«Удивительно быстро сошёл снег этой весной. Зима наваливала его очень усердно. Даже перестаралась, невзгодница эдакая. В городе местами едва ли не горные хребты сугробов наворочала. Весна взяла солнышко, как ластик, и стёрла весь снег… Паводка на Волге почти не состоялось – так себе… Даже заливные луга не залило… Сурова была, матушка-сударушка. С календарного начала своего и до конца марта ни единой оттепельки… Даже Европу снегом засыпало… Любители вещать о глобальном потеплении язычки за зубы спрятали. Помалкивают…Или теории новые сочиняют: что-нибудь вроде глобального похолодания, как результат глобального потепления…Доказать можно всё… Вон, грачи какие молодцы! За зиму их гнёзда с тополей, что с северной стороны шоссе, куда-то подевались. Или их кто-то сбросил. С южной-то остались, а с противоположной все до единого пропали…Посидели на ветках, понурившись, пока снег не сошёл и землю обнажил. Оживились зашустрили. Набрали веточек и – пожалуйста, вновь гнёзда на ветках. Как они ухитряются их так устроить, что ни ветер, ни тряска их не берёт?.. Но что-то же «взяло»?.. В нашем дворе на одной из берёз вороны гнездо построили. Уже несколько лет. Так ведь и зимой по нескольку раз прилетают к нему парочкой. Сядут рядышком, посидят, заглянут внутрь гнезда, подправят что-то…Хор-роша…Ноги обтянуты так плотно, что чёрное как там оно у них называется, колготки-трико, кажется собственной кожей. Форма идеальная до самой... откуда выросли. От ушей не от ушей, а от подмышек – эт точно… И открыты до пределов относительного приличия. А походочка, а фигура... Эк, глазищами сверкнула! Огненный выстрел, а не взгляд. Почти наповал. Очи, а не глаза… Будто сама Весна плывёт по улице вот так запросто. Эх, скинуть бы годиков малость – лет эдак тридцать – сорок…Сущие пустяки, доложу я себе. Да я бы и сейчас… Посмотрела же на меня… «Чего, мол, тебе надобно, старче?»..Чего-чего. Да всё того же…У разбитого корыта посидеть да на тебя поглядеть, рыбка золотая. Вот только желаний моих ты вряд ли исполнишь…А моих ворон что-то долго возле гнезда не видать. Недели две назад прилетали, с энтузиазмом хлопотали в два клюва, улетели и нет…Ни крыльев, ни клювов… Гнездо ждёт. Дом, вроде как бы, летний. Зимой не надобен…Интересно природа устроила: зимой птицам дом не нужен, а людям всенепременно круглый год крыша и стены подавай, да поуютнее… Не всеем, правда. Вон, здрасте, на помине легки – бомжи на солнышко вылезли откуда то. Рожи будто уже загорели – коричневые. Вспухшие. Этим ни гнезда, ни жилья…А ведь когда-то детьми были, в школу ходили, уроки учили, за оценки переживали и сами, и родители за них… Пионерами в красных галстуках, а потом, небось, и комсомольцами… Песни пели про светлое будущее: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко – в прекрасное далёко я начинаю путь…» Для чего, зачем?.. Вот этому то ли тридцать лет, то ли шестьдесят на вид, то есть на рожу… Коричневая, вспухшая. А одет очень даже не плохо, грязно только. Сейчас на мусорку чего не выбрасывают. Как-то кожаный роскошный костюм вывесили прямо на мусорном баке: штаны, куртку, шапку к ним…Сидит, на солнышке греется… А того согнутого, всклокоченного, который раздевался до пояса, с верху, и чесался на скамеечке, уже нет… Того, на остановке ночевавшего, тоже не видно… Где зиму коротают? «Коротают»…С зимой на дружеской ноге в подвале где-нибудь… Ведь сами виноваты… Сами…Кто и в самом деле пропил сам себя, а кого и пропили… Где-то сейчас Максим?..»
Василий Петрович ещё раз пощурился на лёгкую зеленоватую дымку, начинающую окутывать лёгкий объёмный орнамент древесных сучков в сквере возле торгового центра, подмигнул солнышку и направился «ближе к дому», не имея ещё твёрдого плана возвращаться именно домой – в квартиру. Роскошный весенний день не отпускал, да и самому «отпускаться» из него совсем не хотелось.
