. Рыночные отношения. Бороться с этим многоглавым змием бесполезно. Как говорил отец Владимир: оставьте их Богу.
   Он удалялся от  Обители, и постепенно его снова охватывали тяжелые мысли и чувства. Вспомнился мальчик у вокзала, начинающий попрошайка. Что ждет его в этой жизни? Что ждет всех бывших советских людей, нынешних россиян?


                Ночной поход.

   Утро выдалось теплым и солнечным. Артем посмотрел на часы и глубокомысленно заметил:
   - Да, как ни старайся, а раньше, чем на девять тридцать две, не получается.
Наденька лукаво заулыбалась.
    - Ты уж так старался, так старался!
- Сама виновата, - засмеялся Артем. – Как говорили коммунисты: по многочисленным просьбам трудящихся. Добрые люди уже пашут, а мы тут невесть чем занимаемся с утра пораньше.
    - Не невесть чем, а главным делом жизни. Тебе что важнее: дача или я?
   - Какие вопросы!?
   - Тогда не ворчи. Бери рюкзак и с песнями на электричку.
   Они шли к вокзалу и весело переговаривались. Жизнь помаленьку налаживалась. Наденька уже третий год работала начальником экскурсионного отдела музея вместо Адель Семеновны, которая организовала в Тригорске филиал Академии туризма и заняла там руководящую должность декана. По слухам, Тигра даже защитила кандидатскую диссертацию и получила ученое звание доцента. Правда, девочки  говорили, что Тигра попросту купила диплом кандидата. Сейчас стать кандидатом и даже доктором наук ничего не стоит, были бы деньги. Недаром все политики и новые русские стали вдруг докторами наук и профессорами, а то и академиками. Рыночные отношения.
   Наденька быстро завоевала доверие директора музея Бабкина, и заработок у нее  стал солидным, их материальное положение тогда улучшилось, они сумели расплатиться с долгами и решились завести, наконец, детей. . А потом  Артем стал зарабатывать столько, что Наденька долго не могла привыкнуть к таким деньгам. Матвеев разделил свое малое предприятие на три части и продал две доли Артему и Рифкату Зиганьшину. Правда, у них тут же начались разногласия и проблемы, и хлопот у Артема оказалось выше головы. Он говорил, что Матвеев уже старый, не понимает новых отношений в стране и мешает ему развернуться, что надо продать свою долю в «Калькуляторе» Рифкату или Матвееву, а самому заняться банковскими операциями с Ильиным.
   Сережу и маленькую Наташу они отвезли к бабушке во Мстеру, и теперь наслаждались непрвычной свободой. Они обычно ездили на дачу на своей «девятке», но сейчас там что-то сломалось, Артем не мог достать нужную деталь, какой-то бендик, и они решили сегодня поехать со всем народом на электричке. Они шли и весело болтали. Артем сказал, что ТЗП совсем разваливается, инженеры почти все разбежались, остались одни старики вроде Матвеева, которым просто некуда деться.
   - Жалко, конечно, - говорил сейчас Артем, пока они шли к электричке. - Не для того мы учились в институте. Но все, что ни делается, - к лучшему. Рынок, так рынок, устроим им рынок во благо себе.
   - Смотри, - кивнула Наденька на довольно густой поток людей к вокзалу. – Весь Тригорск на эту электричку двинулся. Опять стоять придется. Не могли люди пораньше сползти с кроватей, что ли?
   - Ох, - вздохнул Артем. – Тяжелый народ в Подмосковье. Не любят работать, так и норовят поспать подольше.
   - А может, они тоже занимались главным делом в жизни? - лукаво засмеялась Наденька. – Как и мы?
   - Ну, нет, - убежденно возразил Артем. – Они тут все ленивые. Сама смотри, за два года мы с тобой на даче почти всех опередили.
   - Но как ни старайся, а раньше, чем на девять тридцать две не получается. Так и ходим вместе с ленивыми.
   Электричка оказалась набита битком, но супругов это не смущало. Они продолжали шутить и в душном вагоне.
   - Ты еще долго будешь свой бендик налаживать? – поинтересовалась Наденька, когда они преодолевали довольно крутой и длинный подъем. – Все-таки на машине лучше.
   - Идти лучше, чем бежать, - солидно процитировал Артем, - стоять лучше, чем идти; сидеть лучше, чем стоять; а лежать лучше, чем сидеть. И не бендик, а бендикс. Как только найду, так сразу и налажу. А ходьба в горку и под горку продляет жизнь. Кавказцы почему долго живут? Потому что всю жизнь ходят вверх-вниз. Но я тут кое-что задумал, если получится, мы эту консервную банку продадим, и будем раскатывать на иномарке.
   - На шестисотом? – лукаво улыбнулась Наденька, но у нее радостно забилось сердце, Артем обычно не говорил напрасно.
   - Не сразу, но будет тебе и шестисотый, - твердо ответил Артем.
   На дачной остановке из электричнки вывалилась густая толпа, она медленно рассосалась на длинной лесной дороге. К Артему и Наденьке пристроилась Марина Вишневецкая, дама пенсионного возраста из ОГТ. Она не закрывала рот и трещала как Трандычиха из оперетты.
   - Вы смородину уже посадили? Возьмите отводки у меня. Я купила саженцы в питомнике в Ядринцево. Посадила, как только участки распределили, прямо под зиму, в октябре. Прижилась, за прошлое лето  вытянулась выше меня ростом. Я собрала по шесть ведер с куста. Крупная, как вишня. Возьмите, не пожалеете.
   Поперек дороги лежало поваленное дерево, и пока они преодолевали препятствие, потомок знатного польского рода на минуту примолкла, но тут же снова затрещала.
   - Вы сажали картошку на 89-м километре? Я в прошлом году там с трех соток накопала 27 мешков.
   - Сколько ведер в мешке? - не утерпел Артем.
   - Сколько? Конечно, шесть ведер. Двадцать семь мешков по шесть ведер. Весь подвал в гараже засыпала.
   На развилке Вишневецкая отвалила влево. Артем и Наденька посмотрели друг на друга, глубоко вздохнули и дружно засмеялись. От хвастливой болтовни Вишеневецкой у обоих звенело в ушах.
   - Зачем так врать? – пробурчал Артем. – 27 мешков по шесть ведер! Да на ТЗП ни один мужик не поднимет мешок на шесть ведер картошки. По ведру в мешке – это я еще поверю. А то получается тонна триста с трех соток. С гектара выйдет 400 центнеров. А средний урожай в совхозах района – сто шестьдесят два центнера. Ну и врать!
   - И смородина у нее за лето на полтора метра вымахала, – засмеялась Наденька. - Шесть ведер с куста. Да тут никто со всего участка по столько не собирает. Если в жизни нет ничего интересного, то хоть враньем привлечь внимание  к своей особе. Это что-то вроде самоутверждения. Шесть ведер с куста!
   - Это у Марины Вишневецкой шесть ведер смородины с куста? – раздался сзади насмешливый женский голос. – Да у нее смородина с прошлого года на двадцать сантиметров от земли поднялась. Она еше ни одной ягодки не собрала.
   Они оглянулись. Их догнала Наталья Суконцева, жена бывшего главного технолога ТЗП. Года три назад Суконцев с одобрения Богатырева организовал малое предприятие и открыл в одном из заводских зданий производство приборов противопожарной сигнализации. Дела пошли на лад, Суконцев «кинул» своего благодетеля Богатырева, организовал собственное предприятие и  теперь уверенно пробивался в новые русские. В дачном кооперативе он прикупил к своим шести соткам соседний участок, за год построил скромный двухэтажный дом, бассейн, гараж и огородил свои владения узорной железной оградой.
   - Вы уже посадили огурцы? – поинтересовалась Наталья.
   - Сегодня буду сажать, - простодушно призналась Наденька.
- Ой, как поздно! – ужаснулась Суконцева. – Я посадила в апреле, сейчас уже цветут во всю. Ни одного пустоцвета! Завязей столько, просто жуть. Скоро свежие огурчики пойдут. В прошлом году мы сорвали первый огурец 6-го июня. Я за лето накрутила 20 банок в маринаде.
   Артем покосился на жену. Наденька с трудом сдерживала смех. В этом году снег лежал почти весь апрель, в тенистых местах сошел только в начале мая. И прошлая весна выдалась не лучше. Какой там первый огурчик 6-го июня? А жена растущего бизнесмена не унималась.
   - У меня особенно идет спаржевая фасоль. В прошлом году я собрала 6 мешков! Всю зиму маринованную ели. Возьмите у меня рассаду, не пожалеете. Это такая вкуснота! Ну, вот и моя фазенда. Успеха вам!
   Наталья повернула к своему скромному двухэтажному коттеджу. Артем и Наденька весь оставшийся путь до своего участка весело хохотали.
   - Кто заставляет их хвастать? – веселился Артем. – На ТЗП самый знатный картофелевод – Владлен Борисенко из РСЦ. Он уверяет, что когда копает картошку, то берет урожай только с тех кустов, гдн не меньше двадцати трех картошин. Если меньше – выбрасывает.
   Наденька от смеха чуть не упала.
   - Кто нам мешает говорить то же самое? – проговорила она.
   Они подошли к своим шести соткам, и Артем озабоченно проговорил:
   - Скорее надо забор ставить. Закончу фундамент и займусь оградой. Надо купить десять    рулонов сетки Рабица и тридцать асбоцементных труб. Под трубы надо бурить отверстия – тридцать отвестий. Силаков мне больше бур не даст, возьму у Виктора Борисова.
   Наденька покивала головой. Ограда позарез нужно. В прошлом году у Наденьки выросла замечательная капуста, кочаны тянули на пять-шесть килограммов. Но они не успели собрать урожай. Кто-то из соседей опередил их, срезал и утащил все крупные кочаны. Все соседи ахали и охали, сочувствовали Назаровым, но никто не сознался, что уволок чужой урожай. Тяжелый народ в Подмосковье. Как она тогда горевала. Не жалко капусту, жалко свой труд.
   Еще больше  прошлым летом Наденька огорчилась из-за перчиков. Она посадила рассаду еще в феврале. В СКТБ огромные окна выходили на солнечную сторону, и сотрудницы заставили все подоконники ящичками и стаканчиками с рассадой. Летом Наденька пересадила рассаду во временную теплицу, так ухаживала, столько труда положила. Они с Артемом таскали воду из пруда за двести пятьдесят метров. Потом председатель кооператива нанял умельцев, и те проложили водопроводные трубы, с водой проблема решилась. Но умельцы, когда тянули трубы по участкам, сожрали у Наденьки все перчики. В очередной приезд они обнаружили в теплице поломанные стебли, три  стручков и две пустые бутылки из-под водки. Отличная закуска – свежие перчики…
     Артем тогда с трудом утешил жену.
   - Успокойся, черт с ними, с перчиками и с этими алкашами. Смешно говорить, вы, женщины, с февраля возитесь с рассадой, с пересадкой и все такое, а получаются полтора кривых    стручка. Овчинка выделки не стоит.
    Не полтора, - обиделась Наденька, - у меня выросло одиннадцать отличных стручков.
   - Не расстраивайся. Я понимаю, жалко твой труд. Мы купим в магазине ведро болгарского перца, если хочешь.
   Сегодня на даче Наденька принялась сажать огурцы в теплице, Артем занялся строительными делами. Они пока ночевали в сарайчике, который он сколотил из досок. Для дома нужны стройматериалы, а в магазинах все было страшно дорого, а с деньгами у них еще имелись трудности. Сейчас он заливал фундамент под будущий дом. Цемент у него имелся, песок он купил, при просейке набралось достаточно гравия для бетона. Все это требовало  долгого и нелегкого труда, но оба они не жаловались, наоборот, Наденька  даже иногда чем-нибудь помогала Артему, хотя весь огород лежал на ее хрупких плечах.
   По советам народных умельцев Артем решил залить под будущий дом ленточный фундамент на глубоких заливных столбах, - глубже линии промерзания. Отверстия под столбы он пробурил буром, который ему на время дал Силаков. Буровые работы ему понравились, и он пробурил отверстий даже больше, чем требовалось, и глубже, чем необходимо. Когда ему оставалось пробурить три последних отверстия, он от усердия сломал лопасть бура. Пришлось просить соседа по гаражу Виктора приварить лопасть, тот приварил, но что-то нарушилось в конструкции, и бур перестал бурить. На последние три отверстия Артем в итоге затратил больше сил и времени, чем на все остальные. Силаков долго ворчал, когда он возвращал ему испорченный  бур.
   Столбы он залил надежно, на арматуре из толстой проволоки. Бухту проволоки они с Михаилом Яблонским нашли в зарослях дикого подлеска недалеко от остановки электрички, с трудом приволокли на участок и по-братски поделили. Сейчас он заливал ленту высокого фундамента. Работа долгая, нудная и тяжелая. Мешай раствор, заливай, снова мешай и так до посинения. Воду для раствора приходилось носить ведрами из пруда за 125 метров, и эта операция оказалась самой надоедливой и трудоемкой.
   После первого замеса он принялся носить воду. Пруд окружала небольшая роща из смешанных пород леса. Стройные ели и сосны дачники уже потихоньку, украдкой срубили и растащили для своих строек, но больших лиственных деревьев, берез, дубов и осин, оставалось еще много.
   Артем обошел рощицу и обнаружил несколько хороших сувелей, наростов на стволах берез. Он вспомнил, как его институтский друг Олег показывал ему великолепные огромные вазы, которые он собственноручно выдолбил и отделал из таких вот сувелей. Красивые, полупрозрачные вазы замечательно украшали квартиру, они очень понравились Артему, и сейчас он решил спилить парочку-другую наростов, чтобы заняться народным ремеслом на досуге, долгими зимними вечерами. Олег подробно рассказал ему технологию этого увлекательного дела, и Артем верил, что справится. Он смастерит для Наденьки несколько прекрасных ваз, она любит красивые вещи, а уж ради нее он постарается.
   Надо поскорее спилить эти сувели, пока неутомимые труженики - соседи не утащили и эти деревья, березовые дрова – отличное, высококалорийное топливо для дачных печей и каминов. Днем портить зеленые насаждения нельзя, доброжелатели среди тяжелого народа Подмосковья обязательно найдутся и тут же донесут, куда следует. Потом на тебя свалят все самовольные порубки в районе, а там оправдывайся, сколько хочешь. Одному с такими большими сувелями не справиться, ножовка просто не возьмет такую толщину. Придется звать на помощь Михаила Яблонского, и сделать все это придется сегодня же вечером, под покровом ночной темноты.
   Артем приготовил очередной замес на 12 ведер, залил его в опалубку и сел перекурить. Если не лениться, то в следующие выходные он закончит фундамент. Он оглядел участок. Тишь да гладь, да Божья благодать. Сарайчик выглядит отлично, туалет вообще чудо, соседи прозвали его теремком, две стационарные теплицы из уголка. Для инженеров сойдет, но это его уже не устраивает.
   Он специально занялся возней с дачей, этим примитивным физическим трудом. Ему надо загрузить руки, чтобы освободить мозги. Он теперь постоянно встречался с Толиком Ильиным, - мужик организовал свой банк и хорошо раскрутил дело. Артем не говорил этого Наденьке, но свою первую однокомнатную квартиру три года назад они купили только благодаря помощи Ильина. Артем помог Толику продать два вагона сахарного песку в Тригорске, и тот выделил ему сто тысяч рублей. Наденька до сих пор не знает, что тот старый, добрый пенсионер потребовал у него не сто шестьдесят тысяч рублей, а шестнадцать тысяч баксов за свою «хрущевку».
   И теперешнюю трехкомнатную квартиру улучшенной планировки они купили благодаря Ильину. Это уже их пятое жилье в Тригорске. Артем тогда  нашел для Ильина покупателя на крупную партию кранов «Ивановец», а Ильин отблагодарил его пачкой валюты в двадцать тысяч долларов. А Наденьку Артем пока держал в блаженной уверенности, что все деньги он зарабатывает в своем несчастном «Калькуляторе». Наденька не должна даже думать о каких-то сомнительных махинациях.
   Теперь от Толика требовалась более серьезная помощь. Голова у Толика варит здорово, а в Москве возможностей – не то, что в занюханном Тригорске. Сейчас удалось уговорить Толика взять его в компаньоны. Не в настоящие, не в совладельцы банка, а всего на разовую операцию, но и это – здорово. Ильину позарез нужны деньги, да не какие-то там гроши, а миллионы баксов. Когда Толик рассказал ему о своих планах, Артем сначала подумал, что у его старого друга поехала крыша.
   - Ты знаешь, как деловые люди делают деньги? – спросил Толик со своей обычной снисходительной интонацией. – Они открывают свой банк. Большой уставной капитал сейчас не требуется, тысяча баксов – достаточно. Потом они берут кредит в солидном банке. Например, пару миллионов рублей. Обязательно в рублях. А почему?
   - Это я понимаю, - усмехнулся Артем. – Рубль падает каждый день, доллар пухнет, как на дрожжах. Через год эти твои два миллиона рублей будет получать каждый лох на зарплату. Яснее ясного. Но есть вопросы. Какой процент возьмет солидный банк? Это один вопрос. А второй, - куда девать твои два миллиона кредита? Держать в чулке?
   - Вот! – Толик назидательно поднял палец. – Смотришь в корень. Официально банки сейчас берут не меньше тридцати процентов годовых, через полгода поднимут до сорока - пятидесяти. Вместо двух миллионов через год придется отдавать три миллиона. Значит…?
   - Понимаю, - вздохнул Артем. – Пускать в оборот. Но куда? Если бы я знал, как за год наварить из миллиона десять, я бы давно на Канарах дачку купил и сидел бы там в шезлонге на берегу теплого океана.
   - А хочется в шезлонге?
   - Скажешь! Дурак не хочет.
   Толик повращался вместе с массивным креслом из настоящей кожи, пальцем поправил на переносице великолепные «бизнесменские» очки. Выглядел он как заправский банкир. И его кабинет в просторной квартире производил неизгладимое впечатление. Толик с Ларисой год назад переселились сюда, на Кутузовский проспект, в квартиру умершего маршала. Он сумел уговорить дурочку-дочку маршала обменять эти апартаменты на однокомнатную квартиру в Нагатино. Избалованная девица пришла в восторг от «миленькой квартирки» и без раздумий подписала все документы по обмену. Потом она одумалась и пыталась закатить скандал, но было поздно. Старую трехкомнатную квартиру улучшенной планировки на Ленинском проспекте Ильины оставили дочери.
   Толик остановил кресло и резко спросил:
   - Ты можешь дать мне миллион баксов? На время. Через год получишь три, а если дела пойдут, то и больше. Я нашел канал, через который мой банк может прокрутить их.
   - Как? – воскликнул Артем.
   - У тебя есть миллион баксов?
Артем ответил не сразу. Миллиона  баксов у него сейчас нет, но он знал, как достать этот миллион. Отец не раз прямо говорил ему, что он занимается ерундой, что пора начинать настоящее дело, и что он готов предоставить Артему любую ссуду, причем, беспроцентную, под обеспечение всего завода, где он сумел занять директорское кресло. Но при одном условии – ссуду он даст только в рублях. Артем не давал отцу ответа, потому что не знал, что делать с большой ссудой в рублях. «Деревянные» обесценивались со страшной скоростью, он просто не сумеет их прокрутить.
   Можно на худой конец быстро обменять эти рубли на баксы и подождать, когда рубль совсем обесценится, но это – большой риск. Вдруг падение рубля прекратится, или вдруг коммунисты проведут закон о запрете валютных операций, как в старые добрые коммунистические времена? Что тогда делать с кучей баксов? И вот Толик давал ему шанс. Настоящий, большой шанс. Миллион баксов – это сейчас четыре миллиарда «деревянных».    Пожалуй, отец сумеет дать ему такую ссуду. Вряд ли получится нал, скорее, ссуда будет безналичным перечислением. И еще отец предупреждал его, что, во-первых, просто так перечислить деньги нельзя, нужно какое-то прикрытие, хотя бы в виде фиктивной купли-продажи чего-нибудь по профилю его завода. И, во-вторых, говорил отец, Артему сейчас открывать свой банк не следует, у него нет никакого опыта, и акулы капитализма быстро сожрут его вместе со ссудой.  Он должен найти действующий надежный банк и открыть там свой счет, да не просто открыть, а под крепкое обеспечение, допустим, в виде своего долевого участия во владении этим банком. Артем тяжело вздохнул и осторожно сказал:
   - Попробую достать.
   - Ну-ка, подробнее, - усмехнулся Ильин.
   - Миллион долларов я не достану. Но четыре миллиарда рублей безналичным перечислением  в твой банк – реально. На мой счет, естественно. И с надежным обеспечением. Чтобы аудиторы не прискребались, и чтобы спонсор не пострадал.
   Ильин несколько секунд изучал потолок своего кабинета.
   - Можешь сказать, кто спонсор?
   - Директор крупного уральского завода. Точнее – мой отец.
Ильин поддел солидные очки указательным пальцем и некоторое время сидел в такой позе. Потом резко выпрямился.
   - Он согласится?
   - Да, - твердо сказал Артем. - Четыре миллиарда – это двухмесячная зарплата завода. Сейчас многие предприятия прокачивают зарплату через промежуточные банки – за небольшой процент. А можно еще что-нибудь придумать. Например, профилакторий в Подмосковье, гуманитарная помощь. В общем, возможны варианты.
   - Круто, - с уважением сказал Толик , подумал и повторил: - Круто. Приятно иметь дело с деловыми людьми. Тогда так. Дай мне пару-другую дней, я обдумаю, кое с кем посоветуюсь. На той неделе позвони.
   И вот Артем сидел на солнышке у недостроенного фундамента и напряженно думал. Главное – не подвести отца. Если Ильин обманет – отцу придется несладко. Очень несладко. Под суд его никто не отдаст, сейчас такие дела никого не волнуют, в стране идет грабеж на многие миллиарды долларов, но его просто уничтожат конкуренты. В лучшем случае он потеряет директорское место, а это – конец всему. Ильину он верил, но как говорили коммунисты: доверяй, но проверяй. У Ильина могут возникнуть неожиданные проблемы, и они с отцом просто потеряют эти четыре миллиарда рублей.
   Не стоит ломать голову над тем, что может быть. В этой стране все может быть, даже то, чего вообще быть не может. Он на той неделе поговорит с Толиком, и если тот не передумает, то надо срочно связаться с отцом. А пока – за работу, товарищи, как говаривал волюнтарист Никита Сергеевич. Надо достраивать дачу. Правильно он сделал, что начал строить ее сам, своими руками. Незачем порождать слухи и сплетни. Тут в их кооперативе есть двое очень богатеньких Буратино, так они тоже строят скромные домики. Правда, не сами строят, нанимают рабочих, но это – их дело. Ему полезно работать физически, здоровее будет. А здоровье ох, как нужно, - чтобы потом наслаждаться жизнью на лазурных берегах южных морей!
   Артем бросил окурок и тут же огляделся. Наденька строго-настрого запрещала ему бросать окурки на участке, - никотин и копоть – канцерогенные вещества, а участок должен быть экологически чистым. Кстати, где это притихла Наденька?  Он огляделся и в  дальней теплице через пленочное покрытие увидел Наденьку. Какая фигурка у нее! Они женаты уже почти восемь лет, но Артему казалось, что еще продолжается медовый месяц. Повезло ему с женой. Сейчас Наденька нравится ему, кажется, еще больше, чем в первые годы. Вот она в традиционной для дачниц позе увлеченно роется в земле. Артем не удержался.
   - Наденька!
   - Ау!
   - Смени позицию. Ты сильно рискуешь.
   - Молодой человек, у тебя тяжелая физическая работа. Не отвлекайся.
   - Ты меня отвлекаешь. Сейчас все мужики сбегутся сюда.
   - Пусть сбегаются. Тебе жалко?
   - Но-но! Разговорчики!
   К вечеру Артем залил девять больших замесов. Внутри фундамента он заранее закрепил густую арматуру из толстой проволоки, крепко соединил ее с арматурой столбов. Получался надежный монолит, на таком фундаменте дом простоит века, никакие морозы ему не страшны. Если он сохранит темп работы, то завтра сумеет залить больше половины фундамента, с остальным он вполне справится за одну субботу.
   Он закончил работу и принялся разводить костер. Они с Наденькей переночуют в сарайчике на широких нарах, чтобы не тратить время на электричку. Он от тяжелой работы устал, но рядом с Наденькей чувствовал себя хорошо.
   - Давай сделаем на ужин шашлыки, - предложил он.
   - С удовольствием!
Артем вскипятил чай и налил его в термос, почистил песком шампуры. За это время Наденька нарезала куриные окорочка, перемешала их с луком, уксусом, перчиком и солью. Артем насадил куски мяса на шампуры, разгреб раскаленные угли костра пошире, положил шампуры на невысокие рогульки над углями. От костра потянуло умопомрачительным запахом. Они уселись рядышком на обрубке бревна, прижались друг к другу и молча смотрели, как пузырится жир на кусочках, как он капает на угли и вспыхивает голубым пламенем. Артем время от времени брызгал на угли водой, чтобы потушить языки пламени, переворачивал шампуры. Мясо постепенно покрывалось невероятно соблазнительной румяной корочкой.
   - Ой, скорее, - с нетерпением проговорила Наденька. – Они такие аппетитные, сил нет больше.
   Артем потянулся к рюкзаку, потянул из кармана бутылку водки.
   - А ты разрешишь с устатку?
   - С такими шашлыками? Да Боже мой! Я и сама хочу выпить, даже эту гадость. Такая красота! Теперь я понимаю алкоголиков.
   Она почти никогда не пила, лишь изредка позволяла себе хорошее красное вино и шампанское по праздникам. Артем вытащил бутылку, но вдруг вспомнил про сувели.
   - Нет. Прости, но тебе придется пока обойтись без выпивки. Уж как-нибудь потерпи без алкоголя. Понимаю, что это тебе трудно, но я тут задумал одно дело, выпивка пойдет на магарыч.
   Он рассказал о своей идее. Наденька с сомнением покачала красивой белокурой головой.
    - Идея мне нравится. А ты справишься? Чтоб красиво получилось?
    - Получится, - заверил ее Артем. – Научусь. Ну, может, первую испорчу. Я же у тебя мастер на все руки.
   - Да, муж мне достался замечательный, - засмеялась Наденька.
Они с аппетитом ели горячие шашлыки, пили чай, любовались тихим, ясным вечером.
   - Подмосковные вечера, - мечтательно проговорила Наденька. – Здесь и правда, чудесные вечера. Даже если днем сильный ветер, к вечеру все стихает, такая тишь…
   - Если погода хорошая, - уточнил Артем. – А здесь это редкость. В этом году я насчитал всего восемь солнечных дней. А так – хмарь,  ветер, дождь. Зимой – слякоть, под ногами снежная каша чуть не по колено. Летом – грязь, сырость, комары. В общем, мерзость. Даже если утро солнечное, это еще ни о чем не говорит. Утро безоблачное, а через час набегут тучи, и – пошел осенний мелкий дождичек. А уж про выходные и говорить не хочу. Как выходные, так на девяносто процентов дождь гарантирован.
   - Но сегодня вечер замечательный, -  настаивала Наденька. - Даже уходить спать не хочется.
   - Сегодня мне спать не придется, - потянулся Артем. – Мне, пожалуй, пора. Пойду агитировать Михаила. Один шашлычок специально ему оставил. А ты готовь праздничный стол. Выпьем для храбрости и пойдем на дело.
   Не успел он договорить, как послышалось знакомое деликатное покашливание, и у костра будто из-под земли появился Михаил Яблонский. Зазвучали гвардейские переливы его мужественного голоса.
   - Добрый вечер, Надежда Сергеевна. Здорово, Артем.
   - Привет, Михаил. Прошу к нашему шалашу. Шашлычок горячий, водочка еще не выдохлась.
   Против водки Михаил никогда не мог устоять. Он положил на перевернутое ведро обрезок доски и уселся у потухающего костра. Благоговейно принял из рук Артема чашку с водкой.
   - Давай выпьем за мой фундамент, - предложил Артем, - чтоб крепче стоял.
   - С удовольствием выпью за все, что стоит, - засмеялся Михаил. Он поднялся, подошел к свежему фундаменту, пролил на сырой бетон несколько капель водки. – Чтоб столбы стояли, чтоб бетон не пучило.
   Они выпили, Наденька тоже пригубила свою порцию. Артем протянул Михаилу шампур с еще горячим шашлыком, сам закусил водку хлебом с луком.
   - Нет ничего лучше свежего шашлыка с водочкой у костра ясным теплым вечером, - философски проговорил Михаил.
   Артем переглянулся с Наденькей. Разговорчивость Михаила на философские темы служила безошибочным признаком того, что он уже успел «принять». Это плохо, может сорваться поход за сувелями.
   Михаил говорил, Наденька поддерживала светский разговор, а Артем с огорчением размышлял о заметных  изменениях в характере и поведении Михаила. У Михаила давно уже   наметилась привязанность к выпивке, это Артем узнал еще во времена их гаражной стройки. А в последнее время пагубная привычка, кажется, усилилась.
   На стройке гаражей они сдружились. Артем уважал Михаила за его умение делать все своими руками, за общительность и способность договориться с любым человеком. Но дружба эта оказалась недолгой. Когда они получили здесь дачные участки, Артем хотел обменять свой дальний участок на соседний с Михаилом, чтобы опять дружно и быстро провести строительные работы. Но Михаил почему-то отнесся к этой здоровой идее как-то прохладно. Артему даже показалось, что он не хочет такого соседства. И он не стал настаивать. Так они оказались в разных концах дачного кооператива, довольно далеко друг от друга.
   Артем с некоторой опаской взялся в одиночку за строительство, но к его удивлению, он оказался неплохим строителем, - видимо, сказывалась «школа Яблонского». И он с огорчением видел, как Михаил все больше отстает от него в освоении участка. Они с Наденькей быстро распланировали участок, посадили деревья и кусты, разбили грядки. Артем в первую же неделю привез заготовки из уголка и собрал каркас туалета, который так же быстро обил толстой фанерой. Получился красивый «теремок»,  и они с Наденькей в первое лето пережидали в этом сооружении дожди.
   Потом он залил фундаментные столбы под сарайчик, браконьерски нарубил в недалеком лесочке молодые сосны. Делал он это преступное дело в ночной темноте, чтобы не засекли бдительные соседи, перетащил ошкуренные стволы на участок, сколотил  каркас сарайчика. В то же лето он обшил его необрезной доской и застелил крышу рубероидом. К осени они уже с некоторым комфортом ночевали в этом сарайчике, - получилось вполне пригодное на первое время жилье.
   Зимой Артем нарезал уголков, на болтах свинтил из них каркасы для двух теплиц. За долгие зимние месяцы он по выходным перевез разобранные теплицы на участок и там собрал их уже окончательно. К первой дачной весне участок у них выглядел уже вполне освоенным, оставалось только поставить дом. А Михаил к этому второму лету посадил далеко не все из плодово-ягодных, еще не разбил грядки. Из капитальных сооружений он успел поставить лишь туалет из деревянного каркаса, обитого жестью.
   Когда Артем с Наденькей проезжали мимо участка Яблонских, они видели Тамару Ивановну в стандартной позе на пустынном участке. Самого же Михаила они видели лишь изредка, хотя он уверял, что все свободное время тратит на дачную стройку. Оба они по-прежнему помогали друг другу в работах, непосильных одному, но Артем видел, как Михаил медленно, но верно отдаляется от него.
   Сегодняшний визит Михаила оказался совсем неожиданным, хотя и очень своевременным. Артем прислушался к светскому разговору у затухающего костра.
   - Мой начальник, Станислав Борисович Морошин, решил укрепить здоровье и занялся бегом трусцой, - неторопливо повествовал Михаил. – С утра пораньше надел новенькое олимпийское трико и потрусил по поселку. Добежал до дальнего пруда, повернул обратно. Трусить ему надо было мимо проходной. У нас же, вы знаете, все дороги по поселку ведут мимо проходной, прямо под окнами Богатырева. И вот у самой проходной навстречу Морошину идет директор. Он как в советские времена, каждое утро перед работой обходит поселок. Раньше он проверял стройки и чистоту, сейчас все это кончилось, а привычка осталась.
   - Морошин остановился, поздоровался, а Богатырев  давай его вдруг чехвостить. Ты откуда бежишь спозаранку так резво? Ты где это ночевал при живой жене, у кого? Ты прекращай это моральное разложение. Сейчас парткома нет, но я тебя и без парткома по косточкам разберу. Ну и так далее.  Морошин пытался оправдаться, вертелся и так, и сяк, а Богатырев свое. Ты, мол, эту бытовуху прекрати, а то худо будет. Морошин потом весь день плевался. Да чтоб я, говорит, когда-нибудь еще бегал по поселку!? Да пропади она пропадом, эта трусца и все здоровье!
   Когда отсмеялись и всесторонне обсудили моральный облик Морошина, кстати, достаточно высокий по общему мнению собравшихся, Михаил продолжил нести свет знания в темные массы.
   - Гаджиев заменил «девятку» на новенький Фольксваген-пассат. «Девятку» свою он разбил в лепешку. Уходил с Ярославского шоссе на наш поворот на скорости сто двадцать. Не справился – под шафе. Отлежался месяц в больнице и купил  Фольксваген. Деньги у приближенных к телу есть.
   - Директорская банда набирает силу, а самого Большакова отодвигают в сторону. Говорят, скоро Большакову абзац, министерство не продлит с ним контракт. Новым директором прочат главного. Говорят, он в министерстве все кабинеты обошел, капает на своего шефа, завоевывает позиции.
    - Сергей Иваныч Матвеев женился. Купил трехкомнатную квартиру в Саркисовском кооперативном доме и живет с молодой женой.
   - На ком? – ахнула Наденька. – Он же старый!
   - Не старый, а зрелого возраста. Ему еще шестидесяти нет. А жена… Помните Валентину Николаевну из техотдела?
   - Такая симпатичная блондинка? Так она замужем! И намного моложе!
   - Отбил Сергей Иваныч ее у мужа. Она развелась с мужем и вышла за него. Все как положено. А моложе она всего на двенадцать лет.
   Наденька тихонько ахала и переживала потрясающую новость, а Михаил продолжал сеять разумное, доброе, вечное.
   - Слышали про беду у Семенцова Вольдемара Александровича?
   - Нет.
    - Он в прошлом году построил фундамент для дома из бутылок. Собирал их заранее несколько лет, полный гараж набил с подвалом.
   - Я даже ходил смотреть, - всепомнил Артем. - Красиво и оригинально. Опять же, экономия материалов.
   - Так вот теперь там не экономия, а сплошной убыток. Зимой Семенцов не ездил сюда, а весной приехал, и чуть инфаркт его не хватил. Все до единой бутылки разбиты. Кто–то зимой порезвился, каждую бутылку аккуратно тюкнул молотком по донышку.
   Артем сочувственно покачал головой, Наденька ахнула:
   - Ну что за народ такой? Кому же это надо так нагадить соседу?
Михаил философическо промолвил:
   - Это уж так заведено. Мне ведь когда хорошо? Мне не тогда хорошо, когда мне хорошо, а мне хорошо тогда, когда соседу плохо.
   - Ну и люди, - не успокаивалась Наденька.
   - Еще смешнее получилось у Мизгирева Николая Георгиевича. Он решил сделать снегозадержание, чтобы меньше весной с поливом возиться. Перегородил весь участок щитами из плетней. Снегу навалило выше головы. Но ветры у нас в основном с северо-запада, и много снегу задержалось на соседнем участке, у Тамары Исааковны Ватман. Ну, Мизгирев, не долго думая, перекидал снег с ее участка на свой. Тамара Исааковна узнала про это и подала на него в суд. Как ни доказывал Мизгирев, что этот снег скопился на ее участко только из-за его плетней, суд решил в ее пользу. Николаю Георгиевичу пришлось заплатить крупный штраф, за материальный и моральный ущерб.
   - Кошмар! – возмутилась Наденька. Артем помалкивал. Он слышал об этом сутяжном деле.
   - Неделю назад у нашего главного, Синичкина Михаила Борисовича сгорела дача в кооперативе «Рассвет». В ночь с воскресенья на понедельник. Они уехали поздно, все было в норме, а ночью полыхнуло. Одни головешки остались.
   - Какой ужас, - ахнула Наденька.
   - Наверно, с проводкой что-то? – высказал предположение Артем.
Михаил помотал головой.
   - Тут сложнее. Михаил Борисович отстроился первым. Красивый домик оригинальной конструкции. Целые экскурсии ходили полюбоваться, такая красота! Ну, кто-то позавидовал. Они, когда уезжали уже ночью домой, все выключили, все путем. А ночью полыхнуло. Там у сторожа телефон, он вызвал пожарников, те приехали, когда уже догорало. Нашли несколько разбитых трехлитровых банок, от них воняло керосином. Так что, люди добрые пустили Михаилу Борисовичу красного петуха. Не высовывайся, будь скромнее.
   - Господи, да что за народ у нас! – Наденька горела негодованием.
   - Не волнуйся за Михаила Борисовича, - успокоил ее Михаил. - Он уже завез все стройматериалы, через неделю новый домишко встанет.
   Он сменил тему разговора.
    - Появилась новая книга Суворова-Резуна «Последняя республика», продолжение «Ледокола» и «Дня М». Видал в Москве на развале очередной шедевр Климова «Протоколы советских мудрецов». Хотел купить, денег не хватило. Говорят, в этом месяце будет новая индексация зарплаты. На десять процентов.
   Артем решительно прокашлялся. Пора переходить к делу. Время не ждет.
    - Слушай, Михаил, дело есть.
   - Всегда готов.
   - Есть мнение: сходить ночью в рощу у пруда.
    - Зачем? Сосны оттуда все уже растащили. И елок не осталось.
    - Не сосны, - терпеливо разъяснил Артем. – Ты знаешь, что такое сувели?
   - Сувели и капы – наросты на стволах деревьев. Используют их в декоративных целях, у них очень красивая текстура из переплетенных волокон, как у карельской березы, - тут же дал исчерпывающую информацию Михаил.
   - Вот-вот. Надо бы спилить штуки три-четыре. Как ты на это смотришь?
   - Нет вопросов. Большие сувели? Я имею в виду – тяжелые?
Артем прикинул и кивнул:
   - Думаю, тяжелые. Пуда по два каждый.
   - Тогда нужен третий. У меня сегодня кум гостит, я схожу, позову его.  – И Михаил многозначительно посмотрел на бутылку, где оставалось еще больше половины.
Артем посмотрел на Наденьку. Та вздохнула и улыбнулась.
   - Тяжелая женская доля: возиться с алкашами
   - Мы не алкаши, мы бухарики, - тут же возразил Михаил.
   - Давайте, бухарики, приходите. Хлеб есть, картошку сварю.
    - Для сердца полезна печеная картошка, - авторитетно заявил Михаил.
   - Испечем, - пообещал Артем. – Пока ведешь кума, все будет готово.
Михаил ушел. Артем и Наденька переглянулись и расхохотались.
   - Да уж, приятная встреча с кумом, -  смеялась Наденька. – Вот это настоящий мужчина. Помню, как он вам помогал корыто тащить.
   Артем познакомился с кумом Михаила еще на стройке гаража. Кум вместе с Михаилом закончил МВТУ имени Баумана, работал в Москве. Он стал крестным отцом первой дочки Михаила, Оксаны. Он частенько приезжал в Тригорск и несколько раз помогал компаньонам на стройке гаража. Толку от него было маловато, даже, пожалуй, один вред, потому что Артем никогда не видел кума в трезвом состоянии. Особенно запомнилась ему «помощь» кума, когда они привезли большую партию кирпича и перекидывали его в более удобное место.
Перекидка шла способом, отработанным еще в древнем Египте. Михаил стоял у груды кирпичей и кидал по одному кирпичу куму. Кум ловил кирпич и перекидывал его Артему, который тут же укладывал кирпич в штабель. Кума Михаил специально поставил в середине, где почти не требовалось ответственности: лови кирпич и кидай дальше. Самое трудное место оказалось у Артема, как у наиболее сильного и выносливого. Но в этот раз Артем проклял все на свете: и кума, и Михаила, и кирпичи, и самого себя. Обычно перекидчики кирпича приспосабливались и кидали кирпич прямо в руки следующему в цепочке.
   Но полупьяный кум, не отошедший после вчерашнего, не заботился о меткости. Он швырял кирпичи наугад, просто в сторону Артема. Артему приходилось труднее, чем вратарю на мировом чемпионате по футболу. Кирпичи летели то высоко над его головой, то далеко влево, то далеко вправо, то шлепались на землю за метр-другой перед ним. Он то прыгал, чтобы поймать кирпич, пущенный кумом в синее небо, то совершал дикие скачки влево и вправо, то выбегал вперед, чтобы успеть подхватить кирпич с недолетом. А пойманный кирпич еще требовалось успеть уложить в штабель. Несколько раз он сплоховал и получил ошеломляющие удары от неточного кумова броска. Особенно страдали руки. После этого он всячески уклонялся от предложений Михаила призвать кума на помощь.
   Последний раз кум помогал им уже здесь, на даче. Михаил перевез корыто для раствора из гаража на дачу и сгрузил на своем участке. Артем договорился, что на это лето заберет корыто к себе, ибо Михаил не торопился со стройкой. Когда Артем пришел к Михаилу за корытом, он увидел умилительную картину. В прохладе деревянного шалаша из необрезной доски Михаил и кум предавались любимому упражнению с бутылкой водки. Приход Артема Михаил и кум восприняли с нечеловеческим восторгом.
   - Да мы втроем как пушинку! – уверял Михаим.
   - Рысью! – с грозной веселостью добавил кум.
   Михаил впрягся в стокилограммовое корыто спереди, Артем ухватился за отогнутые борта сзади, а кум почему-то прицепился сбоку. Толку от него, конечно, не было никакого. Мало того, его ноги заплетались, он никак не мог идти прямо и, чтобы не упасть, использовал корыто, как точку опоры. Алкогольное воздействие заносило кума то влево, то вправо, он то стремился обогнать партнеров, то вдруг резко притормаживал. От этих кумовых вензелей корыто постоянно заносило то в одну сторону, то в другую, оно то налетало Артему на колени, то норовило вырваться из рук Михаила.
   Наденька издали разглядела этот цирковой номер и потом долго веселилась.
   - Надо было вас видеть! Вы с этим корытом шарахались по всей дороге от одного кювета к другому! А кум изо всех сил цеплялся за корыто и мотал его во все стороны. Жаль, что кроме меня никто не видел этого представления. Такое зрелище пропало!
   Когда они отсмеялись, Наденька вымыла картошку, Артем разгреб заметно остывающие угли, положил картошку, засыпал углями, сверху положил немного хворосту, чтобы добавить жару.
   - Ты уж прости, Наденька, за такие хлопоты.
   - Ничего. Я вот смотрю, Михаил сильно увлекается водочкой.
   - Да я уж сколько ему говорил, - поморщился Артем. – Ты ведь знаешь, я перед работой вообще не могу пить, спать тянет. А Михаил уже, по-моему, без стакана не начинает работу. Засосет стакан – и хоть бы что. Я понимаю, после работы, с устатку…
   - Ты сам больше не пей.
   - Ни малейшего желания. Да тут и не хватит на троих.
   - Да, - вздохнула Наденька. – Сейчас сколько мужиков спилось.
   - А что ты хочешь? - вступился за мужчин Артем, - Работы нет, зарплата даже не смешная, впереди – никакого просвета, а водка - самый дешевый продукт питания.
   - Кстати, чем сейчас занимается Рауф?
   - Да ерундой всякой, - недовольно качнул головой Артем. - Зря он ушел с завода. Сидел бы на твердой зарплате. Деньги нищенские, но больше, чем он сейчас зарабатывает. Понимаешь, бизнес у него накрылся, он привозит в гараж всякое тряпье, ботинки, консервы, - что где достанет, - и продает заводским. Не процветает.
   - Зато ты у меня молодец, - Наденька прижалась к Артему.
   Михаил и Рауф пришли быстро. Они принесли с собой еще одну бутылку и с удовольствием предались вечернему отдыху на свежем воздухе. Артем незаметно для них спрятал свою, початую бутылку. Не жалко водки, но он боялся, что приятели переберут, и мероприятие сорвется. Сегодня самый удобный момент, субботний вечер. Завтра все разъедутся, не оставаться же тут на ночь из-за сувелей, да и снова собрать бригаду вряд ли удастся. Сам он сейчас пил горячий крепкий чай. Михаил по своему обыкновению, вел просветительские разговоры.
   - Олег Сафаров выводит свою собачку по вечерам на прогулку. Она у него, надо сказать, страхолюдная, как собака Баскервиллей. Увидишь в темноте – заикаться станешь. И тупая, абсолютно не управляемая. А Олег каждый вечер – под шафе. Распустил поводок метров на восемь. Собачка кинулась на пенсионерку, Захарову Раису Григорьевну, укусила ее и повалила. Та заверещала на весь поселок. Народ сбежался. Олег перепугался, бросил собаку и убежал.
   - От этих собак житья не стало, - быстро, как всегда, заговорил Рауф. – У нас во дворе как-то такая зверюга чуть мою Наталью не загрызла. Стоит навороченная иномарка, рядом две девицы полуголые, расфуфыренные, и одна собаку держит на поводке.   Девицы, видно, из этих, по вызову. Мы с Натальей мимо шли. Зверюга вырвалась у девицы и кинулась на Наталью.   Хорошо, я среагировал, ботинком ей врезал под челюсть, она даже опрокинулась. А девицы заорали, мол, ах, нашу собачку убивают! Из иномарки вылез бритоголовый качок и – на меня. Это МОЯ собака, как ты посмел МОЮ собаку ударить, да ты знаешь, кто я? А у меня в кармане гирька на цепочке, я без нее никуда. Я достал гирьку, помахал ей, посмотрел на него и говорю: если ты еще раз свою зверюгу на людей натравишь, я тебя уродом сделаю. Ну, он поплевался ядом и полез обратно. И девицы перестали верещать, шмыгнули туда же с собачкой.
   - В милицию надо было сообщить, - посоветовала Наденька. – Безобразие, как они распустились, проходу от них нет.
   Все трое мужчин саркастически рассмеялись.
   - Милиция сейчас вся шестерит у бандитов. Они друг друга не трогают. Если бы я позвонил туда – ого-го! Меня бы засадили за то, что я искусал эту милую собачку. Нет, я теперь только на гирьку надеюсь.
   Артем посмотрел на часы. Почти одиннадцать, почти совсем темно, можно начинать операцию, пока ребята держатся на ногах.
   - Ну, что, мужики, - на дело?
   - Все! По последней и пойдем. – Михаил разлил себе и Рауфу остатки из бутылки. Себе побольше, Рауфу чуть-чуть.- За успешную операцию!
Они осушили чашки и поднялись. Рауф покачнулся, уцепился за Михаила.
   - Все-таки Земля вертится! – проговорил он знаменитую фразу Галилео Галилея. – Пошли. Где пила и топор?
   - Может, не надо сегодня? – с тревогой спросила Наденька, глядя на развеселых помощников Артема. – Куда вы такие пойдете?
   - Как куда? – бодро ответил Михаил. – По бабам, конечно!
Наденька засмеялась.
   - Смотрите, наломают вам бока. Может, приготовить перевязочный материал?
   - Мы сами кому угодно ребра переломаем, - заверил Михаил.
   Несмотря на темноту, Артем сразу нашел все четыре намеченных дерева. На трех из них большие, выпуклые наросты располагались невысоко от земли. Мужчины сменяли друг друга за пилой, и довольно скоро три крупных сувели, не меньше пуда каждая, лежали на расстеленном мешке. Оставался последний, самый крупный нарост на старой, кривой березе. Он выпуклым кольцом охватывал толстый ствол на высоте около трех метров. Михаил долго рассматривал его, почесал бороду.
   - Как же до него, проклятого, добраться?
   Рауф, чуть заметно покачиваясь, обошел вокруг березы.
   - Так-так, - бормотал он. – Отлично. Прекрасно. Михаил, лезь вот на эту березу. Видишь сук? Сядешь на него. А я сяду на Артема верхом. Акробатический этюд.
   - Это вариант, - одобрил Михаил. – Спилим сувель вместе со стволом. А потом на земле спокойно отпилим лишнее. Добро.
   Он уютно устроился на высоком суку соседней березы. Рауф взобрался на плечи Артема. Из-за разницы в высоте, пилить ствол пришлось сильно наискось. Пилили долго. Пила то и дело вырывалась из рук пильщиков, ее часто заедало. Рауф на плечах Артема сильно вертелся, и хотя тот держался за ствол березы, но с трудом удерживал равновесие. Наконец, береза зашаталась.
   - Все, слезли, - скомандовал Михаил.
Он сполз по стволу своей березы. Артем прислонился к спиленному остатку ствола, чтобы Рауф спокойно слез с него, но тот вдруг резко накренился в сторону, и оба они рухнули на землю. Артем ударился головой о выступ корня, а Рауф вдобавок всей тяжестью упал ему на шею. В шее что-то хрустнуло, из глаз Артема посыпались искры, он зашипел от резкой боли. А Рауф все елозил на его шее и никак не мог подняться на ноги.
   - Да слезай ты, черт побери, - пробормотал Артем.
   Рауф перекатился через голову Артема и поднялся. Артем сел и чуть не застонал от боли в шее. Он ощупал ее, осторожно повертел головой. Шея отозвалась резкими приступами боли.    Сломал, что ли? – подумал Артем, но тут же отверг нелепую мысль. Если сломать шею, то уже ничего не почувствуешь. Наверно, растянул связки, или что там на шее. Он снова ощупал шею, надавил пальцами в разных местах. Болело везде, но по разному. Ничего, жить можно.
   - Ты что там возишься? – раздался недовольный голос Михаила. – Отойди, а то придавит. Не видишь?
   Пока Артем изучал свои травмы, Михаил срубил длинную жердь, и теперь они с Рауфом уперлись жердью в нарост выше распила и раскачивали березу.
   - Вали туда, - командовал Михаил. – Тут я на дерево залезу, а ты сядешь опять на Артема.
   Дерево качнулось, в ночной тишине раздался душераздирающий треск, и вершина березы с оглушительным шумом рухнула на землю. Конец ствола наверху остался скрепленным с высоченным пнем.
   - Теперь пилим с другой стороны, - распоряжался Михаил. – По коням!
   Он забрался на другое дерево, Артем с кряхтением подставил плечи Рауфу. Теперь ему пришлось гораздо труднее. Сильно болела шея, и стоять теперь пришлось без опоры. Он расставил ноги пошире, но все равно качался с большой амплитудой, а Рауф на его плечах вертелся еще сильнее, чем раньше. Ему казалось, что пильщики только симулируют деятельность, - так медленно шло дело. К тому же ствол теперь своей тяжестью зажимал пилу, и, наконец, ее заклинило намертво.
   - Ладушки, - сказал Михаил. Он запыхался и говорил отрывисто. – Слезаем. Перекур. Надо думать. Хотя нет. Рауф, ты слезай с Артема. Подоприте снизу ствол жердью, я вытащу пилу.
Они с трудом освободили пилу и уселись у ствола. Михаил и Артем закурили.
   - Так-так, - бормотал Михаил. – Нет, не так. А если так?
   Артем спокойно курил и осторожно разминал шею. Она болела уже не так сильно. Михаил найдет выход, можно не дергаться. Когда дело касалось технических приемов, Михаил всегда найдет вариант. Пил бы он поменьше, цены бы ему не было. Тоже мне, поручик Яблонский, неотразимый покоритель женских сердец. Очередь поклонниц, кажется, заметно сократилась, дамы не очень жалуют любителей выпить.
   - Значит, так, - твердо сказал Михаил. – Надо пить меньше. Мы пилили сверху, вот пилу и заклинило. Надо было снизу пилить. Лезем по местам и пилим снизу.
   - Водка – яд, - подтвердил Рауф. Язык у него немного заплетался.
   На этот раз дело пошло легче. Вскоре ствол начал потрескивать, края распила стали расходиться.
   - Кончай, - раздалась сверху команда. – Все вниз.
   Они стояли внизу под распилом и смотрели, как над их головами с возрастающим треском расходятся края распила.
   - Отходим, - сказал Михаил. – Надо жердью подпереть ствол вверх, а потом резко отпустить. Он сам обломится.
   С первой попытки ствол оглушительно затрещал, но не обломился.
   - Повторить! Снова подпираем ствол и по моей команде все отскакиваем. А то врежет по темечку. Поняли? Подпираем со всей силы и отскакиваем по моей команде «три!».
   Они снова подперли надпиленный ствол снизу. Береза угрожающе затрещала.
 т  - Раз! – скомандовал Михаил. – Два! Три!
   Артем отпустил жердь и отпрыгнул назад. Михаил отскочил к стволу надпиленной березы и спрятался за него. Рауф спокойно стоял на месте и зачарованно смотрел вверх на распил.
   - Рауф, уходи! – заорал Артем.
   Рауф повернулся к нему и остался стоять там же. Михаил сделал движение к нему, но тут вверху громко треснуло, и конец тяжелого ствола грохнулся Рауфу на голову. Артем услышал звук вроде мягкого чмоканья. Рауф молча свалился мешком на землю. Артем застыл с раскрытым ртом, а вверху опять затрещало. Обрубок ствола с наростом оторвался от березы и рухнул вниз. Он угодил Михаилу по спине, скользнул вниз, отскочил от корня и ударил Михаила по ноге.
   - Мать, мать, мать! – закричал Михаил и сел на землю.
   Артем в ужасе смотрел на поле битвы, усеянное лежащими телами верных помощников.
   ...Они шли к участку Артема как жестоко израненные солдаты побежденной армии. Артем тащил Рауфа. Тот обхватил его за больную шею и вяло передвигал ноги. Сзади хромал и чертыхался Михаил.
   - Да я ничего, - невнятно бормотал Рауф. – Я сейчас. Все в норме…
   - По самой косточке угодил, гад! – с постаныванием ворчал Михаил. – Новая ветровка пропала. Двадцать пять тысяч, шестьсот…
   Артем молчал и как трудолюбивый муравей тащил полубесчувственного Рауфа. Пилу, топор и сувели он успел спрятать в кустах на месте преступления. Завтра с утра пораньше надо их перетащить на участок, пока народ не пробудился ото сна. А что делать с ребятами?
   Наденька вскрикнула и всплеснула руками.
   - Господи, что с вами? Что случилось?
   - Да так, - неопределенно ответил Артем. –Расстели мешки, положим Рауфа.
   - Все в норме, - бормотал Рауф. – Я ничего…
Он с кряхтением растянулся на мешках, со стоном приложил ладони к макушке. Артем сбегал в сарайчик, в темноте нашел полотенце, смочил его водой, обвязал Рауфу голову. Михаил сидел на полешке у самого костра и сосредоточенно рассматривал лодыжку. В слабом свете костра лодыжка выглядела кошмарно. Ветровка на спине Михаила болталась клочьями.
   - Надо тугую мокрую повязку, - предложил ему Артем.
   – Да уж, - на удивление лаконично отозвался Михаил.
   Артем последним полотенцем туго замотал ему ногу. Поручик Яблонский стащил с себя ветровку, осмотрел ее останки, покачал головой, но ничего не сказал. В темноте его лицо казалось совершенно белым. Наденька широко раскрытыми глазами смотрела на пострадавших, в руках она держала раскрытую аптечку.
   Когда Артем освободился от оказания первой помощи друзьям, Наденька шепотом спросила:
   - Что там произошло?
   - Несчастный случай. – Артем хотел небрежно улыбнуться, но не получилось. – Потом расскажу.
   Он намочил запасную рубашку, обмотал шею. Наденька с тревогой смотрела на его действия. Он как можно спокойнее сказал:
   - Вот что значит браконьерствовать. Бог – он все видит. Но задачу мы выполнили. С утра надо забрать оттуда сувели и инструмент. Поставь будильник на шесть.
   Рауф заворочался на мешках, сел, потрогал обвязанную макушку.
   - Болит? – сочувственно спросил Артем.
   - Гудит, - с удивлением в голосе ответил Рауф. – Как пыльным мешком из-за угла ударили.
   - А ты, Михаил?
   - Думаю, через неделю смогу бегать за бабами, - раздался мужественный голос с гвардейскими переливами. Потом, после некоторого молчания последовало уточнение. – А может, через две. Ну, Рауф, пошли по домам. Дойдешь?
   Они с кряхтением стали подниматься. Наденька вдруг звонко захохотала.
   - Ну, герои! Сходили по бабам! Я же вас предупреждала!


