ВРЕМЯ ЛЕЧИТ
«Пришла беда, отворяй ворота», говорят в народе.
Я вернулась из Риги в дом погибших цветов. Погибли абсолютно все цветы, хотя, как сказал Илюша, он их поливал. Мистика какая-то. Цветы были посажены мамой. Неужели они без неё не захотели жить?
Вышла на работу и вновь беда. Её я нечаянно сотворила сама. Вечная нехватка на студии видео плёнки! В первый же день приезда из Риги мне позвонили из производственного отдела домой и попросили рулон. Я дала разрешение на стирание одного из своих рулонов, забыв, что на нём был записан рассказ академика Басова о достижениях в лазерной физике. Передача с Басовым должна была пойти в эфир 7-го ноября. Обнаружила я это на следующий день и попыталась исправить ситуацию, записать Басова заново, но, увы, это оказалось невозможно. «Басов на симпозиуме в Америке» - ответила мне по телефону его жена. И меня охватило отчаяние. В объяснительной записке на имя главного редактора я честно осудила свой непрофессионализм и написала, что готова принять любое наказание за свой проступок. Всё…
С абсолютной пустотой в душе я вернулась домой и, не раздеваясь, села в кресло. Не хочу двигаться, ничего больше не хочу от этой жизни, я устала бороться с судьбой... Пришёл Илюша.
- Не получилось? – тихо спросил он, зная о Басове.
- Я к маме хочу, - произнесла моя усталая душа.
- А как же я? Разве я смогу без тебя прожить?! – По-родному тепло и просто спросил он, снимая с меня пальто.- Успокойся... Всё образуется...
- Я сорвала эфир… Я сорвала эфир, - тупо твержу страшную фразу.
- Тоже мне, ужас! Не нагнетай…
- Эфир должен был быть 7-го ноября, а этот праздник – политическое событие. Сорвать в такой день выступление академика, лауреата государственной премии, члена ЦК партии – почти диверсия. Так мне сказала моя испуганная редактор, - устало возражаю я.
- Оставь… Скажи этой трусихе, что сталинские времена давно прошли!, - ответил Илья и ушёл на кухню.
«Но увольнение с работы мне обеспечено», - подумала я и, услыхав, как он гремит крышками кастрюль в поисках еды, вздохнув, пошла на кухню…
Сатюков Павел Алексеевич, бывший главный редактор газеты «Правда», а ныне – главный редактор нашей редакции. От его решения зависит моя судьба, а отношения у меня с ним настороженные.
В первый день его прихода в редакцию в конце 1970 года я единственная из всех демонстративно не подала ему руки во время его знакомства с каждым сотрудником. Так я выразила свой протест против неожиданного, без учёта мнения коллектива, увольнения нашего прежнего главного редактора Ключанского, основателя редакции, человека чрезвычайно эрудированного, умного, высшей степени интеллигента.
Потом, примерно через неделю, у меня с Павлом Алексеевичем произошёл серьёзный конфликт. В эфир должен был выйти уже четвёртый повтор моей передачи об архитектурных достоинствах мемориальных комплексов страны, посвящённых Отечественной войне. Передачу повторяли, потому что она получилась очень хорошей, задушевной и в то же время информативной. Ведущим был академик, архитектор, который, вспоминая о войне, всё время говорил слово «немцы». За час до начала эфира, Павел Алексеевич вызвал меня в кабинет.
- Я прочёл эфирную папку передачи и прошу вас везде заменить слово «немцы» на слово «фашисты». Немецкий народ нельзя отождествлять с фашистами, - сказал он и прибавил, - таково мнение членов ЦК, видевших вчера вечером передачу.
- Но это невозможно сделать! – протестую я, не замечая, что в кабинете сидят несколько коллег. – Через час эфир передачи!
- Выполняйте, что вам говорят без возражений! – вдруг, прикрикнул он на меня, стукнув ладонью по столу.
- Не буду я портить передачу! – взвилась я от его крика. – Вы не в газете, где можно вынуть слово из гранок. Вы знаете, что помимо звука на телевидении есть ещё изображение?! При каждом стирании слова академик будет в кадре безмолвно шлёпать губами. А если вырезать закадровые слова, звучащие на музыке, начнутся музыкальные затыки. Это называется техническим браком! Снимайте всю передачу с эфира! Портить её я не буду! – и вышла из кабинета.
Конечно, где было можно, я убрала несколько закадровых фраз со словом «немцы», заполнив пустоту музыкой, но полностью выполнять приказ не стала. Коллеги, слышавшие нашу перебранку, говорили, что Павел Алексеевич с этого дня целый месяц с раннего утра и до поздней ночи ходил на разные записи передач, на эфиры. Главный редактор учился телевидению! Никто не ожидал от него такого «подвига», но все стали к нему относиться с уважением.
А в прошлом году я сделала передачу о донецких шахтёрах. Автор сценария и ведущий был собкором газеты «Известия». Передача предназначалась подросткам, не знающим, куда пойти учиться после семилетки.
Мы с автором и оператором отправились в Донецк, несколько дней лазили по забою, по шахтёрским щелям. Камера наблюдала чрезвычайно трудную, сравнимую с подвигом, работу шахтёров, работу настоящих мужчин. Заведующий отделом хорошо оценил нашу работу, интересные съёмки.
За неделю до эфира микрофонная папка передачи легла на стол главного редактора. На мою беду после нападок на газету «Известия», сняли с работы её главного редактора Аджубея, зятя бывшего генерального секретаря партии Хрущёва Н.С. А автор и ведущий передачи, как на грех, был лучшим другом Аджубея. Павел Алексеевич вызывает в кабинет заведующего отделом со всей творческой бригадой, т.е. со мной и моим редактором.
