Эпизоды и факты
гл.4 Города и горожане. "Право наций на самоопределение"
. . .
С заведующим хирургическим отделением мы смотрели больного за экраном. Дело было в Макеевке, куда я приехал рентгенологом без стажа, без опыта, без профессиионального характера. (Уверенно я чувствовал себя только в костной патологии, как бывший травматолог-ортопед.)
Энергичный хирург был уверен, что у больного «что-то сидит в пищеводе». Мы споили больному три стакана бариевой взвеси, ничего не нашли и хирург потерял интерес к исследованию.
Исследовать пищевод и не посмотреть желудок? Нонсенс! Я посмотрел. Оценил перистальтику, контуры, форму луковицы, проследил эвакуацию. Записал - обеспечил единицы нагрузки.
Через неделю меня вызвали к областному рентгенологу. Седовласый специалист, с красивой и строгой фамилией Аметист, смотрел больного. Он выключил «высокое» и, не вынимая рук из-за ширмы, полуобернулся ко мне:
- Зайдите к ассистенту Ткачук, он смотрел вашего больного, у него снимки. Надо было смотреть с закрытыми глазами, чтобы не увидеть этого!
Ткачука не было на месте, мне показали снимки и я ужаснулся.
Рельеф смотрится после первых двух глотков - в туго набитом барием желудке я не увидел (и не мог увидеть!) дефект наполнения, в грецкий орех размером.
Визит длился не более пяти минут, сказано мне было всего две фразы, но стыд жжёт меня до сих пор!
Ещё не выработав в себе упомянутого профессионального характера, я позволил хирургу нарушить методику исследования и навязать себе его точку зрения.
Успокоим читателя утверждением, что специалисты никогда не ограничиваются заключением одного диагноста и одним видом исследования.
В другой раз я был начеку. Главный хирург города, интеллигентный дядечка, вежливо потеснив меня, занял мое место и рукой без перчатки стал пальпировать больного за экраном. Его огорчала плохая проходимость анастомоза оперированного желудка.
- Давайте введём морфий, расслабим анастомоз, - попросил он.
- Морфий расслабляет желудок, но спазмирует двенадцатиперстную кишку, эвакуация только ухудшится, - блеснул я профессиональной эрудицией.
Секунду главный хирург помолчал, сбитый с толку.
- Давайте, всё - таки, введем.
После морфина эвакуация практически прекратилась. Хирург ушел, не попрощавшись. Вряд ли ему испортила настроение моя бестактность. Если не восстановится проходимость за счет призрачной надежды на спадение отёка, возможно, потребуется повторная операция.
Бестактность моя заключалась в следующем: я мог бы и не «колоть глаза» уважаемому человеку его заблуждением – больной от этого не пострадал бы. Тем более, что это было заблуждение целого поколения хирургов и его развенчали бы и без меня.
. . .
В 1979 году я был на усовершенствовании в г. Запорожье. Мы ходили по легендарной плотине Днепрогеса, с современного моста любовались поросшим лесом и ничем ныне не примечательным островом Хортица – колыбелью Запорожской Сечи, с уважением наблюдали четырёхсотлетний дуб, под которым, по преданию, вольнолюбивые козаки принимали кардинальные решения.
В симпатичном пивбаре нас поразил официант Володя – двухметровый юноша нес в руках двенадцать кружек пива! Большими пальцами он захватывал по две кружки, в остальных веером располагались ещё восемь.
Приветливый, уютный город. Никого не удивляло, что в самом центре Украины все говорят по-русски. Вывески магазинов, типа «Жiночiй одяг» - забавляли. Были среди нас четыре врача-западнянина, они лопотали по-своему так мудрёно, что их не понимали даже коренные киевляне.
Благие времена презренного застоя!
Одна из задач настоящих записок – передать дух времени. Воспользуюсь случаем и несколько отойду от медицинской темы.
В середине семидесятых мне случилось работать в индустриальной Макеевке. Не ахти какая Украина, но Макеевкой-под-Новошахтинском её не назовешь.
