Как русские догоняют... Век XVI

Владимир Плотников-Самарский
Иссочился ослепыш дня. Сгустилась черная сутемень, и лишь тогда встревоженные утренней встречей наткнулись они на низкую рубленую избу. Стулья короткие, одно-единственное окно обращено к степной ширине, боковой прируб - под скарб.

   - Зимовье, - догадался Кузя, потирая задубевшие руки и предвкушая: уж кою ночь им приходилось коротать на кошме в шалаше, а то и на полусухом травнике близ тлеющего костерка.

   Обочь избы приткнулось строение из черных жердей, навроде стойла.
   - Погодь. Проверить бы, не ловушка? - сказал Степан.

   - Хва бы осторожничать. - Пинком в дверь разневолил проход Кузьма.

   Внутри было зябче: вчерашний морозец еще зыбился по углам обжигающим туманом. Дверь дубового теса скрипчато пиликала на проржавевших петлях. Сруб, в целом, напоминал прочную крепостную башенку. Кто его воздвиг, бог весть. Может, казаки. Столь же вероятно, и служилые - из отряда разведчиков, посланных на луку для постройки крепости. Во всяком случае, не первый месяц сруб стоит покинут. На столе - соль, сухари, огниво - по обычаю для гостей.

   Растопив печь, товарищи из подбитого днем зайца нарядили похлебку. Изгнавши зябь, расположились на выстеленном кошмой запечелье.

   Сговорились о карауле - по порядку. Первым коротал Степан. Обошлось без страхов. Когда на смену явился Кузьма, у Бердыша слипались глаза. Еле добравшись до лежака, замертво брякнулся и захрапел. Мягко скрипнула дверь...

   ...Как это можно остаться без самопалов, Степан спросонья не понял. Конечно, угодив в такие места, даже бывалому не приходится безоглядно уповать на собственные силу и сметку. С иного боку, Бердыш сейчас был как бы даже удовлетворен завидным своим положением. Он на скамье, а над ним - трое. Без разгляда ясно - шиши!

   Без оружия. Лежа. Спросонья. Один... Однако не выскоблен страхом. Не прошильцован растерянностью.

   И эта его одержимая бесшабашность искрила зарядом той могучей дерзости, да от того пласта всеобщей народной силы, что подвигает одиночные ее крупицы на непредсказуемые поступки в самых, кажись, безысходных переделках. Бердыш не испугался. Нет, ему было до колик весело. Где Кузя? А, его, верно дело, взяли во дворе. Знать, прикорнул в дозоре... Да, вот ведь дураки-то...

   Встороженно отер рукавом взмокший лоб, приподнялся на локте. Казаки ухмылялись, поглаживали бороды. Довольны собой! Выступка гордая, что те вельможи. У одного в руке волнуется Степанова сабля. Бердыш неопределенно хекнул, внюхался и привстал. Вот он уже на ногах, с улыбкой ворошит чуб. Казаки наблюдают, тоже усмешливо. Благолепия - хоть раздавай. Покуда не проронено ни слова, ни звука. Выпрямился, оправил чугу и, точно не было иных забот, стал приседать. Раз-два-три-четыре... Все это с умиротворенной улыбкой. Казаки аж головами замотали от такого нахальства.

- Эгей, милай, и чо ты мешкашь? Подь-ко на привязь. - Ласково предложил, в конце концов, один, ступил к скамье и предупредительно щупнул острием сброшенную у ног пленника ташку.

   Из прируба петухом взвилась невнятная ругань Кузьмы. Скорее всего, связан, с законопаченным зевом. Степан улыбнулся, пожал плечами, как бы говоря: и бес знает, кто вы таковы, и чего вам надо, и вообще я тут сам по себе и нечего мне мешать...

   - Уж извиняйте, божьи люди, - губы разлиплись, ноги неспешно ступнули от полатей.

   Оголтело заяснилось: бой бесполезен. Молчковый глумеж казаков лишь отчеркивал вывод. И все же каким-то током улавливаемое, непонятное чутье подхлестывало: в угол, в угол глянь. Знать, ввечеру мимолетным оглядом мозг успел там приметить важное, зацепив зрением, но четко не затесав в память...

   Но он же опасался уточняющего взгляда, чтоб ненароком не перехватили казаки.