                Пять ударов ножа.

   Совещание  затянулось, новый директор Синичкин любил поговорить, и Матвеев опаздывал на обед. Раньше такое его нисколько бы не огорчило, но сейчас он ходил обедать домой, где его ждала Валюша. Она опять будет нервничать, а он совсем не хотел расстраивать свою красавицу жену.
   Жена! У него есть жена, любимая женщина, красивая, молодая и заботливая. Сколько он себя помнил, никто никогда о нем не заботился с самого детства. Теперь внимание Валюши к нему, к его делам, к его здоровью, к его уюту, доставляло ему непривычное, незнакомое чувство удовлетворения жизнью. Оба они хлебнули в своей жизни достаточно лиха, и сейчас их души будто оттаивали от долгого оцепенения. Матвеев не раз думал, что он до этого будто существовал в каком-то анабиозе, и вдруг любовь Валюши вырвала его из ледяных оков, отогрела, и он впервые увидел, что жизнь на самом деле прекрасна и удивительна.
   Синичкин пространно говорил о конверсии, о предстоящем возрождении завода, говорил энергично, поучающее, даже с укоризной, но Матвеев его почти не слушал. Он хорошо узнал Синичкина за годы работы на ТЗП и понимал, что Синичкин – верный ученик Богатырева, с теми же замашками, с теми же карьеристскими стремлениями, с тем же полным равнодушием к людям. Он намного моложе Богатырева и сумеет приспособиться к новым условиям.
   На заводе говорили, что пока Богатырев хандрил и ждал прихоа "наших", Синичкин навел свяхи  с новым руководством министерства. И когда подошел срок заключения нового контракта с директором, министерство отказалось продлить контракт с Богатыревым. Говорили, что Синичкин сам привез из министерства приказ министра о назначении  его, Синичкина, директором Тригорского завода полупроводников. Знающие люди уверяли, что когда Синичкин показал этот приказ Богатыреву, того чуть не хватил удар.
   Синичкин с большим сочувствием отнесся к свергнутому директору,  возмущался произволом по отношению к нему, заслуженному работнику министерства и уверял Богатырева, что приказ о его назначении оказался для него полной неожиданностью. Он оставил Богатыреву его прежний кабинет, директорскую зарплату, назначил его почетным директором завода, на первом же диспетчерском строжайше приказал начальникам цехов во всем советоваться с Богатыревым  и всячески проявлял уважение к основателю ТЗП.
   Но для Богатырева после тридцати лет директорства удар оказался слишком силен. Бывший директор мгновенно сник, постарел и одряхлел. Он ходил по заводоуправлению болезненной тенью и только жалко улыбался бывшим своим подчиненным. А через месяц он умер от сильнейшего инсульта. Синичкин устроил экс-директору царские похороны, организовал грандиозные поминки в заводской столовой, широко отметил девятый и сороковой день. На могиле Богатырева установили роскошный памятник. После этого разговоры о бывшем директоре стали считаться на заводе чем-то неприличным.
   Матвеев понимал, что энергичный и довольно молодой еще Синичкин сумеет вписаться в новые рыночные условия. Скорее всего, он постарается поднять завод, акционирует его, приобретет контрольный пакет акций, поднимет его рыночную стоимость, а потом или продаст подороже, или купит его сам. В стране сейчас хватало таких примеров.
   Искренне чувствуя себя виноватым перед женой за опоздание на обед, Матвеев почти бегом поднимался по лестнице. Они с Валюшей жили в трехкомнатной квартире. Он купил ее, как только понял, что Валюша может ответить на его чувства. Он продал свою долю «Калькулятора» Рифкату Зиганьшину, собрал всю наличность, - денег хватило на покупку. Это не коттедж, но для нормальной скромной жизни хватит. У них есть жилье, дача, машина, гараж, - что еще нужно человеку для счастья? Его единственная цель теперь – сделать все, чтобы Валюша не испытывала никаких затруднений.
   Он вошел в квартиру, поцеловал жену и начал оправдываться, но Валюша почему-то не обратила внимания на его слова. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, и ее лицо показалось ему бледнее обычного.
   - Ты только не волнуйся, - сказала она. – Дай мне слово, что не будешь волноваться.
   - Что случилось? – испугался Матвеев.
   - Скажи, что не будешь волноваться. И съешь нитроглицерин. – Валюша на ладони протянула ему крохотную белую таблетку.
У Матвеев вдруг защемило сердце, он машинально положил нитроглицерин под язык, почувствовал легкое жжение. Опять что-то стряслось. Залили соседей внизу?
   - Я не буду волноваться, - проговорил он, - но что с тобой?
  - Звонил Дима.
Дима, сын младшей сестры Матвеева, звонил очень редко.
   - Что у него стряслось?
   - Ты только не волнуйся. Он сейчас в Москве. Ему позвонил отец. Сегодня умерла Светлана Ивановна. Дима возьмет билеты на самолет. Похороны завтра. Нам надо выезжать прямо сейчас. Я собрала сумку.
   На глазах Валюши блеснули слезы. Матвеев прижал ее к себе. Жизнь беспощадна. Они с Валюшей живут вместе всего три года, и за это время умерла мать Матвеева, его старшая сестра, ее единственная дочь, его младший брат. На все эти неожиданные и частые похороны Валюша ездила вместе с ним, она и слышать не хотела, чтобы отпустить его одного. Вместо того, чтобы спокойно жить и радоваться, она то и дело переживает и плачет на похоронах его родных. И вот умерла его младшая сестра, последняя из когда-то большой семьи Матвеевых.
   - Прости меня, - пробормотал Матвеев. – Ты столько со мной  хлебнула…
   - Не говори глупостей. – Валюша уткнулась лицом ему в грудь, и голос ее звучал глухо.    Короткие светлые волосы щекотали ему подбородок, они слегка пахли духами и еще чем-то уютным и родным.
   Матвеев позвонил своему шефу, новому главному инженеру завода, объяснил ситуацию и отпросился на три дня. Панарин недовольным голосом дал добро. Максимов положил трубку и усмехнулся. Ну, никак у него не получается любви с начальством. Уж он так старается, а любви нет. Какой-то вечный диссидент.
   В Домодедове их встретил Дима. Обычно тонкий и бледноватый, он  сейчас сутулился, покрасневшие глаза жалобно смотрели на дядю, с которым он привык советоваться и мнение которого уважал. Матвеев обнял его, погладил по спине.
   - Прими мои соболезнования, Дима. И держись. Потерять мать – очень тяжело, но ты держись. У тебя дети, тебе их поднимать. Бабушки у них теперь нет.
   В самолете они сидели рядом. Дима закрыл глаза и то ли задремал, то ли переживал смерть матери. Валюша сидела в середине между ними и крепко сжимала руку мужа. Матвеев осторожно поглаживал ее удивительно нежные пальцы и думал, что теперь он остался совсем один из когда-то большой семьи.
      Мать одна поднимала пятерых малолетних детей: троих сыновей и двух дочерей. Отец их пропал без вести осенью сорок первого года. Как матери удалось сберечь их в страшные военные и послевоенные годы, он до сих пор не мог понять. Но она вырастила их.
И вот все они умерли друг за другом. И мать, и обе сестренки, и оба брата. Видимо, голодное детство оставило свой след, подорвало их здоровье.  Мать их работала почти круглыми сутками, да еще, как коммунист, вела большую общественную работу. Своих детей она воспитала такими же тружениками, приучила их не думать о личных благах. Они всю жизнь работали в полную силу, и каждый занимался общественной работой.  Каждый верил в коммунизм и презирал стяжателей и карьеристов.
   И все они оказались в дураках. Когда они сумели наладить свою жизнь, большие коммунисты в высоких кабинетах объявили, что коммунизма нет и не будет, и что теперь надо строить капитализм. Эти большие коммунисты разгромили великую державу, устроили свои реформы, и сделали почти всех бывших советских людей нищими, отняли у них надежду.
   А надежда помогала им всю жизнь. В войну они верили и надеялись, что наши разобьют фашистов, и после этого настанет счастливая жизнь. Потом они верили, что закончат ВУЗ, станут специалистами и будут строить счастливую жизнь для всех людей.  Потом, когда стало ясно, что коммунизм где-то сильно задержался, продолжали работать и надеялись, что коммунизм все-таки когда-нибудь наступит, и тогда все станут счастливыми.  Но, как обычно бывает, эта надежда всей их жизни обманула их. И что больше виновато в их смерти: военные лишения или эти добрые реформы, - Матвеев не знал. Наверно, и то, и другое.
   Десять лет назад умер Виктор. Его убила дикая несправелдивость тех, кто за большую зарплату звал их строить коммунизм. Иногда Матвеев думал, что нет худа без добра, - Виктор не увидел того, что пришлось пережить остальным. Через пять лет умер от туберкулёза его сын    Денис.
   А потом начался капитализм. Все они оказались у разбитого корыта, рухнули их мечты, впереди маячила бедность. Через пять лет не выдержала такой жизни и умерла старшая сестра Тамара – от рака. Рак – болезнь печали, сильной, долгой и неизлечимой печали. Матвеев помнил Тамару серьезной и ответственной девочкой, отличницей с первого класса, вечно загруженной пионерскими и комсомольскими обязанностями. Она и на работе всегда оставалась такой же. Она умерла после долгих, нечеловеческих мучений.
   Через год умерла ее единственная дочь, тоже от рака, а еще через год умер муж Тамары – тоже от рака. Они лежат в одной могиле, а в небольшом городке живут с пьяницей-отцом ее маленькие внук и внучка, - живут в беспросветной бедности и без всякой надежды на лучшую жизнь.
   Потом умерла мать – вскоре после того, как ей исполнилось 90 лет. Она могла бы жить до ста, а то и больше, но непосильные тяжести жизни свели ее в могилу. Через год умер Игорь, самый младший брат Матвеева. Умер он тоже от рака, хотя мучался недолго, всего полгода. На его похоронах старушки говорили, что, наверно, мать любила его больше остальных детей и взяла его за собой. Может быть, в этих разговорах что-то было. Игорь незадолго до смерти похоронил свою жену, - и она умерла от рака. Жили они в дальнем Подмосковье, и там остался их единственный сын Сережа с женой и тремя дочками. Жили они в материальном отношении неважно и тоже без всякой надежды улучшить свою жизнь.
   За эти недолгие годы почти непрерывных похорон Валюша успела сблизиться с родственниками Матвеева. Сблизилась даже, пожалуй, больше, чем сам Матвеев. Он в детстве начитался книг о разведчиках, приучил себя контролировать свои чувства,  никогда не проявлять  их внешне, и эта привычка осталась у него на всю жизнь, из-за нее он казался окружающим слишком серьезным и суховатым. Да и все его родственники не любили внешнего проявления чувств. А Валюша с ее непосредственностью и  чувством сопереживания стала, пожалуй, связующим звеном между ними.
   Свекрови она очень понравилась, и та полюбила ее, как родную дочь. Матвеев с Валюшей несколько раз успел погостить у матери, и мать часами изливала ей душу, рассказывала о своей жизни, делилась тревогами и сомнениями. В ее возрасте у нее других собеседников осталось немного, и Валюша стала, кажется, единственной, с кем она могла говорить обо всем.
   А со Светланой Валюша по настоящему сдружилась. Светлана с семьей жила неподалеку от матери, и в каждый приезд они обязательно заезжали к ним в соседнее село. Матвеев даже удивлялся, как быстро две незнакомые раньше женщины стали близкими подругами. Обычно сдержанная, - фамильная матвеевская черта, - Светлана с приездом Валюши оживлялась, веселела, будто даже молодела. Она начинала смеяться, шутить, улыбка не сходила с ее лица. Они часто перезванивались и писали друг другу поздравительные открытки. Матвеев тоже отмяк душой и очень тепло относился к последней своей сестре.
   Он запомнил один вечер у Светланы. После обильного обеда, - Светлана умела и любила готовить, - все уселись в гостиной перед телевизором. На экране кривлялись и голосили звезды эстрады. Валюша принялась рассказывать подробности о жизни известных артистов. Матвеев только удивлялся, сколько глубоких познаний о богемной жизни у его жены. Сам он считал, что современная эстрада не имеет ничего общего с искусством, удивлялся, как в звезды прошли совершенно бездарные и безголосые люди. Он не любил современную эстраду и удивлялся, что Валюша может смотреть эту чушь долгими часаыи.
   Сейчас Валюша увлеклась и говорила без умолку. Матвеев покосился на Светлану, -  не скучает ли та, - и поразился. Его сестра слушала с раскрытым ртом, глаза ее горели неподдельным интересом. Даже муж Светланы, довольно успешный деловой человек, слушал очень внимательно. Матвеев невольно захихикал. Сергей Сергеевич бросил на него взгляд, тряхнул головой и принял независимый вид, мол, ему это совсем не интересно. А женщины упивались причастностью к святая святых. Валюша увлеченно несла горящий факел знания в темные массы, а Светлана буквально впитывала бесценную информацию. Когда Валюша сделала паузу, чтобы передохнуть, Светлана нетерпеливо попросила ее:
   - Расскажи еще! А что Буйнов?
   Матвеев и Сергей Сергеевич не удержались и захохотали. Женщины! Их хлебом не корми, только дай возможность перемыть косточки звездам. Потом Матвеев частенько вспоминал этот вечер и посмеивался над женой:
   - Ты – настоящий культуртрегер. Несешь свет знания в темные массы.
   И у Валюши, и у Светланы частенько шалило давление. Но если Валюша относилась к своему здоровью со спокойствием фаталиста, то Светлана старательно посещала врачей, ревностно выполняла все их предписания, и последнее время глотала таблетки горстями. Матвеев уговаривал жену хотя бы иногда сходить к врачу, но та отказывалась.
   - Ну, да! Буду я бегать по анализам, сидеть в очередях со старушками. А врачи даже не слушают, что я им говорю. Помнишь, зимой я простыла? Я тогда пошла к терапевту, два часа просидела в очереди,  и стала ей говорить, что у меня температура и сильно болит голова, а она посмотрела на меня, как на вошь, и заявила: «Женщина, вы что, не видите, что я пишу? Не мешайте мне». Да пошли они...…
   Матвеев понимал ее. В демократической России медицина тоже пришла в полный упадок. Возможно, опытные и умные врачи переселились в элитные платные клинику, куда простые смертные не могли пробиться. В обычных же поликлиниках врачей почему-то совершенно перестало интересовать здоровье пациентов. Они гоняли их на анализы крови, мочи, кала, механически вклеивали результаты в карту больного, молча прописывали им стандартные лекарства. Независимо от состояния больного врачи в нормативный срок закрывали больничный лист. Такая медицина приносила вреда гораздо больше, чем пользы.
   Валюша даже сумела покорить Игоря. У него жизнь с молодых складывалась не совсем благополучно, и он постепенно стал самым молчаливым и сдержанным из Матвеевых. Он с семьей тоже жил в Подмосковье, но дорога до них занимала несколько утомительных часов со многими пересадками. Они встречались редко, но при каждой встрече Матвеев с радостью наблюдал, как суровое лицо Игоря расцветало улыбкой при виде Валюши. Он вообще первый раз за всю их взрослую жизнь услышал его беззаботный веселый смех.
   Последний раз они видели Игоря за месяц до его смерти. Матвеев уже знал, что Игорь обречен, у него рак поджелудочной железы с метастазами в печень. Он выглядел очень плохо, сильно похудел, лицо его пожелтело, он почти не поднимался с постели. Но при виде Валюши он заулыбался, повеселел, несколько раз садился на кровати, оживленно говорил. А потом они с Валюшей стояли у его могилы, и Валюша горько плакала.
   И вот умерла Светлана. Дима не знал подробностей, отец сообщил ему сегодня утром по мобильнику, что умерла она во сне, видимо, от сильнейшего инсульта.
   Дима перед отлетом в Москву оставил свою машину в местном аэропорту, и проблем с транспортом не возникло. Они купили венки, цветы, и Дима помчал их в родное село, где лежала в гробу его мать.
   Сергей Сергеевич держался спокойно, хотя почернел лицом и сильно постарел. Матвеев восхищался его силой воли. Они знали друг друга с детства, Сергей и Светлана ходили в один садик, учились в одном классе и женились почти сразу после окончания школы. У Матвеева отношения с Сергеем были, пожалуй, теплее и доверительнее, чем с сестрой.
   Сергей Сергеевич решил похоронить Светлану рядом с матерью. Они оба в том селе выросли и провели все молодые годы, там они поженились, там у них родились оба сына. Они стояли у свежей могилы и смотрели, как заколачивают крышку гроба, как гроб на веревках опускают в глубокую яму, как стучат по гробу комья мерзлой земли. Матвеев крепко обнимал жену за плечи. Бедная моя, - думал он, - ты стала дочерью для моей матери – и похоронила ее; ты стала родной и любимой сестрой для Игоря – и похоронила его; ты стала младшей сестренкой и любимой подругой Светланы – и похоронила ее.
   Он думал, что Валюша вполне могла бы поберечь себя и не ездить на все эти похороны. В наше странное время никто бы не осудил ее, в погоне за деньгами, в борьбе за выживание рушатся родственные и дружеские связи. Валюша узнала его родных всего-то три года назад, никто бы не подумал о ней плохо, и он сам бы не осудил ее. Но Валюша слушала свое доброе к людям сердце и поступала по его велению. Она добровольно приняла на себя тяжесть одних похорон за другими. Сумеет ли он за оставшуюся жизнь отблагодарить ее, как положено?
После поминок родственники собрались в большом опустевшем без хозяйки доме. Все устали, чувство потери ощутимо давило на душу. Смотрели фотографии, вспоминали,  переговаривались.
- Чертовы демократы, - сердито сказал Матвевв. - Из всех Максимовых остался я, да Игорев Сережка. Мать вполне могла до ста протянуть, Виктор и Тамара умерли совсем рано. Игорь лет двадцать мог бы еще жить. А Светлане вообще бы еще лет тридцать жить да радоваться на внуков и нянчить правнуков. Вымирает род Матвеевых  Русский народ вымирает. Такого даже фашисты с нами не сделали.
   - Надо бы Сережке позвонить, - негромко сказал Сергей Сергеевич.
   - Я позвоню?- полуутвердительно спросил Матвеев.
   - Конечно. Звони через восьмерку.
Матвеев достал записную книжку. У Сережки телефона не было, он решил позвонить на опустевшую квартиру Игоря,  возможно, там есть кто-то из родственников покойной жены Игоря. К его радости, в трубке послышался женский голос. Матвеев представился.
   - Ох, Сергей Иванович! А это Лида. Здравствуйте.
   Это оказалась сестра жены Игоря. Голос ее звучал как-то странно, в нем не слышалось радости. Матвеев из вежливости спросил ее о здоровье. Лида громко вздохнула в трубку.
   - Какое уж тут здоровье, живы – и слава Богу.
   - А я звоню от Светланы Ивановны, - пояснил Матвеев. – Вернее, из ее дома. Мы сегодня ее похоронили. Инсульт. Умерла Светлана Ивановна во сне, без мучений.
   Лида громко всхлипнула, послышалось сдавленное рыдание.
   - Да что же это делается? - прерывающимся голосом сказала она. – А у нас Сережа в морге лежит.
   - Какой Сережа? – не понял Матвеев, и вдруг до него дошло.
Умер Сережка, единственный сын Игоря. А ведь ему всего-то тридцать шесть. Еще одного Матвеева не стало на свете. Прибавилась еще одна молодая вдова с тремя маленькими дочками. Сергей Сергеевич понял ситуацию и включил громкую связь. В комнате зазвучали всхлипывания Лиды.
   - Зарезали его. Он пошел на работу и пропал. Пять дней назад. Через три дня Лене принесли его куртку. Вся в крови и разрезанная.  Там в кармане  нашли квитанцию с фамилией. А самого Сережу нашли только вчера. В лесочке по дороге на электричку. Его всего изрезали. Пять раз били ножом. Сегодня его из морга сюда привезут. Завтра хоронить будем.
   Матвеев будто в кошмарном сне слушал всхлипывания Лиды, и видел  белое, как мел, лицо Валюши с широко открытыми глазами.
   ...На похороны племянника, последнего, кроме него, мужчины рода Матвеевых, он опоздал. Он отвез Валюшу домой, поклялся ей, что постарается не очень волноваться, что никакой инфаркт ему не грозит, и что он вернется через двое суток живым и здоровым. Валюша не хотела отпускать его одного, но брать ее еще на одни похороны он не мог. Сколько ей можно переживать из-за него и его стремительно вымирающих родственников. Она проводила его со слезами.
   - Ничего со мной не будет, - в который раз твердил он. – В конце концов, мужчина я или нет? А ты тут побереги себя. Не думай о печальном. Думай о возвышенном.
   Это его старая шутка: сосредоточься, прислони кончики указательных пальцев к вискам и думай о возвышенном. Валюша  слабо улыбнулась сквозь слезы, она смотрела на муже тревожно и жалобно, перекрестила его.
   Матвеев трясся в электричке, и его переполняли мрачные мысли. За последние десять лет умерли практически все его родственники. Но в новой России вымирали не только Матвеевы. Умерли все до одного бывшие сотрудники СКТБ, которых в годы горбачевского «ускорения» Богатырев безжалостно отправил на пенсию. Их выгоняли с ТЗП на заслуженный отдых буквально пинками под зад, - в благодарность за долгую добросовестную работу. Рак, инфаркт, рак, инсульт, опять и опять рак, рак и рак. Чуть не каждый день у проходной ТЗП на доске объявлений появляются некрологи с фотографиями заслуженных ветеранов завода, - и отправленных на «заслуженный отдых», и еще работающих.
   Умерли бывшие начальники цехов Михайлов, Кашкин, Ивашов, умер главный бухгалтер Шакиров, умер начальник ОТК Холодов, начальник отдела снабжения Морошин, умер бывший зам главного механика Арсеньев, умер главный энергетик Прокошин, лежал в полном параличе после сильнейшего инсульта Латыш, - единственный человек на ТЗП, с кем Матвеев мог отвести душу в разговоре. Умер от инфаркта совсем еще молодой начальник механического цеха Савельев. С каждым из них Матвеев не один год встречался почти каждый день.
   А потом умер Латыш. Эта смерть потрясла Матвеева. Еще месяц назад они сидели в его кабинете и разговаривали на любимые темы. Потом Латыш свалился с инсультом, но МАтвеев искренне надеялся, что Латыш Выкарабкается. И вот у проходной на доске объявлений он увидел портрет Латыша в траурной рамке. На похороны не пришел никто из заводского руководства. Подумаешь, отбросил коньки какой-то главный механик завода. Найдется другой. Традиция, заведенная Богатыревым, успешно продолжалась. Руководство берегло свои нервные клетки и не хотело волноваться по пустякам.
   Матвеев довольно часто посещал предприятия в других городах – и там в проходных, в холлах, на досках объявлений висели такие же некрологи с фотографиями в траурных рамках. Он почти каждый день звонил своим  коллегам в другие организации во все концы России и нередко на просьбу позвать к телефону такого-то, слушал в ответ:
   - А он умер…
   Умирали его давние коллеги, знакомые, товарищи по совместной работе, немногие друзья. Рак, инфаркт, рак, инсульт, рак, рак, рак. Умирали люди старше его, умирали его ровесники, умирали молодые.
   А некоторых из них убивали, как сейчас убили Сережку. Убили старинного его знакомого, начальника цеха в Волгограде, который организовал  уникальное производство ценнейшего материала. Какие-то подонки напали на него в подъезде, когда он поздно вечером возвращался с работы. Его убили подло, гнусно и унизительно: ударили сзади по затылку тяжелой бутылкой из-под шампанского. Другого знакомого, доктора наук, Лауреата государственной премии, нашли с перерезанным горлом в лесополосе около железной дороге. Его убили неизвестные бандиты, когда он возвращался на электричке домой в Москву с симпозиума в Черноголовке.
   Когда проламывают черепа, режут или стреляют бизнесменов, депутатов, директоров банков или коммерческих фирм, - это страшно, но это можно объяснить. Все они мешали кому-то наживаться, не поделились с кем-то наживой. Но кому помешал начальник цеха, беззаветный труженик,  талантливый человек? Он мог организовать свою фирму и тоже наживаться, но не сделал этого, остался на своем заводе, довольствовался более чем скромной зарплатой. Кому помешал доктор наук, далекий от бизнеса человек, известный в международных научных кругах? Кому помешал Игорев Сережка?
   Проклятая власть! Власть в стране захватили в свои руки бессовестные и беспринципные, но маниакально честолюбивые карьеристы. Они уничтожили понятия чести и совести, морали и нравственности. Они признают одну цель в жизни: нажива любой ценой, власть любой ценой. Урвать наживу, чтобы купить власть. Захватить власть, чтобы урвать еще большую наживу. И они заставляют всех людей идти за ними той же дорогой. Жалкая пачка денег, бутылка водки, зимняя куртка, - это теперь ценится дороже человеческой жизни.
   Президент собирается амнистировать олигархов и новых русских, узаконить бандитскую приватизацию, узаконить кровавые валютные счета в зарубежных банках. Простить всех, кто убивал, грабил и воровал, но не попался. Не попался потому, что купил милицию, прокурора, судью. А кто не убивал, не грабил, не воровал – сами дураки, пусть живут в нищете.
   Матвеев вздохнул, и чтобы отвлечься от печальных мыслей, огляделся. Народ, как обычно в дальней электричке, ехал в основном бедный, преобладали женщины. Лица попутчиков не отражали глубокого интеллекта, - грубоватые, морщинистые, преждевременно постаревшие, откровенно некрасивые, без малейших следов косметики и ухода, - лица людей, задавленных беспросветной нуждой и ежедневными заботами о хлебе насущном. Только наискосок от Матвеева сидели двое прилично одетых молодых мужчин с интеллигентной внешностью. Матвеев принялся размышлять, кто эти молодые люди.
   В это время электричка остановилась на очередной станции. В вагон вошла  пассажирка, полная женщина средних лет в обычном для малых мира сего дешевеньком китайском ширпотребе. Ее полнота мешала ей продвигаться в проходе между сиденьями. Один из интеллигентных молодых людей оживился, толкнул локтем своего товарища, показал пальцем на полную пассажирку и громко, на весь вагон, закричал:
   - Колян, смотри, блин: Виннипух реально!
   Матвеев усмехнулся и разочарованно отвернулся.
   Четырехчасовая дорога с пересадками вымотала Матвеева, он чувствовал себя неважно, хотелось хоть немного полежать. Проклятые годы,  проклятая страна, - усмехнулся он. –  В таком возрасте в нормальных странах порядочные люди сидят у камина, пишут мемуары и воспитывают внуков, а не ездят без передышки на похороны. Как поют мушкетеры, «куда вас, сударь, к черту занесло, неужто вам покой не по карману?».
   От остановки автобуса Матвеев медленно пошел по улице к дому, где когда-то жил Игорь. Увы, в квартире никого не оказалось. Он поплелся к дому Сережки, но и там дверь оказалась заперта, на звонок никто не отвечал. Он собрал остатки сил, вернулся к дому Игоря и сел на скамеечку у подъезда.
   Часа через полтора пришла Лида. Они сидели на кухне и пили чай. Лида почти непрерывно плакала и рассказывала, рассказывала и плакала. Матвеев слушал ее горестное повествование и не знал, что делать: тоже плакать или смеяться.
   - Они плохо жили, Сережка с Леной. Он всегда такой неухоженный ходил. Пить начал. Сильно поддавал. Тогда он тоже выпил. Она начала его ругать. Он оделся, хлопнул дверью, ушел. И пропал. Три дня его не было дома. А она – как ни в чем не бывало. А потом ей куртку Сережкину принесли, всю в крови. Вся изрезанная.
   Лида зарыдала в голос, вытащила мокрый скомканный платок, стала вытирать нос и глаза. Матвеев молча ждал. Сережка женился очень рано, в восемнадцать, а Лене тогда еще не исполнилось семнадцати. Чтобы зарегистрировать брак с несоверщеннолетней, им пришлось доставать какие-то справки и разрешения. Когда Матвеев первый раз увидел молодых, Лене шел всего двадцать первый год, но она успела родить троих девочек: одна старшенькая и две грудные двойняшки. Выглядела Лена совсем девчонкой. Когда Матвеев сказал ей комплимент по этому поводу, Лена вспыхнула и насупилась. Видно, многодетность в такие молодые годы ее угнетала.
   - Она в морг не хотела идти, - продолжала Галя. – Пошла, всего пять минут побыла. Хоть бы заплакала! Ей Тамара Ошиткова, - она в морге работает, - прямо сказала: «Женщина, это вы убили своего мужа! У него пять ударов ножом слабой женской рукой. Вы его убили, больше некому»! А ей хоть бы что, фыркнула и ушла.
   Лида опять полезла за платком. Матвеев молча ждал продолжения.
   - Девочки ко мне проходили. Старшенькая Катюша спрашивает меня: «Баба Лида, а как мне: плакать или радоваться, что папу убили»? Это надо же! Мать их так настроила. На отца родного. Миленький ты мой!
   Лида снова вытерла глаза и нос и заговорила тверже.
   - А она уже другого нашла. Даже замуж вышла.  Вчера смотрю: идут под ручку, ни стыда, ни совести, бесстыжая. Это она убила Сережку, больше некому. Убила и выбросила в лесополосу. Тамара Ошиткова в морге 25 лет работает, уж она знает. Я все хочу в суд на нее подать, да жалко девочек. Ее  ведь посадят, обязательно посадят, а девочки сиротами останутся.
   Дальше пошли сплошные слезы и повторения. Матвеев молчал. Ему сейчас больше всего хотелось прилечь хотя бы минут на десять, сердце щемило, начинались перебои. Лечь, отдохнуть и скорее уйти отсюда. Но уйти он не мог. А Лида вдруг стала его просить:
   - Вы поговорите с Леной. Что же она делает? Пусть признается!  Пусть покается хоть в душе.
   Она сделала паузу, и Матвеев заговорил. Он старался, чтобы голос его звучал спокойно, солидно и скорбно.
    - Я поговорю с ней. Прямо сейчас зайду и поговорю. Но видишь, Лида, тут такое дело. Я не могу судить людей. Я сам много нагрешил в жизни, и не мне быть ей судьей. Бог нас всех рассудит. Только он может называть кого-то грешником, кого-то праведником. Сейчас самое главное, - чтобы девочкам жилось хорошо. Не хуже, чем раньше. Они же и не начинали жить. Пусть у них будет побольше светлого, чем у бедного Сережи.
   Когда он прощался с Лидой, то в ее глазах читал явное разочарование. Он не оправдал ее надежд, не разделил праведного гнева на гадкую Лену, преступную и порочную жену.
   Квартира Лены опять оказалась закрытой, а время поджимало. Автобусы до электрички тут ходили редко, и в его распоряжении оставалось всего два часа. Матвеев медленно побрел на кладбище, расположенное далеко за селом. Он чувствовал себя совсем неважно, а впереди его ждал четырехчасовая дорога с пересадками. Ночевать здесь ему негде. Лида его не пригласила, а если бы и пригласила, он вряд ли остался бы. Это будет не отдых, а сплошные слезы и негодование на Лену-убийцу.
   А с Леной он почти не знаком, да и появится ли она дома. Они с Сережкой жили не очень в ладу, на похоронах Игоря Лена то и дело толкала мужа под бок и что-то негромко бурчала, а Сережка сердито и грубо огрызался. В селе это знали, иначе не родилась бы легенда о жене-убийце. Даже если он сейчас найдет Лену, - как она отнесется к малознакомому родственнику, да еще тоже Сергею Матвееву. Ей, наверно, одного Сергея Матвеева хватало с избытком.
   Он шел по улице самого западного села Московской области, здесь когда-то пролегала старая смоленская дорога, путь бесславного бегства Наполеона из непокоренной загадочной России. Сколько таких самонадеянных налетчиков приходило на русскую землю, и где они все? За тысячу лет ни один внешний враг не смог завоевать и уничтожить нашу страну. А сейчас Россию и русский народ уничтожает своя же власть.
   Матвеев недавно прочитал, что материальный ущерб от ельцинских реформ в два с половиной раза превышает ущерб, который нанесли немецко-фашистские захватчики. Наверно, эти страшные подсчеты занижены, как это принято у нас. Но никто еще не подсчитал демографический урон от этих демократических преобразований. И, кажется, не собирается подсчитывать. А ведь они тоже никак не меньше, чем потери советского народа за годы Второй мировой войны, - самой кровавой войны на памяти человечества.
   Сережку похоронили рядом с матерью и отцом, - три могилки, три  скромных деревянных креста в одной оградке. Точно также за тысячу километров отсюда лежат Тамара, ее муж и ее дочь, - тоже три могилки в одной ограде. При жизни Сережка не ладил с отцом, обижался, что тот не помогает ему, мало заботится о внучках. Игорь тоже не раз жаловался, что Сережка редко заходит к нему и не приглашает их с матерью к себе. Матвеев не хотел принимать чью-то сторону. Сам он сразу после школы стал жить совершенно самостоятельно и никогда ни на кого не надеялся, ни от кого не ждал помощи. Все, что он сумел сделать в жизни, - сделал он сам, своим трудом, своей головой, своими руками. Манеру современной молодежи сидеть на шее родителей он просто не понимал, считал иждивенчеством.
   И вот Игорь и Сережка, отец и сын, которые не понимали друг друга при жизни, лежат рядом в одной оградке вместе с матерью, смерть примирила и соединила их. Загробная жизнь – чушь, сказка для безграмотных рабов, сочиненная тысячи лет назад. Еще наши волосатые предки не могли примириться с тем, что после смерти от них ничего не останется и стали сочинять легенды и мифы о бессмертной душе и ее вечной жизни.
   Трое Матвеевых лежат в этой оградке. Род Матвеевых здесь прекратился. Лена, скорее всего, снова выйдет замуж, она еще молодая. Не хочется думать, каково придется молодой вдове с тремя маленькими дочками в этой полуразрушенной и погибающей стране. Дай Бог ей найти хорошего мужа себе и заботливого отчима своим маленьким дочкам. Все они сменят фамилию. Редкий посетитель этого кладбища скользнет взглядом по табличкам с одинаковыми фамилиями на трех крестах в одной оградке. Возможно, он пожелает Царствия небесного этим трем Матвеевым: отцу, матери и сыну.
   Конечно, Лена не убийца. Вот так рождаются мрачные легенды, леденящие кровь. В этом умирающем селе легенда о несчастном муже, убиенном своей коварной женой, переживет память обо всех, ныне живущих. Леди Макбет Можайского района. Простые люди, простые нравы.
А может, так и надо? Не думать о том, что тебе не подвластно, о судьбе страны и русского народа, о мрачных тучах, закрывших небо России. Не терзаться мыслью о том, что великая когда-то Россия, возможно, доживает свои последние годы и дни. Не забивать голову тревогой о печальном и бесславном финале многотысячелетней истории русского народа, автохтонного населения Европы. Не надрывать сердце скорбью о последствиях этих преступных реформ и о миллионах их безвинных жертв, среди которых тремя микроскопическими песчинками затерялись трое Матвеевых: Игорь, его жена и его сын.
   Легче и безопаснее для здоровья принимать и переживать простые обыденные факты, из которых, собственно, складывается жизнь человека. Вот вчера  давали получку. В этом месяце зарплату опять индексировали. Снова подорожали билеты на электричку. У тетки Дуни сдохла корова. Лена Матвеева убила своего мужа Сережку, пять раз ударила его ножом своей слабой женской рукой. У соседей сын перепил и замерз в сугробе возле  калитки своего дома. Директор совхоза, ныне президент какого-то ОАО, продал сельский клуб богатому москвичу под дачу. У Тамары Ошитковой, детектива из морга, сожгли сарайчик во дворе. И так далее, и тому подобное.
   Прощай, несчастный брат Игорь. Прощай несчастный племянник Сережка. Прощай, Люба, жена Игоря и мать Сережки. Вы прожили не свои жизни, вам выпали чьи-то чужие, скорбные судьбы. Но ничего не изменишь,  жизнь не переделать, не повернуть вспять.
   Кто-то из мудрых сказал: посеешь поступок,- пожнешь привычку; посеешь привычку, - пожнешь характер; посеешь характер, - пожнешь судьбу. И это относится не только к отдельному человеку, но касается судеб народов. Невыносимый тысячелетний гнет деспотичной государственной власти искалечил душу великого когда-то русского народа и превратил нас всех в потомственных рабов. Мы были рабами при  рюриковичах, при Романовых, при социализме и остаемся теми же рабами при этой странной демократии. Даже процветающие новые русские и олигархи живут по тем же  законам и повадкам трусливых и злобных рабов: урвать сейчас побольше, а после нас – трава не расти.
   Матвеев так и не дождался Лены. Он на автобусе доехал до Можайска, успел на последнюю московскую электричку. На Ярославском вокзале он по телеграфу отправил Лене приготовленные для нее деньги и поехал в Тригорск, где его ждала и тревожилась о нем Валюша.


                Сверхчистый германий.

