РАНО ПТАШЕЧКА ЗАПЕЛА
Наконец-то я счастлива! Живу одна в уютной однокомнатной квартире, прекрасно обставленной и оборудованной мамой. В квартире - ничего лишнего, никакого мещанства, просторно и красиво. Много и интересно работаю. Уже не просто ассистент, а режиссёр-ассистент с зарплатой 110 рублей. Это то же, что и режиссёр, только без права иметь ассистента. Я всё должна делать сама, и за ассистента, и за режиссёра. Делаю научно-популярные передачи в редакции учебных программ.
Меня туда из Цветной редакции перетащил мой режиссёр Толя. Обманул хитрец! Он в середине 1969 года ушёл из нашей редакции в Учебную. Через месяц-два звонит мне и говорит, что со мной хочет познакомиться главный режиссёр его новой редакции. Спрашиваю: «Зачем?» Говорит, что не знает. Ладно... Я пришла, когда оказалась по делам на Шаболовке. Ведь наша редакция Цветных программ уже находилась в Останкино, в новом телевизионном корпусе.
- Здравствуйте, Натэлла, - говорит мне главный режиссёр. – Мне Анатолий Георгиевич сказал, что вы хотите работать в нашей редакции…
Я с недоумением посмотрела на Толю. Никогда, ни о чём подобном я с ним не говорила. А он, этот седовласый обманщик, вдруг, уткнул свой нос в сценарий и делает вид, что наш разговор его не касается! Посмотрела на главного режиссёра с планками боевых орденов на пиджаке, тоже не молодого, инвалида войны... Он, видимо, был без ноги и ходил с протезом, потому что сильно хромал. И стало мне неловко перед этими пожилыми людьми. Раскрывать обман Толи? Будет за него, седого врунишку, стыдно. Ставить своей правдой в неловкое положение ветерана войны? Тоже не хорошо... И я молча кивнула головой, подтвердив враньё Толи. Потом три месяца назло ему ходила вся в чёрном одеянии, в знак траура по цвету. Учебные программы в то время шли только в чёрно-белом варианте.
Но, нет худа без добра! Вскоре всё телевидение перешло на цвет, а нашу редакцию Цветных программ расформировали. Ещё не известно, куда бы меня перевели! А может, вообще бы уволили, как многих сотрудников. Отношения с партийной организацией редакции у меня тогда были напряжённые...
Я была комсоргом редакции. Мои комсомольцы почти все учились на вечерних отделениях институтов, а из парткома почти каждую неделю присылали разнарядку на работу на стройках, в колхозах, на субботники, воскресники. И ещё требовали поголовную явку всех комсомольцев! Я, как могла, сопротивлялась этим требованиям, ведь ребята и так уставали, некоторые были очкариками с сильными диоптриями, девчонкам вообще нельзя таскать тяжести.
- Что вам важнее, - говорила я в парткоме, защищая интересы ребят, - профессиональный рост молодёжи, их здоровье, или сбор мусора и картошки?! Они каждый день пашут почти без выходных на работе, они учатся. Им надо когда-то отдыхать?
- Вы обязаны выполнять приказы партии! – строго заявляли мне.
- Да. Обязаны. Но нас партия ещё обязывает учиться и работать на благо страны. Мы это выполняем. А вас партия обязывает помогать нам в этом, а не мешать. Если срочно нужны люди для сбора мусора, пошлите своих партийных товарищей. Почему на субботниках я ни разу не видела ни одного из наших партийцев?
- Хорошо, - уже более миролюбиво говорили они. - Сколько человек вы можете обеспечить?
- Одного, двоих... Не больше, – твёрдо отвечала я, давно, составив с ребятами график дежурных работ на стороне.
Кончилась моя комсомольская работа довольно неожиданно. Уже прошли все волнения с дипломным спектаклем, я окончила институт, уволился мой режиссёр Константин Сергеевич, и осенью я пошла в очередной отпуск. Пока я была в отпуске, по распоряжению парткома меня тихо, нарушив устав, переизбрали на комитете комсомола редакции.