- В таком виде, - говорит он, - передача в эфир пойти не может. Надо полностью убрать из кадра ведущего, убрать тему трудности профессии, больше дать положительных примеров технического, современного оснащения шахты, облегчающего работу шахтёра.
Все на замечания Павла Алексеевича молча кивают головой. Конечно, злюсь я про себя, не им за два дня переделывать передачу! Да, и с замечаниями я категорически не согласна. Труд шахтёра чудовищно тяжкий и опасный, несмотря на замену ручного отбойного молотка самоходной машиной. Но такую машину используют только в больших, широких забоях, а шахтёры-первопроходцы по-прежнему ползают на брюхе по лаве с киркой и отбойным молотком. Я это видела своими глазами. Любое сглаживание их подвига будет враньём, оскорблением тех шахтёров, с которыми я отработала несколько смен в самой шахте. А уж убирать из кадра ведущего, прекрасно говорящего о человеческом подвиге, о настоящих мужских характерах донецких шахтёров – вообще глупость.
- Павел Алексеевич, - начала я спасать передачу, - вы прочитали только микрофонную папку. У вас нет целостного впечатления о передаче. Предлагаю вам её посмотреть. Вдруг она вам понравится?
- Нет. Мне её смотреть не надо, - возразил Павел Алексеевич. – Дело в тексте, в его смысловом и политическом акценте, а не в художественном качестве передачи. Всё... Вы свободны. Переделайте передачу и покажите мне.
Я так расстроилась из-за несправедливости оценки почти месячного труда, что заболела, и на следующий день не смогла выйти на работу. Переделывала передачу другой режиссёр. А на редакционной летучке недельный обозреватель всех программ «разнёс» передачу в пух и прах.
- Передача не логична. Непонятно, кто говорит за кадром таким непрофессиональным голосом. Если это автор, почему его нет в кадре, если диктор, то этого диктора надо гнать с работы. Почему мало показана шахта? Разве шахтёрская работа заключается только в сборе тормозка (шахтёрского завтрака) и уходе на шахту? Что должен понять подросток? Идти ему в ПТУ учиться шахтёрской профессии или нет? Ничего не понятно. Очень плохая передача.
- Прошу режиссёра передачи ответить на замечания обозревателя, - сказал Павел Алексеевич.
- Мне нечего ответить на замечания по передаче, - разозлившись на иронию в голосе Павла Алексеевича, резко ответила я. - Я её не переделывала. Считаю, что в недостатках передачи виноваты вы, Павел Алексеевич. Заставив убрать из кадра ведущего и все смысловые акценты, вы «вместе с водой выплеснули и ребёнка».
Зал замер. Минутная пауза казалась вечностью.
- Ну, что ж... – с удивлением глядя на меня, заговорил Павел Алексеевич. – Видимо, я виноват, но не в требовании переделки передачи, а в том, что не посмотрел результат этой переделки перед эфиром. Плохую передачу лучше снять с эфира, чем позориться всей редакции.
А весной этого года я нарушила его вето на ведение финальной передачи года «Для поступающих в ВУЗы». Он хотел, чтобы передачу вёл кто-нибудь из знаменитых учёных, академиков, а я настаивала на ведении программы нашим редактором. Передача предстояла сложная, идущая не в записи, а в прямой эфир. Большую студию должны были заполнить наши зрители, в течение года слушавшие лекции и выполнившие все задания, телевизионные преподаватели с разными научными званиями, студенческий музыкальный ансамбль. Неопытный, не знающий досконально телевидения, ведущий мог бы не справиться. Автором сценария была я, и я рискнула взять на себя всю ответственность.
Редактор справился блестяще. После эфира профессора «оборвали» Павлу Алексеевичу телефон, благодаря за великолепную, по студенчески весёлую, но информативную передачу. Звонили из Академии наук, из общесоюзного ректората всех ВУЗов, звонили отдельные академики, учёные... Он был доволен. А на следующий день миролюбиво, но всё-таки пожурил меня:
- Не понимаю... Кто главный редактор редакции? Я или вы? Почему вы нарушили мой приказ о ведущем?
- Вы, вы, Павел Алексеевич, - улыбалась я. – Но риск благородное дело, не правда ли?
А через месяц я вновь общалась с ним. Он должен был подписать мою характеристику в отдел опеки районного исполкома для оформления документов на право взять из роддома отказного ребёнка.
- Вы действительно хотите взять на воспитание чужого ребёнка? – с искренним уважением в голосе спросил Павел Алексеевич. – Но почему? Вы не можете иметь своих детей?
- Не могу, Павел Алексеевич, - ответила я. – Но если, вдруг, смогу родить сама, так у меня будет двое детей. Тоже замечательно.
- Конечно, конечно, - забормотал он, подписывая характеристику. – Желаю вам удачи.
Что меня ждёт завтра на работе, какое решение примет главный редактор, если уволит, куда я пойду работать? Вот тревожные вопросы бессонницы.
Но ни на следующий день, ни через месяц меня Сатюков не только не уволил, но даже не объявил строгий выговор. Встречая меня в коридоре, он, шутя, как бы спохватывался и говорил:
- О! Здравствуйте, здравствуйте... Хорошо, что вас встретил, а то я опять забыл объявить вам выговор.
Я улыбалась ему в ответ, и была искренне благодарна за его прощение. Потом мне коллеги сказали, что он был доволен моей покаянной объяснительной запиской и простил меня из-за случившегося со мной горя – смерти мамы. Он понимал, что в нормальном состоянии срыва передачи я бы не допустила.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/15/2