   Они познакомились на металлургической выставке, которая проходила на бывшей ВДНХ. Матвеев поехал туда в надежде найти производителя страшно дефицитного германия. На заводе после смены директора дела немного стали налаживаться, но в итоге ельцинских реформ Россия осталась без многих видов сырья. А без германия невозможно делать современные системы управления. Решать проблему опять пришлось Матвееву, хотя это никак не входило в его служебные обязанности. Но он понимал, что отсутствие германия остановит всю полупроводниковую отрасль России, и отбросит страну на целый век назад. Он созвонился с десятком заводов и несколькими НИИ, которые могли бы помочь, но везде получал один ответ.
   - Что, что? В год двести килограммов? Извините, у меня своего геморроя хватает. Мне зарплату людям нечем платить, а на вашем германии я совсем прогорю.
      На выставке Матвеев ничего похожего на германий не нашел. Сильно огорченный, он остановился возле большого стенда уральского завода цветных металлов и разговорился с представителями  завода, молодым парнем и двумя девушками. Те посочувствовали бедолаге, а потом парень посоветовал Матвееву связаться с их соседями на уральском заводе полупроводниковых материалов. Матвеев воспользовался советом и вскоре к нему приехал исполнительный директор УЗПМ Ирпенев Иван Георгиевич. Они провели вместе почти весь день, и Ирпенев обещал попытаться наработать  германий на своем заводе. Матвеев на радостях предложил гостю посетить Обитель. Ирпенев согласился с явным удовольствием:
   - Я собирался сходить в Обитель, поклониться мощам Основателя.
   Они шли от вокзала и к Обители, и Матвеев рассказывал Ирпеневу историю Тригорска. Он испытывал симпатию к своему гостю. Сегодня, в первой их встрече, он убедился, что Ирпенев    – из тех же людей, что и он сам, кто не считал современную погоню за деньгами целью жизни. Из тех, кто в дикой разрухе, обрушившейся на Россию по милости демократических правителей, не забыл о том, что он – русский человек, и что Россия должна оставаться великой державой. Как говорили они в своей комсомольской молодости: если я не буду гореть, если ты не будешь гореть, если мы не будем гореть, - то  кто же будет гореть?
Страна охвачена лихорадкой стяжательства. Высокие правители во главе с Ельциным разграбили страну. Директорский корпус воспользовался реформами для личного обогащения. Новые русские грабят страну, грабят народ, грабят народное достояние. Почти каждый человек в стране днем и ночью думает только о деньгах. Но деньги, богатство не должны быть целью и содержанием жизни нормального человека. Человек живет, чтобы творить, иначе он ничем не отличается от любого животного.
   Когда познания Матвеева по истории Тригорска иссякли, Ирпенев заговорил о своем заводе. Среднего возраста, среднего роста, средней наружности, - ничего примечательного, даже говорил он как-то невыразительно, будто с трудом выталкивал слова.
   - Мы отпочковались от Уральского завода редких металлов.
   - Знаю УЗРМ! – воскликнул Матвеев. – Я в первую очередь кинулся звонить туда. У них полный развал, даже телефоны отключили. Мне просто повезло, - телефонистка в справочном случайно оказалась в курсе. А какой завод был!
   - Завод уникальный, - подтвердил Ирпенев, – таких в мире нет. Я работал там начальником цеха. Когда пошла приватизация, мы организовали ООО Уральский завод полупроводниковых материалов. Нам повезло с директором, - это бывший наш главный инженер. Мы уже лежали на боку, но он вышел на немцев. Те купили у нас контрольный пакет акций, передали нам свою технологию. Селен, кремний, германий. Продукцию вывозим в Германию. Это для них выгодно, - у нас дешевая рабочая сила. И производство экологически грязное, они сейчас очищают Европу от химии. А у нас – почти триста рабочих мест и зарплата приличная. Для небольшого города неплохо. На Урале народ вообще голодает. Живут каждый как может.
   Они прошли мимо нищенки. Бедно одетая русская женщина с ребенком на руках сидела на тротуаре, перед ней стояла кружка для подаяний. Ирпенев перекрестился, вынул из кармана бумажник, положил в кружку десятирублевую купюру, снова перекрестился. Буханка хлеба стоила пять рублей. Нищенка беззвучно пошевелила губами – благодарила. Они пошли дальше.
   - Наш германий вам вряд ли подойдет, в нем больше примесей и кристаллическая решетка не та, – продолжапоказателил Ирпенев. - Немцы вытягивают показатели за счет схем и технологии    сборки.
   - Мы проверяли немецкий, - покачал головой Матвеев. – Падает параметрическая надежность. Нам бы тот, который делал УЗРМ. У нас в документации везде он заложен. Может, у них    уцелело что-то из оборудования?
   Ирпенев чуть заметно улыбнулся, Улыбка получилась грустной.
   - Сдали в металлолом. До последнего болта. А персонал разогнали. Перестали платить зарплату. Опытные рабочие ушли к нам. Остальные бомжуют. – Ирпенев помолчал и с горечью добавил. – У вас тут Москва рядом, там всегда есть работа. А на Урале – куда деваться? Чтобы прожить, воруют, продают жилье, живут на свалках.
   - Молодежь идет в бандиты, в проститутки, -  подхватил Матвеев. – Этого и у нас хватает. Стреляют друг друга. У нас на поселке чуть не каждый день хоронят молодых парней.
   - Немцы нам запрещают выходить на российский рынок, - вернулся Ирпенев к основной теме. – Но я понимаю: вам нужен германий. И не только вам. Не могу я смотреть, как гибнет наша промышленность. Если договоримся, то первую партию мы вам поставим по германской технологии, а я поговорю со специалистами по чистому германию. Если получится, через год он будет у нас.
   Они вышли на Смотровую горку. Даже в серенький, пасмурный денек Обитель выглядела великолепно. Ирпенев снял шляпу, истово перекрестился, молча пошевелил губами, видно, молился. Потом повернулся к спутнику:
   - Я – верующий человек. Сейчас у нас одно спасение: православие.
Матвеев очень сомневался в спасительном влиянии православной церкви на российскую разруху. Наоборот, церковь в лице своих иерархов открыто благословила дикий бардак, который разлился при Ельцине по Руси великой. Иерархам плевать на народ и на страну, лишь бы им самим жилось хорошо. А после коммунистических гонений церковь сейчас процветала. И патриарх фактически благословил бомбежку Ирака. «Только чтоб удары были действительно точечными», - ах, какая трогательная забота о ближних наших.
   Через три месяца Ирпенев приехал снова и привез два килограмма германия производства УЗРМ, изготовленного еще в советские годы, - разыскал старые запасы. Это буквально спасало ТЗП на некоторое время. Матвеев добился у директора согласия на встречу с Ирпеневым, хотя Синичкин почему-то избегал контактов с начальником СКТБ, у него всегда находились более важные дела. Встреча прошла в теплой, дружественной обстановке. Они сидели в комнате отдыха, секретарша принесла на подносе несколько бутылок, красивые рюмки, чашки с чаем и кофе, бутерброды с черной икрой.
   - Коньяк, виски? – спросил Синичкин.
   - Спасибо, я не пью, - вежливо отказался Ирпенев. – А вот бутерброды  и чай – с удовольствием. У нас черная икра в дефиците.
   Директора обсудили положение дел в России, выразили надежду на скорое возрождение промышленности, потом перешли к германию.
   - Вы нас очень выручите.  Мы согласны на любые цены, - уверял Синичкин. – В разумных пределах, конечно. Заказчик нам оплатит сырье.
   - Мы отпускаем продукцию по мировым ценам, -  ответил Ирпенев.
   Синичкин вопросительно посмотрел на Матвеева. Тот пояснил, что мировые цены много ниже тех, по которым бойкие посредники продают потребителям остатки советского германия.
   - Замечательно! – воскликнул Синичкин. – Мы готовы оплатить вам эти два килограмма по любой цене. Но это только два килограмма. Нам нужно в год… - Он снова посмотрел на Матвеева.
   - Двести килограммов, - подсказал тот.
   - Ну, я думаю, вы завысили, - уверенно проявил эрудицию Синичкин, - но сто пятьдесят килограммов нам потребуются. Мы проверили лицензионный германий? – снова обратился он к Матвееву.
   Матвеев докладывал ему о результатах проверки, но напоминать об этом не стал. У директора масса забот, не может он все помнить, - усмехнулся он в душе и ответил:
   - Проверили. Падает параметрическая надежность на два порядка, а безотказность - с пяти девяток до двух, от силы до трех. Иван Георгиевич попытается организовать производство чистого германия по советским ТУ, но это – не раньше, чем через год.
Взгляд директора ТЗП затуманился, но вскоре прояснился:
   - Думаю, по надежности мы решим с заказчиками. – И он обратился к Ирпеневу: - Если у вас возникнут трудности с немцами из-за внутреннего рынка, - мы поможем. Я выйду в правительство, в Совет безопасности, оформим  межправительственное соглашение с Германией…
   Матвеев наслаждался спектаклем. Синичкина хлебом не корми, только дай показать «крутизну», связи в высших кругах. Связи есть, и он их интенсивно расширяет, но в Совет безопасности его пока и на порог не пустят. Синичкин спит и видит себя депутатом Госдумы, на худой конец – региональным лидером правящей партии. Эти правящие партии менялись  чуть не каждый год, и Синичкин каждый раз становился активистом новой партии, агитировал сотрудников ТЗП голосовать за нее, как некоторое время назад призывал к поддержке другой партии.
   Но даже российский президент не сможет уговорить немцев продать стратегический материал наконец-то разгромленной и расчлененной России. Цивилизованные европейцы относятся крайне негативно к России. Лидеры  Европы страшно боятся возрождения чудовищного монстра, который 70 лет держал их в смертельном страхе перед возможным импортом революции в их уютные державы. Страны Евросоюза давно приняли решение не поставлять никаких стратегических товаров в непредсказуемую Россию.  В их интересы возрождение России не входило.
   После совещания Матвеев опять повел Ирпенева к Обители. На Смотровой горке он остановился и широким жестом показал открывшуюся панораму, к величию которой сам никак не мог привыкнуть за многие годы.
   - Какая красота, Иван Георгиевич. Вряд ли в мире есть место, так возвышающее душу человека.
   Ирпенев перекрестился и замер. Матвеев чувствовал, что его спутника охватывает экстаз. Он и сам попал под влияние величественной красоты Обители. Мечта Основателя о монастыре, «белом, как голубь», сбылась. За высокими белыми стенами и массивными боевыми башнями поднимались купола храмов, окрашенные в спокойные, приятные цвета, вздымалась к небу бело-бирюзовая звонница.
   - Наша звонница самая высокая в России. – Негромко сказал Матвеев. – Потребовалось специальное разрешение Святейшего Синода.
   Ирпенев молча кивнул. Он не отрывал взгляда от Обители.
   Когда они вышли из ворот Обители и направились к вокзалу, Ирпенев спросил:
   - Вы неверующий, Сергей Иванович?
   Любому другому Матвеев ответил бы утвердительно. Он не верил ни в Саваофа, ни в Аллаха, ни в Иегову, ни в Будду, ни в любое другое конкретное божество, тем более, подобное человеку. Он верил, что  в природе, в Космосе, во Вселенной существуют и действуют непознанные человеком и независимые от него строгие и неумолимые законы. Закон тяготения, закон сохранения энергии и материи, закон неубывания энтропии, законы эволюционного развития жизни. Мудрые люди сумели открыть и сформулировать эти и многие    другие законы. Но он чувствовал, что все эти известные законы – частные случаи какого-то еще неведомого обобщающего закона, Он читал у писателей-фантастов, братьев Стругацких, из которых один астроном, а другой – биолог, что таким общим для Вселенной законом может служить еще не открытый закон сохранения структуры Мироздания. Возможно, они правы, братья Стругацкие.
   И если природа создала разумную жизнь, то эта жизнь  тоже подчиняется всем частным законам и особенно этому не познанному еще общему закону. Можно назвать весь свод высших законов природы Богом, но это ничего не меняет. И если человек по своим убеждениям следует этим высшим законам – можно говорить, что он служит Богу. А если человек в погоне за богатством, властью, славой нарушает эти высокие законы, то он служит черным силам разрушения, если угодно - дьяволу.
   И он ответил Ирпеневу:
   - Я не знаю. Я думаю, религия – это внутренние духовные убеждения человека. Это его личное дело, и никто не в праве вмешиваться в эти убеждения. И есть церковь, - коммерческая организация, которая присвоила себе единоличное право диктовать людям убеждения. Я пока не могу решить эту дилемму, чтобы обе стороны примирились.
   - Вы считаете это дилеммой?
   - Да. Два противоположных, исключающих друг друга решения проблемы. Именно дилемма, а не альтернатива, эти понятия часто путают.
   Ирпенев с некоторым сожалением вздохнул. Из уважения друг к другу они не стали развивать деликатную и скользкую тему.
   Поставка первой партии германия затянулась. Матвеев звонил Ирпеневу каждую неделю, а иногда и два раза в неделю, хотя это уже совсем не его забота, а отдела снабжения. Но он всегда доводил дело до конца. Поначалу ответы Ирпенева повергали его в сильное недоумение.
   - Мы выставили вам счет, оплаты пока нет.
   Матвеев теребил главбуха, зама по общим вопросам, снабженцев, те спокойно отвечали:
- Все нормально. Не волнуйтесь.
   Через месяц Ирпенев с удивлением в обычно бесстрастном голосе сказал:
   - Мы получили гарантийное письмо от одной московской фирмы. Просят выставить счет на поставку пятидесяти килограммов лицензионного германия. Эта фирма на вас работает? Мы же договаривались, что будем работать только для вас, без посредников. Незачем взвинчивать цены..
   Матвеев снова обошел лиц, причастных к святому делу выделения денег. Его сомнения разрешил главбух Николаев.
   - У нас нет денег. Мы договорились с москвичами, они оплатят Ирпеневу счет на пятьдесят килограммов. Они должны нам, это взаимозачет.
   В начале следующего месяца Ирпенев пожаловался:
   - Мы выставили москвичам счет две недели назад. Денег нет.
   И только еще через две недели Матвеев услышал:
   - Москвичи оплатили счет и забрали германий.
На завод этот германий попал только еще через месяц. Все эти два месяца ТЗП фактически стоял без сырья. Матвеев догадывался кое о чем, не первый год живет на свете, нравы верхушки ТЗП он знал неплохо. Он зашел в отдел снабжения по своей старой заявке на химреактивы и в конце разговора небрежно поинтересовался у начальника ценой на германий, который якобы поставили москвичи. Как он и ожидал эта цена оказалась в три раза выше той, что называл ему Ирпенев.
   Мерзавцы, - думал Матвеев по дороге в СКТБ. – Даже на этом комбинируют. Люди полгода не получают зарплату, завод стоит, а они спокойно нашли посредников, задрали цену и поделили разницу. Эта команда Синичкина жить не может, если не прикарманит хотя бы рубль. Дружная команда нового директора ТЗП, - Саркисов, Николаев, Романцев, Мартышкин и иже с ними смотрела на завод, как на средство личного обогащения. В демократической России это уже стало нормой. Для того верхушка Советского Союза и устроила свою «революцию сверху», чтобы догнать и перегнать зарубежных миллионеров. Им надоело играть в убогое социалистическое равенство.
   И сейчас с легкой руки Ельцина любой руководитель, причастный к финансовым потокам, направлял эти потоки в свой карман и в карманы своих приближенных.
   В отличие от покойного Богатырева, который сидел в апатии и ждал, когда придут «наши», Синичкин быстро, всего за год освоил правила этих рыночных игр, прекрасно вписался в новые условия. Зарплату работникам ТЗП задерживали за полгода, но Матвеев хорошо знал, что деньги на зарплату главбух Николаев по команде Синичкина «прокручивал» через коммерческие банки и наваривал хорошую прибыль. А с работниками они рассчитаются потом, когда бешеная инфляция превратит эти деньги в пыль. Снабженцы по несколько раз перепродавали и перекупали материалы через какие-то сомнительные фирмы, и каждая такая операция опять несла прибыль в карманы тех же лиц.
   Синичкин как-то незаметно ухитрился скупить всю бывшую советскую «социалку» в микрорайоне: магазины, баню, спорткомплекс, здание дома пионеров, дом культуры ТЗП, даже аптеку. После этого они стали называться сначала «филиалами ТЗП», а потом как-то незаметно отделились и превратились в частные предприятия и торговые дома. Директорами в эти новые фирмы Синичкин ставил своих приближенных и родственников. Из разговоров Матвеев пришел к выводу, что ТЗП нужен Синичкину только как «крыша», - в виде крепкого забора с колючей проволокой и ВОХР, - гербовая печать да счета в банках. Какое-то производство каких-то электронных систем его интересовало меньше всего.
   По заводу ходили разговоры, что главным помощником директора в благородном деле увеличения личных капиталов стал Саркисов. Того за нечистоплотные махинации еще Богатырев снял с должности зама по общим вопросам, а Синичкин сделал его своим официальным помощником «по перспективным направлениям». На заводе Саркисова насмешливо прозвали спецпомощником по спецвопросам. Как догадывался Матвеев, единственная задача этого «спецпомощника» - искать любые источники обогащения директора и его приближенных, обеспечивать им потоки неучтенного «черного нала».
   Матвеев прекрасно видел, что такой же грабеж открыто идет по всей Руси великой, от президента до последнего бомжа, который крадет с прилавка буханку хлеба. На глазах всего народа великую сверхдержаву разворовали. Это видели все, но никто не хотел  воевать с бесчисленными ветряными мельницами на манер благородного рыцаря печального образа.
Матвеев не вписался в команду Богатырева, хотя тот давал ему такой шанс. Ему не нравились ни Богатырев, ни его приближенные. А Синичкин его и не приглашал в команду, у него команда уже имелась, он ее собрал, когда работал главным инженером. Матвеев тоже не испытывал никакого желания входить в команду нового директора. Вокруг Синичкина, как раньше вокруг Богатырева, сформировалась команда из таких же людей, -  которые не хотели, не любили и не умели работать. Но они не жаловались на зарплату, премию и прочие блага.
   Он не скрывал ни от кого своего негативного мнения о Синичкине, как раньше о Богатыреве. До Синичкина, видимо, доходили его оценки и он тоже недолюбливал независимого начальника СКТБ. Он  постоянно поручал ему трудные задачи, буквально «на засыпку», точно так же, как раньше Богатырев. Обычно эти поручения сводились к налаживанию надежно заваленного кем-то участка работы. Развал почти всегда был делом рук приближенных обоих директоров. Богатырев, а теперь и Синичкин назначали своих на редкость бездарных в технических вопросах приближенных начальниками цехов или функциональных отделов. Через некоторое время успешное подразделение  становилось отстающим. План не выполнялся, нередко случались аварии, люди разбегались от директорских фаворитов.
   После этого Синичкин, также как и Богатырев, проводил очередную реорганизацию. Своих  фаворитов он назначал начальниками новых подразделений. А на СКТБ возлагалась почетная задача: разработать и реализовать мероприятия по восстановлению разваленного. Эту «систему» отработал еще Богатырев, и его приемник не стал ничего менять в отношении к начальнику СКТБ. Но Матвееву даже нравилось решать трудные вопросы, с которыми никто больше не мог справиться.
   Ему постоянно приходилось работать с большим напряжением. За это его уважали немногие на ТЗП начальники, которые тоже привыкли работать не за страх и деньги, а за деньги, вроде покойного Латыша и молодого начальника цеха Шестакова. Зато он нажил себе хронических врагов из директорских команд. Он без стеснения называл директорскую команду бандой, а члены «банды», в свою очередь, нашептывала директору в оба уха выдуманный компромат на него.
   Очень трудной оказалась для завода проблема не только с сырьем. но и с комплектующими.  Половина сырья и комплектующих  выпускалась в бывших союзных республиках, а те, став суверенными государствами, вдруг стали считать Россию врагом номер один и перестали продавать русским необходимые материалы. Особенную враждебность почему-то проявляли власти незалежной Украины.
   Матвееву несколько  раз пришлось ездить на украинские заводы, и заводские работники ни в чем не выражали недоброжелательства и готовы были поставлять комплектующие на ТЗП. Но как только Матвеев выходил на руководство заводов, -  тут же начинались непреодолимые препятствия. Директора и главные инженеры прятали глаза и ссылались на постановления  Рады и указы Кучмы, которые запрещали поставлять стратегические материалы клятым москалям. Заводчане среднего управленческого  ранга после разговоров в кабинетах руководителей морщились, пожимали плечами, а то и откровенно матерились.
   - Кому надо раздувать ненависть между украинцами и русскими? – удивлялись они. – Мы же можем поставить вам эти изделия! Ты уж извини, Сергей Иваныч, сам видишь, - мы тут не при чем.
   Лет через пять после развала СССР поставки комплектующих из Украины на ТЗП полностью прекратились. Не лучше обстояло дело и в самой суверенной России. Ельцинские реформы развалили отечественную промышленность с пугающей скоростью.  В советский период ТЗП выпускал уникальные системы управления для военной техники и ракет. Сейчас министерство обороны очень скудно финансировало серийное производство этих «изделий» на экспорт, а заказы на новые разработки вообще прекратились.
   Мизерные экспортные заказы шли на завод через странную организацию – Росвооружение, которую все называли Росвором. Лишь через несколько лет «Росворы» дали возможность заводам заключать прямые договора с инозаказчиками: Индией, Китаем и другими бурно развивающимися странами. Положение на заводе несколько улучшилось, и хотя Матвеев знал, что основная прибыль через подставные фирмы идет в карман директору и его команде, но и остальные заводчане теперь зарабатывали достаточно для скромной жизни.
    Однако тут встала проблема с комплектующими и сырьем. ТЗП имел заказы на экспортные поставки, но не мог их выполнять. Матвееву пришлось работать, как никогда. Он восстановил контакт с многочисленными  знакомыми, которые остались работать в отрасли, завел новые связи и сумел наладить изготовление почти всего необходимого на небольших предприятиях в разных концах России.
   Эта адская работа не стоила ТЗП ни копейки, все вопросы Матвеев сумел решить только за счет дипломатии. Он глубоко уважал людей, которые на свой риск, без дотаций и гарантий организовали производство сложнейших элементов электронных схем и материалов для них. Особой прибыли такие производства этим заводам не приносили, а кое-где шли в убыток, но еще не перевелись на Руси великой люди, которым погоня за деньгами не затуманила сознание.


                Шестаков

   После смерти Латыша Матвеев сблизился с новым начальником третьего цеха Шестаковым. Бывший начальник Гаджиев по своей традиции не обременял себя делами цеха. Он руководил работой по богатыревскому принципу:
   - Дела идут плохо? Сделай, чтобы стало хорошо.
   Этот принцип на ТЗП окреп при воцарении в директорском кресле Синичкина. И Гаджиев, как особа, "приближенная к телу", использовал его на полную катушку. Он появлялся на работе, когда хотел и часто неожиданно исчезал в неизвестном направлении. Его в таких случаях замещал молодой еще начальник участка Перов. В цехе из опытных начальников участков остался только он. Остальные, как и большинство мастеров, разбежались от Гаджиева кто куда. Основной цех залихорадило, кондиционная продукция стала редкостью, конвейеры выдавали почти сплошной брак.
Когда Гаджиев осчастливливал своим присутствием диспетчерские совещания, Синичкин разговаривал с ним доброжелательно и уважительно, будто никаких трудностей в третьем цехе не существовало. Но когда на месте Гаджиева оказывался Перов, директор неизменно обушивал на него громы и молнии, сурово требовал исправить брак и вообще навести в цехе порядок.
   Полгода назад Синичкин, как обычно, провел очередную реорганизацию. Видимо, до него дошло, что Гаджиев попросту не справляется с работой. Своего фаворита Гаджиева он поставил начальником второго цеха, прежнего начальника выгнал на пенсию, а начальником третьего цеха назначил Шестакова. На заводе эту новость восприняли с привычным недоумением. Шестаков больше года работал начальником четвертого испытательного цеха, цех надежно выбился в передовые, и вдруг...…  Сам Шестаков отнесся к своей "ротации по горизонтали" с обычным хладнокровием: надо, так надо.
   Дела в третьем цехе шли, мягко говоря, неважно, и Шестакову приходилось несладко. Матвеев заходил туда чуть не каждый день. Поначалу Шестаков, как водилось на ТЗП, встречал начальника СКТБ настороженно, мол, что с тебя взять, но постепенно недоверчивость исчезла.
   Их сближение началось, когда во время одного из деловых визитов Матвеев увидел на стене кабинета начальника цеха жирную надпись фломастером: «XXI-й век – с 01.01.2001г».
   - Удивляетесь? – насмешливо спросил Шестаков. – У меня тут все женщины считают, что XXI-й век начинается с первого января 2000 года. Пришлось написать, чтобы не морочили себе головы.
   - Такие же дебаты шли перед XX-м веком. Многие уверяли, что новый век начнется с 1900-го года. Новая цифра – новый век. Дикие люди.
   Шестаков улыбнулся, что с ним случалось крайне редко.
   - Дикость не только у нас, в лапотной России. В прекрасной Франции цивилизованные парижане тоже маху дали. На ратуше установили часы, которые отсчитывают оставшиеся часы до 1 января 2000-го года, до нового века. Половина академиков у них тоже так решила. Потом спохватились, остановили часы.
   - На мой взгляд, народ в просвещенной Европе вообще более тупой, чем мы. Для них самое страшное – думать, ломать мозги. Они там не думают, у них одна забота: потреблять. И правительствам это удобнее, не надо бояться революций.
   - Это у них после нашей Великой Октябрьской, - снова улыбнулся Шестаков. – Империалисты всех стран страшно перепугались, что мы импортируем в их страны свою революцию. И потихоньку начали подкармливать народ, чтобы никто не стремился к революции. А потом процесс пошел, особенно после Второй мировой. Жрите, граждане, развлекайтесь, только не занимайтесь политикой.
   - Как в Древнем Риме: хлеба и зрелищ! – засмеялся Матвеев.
   - Вот-вот.
   Тогда они расстались в приятном удивлении совпадением взглядов и интересов, и теперь Матвеев почти при каждом посещении третьего цеха заходил в кабинет Шестакова. Если тот оказывался на месте, они пили чай и говорили обо всем на свете. Больше всего, конечно, о порядках на ТЗП.
   Матвеев не скрывал своего мнения о Богатыреве и о Синичкине. Шестаков в отличие от него, никогда не сталкивался близко с руководителями другого типа и считал положение на ТЗП нормальным. Начальство для того и существует, чтобы служба не казалась медом. Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Даже то, что ни Синичкин и ни один из его заместителей не явились на гражданскую панихиду по Латышу, Шестаков воспринимал спокойно.
   - Им детей не крестить. Латыш их всех сильно доставал. Теперь, по крайней мере, на диспетчерских тишь да гладь, да Божья благодать.
   Как-то Матвеев получил из Сибири, от старого друга по прежней работе его книгу. Тот тоже занимался сочинительством и сейчас сумел издать воспоминания об интересных людях предприятия, их общих знакомых. Матвеев дал эту книгу почитать Шестакову, и потом они не раз говорили о ней.
   - Вот в чем разница между Сибирью и Подмосковьем, между моим любимым НИИ и ТЗП. Смотрите, сколько замечательных людей. Они успевают и на работе, и в творчестве. Широта интересов! А здесь? Вот, вы знаете, я пописываю. Страшно хочется написать нечто подобное о людях ТЗП. А прикинешь: о ком писать? О Багатыреве? О Синичкине? О Гаджиеве? О Мартышкине? О Винтерман? Тьфу! Пробы негде ставить.
    - В чем-то вы правы, - спокойно отвечал Шестаков. – Но вы пришли сюда уже сложившимся человеком, специалистом, со своими взглядами и традициями.
   - В чужой монастырь со своим уставом не суйся? – усмехнулся Матвеев. -  У нас так не принято?
   - И это тоже.
    - Но почему в моем прежнем НИИ, вы сами читали в книге, больше сотни интереснейших людей? Там сейчас пять членов союза писателей. Заметьте, - России, три члена союза журналистов, два членов союза художников. России! Там любительская киностудия, они регулярно занимают призовые места на всероссийский конкурсах, там каждый цех выпускает интереснейшую стенгазету, люди толпятся, читают, смеются, восхищаются. Это в далекой провинции, в Сибири. А тут Москва под боком, твори, не хочу. Так никто не творит и даже не представляет, что это такое! Люди, что ли, здесь особые, или все-таки на ТЗП обстановка удушающая?
   - Люди везде одинаковы, - меланхолически пожимал плечами Шестаков. – Наверно, молодые специалисты приходят и на ТЗП, и в ваш тот НИИ, в общем, одинаковыми. Но там они потом пишут книги, сочиняют музыку, снимают фильмы, рисуют, а у нас строят гаражи, пашут на дачах, гуляют с собачками, возятся в гаражах с машинами.
   - Там тоже все это есть. Без этого просто не прожить, особенно сейчас. А по ночам творят. Тут-то почему ночью не творят, а спокойно спят?
   - Как говорил Маркс, бытие определяет сознание, - невесело усмехнулся Шестаков. – Вот мы и стали такими. Представьте, что тут кто-то издал пару книг, стал членом союза писателей?
   - После первой же книги Мартышкин донес бы Богатыреву, что человек недогружен на работе и занимается черт те чем. А Богатырев тут же ассимилировал бы такого под себя, - подхватил Матвеев. – Почему пишешь о каких-то, к примеру, этрусках, а не обо мне!? Почему пишешь аполитичные пейзажи с березками, а не мои портреты на фоне созданного мной ТЗП!?
   Оба засмеялись, но смех звучал невесело.
   Шестаков нравился Матвееву несокрушимой  флегматичностью и какой-то крестьянской мудростью. Он прекрасно понимал, с чем можно бороться, а с чем надо смириться.
Как когда-то беседы с Латышом, сейчас, после смерти того, Матвеева успокаивали встречи и разговоры с Шестаковым, хотя тот был на десять лет моложе. Шестаков приятно удивлял Матвеева трезвостью суждений и редкой на ТЗП широтой интересов и взглядов. Он почти никогда не говорил на излюбленные здесь бытовые темы. Обычно разговор шел о чем-то отвлеченном: о живописи, в которой Шестаков хорошо разбирался, о литературе, - Шестаков внимательно следил за всеми новинками, и они постоянно обменивались новыми интересными книгами.
   Но чаще всего они говорили об истории. Шестаков, как и Матвеев, придерживался «русофильских» взглядов и тоже считал русский народ древнейшим, автохтонным населением Европы, прямым потомком мудрых кроманьонцев. Почти всегда такой разговор заканчивался рассуждениями о судьбах России и русского народа. Шестаков с горечью говорил, что современные правители России, начиная с Горбачева, сознательно ведут политику на уничтожение когда-то великого русского народа.
   - Они выполняют задание дяди Сэма: уничтожить Россию как великое государство и сократить численность русских до 40-45 миллионов.
   - Дело идет к тому, - соглашался Матвеев. – Но зачем это им? Я не верю в умышленное злодейство. Все в мире идет независимо от желания отдельных героев. Конечно, монголы с Чингизханом – это одно, а без Чингизхана – совсем другое, как и французы с Наполеоном или без него. Роль личности в истории. История выдвигает личность или личность делает историю? Так и Горбачев – если бы не Михаил Меченый, то появился бы кто-то другой такой же. Русский народ губит энтропия. За многие тысячи лет ее скопилось в наших генах более, чем достаточно, выше всяких норм. Обычно считается, что любая цивилизация существует 1000 лет, потом наступает упадок и крах.
   - Начитались Тойнби? – насмешливо спрашивал в таких случаях Шестаков.
   - Русская цивилизация опровергает Тойнбы, - возражал Матвеев. Наша цивилизация существует минимум пять тысяч лет, а если считать наших прямых предков – арьев, - то и гораздо больше. С трипольцами русской цивилизации уже восемь тысяч лет, а если вспомнить костё= то тридцать или сорок тысяч. Давно должно было наступить вырождение. А мы все живем и развиваемся. Сейчас мы просто устали жить. Да еще в этом нам сильно помогает наша родная государственная власть.
   - Это не сейчас началось, - возражал Шестаков. – Почитайте описания путешественников, историков, писателей о наших средних веках. И русские, и иностранцы в один голос уверяют, что на Руси и в самой Москве испокон веку грязь выше головы, мерзость, запустение, воровство, драки, пьянство. Это тоже от энтропии?
   - И от энтропии тоже. А больше от нашей родной государственной власти. Мы восхищаемся Англией, Америкой. Ах, культура, замки, газоны. Да в Англии со времен Кромвеля – никаких потрясений, вот уже почти четыреста лет. Живи спокойно и стриги газоны. Сами англичане говорят, чтобы газон стал красивым, его надо стричь триста лет подряд. А у нас – назовите хоть одно десятилетие, когда  народ жил спокойно. За тысячу лет после Рюрика не было такого спокойного десятилетия. Какие уж там триста лет. Не давали нам жить спокойно. Чуть народ обрастет шерстью, - на нас тут же с овечьими ножницами, стригут прямо вместе со шкурой.  Потому народ давным-давно махнул на все рукой, и на самого себя. Старайся, не старайся, - все равно власть ограбит. Потому – повальное пьянство, пассивность, знаменитая русская лень, отсутствие порядка. Все вокруг – не мое, и никогда моим не будет. И сейчас то же самое. Приватизация, чувство хозяина, а завтра снова раскулачивание или массовые репрессии.
   - Все это так, - качал головой Шестаков, - но сейчас все это искусственно направляется в заранее намеченное русло. Добрые дяди наверху планируют, что русским незачем жить больше 40-50 лет. Пока есть силы – вкалывай в добывающей промышенности: в шахте, на руднике, на лесоповале. А  износился, - на свалку, на кладбище. Потому у нас пенсия самая низкая в мире, - чтобы пенсионеры скорее подохли. И образование – зачем оно неквалифицированной рабочей силе? Умеет человек читать рекламу, считать свою зарплату – и хватит ему. Вы же видите, все идет к этому. Наши правители тысячу лет лижут задницу Западу, а Западу сильная Россия не нужна.
    - Зато сейчас все довольны. Горбачев за нобелевку развалил Союз и весь соцлагерь, а Ельцин дал проходимцам команду: хватайте, сколько можете удержать.
   - Вчера мы с Панариным ездили в Минобороны, выколачивали новый инозаказ, для Индии. – Кивнул головой Шестаков. - Там в каждом здании посты с солдатами. Я сразу удивился, солдатики стоят тощие, бледные, даже какие-то зеленоватые. Голодают, видно. И почти каждый, если рядом нет офицера, тихонько так спрашивает: две-три сигаретки не дадите, или  рубля два? Это надо, до чего мы докатились! Солдаты доблестной российской армии побираются Христа ради.
     - Не просто побираются, - усмехнулся Матвеев. – Это им «деды» дают разнарядку. Не принесешь десятка три  сигарет или сотню рублей, - будешь зубной щеткой сортир чистить. Дедовщина.
   - А в отделе там один полковник только что вернулся из Чечни, - продолжал Шестаков. – Он туда с какой-то инспекцией ездил. Так представляете, все остальные офицеры, в основном полковники, бросили работу, сбежались в нашу комнату. Выпытывали у этого «чеченца», какие командировочные и суточные платят, какие «трофеи» он привез оттуда, дают ли паек, будет ли командировка в Чечню считаться участием в боевых действиях и дадут ли за это «участника войны». Как говорили в нашей деревне, кому война, а кому мать родна.
    С Шестаковым Матвеев отводил душу. Сейчас у него остался один-единственный человек, который понимал его – умница Валюша. Поэтому сближение с Шестаковым стало для него буквально отдушиной на свежий воздух. С кем еще на ТЗП можно поговорить о новых книгах, о музыке, о живописи? Кто еще мог так откровенно говорить о современных событиях, о древней истории Руси, о странностях менталитета работников завода? А для общения с другими жителями города работа не оставляла времени.
   Если завести такие разговоры с кем-то еще из заводчан, то собеседник мгновенно замкнется, насторожится. С чего это начальник СКТБ завел разговоры о книгах Климова и Суворова, к чему он клонит, когда уверяет, что на ТЗП фактически нет коллектива, нет живой мысли, а есть лишь затхлая атмосфера примитивных помыслов, равнодушия ко всему, кроме собственного благополучия? Не иначе, хочет чего-то выгадать, кому-то нагадить, спровоцировать порядочного человека на нечто неблаговидное. Ведь поначалу и Шестаков больше помалкивал, присматривался к нему. Даже этот думающий и порядочный человек долго не мог преодолеть недоверие и подозрительность ко всему на свете, которые насадил тут Богатырев за 30 лет директорства. А при Синичкине эти богатыревские посевы  вообще расцвели  пышным цветом.
   Этот ледок настороженности растаял окончательно, когда Матвеев написал шутливую оду к 50-летию Шестакова. К этому времени слухи о поэтических способностях начальника СКТБ уже широко разошлись по заводу, - шила в мешке не утаишь, - и Матвеева одолевали просьбами воспеть многочисленных юбиляров. Молодежь на ТЗП не приходила, а ветераны стремительно старели. В большинстве случаев он отказывался: не мог он даже в шутку воспевать тех, кто не уважал его, и кого не уважал он сам.
   Ода растрогала Шестакова, и его комплименты сделали Матвеева сговорчивее. Он, как часто бывает среди бесхребетной интеллигенции, засомневался: может, он напрасно обижает отказом хороших людей? Теперь он стал писать оды к юбилеям почаще. Каждый шедевр он предварительно показывал Шестакову, и тот частенько рекомендовал что-то изменить, а что-то совсем убрать.
   - Памятник Грохотову у проходной уберите.
   - Почему?
   - Памятник зам главного инженера, а не директору? Не пойдет.
   - Это же шутка!
   - На ТЗП не принято так шутить. Теперь я понимаю, почему поэтов преследовали во все времена. Вам красивая рифма важнее здравого смысла.
   Матвеев понимал, что советы Шестакова избавляли его от ненужных осложнений. Как-то они заговорили о новом директоре, Синичкине, и Матвеев посетовал:
   - Сменили ворону на ястреба. Точнее, мертвого льва на живую собачку. Богатырев был богобоязненным человеком, уважал мнение верхов, а этот не знает преград. Скоро Синичкин приватизирует ТЗП. Не знаю, как вам, а мне противно работать на хозяйчика. Не хочу становиться совсем крепостным. Почему бы вам не устроить небольшой дворцовый переворот? Вас тут уважают и поддержат, а Синичкин особой любовью народа никогда пользоваться не будет.
   - Э!- засмеялся Шестаков. – Такое в истории случалось сплошь и рядом. Возьмите декабристов. Две сотни дворян, ошалевших от безделья и пьянства, подняли несколько тысяч солдат на бунт против царя-батюшки. Ну и что? Пятерых зачинщиков повесили, сто восемьдесят дворян сослали в Сибирь, а бедняг солдат сотнями расстреливали, засекали насмерть шпицрутенами и ссылали полками в ту же Сибирь. Только жены к этим солдатам не приезжали. Нет уж, спасибо.
   - Ну, так и будете всю жизнь ходить в потертых семейных трусах!
    Шестаков весело рассмеялся.
   - Потертые семейные трусы, - это образ! Сами придумали?
   - Сам, - буркнул Матвеев.
   Однажды он решился высказать Шестакову свое мнение о религии вообще и о православии в частности.
    - Это ведь чуждая для русского народа религия. Древняя русская вера существовала тысячи лет, разработана на уровне высших достижений человечества в философии и миропознании. На ее основе создавались почти все религии древней Европы, даже древние греки не погнушались. А православие внедрялось на Руси зверскими методами и принесло неисчислимые беды. Русский народ никогда не принимал православие всерьез. Власть заставляет – вот и крестились. По сравнению с древней русской верой православие – примитивный плагиат, даже Триединого Создателя христиане взяли у наших предков. Народ хранил веру предков, несмотря ни на что. Даже в XIX веке церковные иерархи рассылали на места грозные циркуляры. Требовали беспощадно искоренять «еллинские, бесовские гульбища, русалии и игрища». А народ помнит веру предков – через тысячу лет свирепых запретов.
   Шестаков неожиданно согласился с ним.
   - У меня на родине до сих пор есть священная роща. И народ по праздникам собирается там и гуляет по полной. На масленицу, на красную горку, на Ивана Купала, на колядки. Это же наши древние праздники.
   Обычно спокойный и невозмутимый Шестаков начинал волноваться и даже горячиться, когда речь заходила о том, что государственная власть России уничтожает русский народ по заказу заокеанских хозяев.
   - Никаких запретов на эмиграцию, - это утечка мозгов в невиданных масштабах, потеря талантливой молодежи. Властям не нужны в России мозги. Девушки наши тысячами уезжают в бордели всего мира. Это отток здорового генофонда, но власть пальцем не шевелит. Наша зарплата – с голоду не сдохнешь, но и жить нельзя по-человечески. О пенсиях – вы лучше меня знаете. Тут цель предельно ясна: пусть отработанный материал поскорее сдохнет.
   - За державу обидно, - насмешливо поддакнул Матвеев.
   - Обидно! – резко ответил Шестаков. – Кучка проходимцев завершает то, что не удалось всем Рюриковичам и Романовым за тысячу лет.
   - Любая цивилизация рано или поздно исчезает, - успокаивающе заметил Матвеев. – А мы и так несколько тысяч лет процветали и лидировали в Европе и ее окрестностях. Потому нас и не любит Запад, - не может простить такого нашего преимущества.
   Однажды, в разгар хлопот Матвеева по советскому германию, Шестаков вместе с директором съездил в командировку в Германию. Синичкин выходил на международную арену, он взял с собой Шестакова, как самого эрудированного производственника. После приезда Шестаков коротко рассказал Матвееву о своих впечатлениях по этой поездке. Матвеева его лаконизм не устроил, и он начал расспрашивать.
   - Что там у вас в Германии говорят о Немце №1, о Горбачеве?
   - Немцы ругают Горбачева и Ельцина за распад СССР. Дело не в нашей державе, им на всех нас глубоко плевать. Они клянут их за развал Восточной Европы. В ФРГ хватало своих наркоманов, бомжей, пьяниц, нищих и прочих маргиналов. Сейчас все восточные немцы ринулись в ФРГ, в западный рай. В бывшей ГДР целые города, говорят, стоят брошенные. Западной Германии прибавилось хлопот с этими соотечественниками.
   - А что говорят о Путине?
   - Ничего не говорят.
   - Как они вообще относятся к нам, русским?
   - Нормально. Страна, как страна, народ, как народ.
   - А новые русские?
   - Немцы понимают, что это – пена, не характерно для нас.
   - А к Прибалтике как относятся?
   - Нормально относятся.
   - А к «старшим братьям» - США и Англии?
    - Эти фактически изолированы в своих посольствах. Англичане огородили целый квартал. Железная ограда на массивных железных столбах. Вход посторонним строго воспрещен. США огородили посольство огромными цилиндрическими блоками, - человек еле протиснется. У самого посольства – чуть ли не с пулеметами. Раньше в цивилизованной ФРГ, говорят, этого не было.
   - А материальное изобилие почувствовали? У меня в Карлсруэ живет бывший одноклассник, его, как еврея, немцы приютили с семьей. Пишет, что с женой получает пособие 964 евро на двоих, - больше нашей с вами зарплаты. Бесплатная двухкомнатная квартира, бесплатная мебель, бесплатное питание, правда, скромное. Живут же люди.
   - Ну, 964 евро – там это нищенская мелочь, даже на одного.
   - Герр Шестаков, большое спасибо вам за бесценную информацию.
    К сожалению, вскоре дела с советским германием так навалились на Матвеева, что эти встречи надолго стали редкими.

