Между Римом и Иерусалимом. Часть 3 и Часть 4

Говори себе: я недостойна, чтоб живою жить в раю.
преп. Анатолий


Между Римом и Иерусалимом.

Часть 3

При встрече мы разминулись.  Около пяти суток, пока я стремилась в закрытый нелетной погодой город, Геннадий носился между вокзалом, аэропортом и автовокзалом, теряясь в догадках и страхе не увидеть меня вовсе.
Объятья превратили нас в изваяние. Мы не смели разомкнуться, прижавшись друг к другу наши тела исповедовались и делились последними силами. Проникновенье в любимого человека стало настолько полным, что  утратилось чувство реальности.
Вглядываясь, мы знакомились заново. Любимые глаза изменили цвет, из серых стали лучисто голубыми, губы припухли и волновались, желая что-то сказать, но не было слов, Лицо побледнело и осунулось, очертив скулы,   приподняв домиком брови. Серая шапка со звездой, всегда надвинутая на глаза, при встрече сидела на макушке, а распахнутая шинель стремилась укрыть нас от нескромных взглядов.
Обнявшись, мы дошли до первой скамейки и, насмотревшись на него, я спросила, куда же мы пойдем дальше. Оказалось, идти некуда…

Это звучало так смешно, что можно было радостно смеяться. А дата моего приезда делала ситуацию еще более комичной. Дело было вечером, 31 декабря 1979 года.
Мы двинулись наугад искать пристанище. По пути встретили школу, зашли погреться. В вестибюле, сбросив сапоги, я присела на широкий подоконник, наблюдая из окна, как Геннадий, проявив неожиданную смекалку, направился к вьющейся вокруг продуктового магазина длинной очереди. Решительно протолкнувшись в круг местных людей, он громко объявил, что желает снять комнату.      
Через полчаса мы осматривали наше первое жилище. Опрятная комнатка метров десять с небольшим окошком, обычным для сельского домика. Стол, два стула, тумбочка и односпальная железная кровать с горой подушек и подзором. Дверной проем не закрывался, не было двери. Мы его завесили подкладочной тканью из Гениного чемодана и уединились.     Разложили на столе все продукты, что нашлись в наших сумках, включили приемник «Горизонт», и наступила новогодняя ночь.
Новый год на Кавказе встречают пальбой из винтовок. Мы вышли во двор, радуясь неожиданному салюту, нисколько не сомневаясь, что он посвящен нам и нашей встрече.

Город, где мы собирались жить – краевой центр. Несмотря на его статус – город небольшой, немногим больше районного центра. Во главе центральной площади выделялось новое представительное, явно рассчитанное на значительность, здание Крайкома КПСС. Его гордую важность подчеркивал большой ухоженный парк с множеством аллей. Прекрасные голубые ели, каштаны и липы, высаженные в строгом порядке, своей торжественностью тоже говорили об особенности места.
 Невдалеке, будто говоря, о неразрывности власти и идеологии, высилось на колоннах светлое здание Дома книги. Последнюю точку в архитектурном замысле ставил памятник Ильичу на высоком гранитном постаменте, с рукой, протянутой в будущее. Две – три центральные улицы, выходящие на площадь, выглядели цивилизованными. Радовало глаз и здание театра. Других интересных построек или неожиданной планировки в центре города я не увидела.
Дальше от центра улицы застраивались одно - двухэтажными  частными домиками, с дворами, обнесенными заборами. 
 
 Ставрополь построен на значительном возвышении. Близкое небо цепляется за город и по улицам гуляют облака. В густое облако, лежащее на проезжей части, машины въезжают с опаской, а если оно большое и густое, то ждут, пока не подует ветер и препятствие не исчезнет в закоулках дворов, оставив мокрый след.
Зимнее небо украшает все вокруг: дома, заборы, провода, деревья белой изморозью, покрывает дороги плотной, прозрачной коркой льда. Пешеходам приходится порой на четвереньках, цепляясь за любой выступ, преодолевать уличные горки, чтоб добраться до цели.  Такие усмешки погоды длятся  месяц – полтора, в феврале легкий мороз при ярком душистом солнце вымораживает всю наледь и город становится удивительно легким и прозрачным. Готовым к приходу стремительной весны.

