ОНА
А познакомились мы в конце августа. На юбилее нашего главврача. Я, по обыкновению, опоздала. Веселье было уже в самом разгаре.
Именинник, вернувшийся недавно из Греции, включил на всю мощность сиртаки. Захмелевшие гости неумело подпрыгивали в центре залы. Остальные с интересом внимали громкоговорящему типчику во главе стола. Он отчаянно жестикулировал и выкрикивал какие-то нелепые четверостишия.
Пьяные коллеги обнимали его:
- Ну, ты даешь, брюнет! Ну, ты даешь! Какие стихи: “Будь здоров, не бойся докторов! Будь здоров!..” Крепко сказано!
- Нет, погоди! - перебивали соседи. - А вот это: “Я вам желаю в день рождения - закусок, водки и варения”! Вот это - стихи, а ты говоришь...
- Друзья мои! - радовался тамада. - Я еще и не так могу! Я могу и вот эдак!..
Он взгромоздился на стул, картинно взмахнул носовым платком и, вдруг уставившись на меня, возопил:
- За присутствующую здесь таинственную незнакомку!.. Ура-а!..
Покачнулся, но в последний момент с трудом удержал равновесие.
- А теперь - ба-бах!.. - Он открыл шампанское. - Мужчины пьют стоя!
Веером разлетелись брызги. Публика радостно взвыла и зазвенела бокалами.
- Господа, пьем стоя!..
Тамада не унимался:
- За присутствующую здесь и несравненную! За несравненную!.. За всю такую красивую и всю такую в пене... Богиня!..
Плечи мои невольно затряслись. Я склонилась к столу.
В ту же минуту он забормотал мне в ухо:
- Вы плачете? Это правильно, это очищает. Тем более, такую хорошенькую... Да-а, велика сила искусства... Позвольте представиться - Молодцов. Бывший заслуженный... Лауреат... Собственной персоной... Ныне, в силу обстоятельств, развлекаю не со сцены, а непосредственно - в гуще, так сказать...
- Как интересно...
- Да вас трясет! А давайте, я валерьянки накапаю. Капель двадцать семь? Двадцать восемь?
- Не перестарайтесь, Молодцов, не перестарайтесь... В крайнем случае - тридцать... Слушайте, а здорово это у вас получается: “За присутствующих здесь дам!”. Так ловко и так оригинально...
Он не смутился.
- Что поделать - талант. Это, что называется, от Бога.
Горделиво поправил “бабочку” и, как-то по-детски склонив голову, удивленно добавил:
- А вы, в самом деле, рыжая.
- Что поделаешь, - отвечаю. - Это у меня от родителей.
ОН
И вот эта рыжая мне и говорит:
- Давненько я не встречала подобных типчиков.
- Это не “типчики”, - говорю. - Это профессия!
Она с вызовом посмотрела мне в глаза.
- А-а, так это профессия? "Я вам желаю в день рождения та-та, та-та-та и та-та-та!" Очень интересно...
- А разве нет? - отвечаю.
Издевательствам ее не было предела. Она смеялась и щурилась, щурилась и смеялась. В перерывах - задирала нос к потолку и громко хмыкала. Вот так:
- Хым-хым!..
И наяривала вместе со всеми:
- Будь здо-ров! Не бойся докторов!.. Будь здо-ров!..
Это скандирование доконало меня окончательно. А тут еще именинник по десятому разу поставил свою отпускную музычку.
Спокойно, думаю, Молодцов, спокойно. И не таких обламывали.
Беру стул, усаживаюсь рядом. Из чувства противоречия. Поначалу она упрямилась: мол, не подходи, знаю я вас - древних греков... Но вскоре - разговорилась. И остановить ее не было уже никакой возможности.
А мне даже понравилось. Словно ручеек какой-нибудь журчит. О чем журчит?.. Мы спорили - о поэзии, о смысле жизни... Пили за любовь... Время от времени она вдруг бледнела лицом и жалобно бормотала:
- Голова... Бедная головушка моя!..