Вот и двор.. К нему снова проделали вход сквозь недавно новый проволочный забор возле школы… Вон и гнездо воронье на берёзе. Хозяев возле него так и не видать. Василий Петрович прошёлся по аллее, задрав голову. Гнездо как новенькое…Что это такое под берёзой?.. Да. Вот и хозяин. Валяется на бестравной ещё земле, крылья раскинув…Клюв раскрыт, от крови бурый… «Подстрелил кто-то. Помешала птица. Каркнула, небось, некстати раза два…Вот и пропали понапрасну все старания вороньи…И гнезду теперь одному быть… Я-то думал, мои вороны, может быть, развелись и кто-то кому-то изменил и другую семью завёл – в последний раз к ним какая-то третья ворона подлетала к самому гнезду. А вон тут что…»
Василий Петрович покачал головой, словно стряхивая непрошенные мысли. В замен немедленно появились новые. Вспомнилась весёлая весенняя лужа-озерцо возле мусорных контейнеров. В луже по колено в воде ворона. В клюве вороньем…пластиковый стаканчик. Василий Петрович уже прошагал мимо, но очень вдруг стало интересно: зачем вороне стаканчик? Совершенно пустой абсолютно неинтересный банальный стаканчик безобразного фиолетового цвета… Остановился посмотреть.
Ворона стояла, замерев, задрав голову с зажатым в клюве стаканчиком кверху, словно размышляя: а зачем он мне, в самом-то деле? Только глазами похлопывала. Потом на что-то решилась: головку наклонила, погрузила слегка стаканчик в лужу, зачерпнула, вновь подняла голову и…выпила воду через край сосуда! Опять зачерпнула и с самым интеллигентным видом, не спеша, сделала ещё несколько глотков. Небрежно откинула использованный стакан в сторону и улетела по своим делам.
«Эх! Видеокамеру бы! Ведь не поверят на слово – рассказать…Умнейшая птица – ворона. Это ж надо же сообразить стаканом из лужи водички набрать! Кем-то в прошлой жизни была, должно быть, из тех интеллигентов, которые даже из лужи водички стаканчиком попили бы… Что-то Воронькина давненько не видно. То попадался по дороге на работу почти каждый день, а тут сгинул… Что там у него с Максимом?.. Как это всё начиналось тогда? Лет с десяток уже тому или сколько? Пожалуй, побольше… Интересный мужик Павел Степаныч… Росточком чуть ноготка повыше, а талантище – непомерный. Кто у нас самый-пресамый знаменитый-презнаменитый древесный скульптор был когда-то? Коненков… Да – он. Так Павел Степаныч ему бы не уступил в резьбе по дереву. Режет изумительно и без эскизов. Взял деревяшку в руки, глянул, пошевелил извилинами, придумал – сделал. Хоть на выставку, хоть куда. Настоящие скульптуры. Творил бы художником. Нет – в шахту забрался уголёк рубать. И прозанимался сим оригинальным творчеством всю жизнь до пенсии. Смысл? Простейший: в шахте, да ещё и на севере дальнем, от тех сосен, что «росли одиноко» когда-то, уголёк остался и за его «добыч на гора» очень даже хорошие деньги платили…Почти в буквальном смысле «талант в землю закопал» - в шахту… И водкой сверху залил. Себя, а не шахту. Почему-то у нас традиция такая: если талант – непременно пьянь… Только, вот, если пьянь – не обязательно талант. А он и к Максиму перешёл.. Хорошо бы без пьяни».
- Приветик, Петрович! Жив здоров, гляжу!
- Здоров да жив, слава Богу, Иван Егрович. Сам-то как? Новости какие?
- Сам-то я и так, и сяк, голова не вперкосяк, а вот у Воронькиных сын намедни из армии пришёл. Слыхал?.. Старшим сержантом на лычках. В форме со шнурами. Берет голубой с флажком. Разговорчивый да улыбчивый. Умница парень. Да и не парень уже – мужчина, после армии-то. Нашей Маринке сразу понравился. Нарассказывал ей кучу разных историй по службе в вэдэве. Смешных. Как он с самолёта прыгнул второй раз без парашюта и не разбился вусмерть только потому, что упал на стог сена, в который террористы бомбу закопали. Она от его падения взорвалась, его взрывом подкинуло на воздух обратно, а с воздуха – на надувной мартац, на нём девка загорала в купальнике, полненькая такая, – вот очень мягко и получилось…Маринка хохотала, рта не закрываючи. А он только улыбается, да смотрит на неё. Тоже, видать, понравилась…
- Ну, вот и невеста парню. Прямо с воздуха.