Ребята рассказали, что последней каплей для парткома послужил наш отказ вынести выговор с занесением в учётную карточку двум комсомольцам. Летом на них пришла «телега» из милиции. Будто бы они пьяные дебоширили ночью у памятника Пушкину и оскорбляли милицию при исполнении ими служебных обязанностей. Ха-ха! Мы специально на собрании разбирали это «знаменательное» событие. Врала милиция! Всё было не так!
Ребята заполночь сидели большой компанией на скамейке у памятника. Слушали песни под гитару своего друга, не работавшего на телевидении. Подошли три милиционера. И в середине очередной песни прозвучала команда «Разойдись!». Все в компании возмутились приказом, и кто-то сказал:
- Вот так некоторые товарищи портят песню.
- Что значит «некоторые товарищи»! – «закусил удила» один из милиционеров, от которого разило водкой. – Мы вас сейчас всех заберём в отделение за неподчинение власти!
- А по какому закону вы запрещаете нам мирно сидеть на бульваре и слушать хорошие песни? – спросил наш комсомолец. Он собирался поступать в юридический и очень интересовался законами.
- Ах, тебе нужны законы?! Получай! – и ударил нашего «юриста».
Могла начаться потасовка, но «юриста» уже крепко держал наш другой комсомолец, стараясь вывести его из круга возмущённых ребят. Милиционеры, видя, что с большой компанией им не справиться, кинулись за нашими ребятами и отвели их в милицию. Ну, а там... Протокол, бумага на работу... Все прелести нашей системы. Мы очень хорошо знали наших ребят, поэтому никто на собрании не сомневался в правдивости их рассказа.
Так и постановили: 1.Объяснения комсомольцев выслушали. 2. Считаем, что конфликт с милицией описан в присланной бумаге не верно. 3. Выговор с занесением в учётную карточку не выносить, так как товарищи комсомольцы не виновны.
Когда я принесла в партком протокол нашего собрания с этим решением, парторг, прочитав его, аж позеленел от злости.
- Вы понимаете, что делаете?! Вы защищаете подонков!
- Они не подонки. Один - член комитета комсомола, второй – рядовой комсомолец. Очень хорошие ребята. Коллектив их знает, поэтому поверил им, а не бумаге.
- Вы не годитесь для ответственной комсомольской работы. Будем ставить вопрос о вашем переизбрании.
- Пожалуйста. Ставьте. Только вам придётся объяснить комсомольцам причину.
- Причина достаточно серьёзная – неподчинение установкам партии. И знайте... Рекомендацию в партию мы вам не дадим. А то тут уже пришёл на вас запрос из райкома комсомола.
- Как хотите. Я запрос из райкома не готовила...
А потом меня Толя «увёл» из редакции, и вот уже третий год я работаю в Учебной. Я благодарна судьбе, что осталась работать на телевидении и открыла для себя новую, очень интересную область жизни – науку. Ни о театре, ни об актёрстве не думаю. Всё благополучно забыто. В Москве и в командировках знакомлюсь с учёными, инженерами-изобретателями, снимаю на плёнку умнейших людей страны. Смеюсь над своей детской глупостью... Как я в школе ненавидела физику, химию, математику! А оказалось, что эти науки очень интересны!
Конечно, я по-прежнему не понимаю специфических тонкостей, но заметила одну закономерность. Если о своих открытиях рассказывает академик или член-корреспондент Академии наук, они всегда снисходят до уровня Незнайки и стараются ассоциациями, жизненными примерами раскрыть суть открытого явления. И тогда у меня в голове сразу возникает красивый образ, который уже можно передать телевизионным языком картинки. А, прибавив к образу исторические факты развития научной мысли, удаётся сделать передачу интересной. Но «горе» мне, если о том же самом рассказывает кандидат наук! Из него, кроме формул и специальных терминов, ничего не выжмешь. Не понимаю, у них что, головы по-разному устроены? Но это их проблемы, а у меня пока всё в порядке, и даже в личной жизни, кажется, грядут изменения...
