Зоя Живоглотова посмотрела в окно. В свои шестьдесят пять она с трудом выбиралась на улицу, но сегодня гулять совсем не хотелось. Суровая зима разбушевалась за окном. Суровая, как её артрит.
Дослушав трёп подруги, она покрепче сжала в руке трубку.
- Вера, ответь мне, только честно: как ты думаешь, Хуанита действительно забеременела от Хосе Игнасио, или это всё наглая ложь?
- Не знаю, Зоя, не знаю. Я сама теряюсь в догадках. С одной стороны, когда Хуанита напилась рома и заснула пьяная на сеновале, её мог изнасиловать кто угодно. Но с другой стороны, у неё такие честные глаза…
- Считаешь?
- Нет, Зоя, я не верю, что она лжет.
Ветер снаружи завыл, как пьяница, уронивший полную бутылку. По стеклу забарабанил снег. Живоглотова поглядела на часы, поморщила нос. Скоро сериал. Проглотив очередной ломтик торта, запила чаем.
- Ты знаешь, Вера, - сказала она серьёзно, - мне кажется, Педро на самом деле гей.
- Да ну?
- В прошлой серии, когда он целовался с владельцем свинофермы Гомесом, я заметила, что у него накрашены ногти.
- Не может быть!
- Да, Вера, да. Если бы он просто целовался в засос, как обычные мужики, я бы ничего не заподозрила, но ногти…
- Да, ногти его и выдали, - хихикнула, как школьница, подруга Зои Живоглотовой – Вера Танк. – А какого же цвета были эти ногти? А то я что-то просмотрела.
- Такого, знаешь…
- Какого, какого?
- Как будто он…
- Что?
- Ну, ты понимаешь…
- Нет.
- Ну, такого, как будто он этими ногтями…
- Да, да, да! Я так и знала!
- …как будто он этими ногтями…
Связь оборвалась.
- Вера? – Живоглотова в недоумении потрясла трубку. – Вера, ты меня слышишь? Ты где? Я же тебе самое главное не сказала! Ты куда пропала?!
Отчаявшись, Зоя Живоглотова положила трубку на стол, и, взяв с полки молоток, которым утром забивала в стену гвоздь, распотрошила её на мелкие кусочки. Затем, смахнув на пол осколки аппарата, она поднесла ко рту всё, что осталось – огрызок провода – и тихонько сказала:
- Вера, ты там? Приём.
Никто не ответил. Живоглотова внимательно поглядела на провод, потом выкинула в сторону.
- Странно, очень странно, - сказала она.
На мобильном связь отсутствовала, из чего старушка сделала вывод: ветер оборвал провода. Дабы убедиться в своей проницательности, она снова выглянула в окно.
Провода были на месте.
Зато по центральной дороге ехала вереница танков.
Живоглотова насчитала десять штук, но из-за всё более усугубляющихся погодных условий, данные могли быть неточными. Она рассмотрела всё обстоятельно, насколько позволяло зрение и метель. Людей на улице она не увидела, однако на одном из танков в красной шапке Санта Клауса ехал Борис Ельцин. В одной руке он держал большой арбуз, в другой – портрет Пьера Ришара. В глазах экс-президента читалось некое серьёзное интроспективное настроение и желание читать стихи на французском.
- Странно, очень странно, - сказала Живоглотова. – По телевизору об этом ничего не говорили.
Свежий новостной блок – вот что сможет прояснить ситуацию. Пульт нашелся под диваном и, прихватив недопитый чай и недоеденный тортик, старушка обрушилась в кресло. Она нажала кнопку «Power» и вся подалась вперед, сконцентрировав внимание на экране.
В телевизоре была жопа.
Живоглотова поморгала несколько раз, затем снова уставилась на экран. Видение не исчезло. Чья-то толстая, волосатая задница заняла весь телевизор и нагло смотрела на неё одинокой черной щелью.
Живоглотова переключила канал, но и там была жопа. Она была и на следующем, и после, и после, и после. НА ВСЕХ.
- Странно, очень странно, - буркнула старушка.
«Интересно, у соседей показывает то же самое? Хотя… они вроде собирались провести кабельное… Что гадать? Пойду спрошу».
Так и не допив чай, Живоглотова взяла палочку и поковыляла к двери. Плеск воды эхом разносился по всей парадной, и она подумала, что, возможно, на пятом этаже протекала крыша. Но, открыв дверь, обнаружила, что это не так. Источником шума был сантехник Петюня. Он сидел обнаженный в детской надувной лодке посреди лестничной площадки и собирал кубик Рубика. В волосах его пестрели разноцветные заколки в форме ромашек, а в глазах играл беспредельный восторг.
- Петюня, это ты? Здравствуй, дорогой, - сказала Живоглотова.
- Здравствуйте, Зоя Петровна, - сказал радостный сантехник.
- Ты не знаешь, почему у меня по телевизору показывают чью-то жопу?
- Может, трубка садится?
- Трубка? А такое может быть?
- Конечно, Зоя Петровна.
- Нет, не думаю. Я же её молотком разбила.
- Трубку?
- Ну да. На мелкие кусочки.
- Как же тогда ваш телевизор показывает жопу?
- Берёт и показывает. Я что, телемастер?
- Наверное, профилактика.
- Гриппа?
- Ну да. Сейчас, сами знаете, эпидемия.
- А разве грипп передается через телевидение?
- Ну, не знаю. Всё может быть.
- Короче, ты не знаешь?
- Нет, Зоя Петровна, не знаю.
- Так бы сразу и сказал, алкоголик проклятый.