- Нет, с невестой у него здесь не выйдет ничего.
- Почему же?
- Да потому же, что Максим не хочет в нашем городе оставаться. Что ему какой-то райцентр? Одно только «рай», а к нему боле ничего, окромя слова. Максиму крутой бизнес нужен. Столичный. Он в Москву собрался податься. Там у него друзья по армии живут, однополчане. Позвали к себе. Какое-то большое дело задумали закрутить, а потом и провернуть и раскрутить на полную…
- Что ж – вольному воля. Только лучше бы ему здесь остаться, на родине, где отец с матерью живут. Это – всегда помощь, в случае чего. А в наше время случАев таких не счесть…
- Так-то оно так, но наш город ему не родина. Родина его там – на севере, где родился и откуда в армию пошёл. А сюда его родители переехали уже после того, как на пенсию шахтёрскую вышли и когда сын уже на службу ушёл. Здесь у Максима ни друзей, ни даже знакомых. Его ничто не держит, родители ещё в силе. Можно хоть в Париж податься, только там для бизнеса, говорят, французский язык знать нужно.
- Так научился бы.
- Бы да кабы, да во рту росли грибы… Ему виднее, какому зарубежному языку предпочтение отдать. Но видно сразу, что он хочет бизнес свой развить не за бугром, как некоторые, а в своём отечестве.
- Ишь ты, патриот какой… Видать, на «бугор» денег не хватает – не то, что у некоторых. Там, слыхать, хоть и в том Париже, кроме языка парижского зарубежного ещё и деньги нужны… Или как их теперь: башли-бабки? С ними там и без языков прожить можно… Ну, дай-то Бог ему и в Москве не пропасть.
- Не свалиться бы в пропасть…А с бизнесом это у нас запросто… Предприниматели… Что они предпринимают? Не производят ничего, кроме денег из ничего для кармана своего – от продажи перепродажи. Раньше-то предприниматели были кто? Купцы – это те, которые торговали, и промышленники – те, кто промышлял на производстве каких-нибудь товаров. А теперь – «предприниматели», читей-миней. Предприхвататели… Только спекуляции. Есть спекуляция – быть эякуляции. Нет спекуляции – нет эякуляции. Вот и вся предпринимация…
- А-а, Егорыч, опять я тебя давненько не видел. Здорово. Голова, гляжу, по-прежнему не вперкосяк, значит, порядок полный?
- Ну, полный не полный, а так себе…
- Что там про Максима слыхать?
- Слыхать – преуспевает. Фирма у них там какая-то. Шибко серьёзная. Что-то кому-то продают, чего-то у кого-то покупают. Или напротив: сначала покупают, а потом продают. Бизнес, одним словом, спекулярный. Раньше в тюрьму за это самое срок давали - теперь деньги большие. Бери не хочу.
- Да как ни зови – лишь бы в печь не угодить. В зону, то есть… А кто это там денег брать не хочет?
- Какая там «зона» - у них с законом всё в полном ажуре. Не дураки, чай. Кто тебе сказал, что денег брать кто-то не хотит?
- Да ты сам только что: «бери не хочу» выдал.
- Так это я образно выразился… Кто же в наше-то время от денег откажется. Даже и ты взял бы, если б дали.
- Так я и беру. Вместе в очереди за пенсией стоим.
- Нет. Я иногда и сижу. Ноги уже не те, чтобы долго стоять. Ходить почему-то легче… Ну, здоров бывай. Пойду я… Во свояси.
- Не из сада топать изволите, Иван Егорович, наше вам с кисточкой?
- Привет и вам, Василий Петрович. Чего это ты меня на вы перешёл называть, да ещё и с кисточкой какой-то?
- Кисточка для украшения, а вы для уважения и разнообразия. Так из сада идёшь, труженик?