Однажды мама мне рассказала о своих новых знакомых, о еврейской семье покойного профессора, физика, лауреата Сталинской премии. Она познакомилась с его дочерью Леной в поезде, когда та со своей пятилетней дочерью ехала отдыхать в Юрмалу. Лена рассказала, что живёт с мужем в академическом городке Новосибирска, но часто приезжает в Москву к своей маме. Лена и её муж - физики, учёные.
В феврале 1972 года мама была у меня. Лена тоже оказалась в Москве, они созвонились, и Лена пригласила её в гости. Меня мама звала с собой, но я не пошла. Не люблю я ходить в гости к чужим людям! Потом пол ночи мама рассказывала мне о своих впечатлениях.
- Леночка готовится к защите кандидатской. Она очень умная женщина. У неё есть ещё братья, мальчики-близнецы, Миша и Илюша. Миша женат, у него уже маленькая прелестная дочка. Он с женой живёт в соседней однокомнатной квартире, а холостой Илюша - с мамой в двухкомнатной. Илюша тоже умница, красивый мальчик, учится в аспирантуре, будущий учёный. Между прочим, - с хитрым смешком говорит мама, - Илюша мне очень понравился. А его мама – интеллигентная женщина, работает в Политехническом музее. Завтра, в воскресенье, они приглашают нас на обед.
Я знала мамину идею фикс! Ей очень хотелось меня к кому-нибудь пристроить, выдать замуж. Но я этому упорно сопротивлялась.
- Мама! Ты опять за своё!? – рассердилась я. – Никуда я не пойду и ни с какими Илюшами знакомиться не буду!
- Причём тут Илюша?! – лукавит мама. – Может его и дома не будет! Просто посидим, поговорим с интересными людьми, пообедаем. Леночка хочет с тобой познакомиться. Вы одного возраста, вам есть, о чём поболтать. А Илюша на четыре года младше. У него вообще могут быть другие интересы.
Утром мы с мамой чуть не поссорились. Не хотела я идти в гости! Но мама настояла, и я злая пошла с ней.
Конечно, нас встретила семья в полном составе. Все были одеты прилично, а Илюша вышел из своей комнаты в каких-то ужасных старых брюках, в мятой рубашке, небритый... «Ничего себе! Красавчик!» - подумала я, оглядывая его затрапезный вид. С Леной душевного контакта не получилось: не хотела я болтать с ней. После обеда, пустых разговоров, я уже «умирала» от скуки и мечтала поскорее очутиться дома.
- Я вижу, вам скучно здесь, - сказал Илюша, сев рядом со мной на диван. – Хотите, пойдём к моему другу? Там будет веселее.
- Нет, так нельзя, - удивилась я такому предложению. – Я пришла с мамой... Что же, я её одну здесь оставлю?
- А если ваша мама согласится остаться? Вы пойдёте?
- Не знаю, - неуверенно ответила я, - попробуйте с мамой поговорить.
Не прошло и получаса, как Илюша, гладко выбритый, в хорошем костюме, в галстуке вошёл в маленькую комнату, где я сидела, разглядывая журналы.
- Обе мамы согласны отпустить нас. Теперь дело только за вами...
«А он действительно красивый мальчик», - подумала я, и, впервые за этот день улыбнулась.
- Хорошо. Ведите к своему другу.
Ну, а дальше пошло-поехало... Мы стали встречаться, правда, не очень часто. То я занята, то он приболеет. И потом, я чувствовала нездоровый интерес родственников к нашим встречам. Мама, с плохо скрываемым нетерпением, спрашивала по телефону только об Илюше, о наших взаимоотношениях. Лена пришла ко мне в гости, но интересовалась не мной, а моими жилищными условиями. В своём ярко красном горнолыжном костюме в яркий, солнечный майский день и огромном красном цветастом платке на голове она мне вообще показалась несколько странной. А его мама встречала меня с отстранённой, но напряжённой вежливостью. Только Миша с женой Валей, принимая нас, вели себя естественно и дружелюбно.