Первое, что бросилось в глаза – отсутствие московского времени. Вместо привычного: «Говорит Москва, московское время четырнадцать часов» - звучало просто: «Четырнадцать часов. Говорит радиостанция Проминь (Луч)».
На рынках не было лиц кавказской национальности. Белобрысые пацаны торговали жердёлами, от мандаринов ломились полки в магазинах.
В книжных магазинах были дефицитные Шекспир и Сент-Экзюпери, но на украинском языке.
«Разумный», тонко дозированный национализм на Украине был всегда, ненавязчивый в восточной и отчётливый в западных её областях.
Мой сосед Юрий в 1972 году был на студенческой практике в местечке Калуш под Иваново-Франковском - там было единственное в Союзе открытое месторождение калийных солей. Он рассказал следующий эпизод:
В полупустое кафе зашёл цыган. Цыганка с мальчиком остались на улице. Цыган чистенький, в белой рубахе, цыганка тоже опрятна. В углу за столиком пятеро местных. Один из них приветливо улыбнулся и поманил цыгана пальцем. Дал пятёрку.
- Принеси нам, пожалуйста, пива!
Цыган принёс пиво, залпом выпил своё и вышел.
Вот так - вежливо, приветливо и до предела унизительно. По нашей земле ходишь, нашим воздухом дышишь!
Советские идеологи рисовали нам картину безоблачного братства союзных республик. Доверчивые россияне постоянно попадали в неловкие ситуации:
Закарпатье:
- А что, в этих лесах и бандиты есть?
- Яки таки бандиты?
- Ну-у, бендеровцы…
- А хто вам сказав, что Степан Бендера бандит? Це наш национальный герой, - ответила гид и группа туристов последовала дальше.
Особенно отталкивающие формы имел национализм в При-балтике. В магазине вам говорили, что шоколада нет, и тут же отпускали его, стоящему за вами местному. В литовском селе заблудились две наших туристки и доверчиво спросили дорогу у местного фермера.
- Минут пять мы отступали по луговому бездорожью, а в спину нам, «московским сучкам», летела брань.
Распад державы развязал руки националистам.
В 1990 году коммерческие дела привели того же Юрия в город Луцк, западной Украины.
- Со мною был Вася Белик, мелкий бизнесмен и первостатейный балабол. Мы набрели на сходку местных патриотов. Вася был из восточного Донецка, где над националистами посмеивались.
- Так-так, - голосом лубянского следователя внятно заговорил Вася, - о чём мы здесь говорим, что мы читаем?.. – он перебирал ОУНовские брошюрки на лотке.
- Москаль!!! – выдохнул кто-то рядом.
Вокруг нас стремительно сгущалась зловещая тишина.
- Пошли отсюда! – я схватил Васю за рукав и потащил прочь. Скосив глаза, я увидел, что к нам направляется группа решительного вида парней.
За углом мы перешли с рыси на галоп.
Вначале мне не верилось, что если во Львове спросить дорогу по-русски, вам не ответят или пошлют в другую сторону.
В девяностых был такой анекдот: в трамвае московский гость спрашивает на жутком украинском:
- Яка слидующая останивка?
- Не останивка, а зупынка, - поправляет его львовчанин, - а ты, москалыку, вже прыйихав!
Анекдотами можно писать историю!
Неверно думать, что национализм имел массовый характер. В основном отношения трудовых людей разных национальностей были ровными и приветливыми. Однако отдельные представители умудрялись придавать национальную окраску добрососедским отношениям.
В Ташкенте, к примеру, за нашими летчиками, опылителями хлопка, на вечерней прогулке всегда следовала группа местных парней. На тактичном расстоянии, не угрожая, не провоцируя, но и не позволяя расслабиться.
Может и к лучшему: чужой, всё-таки, монастырь…
В «братских» республиках национализм имел «взрывной» характер. После безобразного всплеска ненависти Пражской Весной 1968 года, отношения чехов к нам были вполне корректны. Разве что на хоккейном поле нещадно били, да в свои пивбары категорически не пускали наших братьев-славян с вяленой рыбой.