                Афера

   ТЗП получил большой заказ на системы управления для ракет, поставляемых "Росворами" в Индию, но для выпуска этих систем требовался особо чистый германий. Нигде в мире такой германий не выпускался, советские конструкторы в те давние времена, как обычно, пошли своим путем, и Уральский завод редких металлов по Постановлению ЦК КПСС и Совмина СССР наладил выпуск сверхчистого германия. В СССР производство любой продукции планировалось от достигнутого уровня. Так вышло и с особо чистым германием, УЗРМ получил жесточайший план его выпуска: в 1980-м году – 150 килограммов, в 1990 – 500, а в 2000-м – 1500. Но СССР развалился, перестал существовать УЗРМ, и сейчас оставалась надежда только на Ирпенева.
   Около года Тригорский завод работал на советском германии, который разыскал Ирпенев. Но все на свете кончается, завод переработал последние граммы германия и сборочные линии остановились. Снабженцы закупили у Ирпенева лицензионный германий, но, как и ожидалось, надежность систем резко понизилась. Заказчик отказывался принимать продукцию. Директор созывал совещание за совещанием. На голову Матвеева сыпались громы и молнии, будто это он развалил промышленность бывшего СССР.
   А у Ирпенева долго не ладилось дело с изготовлением особо чистого германия по советской документации. Матвеев чуть не ежедневно звонил Ирпеневу, и вот, наконец, услышал долгожданное:
   - Мы получили ваш германий. Технология сверхсложная, этот германий пойдет нам в убыток. Но мы наработаем опытный образец. Думаю, через месяц управимся. Если он подойдет, нам понадобится проектная документация для лицензирования производства. Сами мы не осилим, нет средств. Вообще, я это делаю только из уважения к вам.
   - Спасибо, - искренне поблагодарил Матвеев, - но кроме личного уважения есть еще такая страна – Россия. Должен же когда-то настать конец этому беспределу. Вы уж извините за высокие слова, но ей Богу, за державу обидно. А вам спасибо огромное.
   Матвеев тут же созвонился с Гарпиенко, свои старым приятелем из НИИ полупроводников в Санкт-Петербурге. НИИП практически развалился, но Гарпиенко, к счастью, организовал на его обломках малое предприятие и искал заказы. Они быстро договорились о сроках и сумме. На очередное совещание у директора Матвеев шел с легким сердцем.
   В просторном кабинете собрались почти все члены «банды»: главный инженер Панарин, главный технолог Романцев, спецпомощник директора Саркисов, главный бухгалтер Николаев и начальник второго цеха Гаджиев. Директор по обыкновению не спешил начать совещание. Он поговорил по московскому телефону о городских делах правящей партии «Наш дом – Россия», потом принялся расспрашивать Панарина о новом оборудовании для цеха Гаджиева. Матвеев со скуки рассматривал директорский кабинет.
   На деревянных панелях стен висели большие цветные фотографии. Синичкин с последним министром оборонной промышленности, Синичкин с вице-спикером Госдумы, Синичкин с премьером, которого за дефолт прозвали «киндерсюрпризом», Синичкин с патриархом всея Руси. Фото с патриархом Матвеев раньше не видел, - Синичкин упорно налаживал контакты в верхах, и его главным помощником   в этом благородном деле был неутомимый Мартышкин, директор ценил его безмерно.
   Над головой директора размещалась огромная картина маслом. Вдохновенный художник изобразил большую компанию государственных лиц, которые в бункере наблюдали по экранам телевизоров пуск баллистической ракеты. Среди высокой компании угадывался Синичкин, изображенный в пол-оборота. Одну стену кабинета занимала настоящая выставка подарков директору от смежников. Матвеев рассмотрел несколько новых: прекрасно реставрированный мушкет времен д”Артаньяна, огромный стрелецкий бердыш и устрашающую морду бурого медведя.
   Беседа директора с главным инженером затягивалась, и Матвеев переключился на участников совещания. Все они надоели ему до полусмерти. Главный технолог Романцев сменил на ТЗП только на памяти Матвеева четыре руководящих кресла. На заводе его считали законченным бездельником и предрекали новую реорганизацию службы главного технолога. Однокашник Синичкина Гаджиев отличался еще большей служебной непоседливостью, на заводе смеялись: вечная ротация по горизонтали. Синичкин упорно назначал его начальником самых разных подразделений, и каждый раз максимум через год переводил на новую руководящую должность, а преемникам Гаджиева приходилось лезть из кожи, чтобы снова наладить дело. Совсем недавно он руководил сборочным третьим цехом, и Матвеев искренне сочувствовал Шестакову, который заменил Гаджиева. Сейчас Гаджиев возглавлял второй цех, где «паяли» платы, и Матвеев обеспечивал германием именно этот цех.
   Матвеев перевел взгляд на спецпомощника Саркисова. При Богатырева он занимал кресло заместителя по общим вопросам, и его в народе звали «выносливым мужиком». Он выносил с завода все, на что падал его хозяйский взгляд. В годы ельцинского лихолетья, когда завод оказался на грани развала, и две трети кадровых работников разбежались в поисках лучшей доли, Богатырев поручил Саркисову продать два заводских здания. Саркисов продал их, но до сих пор на заводе гадали, куда ушли вырученные деньги. Тогда поднялся небольшой шум уездного масштаба, суетилась прокуратура, но Богатырев как-то сумел погасить скандальчик. Саркисова с ответственного поста он убрал и назначил начальником отдела мобилизационных мощностей, - эта должность еще в советские времена считалась откровенной синекурой.
   Сейчас этого спецпомощника по спецвопросам начальники цехов ненавидели всей душой. Никто не знал, чем занимается Саркисов, за что он отвечает. Но если спецпомощник проявлял интерес к какой-нибудь продукции, то любой самый выгодный  для цеха заказ превращался в убыточную обузу. Сырье и комплектующие начинали покупаться втридорога у каких-то сомнительных посредников, а готовая продукция отпускалась по бросовым ценам никому не ведомым фирмам, которые сразу после купли-продажи растворялись где-то в мировом эфире.    Большинство работников ТЗП не получали зарплату полгода, ходили в потертых до блеска штанах, экономили на хлебе, а Синичкин, Саркисов, Николаев и Панарин за пару лет построили себе скромные коттеджи – прямо в заводском поселке, под носом у своих подчиненных. Сейчас дела на заводе налаживались, и члены «банды» обзавелись сверкающими иномарками.
   Наконец, директор обратился к Матвееву:
   - Как дела у нас с германием, Сергей Иванович?
   - Если коротко, то господин Ирпенев через месяц поставит нам опытный образец по советским ТУ. Для дальнейшей наработки им нужна проектная документация на это производство. Сотрудники бывшего НИИ полупроводников в Ленинграде готовы подготовить ее за скромную оплату через малое предприятие.
      Во взгляде Синичкина мелькнуло явное удовлетворение. Такое выражение Матвеев выдел в директорских глазах не раз, но это никак не влияло на их взаимную стойкую неприязнь. Панарин попросил рассказать поподробнее, Матвеев рассказал. Собравшихся устраивали и сроки и необходимые суммы. Но Матвеев знал, что если речь заходит о деньгах, да еще в присутствии Саркисова, - то без осложнений не обойтись. Так и получилось. Николаев покачал головой.
   - Мы одни такую сумму не вытянем. Другие заводы ведь тоже будут использовать этот германий? Пусть и они платят – на долевых условиях. Сергей Иваныч знает, как это сделать.
   Матвеев знал, как это сделать. Придется уламывать директоров еще трех заводов выделить деньги на разработку проектной документации, составлять договор с Гарпиенко от четырех заказчиков, каждый из директоров потребует что-то изменить в договоре, уже подписанном другими директорами. И так до умопомрачения. Выколачивать аванс для Гарпиенко «в равных долях» из четырех фирм. Без аванса Гарпиенко не начнет работу, он об этом сказал твердо. Потом  выбивать четыре доли на оплату каждого этапа договора, и, наконец, - окончательный расчет за работу. Матвеев подавил разыгравшееся воображение. Не впервой, справимся.
   Они справились. Ребята из команды Гарпиенко, все пенсионеры, сохранили энтузиазм советских времен, и их вдохновляла неплохая сумма договора. Работа оказалась трудоемкой и шла почти год. Матвеев тесно сошелся с этой бригадой, два раза съездил к ним в Санкт-Петербург, Несколько раз Гарпиенко с двумя своими помощниками приезжал в Тригорск, и они с удовольствием беседовали в «неформальной обстановке».
   Матвеев не раз думал, что именно из-за таких людей Россия уцелела в сокрушительных ельцинских реформах. Но  они работают практически бескорыстно, а результатами их и его работы, работы сотрудников Ирпенева воспользуются уважаемые директора во главе с Синичкиным, и их верные сподвижники вроде Саркисова.
   За такую мизерную плату современные компьютерные мальчики и не подумают работать. Но компьютерные мальчики даже за миллионы не сумеют сделать эту работу. Они могут только лихо нажимать на кнопки, - условные рефлексы на уровне шимпанзе. Нажал одну кнопку – получил банан, нажал другую – удар током. У них просто нет технических знаний. И никто в стране не смог бы разработать проектную документацию на производство такой сложности, кроме этих нескольких пенсионеров из команды Гарпиенко. С такими «эксклюзивными» случаями Матвеев сталкивался не в первый раз и с грустью думал, что станется с Россией, когда эти последние могикане вымрут.
   Пока «ребята» разрабатывали технико-экономическое обоснование, Матвеева несколько раз приглашал к себе Саркисов.
   - Как идут дела с проектом, Сергей Иваныч?
   - В соответствии с календарным планом, - лаконично отвечал Матвеев.
   Он прекрасно понимал причины интереса спецпомощника к договору. Такой ответ не устраивал Саркисова, и он изображал беспокойство за дело.
   - Не сорвут сроки?
   - Нет, ребята надежные. И других таких специалистов в России нет.
   Спецпомощник начинал ерзать в кресле и однажды взял быка за рога.
   - Сейчас, Сергей Иваныч, каждый договор идет с откатом. Деньги-то наши кровные, исполнители должны это понимать. Вы не говорили с ними?
   - Руслан Ашотович, о чем речь. Сумма договора мизерная, мужики работают себе в убыток. У них получается меньше нашей средней зарплаты. Какой  может быть откат?
   - Мы можем увеличить сумму.
   - Мы не можем увеличить сумму. Я сейчас только и делаю, что выколачиваю из четырех  директоров и четырех главбухов подписи и печати на каждый чих. Если кто возьмется – пожалуйста. Я буду отвечать за технику, а уж все остальное – на любителя.
   Матвеев прекрасно знал, что любителей в «банде» не найдется. Чтобы позлить спецпомощника, он невинно выразил сожаление:
   - Если бы сразу выделить крупную сумму, - тогда другое дело. А сейчас нереально. Другие директора тоже ведь захотят откат. И так будет до бесконечности. Увольте, я за это не берусь.
   Обычно он уходил от Саркисова с чувством мелкого удовлетворения. Договор с Гарпиенко единственный на заводе не предусматривал отката в карманы «банды». Он не хотел пачкать руки и собирался уйти на заслуженный отдых с чистой совестью. Пусть в стране разлился бардак, пусть деляги наживаются, - он не будет играть в грязные игры. И он не один такой принципиальный. Ирпенев, Гарпиенко с его «ребятами», многие порядочные люди в других фирмах, которые наладили выпуск их дефицитных комплектующих без особой выгоды для себя.    Россия не Швейцария, она не сможет жить только финансовыми махинациями.
   Наконец, позвонил Гарпиенко и с гордостью отрапортовал:
- ТЭО готово. Как с оплатой?
   - Спасибо, Александр Герасимович, - обрадовался Матвеев. – Значит, в бандитском Петербурге еще остались нормальные люди?
   Гарпиенко засмеялся. Они частенько шутили по этому поводу.
   - Есть! Так же, как в дремучих лесах Подмосковья. Так что дальше?
   - Держите ТЭО за семью замками, пока я не выбью деньги из этих мелких жуликов.
   Гарпиенко опять засмеялся. Окончание трудной работы подняло его настроение, обычно он не отличался оптимизмом.
   - Вы их так и считаете мелкими жуликами. А они по-крупному работают, всю Россию разграбили.
   - Вот-вот. Потому они и мелкие. Крупный жулик рано или поздно начинает думать о государстве, а эти дальше своего кармана ничего не видят. Все они мелкие жулики, начиная с Ельцина и Березовского.
   - Ладно, понял. До вашего сигнала буду держать ТЭО под матрасом. А долго ждать?
   - Постараюсь за месяц растрясти их.
Оплата затянулась на два месяца, и вот незадолго до Нового года Гарпиенко сам привез Матвееву три экземпляра ТЭО, - три солидных фолианта с множеством согласовательных подписей и печатей.
   Матвеев один экземпляр оставил у себя, второй передал Ирпеневу. Ради такого исторического момента тот сам приехал в Тригорск. Он полистал ТЭО, просмотрел сводную калькуляцию и озабоченно сказал:
   - Такую сумму нам не вытянуть. Нужна субсидия. Конечно, в счет будущих поставок.
   - Наши директора скорее удавятся, - невесело усмехнулся Матвеев.- Основной закон рынка: каждый рубль, отданный кому-то, это рубль, вынутый из твоего кармана.
   - Понимаю. Но субсидия нужна. Мы вернем эти деньги продукцией.
   - Надо, так надо, - тяжело вздохнул Матвеев. Вот и еще куча пустых хлопот. - Сколько вам надо по минимуму?
   Ирпенев еще раз просмотрел калькуляцию.
   - Хотя бы три-четыре миллиона рублей.  Через два года рассчитаемся.
   - Буду стараться. А вы пока изучайте сей труд. Люди старались, хотя мы дали им мизер.
   - Мне самому интересно. Нам надо расширять ассортимент.
   Третий экземпляр ТЭО Матвеев показал директору. В кабинете – те же и Матвеев. Синичкин бегло полистал увесистый том, посмотрел калькуляцию и по полированному столу толкнул ТЭО к главбуху.
    - Выдержим?
Пока Николаев изучал калькуляцию, Матвеев дал реплику:
   -  Иван Георгиевич Ирпенев согласен на три-четыре миллиона рублей. Предоплатой за будущий продукт. За два года это окупится. А если разложить опять на четыре завода…
   - Четыре миллиона, это легче, но все равно, сумма нереальная, - быстро отреагировал главбух. – Четыре завода! Два лежат на боку, а Крикунов еле сводит концы с концами. Одни мы держимся на плаву.
   - А что? – оживился Синичкин. – Мы ведь этот германий будем продавать заводам. Тогда они пожалеют, что не поучаствовали в субсидии.
   - Это когда еще будет, - упорствовал Николаев. – А у нас долг за мазут, за газ, за энергию, за кредиты с банками не рассчитались. На этот месяц еще нет денег на зарплату. Не вытянем, Михаил Борисович.
   Директор устремил острый взгляд на Матвеева.
   - Когда они начнут поставлять? Как этот завод называется?
   - ООО Уральский завод полупроводниковых материалов. Директор – Ирпенев Иван Георгиевич, он был у вас. Он обещает через год поставить первую партию, 150 килограммов. Опытный образец он поставил бесплатно, мы проверили. Надежность системы  – пять девяток.
   Синичкин задумался. Саркисов беспокойно завозился в кресле.
   - Михаил Борисович, может, сумеем собрать с заводов. В равных долях – не так уж много. Дело серьезное.
   - Серьезное, - подтвердил директор. – Серьезное… Нет, не вытянем. Крикунов поможет, а Вавилов и Рязанов не сумеют. Вот что, Сергей Иваныч, съездите в департамент к Лунину. Они сейчас как раз подбивают бабки на следующий год. Четыре миллиона для них – не вопрос. Я позвоню Лунину. Это вопрос отраслевой, пусть выделит средства.
   Сразу после Нового года Матвеев поехал в министерство. Конечно, Синичкин не позвонил начальнику департамента. Видимо, очень занят более важными делами. Матвеев с помощью давнишнего, еще с молодых лет, знакомца проник в кабинет Лунина, изложил свой вопрос. Начальник департамента оживился.
   - Особо чистый германий по советским ТУ? Да это же подарок к восьмому марта. Четыре миллиона мы найдем. На каком заводе планируется выпуск? ТЭО есть?
   - ТЭО есть под площади Уральского завода полупроводниковых материалов. Нижнетурьинск.
Начальник департамента удивленно поднял брови.
   - Нижнетурьинск? Там был завод редких металлов, это он?
   - Нет, УЗРМ развалился. Это ООО.
   - Не получится, - Лунин помотал головой. – Частным предприятиям министерство деньги не выделяет. Сегодня они есть, а завтра – ищи, свищи. Это мы проходили. Организуйте производство на любом нашем заводе, на государственном. Тогда включим в план финансирования на этот год. Почему бы не подключить Крикунова?
   Когда Матвеев доложил Синичкину это убийственное для Ирпенева решение начальника департамента, директор спокойно заметил:
   - Этого следовало ожидать. Запрашивайте заводы. Вообще-то вы должны были раньше подумать о таком  варианте и включить в ТЭО, например, «Прибор» Крикунова.
   - Я подумал о таком варианте своевременно. Год назад мы согласовывали у вас ТЗ на ТЭО. Я тогда же разослал письма всем нашим заводам. Все отказались, а Крикунов - особенно решительно. Оставался один Ирпенев. И проектанты не раз запрашивали наши заводы, просили выслать чертежи зданий, где можно организовать производство. Никто не отозвался. Ладно, запросим снова.
   Работы у Матвеева хватало и без этого. Почему-то почти всю жизнь он работал в непрерывном цейтноте. Сейчас нагрузка на СКТБ особенно выросла, а опытные люди почти все разбежались. ТЗП получал откровенно некондиционное сырье, качество материалов не выдерживало никакой критики. СКТБ приходилось на каждую партию сырья проводить настоящую исследовательскую работу, чтобы из дерьма получилась конфетка. И в цехах не осталось почти никого из опытных сборщиков, а случайные люди гнали брак. Разбирался с этим браком опять же Матвеев.
   А теперь надо работу по германию начинать заново. Не поручишь же такое дело Винтерман или Романовой. У этих застарелых девушек амбиций полные штаны, а с мозгами не все благополучно. Но больше некому. Придется самому бегать, а старушек использовать как машинисток и курьеров, на большее они не способны. За десять лет, пока он тут, ни одна из них не сумела написать ни одного толкового письма. Жаль, ушел Артем Назаров, тот бы справился.
   Матвеев не любил смаковать трудности. Как говорили в застойные времена: нервы свои зажми в узду, работай и не ахай! Не можешь или сильно не нравится – уходи на давно заслуженный отдых, наслаждайся покоем при нищенской пенсии. Живут же другие пенсионеры как-то, проживешь и ты. Не ты первый, не ты последний. А не хочешь уходить – тяни лямку. Вопрос в том, что его быстрее вгонит в гроб: нервотрепка на работе или тоска на пенсии. Пусть будет, что будет. Летай иль ползай, - конец известен.
   Два директора, Вавилов и Рязанов, отказались от производства германия. Зато как-то слишком охотно согласился Крикунов, молодой еще директор сибирского «Прибора». Это означало, что он видел здесь серьезный навар для себя. Еще бы – для начала «Прибор» получит четыре миллиона деноминированных рублей. А дальше финансовый поток усилится. Заметная часть этих денег уйдет напрямую в карман директора.
   Когда Матвеев доложил Синичкину о согласии Крикунова, тот сильно задумался и отпустил его без обычных ценных указаний. Матвеев в душе веселился: Синичкин ломает голову, как бы тоже поучаствовать в приватизации немалых денег. А на следующий день Матвеева вызвал  Панарин. Обычно главный инженер не интересовался работой СКТБ и отмахивался от просьб Матвеева, зато не оставлял его в покое по делам своего малого предприятия. Таких поручений СКТБ выполнял множество и  совершенно бесплатно.
   Однако сейчас Панарин принялся дотошно выяснять состояние дела с «советским» германием. Матвеев рассказал все, что посчитал нужным. Он понял, что Синичкин принял решение и подключил к делу свою «банду».
   - В общем, Сергей Иваныч, передай ТЭО Саркисову. С Крикуновым будет работать он. Скажи ему все пароли, явки и адреса.
   Матвеева такое указание покоробило: выходит, он работал как каторжный для ради выгоды этих проходимцев?  Но он коротко ответил:
   - Баба с возу, кобыле легче. У меня геморроя хватает и без германия.
   Он знал, что Крикунов даже с помощью «банды» не сумеет организовать уникальное производство. Ирпенев подключил ветеранов бывшего УЗРМ, сам он имел большой опыт, но наработка опытного образца далась ему нелегко. Пусть воруют, он ничем не может помешать им. Все равно – придет срок держать ответ за разворованные деньги, и они опять подключат Матвеева расхлебывать их деяния. Только время уйдет. На импортном германии завод долго не продержится. Директорский дружок Гаджиев то и дело гоняет ремонтную бригаду то в Китай, то в Индию по рекламациям на их изделия. Рано или поздно это надоест и индусам, и китайцам.
   Он передал ТЭО Саркисову. Тот спросил, как связаться с Гарпиенко, ведь теперь ТЭО придется переделывать под площади «Прибора». Матвеев сказал ему и это. Пусть «ребята» Гарпиенко еще немного заработают. А через день ему позвонил сам Гарпиенко.
   - Тут на меня вышел какой-то Саркисов, - по советскому германию. Знаешь такого? В чем тут дело?
    - Знаю, - с оптимизмом сознался Матвеев. – Это я дал ему твой телефон, по команде руководства. Теперь германием будет ведать это лицо кавказской национальности, спецпомощник директора по спецвопросам.
   - Мне плевать, по каким вопросам он спец. Они затеяли глупость. Почему «Прибор», а не Ирпенев? Я знаю этот «Прибор». Они никогда не смогут выпускать германий, даже лицензионный.
   Матвеев с трудом успокоил его.
   - Плюнь, Александр Герасимович. Я все это знаю. Они года два-три будут доить бюджет в свои карманы, а потом мы снова вернемся к Ирпеневу. Если он к тому времени не пошлет нас подальше. Ты лучше воспользуйся случаем и назначь приличную сумму, чтобы вы там как следует заработали. Эти лица выдержат. Твердо стой на своей цене, им некуда деваться.
   - Спасибо за совет. Но ведь противно. Мартышкин труд.
   - А депутатов слушать тебе не противно?
Гарпиенко хмыкнул, засмеялся.
   - Понял намек. Только ты Ирпеневу ничего не говори. Это для него удар в спину.
   - Обязательно скажу, - хохотнул Матвеев. - Врать – очень плохо. Все равно через год, два, от силы три они приползут к нему.
   Он не успел связаться с Ирпеневым, тот утром позвонил ему сам.
   - Я сейчас в Москве. Завтра хочу приехать к вам.
- Приезжайте, всегда рад. Сходим в Обитель, если вы не возражаете. Чувствую по голосу, Иван Георгиевич, у вас что-то стряслось?
   - Да. Брат умер. Рак. До пенсии немного не дотянул.
   - Примите мои соболезнования.
   - Спасибо, Сергей Иванович. А что с германием?
Матвеев рассказал. Ирпенев отнесся к неприятному сообщению с философским спокойствием.
   - У меня есть предложение. Завтра обсудим.
Матвеев встретил Ирпенева на вокзале, и они сразу пошли в Обитель.
   - Я не понимаю ситуацию, - говорил Ирпенев. – Ваш директор согласился на предоплату в счет будущих поставок. Почему все переиграли?
   - Министерство не хочет выделять деньги частным предприятиям, тем более с иностранным владельцем. Только в своей отрасли. Я вам говорил.
   - Я посылал сотрудника на «Прибор». Они не сумеют делать германий. Нет ни условий, ни специалистов, ни опыта таких работ.
   - Здесь я бессилен, - развел руками Матвеев. – Есть у меня соображения о причинах таких манипуляций, но они к делу не относятся.
   - Догадываюсь, - бледно улыбнулся Ирпенев. – У меня вопрос: вам очень нужен советский германий или обойдетесь лицензионным?
   - Я могу высказать только свое личное мнение, Иван Георгиевич. Без особо чистого германия никто в отрасли долго не проживет. Заводы не успевают отбиваться от рекламаций. Но если по большому счету, то дефицит не только по германию. Я работал с ребятами из министерства Грефа по дефициту, и они показали мне общий список дефицитных материалов по оборонной промышленности. Это около девятисот наименований. Представляете? И в больших верхах сейчас всерьез обсуждается вопрос:  тратить огромные деньги на организацию производства всего дефицита, или кончать эти игры и закупать вооружение у НАТО. Что они там решат, я не знаю. Но пока к нам пошли заказы. И на экспорт, и даже для Красной Армии.
   Ирпенев надолго замолчал. Они дошли до Смотровой горки, полюбовались на великолепную  панораму. Ирпенев сосредоточенно перекрестился, пошевелил губами. В Троицком соборе они поставили свечки за усопших, Ирпенев долго крестился на иконы, кланялся, что-то шептал, потом встал в очередь верующих к мощам Основателя.
   Горели свечи, уютно пахло расплавленным воском, тускло отсвечивала позолота на иконах, стенах и колоннах. В темном углу несколько прихожанок в черном слаженно и красиво пели что-то церковное. Душа Матвеева наполнилась умиротворением и покоем, вся житейская суета, производственные заботы будто испарились. Вспомнились дорогие покойники, их насчитывалось уже гораздо больше, чем живых. Из старшего поколения семьи, из ровесников остался он один, - самый старший, патриарх.  Русский народ вымирает от диких реформ, от беспросветной жизни, от бедности, от болезней, от беспробудного пьянства.
   Подошел Ирпенев, его глаза смотрели отрешенно, он мелко крестился, кланялся на все стороны.
   Они вышли из собора и пошли к вокзалу. Оба молчали. Матвеев немного жалел Ирпенева. Образованный человек, бывший комсомолец, советский руководитель среднего ранга, - как может он искренне верить в это мракобесие? Какая тут духовность, какая любовь к ближнему? Церковные иерархи по своим устремлениям ничем не отличаются от бывших коммунистов Синичкина, Саркисова, Панарина, Крикунова и иже с ними. Личная выгода – превыше всего. Нормальный человек не сможет находиться в одной компании с ними просто из чувства порядочности. Акулы капитализма со свечками в руках и с фальшивым смирением во взоре.
   Это уже было в стране. Профессиональные коммунисты из партноменклатуры 70 лет призывали народ отказаться от личных благ, отдать все силы и даже жизнь на построение светлого коммунистического будущего. Этих высокомерных дармоедов Матвеев за свою жизнь насмотрелся. А в перерыве между высокими речами они ожесточенно проталкивались, не брезгуя ничем, поближе к бесплатной кормушке. Потом им надоела серая социалистическая жизнь, они побросали партбилеты в мусорную корзину и побежали захватывать хлебные места в капитализме.
   Теперь они с крестами на шеях, со свечками в руках говорят о духовности православия, о демократическом гражданском обществе. Пусть народ учится креститься справа налево, держать пальцы щепотью, пусть это быдло думает о душе, соблюдает церковные праздники, постится и смиренно принимает любую власть, ибо она – от Бога. А сами они все так же грызутся с соперниками за личное богатство. Какая уж тут духовность?
   Они снова поднялись на Смотровую горку, полюбовались видом.
   - Сергей Иванович, - заговорил Ирпенев, - я, пожалуй, рискну. Мне в любом случае надо расширять рынок. Если советский германий не понадобится в России, я буду искать покупателей за рубежом. Вы звоните мне. «Прибор» ничего не сделает, но ждать все равно придется.
   Шло время, Синичкин, Панарин и Саркисов время от времени давали Матвееву мелкие поручения по документации для «Прибора». Он откровенно морщился. Эта возня обеспечивала неплохой навар инициаторам, но Матвеев точно знал, что никакой реальной работы никто не ведет, - у него остались на «Приборе» знакомые, которые роассказывали ему о состоянии дел. По поручению Панарина он регулярно звонил в Санкт-Петербург Гарпиенко. Тот каждый раз чертыхался.
   - «Прибор» второй месяц не перечисляет аванс!
   - Они забраковали перечень оборудования. Требуют отечественное, а его нет! Как у вас там с умственными способностями руководства?
   - Не платят за второй этап! Ты нажми на этих крохоборов. Ваш Саркисов вертится около меня, а помощи никакой.
   Матвеев в ответ советовал не трепать нервы. Пусть все идет, как идет. Без денег не шевелите пальцем. Оплатят – тогда отчитывайтесь. А насчет Саркисова он не удержался, отвел душу.
   - Ты видел сериал «Бандитский Петербург», помнишь, там есть кавказский авторитет Гурген? Наш Саркисов  его брат-близнец, единоутробный. Он у нас такой же авторитет, тоже с Кавказа, из того же аула. Не вздумай соглашаться на откат. Останешься без штанов и в долгах по уши. Они уже имеют откат по- крупному от министерства.
   - Это я усек. Сказал, если хотят откат, пусть увеличивают сумму.
   - И на это не иди. Влипнешь обязательно. Я эту «банду» знаю. И не отдавай ни одной бумаги без оплаты.
   - Ну, этому ты меня научил еще по нашему договору.
   Почти каждую неделю Матвеев звонил Ирпеневу, говорил о делах Гарпиенко, а тот рассказывал ему, как идет работа по чистому германию.
   - Мы нашли пенсионера, который работал с этим германием на УЗРМ. Взяли его консультантом, он нам здорово помогает. Нашли в металлоломе остатки старой линии. Многое восстановили, но нет двух основных узлов. Будем делать их сами.
   - «Прибор» намерен купить импортную линию, - предупредил Матвеев.
   - За рубежом нет таких линий. Там такой германий не нужен. Они не пошли на тонкую очистку германия, а берут качеством схем и сборки.
   Однажды обычно сдержанный Ирпенев с радостью сообщил:
   - Мы разыскали бывшего профессора из НИИП! Ему за восемьдесят, но он прекрасно помнит свои работы по германию. Ему тогда за него дали Госпремию. Он разыскал старые чертежи, передал нам. Не все уцелели, но главное нам понятно. Начали собирать установку тонкой очистки.
   А на ТЗП продолжали сыпаться рекламации. Как-то на диспетчерском Синичкин устроил разнос своему любимцу Гаджиеву.
    - Цех гонит сплошной брак! Мы можем остаться без инозаказов!
   - Мне нужен особо чистый германий, - безмятежно ответил Гаджиев. –  По советским ТУ. На теперешнем дерьме только брак и можно делать.
   - Разработай концепцию повышения качества. Составь план-график. Твой цех уже и две девятки не обеспечивает, а мог бы и три давать.
   - Пусть мне СКТБ даст документацию на три девятки, - с привычной наглостью фаворита потребовал Гаджиев.
- Сергей Иваныч, - накинулся Синичкин на Матвеева. – Где документация?
   - Давно в цехе, - лаконично ответил Матвеев.
Он мог бы добавить, что в третьем цехе, как в любом, которым руководил Гаджиев, исчезла элементарная технологическая дисциплина, что от Гаджиева разбежались последние опытные сборщики, но – не тронь дерьмо, не завоняет.
    - По вашей документации идет брак! – хладнокровно заявил Гаджиев.
   Разгорелась перепалка. Матвеев сдерживался, чтобы не перейти на аргументы типа «сам дурак». Гаджиева все равно не перекричишь, да и директор обязательно поддержит дружка.
   На следующий день вышел приказ. Гаджиев назначался заместителем директора по производству, - это при живом главном инженере! Начальником третьего цеха директор назначил Клочкова. На заводе посмеивались и сочувствовали Клочкову: человек получил повышение, но ему предстоит чистить Гаджиевы конюшни. Матвеев давно знал Клочкова, и  при встрече он поинтересовался:
   - Ну, и как шапка Мономаха?
Клочков мрачно сверкнул глазами.
    - Ничего, вы справитесь. Чтобы наладить разваленное дело, нужны три человека. Первый разваливает и уходит на повышение. Второй разгребает дерьмо и его снимают, как не справившегося. Потом приходит на все готовое третий и получает лавры. Держитесь и постарайтесь лавры оставить себе.
   Клочков даже заулыбался. Он оценил юмор и доброе отношение.
На очередном диспетчерском директор вдруг спросил Матвеева:
   - Сергей Иванович, как дела у «Прибора» с германием?
Матвеев изумился, - он-то при чем в этом грязном деле? – но подавил раздражение.
   - Этим договором занимается Руслан Ашотович.
Директор посуровел, но Матвеев опередил его.
   - Гарпиенко закончил ТЭО под «Прибор» и передал на завод. Была задержка с оплатой, но все утряслось. Теперь все зависит от «Прибора».
   - А они там справятся?
Матвеев не удержался от саркастической усмешки. Мелкие жулики, - подумал он. - Положили в карманы четыре миллиона, получили еще 8 миллионов на строительно-монтажные работы и разделили их с Крикуновым, а теперь я отвечай. Но вслух он сказал:
   - Там требуется уникальное оборудование, его нет в России. Чертежи утеряны, завод-изготовитель развалился.
   - Закупим за рубежом, - подал реплику Саркисов.
   - За рубежом такой германий не изготавливают. И оборудования  нет.
   - Найдем, - с интонациями старика Хоттабыча заверил Саркисов.
   - Дай Бог, - усмехнулся Матвеев.
   - А старая линия УЗРМ? – поинтересовался Панарин.
   - Ее давно сдали на металлолом.
   Он понимал смысл этого спектакля. В «банде» возникли разногласия, и Синичкин использует его как эксперта, чтобы принять решение. Ведь рано или поздно за разворованные миллионы кому-то придется отвечать.
   Работы все прибавлялось, и Матвеев стал замечать, что устает и не успевает решать все вопросы. Настроение у него все чаще портилось, на работе он совсем перестал улыбаться, и если бы не Валентина Николаевна, он бы махнул рукой и ушел на давно заслуженный отдых. Но он не хотел сдаваться до внедрения ирпеневского германия.
   Прошла безрадостная подмосковная зима с бесконечной слякотью и снежной кашей под ногами. И вот в апреле ему позвонил Ирпенев. Голос его звучал как всегда бесстрастно.
   - Сергей Иванович, мы получили два образца германия. Надо бы оценить его качество и проверить в схемах.
  - Иван Георгиевич. – Матвеев так устал за зиму, что не было сил радоваться долгожданному сообщению. - Поздравляю вас. Большое вам спасибо. Конечно, проверим. Чтобы ваша работа не прошла впустую, напишите письмо нашему директору, попросите выставить счет на образцы.
   - Как его звать? Я забыл.
   Деньги Ирепеневу перечислили только через три недели, хотя Матвеев каждый день ходил к Николаеву. Матвеев быстро проверил германий. Он по чистоте превосходил лицензионный, но еще не соответствовал советским ТУ. В СКТБ собрали платы, провели испытания, надежность поднялась до  четырех девяток. Вместе с Клочковым Матвеев уговорил директора запустить опытный германий в производство, дела сразу  заметно улучшились. Матвеев тут же позвонил Ирпеневу. Через два дня Ирпенев появился на ТЗП вместе со своим помощником. Они просмотрели результаты анализов и испытаний. Помощник Ирпенева обрадовался.
   - Теперь я знаю, что делать, Иван Георгиевич. Будет у нас советский германий! Через неделю сделаем еще один образец, он пойдет.
   Одним образцом дело не обошлось. Только через три месяца очередной образец показал полное соответствие требованиям.
   - Иван Георгиевич, получилось, – с радостговорил Панарин Матвеев. -  Если сможете, наработайте еще один такой же образец – для страховки. Вы сделали огромное дело. Выставляйте счет на него по любой цене. Я пробью.
   - Мы будем продавать по мировым ценам, - спокойно ответил Ирпенев.
Через месяц второй образец поступил на ТЗП и опять показал полное соответствие требованиям. Матвеев пригласил Ирпенева в Тригорск.
   - Приезжайте. Мы с вами должны отметить это. Как говорил Горбачев, у нас будет пир духа!
   Ирпенев приехал в начале июня. Матвеев передал ему отчет по  исследованиям всех образцов германия. Синичкин уехал в командировку, и Матвеев повел гостя к Панарину. Тот принял их с обычной важностью, угостил бесплатным обедом в директорском зале заводской столовой, но ничего не сказал о дальнейшей работе. После обеда Матвеев и Ирпенев пошли в Обитель.
   - Я встречался с Крикуновым, - рассказывал по дороге Ирпенев. – Он заявил, что через месяц начнет выпуск советского германия.
   - Он был у нас и назвал дату: 15 мая, - подтвердил Матвеев. - Я отметил этот день в календаре. Но с тех пор прошел почти месяц, а германия нет. И не будет, насколько я знаю.
   Иртегов кивнул с обычным сосредоточенным видом.
   - Я опять посылал на «Прибор» сотрудника. Они закупили в Германии оборудование – для лицензионного германия. Зачем, не понимаю.
   - Все просто. Им надо оправдать разворованные миллионы. А сколько стоит это    оборудование?
   Ирпенев бледно улыбнулся.
   - Сто семь миллионов евро.
Матвеев изумленно свистнул. Ай да «банда»! Ирпенев продолжал:
   - Если бы я знал, во что выльется эта работа, - не взялся бы. Затрат столько, что окупим не раньше чем через пять, а то и восемь лет. Сейчас такая окупаемость – прямой убыток, замороженные средства.
   - А что говорят ваши хозяева, немцы?
   - Они требуют, чтобы мы передали всю документацию по этому германию. Иначе запретят работу новой линии.
   - Но это наглость! – возмутился Матвеев.
   - Это рынок, - слегка улыбнулся Ирпенев. – Ни немцам, ни всей Европе не нужны высокие технологии в России. Россия для них – источник сырья и дешевой рабочей силы. Конкуренция. Вся надежда на вас. Будем работать в подполье, пока не утрясется. В месяц мы сможем давать 10 – 15 килограммов. Вам этого хватит?
   - Вполне. А цена?
   - На 20% выше, чем лицензионного.
   - Иван Георгиевич, вы можете назначить любую цену! Мы включим сырье в стоимость продукции, и заказчик оплатит. Вам надо скорее окупить расходы. У вас ведь наверняка по этому делу возникали осложнения.
   - Нет, - твердо сказал Ирпенев. – Мы не будем поднимать цены. У меня было несколько серьезных разговоров по этому вопросу с нашим генеральным. Но не хочу уподобляться всем этим, как вы говорите, акулам капитализма. Вы знаете мое отношение  тому, что делается в России.
   - Простите за высокопарность, но вы, Иван Георгиевич, настоящий патриот. Кстати, давно хочу спросить, откуда пошла ваша фамилия? У меня все ясно, деда звали Матвеем. А у вас?
   - Мои предки жили на реке Ирпень. Это на Украине.
   - Буйные запорожцы?
   - Нет. Беглые крепостные. Откуда сбежали, я не смог выяснить. Кажется, с Урала, потому    что один потом вернулся на Урал,  Вот от него, человека с Ирпени, пошла наша фамилия.
   - Вы тоже интересуетесь своей историей? – с уважением спросил Матвеев. – Это ведь так    важно! Без знания своей истории никакой народ не может существовать.
   - Сейчас принято считать, что понятие Родины – сентиментальная дань старине. Родина у новых русских там, где у них лежат деньги в банках. Вот еще и поэтому я не хочу уподобляться им.
   Когда вернулся директор, Матвеев попросил собрать совещание по германию. Он коротко доложил о работах Ирпенева, о результатах проверки опытных образцов, о цене и предложил составить договор с УЗПМ на поставку 10 – 15 килограммов германия в месяц. Он закончил сообщение и со скрытым торжеством оглядел собравшихся. Молодой Клочков хлопнул  руками по подлокотникам кресла.
   - Наконец-то! Меня достал брак. А ирпеневский германий дает пять девяток. Надо срочно заказывать.
   Однако больше никто не радовался. В кабинете повисла напряженная тишина. Синичкин сосредоточенно смотрел в стол. Его зам по производству Гаджиев высокомерно поднял брови и разглядывал коллекцию старинного оружия. Панарин с важным лицом молчал. Главбух Николаев озабоченно перебирал бумаги в папке. Саркисов нервно барабанил по полированному столу.    Неопытный в дипломатии Клочков перестал веселиться и с тревогой посмотрел на Матвеева. Тот все понял, и ему опять стало противно, как всегда в присутствии этой «банды».
   Ну, что это за народ такой? - с отвращением подумал он. – Никак не могут подняться выше интересов своего кармана. Радоваться надо! Ирпенев на свой риск и страх организовал производство, затратил огромные для него средства, решил государственную задачу. Теперь берите любые заказы, наваривайте на своей продукции,  вам же лучше! А эти размышляют, как бы и из чужого успеха навар получить.
   Синичкин нарушил затянувшееся молчание и обратился к Саркисову:
   - Что скажешь, Руслан Ашотович?
Спецпомощник судорожно глотнул, помотал головой и проговорил:
   - Крикунов вот-вот наработает первую партию советского германия. Они уже обкатывают линию.
   Матвеев хмуро уставился в стол. Стая мелких жуликов. И такие же мелкие жулики правят всей страной, иначе эта «банда» не чувствовала бы себя так вольготно. Он услышал голос директора.
  - Может, закупим небольшую партию?
   - У нас нет денег, - вскинулся Николаев.- Мы только что оплатили партию лицензионного германия. Мы не выплатили проценты за кредиты в трех банках. По электроэнергии долг за полгода. Инозаказчик задерживает оплату за четыре партии продукции.
   Спокойно, спокойно, - твердил сам себе Матвеев. – Что ждать от этих рвачей, старый дурак? Ты все еще живешь комсомольскими идеалами и втянул туда же Ирпенева. Если эти мерзавцы не будут покупать германий у Ирпенева, тому грозят серьезные неприятности, все расходы лежат на нем. А он ведь просто поверил мне, без всякой гарантии поверил!
   - Что сказать господину Ирпеневу? – хмуро поинтересовался он в пространство.
   - Я поговорю с Ирпеневым, - тут же заявил Саркисов.
   Матвеев ушел с совещания в отвратительном настроении. Позвонить Ирпеневу он не смог, - как сказать порядочному человеку, что он его просто обманул? Пусть Саркисов сам объясняется.
   Ирпенев позвонил ему сам на следующий день.
   - Сергей Иванович, кто такой Саркисов?
   - Спецпомощник директора по спецвопросам, - вырвалось у Матвеева. – Прошу прощения, Иван Георгиевич, зарапортовался. Саркисов Руслан Ашотович – помощник директора ТЗП.
   - Он звонил мне только что. – В обычно бесстрастном голосе Ирпенева слышалось легкое раздражение. – Предложил поднять цену в два раза, и продавать германий какой-то малой  фирме. Я на это не могу согласиться. Кроме моральных соображений у нас обязательства перед хозяевами. Немцы устроят скандал. Могут ликвидировать нашу фирму. Не могу поверить...…
   В последний словах Матвеев ясно услышал недосказанное. Не могу поверить, что Сергей Иванович Матвеев затеял всю эту историю и водил меня за нос два года, - ради корыстных интересов руководства ТЗП и своих собственных. Как же вы так, Сергей Иванович. Я ведь вам верил! Вы говорили высокие слова, а сами оказались в компании откровенных жуликов.
   - Простите меня, Иван Георгиевич, - вздохнул Матвеев. – Я втянул вас в это сомнительное дело. Но я не ожидал, что оно так обернется. Скажите, вы сможете этот германий продавать на Запад?
   - Немцы согласны покупать. Но при условии, что мы передадим им все права на германий и технологию. Они даже готовы оплатить наши расходы на организацию производства.
   - Благодетели, - буркнул Матвеев. На душе у него стало совсем скверно. Он вдруг разозлился. – Если бы не вы, Иван Георгиевич, я бы бросил все, вышел на Интерпол и заложил бы эту банду. Великолепное зрелище: наша «банда» в полном составе за решеткой!
   Ирпенев молчал.
   - Дайте мне пару недель, Иван Георгиевич.  Я все понимаю, я виноват перед вами и вашими людьми. Но я попробую что-нибудь сделать. Не получится, - сдавайтесь немцам.
   Ирпенев все молчал, Матвеев терпеливо ждал. Наконец в трубке послышался глуховатый    голос.
      - Я не вижу, что можно реально сделать в этой ситуации. И наши расходы висят лично на    мне. Но я подожду две недели.
   Матвеев ничего не смог сделать. Он несколько раз говорил с Синичкиным, с Панариным, с Саркисовом, позвонил директорам заводов Крикунову, Вавилову и Рязанову. Есть в России советский германий! Это выводит всю отрасль из кризиса. Ради Бога, покупайте германий на    УЗПМ, у господина Ирпенева!
      Все выражали одобрение Ирпеневу, который сделал такое полезное дело. Но денег на покупку чистого германия в настоящее время нет. Финансовая ситуация, понимаете ли, весьма неблагоприятная. К концу года она прояснится, тогда можно вернуться к этому вопросу.
     Он съездил в министерство. Высокие чиновники там почти полностью обновились, из старых знакомых он нашел только старинного, со времен зеленой юности, приятеля, Агафонова. Они с удовольствием вспомнили былые годы, перебирали старых соратников.
   - Мы с тобой, Сергей Иваныч, последние могикане во всем министерстве, - подвел итог воспоминаниям Агафонов. – Половина поумирали, остальные на пенсии, кое-кто в коммерческих фирмах. Ты с каким вопросом?
   Матвеев рассказал душераздирающую историю с советским германием. Красок он не жалел. Агафонов ахал, качал головой, возмущался. Когда повествование закончилось, он доброжелательно посоветовал:
   - Не ходи к начальнику. Плюнь.
   - Почему!?
    - По многим причинам. Во-первых, начальник департамента не имеет власти над директорами. Это тебе не советские тоталитарные времена. Он даже не станет их беспокоить.
   - Даже президент?
   - Не смейся. Даже президент. Во-вторых, - ты всерьез хочешь катить бочку на своего директора?
   - Упаси Бог, - замахал руками Матвеев и засмеялся. – Я ни на кого не качу бочку. Просто я хочу сохранить отечественное производство ценнейшего продукта, которого нет    нигде в мире.
   - Вопрос не по твоей зарплате. Сиди и не чирикай. Если бы ты приехал с письмом своего директора или, еще лучше, всех ваших четырех директоров, - тогда другое дело. А сейчас ты – просто капаешь на своего  руководителя, весьма уважаемого в министерстве человека. В-третьих, ты подумай, как выглядят эти твои хлопоты со стороны.
   -Как?
   - Очень просто. Какой-то начальник СКТБ какого-то завода ходит по высоким кабинетам и уговаривает ответственных руководителей организовать куплю-продажу какого-то там германия. А? Ему-то что за корысть, этому начальнику СКТБ?
   - Ясно, - вздохнул Матвеев. – Я хочу поиметь с этого дела навар и хлопочу о своем интересе. Использую служебное положение в целях личного обогащения. Виноват, сэр, больше не повторится, сэр.
   - Есть еще, в-четвертых, в-пятых и так далее, - с грустной улыбкой продолжал Агафонов. – По-дружески я могу сказать еще кое-что. Но учти, я тебе ничего не говорил. Ни один человек в министерстве не выделит никому ни одного рубля, если ему самому не отойдет некая часть выделенных средств. Но сам понимаешь, тебе самому соваться с таким вопросом, допустим, к начальнику главка...… Да он тебя так разделает, мало не покажется. Ну, что ты решаешь?
   - Пропади оно все пропадом! А что Ирпеневу делать?
   - Пусть отдается немцам.
   Агафонов помолчал и вдруг с непривычным жаром воскликнул:
   - Да пойми ты, сейчас никому нет никакого дела до России! Ты как дон Кихот, только шишки набьешь. Я помню, ты и молодой тем же занимался. И сейчас ты прав, но говорить правду можно не всегда.
   - Спасибо тебе, Игорь Петрович, за добрый совет. Наверно, я уже в маразме. Ты прав. Я по глупости мог вляпаться в такое дерьмо! И других за собой потянуть. К начальнику департамента мне зайти для приличия, - чтоб не считал, что я его проигнорировал?
   -  Не надо, я ему сам доложу. А ты береги здоровье. У меня уже два инфаркта. А жить-то хочется.
   - Как говорил профессор Егоров, - помнишь такого, - за нас с вами и за хрен с ними! А они    пусть все сдохнут.
   - Абсолютно согласен, - очень серьезно ответил Агафонов.
   Истекли две недели, обещанные Ирпеневу, и Матвеев с тяжелым чувством позвонил на УЗПМ. Он готовился просить прощения, бить себя в грудь. Но в ответ не его приветствие Ирпенев вдруг сказал:
   - Добрый день, Сергей Иванович. Я понял, вам удалось склонить Крикунова на нашу    сторону?
   Матвеев опешил, но мудро промолчал. А Ирпенев продолжал:
   - «Прибор» прислал нам заказ на 150 килограммов германия. По деньгам это почти полностью закрывает наш дефицит. Даже по мировым ценам. Но есть вопрос. Через два дня я буду в Москве, обязательно заеду к вам. Нужен ваш совет.
   Матвеев положил трубку и долго размышлял над словами Ирпенева. Он не верил, что Крикунов действовал без какой-то темной подоплеки. Не из того теста сделаны современные командиры промышленности в демократической России, чтобы бескорыстно служить державе.
   И снова они с Ирпеневым стояли на Смотровой горке, любовались умиротворяющей панорамой Обители. Но говорили они не о религии.
   - Крикунов сам позвонил мне, - негромко рассказывал Ирпенев. – И прямо спросил: будем ли мы возражать, если они выдадут наш германий за свою продукцию? Я попросил несколько дней на размышление. Что вы посоветуете?
   Вот она, та гадость, о которой подозревал Матвеев. Все ясно, как Божий день. Крикунов и здешняя «банда» истратили на фальшивую работу огромные средства. Теперь они заметают следы. Крикунов купит германий на УЗПМ и будет перепродавать его, как собственную продукцию. Примерно так же действовал известный подпольный миллионер Корейко, когда брал авансы под несуществующее производство. Но Корейко боялся высунуть нос из подполья, а теперь директора государственных предприятий открыто используют его опыт. Что же это за страна такая – суверенная Россия, в которой воровство стало самым престижным занятием?    Матвеев тяжело вздохнул.
   - Поднимите цены, Иван Георгиевич. По-крайней мере, быстрее окупите затраты. И ваш германий останется российским приоритетом.
   - Я думаю, что надо соглашаться с их предложением, - с обычной бесстрастностью ответил Ирпенев. – Не хочу отдавать наши разработки немцам. А поднимать цены мы не будем. Немцы тщательно проверяют нашу отчетность, и не одобрят повышение цен. А на какие-то другие, скрытые  варианты я не пойду. Ваши директора все равно еще больше поднимут цены, но какой-то предел должен быть.
  - Это ваше право, Иван Георгиевич. В любом случае, я снимаю шляпу перед вами.
   Ирпенев бледно улыбнулся.
   - Мы имеем возможность компенсировать ваши личные затраты, Сергей Иванович. – Без вас мы бы не взялись за это дело, и не справились бы. Мы можем зачислить вас консультантом. Это небольшие деньги, но хоть так мы сумеем отблагодарить вас.
   - Искренне благодарен вам, большое спасибо. Не обижайтесь, но я этот вопрос для себя решил давно. Если я начну брать деньги с вас, мне захочется брать и с других. И чем тогда я буду отличаться от Крикунова, Саркисова и иже с ними? Только масштабами, - совсем мелкий жулик.  Я хочу закончить жизнь с чистой совестью. Спасибо вам.
   - Я уважаю ваше мнение, - по-прежнему ровным голосом сказал Ирпенев. – Поверьте, мое предложение от чистого сердца.
   - Не сомневаюсь. Еще раз большое вам спасибо. Но миллионером я уже не стану, а создавать прецедент не хочу.
   Они долго молча смотрели на купола Обители. Потом Ирпенев негромко проговорил:
   - Какие разные люди живут в этом святом месте.

                Алё, Валерьян!