Влюбилась ли я в Илюшу? Нет... Пожалуй, на сумасшедшие чувства я вообще больше не способна. Мне он понравился сдержанностью, спокойным юмором, увлечённостью своей наукой, о которой много рассказывал. И главное! Он был нормальным. Мне давно надоели, окружавшие меня, шакалы в брюках, норовившие полакомиться моей плотью. Илья на шакала похож не был.
Как-то летом он пришёл ко мне в гости, болтая о том, о сём, сказал, что сегодня у него день рождения. Мне стало стыдно, что я не приготовила ему подарок, забыла… Хотя он мне говорил дату своего дня рождения, да и при каждой встрече подарки дарил. И я ничего лучше не придумала, как в день его рождения «подарить ему себя». Близость его обрадовала. Потом, не сказав мне ни слова о любви, он стал представлять меня друзьям как невесту, а своей маме сказал, что будет строить новый дом. С завтрашнего дня он будет жить у меня, а через пару недель мы с ним поедем в Ригу...
Я смотрю рижские фотографии тех времён. Как радостно лицо молодой женщины, как внимательно смотрит она на своего будущего мужа, как кокетлива с ним! Улыбаются все: мама, папа, брат, его жена... Но нет ни одной фотографии улыбающегося Илюши. На фотографиях он всё время смотрит куда-то в другую сторону. Даже обнимая свою будущую жену, глядя прямо в камеру, его взгляд суров. Улыбается только она...
- Доченька, - сказала в один из поздних вечеров мама. – Я вот наблюдаю за вами, вижу, как ты ухаживаешь за Илюшей, но мне кажется, что он хорошим, заботливым мужем не будет. Он ни разу не поблагодарил тебя даже улыбкой. А когда с ним поговорил муж тёти Фани, то он сказал, что у Ильи с защитой диссертации ничего не выйдет. А дядя Гриша умный. Уже много лет - директор большого строительного треста и в психологии людей разбирается. У Илюши много гонора и амбиций, сказал он. Такие не защищаются. Может быть, пока не поздно, ты откажешься от него? Подумай, будешь ли ты с ним счастлива?
- Ну, начинается!.. – возмутилась я. – Теперь и Илюшка не хорош! Неужели ты не понимаешь, что он просто стеснительный?! Ему трудно в чужом месте, среди чужих для него людей, поэтому он зажат, боится вам не угодить. Он же видит, как жадно вы за ним наблюдаете! А гордость не позволяет опускаться до льстивого добродушия. Со мной наедине он ведёт себя совсем иначе.
- И ты твёрдо решила выйти за него замуж?
- Мы об этом ещё не говорили. Живём вместе и всё.
- Ну, что ж, – живите, - вздохнула мама. – Я только одного хочу, чтобы ты была счастлива...
Свадебный марш прогремел в марте 1973 года. На фотографиях вновь вижу родные лица, но уже без улыбок. У мамы очень усталое лицо, у папы – безразличное. Не улыбаются и Лена с Мишей. О чём-то задумался друг Илюши, Серёжа, который был свидетелем, а моя коллега и подруга Тамара, тоже свидетель, «сделала» улыбку. Даже мы с Илюшей не радостны. Напряжённо держим бокалы с шампанским.
А вот фотография, где мы выходим из зала после регистрации. Ничего общего, кроме документа о регистрации, у нас пока нет. У меня осталась моя фамилия. Илюша не захотел, чтобы я взяла его фамилию. Смотрю на давно знакомую мне фотографию… Что это?! Выходя из зала, мы смотрим в разные стороны?! Неужели это тоже был знак свыше о нашей будущей семейной жизни?!..