Но затем - веселела. И мы уже вместе выкрикивали какие-то завиральные здравицы. Бросались барбарисками в отдаленных соседей.
Танцевали...
ОНА
Кружилась голова.
Женский голос из магнитофона озвучивал давно забытую французскую песенку:
Листья кружат. Сад облетает.
Низко к земле клонится дуб...
Мне стало грустно.
- А ведь это любимая мелодия моего папы. Но какие дурацкие слова! Вот объясни, как это дуб может клониться к земле? Да еще так низко. Объясни!
- В самом деле. Как-то это подозрительно, - согласился Молодцов.
- Вот и я говорю...
- Как-то это не по-мужски...
И тут меня осенило.
- Послушай, Молодцов, а сочини что-нибудь поинтереснее на эту музыку. По-настоящему. Для меня.
Он задумался.
- Я попробую. Правда, не сейчас. Когда-нибудь потом, на трезвую голову...
Мы танцевали. Но, время от времени, он вдруг останавливался и выкрикивал свое очередное:
- Будь здоров!.. Не бойся докторов!..
Пьяные медики ликовали:
- Ура-а!..
В конце концов, мне все это надоело.
- Посмотри, ну посмотри на себя: заметный такой мужчина, представительный. Почти во фраке. А занимаешься... Чем ты занимаешься? Ерундой занимаешься! Молчи и не возражай. Ерундой!..
ОН
Честно говоря, эта критика, эти нападки меня разозлили.
- Вообще-то я со словом работаю.
- Со словом он работает...
- Пытался я когда-то жить по-другому, пытался... По гамбургскому счету пытался. Пытался не размениваться по мелочам... Месяца два протянул. Писал стихи, не спал ночами... Одним словом - болдинская осень, серебряный век.
- Ну, ну... А дальше?
- А дальше - деньги кончились. Я и подумал: Бог с ним, с серебряным веком. На работу пора, на работу. Речюги там сочинять, тостики.
Девушка скривила губки.
- Вот это история. Холодящая кровь. Бедненький, денежки у него закончились... Работать пришлось... Так это мы уже проходили.
- Ага, так и вы это проходили? - говорю. - Все вы одинаковы!
Она чуть не бросила в меня бутылкой.
- Все мы одинаковы? Тогда - пока!.. Пишите тосты! - и с размаху хлопнула дверью.
Пока... Да я и сам так умею: “Пока!” Великое дело...
Именинник и гости к этому времени перепились окончательно. Что еще ловить? Кого искать? Последний тост, последние двести грамм и - прощай, праздник! Слава Богу - прощай!..
В подъезде было темно. Но вот послышался гром и ударило по глазам. На мгновение я ослеп. На ощупь добрался до первого этажа и распахнул дверь. Блестящий дождь охладил лицо, и я закричал в разрываемое молниями небо:
- Так что же делать одинокому брюнету!
- Чаем зеленым отогреваться, - слышу за спиной.
Оборачиваюсь - стоит. В сумерках, под козырьком. Скромненько так - в мокром насквозь платьице. От грома вздрагивает.
Я обрадовался.
- Какая встреча! - кричу. - Какая неожиданность! Какой сюрприз!
- Не сюрприз, - стучит зубами, - а забота о ближнем. Живу я по-соседству. Приглашаю обсохнуть, если что...
- Почему бы и нет?
ОНА
Дома он слегка утихомирился. Бродил по комнатам и гудел феном. С довольным видом прихлебывал свежезаваренный чай. Потом застыл перед старым семейным ковром, висящем на стене, и растерянно забормотал:
- И в правду - фиалки и розы, и лилии... И гребень золотой... А следом - львы и медведи… Но откуда она могла знать?..
Удивленно покачивая головой, продолжал свой обход.
- Батюшки, да это же мои любимые поэты!.. Мои любимые пластинки... Ты смотри, даже фужеры - мои любимые...
Увидел фотографии на стене.
- Что за детский сад?
- Не детский сад, а больница. Мои дети. А в центре - я.
- Вся в белом… Почему такие грустные? Почему не улыбаются?
- Может, им невесело... Не всем же кувыркаться с утра до вечера.