Мы сняли комнату на окраине, в районе частных домов. Битком набитый автобус в центр ходил редко, и, чтоб ежедневно не пришивать оторванные на шинели пуговицы, Геннадий на службу ходил пешком.
Пытаясь в разговоре выяснить кто мы и откуда, наша хозяйка разоткровенничалась. Сказала, что в Ставрополе оказалась случайно. Распродав в Махачкале все свое имущество, приехала к мужчине, с которым решили соединить судьбы. Оба были пенсионного возраста. Прожили вместе семь лет, а он, подлец такой, взял и умер! Теперь живет одна в чужом городе, где все плохо и в котором все ненавидит. И, вообще, незачем ехать за мужиками, лучше жить спокойно, пусть и одной, но в своем городе. 
Я слушала и удивлялась жестокости ее выводов, таких же черных, как платок, который она с головы никогда не снимала.      
Через неделю, хозяйка велела снять с дверного проема ткань, оговорив, дом наша занавеска не украшает, а подглядывать за нами некому. Я не сопротивлялась, понимая,  мне надо с ней во всем соглашаться, выбора у нас не было.
Вечером, за ужином, Геннадий обратил внимание на трюмо, стоящее в углу соседней комнаты. Через него, как позже выяснилось, любопытная хозяйка все вечера любовалась нами из своей спальни. А, когда она заглянула в наши чемоданы, я отправилась искать другое пристанище.

Следующую комнату мы сняли в двухэтажном кирпичном доме,  стоящем на высокой горке. Такой же красивой и солнечной, как этот дом была и хозяйка, смешливая, белотелая, черноокая женщина. Вечерами она настойчиво зазывала нас ужинать и, косясь жарким глазом на Геннадия, развлекала рассказами о своей жизни и о жизни  близких соседей. В ее доме нам было тепло и уютно. Было и «Но»…ее муж, наш хозяин, как выяснилось, был запойный алкоголик. Домой он приходил нечасто, но если приходил, то всегда норовил что-нибудь украсть из дома. А, когда мы не нашли мясные продукты, вывешенные в окно кухни на мороз, поняли, что и в этом доме долго жить нельзя.
 
Третье жилье оказалось удачным и даже судьбоносным. Как-то поднимаясь ползком по обледеневшей улице, я попутно заглянула в дом с двумя входами. Дом оказался подарком судьбы. Старенькие хозяева нам сдали первый цокольный этаж. В тот же вечер переселились в отдельную крохотную квартирку, мы получили комнату двенадцати метров и кухоньку метров пяти с газовой плитой и водопроводным краном. Туалет во дворе.   Зато, у нас был свой вход, и мы жили отдельно от хозяев. Наконец-то, никто никуда нас не звал и неожиданно к нам не заявлялся. В комнате стояла старая кровать с сеткой без матраса, мы застелили ее тряпками, своими одежками, вновь, сложили из чемоданов стол и, наконец, ощутили себя почти дома. 

А тем временем «До востребования» к нам шли письма из Байконура. Главная подруга сообщала, в городе мой отъезд стал основной темой для обсуждения. Сплетницы отчего-то уверены, что Геннадий меня выгнал, и ждут моего возвращения.
Володя писал, в доме все хорошо, дочка даже не замечает моего отсутствия, предлагал обращаться к нему, если возникнут какие-либо просьбы или проблемы. На что я тут же откликнулась благодарственным письмом с просьбой прислать мне одну подушку и пару полотенец. Заказ мой бывший муж выполнил неожиданно быстро и самым аккуратным образом.   
Мама из Саратова в письмах грустила по Володе, которого искренне двадцать лет любила, ругала меня за недальновидность, приказывала не делать глупостей, срочно вернуться, не уходить из семьи и не трогать семью Геннадия.
Наташенька рассказывала, что успешно заканчивает последний год и готовится в мае стать мамой. А в июле планирует приехать с младенцем домой, на Байконур, в нашу квартиру, где ее ждет – не дождется любимый муженек. 
Почти каждый день мы, точнее Геннадий, получал письма от Лиды. Их отношения усложнялись тем, что они не были в разводе, как мы с Володей. Первые недели две, Лида писала, делая вид, что все хорошо и ничего неожиданного не произошло. Затем начались не письма, а листы с проклятьями. Причем, они посылались мне и Геннадию в отдельных конвертах. От первой до последней страницы было только одно слово «Проклинаю». Через неделю молчания пошли письма, рассказывающие как ей плохо, с просьбами срочно приехать, забрать ее с Леночкой, потому, что она смертельно заболела.
Пришло письмо и от мамы Геннадия. Она предоставляла сыну самому решать свою судьбу, просила быть к новой избраннице внимательным, чтоб в старости не остаться одному.
Каждое полученное письмо вынуждало нас стискивать зубы. 