   - Слушай, Валерьян, - в который уже раз Михаил Яблонский начал фразу, но закончить ее опять не сумел. Валерьян бурно изливал другу обиду и никак не мог успокоиться.
   - В гробу я его видал, в натуре. Начальник хренов. Уйду в «Викторию», пусть покрутится. Меня давно в «Викторию» зовут. Две штуки обещают, -  баксов. Две штуки! А тут за двадцать деревянных морду полируют.
   Михаил усмехнулся в роскошную бороду. У Валерьяна физиономия и без того всегда блестит от полнокровия, никакой полировки не надо. А после водки - блестящая багровая морда. Давление у него, наверно. Как выпьет – краснеет, аж жуть. Того гляди, какой-нибудь сосуд лопнет.
   Он снова похлопал Валерьяна по руке.
   - Валерьян, дело к тебе. Выручай.
   Валерьян, наконец, оторвал взгляд от стола. Во взгляде – искренняя детская обида, как у дошкольника, которого злая тетя воспитательница поставила в угол ни за что.
   - Какой вопрос? У матросов нет вопросов. Давай свое дело.
   Дело намечалось деликатное. Почти месяц назад Михаил уловил заинтересованный взгляд незнакомой красивой блондиночки, в тот же вечер они мило побеседовали и обо всем договорились. Михаил умел договориться с любой заинтересованной дамой, даже если не испытывал особых нежных чувств, кроме влечения породистого жеребца, но на этот раз он, кажется,  влюбился. Но дальше дело застопорилось.
   Блондиночка готова на все, однако у нее нет условий. Обычно Михаил приводил заинтересованных дам в гараж,  и хотя они поначалу изображали оскорбленную невинность, мол, я не кошка, чтобы заниматься любовью в подвале, но быстро соглашались на гаражное общение. Их даже умиляла необычность интерьера. Разговоров о его подвигах по поселку хватало, и часть этих разговоров доходила до Тамары Ивановны. Но Михаилу повезло с подругой жизни. Тамара Ивановна от таких сообщений приходила в бурное негодование, однако ее быстро успокаивали клятвенные  заверения супруга.
   Михаил искренне считал, что лучшей жены не бывает. А то, что он иногда откликается на горячие просьбы дам – это совершенно другой вопрос. Правда, бывшая красавица-блондиночка из Физтеха, с которой он познакомился у дверей кабинета товарища Умницина, сейчас сильно располнела, потеряла грацию и живость движений, но – такова жизнь. Все мы, увы,  с годами не молодеем.
   Однако сейчас Тамара Ивановна все-таки попала под влияние многочисленных сообщений доброжелательных подруг и знакомых. Чего не наговорят завистливые бабы, которым не выгорело. В общем, супруга взяла Михаила под плотный контроль и завела привычку появляться в гараже в самый неподходящий момент, да еще иногда по нескольку  раз в день. Два раза чуть не случился конфуз. К счастью, в первый раз она вломилась в гараж «до того», когда дама выглядела еще вполне прилично, а второй раз она нанесла неожиданный визит «после того», когда дама выглядела уже вполне прилично.  Оба раза Михаил, хотя с трудом, успокоил Тамару Ивановну, но такие стрессы в семейной жизни ни к чему, да и мужские качества от подобных неожиданностей могут пострадать.
   В общем, здравствуй, дедушка Мороз, приходи на елку. Кстати с блондиночкой Леночкой он и познакомился на елке в детском садике. Михаил там, как мастер на все руки, налаживал праздничное освещение, а Леночка оказалась воспитательницей Наташи. И вот коллизия: пригласить блондиночку в гараж он не решался, требовалось иное решение. Но время шло, а блондиночек надо ковать, пока они горячие. Дамы вообще не могут долго ждать, а блондиночки – тем более, У  них конституция нежнее, не рассчитана на долгое безответное ожидание. И теперь он намеревался попросить Валерьяна предоставить ему квартиру на пару часов. У него Надежда в Москве работает, сутки на двое, как раз завтра ее не будет.
   - В общем, выручай, Валерьян. На тебя вся надежда, - закончил Михаил свою пылкую речь.
   - Нет проблем, - пожал могучими плечами Валерьян. Он, кажется, сразу протрезвел, фейс пришел в норму. – Тебе когда надо? Я завтра шефа в Подольск везу, - это тоже на весь день. С девяти до пяти – гарантия. Тащи сюда свою телку. Ключ под ковриком.
   Михаил вскочил с табуретки, на радостях хлопнул Валерьяна по плечу, затанцевал по кухне. Его душу немного царапнуло то, что Валерьян назвал Леночку телкой. Никакая она не телка. Телка – это когда на одну ночь. А с Леночкой у него на полном серьезе. Но радость смела легкую обиду. Ура!
   - Только ты это…- заговорил Валерьян. – Чтобы полный порядок. Надежда может пораньше приехать, если что заметит – мне конец. Она знаешь, какая? Никаких разговоров, контрольный выстрел в голову – и все. Ну, ты понял.
   Свидание происходило в романтической обстановке. Все-таки нормальная квартира – это не гараж. Леночка раздевалась медленно, нарочно тянула время, разжигала его и себя. Михаил давно созрел, разглядел всю ее, весь прайс-лист, даже дрожать начал под одеялом. Вот Леночка сняла все, что было на ней.  Совершенно обнаженная, она повернулась боком к дивану, подняла руки к голове, вытащила заколки, положила на стол. Расстегнула  цепочку на шее, глухо звякнул кулон о полированный стол. Вытащила сережки из ушей, положила туда же. Сняла браслет, часы, кольца.
   - Ну, ты даешь, - охрипшим голосом проговорил истомившийся Михаил. – Как металлист!
      Леночка мелодично рассмеялась, подошла к дивану, неторопливо приподняла одеяло.
   Когда они пришли в себя, часы глухо пробили четыре. Михаил очумело помотал головой, посмотрел на стрелки.  Ну и ну! Шесть часов без передыху – отдай и не греши. Вот это кайф! Можно бы и продолжить. Он еще вполне ничего, а Леночка вообще как огурчик. Где она раньше была, такая фемина? И он куда смотрел, когда отводил Наташу в садик? Ведь видел раньше воспитательницу, видел, да не разглядел. Конечно, семью он не бросит, но Леночку теперь никому не отдаст. Надо где-то стационарный пункт искать.
   - Ленуся, - похлопал он блондиночку по прелестным выпуклостям. – Нам пора, скоро хозяева приедут. Только-только собраться.
   - Уже? – с капризной негой в голосе проговорила Леночка.
   Она прижалась к Михаилу, тело ее трепетало, а в глазах – и восторг, и смех, и строгость. Обалдеть и не встать.
   Одевалась Леночка так же неторопливо и соблазнительно, как и раздевалась. На лестничной площадке Михаил еще раз обнял ее, и они расстались. Она с улыбкой кокетливо обернулась, и вот ее каблучки уже торопливо застучали по ступеням.
   В «газели» Михаил сидел с блаженной улыбкой, даже самому неудобно. Ну, Леночка, вот это герлфренд! Он прикрыл глаза и мысленно перебирал детали недавнего свидания. Он чуть не проморгал свою остановку, но во время спохватился. Сразу идти домой никак не хотелось, и он вышел через две остановки и пошел в гараж. Там он занялся любимым делом: строгал и подгонял заготовки для рам на лоджию, их ему заказала соседка, а деньги всегда нужны в семье. Он любил и умел мастерить, это всегда доставляло ему удовольствие. Он собрал рамы. Красота! Завтра отнесет их соседке, установит на лоджии.
   Он переоделся и пошел на остановку. «Газели» долго  не было, он опять погрузился в воспоминания и не сразу сообразил, что в кармане куртки давно вибрирует и бацает «кукарачу» мобильник. Отвлекаться не хотелось, но мобильник  никак не унимался.
   - Ну, достали, - пробурчал Михаил и приложил аппарат к уху. – Але!
   - Мишенька, миленький, - раздался свежий голосок Леночки, - Это я. Ты где? Можешь говорить?
   - Могу, - с предельной нежностью проворковал Михаил. – Я в гараже. Как ты там?
   - Клево! Только у меня форсмажор.
   - Как это?
   - Я сережки свои там оставила. Представляешь? Совсем голову с тобой потеряла. На столе. Ты забери их, миленький, ладно? Гуд бай, мой супермен!
   Михаил ошеломленно смотрел на экран мобильника и машинально бормотал:
   - Конец вызова, конец вызова…
   Он спохватился, посмотрел на часы. Мать-мать-мать, седьмой час! Валерьян давно дома, и Надежда могла приехать. Вот будет шороху, если Надежда найдет Леночкины сережки. Он набрал номер Валерьяна, никто не отозвался.  Подошла набитая до отказа «газель», он влез в нее и опять набрал номер Валерьяна. Никакого толку. Что за манера, оставлять мобильник черт знает где! Он опять набрал номер. Слава Богу, Валерьян отозвался. Голос у него звучал как-то странно, но Михаил не обратил на это внимания.
   - Але, Валерьян! Это ты? Слушай, Валерьян! Мы там у тебя на столе сережки оставили. Спрячь их срочно, я потом заберу.
   Михаил прокричал это одним духом. Успеть, только успеть до Надежды. Та увидит – конец всему, и Валерьяну, и ему, Контрольный  выстрел в голову! Валерьян его тут же сдаст, не будет же такой грех на себя брать. Ну, эти бабы! Так подставить!
   Он обвел невидящим взглядом переполненный салон «газели». Через проход блеснули горящие острым любопытством женские глаза. Вроде, какая-то знакомая. Черт с ней, не до того. Пожилая пара напротив неодобрительно усмехалась. И тут Михаил сообразил, что Валерьян что-то очень долго молчит.
   - Але, Валерьян! Ты слышишь меня?
   - Чего орешь! – ударил в самой ухо оглушительно пронзительный звук голоса разъяренной женщины. – Кобели хреновы! Устроили себе бордель в моем доме!  Сауну с проститутками!  Я сейчас Валерьяну вырву все! Ах, кобелюки! И Тамаре твоей скажу. Завтра же на работе! Пусть она и тебе оторвет, чтоб не бегал по б…! Будете оба ходить в трансвертах, кобели ср…ные!
   Михаил медленно брел на остановку автобуса. Домой спешить ему совсем ни к чему. На выходе их гаражного кооператива он встретил Бориса Баратова, бывшего заместителя начальника первого цеха. Они разговорились. Жена Баратова, Ирина Яковлевна, ушла с ТЗП много лет назад и занялась продажей «гербалайфа», - модных тогда пищевых добавок из растений. Борис налево и направо рассказывал, что его жена гребет лопатой. Как-то у Михаила сильно разболелась пояница, и по совету Бориса он пошел к Ирине Яковлевне за средством от недуга. Этот визит запомнился ему надолго
   Ирина усадила его за стол, раскрыла толстую амбарную книгу и начала выпытывать Михаила о его болячках. Попутно она расхваливала «гербалайф», как панацею от всех болезней человечества.
   - Бессонницей не страдаете? Желудок не беспокоит? На головные боли не жалуетесь? Суставные боли?
   Михаил лаконично давал отрицательные ответы. Все у  него в норме. Ишь, Ирина, недавний мастер ОТК завода, строит из себя светило народной медицины. Хоть бы перед ним не выпендривалась, они же знают друг друга как облупленные. А Ирина не унималась.
   - Как с половой жизнью?
   - Не жалуюсь, - буркнул Михаил.
   Ирина старательно записывала его ответы в амбарную книгу.
   - Почки не беспокоят? Мочеиспускание нормальное?
   - Нормальное.
   - У меня есть капсулы от болезней мочеиспускательной системы. За неделю разрушают камни, и они выходят с мочой. У меня самой, оказывается, были камни в почках, а я и не знала. Видите, сколько песку вышло?
   Она показала Михаилу пробирку, наполовину заполненную светло-коричневым мелким песком. Михаил без интереса взглянул на продукт деятельности мочеполовой системы самозваной целительницы и для приличия буркнул что-то вроде «ого-го».
   В итоге Ирина Яковлевна продала ему месячный комплект капсул «гербалайфа» против остеохондроза.
   - Принимайте три раза в день по капсуле. Можно до еды, можно и после. И вы забудете об остеохондрозе навсегда. Если вдруг будут беспокоить остаточные боли, приходите снова.
   За сотню капсул она содрала с Михала, видимо по старой дружбе, больше его месячной зарплаты. Михаил ушел в расстроенных чувствах. Наверняка все это халтура. Дурят нашего брата, ой, дурят. Он старательно глотал капсулы по три раза в день, но никаких изменений к лучшему не почувствовал. Больше он к народной целительнице не ходил и со злости даже долго не здоровался с Борисом Баратовым.
   Но время лечит все. Сейчас они разговаривали как старые добрые приятели. Больше говорил Борис, он всегда отличался избыточной разговорчивостью. В годы процветания на почве «гербалайфа» он не раз по дороге на обед с гордостью сообщал Михаилу:
   - Сегодня Ирина на обед приготовила суп из осетра.
   - У нас сегодня к обеду чудесный балычок.
Иногда при встречах он делился впечатлениями от новой шубки Ирины Яковлевны, расхваливал только что купленный гарнитур мягкой мебели.
   - На пружинах! Обычно все берут на поролоне, но это вредно для здоровья, и поролон воняет сильно. А мы специально заказали на пружинах.
   Тогда шли годы всеобщей нищеты работников ТЗП из-за ельцинского грабежа России, и такие заявления сильно раздражали знакомых. Но Борис не понимал этого и продолжал хвастать немеряными деньгами, которые нагребла в семью Ирина Яковлевна.
   Потом Борис ушел с ТЗП и занялся вместе с женой распространением «гербалайфа» и прочих рекламных панацей. Сейчас на вопрос Михаила: как жизнь молодая? – Борис с пылкостью оптимиста ответил:
   - Замечательно! Просто по-настоящему замечательно!
   - Рад за тебя, – с некоторым недоверием заметил Михаил.
   Вид Бориса не говорил о замечательной жизни. Стоял весьма прохладный вечер, а Борис шел в потертых сандалиях на босу ногу, в поношенной футболке с короткими рукавами и в истрепанных до полупрзрачности джинсах. Михаил поинтересовался:
   - Не мерзнешь в такой легкой одежонке? Мы уже не молодые, беречься надо. Подхватишь какую-нибудь гадость.
   - А я не мерзну, - заверил его Борис. – Я теперь вообще не морзну. Я чувствую себя на двадцать лет моложе. Прошлую зиму я ходил в ветровке, без шапки, - и не мерз, ни разу не чихнул за всю зиму.
   - Здорово! – не удержался Михаил от комплимента. – Сейчас это редкость. Обычно все жалуются и стонут.
   - Я повернул время вспять, - скромно ответствовал Борис.
   - Это еще никому не удавалось, разве что Фаусту, - удивился Михаил. – Да и вообще, времени, как физического явления не существует. Это просто математическое понятие, вроде интеграла. Просто в каждой системе, и в человеке, идут физико-химические процессы старения с возрастанием энтропии…
   - Совершенно верно, - перебил его Борис. – Все времена перемешаны в реальности. Можно вызвать прошлое, можно увидеть будущее. Все это существует одновременно.
    Михаил хотел возразить, но удержался. Пусть человек выскажется. Наверно, дела его совсем не замечательны, и Борис малость свихнулся с горя.
   - Я сумел повернуть время вспять, - со спокойной уверенностью продолжал Борис. Недавно я был на Украине. Там  местные специалисты свели меня … ну, не с ангелами, не с пришельцами, а как это сказать? – с представителями высшей силы. И они меня убедили, что у меня свой путь на Земле. У меня, оказывается, очень сильная аура. Сейчас я живу по их рекомендациям.
   Разговор становился странным, и Михаил попытался сменить тему.
   - Ты зимой так и ходил в сандалиях?
   - Босиком, - спокойно заявил Борис. Я каждый день принимаю холодный душ. По восемь минут. Весь день бодрый.
   - Температура у тебя нормальная, нет нарушений в теплообмене? А то в молодости я знал парня, - он в морозы ходил в болоньевом плащике и без шапки. Говорили, у него повышенный теплообмен. Мы его звали «не по центру». Потом он куда-то уехал…
   - Температура у меня в норме. Просто не мерзну и все. У меня сейчас своя клиентура. Онкологию вылечиваю за 30-40 минут. Мастопатию – за 20 минут. А всякие простуды – две-три минуты. И человек здоров. Я сейчас иду к внучке, она что-то приболела, ОРЗ, температура. Я посижу около нее пару минут, и все как рукой снимет.
   Они поравнялись с остановкой «газели», и Михаил поспешил распрощаться со старым приятетелем. Нет, наверняка у Бориса серьезнейшие потрясения. Может, его Ирина так залечила, что мужик стал заговариваться? Интересно, чем он сейчас занимается? На процветающего целителя он никак не тянет по одежонке. Потом эти ненужные мысли сменились сильной тревогой за собственное ближайшее будущее. Черт дернул Надежду приехать из Москвы пораньше! И Валерьян, растяпа, ведь наверняка видел чужие сережки на столе! Не мог спрятать их от греха подальше. Нет, все-таки наш народ туповатый. Сообразиловка не на высоте…
   Михаил долго бродил у своего подъезда. Что будет, что будет?  И понес его черт в гараж! Мобильник он оставил в куртке, а куртку повесил на вешалку в дальний угол, Леночка наверняка трезвонила, а он не слышал, увлекся любимой работой.  Интересно, позвонила эта кобра, Надежда, Тамаре или все-таки отложила разборку на завтра? Срочно идти домой и готовить супругу к завтрашнему сообщению Надежды или от греха подальше погулять, пока первый гнев у Тамары Ивановны не пройдет? Черт побери, что делать, вразуми Господи! Вот влип, как последний лох…
   У двери квартиры Михаил помедлил, постарался придать лицу вид серьезной задумчивости и деловой усталости после работы в гараже. А что, - человек после работы еще пахал в гараже.  Ладно, будь, что будет.
   Ключ никак не попадал в замочную скважину, руки заметно дрожали. Эх, жизнь наша, за краткий миг удовольствия приходится платить дорогой ценой. Как в лучших романах. Он глубоко вздохнул, выдохнул и шагнул в квартиру. Открыл рот, чтобы легонько и с лаской выкрикнуть обычное: «Это я, Тамара Ивановна!», но застыл с открытым ртом.
   Перед ним стояла Тамара Ивановна с заметно осунувшимся лицом, что наблюдалось у нее в случаях сообщений доброжелателей об очередном проколе супруга на лирической почве. На ее щеках горели красные пятна.
   - Заходи, заходи, дорогой муженек! – прозвучал зловещий голос супруги. – Входи, будь как дома, образцовый папенька!
   - Что это ты? – Михаил великолепно изобразил  искреннее недоумение.
   Однако лицо Тамары Ивановны вдруг перекосилось, рот широко открылся, и из него полился неудержимый поток  гневных слов.
   - Ах ты, гад такой! Мало того, что по б...…ям бегаешь, - я уж привыкла, так еще меня на весь город позоришь!?
   Она перевела дух и закричала с новой силой:
   - Ах, Валерьян, спрячь сережки! Ах, Валерьян, моя сучка оставила их у тебя на столе! Ах, чтобы Надежда не нашла! Да чтоб духу твоего тут не было! Как теперь людям в глаза смотреть!?
   Михаил вдруг перестал слышать. Тамара Ивановна все широко разевала рот, наверно, она продолжала кричать, но он не слышал ее крика. Он вдруг отчетливо увидел переполненный салон «газели», горящий любопытством женский взгляд, - и обессилено прислонился к косяку.


                Сдача

   «Тихая охота» не удалась. Грибы только начали появляться, зрение у Матвеева за год лучше не стало, приходилось нагибаться чуть не к самой земле, чтобы рассмотреть подозрительное пятнышко, и поясница, отвыкшая за зиму от нагрузки, начала сильно побаливать.
   Валюша бегала по лесу вокруг него широкими кругами и то и дело радостными возгласами извещала об очередной находке. Он беспокоился, что она заблудится, и часто аукал. Валюша каждый раз откликалась с совершенно неожиданной стороны. Только что ее яркая куртка мелькала между деревьями неподалеку справа, и вдруг ее голос доносился уже издалека слева. Она то убегала далеко вперед,  и он ее едва слышал, то вдруг оказывалась совсем рядом позади него. Сам он за целый час не набрал и полведра, хотя собирал все съедобные грибы, которые ему попадались, не брезговал сегодня даже сыроежками, чтобы не слишком опозориться перед удачливой женой.
   Он неторопливо ходил по лесу, глубоко вдыхал чистый для Подмосковья лесной воздух, рассматривал открывающиеся пейзажи и с легкой ностальгической грустью вспоминал великолепные сибирские леса и горы. Он живет в Подмосковье уже больше десяти лет, но не сжился со здешними людьми, и не  смог полюбить эту донельзя загаженную природу. Его удивляли и, пожалуй, раздражали наигранно восторженные оценки этих мест писателями и поэтами. Он считал, что они или пишут по заказу, за деньги,  или лукавят ради популярности, или же просто не видели по-настоящему красивых российских мест.
   Он не понимал, как человек, считающий себя поэтом или вообще литератором, то есть, тонко чувствующим, впечатлительным и высоко духовным , может писать о каком-то городке, заросшем грязью, лопухами и мусором, что это – его любимое, родное, ненаглядное место. Ах, любимый, родной Тригорск! Ах, ты – красивейшее место в мире, ах, мы не можем жить без тебя и где-нибудь в постылой Ницце зачахнем от тоски по тебе. А сами, между прочим, при малейшей возможности отсылают своих детей за бугор, подальше от любимого, дорогого и прекрасного Тригорска. Или такого же несравненного по красоте Замухранска.
   Обстановка на ТЗП откровенно угнетала Матвеева, и он жалел, что эта дурацкая перестройка на рыночную экономику не произошла лет на десять-пятнадцать раньше, когда он еще мог вписаться в нее. А сейчас ему поздно бегать по банкам и налоговым инспекторам, отбиваться от бандитов и соревноваться со всякими Саркисовыми. Поздно, годы ушли.
Как когда-то беседы с Латышом, сейчас, после смерти того, Матвеева успокаивали встречи и разговоры с Шестаковым, хотя тот был на пятнадцать лет моложе.
   Когда Матвеев заходил по делам в третий цех, то обязательно встречался с начальником цеха Шестаковым. Они сидели, неторопливо пили чай, курили и беседовали обо всем на свете. Несмотря на относительную молодость, Шестаков удивлял Матвеева трезвостью суждений и редкой для работников ТЗП широтой интересов и взглядов. Он никогда не говорил на излюбленные здесь темы о бытовых делах.
   Поначалу Шестаков говорил мало. Он вообще отличался молчаливостью и невозмутимым спокойствием, - почти классический флегматик, он лишь поддерживал беседу. Зато Матвеев отводил  с ним душу. С кем еще на ТЗП можно поговорить о новых книгах, об истории  Руси, - от древнейшей до новейшей, - о классической музыке, о странностях менталитета жителей Подмосковья, о моральном климате на заводе? 
   Если завести такие разговоры с любым из заводчан, то собеседник просто не поймет, о чем речь, и его реакцией будет сильнейшая подозрительность. С чего это начальник СКТБ затеял разговор о книгах Климова или Суворова? Проверяет на  вшивость, прощупывет на патриотизм? И к чему он клонит, когда говорит, что на ТЗП нет коллектива, нет живой мысли, а есть затхлая, удушливая атмосфера лени, косности, примитивных помыслов, а в лучшем случае – карьеризма и корыстолюбия? Не иначе, хочет что-то выгадать, кому-то нагадить или просто спровоцировать уважаемого собеседника на нечто неблаговидное.
   А Шестаков слушал внимательно, иногда вставлял дельные, трезвые замечания. Матвеев понимал, что даже такой порядочный человек не может вот так сразу преодолеть привычное на ТЗП недоверие к любому человеку. Но постепенно Шестаков оттаивал. Первые трещины в его ледяном панцыре недоверия появились, когда Матвеев написал к его 50-летию шутливую оду.  Слухи о поэтическом даре начальника СКТБ тут же разошлись по заводу и Матвеева стали одолевать просьбами. Он соглашался далеко не всегда, и это вызывало множество обид. Но он не мог даже в шутку восхвалять заслуги людей, которых не уважал. А таких на заводе почему-то оказывалось большинство.
   Каждую такую оду Матвеев предварительно показывал  Шестакову, тот читал очень внимательно, и его замечания, как понимал Матвеев, спасали его от многих нареканий.
   - Про памятник Грохотову у проходной  вычеркните, - советовал Шестаков.
   - Почему? Там такая рифма!
   - Вот потому поэтов и преследовали во все времена, - улыбался Шестаков. – Вам рифма важнее смысла. А тут вы советуете поставить памятник главному технологу ТЗП, а не директору.
   - Но это же шутка!
   - Не поймут-с.
   Когда Богатырева в директорском кресле сменил Синичкин, Матвеев с горечью сказал Шестакову:
- Сменили ворону на ястреба. Богатырев – мужик богобоязненный, уважает начальство, не лезет в герои. А у этого – никаких моральных ограничений. Он быстренько приватизирует ТЗП, и будем мы пахать на капиталиста. Не знаю, как вам, а мне противно работать на хозяина, будь он хоть золотой. Почему бы вам не устроить небольшой дворцовый переворот? Вы – авторитет на заводе, вас уважают, а Синичкин пока особой поддержкой не пользуется.
   - Это в истории  случалось, - усмехнулся Шестаков. – Две сотни декабристов подняли тысячи солдат против царя-батюшки. Чем заварушка кончилась? Дворян-провокаторов сослали в Сибирь, так они там с женами жили, в ус не дули. Ну, пятерых особо злостных повесили. А солдат целыми полками расстреливали и засекали палками насмерть. Нет уж, спасибо.
   - Ну, и будете всю жизнь ходить в потертых семейных трусах!
Шестаков весело засмеялся.
   - Потертые семейные трусы – это образ! Сами придумали?
   - Сам, - буркнул Матвеев.
   В конце концов они сдружились, насколько это было возможно для двух немолодых людей с заметной разницей в возрасте. Шестаков хорошо знал отечественную историю, и они чаще всего говорили о темных пятнах  в ней. Он тоже считал, что русский народ сознательно принижается не только всеми историками мира, но особенно своими же родными правителями. Оба они считали, что русские – древнейшее, автохтонное население Европы и западной Азии, что они – прямые потомки загадочно исчезнувших мудрых кроманьонцев. Не соглашался Шестаков только с мнением Матвеева об особом примитивном менталитете «человека Московской области».
   - Подмосконые люди ничем не отличаются от остальных русских. Тысячу лет русским вдалбливали, что  они – свиньи, - вот мы все и захрюкали. Помните, Герцен  говорил, что для возрождения России нужны два непоротых поколения?
   Как-то Матвеев решился сказать то, что никому никогда не говорил: о своем отношении к православию.
   - Православие – чуждая для русского народа религия. Внедрялась она чудовищными методами и принесла на Русь только большое горе и народную трагедию. По сравнению с древней русской верой православие – примитивное вероучение. Русский народ никогда не воспринимал всерьез православие и церковь. Даже в XIX-м веке церковные иерархи рассылали на места грозные циркуляры с требованием безжалостно искоренять бесовские, еллинские обычаи, гульбища и русалии. Это – через девять веков полного господства официальной православной церкви! А народ до сих пор хранит древнюю веру предков.
   Неожиданно для него Шестаков поддержал его.
   - У меня на родине до сих пор есть священная дубовая роща. Народ по своим старинным праздникам собирается там и гуляет во-всю. В самом православии много праздников из древней русской веры: масленица, колядки, Иван Купала, красная горка, ряженые.
   В оценке современных событий Шестаков оказался даже более критично настроенным. Он, как и Матвеев, твердо считал, что современные правители России, начиная с Горбачева, сознательно ведут политику на уничтожение русского народа и самой России.
    - Они выполняют задание западных своих хозяев. Сначала у России отняли благодатные теплые окраины. Теперь они требуют сократить численность русских до 40-45 миллионов человек.  Причем все трудоспособные будут работать на износ.
   – Я не верю в сознательное злодейство, – возражал Матвеев. - Все идет независимо от желания отдельных лиц. Русский народ губит энтропия, которая за тысячи лет скопилась в наших хромосомах выше всяких норм. Обычно считается, что любая цивилизация живет 1000 лет, потом наступает вырождение. А мы живем и развиваемся, как я думаю, примерно 10 тысяч лет. Сейчас мы просто устали жить. Отсюда – повальное пьянство,  пассивность, знаменитая русская лень, отстутствие порядка в стране.
   - Это все есть, - не возражал Шестаков. – Но сейчас это искусственно направляется в нужное русло. Добрые дяди планируют, что русские будут жить не больше сорока лет, пока человек способен интенсивно работать. Потом его отправят на свалку, на кладбище. Поэтому у нас и пенсия самая низкая в мире, - чтобы пенсионеры скорее подохли. А молодые, пока в силах, будут работать на шахтах, на нефтепромыслах, на лесоповале, на рудниках, - в добывающей промышленности. И учить нас будут, только чтобы умели расписаться за зарплату. Вы же видите, что все идет к этому. В общем, России приходят кранты.
   - В этом я согласен с вами, только я не верю в целенаправленное злодейство,-  возражал Матвеев. – Для такого дальнобойного дела нужны крепкие мозги, а на западе с этим туго. Просто в мире есть баланс зла и добра, и каждый в итоге получает по заслугам.
   - Это не злодейство, это политический заказ Хозяина мира.  Вы же сами видите, что творится. Никаких ограничений на эмиграцию, любой может ехать отсюда куда угодно. Фактор сокращения населения номер раз.  С утечкой мозгов никто не борется. Наоборот, такое даже поощряется, СМИ с восторгом расписывают, как плохо живут эти мозги у нас, и как они процветают на Западе. Это – фактор номер два. Будущей России интеллектуальный потенциал не нужен. И третий фактор туда же: наши молодые, здоровые девушки тысячами уезжают в бордели всего мира. А это – отток здорового генофонда. Нам самим здоровый генофонд не нужен. Зато Запад в восторге. И четвертый фактор: наша зарплата. С голоду не умрешь, но и жить нормально нельзя. Сказать про пенсии?  Вот вам пятый фактор сокращения населения. Пусть весь этот отработанный материал поскорее сдохнет, - на радость нашим правителям и цивилизованному Западу.
   Поскольку дела в третьем цехе шли неважно, - Гаджиев развалил цех основательно, и Шестакову приходилось очень несладко, - то Матвеев заходил туда каждую неделю, а то и раза два-три за неделю. И если Шестаков оказывался на месте, то они обязательно проводили хотя бы полчаса в таких беседах. Много говорили они и о порядках на ТЗП. Матвеев не скрывал своего мнения о Богатыреве и о Синичкине. Шестаков всю жизнь проработал на ТЗП, в отличие от Матвеева он не сталктвался всерьез с руководителями другого типа, и считал положение на ТЗП нормальным, не хуже, чем везде в России. Матвеев иногда даже начинал горячиться, и пытался разубедить собеседника.
   Он вообще не скрывал ни от кого своего негативного мнения о Синичкине, как раньше о Богатыреве. До Синичкина, видимо, доходили его оценки и он тоже недолюбливал независимого начальника СКТБ. Он  постоянно поручал ему трудные задачи, буквально «на засыпку», точно так же, как раньше Богатырев. Обычно эти поручения сводились к налаживанию надежно заваленного кем-то участка работы. Развал почти всегда был делом рук приближенных обоих директоров. Богатырев, а теперь и Синичкин назначали своих на редкость бездарных в технических вопросах приближенных начальниками цехов или функциональных отделов. Через некоторое время успешное подразделение  становилось отстающим. План не выполнялся, нередко случались аварии, люди разбегались от директорских фаворитов. В общем, работа не приносила радости.
   Редкие вылазки на природу тоже не приносили успокоения душе. Даже здесь, в этих отдаленных от Москвы лесах, повсюду натыкаешься на следы пребывания человека, - неряшливого, эгоистичного и невоспитанного, на отходы его природолюбия. Такое впечатление, что эти люди  озабочены только своим сиюминутным удовольствием и совершенно не задумываются ни о завтрашнем дне, ни о других людях, ни даже о своих потомках. Чуть не на каждом шагу в лесу попадаются пустые бутылки, стеклянные или пластиковые, клочья яркой пластиковой обертки, бумага, нивесть как попавшие в лес обломки железобетона, осколки кирпичей, ржавая арматура, проволока, всяческий бытовой мусор. Опушки лесов обильно загажены свалками мусора, который ветер разносит далеко вокруг.
   Сами леса, в отличие от чистых сибирских, выглядят страшно запущенными. Непролазный бурелом, валежник, сухостой, густой корявый  кустарник совсем не лесных пород, вроде ивняка или волчьей ягоды, превратили эти и без того небогатые дарами природы лесные массивы в непроходимую и почти бесплодную чащобу. Между сосен, елей и берез часто встречались  заросли тощей, хилой рябины а то и мелкого канадского клена, - откуда он только взялся в лесу?
   В таких местах даже нормальная лесная трава не росла, не говоря уж о грибах и ягодах. Поляны густо поросли крапивой и прочей сорной травой выше человеческого роста, на которую глаза бы не смотрели, не говоря уже о том, чтобы пробираться сквозь нее.
   Природа не остается в долгу, спасается как может от злодеяний венца творения. Матвеев вспомнил, как в первый год жизни в Тригорске он как-то пригожим осенним днем решил сходить по грибы и уехал на электричке подальше от Тригорска.. Его тогда  сразу неприятно поразила запущенность леса. Ходить по такой свалке почти невозможно, какая уж там красота, какой душевный отдых!
   Он бродил по лесу часа два. Из грибов попадались в основном поганки, но на одной поляне он вдруг наткнулся на большое семейство белоснежных груздей. На радостях он набил груздями полный рюкзак. Дома он вымыл их, отварил и по привычке попробовал груздь на вкус: не горчит ли? К его удивлению, груздь совершенно не горчил. Он успокоился и залил грузди водой в большом тазу, чтобы как следует вымокли. Пока он возился, во рту появилось жжение.  Жжение усиливалось, и вскоре рот начал гореть, будто он наелся красного перцу. Он полоскал рот водой, содой, солью, пил чай, но невыносимое жжение прошло только через пару часов.
   «Грузди» он, конечно, выбросил. Потом он узнал, что эти грибы в народе называют скрипухой, - они скрипят на зубах, как резина. Он поразмыслил и пришел к выводу, что эти грибы когда-то были настоящими груздями, но под влиянием цивилизации мутировали в несъедобную гадость.
   Позже в этих же подмосковных лесах он наткнулся на прекрасные белые грибы. После печального опыта со скрипухой он попровал их на зуб и еле отплевался от невыносимой горечи. Потом ему сказали, что это «польский» гриб. Видимо, это тоже результат мутации настоящих боровиков под влиянием цивилизации.
   После долгих лет жизни на берегах великих сибирских рек Матвеев здесь тосковал «без водоема», как он говорил. Подмосковные реки от бесхозяйственного, а точнее, хищнического, рваческого отношения к природе пересохли и превратились в вонючие сточные канавы, к берегам которых даже подходить неприятно. Рыба в них почти не водится, а если попадается, то есть ее не рекомендуется. В воде этих с позволения сказать рек какой только заразы нет, - от бледной спирохеты до радиоактивных отходов. А ведь еще какую-то сотню лет назад здесь текли полноводные реки, богатые рыбой, воду из них люди пили без опаски. В том же Тригорске до сих пор две Рыбачьи улицы, - не зря же назвали их так наши предшественники, не в насмешку над собой.
   К обеду пошел мелкий, противный, совсем осенний дождик, и даже Валюша утратила энтузиазм. Скоро вода стала скатываться на них с деревьев, одежда промокла и противно липла к телу.
   - Пошли к машине, - сказала Валюша, когда они подошли близко друг к другу в густом березняке. – Только ноги зря бьем. На суп и на жареху набрали, - и хватит. Смотри, какие беленькие я нашла! Их засушить можно. Пошли, а то я устала бегать впустую.
   - Мы не можем ждать милости от природы после того, что мы с ней сделали, - меланхолически ответил  Матвеев.
   - Пошли, пошли, Мичурин мой, - засмеялась Валюша.
   - Сейчас.
   Валюша рассматривала свою добычу, а Матвеев увидел под сосной что-то похожее на подберезовик, наклонился. Увы, очередной обман зрения, обычная поганка. Он хотел выпрямиться и вдруг сильная, резкая боль пронзила его поясницу, будто туда кто-то с силой вогнал огромный острый гвоздь. Радикулит! О. Господи, только не это, только не на глазах у Валюши. Он сделал вид, будто рассматривает что-то под ногами, в таком согнутом положении подошел к ближайшему дереву, поставил полупустое ведро на землю, оперся о ствол руками. Он опять попытался выпрямиться, охнул, с трудом перевел дух. Осторожно, осторожно, главное,  - выпрямиться. С огромным усилием он принял почти вертикальное положение, нечто вроде позы шимпанзе на задних лапах. Боль будто раскаленным гвоздем сидела в районе четвертого позвонка, но идти можно. Теперь до машины бы добраться.
   - Бедненький, - Валюша уже стояла рядом и смотрела на упражнения мужа. Губы ее лукаво улыбались, но глаза смотрели с  искренним  состраданием. – Больно?
   - Жалость унижает человека, - мужественно процитировал Матвеев великого пролетарского писателя.
   Он еще раз попытался принять более вертикальное положение. От боли потемнело в глазах, он непроизвольно заскрежетал зубами.
   - Осторожно, Сережа, - охнула Валюша. – Ты потихоньку…
   - Не учите меня жить, Валентина Николаевна, - через силу улыбнулся Матвеев, -  лучше помогите материально. Дай какую-нибудь палочку покрепче.
   Валюша кинулась на поиски и вскоре принесла корявый сук подходящего размера. Матвеев уже почти выпрямился, но острая боль не отпускала. Охая и стеная на каждом шагу, он осторожно двинулся по направлению к машине. Валюша несла свою почти полную корзину и его полупустое ведро с грибами, да еще пыталась поддерживать его под руку. Под ногу подвернулась кочка, он охнул.
   - Осторожно, инвалид Куликовской битвы!
   Матвеев засмеялся. Среди множества достоинств жены он больше всего ценил ее неиссякаемое чувство юмора. Она теряла его только в одном случае: когда он сам давал волю своим мрачным мыслям. Поэтому он старался всегда держаться если не бодро, то спокойно.
До машины им оставалось пройти не больше полукилометра, но это расстояние они преодолели чуть не за час. Матвеев начинал терять терпение. Любая неровность: кочка, валежина, спуск, подъем, - становились почти непреодолимым препятствием. Он часто останавливался, опирался руками о ствол дерева и долго переводил дух. Боль так и не отпускала поясницу, даже, кажется, становилась все сильнее и острее.
   - Давненько я так не веселился, - пробормотал он сквозь зубы, когда остановился передохнуть у очередного дерева.
   - Ничего, ничего, - подбодрила его Валюша. - У нас еще все впереди. Все светлое будущее на заслуженном отдыхе.
   - Да, Валентина Николаевна, умеете вы поддержать человека в трудную минуту!
   Они посмеялись и побрели дальше. Хорошо, что они не успели зайти далеко в лес. Если бы грибов оказалось много, они убежали бы от своей машина километра на два. В такую пасмурную погоду нетрудно заблудиться, как однажды уже случилось с ними. Матвеев с ужасом представил, как они бредут по однообразному лесу километр за километр, и конца этому скорбному пути не предвидится. Чтобы отогнать дурные мысли, он тряхнул головой, и из глаз его посыпались искры от нового приступа нестерпимой боли. Валюша  как всегда почувствовала его настроение и спросила:
   - Мы правильно идем?
- Правильно, - уверенно ответил он. - Слышишь, машины шумят на трассе? Так и топаем дальше, уже недалеко.
   Валюша тут же процитировала пионерский стишок.
         - Если едешь на Кавказ,
         Солнце светит прямо в глаз.
         Если едешь ты в Европу,
         Солнце светит прямо... …, ну и так далее.
   Наконец, они добрались до машины. Началась мучительная процедура усаживания самого себя на водительское место, и Матвеев подумал, что эту пытку не забудет до конца своих дней. При малейшем неловком движении боль в пояснице вспыхивала с новой силой, в глазах то сверкали искры, то накатывала темнота. С огромным трудом он дотянулся до замка зажигания и включил двигатель.
   На трассе стало чуть полегче, потому что Валюша, умница, свернула  валиком свою куртку  и подсунула ему под поясницу. Он ехал осторожно и медленно, на шестьдесят. Но российские автодороги отличаются некоторой неровностью, и на каждой кочке он кряхтел и стонал. Сзади то и дело вспыхивали фары нетерпеливых лихих водителей на иномарках, и это тоже нервировало его. В голове сидело одно горячее желание: скорее добраться до дома, бросить машину у подъезда, - черт с ней, «Жигули» вряд ли украдут, - добраться до кровати, горячую грелку под поясницу и – лежать, пока не стихнет эта кошмарная боль.
   Выглядел он, наверно, неважно, потому что даже Валюша, верный его штурман и руководитель автопробегов, притихла и не давала обычных советов и указаний. Продолжал моросить мелкий дождь, и дворники работали непрерывно. Перед железнодорожным переездом в Юдино они нагнали ярко синий «Москвич». Дисциплинированный водитель «Москвича» подкрадывался к переезду с черепашьей скоростью. Пришлось ползти за ним на первой передаче, а у наших переездов асфальт всегда отличается особой раздолбанностью. Матвеев кряхтел, охал,  шипел сквозь зубы от боли и проклинал «чайника» в «Москвиче».
   - Больно? – жалобно спросила Валюша.
   - Терпимо, - пробормотал он.
   Они перевалили через рельсы, а «Москвич» и не думал прибавлять газу, все так же мучительно неторопливо продвигался вперед. Матвеев никогда не нарушал правила, но сейчас не вытерпел. Дорогу разделяла сплошная белая полоса, но он включил сигнал обгона, газанул, выскочил на встречную полосу и обогнал чертов «Мосвич». И тут же предостерегающе вспыхнули фары встречной «Волги» с голубыми номерами. Сквозь мокрые стекла Матвеев разглядел милицейскую форму водителя. Он притормозил, но «Волга» продолжала двигаться вперед, и он поехал по освободившейся трассе в Тригорск.
   - Нарушаем? – насмешливо спросила Валюша.
   - Нарушаем, - сокрушенно согласился Матвеев. – Нарушаем правила проезда железнодорожного переезда и обгоняем через сплошную полосу.
   Но тут машину опять тряхнуло на выбоине, и все посторонние мысли опять исчезли. Весь остальной путь ему на память приходили то Зоя Космодемьянская, то молодогвардейцы, то рядовой Николай Смирнов, которые приняли мученическую смерть от рук озверевших фашистов. Наконец, впереди, на въезде в город, показалась белая будка поста ГАИ. Но он уже почти не мог сдерживаться и потихоньку бормотал проклятия. Валюша осторожно гладила его по руке и уже не шутила.
   У поста ГАИ он притормозил и ехал очень осторожно. У дороги стоял плотный гаишник в плаще с капюшоном поверх яркого бронежилета. Он внимательно посмотрел на их машину и небрежным движением, как это умеют гаишники, сделал знак остановиться. Матвеев остановился и сидел, стиснув зубы от нескончаемой острой боли. Он хорошо знал, что отечественные стражи дорожного порядка очень не любят водителей, которые не выскакивают из машины навстречу им и не сгибаются в подобострастном полупоклоне, но шевельнуться было выше его сил.
   Солидный гаишник с недовольной миной на упитанной физиономии подошел к нему и козырнул.
   - Старший сержант ГИБДД Андронов. Прошу ваши документы.
   Матвеев с кряхтеньем вытащил из нагрудного кармана документы и протянул их в открытое окно. Гаишник не стал смотреть их, положил в карман плаща и бесцветным, скучным голосом проговорил:
   - Прошу пройти на пост. К вам есть вопросы.
   Матвеев чуть не выругался. Но выяснять отношения и, тем более, спорить с гаишником, - себе дороже. Надо кланяться и благодарить, - это нехитрое правило он усвоил с молодых лет. Если у тебя нет «блатного» номера или мигалки на крыше, если у тебя отечественная машина, а не сверкающий джип, ты для гаишника ничто. Червь, тварь дрожащая, права не имеющая.  Придется вылезать и идти на этот чертов пост.
   С кряхтеньем, стонами и охами он кое-как выбрался из машины и привалился к дверце снаружи, - силы его иссякли. Гаишник с холодным презрением и явным нетерпением молча наблюдал за его действиями. Моросил противный дождь.
   - Пойдемте, - нетерпеливо сказал гаишник и быстро зашагал к будке. Матвеев медленно поплелся за ним. Каждый шаг отзывался нестерпимой болью в районе четвертого позвонка, считая снизу. В полусогнутом положении, одна рука на пояснице, он осторожно отмерял шаг за шагом этот путь скорби. Он догадывался, что его вид не вызывает всплеска сочувствия у видавших виды дорожных служак.
   В тесной будке за столом сидел еще один старший сержант, молодой, красивый и тоже довольно упитанный. Документы Матвеева лежали на столе перед ним. Солидный гаишник в мокром плаще посторонился и пропустил его к столу.
   - Ну, вот он самый. Я пошел.
   Он вышел под дождь. Молодой и красивый сержант посмотрел на согбенного Матвеева, в его взгляде мелькнула насмешка.
   - Ревматизм?
   - Радикулит.
   - Бывает, - хладнокровно констатировал сержант. – Садитесь. Есть вопросы к вам.
Матвеев с трудом уселся на стул, осторожно прислонился к спинке. Поясница отозвалась новым хлестким ударом по нерву.
   - Слушаю вас, - наконец, прокряхтел он.
   - Вы в Сельмаше видали белую «Волгу» с голубыми номерами?
   - Я в Сельмаше не был, - с искренним удивлением ответил Матвеев.
Сержант недовольно поморщился, но терпеливо разъяснил:
   - На железнодорожном переезде.
   - Ах, в Юдино?
   - Это одно и то же.
   Матвеев вдруг вспомнил медлительный «Москвич» на переезде, сплошную разделительную полосу, собственный противозаконный маневр и светлую «Волгу», осуждающе моргнувшую ему фарами. «Ах, черт, - расстроился он. – Наверно, там сидел гаишник, сообщил сюда по рации. Теперь держись, гражданин нарушитель».
   - Да, видел, - сокрушенно подтвердил он.
   - В «Волге» ехал наш начальник отдела. Он сообщил о вашем нарушении и потребовал изъять у вас водительское удостоверение. Он сам будет разбираться с вами. Вам придется пройти переэкзаменовку по правилам движения.
   Эти слова сержант проговорил с явным удовольствием и добавил:
   - Обгон по сплошной разделительной полосе, да еще на железнодорожном переезде – это грубейшее нарушение. По закону водитель за это лишается водительских прав.
   Он пристально смотрел на нарушителя, а огорченный до невозможности нарушитель уставился на сурового представителя закона.  Красивое, бесстрастное молодое лицо, спокойный, твердый взгляд чистых голубых глаз. Матвеев хотел выпрямиться и сесть поудобнее, но боль снова резанула поясницу. Ему стало так скверно, все показалось безразличным. Хрен с ним, пусть отбирает права, пусть переэкзаменовка. Только бы поскорее добраться до кровати, улечься на горячую грелку и  ждать, когда эта пытка закончится. Но он тут же представил, что ждет его на переэкзаменовке. Нет уж, надо держаться насмерть. Может, бить на жалость?
   Он страдальчески сморщился, осторожно положил одну руку на поясницу. Никакого актерского мастерства не требовалось. Теперь бить себя в грудь, кланяться и благодарить.
   - Товарищ старший сержант, - с искренней болью в голосе пробормотал он. – Понимаете, мы с женой ездили за грибами. В лесу меня хватил радикулит. Я еле до машины добрался. Сюда ехал, - почти ничего не соображал, на каждой кочке искры из глаз сыпались. Я нарушил, но никаких сил не было терпеть. Сейчас вот сидеть даже не могу.
   В ясных, кристально чистых глазах мелькнула насмешка.
   - Такие случаи предусмотрены правилами. Если водитель по физическому состоянию затрудняется управлять транспортным средством, он не должен садиться за руль. Я вынужден изъять ваше удостоверение. Тем более, это приказ начальника отдела. Он скоро вернется, проверит.
   Вот гад, - разозлился в душе Матвеев. – Тебе бы такое, посмотрел бы я на тебя. Что бы ты запел, молодой и красивый?
   Но вслух он сказал совсем другое.
   - Товарищ старший сержант, войдите в положение. Что бы я делал в лесу под дождем? Мне скорее надо лечь. Может, я штраф заплачу? Я понимаю, что виноват, оправдания нет, но и вы поймите меня. Я уже 30 лет за рулем, и ни одного прокола никогда не было. Просто сейчас исключительный случай. Несчастный случай, можно сказать. Ей Богу, я еле сижу.
   Глаза небесной чистоты бесстрастно смотрели на нарушителя.
   - Пожалуйста, оштрафуйте меня, - канючил Матвеев, сейчас он был противен себе, но куда деваться?  Он сделал небольшую паузу и наивно предложил:
   - Можно оформлять квитанцию, можно и без нее, мне совсем плохо.
   В неподкупном взгляде что-то промелькнуло. Ага, кажется клюет.
   - Пенсионер? – прозвучал спокойный, суровый голос.
   - Пенсионер.
   - Работаете?
   - Работаю, - быстро ответил Матвеев. Если он скажет, что не работает, то сержант права отберет, это точно, с неработающего пенсионера он много не получит. Пусть старикашка побегает на переэкзаменовку. А работающий пенсионер может заплатить «по договоренности».
   - Начальник отдела приказал изъять у вас удостоверение, -  повторил звучный голос стража дорожного порядка.
   - Товарищ сержант, - искренне взмолился правонарушитель, - помогите, пожалуйста. Я ведь с таким приступом слягу месяца на два. В мои-то годы… Пожалуйста, оштрафуйте меня.
   Не теряя времени, он с кряхтеньем вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник, открыл его. Вот дьявол, всего одна пятисотка. Одна единственная. Хоть бы пара сотен оказалась. Пятьсот рублей – многовато. Не просить же с сержанта сдачу. Но делать нечего. Он вытащил купюру и осторожно положил ее на стол перед собой.
   - А если войдет кто? – насмешливо и, кажется,  озабоченно спросил сержант.
   Матвеев тут же сунул купюру под какую-то папку.
   - Что вы, товарищ сержант. Простите.
   Сержант посуровел лицом, устремил честный, осуждающий взор на пожилого взяткодателя.
   - Не знаю, что с вами делать. Все-таки,  приказ начальника отдела.
Несколько секунд задумчиво-строгий взгляд красивого сержанта  буквально сканировал мысли Матвеева. Нарушитель в ответ и взглядом, и сокрушенным видом, и выражением лица излучал глубокое и искреннее раскаяние в содеянном. Надо помочь неподкупному старшему сержанту. Матвеев высказал предположение:
   - Так ведь я мог где-нибудь повернуть, не доехать до вашего поста…
Еще несколько секунд напряженного молчания и вот прозвучал строгий голос:
   - Ну, ладно. Надеюсь, впредь вы не будете нарушать правила.
   - Что вы, товарищ старший сержант! Я 30 лет… Если бы не радикулит…
   - Хорошо. Вот ваше удостоверение. Счастливого пути.
- Спасибо, товарищ старший сержант! Большое спасибо.
   Матвеев с кряхтеньем поднялся со стула, тяжело оперся о стол. Оставалось решить еще один небольшой вопрос.
   - Товарищ сержант, у меня больше не копейки, а бензин кончается. До дома не доеду. Может, найдется у вас рублей 70, хотя бы литров на пять? Буду очень признателен…
   Бесстрастное румяное лицо выразило подобие улыбки. Пятисотрублевая купюра еще лежала под папкой.
   - Ну и ну, - проявил сержант некоторое подобие чувств. –  Еще и сдачу требует. Давайте, что там у вас. Я разменяю. Сотня у меня найдется.