Он взял меня за руку.
- Не сердись… Слышишь, больше не громыхает…
Я прислушалась. Гроза затихала.
- Не громыхает.
- Тебе не страшно?
- Уже нет.
- Я согрею тебя?
- Попробуй...
ОН
Наступил сентябрь. Он тоже был громовым и дождливым.
Она взяла отпуск. Я отключил мобильный и пропадал у нее целыми днями. Мы пили красное вино. Закусывали шоколадом. Смеялись. А я и забыл, что от смеха смягчается сердце.
Мы жили одни, никого не видя и не слыша. В сумерках - отправлялись на обязательную прогулку. Под ногами шуршала листва. Причмокивали зеркальные лужи. За мусорными ящиками жили молчаливые люди. Они жгли костры и осторожно позвякивали стаканами. С неба удивленно поглядывала луна. Нос становился холодным. Мы замерзали и возвращались домой.
Она обещала:
- Сейчас, сейчас я напою тебя чаем!..
Проходили минуты - две, три, пять... Она стремительно перемещалась из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. Перебирала разноцветные одежды. Примеряла шляпки и, раскрасневшись, оживленно бормотала:
- Шляпки - моя слабость. У меня много шляпок… Много-премного… Вот такая... Вот такая... И - вот такая!..
Подкрашивала губы. Ложилась на огромный резиновый мяч и, раскачиваясь на нем, как на волнах, напевала:
- Я уплываю, прощайте все!.. Я уплываю!..
Грызла кукурузу и обещала:
- Сейчас, сейчас я приготовлю чай, чаек, чаечек... Ча-ча-ча!..
Я блаженствовал в ожидании. Немного погодя - заваривал чай самостоятельно. Делал бутерброды. Она зажмуривала глаза и говорила:
- Вкуснейшие бутерброды!
Вкуснейшие?.. Я расстилал на ее коленях крахмальную салфетку. Читал вслух старые потрепанные журналы: о путешествиях, о встречах, о любви...
А после - приходила ночь.
ОНА
По субботам и воскресеньям мне хотелось подольше поваляться в постели. Часам к двенадцати он заваривал кофе. Доставал припрятанную с вечера шоколадку.
- Спасибо тебе, Молодцов. Какое большое тебе спасибо!..
По заведенному обычаю, он нехотя брал с полки гороскоп.
- Пожалуйста, про львов...
- Про львов... “Вы вступаете в светлую полосу...”
- Видишь, я вступаю в светлую полосу…
- “Яркие впечатления вам гарантированы...” - Поморщившись, он спрашивал: - И что это значит?
- Это значит, что мы идем в театр!
- О-о! - переживал Молодцов. - Эти мне гороскопы... Эти мне вещие сны...
- Да, мы идем в театр! Мы, львы, должны бывать на концертах. В ресторанах. На выставках. В солярии каком-нибудь, наконец. Мне солнца не хватает. А ты меня никуда не выводишь... Звони, звони своему брату! Этому лицедею...
Брат у него в театре служит. Артистом. Семейная такая у них традиция.
Звонит:
- Алло! Это я... Да, сегодня... Не бойся, прошлого раза не повторится... Свистеть тоже не будем... На две персоны… Спасибо, брат.
Я выпрыгиваю из постели.
- Какой хороший!.. А теперь я должна переодеться. Образ подыскать...
ОН
Это у нее поветрие такое - образ подыскивать. Образ зимы, образ луны, образ осени...
Через полчаса - появляется. Мама родная!.. На голове - словно ураган прошелся. Платье - ярко-пятнистое, отчаянное такое платье. Декольте, мини. Вокруг шеи - леопардовый воротник. С мордочками - до самого пола. На ногах - “казачки”. Носки кверху, как у маленького Мука. Нос - в потолок. И улыбка счастливая - до ушей...
- Мы - львы!..
Это точно... И вот приходим в этот несчастный театр. Девушка пьет шампанское. Пританцовывает. Обмахивается веером. Позирует фотографам. Машет кому-то ручкой:
- Чао, бамбино, чао!.. Как поживаете? Я - лучше всех!.. Разве не видно?.. Загорела? Конечно!.. Средиземное, знаете ли, море...