- Там к пиву подаются соленые сушки и сухарики, столы и кружки не пропахли рыбой, - говорил мне случайный собеседник, сварщик высокого разряда, «варивший» в семидесятых газопровод в Чехословакии. Он курил хорошие сигареты, обмакивая фильтр в пиво. У чехов научился – никотину меньше и вкус приятный!
Вернёмся к медицине, которая тоже имеет национальные особенности.
…В Чечне 1970 года, к русскому хирургу подошли два джигита с ружьями:
- Если наш брат умрёт, умрешь и ты.
Вот и оперируй после этого аппендицит!
…В советском Азербайджане нашему хирургу коллеги сказали:
- Или бери деньги за операции, или уезжай! Не порти нам пациентов!
…Бакинский армянин говорил мне:
- Если я вызвал «Скорую» и не сунул доктору в карман халата хотя бы трояк, я до конца дней себя уважать не буду!
Так и хочется сказать: «Им было легче, у них на шее не сидели четырнадцать младших братьев с их землетрясениями, наводнениями, лавинами и селями».
Оставим, наконец, эту беспокойную тему.
Прим: фраза «Благие времена презренного застоя» - название книги чукотского писателя-геолога Ёсика Тибилова, осетина по национальности.
. . .
Мало кто знает, что в 1954 – 57 годах наш город был центром, вновь образованной и недолго просуществовавшей, Каменск-Шахтинской области. Именно тогда было построено здание Облисполкома, в котором потом разместился ШФНПИ.
Одержимый зудом реформаторства, Никита Сергеевич Хрущёв задался благородной целью сократить бюрократический аппарат страны. С этой целью он принялся укрупнять и объединять. Новаторство осложнило жизнь простого народа.
- Неудобно это, - сетовал труженик села в электричке у Маломишкино, - за всякой справкой надо ехать аж в Азов. Работать некогда!
Новаторству дали обратный ход, а нам осталась в наследство бывшая областная амбулатория, ныне Поликлиника №2, да величественное здание нашего, шахтинского «МГУ» - филиала Политехнического института.
Были слухи, что «красный роддом» планировался, как стационар для областной элиты. Не верится. Уж больно ширпотребовский вид имеет здание.
. . .
В 1925 году в Шахтах был один рентгенкабинет. Он был открыт стараниями Г.М. Шавинина – первого главного врача городской поликлиники и первого заведующего рентгенслужбой. До этого «на рентген» больные ездили в Ростов или, даже, в Харьков (12 часов поездом).
Георгий Максимович погиб на фронте, дело его получило достойное продолжение. К началу восьмидесятых в городе функционировало 30 рентгеновских кабинетов (из них 5 флюороустановок).
. . .
Макеевка (1975 г.) своеобразный город. Богатый, ухоженный и… непосредственный.
Зимнее утро, ещё темно, я жду троллейбус. Женщина невдалеке узнала на противоположном тротуаре знакомую.
- Зина, привет! – кричит она.
Современная улица широка, но это не помеха для общения.
- А, это ты, – отзывается та, - здравствуй!
- Верку вчера видела, - спешит поделиться новостями «наша» сторона.
- Какую?
- Да у которой мужик повесился!
Подошедший троллейбус прервал диалог и подробности Веркиной жизни остались за кадром.
У каждого города своё лицо, свой характер. В Ростове или в Шахтах, участники конфликта в тесном трамвае, обменявшись раздраженными репликами, отворачиваются и замолкают – обоим стыдно. В Макеевке бранятся обстоятельно, со знанием дела. Маршрут троллейбуса длится полчаса и эти полчаса надо продержаться. Не дай бог, чтобы последнее слово осталось не за тобой! Обмен любезностями происходит с пространными паузами, всё уже сказано, но замолчать – значит признать своё поражение.
- Смотри, какая! Как с тобой, только, муж живет!
Пауза.
- А от тебя, уже, точно сбежал!
Победа обычно за той, чья остановка раньше.
- Шляпу нацепила, губы накрасила и думает, что умная!