   Пришлось размашисто зевнуть и, взведя глаза к потолку, на мгновенье заарканить угол. Из-за куска рогожи чуть-чуть выдавалась рукоять. Топор! Теперь главное - не выдать влеченья, ни полунамеком, ни полунаклоном. Опустив глаза, безмятежно глянул на осклабившегося казака. Двое других отлучились в прируб - к Кузе. По гулкой затрещине и обрыву гундосицы понял: утишили!

   Ойкнув, осел, схватился за левую грудь. Казак непроизвольно чуть подался. Воньковато мазнуло потом. Нянченный в волховском скиту богатырями-отшельниками, взбитый на дрожжах старинного кулачного боя, Бердыш того и ждал. Щепкой взметнулось схваченное тело станичника. Розово-желтяной яичницей поплыла по лавке голова. Один из казаков, выйдя из прируба, не посмел поднять руки. Пленник не наскакивал, но топор в его руках заставил шиша выгнуть шею назад и присосаться глазами к широкой черной каленой пласти.

   От сильнейшего толчка вылетела обтерханная оконная перекладина. Рыбой сиганул Бердыш. На улице изумленно вылупился дюжий казак с пищалью. Удавливая его глазами, Степан взлетел на ближнюю лошадь и во всю прыть - да в степь Мчал, сжимая в мокрой руке огромный топор лесоруба.
  Дикие проклятья и выстрелы чествовали его путь.

Впоследствии он и сам не смог объяснить себе, что, как и зачем. Более всего угнетало нежданное кровопролитие. Но не до самоедства. Он был воин, вот и все.

  Коня гнал долго. Стрельба давно уж стихла. Тогда лишь ум посягнул на рассудок. Рассуждал так. Лишь дьяволу известны намерения станичников. Не исключено, что они б и не тронули государева гонца. С другой стороны, кто поручится, что это не отъявленные шиши, к тому же настроенные против посланных на луку стрельцов? Хуже всего, коль напоролся на служилое казачество. Что, впрочем, весьма сомнительно.
Так или иначе, теперь поздно жалеть и плакать. Настоящая кручина - что без оружия. Еще плоше, что в плен попал верный товарищ Кузя. Впрочем, судьба детины опасений не внушала. Заполучить такого волкодера для казаков одно удовольствие. Не стоило сомневаться и в ответном чувстве Толстопятого. Вольготный ветер станицы буйной воровской башке в самый раз будет!

   Много часов месил всадник растопленное тесто, взметывая серо-желтую опару. А ближе к вечеру копыта разбрызгивали загустевающие комья вперемешку с кольчатой ледокрохоткой.

   Вздыбленные холмы ступенились к небосводу. Дело клонилось к ночи, когда меж двумя дугами нагорья блеснула негаданно узкая прядь - серая с бликами. Река! У Степана екнуло сердце. Он хлестнул коня, и тот понес...

Ото дня уцелел жалкий недоплёвок света. Но даже пригоршни солнечного обливка достало, чтоб углядеть: земля на юго-востоке расколота холодной и блесткой ширью. Вода, вода, вода.

   Вот и ты, великая река.
   Сам вид стальной глади влил в сердце ковшик твердости и силы. Дав короткий передых выносливому казацкому скакуну, он ехал, покуда, ближе к полуночи, не достиг долгожданной реки рек. Опустив голову в ледяное чудо, долго мотал ею в россыпях тягучих брызг. Привязав коня к дереву, развел маленький костерок, соорудил стельничек из хвои и уснул как убитый.

   Ближе к утру насторожил едва уловимый треск. Еще больше - вой. Не двигаясь, повел глазами. Ржала лошадь.

   Из кустов в пяти шагах от головы зеленели две капельки. Сонным ужом левая рука потянулась к топору. Поздно. Матерая серятина взметнулась рычащей птицей. Но не на шее лошади сомкнулись клыки: навытяжку взбросилась рука. Хищник легко опрокинул и примял ее. Но стремительность и сила броска уполовинились. Широкая пасть шумно вонзилась в грудь человека. Хлопок сокрушающего капкана клыков смягчила толща подбитой мехом чуги и легкая кольчужка - колонтарь.