Я помалкивал.
Но вот - третий звонок. Гаснет свет. На сцену, из оранжевого тумана, в окружении подельников, с какой-то берданкой наперевес, выплывает мой брат…
А все уже закончилось! Мы уже показались, поблистали. Нам уже неинтересно. Пора и честь знать...
Она хватает меня за руку:
- Мне темно... Мне душно... Зачем он нам подмигивает?
- Кто подмигивает?
- Да братец твой и подмигивает. Что это за нервные тики... О, Господи, сколько же здесь народу!.. Выведи меня отсюда. Хочу домой. Я домой хочу!..
Я-то не против. Но зачем тогда говорить, что мы нигде не бываем? И перед братцем как-то неудобно. Так и не могу досмотреть до конца ни один его спектакль.
ОНА
Мы ходили в театры. В рестораны. На выставки. А после - наступали ночи. Наши ночи. Какие были ночи!..
Но как-то быстро, почти вдруг, нас настигало утро. И ему все еще нужно было строчить поздравления. А ближе к вечеру отправляться на очередное “торжество”. Свадьбы. Юбилеи. Презентации. Какие-то загадочные встречи школьных друзей...
Иногда он запаздывал. Иногда - возвращался под утро.
- Да ты пойми, - говорил, глядя куда-то в бок, - пойми... Много общения, много еды, много выпивки…
Поначалу я молчала… Взрослый человек, мог бы и сам догадаться...
Я молчала и после, но в душе моей уже просыпался гнев. Несколько раз я притискивала его к двери. Пыталась придушить японским зонтиком. Он закатывал глаза. Почти по-настоящему хрипел:
- Работа такая... Работа!..
- Работа?.. - шипела я.
И однажды - исчезла. Наверное, устала.
Он пытался достучаться до меня. Звонил. Посылал цветы. Телеграммы. Вечерами простаивал под балконом и пьяненько покрикивал:
- Подружка моя, отзовись!.. Если ты дома, если ты дома... Ты не можешь прятаться от меня. Вот он я - стою под окном, подпрыгиваю... Венера взошла на небо... Ты только выгляни...
Я пряталась за шторой. Какая-то горечь стояла во рту.
ОН
В последнее время она все чаще задавала какие-то странные вопросы:
- И где же ты пропадал, до утра?
- Да на работе я пропадал, на работе. До самого этого утра. А шел - к тебе. Видишь, сижу рядышком. Кофе в чашке дымится.
- А-а, - говорила она, - тогда понятно...
А что ей было понятно, мне было непонятно. Наверное, стоило выяснить. Поговорить, обсудить... Через несколько дней снова:
- Не там был. Не то съел. Не то выпил.
Да кто бы ее пил, кабы не нужда!..
И вот она пропала, а я даже не успел почувствовать себя виноватым. Сходил с ума. Торчал под ее окнами. Выслеживал после работы. Бес-по-лез-но!
И даже ее папа, который уже называл меня “дорогой мой человек”, даже он не говорил - когда я ее увижу? Опрятный и седовласый, сидя в глубоком кожаном кресле, он меланхолично рассказывал мне:
- Вы знаете, моя девочка - не просто девочка. Она - лев. И мама ее - лев, и сестра. Я тоже лев... Поэтому обижать нас не стоит. У нас от этого сердце болит. Нам это не нравится. Хотя вы - и дорогой мой человек...
В голове отчаянно крутилось: “Любимая мелодия папы... Папы любимая мелодия...”
Я вспомнил нашу первую встречу и, с отчаяния, в один вечер придумал слова к той самой песенке. И скоро она услышит ее. И одумается. И вернется ко мне. Может быть, вернется...
ОНА
Не скажу, что без него было весело.
Я старалась забыть все наши дни, наши ночи. Пропадала в фитнесс-клубе. Общалась с давно забытыми приятелями. Таскалась по кафешкам. Однако Молодцов занозой торчал в моем сердце.