Свадьба была в марте, сразу после маминого дня рождения. Приехали мама и папа. Хорошо, что они с собой привезли шикарные белые цветы калы. А то Илюша о цветах не подумал, и в день регистрации он с Серёжкой обегал пол Москвы, пока достал где-то хилые анемоны. Не заказал он и машину. Позаботилась о ней мама. На сэкономленные деньги я заранее заказала банкет в новом ресторане «Националь». Из гостей были только родственники и наши свидетели. Прошёл он как-то скучно. Илюшка ходил хмурый, напряжённый. Даже танцевал со мной мало. Но я не обижалась. Я уже знала, что он просто боится проявлять эмоции, а на людях – тем более. Но это я поняла не сразу.
В ночь после приезда из Риги он меня ошеломил. Сразу после близости, вдруг, сказал:
- Всё, всё... Иди, стели себе кровать. Я хочу спать... - и стал довольно грубо выталкивать меня из постели. Я даже свалилась на пол.
Этого унижения я долго не могла забыть. Потом, присматриваясь к нему, я поняла особенность его характера. Несчастный человек! Он не умеет радоваться жизни и удивляется, не приемлет этой радости в других. Когда я это поняла, я его пожалела и простила, но с той ночи мы стали спать отдельно.
А потом пошли будни. Я ходила на работу, а Илюша «забегал» в лабораторию. Я говорю «забегал», потому что он уходил, а через два часа возвращался домой. За это время можно было от нас только доехать до Университета, поцеловать замок на двери лаборатории, в которой он работал, и вернуться назад. На мои недоумённые вопросы о таком скором возвращении он сердито отвечал, что я ничего не понимаю в научной работе, что я обычный наёмный работник, а он – человек науки, и нечего мне влезать в его дела. «Да уж! Куда мне с суконным рылом да в калашный ряд» - думала я, удивляясь его странному снобизму.
Но разве бывает что-нибудь в моей жизни долго спокойно? За три месяца до окончания аспирантуры Илюшу отчислили. Для него это было страшным ударом. Защита диссертации, которая была практически готова, на химическом факультете МГУ отменялась.
- Что случилось? Почему отчислили? – просила я Илюшу поделиться со мной своей бедой, с сочувствием глядя на его осунувшееся лицо. Из бессвязных обрывков его рассказа я через пару недель поняла, что конфликт на кафедре у него зрел давно, потому он почти и не ходил в лабораторию.
После смерти заведующего кафедрой, академика Ребиндера, назначили нового руководителя – доктора наук Перцева. Отношения у них почему-то сразу не сложились. К тому же Перцев «попросил» добровольно отдать часть наработанной Илюшей диссертации другому аспиранту, вьетнамцу. Дескать, Илюша талантлив, и сможет быстро восполнить потерю, провести дальнейшие эксперименты, сделать ещё более значительные научные выводы. Илья, конечно, не согласился. И Перцев начал его «травить», угрожать отказом в защите диссертации. Длился этот конфликт почти год и закончился для Илюши так страшно.
Чем я могла помочь, уязвлённому в самое сердце безработному, молодому, талантливому учёному? Мои утешительные слова о том, что на свете можно жить и не будучи кандидатом наук, приводили его в бешенство. Я предложила ему писать сценарии для телевидения. Но поняла, что с его авторским кондовым научным языком, из-за которого мы ругались несколько вечеров, ничего с работой для телевидения не получится.
По его просьбе я пошла на кафедру поговорить с Перцевым. Но и это ни к чему не привело. Перцев был неумолим. Но сказал, что если Илья ещё поработает над диссертацией самостоятельно вне аспирантуры, он, может быть, «даст добро на защиту». Ответ звучал даже для меня, ничего не понимающей в их научных делах, издевательски.