   Правая рука рванула бирюка вбок. На помощь пришла отбитая левая.
Волчару оттянуло кверху так, что тело изогнулось подковой. Но клыки упрямо цепляли одежду. Тулово твари задиралось все выше и выше, заносясь все дальше и дальше за голову человека. Треснула ткань. Хрустнули челюсти, уступая неодолимой силе человеческих рук. Зверюга полетел в кусты. Когда же извернулся, скалясь для повторного лёта, в воздухе свистнула плоская сталь топора. Рык враз растерся в скулеж. Вскользь подрубленный волк завалился на левый бок. Вскочил, оступился и, подвывая, спотыкливо почесал в темень.

   Степан вытер обильно помокреший лоб, нос и примерился отдохнуть. И вновь сработала воинская ухватка. Почти не глядя, боковым зрением и подкожным, нутряным нюхом, прочухал он чью-то близость - и куда более опасную. С нарочитой беспечностью задрал ногу вроде как снять или подтянуть сапог. Дальнейшее зрению не подчинялось.

   Немелкое тело "рассосалось". Рухнув и вращаясь веретеном, Бердыш укатился в подрост кустарника. Оттуда с испуганным криком выпуклилась голова, и следом, чуть опоздав, дуло пищали. Пугая ночь, жахнул выстрел. На миг осветилась полянка. С хрустом сыпались стриженные лихим подрезом узлы ветвей. Приглушенный стук дерева и стали перемежался глуховатым чертыханом. А еще бойко шумела рядышком прибрежная волна. Дрались наугад, не видя. Положение Степана осложняла близость к догорающим уголькам...

   Удачный взмах - и протяжно скрипнувшее ружье переломлено. Уже везуха: пищаль подлиньше топора. Была! Еще удар - и, лопаясь, выстрелил череп. Ночной охотник даже не выдал предсмертного стона.

   В желтой пляске раздутой головни Степан разглядел кудлатую башку, кряжистое, тесно утепленное туловище станичника. Подняв пищаль, швырнул обратно: во время схватки дуло искромсало топором и, главное, смяло курок. Сабли обнаружить не удалось. Только нож.

   Из мрака выстал беспокойный перетоп. Бердыш приник к стволу: как бы не приятели убитого. Из ветвей выдвинулась черная косматая тень. Заколебалась непонятной грудой в густом частоколе лесных великанов. И - унылое ржание. Фу, отлегло, лошадь мертвяка. Степан вывел ее к костру. В казацкой киже отыскалось сушеное мясо, хлеб, вода. Очень все кстати. Теперь бы одно - живее убраться.

   Поречьем, плотно держась воды, Бердыш двинул вверх, ведя в поводу лошадь казака. В седле качалось привязанное тело хозяина. На встречный случай, для обманки.

   Буйство зарницы полыхающими сколками ссыпалось в светлеющие и тугие воды. Ширь и красота реки поражали, занимали дух. Нигде, кроме балтийского великолепия, не приводилось ему созерцать столь разящей и пленительной мощи, такого величавого и яркого перехлеста донных вспышек пробуждающегося светила. От предчувствия скорого излета на душе легчало.

К полудню выбрался в широкое поле. Открытые места опасны: одиночка здесь беззащитен - как светлячок на ладони. Степан предпочел галоп. Мертвец болтал головой...

   Проскакав версты две, успокоился, перешел на рысь, потом и на шаг. Вдали вычертились оголенные стволы березовой рощи. Над нею вполнеба распёрся мрачноватый тучняк. Солнышко неумело семенило от свинцового живоглота.

   Опасность рухнула орлом. Откуда-то справа, едва не с-под земли выросли конники. Шагов до них этак сто-сто двадцать. Семеро! Стегнув коня, Бердыш покривил путь от Волги к роще, наискось. С гиком казаки, в том, что это они, сомнений не возникало, пришпорили коней, и пошли следом. Двое ястребиным рывком подкорнали шагов двадцать и взяли крюк, чтоб малость срезать должанку до рощи.

   Коряжистое облако зажевало лучистую беглянку. Сумрак навалился на душу и глаза.