                Мелочи жизни

   Наденька включила стиральную машину и улеглась на диван с новым  шедевром Донцовой. Вскоре ее стало клонить в неудержимую дрему. Опять этот дурачок Иван Подушкин. На какого читателя рассчитывает плодовитая писательница, на полных дебил, что ли? Как же надо не уважать людей, чтобы пудрить им мозги такой ерундистикой?
   Артем уверяет, что Донцова – это не какой-то один человек, а коммерческий проект,  как и все эти необыкновенно плодовитые сочинительницы вроде Устиновой, Марининой и прочих макулатурщиц. Так сказать, ЗАО «Донцова». Сама Донцова, считает Артем, – владелица какого-нибудь ЗАО, и на нее за скромную плату пашут литературные негры. Один разрабатывает Подушкина, другой – Лампу, третий – Виолу Тараканову, четвертый – Дашу Васильеву, пятый вымучивает собачий юмор, шестой описывает страдания автолюбителей и т.д.
Потом какой-то бедолага сшивает эти куски белыми нитками и – пожалуйста, очередной шедевр готов. Уж слишком разнородный стиль в одном и том же гениальном произведении, а сюжет вообще выдуман с сильного бодуна и склеен соплями. И ведь берем, читаем, как последние лохи, эту халтуру. Другого-то ничего нет, а тут не надо думать. Прочитал и забыл. В этих шедеврах тоже людей убивают пачками, но хоть нет моря крови и гор трупов, нет кошмарной американской фэнтэзи, которую можно сочинить только в дурдоме.
   Наденька отложила книгу в пестрой обложке, улеглась поудобнее, зевнула. Спать нельзя, машина-то работает, мало ли что. Татьяна Мешкова уснула, а у машины сорвался шланг. Татьяну разбудили соседи через два часа, когда у них по квартире уже стулья плавали.
Слава Богу, сегодня понедельник, в музее выходной.  Шеф ей доверяет, после слишком инициативной Адель Семеновны она для него просто клад, во всяком случае, не гребет в карман деньги фирмы. Работа ей нравится, зарплата неплохая, на булавки хватает. А остальное обеспечивает Артем.  Он неплохо раскрутил дело. Отец ему хорошо помогает и советами, и деньгами, с Ильиным тоже здорово получается. Кажется, выбились из нищеты, тьфу-тьфу. Жаловаться грех. Все знакомые, кто остался на ТЗП, перебиваются от получки до получки. Из тех кто ушел, почти никто не нашел своего счастья на стороне, только Артем, да еще разве Рифкат Зиганьшин, говорят, он неплохо развернулся, хотя до Артема ему далеко.
   Она обвела взглядом комнату. Квартира выглядит отлично после евроремонта. Но это уже пройденный этап. Скоро, самое большее через полгода, они переселятся в двухуровневый коттедж. Артем вложил в стройку кучу денег, но зато у них будет настоящее семейное гнездо. Могла ли она мечтать о таком при социализме с его уравниловкой? Даже сейчас они с Артемом еще не совсем отошли от совковой боязни засветиться, от страха, что скажут люди, и прочей ерунды. Хорошее время для тех, кто умеет работать. А большинство все ждут, что кто-то им поднесет светлое будущее на блюдечке с голубой каемочкой.
   Они с Артемом работают, и уверены в будущем. Сережка уже в девятом классе, Наташа, умница и красавица, - в пятом. Оба в лучшем лицее Тригорска. Дети растут незаметно, не успеешь оглянуться, - Сережка окончит лицей, он молодец, должен вытянуть на золотую медаль. Надо его устроить в МГИМО. А там и Наташа пойдет туда же. Хорошо бы обоим детям после учебы найти работу за бугром, где-нибудь на солнечном побережье теплого океана, в цивилизованной стране.
   Обоим детям открыт долларовый счет в надежнейшем банке Ильина, хотя ничего надежного не может быть в этой удивительной державе. Но Ильин не должен подвести, они с Артемом крепко связаны делом, уважают друг друга, а в банковских делах Толик – гигант мысли. У него хороший нюх, и если он почует запах жареного, то успеет во время принять меры.
   Наденька размечталась, хотя этого себе позволяла редко.  Сколько раз бывало: только человек "раскатает" губы, а наша любимая власть тут как тут. То черный вторник, то дефолт, то банкротство надежнейших банков и фирм. Эти деятели там, наверху, не дремлют, обеспечивают себе райскую жизнь. Может, и Артему попробовать выбиться в депутаты? Вот здорово было бы! Главное – депутатская неприкосновенность на всю жизнь. А то дрожишь, как совок, за свои сбережения. И народ в Подмосковье – ох, завистливый. Сами не умеют работать, так чужое добро им спать не дает.
   Вот  переселятся они в коттедж, тогда бросит она эту дурацкую работу,  будет с детьми ездить по свету. Париж! Обязательно первым делом надо посмотреть Париж. А когда родятся внуки, можно и совсем уехать во Францию. Что им терять здесь? Тошно смотреть на эту мерзость. Люди какие-то серые, злые, тупые,  одеваются как бомжи. Все люди в мире поддерживают друг друга, а тут  одна черная зависть. Тяжелый народ в Подмосковье. Да и где у нас народ не тяжелый? Сами не умеют, не хотят и не любят работать, - прав их бывший начальник, - а зависть из ушей лезет.
   И в город противно выходить: то слякоть, то грязь, то пыль, везде мусор. Совсем не Рио-де-Жанейро. Одна Обитель, как жемчужина в навозной куче. Все-таки спасибо Адель Семеновне, устроила ее в музей, там хоть не видишь этой гадости.
   Ох, размечталась, а машина что-то затихла. По режиму – рано, ей еще полчаса работать. Не случилось ли чего? Не залить бы соседей снизу. Скандальные соседушки попались, замучили их с Артемом. То стук им мерещится, то запах. Одно время совсем достали, каждый день орали, мол, заливаете нас. Пришлось Артему всерьез разбираться с ними. Никто их не заливает, просто та квартира на первом этаже, а в подвале вечно воды по колено, сырость ползет снизу по стенам, грибок развели. Нет бы заработать и купить приличное жилье, так решили на богатеньких соседях в рай въехать. Артем тогда круто поговорил с ними, пригрозил бритоголовых качков прислать, если не прекратят безобразие. Отстали, нищета наглая.
   Надо посмотреть, что там с машиной. Наденька поднялась с дивана, прошла в ванную. Так и есть, остановилась машина, и лампочка почему-то погасла. Она нажала кнопку пуска, - молчок. Щелкнула выключателем – свет не зажегся. Вот она, россиянская действительность: вырубили электричество. Проклятая страна вечно зеленых помидоров. В цивилизованных странах такого не бывает, там людей уважают, а если что – виновники через суд такую компенсацию заплатят, что мало не покажется и больше не захочется. У Сережки вот так однажды вырубился компьютер,  все его программы полетели. И – хоть бы что, некому жаловаться, никто не виноват. Чай, не Европа, перебьетесь. А он за эти программы крупно заплатил, да полгода возился с ними, отлаживал.
Что же делать с машиной? Это ведь кто-то в доме безобразничает со светом. Неутомимые труженики, мастера-самоучки, руки бы им оторвать, да вставить куда надо. Целый день покоя нет. Сверлят, строгают, колотят, то свет отключат, то воду перекроют, - наплевать на всех, это надо МНЕ! А в этой хрущобе один полочку прибивает, - у всего дома голова болит, звукопроницаемость идеальная.
   Надо Артему позвонить. А то врубят свет, а машина на режиме, еще сломается. Она давила на кнопку один раз или два? Машина дорогая, стирка с ней – полный кайф. Когда купила, не могла оторваться, все искала, что бы еще постирать, все тряпки по три раза перестирала. Включила – и никаких забот, не то, что отечественная дрянь. Умеют на Западе делать хорошие вещи. А говорят, автоматическую стиральную машину в Советском Союзе изобрели. Изобрели-то изобрели, а толку что? Мало изобрести, надо еще и реализовать изобретение, а с этим у нас слабо.
   Мобильник Артема долго не отвечал. Наденька терпеливо ждала. Она-то знала, как Артем работает, - целый день в напряге. Наконец-то!
   - Слушаю, что у тебя?
   Когда Артем говорит так официально, значит, у него люди.
   - Артем, у нас свет вырубили. А у меня машинка на режиме. Из розетки выключить?
    - У тебя еще что включено?
   - Телик, вентиляция, полы, камин.
   - Ясно. Выключи все. Потом выйди на площадку, там слева от двери на стене такой ящичек встроенный с дверцей на задвижке. Открой дверцу, посмотри третий сверху выключатель, черный такой. Если он влево, значит свет вырубился. Если все остальные так же, значит – везде вырубили. Если только наш, третий сверху, то это от перегрузки, ты слишком много всего включила. Переключи его  направо. Оставь в коридоре свет, когда включишь, лампочка должна загореться. Тогда все в порядке. Можешь машину снова включать. Поняла?
   - Поняла. А током не стукнет?
   - Не стукнет. Повтори, что надо сделать.
   Наденька старательно повторила. Артем засмеялся, снова объяснил, что  надо делать. Она открыла дверь на лестничную площадку, защелкнула замок на предохранитель, чтобы дверь не захлопнулась. Нашла ящичек на стене, открыла жестяную дверцу. Внутри кошмар – паутина, пыль, все вымазано в известке! Она разобралась в выключателях. Ага, вот он, третий сверху, черненький такой. Тумблер смотрит  влево, значит выключен. А остальные повернуты вправо. Значит, Артем правильно говорил, у них перегрузка. Наденька, отчаянно труся, осторожно щелкнула черный язычок вправо.
   Ура! В прихожей загорелась лампочка. Вот здорово! Сама все наладила. И что это мужчины вечно задирают нос со своим умельством? Ничего страшного, можем и сами.  Теперь надо закрыть ящичек. Ой, страшно, вдруг шарахнет?  Слава Богу, обошлось без травм и увечий.
Теперь можно включить машину. Она надавила пусковую кнопку, машина тихонько заурчала. Здорово. Наверно, только у нас женщины все еще развешивают белье после стирки на просушку. Дикость.
   Донцову, что ли, снова почитать? Да ну ее, эту дуру, которой на самом деле в природе нет. Лучше просто полежать, расслабиться. Теперь можно отдыхать, не то что раньше. Ужас, когда вспомнишь. Как они мучались с Сережкой, - ни денег, ни времени для ребенка. Наденька год сидела с ним дома без зарплаты. Потом дали место в яслях, она вышла на работу. Надо, не надо – беги на завод, сиди там восемь часов за нищенскую зарплату – сто двадцать рэ. А Сережка в яслях то ветрянку подхватит, то корь, то диспепсию, то еще какую гадость.  И опять сиди с ним без содержания. А уж когда Наташа родилась, - вообще кошмар, вспоминать не хочется, слезы сами текут. Дочка ни ходить, ни говорить еще не умела, а ее на целый день приходилось бросать в яслях. И тоже болела она постоянно, а бюллетень давали на три дня, потом обходись, как знаешь.
   Артем тогда работал, как сумасшедший. Мало того, на работе своей пропадал, так еще бегал по всему Тригорску, внедрял компьютеризацию, продавал микрокалькуляторы. Язву нажил, еле отпоила его облепиховым маслом, слава Богу, оно появилось в продаже. А цены все росли, а зарплата так и оставалась на том же месте. Так мучились они несколько лет.
Потом раздали всем ваучеры, в что с них возьмешь? Номинал 10 тысяч, а покупали их на каждом вокзале бойкие ребята от силы за пять. На ТЗП Наденька знала ребят, которые только и жили продажей ваучеров. Утром купят за четыре с половиной тысячи, вечером продадут за пять – можно жить. Артем не захотел так мелочиться. Как он сумел их вытащить из нищеты – до сих пор не понятно.
   Да что такое, - опять машина остановилась. Может, снова перегрелись провода? Наденька выключила машину, телевизор, камин, вышла на лестничную площадку, уже без особой робости открыла ящичек. Так и есть, третий сверху язычок опять влево смотрит, а остальные – вправо. Наденька щелкнула язычок направо, в прихожей загорелся свет. Она снова включила    машину, все остальное выключила, даже лампочку в коридоре. Хоть бы достирала машина, вечером придет Артем, разберется.  Ничего нельзя включать, придется просто полежать, отдохнуть. Она улеглась на диване, мысли опять потекли нескончаемой вереницей. Даже интересно, за пять-десять минут всю жизнь можно вспомнить.
   Потихоньку, полегоньку жизнь наладилась. Артем с Ильиным провернули хорошую операцию с отцовскими деньгами, Наденька тогда купила первую в жизни настоящую шубку, енотовую, но   очень красивую. Они боялись тогда много тратить, Артем снова пустил деньги в оборот. Он ушел с ТЗП, Наденька тоже не стала сидеть там целыми днями за нищенскую зарплату, устроилась в музей. Жизнь постепенно налаживалась, у них появились деньги, сначала небольшие, но и они ни в какое сравнение не шли с зарплатой ИТР. Потом денег стало побольше, сейчас им грех жаловаться, но какой ценой это все давалось!
   Да что делается, опять машина, кажется, затихла. Ведь все выключила, кроме нее. Не иначе, кто-то в доме врубил какую-нибудь мощную хреновину, а провода уже старые, дому-то уже за тридцать. Придется опять щелкнуть выключатель вправо.
   Наденька выключила машину, открыла дверь и вышла на лестничную площадку. И обмерла, чуть не потеряла сознание от ужаса. Ее окружили три здоровенных мужика в черных масках с прорезями, как в фильмах про спецназ или террористов. Двое крепко схватили ее за руки выше локтей, завели их за руки. Она еще не опомнилась, только рот сам открылся для отчаянного крика, но третий ловко заткнул ей рот чем-то жестким, вонючим, резиновым.
   Бандиты! Наденька замычала, попыталась вырваться, поджала ноги. Бесполезно. Двое на руках занесли ее как пушинку в квартиру, третий зашел за ними и захлопнул металлическую дверь. Наденьку поставили на ноги, прижали к стене. Третий бандит очень больно ткнул ее в бок каким-то твердым, металлическим предметом.
   - Ты слышишь меня?
   Наденька выпученными от страха глазами молча смотрела на него, она даже не могла моргнуть, ее почти парализовало. Лицо обожгла хлесткая пощечина, голова мотнулась, в шее что-то тонко хрустнуло. Бандит поднес к ее лицу большой черный пистолет с очень длинным дулом.
   - Обо...…лась от страха? –проговорил он. – Если слышишь, кивни головой. Быстро!
   Наденька закивала головой. Она на все согласна. Пусть бьют, пусть грабят, пусть насилуют, только не убивают. Как хочется жить! Как хочется видеть Сережку, Наташу,    Артема!
      - Значит, слышишь.
   Бандит кивнул дружкам. Те все так же безмолвно оторвали ее от стены, подняли под руки, занесли в гостиную, бросили на диван. Еще недавно она на этом диване спокойно читала дуру Донцову, а сама вот оказалась еще большей дурой. Открыла дверь, даже не посмотрела в глазок, - в наше-то время! Ее всю трясло. Только бы не убили!
   - Деньги. Валюта. Брюлики.
Наденька таращила глаза, мычала, пыталась показать головой. Слава Богу, не убьют. Пусть все забирают, только оставят жить! Бандит приставил пистолет к ее лбу.
      - Я вытащу кляп. Ты покажешь, где деньги. Если пискнешь, - убью. У меня пистолет с глушителем, никто не услышит. Поняла, сучка?
   Наденька снова закивала головой. Не будет она кричать и звать на помощь. Все равно никто на свете сейчас не поможет ей. Все покажет, только бы не убили.
   Бандит грубо потащил резиновй кляп из ее рта, чуть не вывихнул челюсть. Она чувствовала, что у нее текут слюни, но это ее не тревожило. Жить, только бы жить!
   - Где деньги, корова?
   - В сейфе, - с трудом выговорила она и удивилась, какой хриплый у нее голос. Она закашлялась и снова сказала: - В сейфе.
   - Покажи.
Наденька попыталась встать с дивана, но ноги не слушались, она никак не могла опустить их на пол. Кто-то больно схватил ее за волосы, стащил на пол, поднял, поставил на ноги. Она повизгивала от боли,  на непослушных ногах подошла к серванту, с трудом, будто чужими руками открыла дверцу, сдвинула полку с хрусталем. Фужеры, рюмки, бокалы посыпались на пол, зазвенело разбитое стекло. В задней стенке серванта чернело узкое отверстие для ключа.
   - Ключ!
   Ноги подгибались, будто ватные. Она с трудом прошла в спальню к своему косметическому столику, хотела нагнуться, но не смогла, пошатнулась и чуть не упала. Сильные руки схватили ее. Она взяла большую баночку из-под крема, попыталась открыть крышечку, но пальцы беспомощно скользили по гладкой пластмассе.
   - Во, совсем баба одурела.
   Кто-то выхватил баночку у нее их рук, крышка упала на пол, послышалось удовлетворенное ворчание.
   - Есть!
Ее снова больно ткнули пистолетом в бок. Она медленно пошла назад в гостиную. Там двое в масках уже потрошили раскрытый сейф. Третий тряхнул Наденьку за плечи.
   - Брюлики! Да шевелись!
Пришлось снова тащиться в спальню, бандит дышал ей в затылок. Она еле-еле смогла нагнуться, открыла туалетный столик, вытащила шкатулку с драгоценностями. Бвндит вырвал шкатулку из рук, раскрыл ее.
   - Ого! Порядок. Кольца!
Наденька вытянула перед собой дрожащие руки, растопырила пальцы. Бандит стащил с нее одно кольцо, другое, третье, - чуть не вместе с кожей. Наденька не могла даже стонать, только тихонько пискнула.
   - Сумочку давай!
Она уже почти ничего не соображала, в ушах звенело, голова кружилась. А бандит все продолжал донимать ее.
   - Кредитные карточки!
   - Серебро! Где серебро, сука! – И опять болезненный тычок пистолетом в ребра.
Бандиты забрали все, что имелось ценного в квартире. Видеомагнитофон, фотоаппараты, музыкальный центр с колонками, мобильник, двухкассетник. Все это они складывали в огромные черные сумки. Наденька слабо удивилась: откуда у них сумки, когда они напали на нее, она не видела никаких сумок. Грабители выдернули провода из Сережкиного компьютера и  уложили в сумки процессор, монитор, цветной принтер, сканер. Остался только телевизор, он не влезал в сумку, и один бандит с дурацким смехом сбросил его на пол  Посыпалось стекло.
   Трое в черных масках ходили по квартире, хлопали дверцами шкафов, роняли мебель и все брали, брали.  Забрали все Наденькины шубы, Наташину щубку, Артемову канадскую дубленку, его и Сережкины костюмы.  Стекло хрустело у них под ногами. Они забрали даже коллекцию импортных вин, которую так старательно собирал Артем.
   Наденьке становилось все хуже, она еле держалась на ногах, хотела сесть на диван, но ее сильно ударили по спине, и она поняла, что должна стоять. Ее качало, перед глазами волнами наплывала темнота. Она не могла говорить и только думала: берите все и уходите, скорей уходите. Ее сильно затошнило, и тело согнулось в мучительном спазме. Сквозь шум в ушах она слабо слышала голоса.
   - Эту сучку, - уделаем, а? Ничего телка, жалко оставлять просто так.
   - Некогда. Мы и так тут провозились. Рвем когти.
Когда тошнота немного отпустила, Наденька медленно выпрямила скрюченное судорогой тело и открыла глаза. Бандиты исчезли, остался только страшный беспорядок в квартире. Она с трудом подтащилась к дивану и рухнула на него. Ее опять окутала звенящая тошнотворная темнота.
   Очнулась она от осторожного прикосновения чьих-то рук и услышала тревожный голос     Артема:
   - Наденька! Наденька! Что с тобой?
- А-ва-ва…Ва-ва-ва…. – с трудом проговорила Наденька и заплакала.


                Спонсоры

   Новенький, лакированный переплет из финского льна приятно холодил пальцы, а солидная тяжесть книги радовала сердце. Толстенький том в 500 страниц убористого шрифта весил не меньше полкило. Первая изданная его художественная книга. За свою уже долгую жизнь Матвеев опубликовал четыре технические книги и множество статей, но художественное произведение удалось опубликовать только, как говорится, на склоне лет.
   Спасибо спонсорам! Огромное спасибо Рифкату Зиганьшину, бывшему его сотруднику, молодому специалисту, а ныне – солидному директору ЗАО «Калькулятор», уважаемому в городе Тригорске человеку. Дай Бог ему и всему «Калькулятору» благополучия и процветания. Он даже не просил Рифката о такой помощи. Рифкат давно рассчитался с ним за его долю в акциях «Калькулятора». Они сохранили уважение друг к другу и при редких встречах с удовольствием вспоминали минувшие дни.
   Матвеев всю жизнь писал и стихи, и пьесы, и художественную прозу, даже в далекие годы иногда печатался в местной прессе в Сибири, но давно перестал надеяться на публикацию отдельной книги. Он продолжал писать «в стол», и даже не очень огорчался, когда думал, что весь этот немалый труд никогда не увидит света.
   И вдруг однажды, при случайной встрече в городе, Рифкат поинтересовался, как обстоят его литературные дела. Матвеев спокойно ответил, что неплохо, - по толщине рукописей он уже почти догнал Льва Толстого. Они посмеялись, и Рифкат спросил, есть ли у него что-то готовое для издания.
   - Вагон и маленькая тележка, - продолжал смеяться Матвеев.
   - А есть у вас желание издать книгу?
   - Это голубая мечта любого графомана.
   - Мы могли бы оплатить расходы на издание, - серьезно сказал Зиганьшин. – Сотрудники «Калькулятора» уважают основоположника фирмы. Мы очень благодарны вам,  с удовольствием спонсируем издание.
   Конечно, Матвеев не оттолкнул дружескую руку. И вот – вышла из печати его первая художественная книга. Пусть ничтожным тиражом, - всего 100 экземпляров. Пусть в мягком переплете. Но это настоящая книга, это уже на века. Издательство, как полагается, разослало книгу в ведущие библиотеки страны, она внесена в каталоги. Кажется, Булгаков сказал, что рукописи не горят. Ерунда, классик не прав, горят рукописи, горят синим пламенем. Никто никогда ничего не узнает о неопубликованных  рукописях. Безвестные рукописи безвестных авторов гниют в подвалах и на чердаках, в гаражах и на дачах. Ветер разносит их страницы по свалкам, потомки сжигают их в каминах и печах. За века превратились в прах миллионы рукописных сочинений, и от них не осталось ничего, будь они       трижды гениальными.
Совсем д  угое дело – изданная книга. Теперь не страшны никакие вихри времени. Хоть один экземпляр сохранится в архивах и фондах даже через столетия. И, как писал Пушкин, «когда-нибудь монах трудолюбивый…» обнаружит его обветшавшее, пожелтевшее или даже полуистлевшее произведение и прочтет его.
   Он писал всю сознательную жизнь. Писал по ночам, вместо того, чтобы как следует выспаться. Писал в многочисленных командировках, - в гостиницах, в поездах, в самолетах, в долгие часы ожидания в аэропортах и на вокзалах. Писал в отпусках. Рукописи по много раз исправлял, потом перепечатывал на машинке, снова исправлял и снова печатал в нескольких экземплярах. И – складывал до счастливых времен. Сейчас у него наберется не меньше погонного метра машинописных рукописей.
   В Сибири по молодежной наивности он долго и энергично пытался издать хотя бы тоненький сборничек стихов в краевом издательстве.  Он активно посещал городское литературное объединение, потом руководил им несколько лет до отъезда в Подмосковье. И он убедился, что автору-любителю в стране Советов пробить свою публикацию практически невозможно.
   Его знали в краевой писательской организации, он часто встречался с такими же молодыми авторами края. Многие из них окончили литературный институт имени Горького и даже стали членами союза писателей СССР, но им тоже приходилось несладко. Их издавали не чаще одного раза в пять лет, тоненькими книжечками и чаще всего – «в обойме» с другими. Молодой Матвеев регулярно посылал свои рукописи в краевую организацию, получал хорошие рецензии этих ребят с сопроводительным письмом от ответсекретаря. Мол, ваши стихи хорошие, но издательский план на текущую пятилетку сформирован, издать ваш сборник  в ближайшие годы нельзя.
   Он не особенно расстраивался,  считал, что в издательский план вошли его знакомые молодые таланты, пусть печатаются, они все-таки профессионалы, публикации им нужнее. Но на очередной краевой писательской конференции  ответсекретарь Юдалевич вдруг стал жаловаться с трибуны, что его не печатают, потому что у него фамилия такая. С места встал один из молодых членов ССП и спросил:
   - Пока вы плакали, товарищ ответственный секретарь, мы  тут подсчитали. У вас сейчас публикаций больше, чем у Льва Николаевича Толстого при жизни. Вы все лимиты по деньгам и по бумаге забрали для себя и для нашего уважаемого председателя. А нас, молодых вы зажимаете со страшной силой. Как вы это объясните?
   Матвеев понял «кухню» советской  издательской системы и перестал мечтать о своей книжке. Советские издательства публиковали только заранее согласованных авторов. Когда рухнул СССР, все эти хитросплетения отпали сами собой. Можно печатать любую макулатуру без всяких ограничений, были бы деньги. Но теперь у Матвеева не имелось лишних денег. Социализм, капитализм, - что в лоб, что по лбу.
   И вот – первая изданная книга, да еще такая объемистая! Матвеев даже устыдился своей детской радости, не ожидал, что воспримет свою первую и пока единственную книгу как эпохальное событие. Он начал охлаждать свой восторг. Подумаешь, сто экземпляров. Десять книг из сотни издательство отправило в библиотеки, одну даже в Ленинку. Десять книг он сам торжественно вручил Рифкату Зиганьшину, финансовому отцу нового литературного гения. Десятка два он раздаст и разошлет знакомым по городам и весям, - знай наших!.
   Останется примерно 60 книг. Что делать с ними? Рассылать по издательствам, авось кто клюнет на яркий талант и раскошелится на большой тираж, для начала хотя бы в миллион экземпляров? Наивно и смешно. Сейчас авторов предварительно «раскручивают», это требует огромных денег, где их взять? Продавать в электричке или на улице оставшиеся экземпляры,-  это не поможет. А так хочется издать вторую, третью и так далее, пока не иссякнет запас рукописей! Выйдет пять-шесть толстых книг, это уже неплохо. Нужны спонсоры, ох, как нужны.
   Снова обращаться к Рифкату неловко, надо совесть иметь. У его «Калькулятора» не так уж много свободных денег. Один раз помог, - огромное ему спасибо. Не следует превращать доброе дело в назойливую обязанность. Дальше автор должен сам как-то выкручиваться, если испытывает такой зуд. Первое издание в сто экземпляров обошлось почти в тысячу евро. Если цены не будут расти, то надо где-то добыть по тысяче евро еще четыре-пять раз, - если выпускать каждый раз таким «подарочным» тиражом по сто штук. Хорошо бы издать приличным тиражом, продать книги и вернуть спонсору деньги хотя бы без прибыли.
   Матвеев начал мысленно перебирать знакомых, которые выбились в люди. А ведь немало их, некоторые ворочают большими деньгами. Даже в их банной бригаде есть четверо, пусть не новых русских, но богатеньких Буратино. Надо обойти всех, подарить каждому по книге, поговорить за жизнь, обсудить прогрессивную роль меценатства в России, ну и все прочее. Кто-нибудь проникнется и решится пожертвовать малую толику своих доходов на благое дело. А кто-то из них сообразит, что издательство – это тоже неплохой бизнес.
   Потенциальных спонсоров в списке набралось больше двух десятков. С каждым из них Матвеев когда - то тесно соприкасался на ТЗП или по общественной работе в городе. Каждому он помог справиться с серьезной трудностью. Практически каждому из них к юбилею или к другому торжественному событию он писал шутливые стихи и поэмы. И для любого из них 1000 евро на издание книги с благодарственным авторским примечанием – не проблема.  Он начал работу со спонсорами, предварительно с каждым поговорил по телефону.
   - Добрый день, вас беспокоит некто Матвеев.
   - А, Сергей Иваныч! Как же, как же, всегда рад слышать. Как жизнь, как работа? Какая нужда привела?
   - Прошу прощения, что отрываю от важных государственных дел. У меня все прекрасно. Нет ли у вас желания на несколько минут отрешиться от скверны текущих дел и вознестись в хрустальные высоты искусства?
   Такие разговоры проходили легко, и заканчивались они приглашением встретиться. Он не раскрывал своей цели в этих предварительных беседах. Это не телефонный разговор, нужна личная встреча. Он проявит уважение к потенциальному спонсору и заодно увидит его психомоторную реакцию: выйдет толк из этого собеседника, или надо переходить к следующему.
   Встречи тоже не отличались разнообразием.  После ритуального кофе, - нет, нет, мне молотый и без сахара! -  и светского разговора ни о чем он приступал к делу.
   - Вы ведь знаете о моем литературном хобби. Мне удалось издать первую книгу, я с большим удовольствием вручаю ее вам, такому уважаемому человеку, на долгую добрую память. Первый блин, так сказать.
   Он доставал из кейса книгу с дарственной надписью, вручал хозяину кабинета. Тот изумлялся, ахал и охал, читал надпись, расплывался в довольной улыбке, листал толстый том, иногда даже читал короткие отрывки. Дальнейший разговор проходил в зависимости от догадливости собеседника.  Если тот понимал «намек», то сам интересовался:
   - И во что вам обошлась эта книга?
   В этом случае Матвеев легко поворачивал беседу в русло возможного спонсорства. Если же собеседник не понимал назначения щедрого  подарка автора, то его приходилось подводить к цели визита.
   - Эта книга обошлась в 1000 евро. Тираж небольшой, всего 100 экземпляров. Себестоимость – 10 евро. Но это чисто подарочный вариант.
   - Ну, 1000 евро – это немного.  У вас есть еще что-нибудь в запасе?
   - Конечно, есть еще на такую же книгу. Нашелся бы добрый  меценат, как когда-то практиковалось на Руси великой.
   - Какие вопросы? Кто издал эту книгу?
   - Васильев, вы его знаете, он тоже на ТЗП работал. Издательство «Весь Тригорск». Самое дешевое в Подмосковье.
   - Какие у него условия по оплате?
   - Демократические. Можно нал через кассовый чек, можно перечислением. А можно поставить дело на коммерческую основу. При 100 экземплярах себестоимость высокая, а при приличном тираже в несколько тысяч, – меценат не только окупит расходы, но и получит   прибыль.
   Матвеев вдохновенно излагал свой «проект». Издать порядочным тиражом «карманный» вариант книги, организовать рынок сбыта. Первая книга может пойти трудно, но вторая – уже легче, а третью будут рвать из рук. Всем надоела безмозглая макулатура. Если уважаемый собеседник потратит несколько часов своего дорогого времени и прочитает книгу, он сможет сам оценить рыночный спрос на нее. Книга серьезная,  но читается легко, темы раскрываются важные и интересные. Если понравится, - можно продолжить разговор. А не понравится – что ж, значит, не судьба.
   Матвеев начал такие переговоры с самого богатого знакомого, Всехсвятского, который уже достиг «новорусских» финансовых высот. Когда-то он работал в СКТБ, - серьезный, энергичный, очень грамотный молодой человек. На закате советских времен Матвеев ему помог защитить кандидатскую диссертацию, потом Всехсвятский начал готовить материал для докторской. Но тут грянула перестройка, настал всеобщий бардак, нищенская зарплата не позволяла сводить концы с концами. А у Всехсвятского росли две дочки. Он похудел, помрачнел, стал частенько отпрашиваться с работы – подрабатывал, где мог, и Матвеев не препятствовал ему, как и всем остальным.
   Через год Всехсвятский организовал свою фирму и уволился с ТЗП. Матвеев сожалел о нем, но что он мог поделать? Людям надо жить, а зарплаты не хватало на хлеб. Всехсвятский медленно, но верно становился на ноги, Матвеев не терял его из виду, при случае помогал ему советом, а то и экспериментами. Говорили, Всехсвятскому помогает деньгами отец, бывший партийный руководитель районного масштаба где-то на Кубани. Постепенно  Всехсвятский развернулся и теперь ворочал немалыми капиталами.
   Два года назад Всехсвятский, уже солидный бизнесмен, попросил Матвеева помочь с защитой докторской диссертации. Ему требовалась рекомендация от ТЗП, поскольку он написал диссертацию по материалам своей работы на заводе. Это оказалось нелегко. Обедневшие сотрудники ТЗП относились к разбогатевшим бывшим коллегам достаточно негативно, как это водится на Руси, а в Подмосковье особенно. Богатырев же и слышать не хотел о Всехсвятском. Человек ушел с завода и нагло разбогател. Вместо того, чтобы работать на благо ТЗП и Богатырева, он, видите ли, предпочел личное обогащение.
   Защита докторской диссертации – дело не столько научное, сколько  организационное. Диссертация Всехсвятского оказалась не самая плохая, из средних, Матвеев видел и гораздо худшие. Он поговорил с Богатыревым, понял его позицию и посоветовал Всехсвятскому лично встретиться с директором ТЗП и быть при этом во всеоружии. Всехсвятский мгновенно понял намек, встреча, состоялась и прошла успешно. Богатырев после этого без лишних слов утвердил рекомендацию в ученый совет по месту защиты.
   Доклад для защиты Всехсвятский показал Матвееву, и тот его почти полностью переделал. Всехсвятский, по слухам, успешно защитился, но с тех  пор они не виделись. Свежий доктор наук даже не сказал ему спасибо.
   И вот они сидели в роскошном офисе с суперсовременной мебелью. Молодая длинноногая секретарша, черный кофе в элегантных чашечках, неторопливый светский разговор. Обычно сдержанный Всехсвятский улыбался, много говорил о своих делах, восхищался всесторонними талантами бывшего своего начальника и даже продекламировал два собственных стихотворения, кстати, неплохих.
   - Я с удовольствием почитаю вашу книгу. И серьезно подумаю о вашем предложении. Вы правы, издательский бизнес может оказаться весьма выгодным. Для меня это совершенно новая сфера, но расширяться мне необходимо.
   - Как я узнаю результат обдумывания? – вежливо поинтересовался Матвеев.
   - С вами свяжется мой менеджер.
Расстались они с любезными улыбками и обоюдными наилучшими пожеланиями, но Матвеев понял, что на Всехсвятского рассчитывать не следует. Никакой менеджер никогда ему не позвонит. Если бы бизнесмен собирался помочь на самом деле, он не стал бы переводить стрелку на менеджера. Счет открылся: ноль – один. Увы, не в пользу бедных.
   А потом этот счет стал быстро расти. Ноль – два, ноль – три, ноль – четыре…. Закон рынка: каждый рубль, отданный кому-то, - это рубль, потерянный для тебя самого. Где вы, великие меценаты прошлого?
    Очередным номером в списке шел Шаповалов, владелец крупной ремонтно–строительной фирмы.  Когда-то он работал на ТЗП начальником участка в третьем цехе, и Матвеев множество раз выручал этот участок и самого Шаповалова, не раз приходилось проводить «инженерные запуски», когда на конвейер становились инженеры СКТБ. Шаповалов уверовал в познания Матвеева и частенько обращался за советами. Они даже оказались в одной банной бригаде, перешли на ты, и в перерыве между заходами в парилку вели пространные философские беседы.
   В годы горбачевской перестройки и начала разрухи перспективный инженер Шаповалов неожиданно для всех стал начальником  ремонтно-строительного цеха. Работы на ТЗП уже практически прекратились, РСЦ стоял без работы, но Шаповалов вдруг начал процветать. Ходили слухи, что он успешно ведет «левые» работы для кооператоров. Когда уцелевшие работники ТЗП впали в откровенную бедность, Шаповалов однажды доверительно пожаловался Матвееву:
   - Не знаю, куда деньги девать.
   При распаде СССР он тут же уволился с ТЗП и мгновенно оказался одним из крупных бизнесменов Тригорска. Сейчас он явно обрадовался визиту Матвеева, шумно выразил свое одобрение его успеху
   - Ну, ты даешь! Это здорово! Я и сам потихоньку пишу. Ну, всякие там охотничьи рассказы. У нас хорошая охотничья компания, чего не наслушаешься. Понимаешь, тут все дело в добыче. Завалишь зайца или что покрупнее, сядем рядком, закурим, - и пошло! А вот издать их я как-то не догадался. Спасибо тебе, дал такой совет.
   Матвеев горячо одобрил его желание, но в душе не верил в результат. Чтобы издать книгу хотя бы в сотню страниц, требуется несколько десятков небольших рассказов, а это большой труд. Скорее всего, у Шаповалова есть парочка-другая рассказов и горячее желание писать еще. А издание книги даже при готовой рукописи – это для автора каторжный труд. Шаповалов не будет тратить свое драгоценное время на такую ерунду. Но вслух он сказал:
   - Обязательно издай. Сейчас все кинулись за деньгами, у тебя эта проблема не самая острая, а о культуре тоже не следует забывать.
   Когда они обсуждали детали издательского дела и возможное спонсорство, Шаповалов вдруг задумался и предупредил:
   - Совсем забыл. Тут такая тонкость. У меня через два месяца перевыборы, - демократия, понимаешь. На 90% меня выберут снова, но есть подводные камни. В общем, я свяжусь с тобой после выборов. Сейчас не буду светиться со спонсорством.
   Для Матвеева два месяца и даже три не составляли проблемы. Впереди вся жизнь, - усмехался он. Забот у него хватало и без литературных дел. В месяц он мог выкроить время на две – три встречи с потенциальными спонсорами, а до конца списка еще далеко. Пусть бизнесмен улаживает свои дела, торопить его он не станет.
   Шаповалов не позвонил ни через два, ни через три, ни через четыре месяца. К этому времени их старая банная бригада рассыпалась, и они с Шаповаловым не встречались. Примерно через полгода после того разговора Матвеев с женой зашел в магазин. Валентина Николаевна горячо поддерживала его в творческих занятиях, и он рассказывал ей о своих поисках спонсора. Жена не верила в успех предприятия и пыталась остановить его.
   - Ты только отпугиваешь людей. Они начнут шарахаться от тебя. Кто сейчас отдаст просто так хотя бы рубль?
   В магазине она вдруг тронула Матвеева за руку.
   - Смотри, - твой Шаповалов.
   Неподалеку, у винного отела Шаповалов что-то серьезно разъяснял озабоченно продавщице. Вадентина Николаевна повлекла Матвеева в другой конец магазина.
   - Не мелькай у него на глазах. Еще подумает, что ты преследуешь его.
   Они купили продукты и направились к выходу. У самых дверей им встретился Шаповалов. Тот кивнул головой в знак приветствия и улыбнулся. Но улыбка его вышло какой-то напряженной. Шаповалов вдруг сник, сгорбился и бочком проскользнул впереди них в дверь. Валентина Николаевна расхохоталась.
   - Видишь, чего ты добился? Все порядочные люди в городе от тебя разбегаются! Ты же хочешь залезть им в карман. Лучший способ потерять друга – попросить у него денег.
    - Да уж, - философически ответил Матвеев.
Он упорно шел по своему списку.  На очереди оказался Канарейкин, президент небольшой, но богатой фирмы. Он когда-то работал начальником второго цеха ТЗП. Их с Матвеевым связывали почти ежедневные осложнения в этом цехе. Вдобавок Канарейкин много лет возглавлял их банную бригаду. При сокрушительном переходе к капитализму Канарейкин ушел с завода и организовал дочернюю фирму. Фирма быстро окрепла, и Канарейкин слыл в городе растущим и довольно влиятельным предпринимателем. Правда, успех фирмы держался на нищете работников ТЗП: Богатырев, а потом и Синичкин предпочитали реализовывать продукцию завода через Канарейкина, и основная прибыль шла не на завод, а в их карманы.
   Однажды, несколько лет назад, Канарейкин в бане пожаловался Матвееву на боли в пояснице. Шел период повального увлечения парапсихологией, газеты пестрели объявлениями доморощенных колдунов, с экранов телевизоров обещали избавление от всех недугов разнообразные шарлатаны вроде мрачного экстрасенса Кашпировского и доброго колдуна Чумака. Матвеев решил блеснуть перед банной бригадой своими экстрасенсорными способностями. Он разложил Канарейкина на лавке и с самым серьезным видом начал делать пассы над его спиной. Неожиданно для себя он ладонью уловил холодок в области четвертого позвонка и менее заметный – на шейном позвонке. Свой диагноз он сообщил пациенту. Канарейкин пришел в восторг.
   - Сергей Иваныч, как вы определили? Вот это  класс! Вам надо срочно свою фирму открывать!
   С тех пор Матвеев прослыл в банной бригаде великим экстрасенсом и охотно «исцелял» всех страждущих. Сейчас Канарейкин встретил его с радостной улыбкой. Опять великолепный кабинет, молоденькая секретарша, кофе, светский разговор. На стенах множество дипломов, грамот, лицензий, на небольшом стенде несколько медалей, кубки. Процветающий бизнесмен с радостным изумлением рассматривал книгу, изливал комплименты автору.
   - Я знал, что вы – талантливый, разносторонний  человек. Но сейчас вы меня снова удивили. Я прочитаю, обязательно прочитаю! Я не гожусь в литературные критики, но уверен, что и здесь ваш талант проявился на высшем уровне.
   После обсуждения возможных вариантов спонсорства Канарейкин с доброй улыбкой сказал:
   - Сейчас у фирмы напряженный момент. Мы вложили большие средства в одно дело, пришлось даже кредит взять. Но через месяц эти расходы начнут приносить прибыль. Я обязательно свяжусь с вами!
   Он не связался с Матвеевым ни через месяц, ни через три. Матвеев не надоедал занятому бизнесмену. А вскоре по заводу поползли слухи, что Канарейкин снял с себя обязанности президента фирмы, организовал новую фирму, уже независимую от ТЗП, что он, якобы, не рассчитался с ТЗП за крупный заказ, но зато перевел на счет новой фирмы крупную сумму. В бане он тоже перестал появляться, по слухам, нашел себе более подходящую компанию. А женщины на ТЗП активно обсуждали слухи о том, что Канарейкин развелся с женой и нашел себе новую, молоденькую. Больше Матвеев с  ним не встречался.
   Хождение по спонсорам тянулось почти полгода. Результат  везде оказался неутешительным. Валентина Николаевна все серьезнее советовала ему прекратить пугать богатых людей посягательством на их карман. Он уже и сам догадывался, что из его попытки не выйдет ничего, но он привык любое дело доводить до логического конца. Собственно, из всего списка ему прямо отказал только один бизнесмен, Николай Сергеев. С ним Матвеев довольно близко познакомился в первые, самые беспросветные годы ельцинских реформ, когда он лихорадочно искал любую возможность сохранить сотрудников СКТБ, дать им возможность подработать.
   Тогда дела у «Калькулятора» шли неплохо, но он хотел расширить сферу деятельности. Сергеев сам вышел на него с предложением организовать производство дешевых электронных игрушек. Они довольно близко познакомились. В СКТБ к тому времени не осталось почти никого из толковых сотрудников, и Матвеев сам разработал чертежи нескольких забавных устройство для детей. Молодой и энергичный Николай начал организовывать их производство.
Сам Николай до того времени занимался «домашним брокерством», пытался перепродавать все, что ему предлагали такие же бедолаги. Он рассказывал, что целыми ночами сидит у телефона и «качает воздух».
   - Есть эшелон «камазов». Нужен аванс.
   - Есть вагон джинсовки, нужен аванс.
   - Есть три цистерны спирта. Нужен аванс.
   Он с грустью сказал Матвееву, что за долгое брокерство  только два раза получил реальные деньги. На них он организовал небольшой магазин, где на полках лежали самые разные товары: от женских сапог до новомодных вибраторов для одиноких женщин. Матвеев даже перечислил на счет Сергеева небольшие суммы, и тот относился к нему, как к отцу родному. Однако, к большому сожалению их обоих, из новой затеи с производством электронных игрушек ничего не вышло, и они потеряли друг друга из виду.
   Когда Матвеев составлял список спонсоров, он увидел в местной газете знакомую фамилию в списке кандидатов в депутаты городского совета. Он показал газету Валентине Николаевне. Среди прочих достоинств кандидата Сергеева отмечалось, что он – отец троих детей,
   - И супруг множества жен, - со смехом добавила Валентина Николаевна. Матвеев не раз рассказывал ей о Николае.
   Они встретились, как старые добрые знакомые. Матвеев подарил Николаю книгу и изложил свою просьбу. Сергеев отнесся к просьбе очень серьезно, но помочь не обещал.
   - Я живу внатяг, - сказал он. – Вся выручка идет на новый товар. Цены растут каждый день, налоги сжирают 70% прибыли. Так что извини. Рад бы, но – не могу. Разве что когда разбогатею.
В списке оставалось всего несколько фамилий,  и Матвеев решил сделать еще одну, последнюю попытку, а уж после этого «завязать» с этим делом. Среди не охваченных его вниманием спонсоров достаточно богатым считался Грохотов, бывший заместитель главного инженера ТЗП. С ним Матвеев общался в те годы самым тесным образом по внедрению новых технологий. Сейчас Грохотов руководил собственной научно-производственной фирмой, независимой  от ТЗП. Грохотов явно обрадовался звонку Матвеева и сам приехал к проходной ТЗП. Они сидели в просторном салоне сверкающего черного джипа.
Встреча прошла по отработанному сценарию. Радостное изумление, комплименты, горячее обещание помочь такому талантливому автору.
- Нет вопросов! – восклицал Грохотов. – Недели через две, от силы – три. Подойдут выплаты, я сразу же позвоню вам.
Но и он тоже не позвонил. Матвеев смирился с полным провалом своей акции. Никто из многих знакомых ему состоятельных людей не захотел  расставаться с деньгами. Может, книга слабая, не интересная? Нет, все, кто ее читал, уверяли, что читается она легко, залпом, что сюжет закручен увлекательно, что темы подняты важные. Герои – яркие личности, запоминаются. И уж, конечно, никакого сравнения с макулатурой, которая лежит на книжных лотках.
Матвеев с большим сожалением расстался с мечтой о второй книге.  Ничего, надо радоваться тому, что есть. Все-таки одна его книга увидела свет. Не очень многие могут похвастаться этим.
Как-то зимой, в выходные Матвеев и Валентина Николаевна поехали на рынок покупать ей новые сапоги на весну. Они долго ходили по рядам и ангарам, Валентина Николаевна примерила больше десятка сапог, но пока не нашла ничего подходящего. Они продолжали обход. Вдруг кто-то тронул Матвеева за рукав. Он обернулся. Перед ним с сияющими улыбками стояли Рифкат Зиганьшин и его симпатичная супруга.
Обе жены тут же защ****али о своем, девичьем, а мужья завели солидный мужской разговор. Матвеев поинтересовался, как идут дела в «Калькуляторе». Улыбка исчезла с лица Рифката.
- Идут дела, - нехотя сказал он. Идут. Только туго. Рост прекратился. Мы уже два года сидим на достигнутом. Стагнауия, как говорят на Западе.
- Налоги давят?
    - Если бы только налоги. К налогам мы привыкли. До 70 процентов прибыли идет на налоги. Хуже другое. Сейчас расзвелось чиновников – хуже, чем в Древнем Египте. Под лицензией надо собрать 14 подписей. А действует лицензия один год. И за каждую подпись надо платить по крупному. Но все равно ни одну подпись не получишь, если не дашь чиновник на лапу. А когда дашь, - он посылает тебя к своему начальнику. Тому тоже приходится давать. И так до беаконечности, за каждую подпись. Под ТУ – девять подписей. Под техрегламентом – 18.
   - Кошмар, - не удержался Матвеев.
   - Это не все. Потом приходят комиссии, представители. Это когда уже вся документация оформлена. В любой момент могут заявиться. Приходит пожарник – давай ему на дапу. Придраться-то всегда есть к чему. Не сунешь, - выпишет дикий штраф или совсем закроет производство. Представитель санэпиднадзора приходит – ему тоже давай. Милиция, Мосэнерго, представитель городского архитектора…  Мы уже прикрыли бесплатные обеды для рабочих. На зарплату еле набираем.
   - Обнаглели, - посочувствовал Матвеев. – Он хорошо знал нравы россйских чиновников. – Сейчас, я читал в «Аргументах», у нас на 140 миллионов народу чиновников в три раза больше, чем было в Советском Союзе на 280 миллионов.
   - И к этому мы приспособились, - продолжал Зиганьшин. – Всех этих крохоборов мы знаем, они к нам тоже относятся, как к родным. Сунешь ему сходу конверт, поговоришь о погоде, угостишь коньячком, он доволен, никаких претензий. А вот цены растут жутко. И тут ничего не поделаешь. Никакие взятки не помогут. Энергия, тепло, вода, канализация, сырье. Взять сырье. За этот год полиэтилен подорожал больше, чем в четыре раза. В прошлом году в это время полиэтиленовый корпус обходился нам в 16 рублей, а сейчас отдаем за него 74. И все остальное. А нам нельзя цену на продукцию повышать, перестанут покупать. Тогда вообще сливай воду.
   - Я видел в магазинах. Вы держите цену уже третий год. У остальных она растет, а вы держите.
   - Какой ценой, - невесело улыбнулся Зиганьшин. – Мы прекратили бесплатные обеды для рабочих. На зарплату в этом месяце с трудом набрали денег. Мало того, что цены растут. Наши поставшики разваливаются. Тот же полиэтилен. В СССР его было - хоть лопатой греби. И дешево, и заводы почти в каждой области. А сейчас всего два завода осталось в России. И те работают в основном на экспорт. Контрольный пакет – на Западе. Чтобы купить полиэтилен в России, опять надо вась-вась с коммерческим директором. Им западные хозяева запрещают продавать промышленную продукцию на внутреннем рынке.
   Матвеев вспомнил Ирпенева и покивал головой.
   - Искали мы импортеров, - продолжал печальную повесть Зиганьшин. – Там та же картина. Запад сговорился, промышленное сырье в Россию никто не отпускает. Им не нужна перерабатывающая промышленность в России, мы им сильные конкуренты, у нас дешевая рабочая сила. Мы им нужны как поставшики не переработанного сырья. Вот всякие сникерсы, памперсы, перемороженное полугнилое мясо – это пожалуйста, это они нам гонят эшелонами.
   - Стеклянные бусы для дикарей, - усмехнулся Матвеев.
   - Вот-вот.  Можно в Китае сырье покупать. В Китае есть все, и никаких ограничений на поставку. Индия сейчас здорово развивается. Они тоже почти все производят. И дешево. Но Китай и Индия далеко. А транспортные расходы сейчас жуткие. По России выходит дороже, чем само сырье. Какой уж там Китай…
   - У меня давно сложилось впечатление, что наша власть умышленно давит нашу отечественную перерабатывающую промышленность, - проговорил Матвеев. - Науку они уже задавили, образование переводят на дурацкую западную двухступенчатую систему…
   - Бакалавр – магистр? – усмехнулся Рифкат.
   - Они самые. Как в средние века. Сельское хозяйство уже развалили так, что его вовек теперь не поднять. Сейчас ломают остатки промышленности.
   - Все к тому идет, - согласился Зиганьшин.
  Когда Матвеев уже хотел прощаться,  Зиганьшин вдруг сказал:
   - Мне понравилась ваша книга. У вас есть еще что-то готовое для печати? Я с удовольиздать помогу опять.