- Иди уже! – напутствует выходящую соперница.
На этот раз – ничья!
Фразе о губах и шляпе не менее ста лет, но это никого не смущает. Макеевка патриархальный город. К началу восьми-десятых там ещё были в ходу шиньоны и «начёсы», мода на которые в России кончилась двадцать лет назад.
Описанные эпизоды вовсе не рядовое явление, они примечательны своеобразностью. Макеевка город хозяйст-венных женщин и тружеников мужчин, шахтёров и металлургов, опрятных после душа в конце смены.
Как-то на приёме, я спросил у шахтёра, почему у него глаза не подведены углем, как у всех.
- А я делаю вот так, - молодой мужчина захватил складку кожи на бицепсе и потер ею веки, - мочалкой нельзя, а кожа – нежная!
. . .
Я транспортировал в госпиталь солдатика с дизентерией. На пол пути нашу санитарную машину сняли с трассы и велели стать у посадки - из Владивостока в аэропорт следовал шах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви, бывший в Союзе с визитом. Мы с водителем вышли из машины, чуть погодя к нам присоединился солдатик – вблизи спасительных кустов он чувствовал себя увереннее.
Мы с водителем, как служащие береговой базы, были в морской форме, солдат был в гимнастёрке и кирзачах.
Минут через сорок на пустынной трассе показалась кавалькада черных лимузинов. Во второй машине я увидел адмиральскую фуражку шаха, с громадным белым верхом. Рука моя автоматически взметнулась к козырьку. Шах «по форме» откозырял мне и приветливо улыбнулся.
Вслед за мной неловко коснулся бескозырки водитель. Солдатик не козырял - он был без головного убора и обеими руками поддерживал штаны. К тому же, он был из стройбата, где строевая подготовка ограничивалась утренней поверкой.
- Товарищ лейтенант, а зачем вы ему честь отдали? – спросил меня водитель.
- Ну, как же! Глава дружественного государства, наш гость…
Водитель направился к машине, на ходу пробормотав, что-то вроде: «Нужны они тут!».
- Поехали, что ли?! – окликнул он старшего по званию.
Водитель прикидывался простачком – он был таксист из Одессы и, как мне казалось, позорил звание одессита – был плут и неприятно фамильярен. Вскоре он демобилизовался.
В письме Валере, оставшемуся на кафедре в Ростове, я в двух словах упомянул о встрече с шахом. Валера, любитель «приколов», представил меня всем знакомым, как начальника караула, при встрече шаха. Когда я приехал в отпуск, все прежде расспрашивали меня о встрече с шахом.
Потом шах проворовался и сбежал из страны. Я до сих пор чувствую себя соучастником предательства иранского народа.
. . .
Наш народ во все времена любил поругивать власть. Ругали «Никиту» за помощь «братам», за чрезмерно решительные меры в управлении государством; ругали «дорогого Леонида Ильича» за отсутствие этих самых решительных мер. На кухне ругали, на работе помалкивали. Правда, не все.
Надя Гуменюк, рентгенлаборант макеевской больницы, молодая и славная, страдала патологической нелюбовью к партии и правительству. В своей незадавшейся личной жизни она винила только Леонида Ильича и за день тому несколько раз здорово перепадало. «Лёнька дурак!» - не сходило у неё с языка. (О, господи!). Надя полюбила зрелого мужчину, красивого и безнадёжно пьющего. Он приходил к ней на работу в десять утра и засыпал сидя. Надя задвигала его в тёмный угол, работала и смущённо помалкивала. В такой день Леонид Ильич «отдыхал».
Плох начальник, которого не ругают подчинённые?
Анекдот шестидесятых:
- Никита Сергеевич, а мой папа говорит, что Вы не только спутник запустили, но и сельское хозяйство?
- Передай папе, что я не только кукурузу сажаю!
Перестройка развязала языки окончательно. Злословили в адрес «аппарата» на каждом углу. Ещё был жив Союз, ещё функционировали властные структуры, но демократизация общества уже шла полным ходом.