- Из него, родимого, будь ему… Сушь, ведь. Поливать надо. Полоть… А вода в баке кончается. А наш председатель садоводческий мышей не ловит – воду не подаёт. А я в марте снегом набил бочку с верхом – натаяло меньше половины бака… И ты знаешь, странность какая-то: снеговая вода чистей чистой быть должна – с неба же нападала в образе снега. А она, читей-миней, желтым жёлтая вытекает. И незнай почему…
- Так проще простого ответить. Она же жёлтая из-за ржавчины в баке – он же у тебя железный? Поржваел, значит, - вот вода и жёлтая, ржавая то есть.
- Во-первЫх мой бак никогда не ржавеет, даже бы если бы и захотел, потому что из нержавейки. А во-втОрых вода из пруда текёт из того же бака чистая, хоть и с земли. А снеговая – жёлтая, хоть и с небушка…
- Ежели твой бак нержавейный, то почему его у тебя не спёрли? У меня, вон, с окон даже карнизы аллюминиевые сняли на полкило всего, а у тебя бочку на сто килограммов оставили.
- Вот ты и спроси у тех, кто оставил… Может, переть тяжело было. А вода всё равно жёлтая, читей-миней.
- Ладно с твоей водой…Может, бак тот не только что из нержавейки, а из чистого золота и вода тоже золотая, потому и жёлтая…
- Может быть. Тогда мне бриллиантовая нужна – прозрачная, то бишь. Каратов на мильён…А что же ты меня про Максима ничего не того, не спрашиваешь?
- Так нечего спрашивать, если у него всё в полном ажуре. Кисельные реки и молочные берега. То есть наоборот.
- Вот то-то и оно, что наоборот.
- Что ты этим сказать хочешь, Егорыч ты эдакий. Объегорил его, что ли, кто?
- Да навроде того…В темным тёмную историю влипнул Максимушка. Крепка шея десантника, но всех собак, на неё навешанных, не выдержала… Он же один в Москве был, а у дружка его все там дружки. Вот на Максима всё и свалили.
- Да что всё то?..
- А ты, Петрович, адвокат у нас тут? Какая теперь разница тебе что именно навесили и сколько. Уже не поможешь. Не важно всё теперь это. Важно то, что семь лет ему присобачили. Или как ещё говорится – впаяли. Впаяли и в Мордовию… Теперь там сидит, срок мотает.
- Семь лет – это что-то серьёзное. Столько даже за убийства теперь дают… Не убил ли кого-нибудь Максим ненароком? Десантник ведь. Силушки не рассчитал?
- Вот что не убил – это точно. Характер не тот, да и не такой уж он и громила. А за что точно сел – не могу знать. Павел не говорит, а я и не спрашиваю… Затрепался я с тобой… Пока, не кашляй. Я пошёл.
- Сколько лет, Василь Петрович, сколько зим!..Здорово!
- Здравствуй, Иван Егорыч, здравствуй. Зим одна, лет четвертушка. Перезимовал – перечирикал?
- Да навроде того. Как воробей по кустам не шнырял, дома, однако, тоже не торчал. Так – попорхал туда сюда…
- А как там на зонном фронте? Без перемен, небось?
- Да нет. Есть перемены, к сожалению. Только рукой махнёшь, да крякнешь. Наказал Господь Максимушку, крестничка моего, не только зоной. Туберкулёз у него нашли в грудях… Слава Богу, пока вроде бы, излечимый… Но очень дорогой. Галина Семёновна на тыщи рублей лекарств ему отвозит, да продуктов к ним для питания хорошего.
- Не обязательно Бог виноват, что Максим заболел такой болезнью. Она давно в спутниках тюрем состоит в штатной должности... А врачи что говорят?
- Говорят, вылечат, если лекарства будут… Впрочем, он уже на поправку пошёл…
- Да что же ты за балабол?! То говоришь, что говорят, то уже «на поправку пошёл». И хорошо идёт?
- Это я чтоб не сглазить сказал, что говорят. А потом проговорился, что уже не говорят, а сказали, что пошёл…Он там не только лечился, но и искусству служить начал.
- Это как? Какому искусству? Воровать? Грабить? Жуликовать?.. Чему ещё на зоне служить научат?