   Застрекотали выстрелы. Бесясь со страху, лошадь мертвяка металась, одинова чуть не сшибив коня Степана. Хлестнул ее по морде. Чуток поворотясь, пошла под углом к беговой линии бердышевского скакуна. Степан перегнулся с седла, по рукоять вогнал в зад ее нож. Отчаянно заржав, прибавила прыти и, окончательно сбиваясь с направки, облегчила догонялки передовым всадникам. Степан малость заворачивал к Волге. Угол между ним и мертвым всадником размашисто "тупел". Оказавшись ближе к раненому коню, "соседние" преследователи почуяли легкую добычу и открыли огонь. Их все больше увлекла поимка... трупа.

   Степан заметить, как что-то ляпнулось в спину мертвого, разорвав куртку. Но росстань быстро росла. Не до ловли ворон: пятеро издалече метились на улепетывающего Степана. Одна из свинцовых мух впилась в чепрак, опалив шерсть коня. От боли тот прибавил прыти, да - в катящуюся рощу. Вот  и деревья. Бердыш, почти не сбавляя конского бега, мчал напрохват.

   Ветви драли бока обоих. Прикрыл лицо рукой. Суком рвануло седельные пахвы, взлохматило попону. Роща свернулась сиротой. Проскакав саженей триста, Бердыш обернулся, выругался: попутать преследователей не удалось. Птицами выпорхнув из рощи, без труда наверстывали разрыв. В отличие от их кормленных и свежих коней, Степанов порядком выдохся и износился. А что их осталось пятеро, - как две капли на пожар? Что топор против пяти сабель и стольких же самопалов?

   Прогал сжимался пружиной. Лошадь Бердыша спотыкалась. Он часто оборачивался: четко чернела борода переднего. Беглец обнимал руками шею лошади, пригибался к гриве, понукал то нежными посулами, то волховскими приговорами, то сочной бранью. Силы четвероногого товарища иссякали. Плечистый ящик с бородою, уплетенный валиками мышц и сухожилий, поддразнивая и беся, маячил то справа, то слева. И с каждым оглядом все ближе, ближе. Бердыш уже различал загорелую ряшку: резкие черты, сумасшедше огромные, упулёные в его затылок глаза, перерезанное надбровье...

   Взведя самопал, черныш стрельнул. Гром прокатился, огневая струя обожгла темя, пулей снесло ухо коня. Это испоследях раздухарило измученную животину. Какое-то время шагораздел не сокращался.

   Обернулся еще раз - уже для достойной встречи убойного клинка - и в полном изумлении... сморгнул! Догонялы не только поотстали, но все заметней убавляли скок. Долго не мог отлепиться от чаровской картины: вот казаки застыли, приклады уперты в колени. Будьте-забудьте! Не сцапали? Почему? Разгадка явилась спереди. Точно по носу коня стремительно пухла навстречь цепь всадников.

   "Вот, сатана... В душу вас!"... Он воздел топор, натянул поводья. В усмерть замочаленный конь нес напростеж. Верховая канитель сурово выжидала, лошади спокойно переминались. Степан сдвинул брови, чуть пригнулся, удобно перехватил рукоять. "Авось, перешибу кого! А опосля? Уж тогда их опасной грамотой не вразумишь", - лихорадочно соображало вещество под коробкой.

   Но, помилуй бог, что это? Солнце как раз улепетнуло из серо-мохнатого логова уцепистой тучки. Коряжистые, расплавленные клочки облаков расползлись по голубизне, и в ядреном вспыхе беглянки засеребрились головы. То ж защитные бармицы от мисюрки - плоского шлемика! Обилие петлиц, острый клин тяжелого протазана... Все выдает стрельцова десятского а то и пятидесятника. Выдернув из подмышечной ластовицы охранную с тамгой, Бердыш увенчал ею конский лоб. Скок взмыленной лошади сумел сдержать, лишь поравнявшись со стрелецким начальником.

   С коротеньким "ура" рванул капторги-застежки, две стрельнули, отскочивши с мясом. Конь протаранил волну еще на саженей ...дцать и... Мир сморгнул куда-то вкось и в крен. Запоздало хватаясь за гриву падающего коня, особый гонец Годунова грянулся. Разнес о камни локотки. Все окунулось в зелено-красную пустошь...


Эпизод романа «Степан Бердыш, или Горький мед Жигулей» (1985)

Использована репродукция иллюстрации Юлия Колесника к роману

http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=26#26