Оляда А.М. заведующая терапевтическим отделением, как-то в ординаторской крепко прошлась в адрес городских властей. На одной из рабочих бесед с представителем горкома партии ей дружески заметили – вы, дескать, хоть место выбирайте для своих «речей» менее присутственное.
- Вы представляете, – искренне удивлялась она, - значит, есть среди нас осведомители!
Однако любой заведующий считал вполне рабочим моментом доклад санитарки о том, что медсестра из новеньких, пол смены проторчала в курилке.
. . .
Шахтеры лечились в медсанчастях по месту работы. В центральной больнице г. Шахты горняки лечились по месту жительства. Травматологи их жалели и лечили, пока те жаловались. Избалованный подобным милосердием в своём городе, в Макеевке, в медсанчасти шахты «Холодная Балка», я сразу же попал под жесткий пресс заместителя главного врача по трудовой экспертизе (проще – по контролю за больничными).
- Вот этого ГРОЗа с ушибом грудной клетки, сколько Вы будете держать на больничном?
- Четыре недели.
- Сколько-о!?
- Ну-у, недельки три…
- Уважаемый коллега! Завтра пойдёт хорошая лава, пойдёт заработок и ваши ушибленные побегут на работу вприпрыжку!
На следующий приём мой «ушибленный» не явился. Больничный закрыла жена. Действительно, пошла хорошая лава.
. . .
Рабочий день в «рентгене» кончался в два. Мы поздравили сотрудницу с днём рождения, распили шампанское и я побежал на совместительство – этажом ниже я вёл травматологический приём.
Дежурный лаборант, Алла Михайловна, принесла показать снимки, дождалась, когда выйдет больной и кивнула на дверь:
- Что это, Вы, доктор, пьяному больничный продлеваете?
- Пьяному!?
Алла Михайловна от шампанского отказалась и её трезвый нос сразу учуял перегар в кабинете.
Алла Михайловна, рыхлая брюнетка, недалёкая, но очень знающая своё место в жизни женщина, была, кроме всего прочего, женой того самого заместителя главного врача по трудовой экспертизе.
- Бугаина здоровый, с «вавками» на руках по больнице шатается! Знаю я его, известный в посёлке забулдыга!
Следующий приём этого больного происходил в кабинете заместителя:
- Тебе государство больничный оплачивает не для того, чтобы ты пил!
- Такие под землёй долго не держатся, - сказал он мне, отправив больного, - на «совет профилактики» и на все четыре стороны!
Так вскорости и вышло.
Попутно замечу, что человек на подобной должности никогда не пользовался симпатией в массах. Самое распространённое злословие в его адрес - что он, якобы, «был полицаем при немцах», хотя «при немцах» он пешком под стол ходил.
Помирил нас с экспертом случай. У заместителя с главным врачом неожиданно вышла какая-то стычка и эксперта уволили. Я, в присутствии Аллы Михайловны, выразил горькое сожаление по поводу данной несправедливости, заметил, что разбрасываться такими ценными кадрами недальновидно. Из своего скромного жизненного опыта я знал цену подобным увольнениям – покажут, кто в доме хозяин и восстановят через пару дней. Так и случилось.
Слова мои были услышаны и дошли по назначению. Эксперт тепло улыбался мне при встрече, служебные придирки превратились в отеческие наставления. Мы стали симпатичны друг другу.
«Приобретайте друзей себе богатством неправедным» (Евангелие от Луки, 16, 9.).
Прим: ГРОЗ – горнорабочий очистного забоя. Холодная Балка - вовсе не нелепое словосочетание. Рельеф местности в районе шахты складывался таким образом, что если в городе мокрый снег хлюпал под ногами, то здесь, в степи, было минус семь, с ветерком.
. . .
Мы, жизнерадостные ростовские студенты, приехали в Ленинград уютным зимним днём. Снег падал хлопьями.
Мы вышли из троллейбуса на Невском и перегородили тротуар чемоданами. Нам было весело.
Пожилая женщина мельком взглянула на нас и молча обошла затор. Мы смутились и быстренько разобрали чемоданы.