Долго Илюша мыкался без работы. Хорошо, что я уже работала режиссёром с окладом в 140 рублей. Ни разу я не пожаловалась ему на отсутствие денег, боялась усилить его боль. Да, и что значат деньги, какие-то 100 аспирантских рублей, когда рушится мир близкого человека?! Сжавшись до минимума, мы смогли пережить и безденежье. Наконец, он нашёл работу, но не надолго: без научной работы он себя не мыслил.
Постепенно раскрываются и другие особенности характера Илюши. Пока мы вдвоём, пока я занята им и его делами, всё у нас более или менее ладится. Но беда, если ко мне придут коллеги с работы, или я начну упрашивать его пойти вместе в театр или кино. Хмурится, желчно оценивает моих друзей, ничего не хочет. Выходим в гости только к его университетским друзьям. Даже в отпуск со мной не хочет ехать. Отправляюсь отдыхать одна.
Своеобразное отношение и к моим родным. Как бы шутя, довольно ехидно отзывается обо всех, но когда мама приезжает ко мне, вежливо лицемерит, улыбается и тут же сбегает жить к своей маме на всё время приезда. Ни одного совместного похода куда-нибудь, ни одного совместного дела нет. Мама скрывает досаду, но терпит. Лишь бы я была довольна – её постоянный рефрен. А я, чтобы маму не расстраивать, почти ничего ей не рассказываю о своих открытиях в характере Илюши.
Нет гармонии и в интимной жизни. Его боязнь эмоциональности в себе, и в других мешает нам быть счастливыми. Теперь, когда он приходит ко мне, оба зажаты, стесняемся друг друга. Иногда я заставляю себя расслабиться, пытаюсь быть чуть нежнее, чем обычно, но тогда бывает ещё хуже. Он, пытаясь смазать эффект близости, начинает «шутить», рассказывать мне, какая я была. Или, вдруг, начинает «выламываться». С вежливостью балаганного шута, указывая на диван, предлагает немедленно стелить постель. От подобных унижений я ещё больше зажимаюсь и начинаю бояться близости.
Что делать? Мы какие-то отдельные с ним. Нет у нас душевного контакта, когда понимают друг друга с полу слова, с полу взгляда. Как я ни стараюсь наладить этот контакт – ничего не получается. Нужно что-то, что нас бы объединило общей заботой? Дети?.. Впервые я задумалась о необходимости иметь ребёнка. Впервые захотела иметь детей. Илюша знал, что я не могу иметь ребёнка. Я ему это сказала с самого начала, и, когда я объявила ему, что начну лечиться, он поддержал моё решение. Очень обрадовалась этому известию мама. Она давно мне говорила, что нельзя жить без детей. Ещё до Илюшки предлагала даже завести ребёнка от кого-нибудь. Но я только смеялась в ответ. А теперь...
Начались мои адовы муки... Ещё до Илюши, в 1970 году, по совету мамы я амбулаторно в ближайшем роддоме прошла особое исследование причины бесплодия. После этой процедуры я загремела в больницу с воспалением брюшины. Воспаление сняли, но причину воспаления не определили. А сейчас, уже по направлению районной поликлиники, меня направили в другую больницу. И всё началось сначала. Вновь эта особая процедура вызвала воспаление брюшины, но теперь уже была понятна причина – туберкулёз придатков. Почти два месяца меня восстанавливали и лечили от бесплодия бесконечными уколами. Бесполезно... И тогда я предложила Илюше взять из роддома отказного ребёнка. Он видел все мои мучения в больнице, жалел меня, поэтому, почти не сопротивляясь, дал согласие. Мы решили, что возьмём девочку.
Сбор документов занял два месяца. Потом, благодаря телевизионным связям, меня познакомили с юристами двух разных роддомов, которые обещали подобрать мне здоровую, хорошую девочку. Летом приехала мама, но я ей об этом ничего не сказала. Хотела нашим решением порадовать её в Новый год. Ах, как я потом жалела, что не рассказала обо всём сразу! Воистину «не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня!».
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/14/191