Живоглотова позвонила в квартиру соседей слева. Дверь открыла сорокалетняя преподавательница английского языка Бригантина Фарисеевна Коклюш. На ней было элегантное черное платье и черная же траурная вуаль, скрывающая бледность лица.
- Проходите, проходите, - сказала она неестественным, каким-то отчужденным голосом. – Хорошо, что вы зашли, Зоя Петровначка. Хоть попрощаетесь с ним. Он, наверное, хотел бы вас увидеть.
- Кто? – Живоглотова сняла тапочки и проследовала за соседкой по ковру босыми ногами. – Что-то случилось, Бригантина Фарисеевна?
- Случилось. Горе случилось. Наш сын Яша, вы его знаете, разучивал третий концерт Рахманинова. А рояль-то старый… Господи, не могу говорить. Прямо дыхание перехватывает. Никому не пожелаю такое пережить!
- Да что стряслось?
- Ножки, Зоя Петровна, ножки у рояля подкосились и он упал.
- Яша?
- Рояль!
- И это теперь надо плакать? Новый купите.
- Вы издеваетесь? Рояль упал на… он придавил…
Бригантина Фарисеевна зашлась в рыданиях. Они подошли к комнате сына. Дверь была приоткрыта. Изнутри доносились стоны и всхлипы – целый сонм голосов, и над всем этим гулом трансформаторной будки возвышался зычный и величественный голос отпевающего батюшки.
- Надо же, - сказала Живоглотова, и вошла в комнату вслед за плачущей матерью.
На двух табуретках в центре помещения стоял маленький розовый гробик с белой кружевной окантовкой по бокам. Он был закрыт. Сверху печально торчал прижизненный портрет усопшего, запечатлевший его в расцвете сил, здоровья и благополучия. Губы слегка тронуты улыбкой, левый глаз подмигивает.
Зоя Петровна действительно отлично знала белоснежного пуделя четы Коклюш – Труди. Однако она сомневалась, что он хотел бы видеть ее на своих похоронах. Тем не менее, сердце её тронул венок и красная ленточка, повязанная вокруг портрета. Надпись золотистыми буквами гласила: «Спи спокойно, верный друг. Помним, любим, чтим».
- Мои соболезнования, - сказала Живоглотова. Все собравшиеся обратили взгляды на неё. Кизил Бакмамбетович – отец семейства – молча кивнул. – Я вот что хотела спросить…
- Зойка, привет! Чего припёрлась? – перебил её голос Яши. Как оказалось, сын четы Коклюш, перевоплотившись в коня, давал урок верховой езды совей молодой девушке. Пот струился по их разгоряченным телам, кровать, стоявшая справа от двери, казалось, вот-вот полетит в космос, а урок, судя по интенсивности занятий и бурным возгласам наездницы, приближался к кульминации.
- Здравствуй, Яков, - равнодушно ответила Живоглотова, и продолжила: - Так вот, вы не знаете, почему у меня по телевизору показывают жопу? Причем по всем каналам!
Батюшка прервал поминальную песнь, поперхнувшись словами. Бригантина Фарисеевна рухнула в обморок и повалила вешалку: на пол попадали дорогие пальто и норковые шубы гостей. Кизил Бакмамбетович закипел, как чайник, и пустил из ушей пар.
- Там… на кухне… маленький… возьмите… и…
И тут он заорал.
- ВОН! ВОН ИЗ МОЕЙ КВАРТИРЫ!!!
- Ага, Кизил Бакмамбетович, - пролепетала Живоглотова, поворачиваясь к выходу. – Спасибо, Кизил Бакмамбетович.
Возле кровати сына стоял поднос со сладостями.
- Ой, печеньки, - сказала Зоя Петровна, и потянулась, чтобы взять одно. Спотыкнувшись об упавшую вешалку, несчастная старушка спикировала прямо на Яшу и его горячую любовницу. От неожиданной смены партнёрш Яша закричал, да так, что с потолка упала массивная антикварная люстра и сшибла с табуреток маленький розовый гробик.
С застывшими лицами собравшиеся наблюдали, как пудель Труди улетел в открытую форточку. Он покинул их, растворившись в бушующей круговерти зимы.
- Наверное, мне пора, - тихонько пропищала Живоглотова и, спрыгнув с постели, засеменила на кухню. За её спиной разразились гром, брань и крики. Она их не замечала. Единственным, что её сейчас беспокоило, был небольшой китайский телевизор, расположенный на холодильнике. Она схватила его крепко, как последнюю пенсию в своей жизни, и побежала к выходу. Вроде бы Кизил Бакмамбетович отдал приказ взять её живьем и привести к нему, однако Живоглотова, несмотря на артрит, была уже далеко. Она заперла все замки своей двери изнутри и под аккомпанемент криков и ударов из парадной укрылась в комнате.
Её телевизор по-прежнему показывал волосатую задницу. Сейчас ей было все равно. Старушка выдернула шнур из розетки и воткнула вилку соседского аппарата. Затем нажала кнопку питания и приготовилась увидеть продолжение любимого телесериала «Фазенда дона Аль Пачино».
- Что за ерунда? – крякнула Живоглотова. – Странно, очень странно. Сначала телефон поломался, потом телевизор, теперь это… Високосный год, что ли?
По всем каналам транслировали пучеглазую ряху Филиппа Киркорова. Его физиономия занимала весь экран, замерев в гримасе крайнего удивления, будто артист очутился в магазине розовых кофточек.
- Лучше б уже задницу показывали, - прокомментировала Живоглотова, и решила наконец-то допить чай.
13. 03. 2011.