. . .
В военной части, где я служил после института, был своеобразный метод лечения от пьянства.
Молодой лейтенант, после военного училища, имевший в многочисленных ответвлениях своей фамилии известного маршала Ерёменко, служил с удовольствием и писал неплохие стихи. Возможно, он считал, что настоящий поэт должен быть пьяницей, возможно, был дезориентирован свалившейся на него после жёсткого курсантского режима свободой, но так или иначе, в довольно короткий срок он дошел «до ручки» - ночью, в шапке с «крабом» и технической куртке без погон, гнулся у дверей закрытого гастронома и, обтирая спиной побелку, просил сторожа продать ему спиртное.
Через день его, трясущегося и жалкого, на утреннем построении, замполит поставил перед строем по стойке «смирно», и хорошо поставленным голосом отчитал за образ жизни, недостойный офицера.
Подействовало.
Лейтенант не был в претензии к замполиту, напротив, уважал его, как отца родного.
. . .
Однажды я сопровождал в госпиталь старослужащего сверхсрочника из роты обеспечения. Пьющий сержант был на грани белой горячки. Полубезумный взгляд, неясные жалобы. Он клал на грудь растопыренную пятерню: «Здесь болит!»
Думая, что оказываю диагностическую услугу, я доложил в приёмном покое, что жалобы больного связаны со «злоупотреблением».
- Молодой человек, - устало сказал мне пожилой терапевт в халате поверх форменной рубашки, - ему до пенсии два года осталось!
Сверхсрочника госпитализировали и больше месяца «приводили в порядок». Естественно, о воспитании перед строем здесь и речи быть не могло.
. . .
Сага о сортире. Иначе данный эпизод не назовешь. Врач Сидельников В.П. (г. Макеевка) после пяти лет работы на участке, получил место главного врача скромной участковой больницы на периферии. Своё вступление в должность он отметил постройкой новенькой уборной на больничном дворе.
Через три дня к нему явился представитель санэпидстанции и предписал перенести шедевр сангигиены и храм физиологии на задворки участковой империи. Главный врач почувствовал себя оскорблённым в лучших чувствах и воспротивился. Представитель СЭС пригрозил штрафом. Главного обуял грех гордыни и он с нелитературными эпитетами выпер представителя инспектирующей организации со двора.
Обещанный штраф не заставил себя долго ждать. В ответ на наглые происки санэпидстанции, по команде главного, двое молодцев из команды выздоравливающих, за сорок минут сравняли с землёй место, где был туалет и, для полной убедительности, посадили годовалое деревце с листьями. Будку расшили и заштабелевали.
В райздраве главный врач заявил, что его с кем-то спутали. Ситуацию проверили на месте, озадачились и ушли ни с чем.
Своё самолюбие доктор Сидельников В.П. потешил, однако заработал себе репутацию неискреннего человека. По его собственному признанию, начальство относилось к нему неизменно настороженно, словно постоянно ожидая от него какой-нибудь мелкой пакости. Это и способствовало, вскорости, освобождению его от командной должности.
Он без особого сожаления вернулся к амбулаторному приёму больных, подальше от начальства и амбициозных искушений.
. . .
Следующая история в меру смешна и в меру поучительна.
Я совмещал ЛОР врачем и однажды закапал камфарный спирт в ухо молодому, цветущему пациенту. Чрезмерно чувствительный к камфарному спирту пациент, не теряя благополучного выражения лица, прикрыл глаза и начал валиться со стула.
Я подхватил его под мышки и потащил к кушетке. Медсестра суетилась рядом.
- Ноги, ноги ему, занесите на топчан! – прохрипел я и в следующее мгновение рухнул на пол вместе с пациентом. Не жалующаяся на здоровье медсестра, в суматохе не разобравшись, где чьи ноги, схватила мои и занесла их на кушетку.
Пока сестра смачивала ватку нашатырём, пациент очнулся, сел на кушетку, потом пересел под лампу и даже не спросил: «Что это было?».
С тех пор я напрочь исключил камфарный спирт из своей практики.
. . .