Возвращаюсь однажды домой и вдруг вижу на стене - себя. Вот это вечеринка, подумала я, вот это слабоалкогольные напитки!.. Протерла глаза.
На стене, освещенная тусклым фонарем, болталась приличных размеров афиша. Рыжая женщина, в красной шляпке и под легкой вуалью, насмешливо смотрело куда-то сквозь меня. На заднем плане маячила одинокая мужская фигура. С желтеющих деревьев облетала листва.
Но более всего меня поразила размашистая надпись в центре афиши: “Песенки моей любви”.
И ниже: ”Исполнитель - Молодцов. Вход свободный”.
Вот это да, только и подумала я, вот это да!..
ОН
Вечером, ни с того ни с сего, подняла трубку. Впервые за все это время.
- Милая, рыжая!.. - кричал я ошалелым от счастья голосом. - Так и так... Завтра… В доме актера... Песенки... О нашей любви... Как ты хотела... Я репетировал, точно тебе говорю, репетировал... Я еще помню...
А она мне и говорит:
- Вот и молодец...
Значит что? Значит - пообещала прийти... Выслушать... Вникнуть... А я ей - концертик, на мелодии Монтана. На мелодию “Опавших листьев”.
И я зашептал в телефон:
Песенка эта напоминает
Мне о тебе, тебе обо мне.
Плачут деревья, листья теряя,
Но замолчат лишь в ноябре...
ОНА
Все эти афиши и концерты показались мне абсолютным бредом. Тем более – в театре его брата.
- Не пойду, не пойду, не пойду, - шептала я, бродя по комнатам и натыкаясь на стены. – Не пойду!..
Но, незадолго до начала, бросилась лихорадочно одеваться. Переодеваться. Образ подыскивать...
У входа в театр, к моему удивлению, толпился народ. “О чем они думают? - мелькнуло в голове. - Куда идут?..”
Погас свет. И вот, в луче прожектора, на сцену вышел он. Все-таки вышел…
- Вы знаете, - прохрипел Молодцов. - Когда-то я был артистом. Давным-давно, уже и не помню - когда... И однажды уличная бродяжка, какая-то отбившаяся от своих цыганка, нагадала, что я встречу прекрасную женщину. В ее рыжих волосах будет золотой гребень, а следом за ней будут идти усмиренные волки, львы и медведи... И недавно я встретил ее, и усмирился и пошел за нею... А потом мы расстались... И мне показалось, что я умер...
На минуту он замолчал.
- Но разве умирает любовь?..
За его спиной и поверх головы встрепенулись разноцветные огоньки. Послышался шум дождя. Зазвучала знакомая до слез мелодия, и он запел:
Разлучает жизнь, тех, кто любит,
О, Боже мой, Ты дай им сил!
Знаю я, что меня не забудет
Та, которую я так любил...
Разлучает жизнь тех, кто любит,
Их смывая следы на песке!
Знаю я, что меня не забудет
Та, которая теперь вдалеке...
ОН
Мы не задумывались о будущем. Осень была насыщена цветами. Но я и забыл, что приближается зима. Женщина-ребенок... В ней было какое-то необъяснимое, непонятное для меня вдохновение. Постоянное движение навстречу. Ее бесстрашие было направлено на мир. На людей. На меня. Такое счастье! Она говорила мне:
- Если не имею любви, - то я ничто...
Я видел ее - рядом. А недавно увидел на облаке. Она улеглась на него животом. Грызла леденец. Размахивала красной шляпкой. Куда-то летела... Мы много смеялись. Но иногда в ее янтарных глазах я видел грусть. И это расстраивало меня. Она повторяла мне:
- Любовь не превозносится, не гордится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла...
Я должен был изменить себя. Хоть в чем-то... Хотя бы пальцем пошевелить!.. Почему? Да одно неудачное слово. Один лишь невидящий взгляд. И на вас обрушивается лавина и погребает под собой - льдом и холодом. Думаете, этого мало?.. Она не уставала напоминать мне:
- Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает...
Любите, люди, любите. Покуда сердце бьется…