                Вертикаль власти

   Высокое лицо недовольно посмотрело на свое отражение в зеркале. Стареем, брат, годы бегут и ничем не остановить. Сегодня косметологу пришлось всерьез поработать, - предстоит встреча с патриархом в Тригорске на открытии отреставрированного храма в Обители, заодно придется разбираться с выборами тригорского мэра, Корчагин там что-то выпустил вожжи из рук.
   Кортеж черных сверкающих автомобилей с тонированными стеклами мчался по широкому шоссе под вой сирен и синие вспышки мигалок. Попутные водители дисциплинированно прижимались к обочине, встречные  сбавляли скорость. Высокое лицо рассеянно смотрело в боковое стекло. Подмосковье постепенно принимает цивилизованный вид, хотя до Запада нам еще далеко. В этом и его личная заслуга, именно он курирует эту группу районов. Он выбрал правильную линию: не тратить свои нервы попусту, а ъаставлять работать подчиненных. Как там сказал классик: «Федор,  распорядись»!
   На утомительной и скучной процедуре молебна и водосвятия Высокое лицо по рецепту имиджмейкера сохраняло выражение мудрого спокойствия с легким оттенком озабоченности. Все вокруг должны видеть уверенного в себе и внимательного к людям государственного деятеля. Чуть заметная тень озабоченности показывала, как нелегко нести груз ответственности в наше трудное время, - Высокое лицо денно и нощно думает о судьбе миллионов. Основные миллионы, увы, пребывают в бедности, а то и в откровенной нищете, об этом невозможно думать без скорби. И тысячи новых русских, крупных бизнесменов и олигархов, которые презирают народ, и которых народ ненавидит, - тоже живут в постоянной тревоге за свое будущее, многих из них ждет или отстрел, или «Матросская тишина», или бегство и острая ностальгия на диком Западе.
   Когда он подумал об этом, только многочасовые занятия с имиджмейкером удержали его от горячего желания рассмеяться, - весело, озорно, по-студенчески. Мог ли он всего пятнадцать лет назад, тогда еще молодой, растущий советский руководитель, коммунист, представить такую комедию?  И в дурном сне не могло привидеться, что ему, ответственному за воспитание множества подчиненных в духе коммунистической идеологии и атеизма, - придется слушать сейчас невнятное бормотание старенького патриарха и изображать благостный восторг лепоты от этого мракобесия.
   Что делать, он давно приучен отделять выполнение приказа от собственного мнения об этом приказе. Коммунистическая идеология давно прогнила и рухнула, а новой национальной идеи пока нет, и ее появления в ближайшем будущем не предвидится. Зато существует пусть   не приказ, но мнение высшего руководства страны, - резко усилить роль православной церкви, как духовного начала, объединяющего народ России. Приказы он  всегда неукоснительно выполняет, но считать духовным пастырем церковь, - эту мощную, крупнейшую в постсоветской России коммерческую  организацию, обветшавшую и закосневшую еще сотни лет назад, - просто смешно.
   После аскетической трапезы в митрополитовых палатах, - владыка сурово и неустанно искоренял чревоугодие среди черного и белого духовенства , - Высокое лицо получило святейшее благословение и покинуло стены обители. В машину он усадил рядом с собой Корчагина, мэра Тригорска.
   - Ну, Корчагин, показывай, на что способен твой Тригорск, да поживее. Голод, знаешь ли, не тетка.
   Обедали небольшой компанией в лучшем ресторане Тригорска. Кроме Высокого лица и Корчагина, за столом присутствовали доверенные лица:  помощник Высокого лица, заместитель Корчагина Гаврилов и молодой депутат городского Совета Назаров. Корчагин заметил Назарова во время выборов в Совет, ему понравилось, что Назаров в своих выступлениях перед избирателями подчеркивал большую роль мэра в социальных преобразованиях города. Корчагин собирался после своей победы на очередных выборах провести Назарова председателем Совета города и района. Парень молодой, энергичный, удачливый, ему надо расти, и он будет стараться.
   - Докладывай, - приказало Высокое лицо Корчагину после третьего тоста, когда оно уже утолило голод.
   - Полагаю, о выборах? - услужливо изогнул спину и шею мэр города.
   Высокое лицо в душе усмехнулось. Шпак всегда останется шпаком.  Полагаю! Не полагаю, а разрешите доложить! Нацепил «гарвардские» очки, профессор кислых щей. Разобраться бы, как ты получил профессора. Давно о тебе докладывают, что не по чину берешь, оторвался от народа, заелся, обленился. Жаль, ты еще нужен. За городом огромный долг, если провалишь выборы, долг ляжет на область, значит, на меня, за твой район я отвечаю.  Разучился ты работать, пригрел зад в мягком кресле. Может, уже на этих выборах рокировочку сделать? Гаврилов , похоже, давно целит на место мэра. Но не нравится он мне что-то, твой зам. Вы тут с ним спелись, а он за твоей спиной наверняка свои делишки проворачивает. Эти угодливые взгляды мы знаем очень хорошо, при таких улыбочках у человека всегда в кармане острый ножичек, а за пазухой камень. А вот молодой человек справа – перспективный. Надо его взять на заметку.
   Корчагин положил нож и вилку, промокнул губы салфеткой.
   - По рейтингу я на первом месте, - 42 процента. Ближайший конкурент,  Могилев, - 23 процента. На этой неделе начинаем «круглый стол» на городской телестудии. Решили  собрать всех кандидатов и по демократически побеседовать друг с другом. По оценкам, это поднимет мой рейтинг за 50%. Мне есть, что сказать избирателям. У остальных кандидатов за душой, кроме социальных междометий, - полный ноль.
   - Ноль, говоришь? А что у тебя с теплом на Пастушьей горке? Дороги на Западном поселке? Ветхий фонд в городе – 80 %! Средняя зарплата ниже областной в полтора раза. 30 % молодежи работает в Москве. Есть что сказать! Смени очки, Корчагин! Мобилизуйся сам и свою команду гоняй перед смотром! Заелись они тут у тебя.
   Пока несколько растерянный Корчагин собирался с мыслями,  Высокое лицо спросило в упор, резко и сурово:
   - Дефицит?
   Корчагин слегка побледнел, снял очки с массивной оправой, отделанной черным деревом, нервно подул на них, принялся протирать белоснежным платочком. Снова надел очки и, наконец, ответил:
   - Шестнадцать миллионов.
   - Не шестнадцать, а двадцать четыре! Уж мне-то не вешай лапшу на уши. Как собираешься покрыть? К выборам ликвидируешь?
   - Губернатор утвердил четыре программы по Тригорску. Этого вполне хватит. Правда, придется пересмотреть калькуляции.
   - По калькуляциям – к экономистам. Не вздумай махинировать. Я дам команду проверять по полной.
   Обед закончился. Высокое лицо упруго поднялось из-за стола.
   - Спасибо за угощение, Корчагин. Но учти, профукаешь выборы – аннулирую все программы по городу. Подумай, как будешь отвечать, - в особо крупных. Учти, губернатор тобой не очень доволен. Отступать тебе некуда. Желаю победы.
   Высокое лицо обвело тригорцев жестким взглядом и вдруг обратилось к Артему:
   - Как дела, молодой человек?
Артем мгновенно, без раздумий ответил:
- Назаров. Избран депутатом Совета города и района два месяца назад. Председатель комиссии по делам ветеранов и пенсионеров. Работаем!
   - Ну, ну. Работай. Комиссия у тебя нужная. Если будут трудности, докладывай, помогу. –    И высокое лицо чуть заметно кивнуло помощнику, тот быстро что-то занес в память сотового телефона.
   Артем Назаров в маленькой аппаратной городской телестудии смотрел на экраны телевизоров и его поначалу бодрое настроение постепенно сменялось тревогой и разочарованием. Маху дал мэр. Говорил ведь ему, что «круглый стол» только повредит, так и вышло. Кто же перед решающей битвой позволяет врагу возможность потрепать противника? Теперь провал на выборах гарантирован. Может, сменить лошадь, по примеру Адели Семеновны  войти в команду Могилева? Тот  выглядит гораздо симпатичнее и, прямо скажем, умнее Корчагина. У бывшей наденькиной начальницы острый нюх и смертельная хватка. Она поставила на Могилева и теперь будет землю рыть рогом, но своего добьется. Преград для нее не существует.
   На экране симпатичная дикторша  уверенно руководила «круглым столом».
    - Слово предоставляется кандидату на пост главы городской администрации Шлагбауму Евгению Михайловичу.
   Крупным планом – грубоватое, твердое лицо уже пожилого, с большой лысиной, но энергичного мужчины.
   - Дорогие избиратели! Вы знакомы с моей программой. Увы, я не могу обещать вам золотые горы. Многолетняя деятельность господина Корчагина на  посту мэра города привела к полному развалу социальной инфраструктуры. Что значат эти мудреные слова? Пастушья горка, Западный поселок, микрорайон ТЗП вымерзают, - город задолжал за газ огромную сумму.  Из 14 котельных 8 не готовы к отопительному сезону.
   Дальше слушать не хотелось, но Шлагбаум продолжал разносить Корчагина уверенно, со ссылками  на понятные всем примеры.
   Снова заговорила дикторша.
   - По очереди сейчас выступит кандидат в мэры Тригорска Полуянов Вадим Васильевич.
   Этого кандидата в мэры Артем знал, он когда-то работал на ТЗП, а потом ушел в бизнес и с тех пор процветает. Полуянова знал  почти весь город, еще со славнх времен демократизации. С тех пор почти 15 лет он неизменно и постоянно выдвигал свою кандидатуру на любые выборы, но избиратели всегда его прокатывали. Только два месяца назад он, как и Артем, прошел, наконец-то, в депутаты горсовета, а сейчас решил пробиться сразу в мэры.    Артем не раз думал, что человека с такой внешностью  нельзя никуда выбирать. Яйцеобразный лысый череп с клочками длинных полуседых волос за ушами, уши острые и длинные, как у собаки, неприятно близко посаженные глаза за толстыми линзами очков, поджатые тонкие губы, настолько тонкие, что рот кажется безгубым, острый нос. Только россияне могут голосовать за такого Дуремара. В Америке его близко не подпустят к избирателям. И голос у Полуянова соответствующий, пронзительный и противный.
   - Я считаю своей главной задачей на посту главы администрации, если пройду на выборах, развитие крупного и среднего бизнеса в районе. Без этого невозможно расширить бюджет города, не достать денег на его благоустройство. Господин Корчагин поставил дело так, что предприниматели бегут из Тригорского района в соседние. Там им дают возможность развиваться, а у нас их задушили налогами и поборами. Господин мэр одновременно председатель торговой палаты и буквально грабит предпринимателей. Я сам перевел свою фирму в Дубининской район, там дела сразу наладились. А ведь только в моей фирме – триста рабочих мест с приличной зарплатой. Сейчас развивать предпринимательство ни в городе, ни в районе невозможно. В Тригорске откровенная безработица, у работающих зарплата ниже прожиточного минимума. Молодежь поголовно ездит работать в Москву…
   - Предоставляю слово кандидату на должность главы администрации  Могилеву Алексею Анатольевичу.
На экране появилось открытое, энергичное, молодое лицо русского типа, глаза кандидата смотрят открыто, вдумчиво и доброжелательно.
   - Действующий глава администрации за 12 лет своего руководства не выполнил ни одного своего обещания. Главная жизненная необходимость для каждого из нас – жилье. В Тригорске жилой фонд на 83% ветхий, то есть, уже непригодный для проживания там людей. Город буквально разрушается, а квартплата за последние три года выросла в четыре раза. Спрашивается, за что? Строительство нового жилья в городе отдано в руки нечистоплотных дельцов, они так подняли цены, что простой человек не может его купить. Пенсионеры района не имеют никаких льгот, - мы единственные такие в области.
   - Да что там простые люди. В городе три огромных микрорайона застроены коттеджами. Так и там никто не может заселиться, владельцы коттеджей – денежные люди, но держат свое новое жилье в незавершенной стройке, иначе их задушат налогами на недвижимость!  Непомерные цены на электричество, на тепло, на водоснабжение! Даже состоятельные люди не выдерживают этих цен, что говорить о пенсионерах?
   Артем усмехнулся. Сговорились, что ли, конкуренты? О своих обязательствах никто не говорит, все дружно заваливают Корчагина. Вот тебе и «круглый стол»! Щуку бросили в реку. Видно, не на ту лошадь поставил. Корчагин даже не сумел врубиться в ситуацию. Лошадей на переправе не меняют, но если лошадь ленивая, разжиревшая и глупая, боится ступить в воду, то что делать?
   На экране возникло холеное, благородного абриса лицо Корчагина. Мэр явно растерялся. Он нервно снимал, протирал и надевал очки, то и дело поправлял их на переносице мизинцем.
   - Мы утвердили у губернатора 4 программы по Тригорску. Это огромные для города инвестиции. Не видеть этого может … не может только слепой. Господин Шлагбаум хорошо критикует. Критиковать легче всего. А сам развалил леспромхоз. Господин Полуянов – вечный кандидат в любые депутаты. Как только объявят выборы – он тут как тут. Но он утаивает прибыль, уклоняется от налогов. Господин Могилев…
   Артем обхватил голову и чуть не застонал. Кого Бог хочет погубить, того он предварительно лишает разума. Эх, ты, горе-мэр! «Может, не может». Клюнул на голый крючок, поддался на хорошо организованную провокацию. Не ругать конкурентов надо, а благодарить за суровую критику и тут же вывалить на телезрителей-избирателей свои заслуги, особенно будущие.
   И все-таки не будет он менять лошадь. Еще не все потеряно. За Корчагиным – сильная поддержка губернатора. Это Артем понял во время их короткой встречи в ресторане. Если он останется в команде Корчагина, а тот победит на выборах, то Артему обеспечено место председателя горсовета. Если их команда проиграет, то он сумеет наладить контакт с Могилевым и с Адель Семеновной, его энергичной начальницей штаба. Им потребуется поддержка в Совете, тут он и проявит себя.
   Корчагин проиграл выборы. Конкуренты по сговору или просто из здравого смысла обрушили на него такую лавину обвинений, что он набрал всего 24 % голосов. Зато Могилев получил поддержку 62 % избирателей. Он победил с первого захода.
   К удивлению Артема Корчагин совсем не огорчился провалом, не сдался и принял энергичные меры. Прокурор города возбудил дело по нарушению Могилевым закона о выборах. Оказалось, что Могилев значительно превысил устновленные расходы на избирательную кампанию. Корчагин договорился с Высоким лицом о встрече и повез с собой в Москву самых верных помощников, - Гаврилова и Артема. Им долго пришлось ждать в приемной, у Высокого лицы шло важное совещание по строительству в Подмосковье заводов переработки бытового мусора. Только через час оно скомандовало секретарю:
   - Запускай тригорских.
   Корчагина и Гаврилова Высокое лицо знало, с ними вошел молодой, с энергичным лицом, его, кажется, он видел на обеде в Тригорске. Да, да, тот самый перспективный молодой депутат. Высокое лицо гордилось своей  способностью разбираться в людях с первого взгляда.
   - Ну, господа, расскажите, как вы провалили выборы. Корчагин, ты обещал рейтинг за пятьдесят процентов, а сполз на 24?  Ты уверял, что у Могилева за спиной абсолютный ноль, а он набрал шестьдесят с лишним.  Что собираешься делать?
   - Выводы делать еще рано, - заговорил Корчагин. – Мы  неудачно подобрали респондентов, недостаточно представительно опросили молодежь, военнослужащих, госслужащих. И с «круглым столом» - явная ошибка, предоставили конкурентам возможность воздействовать на публику.
   - Как у тебя вообще ума хватило на этот дурацкий «круглый стол»?  Ты надеялся, что конкуренты глупее тебя? Недооценка противника – лучший способ проиграть. Они тебя разложили по косточкам, а у тебя главный аргумент: сам дурак! Кто так делает?
   Высокое лицо помолчало и сказало уже совсем спокойно:
   - Какие варианты?
   - Разрешите? – вытянулся по стойке смирно Гаврилов.
   - Давай.
   - Мы выявили грубые нарушения со стороны Могилева в ходе избирательной кампании. Он превысил установленную сумму расходов. Это доказано документально.
   - Что у тебя в районе делается, Корчагин? – изобразило негодованиеВысокое лицо. – Куда твой прокурор смотрит? Пусть немедленно возбуждает дело.
   - Дело уже рассматривает суд.
   - Ну, хоть это ты сумел. Все! Выборы считаю не состоявшимися! Корчагин, задержись.
   Когда они остались вдвоем, Высокое лицо сказало:
   - Зайди к экономистам, губернатор дал команду выделить тебе по всем программам средства. Умри, но дефицит ликвидируй. – И многозначительно добавило тоном приказа: - Ты понял меня.
   Судья Выпукова в глубоком затруднении грузно сидела в комнате совещаний городского суда. Рядом притихли две ее помощницы. Что делать? Невольная усмешка тронула ее полные губы. Положение хуже  некуда. Никакого превышения установленных сумм нет. В ходе предвыборной кампании местный олигарх Варшавский вдруг выступил на стороне Могилева и вложил в агитацию за него крупную сумму. Законом это не запрещено. Сам Могилев никаких норм не превысил. Как посмотрит областной суд на ее решение, если она признает выборы недействительными?
   С другой стороны, председатель областного суда уверил ее, что дело на контроле у губернатора, и что никто не решится отменить такое решение. Рискнуть?  А если дойдет до федерального суда или, не дай Бог, до Конституционного? Вдруг Могилев победит? Тогда – полный крах карьеры. А если она решится, ей твердо обещана солидная компенсация за моральный ущерб. Боже, что делать, голова кругом идет.
   ...Тригорский суд признал выборы несостоявшимися. Повторные выборы назначили через полгода. Все это время в городе кипели страсти. Избиратели ругали Корчагина, большинство стояли за Могилева. Остальные претенденты особого внимания не привлекали. Артем Назаров часто ездил по городу и с усмешкой наблюдал, как на центральной улице рабочие-узбеки ломали асфальт и укладывали вместо него фасонную брусчатку. Он веселился в душе, но одновременно ему становилось неприятно: Корчагин осваивает выделенные средства энергично, но опять же неумно.
   Через полгода состоялись новые выборы. Артем остался в команде Корчагина, он убедился, что губернатор заинтересован в том, чтобы Корчагин остался мэром Тригорска. Но на этот раз Корчагин проиграл с разгромным счетом. Он набрал всего 6% голосов, а Могилев – 67. Когда подсчитали голоса, Корчагину позвонило Высокое лицо. Чувствовалось, что оно, обычно выдержанное, с трудом сдерживает раздражение.
   - Так, Корчагин. Не поздравляю. Какие предложения?
   - Мы выявили серьезные нарушения при выдвижении кандидатов. В списках за Могилева многие подписи избирателей подделаны. Прокурор города возбудил дело.
   - Так. – Высокое лицо помолчало. – Как с дефицитом?
   - Еще семь миллионов осталось.
   - Ты даже это не сумел! Что мне с тобой делать?
   - Если суд признает выборы недействительными, я сумею…
   - А если не признает? Ты понимаешь, что это значит для тебя? Кто там у тебя руководит стратегией?
   - Гаврилов. Мой заместитель.
- Дурак твой Гаврилов. Проиграть верное дело! – Высокое лицо опять помолчало и жестко спросило: - Ты Коробанова знаешь?
   - Сан Саныча? Конечно знаю.
   - Вот и хорошо, что знаешь. Он шутить не любит.
   - Я очень уважаю Сан Саныча…
   - Он тебя тоже. Так уважает, что собирает материалы на тебя для передачи в суд. Хищение в особо крупных. Ты понял меня, Корчагин? Делай, что хочешь, но выборы пусть признают недействительными. Тогда губернатор введет свое прямое правление в вашем Тригорске. Ты до третьих выборов ликвидируешь дефицит. Больше на выборы не лезь, это уже роняет тень на нас. Все ясно?
   - Ясно!
   Городской суд признал повторные выборы недействительными.  Губернатор своим постановлением ввел в городе губернаторское правление. Формально мэром остался Корчагин. «Реконструкция» города возобновилась с еще большим размахом. На вокзальной площади узбеки разбирали старые квадратные тротуарные плитки и меняли их на фасонную брусчатку. На центральной улице другие узбеки снимали недавно уложенную брусчатку с тротуара, подсыпали песок и укладывали ту же брусчатку на старое место.
   Корчагин снова собрал свою команду и объявил, что на третьи выборы он не пойдет. Губернатор предлагает ему новую работу с повышением.
   - Я благодарю вас всех за огромную поддержку. Спасибо, господа. Всем вам большое спасибо. Вы все теперь можете действовать дальше по собственному разумению.
   Артем поразмышлял, переговорил с Адель Семеновной, покаялся, что выбрал не ту лошадь и предложил свои услуги в избирательном штабе Могилева. Адель Семеновна тепло отозвалась о Наденьке, о самом Артеме и с удовольствием приняла его в команду. Теперь, если Могилев выиграет, а это почти на сто процентов, народ закусил удила, - тогда место председателя Совета ему обеспечено. Демину будет предложено почетное и хлебное место зам главы, он не откажется. Как председатель Совета Артем сумеет организовать любые нужные ему решения.
   Городской суд назначил третьи выборы через девять месяцев. Могилев обратился в областной суд, но тот оставил решение в силе. Девять долгих месяцев Тригорс фактически оставался без власти. Корчагин ни во что не вмешивался. Горожане негодовали. Старожилы не могли припомнить такого накала политических страстей, разве что на самых первых демократических выборах еще при Горбачеве, когда избирателей опьянила невиданная ранее в стране альтернативность и возможность говорить все, что взбредет в голову.
   На третьих выборах Могилев набрал 72% голосов. Корчагин в выборах не участвовал. После объявления результатов он собрал в кабинете самых надежных помощников и предоставил слово Гаврилову. Гаврилов не стал ходить вокруг и около.
   - В течение десяти дней должна состояться инаугурация нового мэра. До этой процедуры все остается на своих местах. По закону о выборах представлять нового главу администрации должен прежний мэр или председатель городской избирательной комиссии. Николай Борисович по понятным причинам представлять господина Могилева не будет. Значит, все зависит от председателя избирательной комиссии, господина Кутикова. Если за десять дней Могилев не вступит в должность, то выборы считаются недействительными. Всем все ясно?
   Взоры «надежных людей» обратились на Кутикова. Щуплый, сутулый человечек совсем сгорбился, заерзал в кресле, глаза его испуганно забегали. Он перетрусил до полусмерти. Корчагин не будет вводить в должность Могилева, и если Кутиков тоже вдруг срочно исчезнет куда-то, то Корчагин автоматом остается на своем месте до новых, четвертых по счету выборов.
   - Я, собственно, - невнятно забормотал Кутиков, - как вы решите, Николай Борисович. Это, вообще-то, противозаконно…
   - Моральный ущерб компенсируем, - твердо сказал Корчагин. – Вы, господа, понимаете свою задачу?
   Несгибаемый мэр Тригорска устремил свой взгляд на Артема.
- Обращаю ваше внимание, господа, на господина Назарова. Он правильно оценил ситуацию и прекрасно вписался в команду Могилева. С такими людьми мы всегда сумеем проводить свою линию по всем вопросам при любом мэре.
   Десять дней шла скрытая от посторонних глаз борьбы нового и старого мэров. Могилев, к счастью для Корчагина, оказался неопытным политиком. Он  пожелал занять кабинет главы, но Корчагин наотрез отказался освобождать свои апартаменты. Оба мэра  попытались привлечь для решения конфликта милицию, но начальник горотдела, подполковник Гришанов, мудро уклонился от выполнения указаний и того, и другого. Оба мэра обратились к блюстителю закона, прокурору города, но и тот проявил дальновидность, повозмущался в разговоре с каждым таким грубым нарушением законности, даже произнес пламенную речь по этому поводу на местном телевидении, но не стал обострять отношения ни с Корчагиным, ни с Могилевым. Пусть победит достойный.
   И вот наступил последний день, отведенный законом для инаугурации нового главы городской администрации. В городском дворце культуры собралась общественная элита, руководители предприятий. На сцене появились главные действующие лица: Могилев, его верная помощница Адель Семеновна, председатель городской избирательной комиссии Кутиков. От горсовета депутатов на сцену вышли председатель совета Демин и Артем Назаров. Вокруг сцены и между рядов суетились фото-кино и телерепортеры. В зале чувствовалось напряжение. Седой, увешанный орденами ветеран громко говорил:
   - Наша взяла! А то как ни голосуй, - все Корчагин, да Корчагин. Забронзовел мужик за 8 лет, сейчас хоть ставь вместо памятника. Разворовали казну. В городе черт-те что,  а они на «мерседесах» с мигалками катаются. Держитесь, мужики, Могилев наведет порядок.
   В другом углу согбенная пенсионерка из заслуженных возмущалась неожиданно звонким голосом:
   - Только у нас в районе нет надбавки в пенсии. Во всем Подмосковье местные власти дают  ветеранам надбавку, у нас – шишь. Все оттянули себе в карман. Плату за квартиру задрали в пять раз, - что же нам, с голоду умирать!
   Слушатели дружно отреагировали.
    - А электричество как подорожало!
   - Газ, телефон, - в четыре раза!
   - На улицах грязь! С нас дерут за все бешеные деньги, корчагинские чиновники наши деньги разворовали, а теперь нас зовут на субботник: давайте всем миром наводить порядок! Обнаглели! Пусть чиновники убирают, ворюги!
   - Могилев наведет порядок. Корчагина давно пора судить! Двенадцать лет карман набивал. Жена – бизнесменша, сын, дочь – бизнесмены. А на нас им наплевать. Ему бы только в кресле усидеть – и трава не расти.
   - Кончилась его власть!
   Корчагин сидел в своем кабинете и на звонки не отвечал. Он ждал.
   На сцене Дворца культуры переминались с ноги на ногу Могилев и его сторонники. Они тоже негромко переговаривались. Положение из драматического переходило в комическое.
   - Александр Анатольевич, - энергично зашептала Могилеву Адель Семеновна. – Корчагин не придет. Надо начинать. Пусть Кутиков введет вас в должность.
   Она решительно шагнула к Кутикову.
   - Семен Михайлович, придется вам вводить в должность нового главу. Начинайте. А то скандал получится.
   У Кутикова растерянно забегали глаза. Он никак не ожидал, что окажется здесь. По договоренности с главврачом ЦРБ он лег в кардиологическое отделение якобы в предъинфарктном состоянии. Но главврача неожиданно вызвали на всероссийское совещание в Екатеринбург, и он застрял там на целую неделю. А его заместительница, старая верная приятельница Адели Семеновны, выдала его с потрохами и выписала из больницы. И в этот момент Адель Семеновна с двумя крепкими ребятами подстерегла Кутикова у дверей ЦРБ. Крепкие ребята вежливо, но твердо усадили несчастного председателя избиркома Тригорска в автомобиль и привезли сюда. Он никак не мог придти в себя и думал только, как бы избежать представления нового мэра. Такого Корчагин и его команда ему на простят никогда в жизни.
   - Я – пожалуйста. Только как же без Корчагина? Надо позвонить Корчагину. Я сбегаю, позвоню. Вдруг он придет, неудобно будет.
   - Он не отвечает на звонки.
   - Я знаю его сотовый. Сейчас позвоню.
   Адель Семеновна подозвала двух крепких ребят.
   - Саня, Виктор, проводите господина Кутикова к телефону.
Кутиков медленно удалился в сопровождении надежного конвоя. Возле туалета он остановился.
   - Я на минутку. Что-то прихватило.
   А в зале нарастал шум. Новый мэр продолжал стоять на сцене, как статуя командора, а его помощники беспокоились все больше. Прошло еще полчаса, Кутиков не появлялся. Адель Семеновна решительно подошла к Могилеву.
   - Надо что-то делать. Я позову сюда прокурора, пусть обеспечит законность. Это просто саботаж. Я заставлю его представить вас.
    - Это противозаконно. Будем ждать.
   - Где этот подлец? – почти выкрикнула Адель Семеновна.
    В зале насторожились, шум утих. И тут на сцену почти вбежали растерянные Саня и Виктор.
   - Сбежал, гад! – громко крикнул Саня. – Попросился в сортир и сбежал через окошко!
   Застрекотали камеры, засверкали блицы, десятка два магнитофонов успели записать исторический возглас Сани. Зал взорвался негодующими криками. Адель Семеновна рассвирепела.
   - Вот сволочь! Саня, возьми всех наших, найдите этого мерзавца и приведите сюда! Идите, он далеко не мог убежать!
   Она ринулась в зал, подбежала к прокурору города. Телекамеры отмечали ее путь.
   - Юрий Евгеньевич, это саботаж! Нарушение конституцонных  норм! Закон, устав! Помогите же!
   Прокурор солидно поднялся, - глыба рядом с миниатюрной Адель Семеновной, -  откашлялся, помолчал.
   - Видите ли, Адель Семеновна, я в затруднении.
   - Какие затруднения! Эти господа откровенно нарушают закон! Вы должны что-то сделать! Сегодня – последний день.. Народ все видит, подумайте хоть об этом! Нельзя же так!
   - Моя обязанность, - следить за законностью. По закону о выборах… - он прикрыл глаза от нестерпимого сверкания блицев и замолчал. Вокруг – лес микрофонов, жужжание камер и вспышки, вспышки.
   - Юрий Евгеньевич, нас ведь записывают. Сегодня вечером и в городе,  и в области все телестудии покажут этот позор. Вас это не волнует?
   - Милая моя, - добродушно проворковал прокурор. – По закону вновь избранного главу администрации вводят в должность или старый глава, или председатель избирательной комиссии. Но в законе нет ни слова о том, что они обязаны это делать. Ситуация вне моей компетенции. Я ничего не могу поделать.
   Зал будто взорвался криками негодования.
   - Сегодня – последний день!
   - Вам надо было раньше побеспокоиться, - улыбнулся прокурор.
   - Да как вы можете! Вы же знаете, какие препятствия чинил нам Корчагин. Я сколько раз обращалась к вам!?
   Прокурор продолжал улыбаться. Адель Семеновна несколько мгновений собиралась с мыслями, потом развернулась и вбежала на сцену, выхватила микрофон из стойки, поднесла ко рту.
   - Господа!
   Включенный на полную мощь звук заставил собравшихся замолчать. Адель Семеновна продолжала уже спокойнее.
   - Господа! Мы с Александром Анатольевичем Могилевым, вновь избранным, законным главой администрации города и района, приносим вам свои искренние извинения за случившееся. Недостойное поведение бывшего главы администрации Корчагина и председателя избиркома Кутикова не позволяет провести предусмотренное законом введение нового главы администрации в должность! Мы просим собравшихся подождать еще час. Ровно час. Если через час инаугурация не состоится, то нам предстоят новые выборы! Спасибо за внимание!
   Из зала никто не ушел. Даже резиновыми дубинками не удалось бы разогнать возбужденных до предела представителей общественности. Неторопливо и неотвратимо текли минуты. Люди терпеливо ждали.
   До назначенного времени оставалось пятнадцать минут, когда из-за кулис на сцену вышла небольшая группа молодых парней. Они почти несли на руках перепуганного Кутикова. Его подвели, практически подтащили к микрофону, поставили на ноги, Саня и Виктор плотно подпирали председателя избиркома с обеих сторон. Кутиков  постанывал и скулил:
   - Больно же! Я буду жаловаться! Это насилие!
   - Только попробуй, гад, - миролюбиво прогудел ему на ухо Саня. – В могиле достану и яйца оторву, понял?
   Диалог происходил рядом с включенным микрофоном, и в зале нервно заржали. Адель Семеновна с сияющей улыбкой подошла к микрофону.
   - Господа, внимание! Торжественное собрание, посвященное введению в должность вновь избранного главы администрации города Тригорска и района Александра Анатольевича Могилева, разрешите считать открытым!
   Когда смолкли аплодисменты, она широко улыбнулась и продолжила:
   - Поскольку старый наш мэр отказался вводить в должность нового главу, а прокурор города не видит в поведении господина Корчагина ничего противозаконного, то введение в должность, согласно закону о выборах, проведет председатель избирательной комиссии господин Кутиков. Слово предоставляется Сергею Михайловичу Кутикову. Пожалуйста, Сергей Михайлович.
   Адель Семеновна подвинула микрофон к Кутикову.
   - Господа… Э-э… Мне… Меня…
   Он хотел пожаловаться на произвол и насилие, но сзади негромко прогудел хорошо знакомый бас:
   - Я тебе что сказал? Говори, что положено!
   - Да-да, - затрясся Кутиков. – Господа… Господа…
   Сзади мощно засопели. Кутиков глубоко вздохнул, обеими руками ухватился за микрофон, прокашлялся.
   - Господа! В соответствии с законом о выборах и полномочиями, данными мне этим законом и Уставом города Тригорска, объявляю!
   Он еще раз вздохнул с протяжным всхлипом.
   - Ввожу в должность вновь избранного главу администрации города Тригорска и Тригорского района Александра Сергеевича Могилева. С момента принятия присяги на уставе города Александр Сергеевич Могилев считается приступившим к исполнению своих обязанностей.
   Корчагин угрюмо сидел в запертом изнутри кабинете мэра. Время от времени он обводил взглядом интерьер, к которому так привык за долгие годы. Ему уже доложил Гаврилов, что Кутикова поймали и заставили вводить в должность нового главу. Он ждал звонка Высокого лица, но прямой его телефон зловеще молчал. Корчагин терпеливо ждал. Не может быть, чтобы все его многолетние заслуги вдруг забылись. Он столько сделал для города, для области, для Высокго лица, для губернатора!
   Звонок городского телефона заставил его вздрогнуть. Он забыл, что собирался не отвечать по городскому телефону и машинально схватил трубку.
   - Коля, дорогой, это я, - заторопился голос жены. – Тут в городе такое творится! Ужас! Оказывается, все буквально ненавидят нас! А я горжусь тобой! Ты у меня прямо как Сальвадор Альенде!
   Многомесячное напряжение вдруг прорвалось бешеной вспышкой ярости. Корчагин закричал так, что чуть не перехватило горло:
   - Да иди ты  … со своим Сальвадором Альенде! Дура!



                Большая демократия.
   Матвеев с Валентиной Николаевной шли на обед, и вдруг кто-то сзади воскликнул:
   - Сергей Иваныч!
   Матвеев поморщился и оглянулся. Он терпеть не мог, когда его окликали,  хватали за фалды, как он это называл. Их догонял Казанцев, бывший начальник отдела техдокументации. В годы горбачевского ускорения Богатырев погнал за ворота всех пенсионеров, а Казанцева даже отправил на пенсию досрочно, - тогда это вдруг стало возможным. Казанцев сильно обиделся, он частенько появлялся у проходной в часы пик, останавливал знакомых заводчан и с многозначительным видом сообщал, что пишет мемуары:
   - Я про всех пишу! Я все пишу, как было на самом деле!
   К этому привыкли, и почти никто не принимал всерьез намерений Казанцева. Сейчас он быстро нагнал Матвеевых.
   - Сергей Иваныч, мне надо у тебя кое-что спросить.
   - С удовольствием помогу, если смогу, - любезно отозвался Матвеев, хотя в душе заскрипел зубами. Казанцева знали как редкого зануду.
   Валентина Николаевна мило улыбнулась.
   - Вы тут решайте свои вопросы, а я побегу готовить обед. Долго не задерживайся, Сергей Иваныч.
   - Я слыхал, ты написал книгу про ТЗП, - заговорил Казанцев.
   - Какую? – Изумился Матвеев.
   - Ну, там еще про всех в стихах, - подсказал Казанцев.
Матвеев, наконец, сообразил и засмеялся. В очередной книге, изданной с помощью Рифката Зиганьшина, он собрал все свои стихи и поэмы. Заодно он включил в эту книгу многочисленные шутливые «оды», написанные к юбилеям своих коллег по ТЗП  А Казанцев все допытывался:
   - Ты с главком согласовал эту книгу?
   - С каким главком?
   - Да понимаешь, я написал книгу про ТЗП, как мы внедряли всякие изделия. Теперь вот никак не могу согласовать ее с главком. Они требуют рецензию от головного НИИ, а там только смеются. Я ездил еще в министерство, потом министерства отменили, я ездил в госкомитет, его тоже. Я недавно побывал в агентстве, все без толку. Как ты свою книгу опубликовал?
   Матвеев весело засмеялся.. Бедняга Казанцев. На долгом заслуженном отдыхе он отстал от жизни.
   - Андрей Андреевич, во-первых, это не техническая книга, а художественная. Там про ТЗП ничего нет, просто поздравления кое-кому к юбилеям. А во-вторых, сейчас у нас демократия. Цензура в литературе отменена. Если у тебя есть рукопись, найди где-нибудь деньги, договаривайся с любым издательством и твоя книга выйдет.
   Казанцев непонимающе смотрел на него.
   - А как с главком согласовать? Где рецензию взять? Я вот хотел тебя просить написать рецензию.
   - Не нужен никакой главк. Ты – автор. Ты сам можешь публиковать все, что угодно. Сейчас любая макулатура идет без всякого согласования. Вон сколько гадости на прилавках. Одна Донцова штампует по книжке в месяц. Она, по-твоему, согласовывает все это с каким-нибудь главком?
   Казанцев с искренним недоумением смотрел на Матвеева. Он за десять лет заслуженного отдыха заметно постарел, но не одряхлел. Этакий бодренький, крепкий старикашка, такие переживают всех своих ровесников.
   - Они же рецензию требуют!
   - Плюнь, Андрей Андреевич. Ищи деньги. Понимаешь, если ты найдень деньги, никакая рецензия тебе не нужна. Иди прямо в издательство. В нашем Тригорске сейчас косой десяток таких издательств, и всем нужны деньги. Они за клиентом сами охотятся. Посмотри объявления в газетах. Тебе это обойдется не дороже штуки баксов. Главк тут совершенно не при чем. Твоя книга - твое личное дело.
   Матвеев распрощался и поспешил домой, а Казанцев еще долго задумчиво и с недоумением смотрел ему вслед.
   Неторопливо шло время, Матвеев все больше склонялся к мысли, что пора бросать работу и уходить на пенсию. Его стало заметно беспокоить сердце, - сказывалась однообразная, бестолковая работа в режиме постоянного аврала. Она не приносила никакого удовлетворения, но выматывала последние силы. На ТЗП его теперь удерживало только то, что на сверхскромную «демократическую» пенсию он не сможет обеспечить безбедную жизнь Валентине Николаевне.
   Его все больше раздражала обстановка на ТЗП. Становилось неприятно говорить с директором, слушать его. Синичкин не позволял ничего лишнего, но он все больше напоминал Матвееву хрестоматийного буржуя, которого интересует только чистоган.   Работать на такого хозяйчика просто противно.
   Как-то Синичкин собрал совещание по очередному серьезному браку в цехе Клочкова. По обыкновению, он не сразу приступил к делу, а сначала долго распространялся по другим вопросам.
   - На этой неделе состоялось расшщиренное заседание правительства по развитию промышленности….
   Почти полчаса участники совещания слушали рассказ об этом совещании. Потом Синичкин перевел разговор на политику. Матвеев знал, что директор всерьез претендовал на роль регионального лидера теперешней правящей партии «Единая Россия». Он даже выделил во дворце культуры ТЗП одно крыло под партийный офис, любовно отделал его и обставил модной мебелью. Местные остряки называли эти помещения будущего партийного офиса Райкомом партии, - по аналогии с советскими временами.
   - Я решил выйти из «Единой России», - вдруг заявил Синичкин.
   Участники совещания от неожиданности застыли, потом раздался недоуменной шумок. Матвеев сам сильно удивился, но успел заметить, что некоторые коллеги, «приближенные к особе», сохраняли невозмутимое спокойствие. Видимо, Синичкин заранее поставил их в известность о своем решении. А директор продолжал:
   - Я отдал много сил на укрепление позиций «Единой России» в нашем районе и в городе. Но больше я не хочу иметь никакого дела с этими людьми, которые говорят одно, а делают другое. Страна продолжает разваливаться, промышленность все больше приходит в упадок, а они произносят красивые лозунги и уверяют народ, что все в ажуре.
   Рядом с Матвеевым сидел Новицкий. Он негромко пробормотал:
   - Вон оно что… Ты слышал, Сергей Иваныч, новый мэр города Иноземцев назначил себя руководителем городского отделения «Единой России». Значит, наш шеф здорово обиделся.
   А Синичкин продолжал:
   - Новый закон о местном самоуправлении раздробил наш регион на мелкие независимые единицы. Теперь город существует отдельно, каждая деревня имеет своего удельного князя. Главой администрации города назначен известный демократ-демагог Иноземцев. Бывший глава администрации горорда и района Могилев считается теперь главой района, но никакой власти у него нет. Все это неправильно. Еще больше расплодили чиновников, теперь над ними вообще никакой управы нет.
   Директор говорил долго и горячо о засилии бюрократии, о попрании  основ демократии партией власти и послушной ей Думой. Матвеев в душе усмехался: Синичкина полностью лишили возможности сделать политическую карьеру, у него грубо вырвали из рук любимую игрушку. А вести нормальную политическую борьбу за власть он никогда не умел, как его учитель и предшественник Богатырев.
   Когда Синичкин зщакончил яркую речь, Панарин спросил:
   - А что планируете с офисом?
   Синичкин принял задумчивый вид.
   - Помещения там хорошие, площадь приличная. Думаю отдать их детям. Можем устроить там что-нибудь вроде клуба детского творчества. Власть совсем не заботится о детях, подростки идут прямой дорогой в криминал. Детская преступность растет.
    Директор успокоился, и совещание занялось, наконец, браком у Клочкова. Оскорбленный в лучших чувствах Синичкин вел обсуждение резко и безапелляционно. Клочкову досталось по первое число. Потом директор перенес свой гнев на Матвеева и потребовал устранить брак за три дня. Срок явно нереальный, но Матвеев не стал подливать керосина в огонь и хмуро молчал.
   Совещание закончилось, участники стали подниматься, задвигали стульями, но тут заговорил Матрышкин, который за все это время не произнес ни слова.
   - Михаил Борисович, - с обычной заискивающей интонацией произнес он, – надо что-то делать с Казанцевым. Этот пасквиль оставлять без внимания нельзя. Человек вконец распоясался.
   Все насторожились. Мартышкин извлек из папки довольно толстую книгу в яркой обложке и передал ее директору. Матвеев догадался, что Казанцев нашел спонсора и выпустил свою давно обещанную Книгу Всей Жизни. Судя по толщине, там около четырехсот страниц. Спонсор даже раскошелился на твердый переплет. Сам Матвеев не хотел вводить Рифката Зиганьшина в лишние расходы и ограничивался мягким переплетом.
   - А в чем тут дело? – поинтересовался Саркисов.
   Мартышкин вопросительно посмотрел на Синичкина. Тот сосредоточенно листал мемуар Казанцева и хмуро бросил Мартышкину:
   - Расскажи, Виктор Васильевич.
   По традиции, заведенной еще Богатыревым, Мартышкин при своей скромной должности начальника давно не существующего БРИЗа выполнял обязанности лица, ответственного «за связь с общественностью». Он постоянно отирался в московских и местных коридорах власти, докладывал обо всех перемещениях на административной лестнице, следил за средствами массовой информации, организовывал публикацию хвалебных статей и выступлений о ТЗП и его директоре, проталкивал для Синичкина и его приближенных кое-какие почетные звания и награды. Он же первым обнаруживал в любых газетах и журналах упоминания о ТЗП, которые, по его мнению, дискредитировали роль руководства ТЗП. Сейчас Мартышкин скорбно поджал губы и с готовностью заговорил.
   - Как известно, Казанцев долго работал начальником третьего цеха. Он там все развалил, и Богатырев убрал его. Из уважения к ветерану Богатырев не уволил Казанцева, а поставил его начальником отдела техдокументации. Но и тут Казанцев не справлялся. Когда поступила команда сокращать кадры, отправлять ветеранов на пенсию даже досрочно, Богатырев уволил Казанцева. Тот обозлился и написал вот этот пасквиль.
   - А кто спонсор? – поинтересовался главбух Николаев.
   - По моим данным – Всехсвятский. Богатырев дал ему возможность защититься, и в благодарность Всехсвятский тоже затаил злость. Рыбак рыбака…
   - Где этот мемуар Казанцев издал? – спросил Саркисов.
   - В Дубинине. Там в фирме Грохотова работает сын Казанцева. У Грохотова своя типография. Грохотов, как все помнят, конкурировал с Богатыревым на выборах в Мособлсовет, и тоже ненавидел нас. Вот они все и спелись.
   - А что пишет этот пенсионер?
   - Казанцев в искаженной форме представил историю развития Тригорского завода полупроводников. Он все успехи завода в советский период приписал только себе, начальнику третьего цеха. Полностью проигнорировал роль всех остальных. У читателя создается впечатление, что только Казанцев двигал вперед советскую электронику. Вот что он пишет…
Мартышкин надел очки, полистал свои записи.
   - Вот. «Богатырев, к счастью, не мешал нам работать. Это позволило мне создать в цехе творческий климат. Работники цеха с энтузиазмом осваивали…», - ну, и так далее. И все! Больше он  практически вообще не упоминает Богатырева. А вот что Казанцев пишет про Михаила Борисовича. Михаил Борисович тогда занимал должность заместителя главного инженера по новой технике, и все знают, сколько сил и энергии он отдавал внедрению новых изделий. Его труд отмечен правительственными наградами. Вы знаете, сколько сложностей тогда возникало. А теперь слушайте. «Зам главного инженера по новой технике Синичкин, который формально отвечал за внедрение новых разработок, редко появлялся в цехе. Он ограничивался письменными распоряжениями, которые невозможно было выполнить, потому что они не отражали реальной ситуации с внедрением новых изделий…». И дальше несколько раз в том же духе.
   Мартышкин отложил свои записи, снял очки и с возмущением в голосе вопросил:
   - Как только этому кляузнику позволили опубликовать такое безобразие? Это, с позволения сказать, произведение продается в центральном книжном магазине Тригорска, несколько работников ТЗП успели купить ее, и начинаются разговоры. Очень странные разговоры.
    - У нас демократия, - смиренно произнес Синичкин. – Печатай, что вздумаешь, никто не контролирует этих писак.
   - Так это же очень хорошо! – со смехом воскликнул Саркисов.
   Синичкин гневно посмотрел на своего главного инженера, но тот поспешил разъяснить свою мысль.
   - Казанцев хочет поиметь навар от продажи. Мы ему поможем. У нас демократия. Надо скупить все эти книги до одной и придержать их. Никто больше их не увидит.  Поговорят и успокоятся. Наверно, завод найдет такие средства. А кто-то обязательно сообщит в налоговую инспекцию, что Казанцев уклоняется от уплаты налога. Пусть повертится, больше писать не будет.
   Синичкин помолчал и спросил Николаева:
   - Евгений Викторович, ты найдешь такую сумму?
   - Для святого дела деньги всегда есть, - коротко отозвался главбух.
   - А книги надо уничтожить! – радостно внес еще одно предложение Мартышкин. – Машины для измельчения бумаги на заводе еще остались. Или пусть их сожгут в котельной, - экономия мазута.
    Матвеев ушел с этого совещания с чувством омерзения. Недели через две он узнал, что в помещениях дворца культуры ТЗП, отведенные под несостоявшийся райком «Единой России», открылся элитный пивбар «Авантаж».
   А вскоре его снова остановил у проходной Казанцев. Пенсионер теперь выглядел донельзя огорченным.
   - Ты слыхал, Сергей Иваныч? Синичкин дал своим пристебаям команду скупить все мои книги. Говорят, они их сожгли. На ТЗП успели купить всего семь человек. Все меня донимают, просят книгу. Говорят, купят за любую цену. А у меня нет ни одной лишней. Это  надо же, нарочно не придумаешь! Болтают о демократии, а жгут книги. Прямо как в Германии в тридцать третьем!
   - Не переживай, Андрей Андреевич, - похлопал Матвеев расстроенного пенсионера по плечу. – Ты должен сказать спасибо Синичкину. Он же тебе отличный бесплатный пиар обеспечил! Пусть черный, но все же пиар, да такой мощный. Ты теперь на ТЗП звезда номер один. Люди спят и видят купить твою книгу. Давай-ка, снова напряги спонсора и организуй второе издание с предисловием о демократии. Расхватают за любую цену, уверяю тебя. Не теряй времени. Только с налоговой не забудь рассчитаться. А еще лучше, пусть всю выручку получит спонсор, окупит свои расходы. Не в деньгах счастье!
   Матвеев тоже пережил нечто вроде небольшогот всплеска славы. Однажды ему  позвонила на работу заведующая библиотекой профкома ТЗП Елена Викторовна.
   - Сергей Иванович, здравствуйте! У меня к вам большая просьба. Читатели мне все уши прожужжали о ваших литературных успехах. А в нашей библиотеке нет ни одной вашей книги. Можно их как-то приобрести? Ведь денег на новые книги нам не отпускают. Читатели сами приносят старые, кто что может. Не могли бы вы подарить нам хотя бы по экземпляру? Ведь это же очень интересно: свой автор!
Матвееву стало немного стыдно. Он пару раз хотел отнести в библиотеку профкома ТЗП свои книги, но каждый раз дверь оказывалась запертой. А потом он как-то забыл об этой библиотеке!
   - Елена Викторовна, я давно собирался принести вам своли книги, но все не мог попасть, у вас почему-то дверь на замке. Или вы куда-то переехали?
   - Нет, мы все там же. Просто я была в отпуске, а потом почгод ти сидела с ребенком.
- Я сегодня же принесу вам книги.
   После работы Матвеев собрал по одному экземпляру своих книг, - шесть довольно тяжелых томов, - написал на каждой дарственный текст и отнес их в библиотеку. Он хотел подарить по два экземпляра, но он необдуманно раздарил почти все книги. Ничего, хватит и по одному, все-таки шесть толстых книг.
   Елена Викторовна встретила его радушно, с улыбкой. Она поблагодарила за подарок и предложила провести встречу автора с читателями. Матвеев не любил такие мероприятия еще с давних сибирских времен, но согласился.
   - Когда вы будете готовы? – поинтересовалась заведующая.
   - Всегда готов, - улыбнулся Матвеев. – Но спешить не надо. Пусть люди почитают, чтобы было о чем говорить. Давайте встретимся через полгодика.
   Он увидел, что Елену Викторовну огорчила такая долгая отсрочка, и добавил:
   - Если это долго, то можно месяца через два. Раньше не стоит, надо же, чтобы хоть некоторые почитали.
   Он отметил в календаре примерную дату встречи с читателями и продолжал работать. Два месяца прошли быстро, и Елена Викторовна снова позвонила ему.
   - Подошел срок, Сергей Иванович. Читателям очень понравились ваши книги. Берут нарасхват, целая очередь по списку. Когда мы сможем провести вашу авторскую встречу? Я развешу объявления.
   Они договорились провести читательскую конференцию через две недели. Уже на следующий день Матвеев увидел на доске объявлений дворца культуры объявление, аккуратно отпечатанное на компьютере, о встрече читателей библиотеки профкома ТЗП с «ученым и писателем Сергеем Ивановичем Матвеевым».
   Это событие его особенно не тревожило. Встреча с читателями – это не совещание у директора по браку, если даже покритикуют, то не сильно. На всякий случай он все же  составил примерный конспект своего выступления. На ТЗП предстоящая встреча с автором нескольких толстых художественных книг заинтересовала многих. Матвеев вдруг стал довольно популярной личностью. Ему звонили, к нему подходили в цехах, на заводском дворе,  останавливали на улице, расспрашивали. Он терпеливо нес приятное бремя славы.
   За два дня до намеченного срока  у него в кабинете зазвонил телефон. Звонили Матвееву почти каждые пять минут, звонили назойливо, бесцеремонно, по самым разным вопросам. Иногда разговор оказывался серьезным, но чаще его отвлекали по пустякам. У Матвеева за долгие годы работы уже выработалось нечто вроде рефлекса на телефонные звонки. Он еще не успевал снять трубку, но уже догадывался, приятный или тяжелый предстоит разговор. И сейчас, когда зазвонил телефон, он почувствовал, что услышит нечто не очень хорошее. Он снял трубку.
   Звонила Елена Викторовна. Пока она представлялась и здоровалась, Матвеев по ее голосу понял, что «условный рефлекс» его не обманул. Случилось что-то неприятное.
   - Я даже не знаю, как вам сказать, Сергей Иванович, - говорила завуедующая библиотекой. – Целый день не могла снять трубку, рука не поднималась. Понимаете, приходил мой начальник, председатель профкома. Я ведь развесила объявления по заводу, так он принес все эти объявления мне назад. И сказал…
   Елена Викторовна сделала паузу и глубоко вздохнула:
   - Он сказал, что встречу надо отменить. По ряду объективных обстоятельств. Так он сказал. Я не знаю, что делать.
   Многолетняя привычка ко всевозможным осложнениям позволила Матвееву сохранить спокойствие.
   - Елена Викторовна, все что делается, - делается к лучшему. Не расстраивайтесь.
Он помолчал и закончил разговор:
   - Я догадывался, что на ТЗП может произойти нечто подобное. Не огорчайтесь. До    свидания.
   Матвеев положил трубку. К собственному удивлению, неприятная новость не очень разволновала его. Он мало знал председателя профкома, но они иногда встречались, разговаривали. Матвеев считал председателя профкома интеллигентным, корректным и доброжелательным человеком. К его юбилею Матвеев написал традиционную «оду», которая    очень понравилась юбиляру.
   Конечно, этот дурацкий запрет – инициатива никак не председателя профкома. Видимо, до Синичкина дошли слухи о встрече самодеятельного автора с читателями, работниками ТЗП. Он никак не мог допустить бесконтрольного роста популярности одного из своих «крепостных». Возможно, Синичкин сам видел объявление, и его взбесило то, что начальник СКТБ его завода назван ученым. Поощрять распустившихся подчиненных директор ТЗП не мог. Он дал команду председателю профкома, и этот защитник интересов трудящихся выполнил приказ директора. Все мы люди, все человеки.
   А что делать ему, Матвееву? Звонить председателю профкома, выяснять отношения с директором? Зачем? Ему что, эта встреча так нужна, он без нее жить не может? И что он услышит в ответ? Скорее всего, наивная Елена Викторовна не согласовала такой важный вопрос с председателем профкома, проявила благородную инициативу, превысила свои полномочия. А Синичкин со своей компанией только и ждут, что он кинется бороться за правду. Ставить на место правдоискателей эта шарашкина компания умеет. Нет уж, такого удовольствия он им не доставит.
   Хватит! К чертовой матери! Завтра надо подавать заявление об уходе на заслуженный отдых. А то с этими делягами сам потеряешь простейшие человеческие качества. Давно пора просто пожить в свое удовольствие, пока сохранились остатки здоровья.