- Вот сразу видно что ты, Петрович, не очень хороший человек, если так нехорошо про других думаешь: «грабить», «воровать»…
- Так, ведь, с кем поведёшься… А сам за что сидит? «За дела хорошие, за работу славную»?
- Набрался Максим ещё и от родителя своего – художника от Бога. У него в генах, читей-миней, больше творец сидит, а не уголовник с пером, то бишь ножиком. Он там иконы делает из цветной проволоки. С инкрустацией и выжиганием. Просто шедевры! Неповторимые и эсклюк…зивные, эксклюзивные то есть. Их ему уже заказывают для личностей и для церкви. Вот выйдет на волю – уже есть чем на жизнь зарабатывать. И на безбедную, читей-миней, жизнь. А ещё… подибил…нет, поддебил… – бодибилдингом, не выговоришь без разгона, занялся.
- А это ещё что за проце дура, как говаривал Высоцкий?
- Это процедура по накачиванию мышц, господин Петрович. Стыдно в вашем возрасте тебе не знать. Штанги, гантели, тренажёры, система. Гераклом явится на волю, весь в мускулах с ног до макушки головы.
- Голову-то, будем надеяться, оставит для чего-нибудь полезного - накачает знаниями… Не только мышечными. Вот видишь – предпринимает крестник твой какие-то конкретные шаги-действия для производства – настоящим предпринимателем станет… Может быть.
- Что дружище мой не весел? Что головушку повесил, Петрович? Не заболел ли, сердешный ты наш?
- Повесишь тут… И не только головушку… Как бы Максим не повесился, помилуй Бог, - вяло пожал руку Ивана Егоровича Василий Петрович.
- Что так? Ты говорил недавно будто он в гору пошёл, дело своё начал замечательное… Чуть ли не заводик деревообрабатывающий, оборудования закупил…Заказы принимает и сам их ищет. И находит… с чего бы вешаться-то, грех на себя брать, читей-миней?
- Уже не ищет. И те, что были, обратно отдал.
- Случилось то что?
- Да уж – случилось так случилось… Всё как я тебе рассказал так и было. Да сплыло…Встретил он своего дружка по зоне. Вместе и порешили дело начать своё – лестницы для частников делать красивые… Максим и этому наловчился делу. Да так здорово. Они вместе и покупали, и устанавливали станки, и цех в брошенном помещении оборудовали… Максим ободрился, воодушевился… А потом пришёл утречком однажды, а в цехе пусто… Пусто хоть шары катай. Одни стены да пол с потолком, да кукиш с маслом… Даже без масла. Спёр его подельничек и увёз все станки куда-то. Крысой оказался, подлец, пердячий сукин сын… И остался наш Максимушка гол да бос сам и жену с ребёнком ни одеть. Ни накормить. Не на что… Как на Руси водится в таких случаях – запил… Всё пропало. Крылышки только отрастать начали, только взлетел – его и… Такие вот у этих господ «понятия».
Голос Петровича дрогнул. Он махнул рукой, тряхнул руку Егорыча и, резко повернувшись, сутуло ушёл.
А Максим вскоре пропал. Можно сказать, без вести пропал. Как на фронте и даже хуже. Там хоть известно, где служил, с кем воевал, куда в бой пошёл. А тут ничего. Попрощался с родными, с матерью да с отцом, жену с ребёнком поцеловал и сгинул неведомо куда. Сгинул буквально: ни писем, ни звонков, ни слухов. Одни предположения, одни слёзы материнские…И так несколько лет.
- Опухли уже оба. Мать от слёз, отец от пьяни… Запросы в разные концы посылают. Милиция ищет… Сынишка подрос… Для него хороший костюмчик – редкая радость, а как наденет, то непременно скажет: вот папа приедет и увидит какой я красивый…Читей-миней…Отец всё придумывает: вот в этом году Максим обязательно приедет. У него дела наладились… А сына всё нет да нет…
И вот нашёлся…Труп в канаве нашли в лесу у заброшенной дороги. В мешке полуразложившийся… По запаху милиция вынюхала…Жуткое зрелище. На теле множество резаных и колотых ран. Спина в нескольких местах глубоко разрезана ножом… Половые органы отрезаны…Видно – пытали и мучили перед тем, как убить. А может быть и не убивали - дали возможность умереть от мучений… По приметам – это был Максим.