                Глава  администрации 

   Татьяна Николаевна встречала долгожданных гостей. Приезжали одновременно два племянника, сыновья младшей сестры Лидии, да еще, наконец-то, старшая сестра Валентина привезет своего знаменитого мужа – кандидата наук, писателя, доцента. Обязанности главы администрации села Дурындино не оставляли ей много свободного времени, но ради такого случая она дала себе три дня отгулов. Ее заместитель Федоров три дня как-нибудь продержится, основные дела она разгребла. Федоров – пьяница, как и все мужики в Дурындино, но она его вполне конкретно настимулировала, в эти дни он не должен загудеть. В случае чего она выйдет на работу пораньше.
   «Уазик» неторопливо скакал по разбитому асфальту на станцию в район,  Татьяна тряслась на сиденье рядом с водителем. 10 лет она работала как каторжная, не виделась с сестрами. Ездить по гостям абсолютно некогда, а сестры тоже особой активности не проявляли. Самая старшая, Алена, живет в Киеве, в другом государстве. Это подумать только: Украина стала независимым государством! Да никогда такой страны не было на свете, мы их вытащили, а они нас, как водится у хохлов, отблагодарили. У них там сейчас сложно, националисты с этой Лесей Украинкой взяли верх, клятых москалей в упор не хотят видеть.
   Алена давно сидит на пенсии, денег на разъезды нет, да еще хохлы собираются ввести визовую систему, тогда придется оформлять заграничный паспорт, чтобы выехать в Московию. Интересно делает наша власть. Хохлов к нам пускают без визы, а мы к ним – оформляй заграничный паспорт.  Это как же не уважает родная власть свою страну и всех нас! Говорят, таможенники в шароварах оборзели, без взятки русских ни за что не пропустят, найдут, к чему придраться.
   Ну, ладно, старый президент был беспробудным пьяницей, творил, что хотел. Всю страну разбазарил, лишь бы царем на Москве сесть. Крым отдал хохлам, а за этот Крым русские люди с Потемкиным сколько крови пролили, сама в школе по истории учила. Кавказ отдал, Прибалтику, Молдавию, всю Среднюю Азию. Россия осталась без фруктов, без винограда, без хлопка. С ума сойдешь: ситцевая есенинская Русь – без хлопка!  Да хрен с ним, конкретно, с хлопком, - без моря остались! В отпуск некуда съездить. Разве что на Белое, - вот радость-то. Как до Петра Первого.
   Опять же интересно, обхохочешься до смерти. Американцы в своей Америке за двести лет прошли от Атлантического океана до Тихого, освоили весь континент. Сейчас на их Дальний Запад, в Калифорнию, люди едут со всего света. А у нас Дальний Восток уже 400 лет ни живет, ни умирает. Во Владик никого калачом не заманишь, не говоря о Камчатке и Сахалине. У них на Аляске – нормальная жизнь, а нас чукчи в чуме так и ждут рассвета.
    Уже давно пьяницу Ельцина убрали, но и новый тоже непонятно себя ведет. Разве что грабежа в особо крупных меньше, даже сажать олигархов начали, а простому народу все равно жить хуже некуда, одни чиновники довольны, плодятся, как поганки..
   Нет, мужиков к власти никак нельзя подпускать. Пропьют все до последнего гвоздя или своим шлюхам раздадут. Сама она на третий срок без звука прошла. Конкуренты-мужики уж как суетились! И реклама, и листовки, и встречи с избирателями. А она помалкивала в тряпочку, пахала и пахала, никакой рекламы, никаких встреч. Даже районный глава ей говорил: ты что сидишь, не хочешь идти на выборы, что ли? Только перед самыми выборами она одну встречу провела. Там и выдала сельчанам все конкретно.
   - Меня вы все знаете. Школу в селе сохранила! А в других селах где школы? Тю-тю школы, детишкам учиться негде, не нужны новым русским грамотные сельские ребятишки. А наши  дети учатся. Клуб отремонтировала. Кино крутим, артисты приезжают, те же детишки самодеятельность показывают, песни поют, пьесы ставят, молодые по выходным на дискотеке до утра скачут. А в других селах где бывшие клубы? Нету там клубов, скупили клубы богатенькие, коттеджи и дворцы себе наделали из бывших клубов.
   - Три магазина в селе организовала, нашла бизнесменов в Тригорске. В любой день покупай хоть сникерсы, хоть тампаксы, конкретно.  Обе улицы гравием засыпала, нет теперь грязи, как раньше. А рядом села тонут в дерьме по уши.  Радио работает, свет горит, хоть этот рыжий гад Чубайс цены задрал до небес, выше некуда. Газ в село привозят без перебоев. И нет у Дырындино задолженности ни по чему, за все платим во-время. Таких сел в Подмосковье раз-два и обчелся.
   - А почему? Да потому, конкретно. В других селах мужиков навыбирали, а те одно знают, пьют и воруют, воруют и пьют. Все, что можно, что нельзя  -  новым русским продают. А выручку – не на дело, не для села, а себе на пьянство. И у нас так будет, если мужика себе выберете. Смотрите на этих моих конкурентов: пьянь на пьяни! Так конкретно и    заявила.
   И проголосовал народ. 81% набрала. Нигде такого нет во всем Подмосковье, она следила, - говорили по радио, писали в газетах. Люди все видят. Теперь главное дело – газ провести, чтобы от баллонов избавиться. А то подумать только: двадцать первый век, Москва рядом, а газ возят в баллонах. Баллоны она еще в первый срок организовала, великое дело казалось после дров,  но теперь уже слабо. Это как спички по одной покупать, на одних спичках разоришься.  Газопровод нужен. На худой конец – газгольдер поставить. Хлопот не оберешься с разрешениями, но – надо. Добьюсь, я упорная, в мать, в кузнецовскую породу уродилась. Если надо – горы свернем, а сделаем.
   Вторая сестренка, Валентина, умница и красавица, рядом живет, в Тригорске, всего-то по прямой двести километров, а тоже 10 лет не виделись. Валентина в отца пошла, в лихановскую породу, такая же правильная, смирная, наивная, можно сказать. А на наивных всегда воду возят. Вот и маялась почти всю жизнь, не везло ей. Первый муж как-то быстро помер, пьяница хренов, видно, спился насмерть, осталась Валентина с грудной дочкой на руках. Сколько лет жила матерью-одиночкой.
   Зато теперь повезло Валентине. Второй муж с нее пушинки сдувает, на руках носит, чуть не каждый год новую шубку покупает. Живи  да радуйся. Но – растеряла Валентина здоровье, пока одна горевала. Сердце, давление.  Чуть поволнуется, - давление, говорит, за 170 скачет. Ну, за таким мужем  можно и с давлением жить. Главное, непьющий. И вообще, такого хоть в музей сдавай, не муж, а подарок к восьмому марта. Валентина фотку прислала – помолодела, похорошела, расцвела, как майская роза.
   Муж у нее на самом деле что надо. Мало того, кандидат наук, зарабатывает неплохо, так еще доцент, где-то в академии преподает студентам. И мало того – книги пишет. Валентина прислала – шесть толстых книг, каждые полгода по книге писал, и когда только успевает? Здорово пишет. Про сегодняшнюю жизнь написал, - все село причитало, книгу из рук вырывали. Даже не верится, что такие мужики есть на свете.
   Нет, Вова у нее тоже ничего, слава Богу, грех жаловаться. Одно время здорово поддавал, печень посадил. Еле откачала его, хорошо хоть у нее, при ее должности, связи в районе есть. Вова три месяца в больнице лежал, да еще месяц на амбулаторном сидел дома. Потом дали вторую группу, пенсия всего две тысячи, но хоть что-то.  По пенсии тоже бегать пришлось, мало не показалось. Теперь вот третий год проклятую в рот не берет. Плохо – не ест ничего, на одном кофе сидит, исхудал весь.
   Не унывает, нашел себе дело, целыми днями на рыбалке пропадает, хотя какая тут, в Подмосковье, рыбалка. Три уклейки, пяток бычков за день поймает – и доволен. С утра ей на работу, а он берет удочки, на мотоцикл – и на рыбалку. Но зато целый день на свежем воздухе и при  деле. Пусть здоровье поправляет. Курить бы бросил, смолит много, а это тоже вредно. И кофе – на день литрового  термоса не хватает. Поберег бы сердце.
   По хозяйству Вове ничего нельзя делать, слабый он стал после болезни. Но она сама    управляется. Хозяйство большое, иначе в деревне не прожить. Как в рекламе говорят эти дебилы: хорошо иметь домик в деревне. Дать бы им самим такой домок, посмотрела бы, повеселилась. Корова, две телки, три свиньи, девять поросят, двенадцать индоуток, двадцать восемь кур и три петуха. Огород двадцать соток, сад – восемь. А иначе не прожить, зарплата у нее, у мэра, - стыдно людям говорить. Ничего, справляемся, здоровьишко еще есть. После работы одно удовольствие повозиться по хозяйству. И на цветы время остается.
   Цветы Татьяна любила. Четыре сотки под цветы  отвела и не жалко. Труда много, конечно, но – красота. После мэрских хлопот голова трещит, а выйдет в свой цветник, посмотрит  и - как 10 лет сбросила.  Прополет цветочки, польет их, букеты в каждую комнату нарежет - вот и отдохнула. Можно теперь и живностью заняться.
   А третья сестренка Лида, самая младшая, общая любимица, в Сибири живет. Муж у нее военный, полковник, помотались они по всему Советскому Союзу. Лида младше всех, а замуж  первая выскочила. Подцепила курсанта на танцах, да так всю жизнь вместе и прожили. Двух мальчишек подняли. Старший уже капитан, младший школу кончает.
Когда развалился Союз, Лида с мужем и двумя мальчишками жила в Фергане. При Ельцине в армии такой бардак начался – кошмар, еще хуже, чем по всей стране. Должность, чин, ордена, - все коту под хвост. Сократить без разговоров. Но Лида тоже в шестаковскую породу пошла, настойчивая. Она там генералам такой дефолт устроила! Ищь, сократить! А ему до пенсии еще лет десять оставалось. И куда они – без квартиры, без гражданской специальности? И муж правильно понял ситуацию, долго хлопотал, каким-то чудом сумел вернуться в Россию, нашел хорошее место – в военном училище. Работает, набирает выслуги.    Когда-то же кончится этот бардак в стране, - тогда и на заслуженный отдых с полковничьей пенсией. Всю жизнь они мотались по чужим квартирам, а теперь, - Лида звонила по мобильнику, - квартиру им дали. Говорит, хорошая квартира, трехкомнатная, улучшенной планировки. Первая за всю жизнь. Лена счастлива по уши, украшает семейное гнездышко. Ну и слава Богу.
   Лида активная, всех сестер соединяет. Пишет письма, шлет открытки к праздникам. Сейчас мобильники пошли, - частенько звонит. Если бы не она, растеряли бы друг друга, родители рано умерли, каждая сама по себе в жизни устраивалась. И потерялись бы они в этой хреновой демократии, как беспризорники. Кто ее только затеял, руки-ноги бы поотрывать этим прорабам капитализма. Десять лет пьяница страной командовал, а его шобла воровала без оглядки. Вот даже в их Дурындине поставь сейчас пьяницу-мужика, - все разворуют, все развалят.
   Эх, мужики россиянские! Профукали такую державу. У них голова, видать, - только чтоб водку было чем глотать. А какая страна была! Американцы смирно сидели, знали свое место. А теперь – кто с этой занюханной, разворованной Россией считается? Какая-то Прибалтика, - соплей прищелкнуть да растереть, - и та нос задирает, телегу катит на нас. Одно им подай, другое. А мы как сявки: чего изволите? Стукнуть кулаком, перекрыть газ, - на карачках приползут, скулить будут, чтоб назад приняли.
   Выбрать бы бабу президентом, - не стала бы в задницу заглядывать этому другу Клин-Блину да Джону. Вывелись мужики в России, пропились до усрачки, конкретно. Да и во всем мире, видно, такое же. Что ни президент, - то пьяница, то жулик, то голубой, то бабник. Уже в половине стран народ за ум взялся, мужиков поскидывали, женщин выбирают в президенты. Вот и у нас так надо!
   «Уазик» сильно тряхнуло на ухабе.
   -  Леша, тряси поменьше! Я тебе не ковбой, - так скакать.
   - Дорога, Татьяна Николаевна. Раз в район сгоняешь и – меняй шаровые. Раздолбали    машину.
   - Вот и  не гони. Успеем.
   На оптимизм надо настраиваться. Все-таки родные племянники едут. Первый раз в жизни увидимся. А то еще наорешь на них в сердцах, как на свою пьянь. Парни-то не виноваты в этом бардаке. Старшего Лида назвала Андреем, второго – Богданом. Татьяна тогда смеялась:   ты что, собираешься по алфавиту до Якова добраться?
   Андрей в Воркуте служит. Молодым офицерам, говорит Лида, положено отслужить свое в таких местах, потом уж в нормальное место переведут. Двадцать семь парню, а он уже капитан. Или еще только капитан? В армии, она слыхала, строго насчет продвижения. Не успеешь во-время получить погоны с двумя просветами, - останешься пятнадцатилетним капитаном, до самой пенсии. А у капитанов пенсия смешная. Ну, отец его вытянет, если сам из армии не уйдет. Надо у Лиды спросить, что они там тянут с Андреем. В полковники Андрею надо, как отцу. Полковник и подполковник, говорят, две большие разницы по пенсии. И скорее надо его вытаскивать из этой тундры.
   - Приехали, Татьяна Николаевна.
    - Слава Богу, всю душу ты мне вытряс. Ты постой тут, Леша, я в магазин схожу. Вина купить, шампанского, еще чего.
   - Я помогу?
   - Спасибо, помоги.
   Андрею вина или водки? Что они в Воркуте пьют, спирт, наверно. Куплю и вина, и водки. А младшему что? Сейчас глаза разбегаются. Хрустики, сникерсы-памперсы. Младший еще мальчишка, в десятый пойдет. Молодые – они глупые, насмотрелись рекламы, от друзей стыдятся отставать. Жуют всякую гадость всухомятку. Ничего, я приучу обоих к настоящей еде.
   Татьяна с помощью Леши загрузила в «уазик» две огромные сумки с продуктами. А тут и электричка засвистела, загрохотала. Интересно, узнает она племянников, узнают они тетю Таню? Андрей три года назад приезжал на денек, еще старшим лейтенантом, красавец парень. А младшего Богдана она не видела уже лет 10, от того мальца уже ничего не осталось. Вытянулся, поди, за девками бегает. У них это сейчас рано начинается. Вон у Гараниных девчонка в шестом классе залетела, аборт делали. Насмотрелись порнухи с пеленок, приобщились к общечеловеческим ценностям. Головы пооткручивать у деляг с телевидения. Деньги, деньги, а что дети с горшка одни убийства да разврат смотрят – это никому не надо. Тьфу, опять заводиться стала.
   - Тетя Таня! Здрасте, вот и мы.
   - Здорово, орлы! Ох, какие молодцы выросли! Богдан, тебя не узнать. Наверно, отца перегнал?
   Богдан симпатично порозовел,  засмущался. Ничего, их надо почаще хвалить.  А то шпыняем за отметки, за лень, за неаккуратность, а жизнь-то одна. Еще хватит им всякого негатива. Ругать ребятишек любителей много, а родные  должны хвалить. Татьяна крепко обняла племянников, расцеловала.
   - А тебя, Андрей, уже узнаю. Раздался в плечах, прямо Шварценеггер! Небось, ханты-мансийки штабелями падают?
   Андрей сдержанно улыбнулся.
   - Там больше русские, приезжие.
   - Это которые примчались за Полярный круг получать по 100 баксов за ночь, да забыли, что ночь у вас полгода?
   Богдан по-мальчишески захохотал, Андрей улыбался все так же сдержанно.
    - Всяких хватает. Мы держим оборону.
   - Вот и держите. Ну, садись в машину, герои. Часок потрясемся и – дома. Мои там заждались. И тетя Валя с мужем, наверно, уже приехала.  Леша, поехали.
   В дороге говорили мало, - «Уазик» скакал по ухабам, и открывать рот просто опасно, можно язык откусить. Вот и еще одна забота мэру – дорога. Раньше руки не доходили, теперь просто надо дорогой заняться. Стыдно перед племянниками, да еще по этой дороге уже, наверно, проехала Валентина с мужем, тут уж совсем позор. Дорога – это дело района, но районного главу она достает уже сколько лет, а толку никакого.
   Они в районе только и думают о своем кармане. Районный глава – из бывших райкомовцев, быстро перестроился на капитализм. Говорят, у него с губернатором отношения вась-вась. Губернатор выделяет району деньги под всякие там программы, а глава отмывает навар и делится со спонсором. И чиновников таких же подобрал. Хапуги жуткие. Ни одну бумажку без взятки не подпишут, гоняют из кабинета в кабинет, как шавку. Ну, ничего, вот пробьет она газ, тогда всех в районе по кочкам разнесет, а дорогу организует, если надо, и к губернатору в кабинет явится, а то засиделся там.
   Когда в Дурындино они проезжали мимо школы, Татьяна вдруг скомандовала:
   - Леша, ну-ка, стой!
Она выскочила из «уазика», подбежала к группе мужчин у дощатого сооружения. Бригада узбеков строила новый туалет для школы. Один туалет в школе – не дело, она выколотила в районе деньги на второй, чтобы отделить «М» от «Ж». Узбеками командовал бывший колхозный, еще с советских времен, прораб Вагонов, ныне полубезработный пьяница. Она его жалела, - мужику не повезло с женой-шалавой, - поручала разные мелкие дела, чтобы поддержать человека.
   - Ты что натворил, Вагонов? Куда ты туалет поставил?
   - Дык… Тут удобно. И от «М» далеко, как ты говорила.
   - А ты спроси у внучки. Она пойдет в этот сортир?
    - А что? Нормально.
   - Нормально? Ты куда дверь развернул? На улицу! Смотрите, люди добрые, как тут девочки писают. Ты бы еще стеклянную дверь поставил, чтоб все подробности! Разворачивай вон туда.
   - Дык это же яму другую надо копать, поперек. Значит, новую яму.
   - Это твои трудности. Ты бригадир. Тебя же матери носом будут совать в этот сортир. Не сделаешь, - наряд не подпишу.
   Когда Татьяна села в «уазик», она уже улыбалась. Обычные мелкие неполадки, таких сто штук в день. Мужики совсем думать перестали. От водки у них извилины разгладились. За всем глаз да глаз нужен, бабий глаз, трезвый. Ну, вот и дом родной.
   - Приехали! Вылезай, молодежь. А вон и тетя Валя!
   Дома их встретили Вова, дочка Марина с мужем и Валентина со своим необыкновенным Сергей Иванычем. Их машина уже стояла во дворе. Целых полчаса обнимались, целовались, утирали слезы, ахали, обменивались подарками.  Потом начали рассаживаться за стол. Валентина и Марина кинулись помогать, но Татьяна прогнала их. Командуйте дома, а тут я хозяйка. Сидите, пейте, ешьте, - вот и вся ваша сверхзадача. Гости пили и ели, похваливали, и Татьяна радовалась.
   Парни уминали за обе щеки, под конец обеда Богдан  совсем засоловел, мальчишка еще, наелся доотвала и спать потянуло. Татьяна уложила его спать, заодно и Андрей решил подремать часок. Пусть отдохнут. Богдана подкормить надо, а то как хворостина на своих чипсах-дрипсах. Вечером Вова баньку натопит, помоются с дороги, попарятся, а потом шашлычки на свежем воздухе.
   Марина с мужем не стали засиживаться, отправились домой. Обе супружеские пары долго сидели за столом. Татьяна поначалу немного стеснялась Сергея Ивановича, но он оказался мужик простой, Валентину слушался как маленький, видно, и в самом деле сильно любит. Он больше молчал, зато Вова не закрывал рот. Как же, можно показать себя перед доцентом, да еще писателем, мы тоже ведь не лаптем щи хлебаем. К концу обеда за столом царила полная дружба.
   Вечером допоздна засиделись у шашлычницы. Хорошую печурку Вова соорудил для шашлыков. Чуть не все прошлое лето с ней возился, все ему не нравилось. Сделает печурку, нажарит шашлыков – и снова переделывает по новой. То мясо будто бы пригорает, то дыму много, то долго жарится. То так кирпичи положит, то этак, то решетку вдоль поставит, то поперек. Получилось, говорит, здорово. Татьяна особой разницы не находила, но раз Вова говорит, то так оно и есть, ему виднее.
   Вова и Сергей Иваныч вели серьезный мужской разговор с молодым капитаном. Как идет служба, какое попалось начальство, какая зарплата у офицеров, какие цены в их удаленной точке, в тундре. Татьяна и Валентина допытывались у Богдана о школьных делах, о родителях, чем занимается после уроков,  как относится к девчонкам. Денис отвечал охотно, глазенки блестят, рот не закрывается.
   Татьяна подсовывала ему горяченькие шашлыки,  и радовалась: третий шампур очищает, литровую бутылку кока-колы прикончил, вторую открыла. И то сказать, специально для дорогих гостей боровка закололи, мясо парное, экологически чистое, без всяких там западных стимуляторов роста. Пусть поест по человечески. А вот Андрей даже один шампур не доел, все разговаривает. Ну, человек взрослый, самостоятельный, сам знает, что ему надо. Пьет в меру, без азарта, это хорошо. Вообще мужики собрались непьющие, на троих одну бутылку никак не осилят.
   Вот бы все мужики так. А то увидят бутылку, - руки трясутся,  остановиться не могут, пока досуха не вылакают, удержу не знают. А потом ползают, как сонные мухи, из рук у них все валится, гвозди шляпкой заколачивают.
   А Вова опять ничего не ест, пожевал кусочек шашлыка без хлеба – и сыт. Ему побольше бы есть надо, совсем худой стал. Ни к водке, ни к вину не притронулся, третью чашку кофе допивает. Плохо это, не бережет сердце. Он на шашлычнице устроил специальное гнездо для кофейной турки, сразу все удовольствия, мастер ты мой. Сергей Иваныч ест хорошо, а тоже пьет чуть-чуть, от кофе совсем отказался, Валентина говорила, сердце у него.
   Утром Татьяна поднялась как обычно, в пять часов. Все гости спали по комнатам. И Вова спит, ему надо побольше спать с его здоровьем.  Парни  как с вечера упали на кровать, так и не шевелятся. Хорошо молодым, уж спать, так спать. Пусть поспят. Андрею в его Воркуте служба спать не позволяет, а Богдана дома родители к режиму приучают. Вот Сергей Иваныч что-то плохо спал, все вставал курить. От нервов это, жизнь-то у нас – не приведи Господь.
   Татьяна подоила корову, выгнала ее с телятами  в стадо. Стадо в Дурындино – тоже ей пришлось хлопотать. После приватизации все порезали скот, никому не охота возиться с сеном и навозом, да и корма вздорожали до неба. Народ-то просто смотрит: сегодня приватизация, а что завтра объявят – и Аллах не знает, запросто снова могут начать раскулачивать. Так что пока назад не отобрали, хоть мяса наесться от души. Потом спохватились, но -  поздно, Дубровский, мы обвенчаны. Кто не спился, снова начали скот заводить, каждый сам пас, пастуха не найти и платить ему нечем.
   Татьяна пробила штатную должность животновода, женщины уговорили дядю Валериана. Тот долго упирался, мол, зарплата маленькая, хлопот много, ответственность большая, но все же согласился. И вот уже третий год пасет дурындинское стадо. Все можно сделать, если не лениться.
   Татьяна замешала свиньям болтушку. Пока они толкались у корыта, вычистила свинарник. Свиной навоз у нее прел в отдельной куче, ему надо хорошо перепреть, а то у свиней часто солитер, или, хуже того, финка. Пусть преет, пока не сгорит вся гадость. Упаси Бог, попадет в огород, на овощи или картошку. Выпустила на двор кур, индоуток и гусей, насыпала им комбикорму, налила воды. Вычистила птичий сарайчик, помет сложила в кучу коровьего навоза. В птичьем помете много калия, хорошо для удобрения.
   Земля в Подмосковье никудышняя, одна глина. И хуже того, тут за тысячу лет из земли все высосали, все соки. Зато дряни всякой в нее, матушку, за эту 1000 лет накидали – слов нет. Кажется, никогда теперь не избавиться от всех паразитов. Проволочник, медведка, короеды, долгоносик, тля. зараза всякая, - то плесень, то гниль, то болезни. Чтобы урожай снять, много удобрения надо, а еще больше – химии. А от химии опять вред идет. И живность зловредная к химии быстро привыкает. За 10 лет Татьяна на этот участок  навозила торфа, компоста, навоза, перегноя, чернозема. Всю почву обновила, урожай для Дурындино у нее хороший, ни у кого такого нет, а вот с вредителями и болезнями так и не справилась до конца.
   Она закончила возиться, согрела на газовой плитке в баньке воды, вымылась. Душ, ванна, новомодные джакузи, - все это ерунда. Нет ничего лучше, как помыться теплой водой, сидя на лавочке. Льешь на себя из ковшика, и тело охватывает свежесть. Вся грязь уходит, бодрость появляется. А уж когда встанешь и остатки воды из ведра выльешь на себя, - как мать говорила в детстве: с гуся вода, с Танюши худоба, - такого удовольствия ни за какие деньги не купишь. Наверно, это у нас от предков. Русские люди испокон веку мылись в баньках, поливали себя чистой, теплой водичкой из ковшика, окатывались из ведра.
   А цивилизованные западные люди в ваннах киснут в собственной грязи. Посмотришь их фильмы, блевать тянет. Нальют в раковину воду, умоются, там же зубы чистят, в той же раковине бреются. И после этого воду не сливают, - посуду там моют, картошку, носки стирают. Экономные, а если прямо, то скаредные до предела. Теперь и наша власть со страшной силой толкает нас туда же, к Западу примеряют нас, носом тычут в западные порядки нас, сиволапых. Мало им воды в России! Вода дорожает, народ счетчики ставит, чтоб лишнего не платить. Воровать надо меньше, господа начальники, да олигархам воли не давать, чтобы экологию соблюдали. Тогда до Страшного суда на всех хватит чистой, бесплатной воды.
   После купания Татьяна посидела в баньке на лавочке. Не часто у нее выпадали такие вот минуты полного отдыха. Всем она довольна в жизни. На Вову не нарадуется. Одно немного огорчает: сына не дал Бог. Две дочки красавицы, обе замужем, старшенькая Наташа живет в Москве, Марина рядом с родителями. И у Анны тоже одна дочка, и у Валенитины – одна дочка. Зато Лида сразу двух сыновей родила, за всех сестер увеличила мужское население. В чем тут дело, почему у них в роду такой урожай на девок?  И их четыре сестры, ни одного брата. Ученые что-то говорят с умным видом, а сами ничего не знают.
   Пора готовить завтрак. Скоро гости поднимутся – все готово должно быть. Мужикам главное дело – еда, они много сил тратят, не то, что женщины.  А вот и Сергей Иваныч на крылечко вышел, на солнышко жмурится. Хороший муж Валентине достался, хоть и немного поздно, да лучше поздно, чем никогда. И Андрей вылез подышать свежим воздухом. Жалко, он не в форме приехал, покрасовался бы перед дурындинскими девушками, знай наших. Его женить давно пора, куда Лида смотрит, а то привыкнет парень к холостяцкой жизни, да так и останется один.
   За завтраком Вова завел с Сергей Иванычем разговор о политике. Татьяна считала такие разговоры напрасной тратой времени, но мужиков хлебом не корми, дай поговорить о высоких материях. Вова сегодня ополчился на евреев.
   - Куда ни кинь, - одни они. По радио – картавят, по телику – одни горбоносые, вон Миткову никогда не показывают в профиль, у нее рубильник еще тот. В депутатах сплошь евреи, в правительстве одни они, сам Путин тоже, похоже из них. Совсем вытеснили русских. Скоро в России русских не останется, вымрет русский народ.
   Вова разошелся. Сергей Иваныч слушал внимательно, не перебивал. Когда Вова немного выдохся, он сказал с усмешкой:
   - А может, это и хорошо?
- Как, - хорошо? – Вова даже подпрыгнул на стуле. – Как это - хорошо?
   - Очень просто. Мы сами их допустили везде. Они народ энергичный, лезут во все щели. А мы только и умеем, что пить. Пусть победит достойный, как говорили древние греки. Ну, будет Россия еврейской страной, - и что тут плохого. А мы потихоньку вымрем, как мамонты.  Туда нам и дорога.
   Говорил он спокойно и даже с улыбкой, но Татьяне показалось, что в голосе его звучит горечь.
   - Так… - Вова даже не сразу нашел, что ответить. – Мы же великий народ, а они кто? Они же работатќ не любят. И не умеют. Ты видал хоть одного еврея – колхозника, скажем, тракториста? Или на стройке? Они же только и знают – на трибуну лезть, на скрипочке пиликать, по телику кривляться в бабьих юбках, песни гадские петь под фанеру! Ну, ты загнул!
   Татьяна засмеялась, решительно встала.
  - Вы, антисемиты, кончайте. А то договоритесь до национальной идеи: бей жидов, спасай Россию. Я, как глава администрации, не могу, чтобы разжигали национальную рознь. А нашим мужикам и правда надо бы меньше пить, а то сами себя пропьем. Давайте, я лучше покажу вам свои цветы. Сейчас самая красота. Валентина, не суетись, я потом уберу. Пошли за мной!
Сергей Иваныч взглянул на нее с благодарностью, а Вова насупился.
   Она водила гостей по цветнику. Любила она красоту, в любых видах любила. Еще молодая самодеятельностью занималась, пела, декламировала, играла в пьесах. На всю жизнь привыкла к красивым жестам. Искусство всегда красиво, даже самодеятельность. Потом работа засосала, пришлось бросить. Теперь отдыхала душой с цветами.
   Андрей привез видеокамеру, Богдан схватил ее и ходил за тетей Таней по пятам, снимал все подряд. Татьяне это нравилось, она старалась говорить правильно, делать красивые жесты, недаром в молодости столько занималась самодеятельностью. Она показывала свои клумбы, композиции из хорошо подобранных цветов. О цветах она  могла рассказывать без конца.
   Потом приехал Леша, как договаривались, и Татьяна повезла гостей на кладбище.  По пути заехали за двоюродной сестрой Ниной, та была намного старше их и выглядела совсем старушкой. Нина давно просила свозить ее на кладбище, - ноги у нее отказывали. Она сразу захватила инициативу в разговоре, поведала племянникам всю родословную.
   - Мы – из Лихановых и Кузнецовых. Вот вы, ребята, ваша мать, тетя Таня, тетя Валя – это Лихановы. Дед ваш – Лиханов Николай Иваныч.  А бабка ваша, мать вашей матери – из Кузнецовых. И я из Кузнецовых, мой отец – брат вашей бабки. Лихановы все какие-то задумчивые, все будто мечтают о чем. А Кузнецовы – деловые. У моего деда, Кузнецова Никифора Максимовича, мельница своя была тут в Дурындино.
   Нина обрадовалась случаю, не закрывала рот. Они обошли почти все кладбище. Нашли могилы всех Кузнецовых и Лихановых, их оказалось немало. Денис все трещал видеокамерой.
   - А вот ваши дед и бабка, Лихановы. Рано умерли, царство им небесное. Вместе жили и лежат вместе.
   У могилы родителей Татьяна и Валентина всплакнули. Татьяна вытирала слезы платочком, шмыгала носом. Родные вы наши, рано ушли от нас. Мама совсем молодая была, тридцать три всего. Умерла, когда Лиду родила. У Лиды теперь день рождения – и радость, и слезы. Папа надолго пережил маму, но тоже умер рано, в пятьдесят шесть. Почему так сложилось, генетика виновата, война или просто жизнь не радовала, - кто теперь поймет. Вымирают русские люди, народ русский вымирает. Особенно сейчас. Ельцин со своей командой будто специально устроил для русских геноцид. И Путин не торопится наладить жизнь в стране. Одним олигархам да новым русским благодать. А народ так и бедствует. Может, даже хорошо, что мама и папа не видят всей этой разрухи? Нет, лучше плохо жить, чем хорошо лежать на кладбище. Хватит, надо взять себя в руки.
   - Андрей, Богдан, в машине краска и кисти. Покрасьте могилку?
   - Нет проблем, тетя Таня.
Андрей ушел к машине. Нина позвала их к памятнику неподалеку.
   - Тут брат мой лежит, Виктор Кузнецов. Совсем молодым умер, сорока не было. Пил он. Потом стал лечиться. Уколы делал, таблетки глотал. И все равно пил. После таблеток от пьянства пить нельзя, он подождет, пока рассосется, и пьет. А жена как-то дала ему таблетку и не сказала, кукую. Он сразу и выпил  - после таблетки. Если бы она сказала, остался бы жив. Он хорошо тогда выпил. Нельзя было после таблетки. А она не сказала. Вот он и умер. Бабы до сих пор говорят, что нарочно дала и не сказала. Убила ведь она его. Через три месяца снова замуж вышла. Так и живет со вторым, и – ни в одном глазу. Ни стыда, ни совести. Ни вот столько не казнится.
   Богдан слушал тетю Нину с разинутым ртом, неумолчно стрекотал видеокамерой. Сергей Иваныч опустил голову и украдкой, чтобы Нина не видела, улыбался. Татьяна и Валентина слышали эту душераздирающую историю не раз и стояли спокойно. Богдан усердно заснял и записал всю сцену. Мальчишка еще, такие истории  ему в диковинку. Как же, местная легенда, настоящий триллер в селе Дурындино. Андрей принес краску к могиле деда и бабки, подошел к ним, послушал, заухмылялся. Нина покосилась на нигилиста, но ничего не сказала, привыкла ко всякой реакции слушателей, сама-то она искренне верила легенде.
   Они прошли по всему кладбищу. Генеологическое древо Лихановых - Кузнецовых оказалось могучим, плодоносным и разветвленным. Нина говорила и говорила, а Татьяна корила себя за беспамятство. Самое дорогое для человека – его фамилия. Самое главное в жизни – знать свои корни, помнить всех родных. Вот умрет Нина, она уже старенькая, - и с ней умрет богатая родословная их рода, сотрется память и о Лихановх, и о Кузнецовых.
   Вот так нарушается связь поколений, рвется кровная связь родных людей. Не знаем историю  своего рода, - что говорить об истории страны и народа? И тогда человеку можно внушить все, что угодно, даже знаменитую варяжскую легенду. И верим мы, что русские так и остались бы в лесах и болотах, дикие, нечесаные и неумытые, если бы не просвещенные варяги. И до сих пор наши правители, бедняги, мучаются с ленивым и глупым русским народом, не способным ни на что дельное.  Тащат они нас, радетели народные, к западному прогрессу, из последних сил выбиваются, а мы только и знаем, что хлещем водку и норовим увиливать. И ведь верим в это, привыкли верить!
   Хорошо, что наивный Богдан снимает и записывает. Надо попросить, чтобы разослал кассеты всем сестрам. Пусть сохранится хоть кусочек истории Лихановых и Кузнецовых. Нельзя, чтобы память умирала. Молодые об этом не думают, у них другие заботы, торопятся жить, боятся не успеть чего-то, а когда спохватятся – поздно. Старшее поколение – уже в могилах, и мертвые унесли с собой свою память.
   Пока Нина водила гостей по кладбищу, Андрей покрасил оградку на могиле своих деда и бабки Лихановых, покрасил скромные памятники. Все вернулись к этой могиле, постояли, помолчали. Татьяна снова всплакнула, Валентина тоже. Андрей постарался, хорошо покрасил, аккуратно, еще лет на десять хватит.
   Вечером небо нахмурилось, и ужинали в доме. Богдан прокрутил по телику свою запись. Татьяна радовалась, когда на экране появился ее цветник. Богдан замечательно снял и цветы, и ее саму. Какую все таки красоту вырастили ее руки!  И сама себе она тоже понравилась. Сергей Иванович тоже с уважением проговорил:
   - Какие изящные жесты у вас, Татьяна Николаевна! Прямо как у профессиональной    артистки.
Татьяна вспыхнула от удовольствия. Недаром она столько лет занималась самодеятельностью. И ее цветник – настоящий ботанический сад, хоть и маленький. Андрей же проворчал на    брата:
- Ну ты, Богдан, ботаник! Одни цветы. Тетю Таню почти не снимал.
   Татьяна не согласилась. Все Богдан снял замечательно. И ее не обидел. Она на экране так хорошо говорила, двигалась легко и красиво, как молодая. Правда, она заметно поправилась, даже, пожалуй, растолстела, но все равно смотрелась дамой, а не бабой. Плавные, изящные движения. Даже когда кормила кур, зерно рассыпала красивым, элегантным    жестом.
   На экране появилась могила родителей. Татьяна опять заплакала. В третий раз за этот день, такого никогда с ней не случалось, она вообще не помнила, когда плакала в последний раз. Вова положил руку на ее плечо.
   - Поплачь, Танюша, поплачь. Слезы по родителям – хорошо. Святые слезы. Они там чувствуют, что их поминают.
   Татьяна благодарно прижалась мокрой щекой к ладони Вовы. Отвлек ее от печальных мыслей Сергей Иваныч.
   - Мы с Валентиной Николаевной недавно ходили в Третьяковку.
   - Здорово! – не удержался Богдан. – А я там еще ни разу не был.
   - И как там после ремонта? – солидно поинтересовался Вова.
   - Вот об этом я и хочу сказать. Я в Третьяковке побывал больше десятка раз за свою жизнь. Старые композиции знал почти наизусть. Сразу мог найти любой зал. Мне особенно нравился Врубель, я там часами простаивал. Его «Сирень», «Гадалка», «Демон», - трогают до слез. Они просте переполнены чувствами, эти картины. И еще мне очень нравились «Три богатыря».
  Сергей Иваныч надолго замолчал, и Вова не выдержал.
   - Что, их уже нет, этих картин?
- Есть, - со вздохом произнес Сергей Иваныч. – Все они висят. Кроме «Сирени». Вместо «Сирени» там один из эскизов этой картины. Но, даже не знаю, как сказать… Что-то не то в Третьяковке. Смотрю на «Демона», - не трогает, не берет за душу. Смотрю на «Трех богатырей», - ну, никаких чувств не возникает. Как на рекламу смотрю. В магазинах сейчас полно картин, они так и называются: «Картина». И все. Чтобы покупатель понял, что это – картина, а не коврик и не поднос. Вот и в Третьяковке. Висят просто «Картины». И не пробуждают никаких чувств. Это не шедевры великих мастеров. Это что-то другое. Я не специалист, не могу точнее сказать…
   - А что тут говорить, - воскликнул Вова, - что говорить! Правильно душа твоя почуяла: это же наверняка копии. Настоящие картины давно висят во дворцах олигархов, мать иху так! Всю Россию продали, сволочи!
   - Наверно, так оно и есть, - вздохнул Сергей Иваныч. – У меня зрение уже не то, как говорится, мартышка к старости слаба глазами стала… А Валентина Николаевна разглядела. Раньше на  всех этих картинах виделись трещины, потемнения. В общем, следы времени. А сейчас – картины новенькие, без единой трещины. А на «Трех богатврях» даже я разглядел. Там под ногами у лошадей елочки маленькие росли, больше десятка молоденьких елочек. И сейчас елочки есть, но их меньше, и они какие-то нелепые. Будто школьники неумелые рисовали. Но самое главное, сейчас картины не вызывают никаких чувств. Смотришь на «Демона», - будто на витраж в магазине.
   - Значит, - констатировал Вова, - копиисты даже не особенно старались. Для нас, для быдла, и такое сойдет!
   На третий день Вова повез всех гостей на рыбалку. Он договорился с приятелем Сашей Ковалевым, чтобы тот тоже поехал на рыбалку, на одном мотоцикле всем не уместиться, а на машине туда не проехать. Татьяна чувствовала, что ей пора идти на работу, и она предложила Валентине остаться дома, отдохнуть, но та отказалась, а Сергей Иваныч сказал:
   - Валентина Николаевна – заядлая рыбачка. Она больше всех наловит.
   Татьяна проводила рыбаков и пошла на работу. Ясно, ее дорогой помощничек Федоров, пьянь несчастная, палец о палец не ударил, ждал ее. Слава Богу, что сегодня пришел во-время и почти трезвый. Надо бы заменить его на женщину, есть в Дурындине подходящие, но так сильно обижать мужиков нельзя. Она еще не один срок собирается тут работать, пусть мужики тоже видят, кто есть ху, и делают выводы.
   Домой она вернулась, когда солнце уже закатывалось. Дядя Валерьян как раз пригнал стадо. Татьяна подоила корову, напоила ее и телят, завела их  в хлев. Покормила кур, индоуток и гусей, загнала их по местам, поставила болтушку свиньям. Опять согрела воду, вымылась в баньке. Ох и благодать! Будто заново родилась, все заботы ушли, настроение повысилось. Теперь можно ужин готовить, скоро рыбаки вернутся, уже стемнело, они там  поплавки не разглядят.
      Тут, как по заказу, затарахтели у ворот мотоциклы, послышались возбужденные голоса. Всей толпой рыбаки ввалились во двор, довольные, дальше некуда. Мальчишки вообще первый раз увидели Волгу, белые пароходы. Вова цвел. Добычу они привезли необыкновенно богатую. Плотвички, окуньки, подлещики, уклейки, - всего 27 рыбешек, из них 11 поймала Валентина.
   Татьяна тут же почистила и пожарила рыбу, усадила добытчиков за стол. Смолотили все подчистую, а уж рыбу ели с благоговением. Да и что бывает лучше свежей жареной рыбки? Пусть немного, пусть мелкая, - умяли с хрустом, с костями. Даже Вова съел три рыбешки, нагулял аппетит на свежем воздухе, в хорошей компании.
   - Там остров! – возбужденно рассказывал Богдан. – Маленький такой, а прямо на острове – церковь! Здорово! Красота! Раньше она на сухом месте стояла, а потом построили плотину, получилось водохранилище, целое море.  А церковь осталась на острове.
   Мужчины повалились спать как убитые. А Татьяна и Валентина еще посидели в гостиной, смотрели сериал про тяжелую долю новых русских, рассказывали о своей жизни. Потом Татьяна погнала Валентину спать, а сама еще часок разбиралась с бумагами.
   Каких только бумаг не развели сейчас чиновники. Все на благо трудящимся. Бюджет Дурындино всего-то сто двадцать тысяч в год, а бумаг, - будто за все швейцарские банки       Татьяна вспомнила, как поначалу она даже слезу пускала над этими бумагами с их дурацкими формами. Даже не поймешь, о чем там они, слова все иностранные и незнакомые. Даже ей, бывшей учительнице русского языка, бывшей директорше средней школы трудно разобраться в чиновничьем словоблудии, а каково другим, без особого образования? Вот уж, заставь дурака  Богу молиться. Ох, и раздолье устроили оба президента чиновникам!
   Утром Леша повез их на электричку. Татьяна чуть не слезно просила Валентину и Сергея Иваныча остаться еще на денек-другой, - когда еще увидимся?  Но у Сергея Иваныча какие-то срочные дела на работе. Дела – это понятно, дело – выше всего. А парням тоже пора возвращаться. Они еще хотели на пару дней заехать к Валентине, погостить. А потом – в Сибирь, к родителям. Андрей теперь сидит целый год в своей тундре, родителей видит  раз в год, да и что ему делать тут, в деревне?
   Татьяна расцеловалась с Валентиной, обняла Сергея Иваныча, - хороший муж достался сестренке! Они сели в «Жигули», Татьяна утерла прощальные слезы, и вместе с Вовой и с племянниками уселась в «уазик».  В дороге Вова все выпытывал Андрея, почему он так долго служит в своей отдаленной точке, ведь уже шестой год пошел. Андрей отшучивался, мол, ханси-мансийки и ненчаночки уж больно хороши, но Татьяне казалось, что она понимает племянника, - прикипел парень к месту, теперь его родина – там. Из всей семьи одна она всю жизнь живет в родном Дурындино, остальные три сестры разлетелись из родного дома, кто куда, на три стороны.
   На станции племянники пересели в «Жигули», Сергей Иваныч бибикнул на прощанье, машина с родными скрылась за углом, а Татьяна  еще долго смотрела в ту сторону. Ей взгрустнулось. Когда-то еще доведется встретиться? Дай Бог им всем здоровья.
   Потом они с  Вовой и Лешей скакали в «уазике» по разбитой дороге, и ее переживания постепенно вытеснились привычными заботами. Сейчас главное – газопровод, а  потом – дорога в район. Кровь с носу, но дорога будет. Она доберется до этого бюрократа, главы района, - ишь, заелся, бездельник хренов, - душу из него вытрясет, пусть выделяет средства. Если надо – к губернатору пробьется,  но  эту чертову раздолбанную дорогу наладит!