Я дважды в день ходила на почту, в надежде получить от своей бывшей начальницы «Трудовую книжку», чтоб начать искать работу. Истекали два месяца, после которых мой стаж прерывался.
А Геннадия неожиданно вызвало руководство Военного Округа, куда относилась его часть. В Чернигов. Через пять дней, вернувшись, он неохотно рассказал, вызывали его в Окружной Политотдел по заявлению жены. Велели «прогнать любовницу». Предупредили, будут принимать к нему строгие меры. А какие меры «будут принимать» не объяснили. В то время самой «страшной» мерой считалось исключение из КПСС, Геннадий никогда не был в ее рядах и угрозы Политотдела его мало беспокоили. Он был готов даже снять погоны, если вынудят или предложат.
Одновременно в Округе подняли вопрос о том, почему подполковник не посылает семье денег. Жена требовала разобраться и в этом вопросе. На что был дан ответ: часть новая, еще обустраивается и за два месяца офицерам зарплаты не выдавали.

Действительно, денежки, мною привезенные быстро таяли, как долго предстояло на них жить, никто сказать не мог. Одолжить было не у кого, единственный выход – мне найти работу, любую.
К счастью, искать работу меня жизнь научила. Опыт приобрела достаточный. В дни, когда Геннадий был в отъезде и объяснялся с Политотделом, я пошла по центральной улице, заходя в каждый магазин с предложением взять меня в продавцы. Не лишне сказать, что шансов быть принятой у меня почти не было. Причины вполне серьезные – я не имела при себе «Трудовой книжки» и прописки в городе. Да и с работой в Ставрополе, как в любом южном городе, непросто. Однако в такие моменты я чувствовала, как во мне  просыпается Зойка, и неведомая сила толкала меня вперед.   
На третий день поисков, директор – солидная дама, окинув взглядом мою импортную дубленку, оценив югославские сапоги, пригласила меня в свой кабинет. Выяснив, что я жена офицера, прожившая пятнадцать лет на Байконуре, она подобрела, и вошла «в мое положение» настолько, что согласилась взять на работу по документу «члена КПСС». В рядах партии, к тому времени, я состояла больше десяти лет и мудрая начальственная дама смекнула, что принимает к себе в галантерейный магазин опытного серьезного работника.
В этот же день она поставила меня за маленький прилавок торговать «для плана» китайскими зонтиками и одеколоном «Шипр» - заправкой для местных алкоголиков.

Через неделю, я оформилась на работу окончательно и стала заведовать парфюмерно-металлическим отделом. Уточню, в отделе помимо парфюмерии были всяческие булавки, иголки, ножницы и другой «металл». Однажды, когда я стояла за прилавком и делила булавки из коробочки на десятки, входная дверь открылась, и вошел мой знакомый,  почти приятель по Байконуру, подполковник –  начальник Дома Офицеров.
Как я в мгновенье ока оказалась на полу под прилавком, осталось очередной загадкой для меня и для моей напарницы, практикантки. Скорей всего, мной скомандовала Зойка.
Проработала я у проницательной директорши четыре месяца. И надо же было случиться редкому совпадению. Сын наших стареньких квартирных хозяев оказался близким другом директора Ставропольской краевой книжной базы. Этот директор прознав, что в полуподвале у друга живет «ценный» работник, пригласил меня к себе на базу, на должность товароведа по книге. Как впоследствии оказалось, на свою голову. 
Через месяц, меня вынудили выступить с анализом работы базы на совещании работников книжной торговли Ставропольского края. На другой день после выступления я стала замом у директора, а еще через два месяца заняла его «трон». Если честно, то мой «благодетель» ничего в книжной торговле не понимал, он был всего-навсего книжным спекулянтом. Работа огромной базы при нем шла самотеком, долго это продолжаться не могло, и тут, неожиданно для руководства «Ставрополькниги» свалилась моя кандидатура. Скажем так: повезло и им и мне!

Тем временем, совместная жизнь, постоянное внимание к близкому человеку, к его вкусам, привычкам, настроению, с каждым днем все ярче открывали мне Геннадия. Три предшествующих года лихорадочных встреч не могли высветить его так, как это сделали три – четыре месяца жизни под одной крышей.
Забавно, но первое, чего мне недоставало в нашем доме, так это песни и гитары. Новая жизнь была такой радостной, что душа моя требовала, как я привыкла, озвучить счастливые дни песней и гитарным перебором. Правда, этот пробел мы без труда возмещали смехом, настолько дружным, что хозяйка, как-то сказала:
- Мы многим сдавали жилье. Слышали и плач детей, и домашние скандалы и пьяные разборки, но такие веселые люди у нас поселились впервые. Как вам удалось в ваши годы сохранить такую молодость? – удивлялась она.
Но, все-таки, гитары и гитариста мне не хватало очень долго. Позже стали сниться коллеги, наша квартира, наши прежние свидания, на которых я жду-жду и не могу дождаться Геннадия.
О большой тоске по Женечке сказать не могу. Я о ней думала всегда. Бывало, в автобусе так уходила в свои раздумья, что на остановке выходила и направлялась в обратном направлении, словно к своему прежнему дому. К прежней семье.   

В первых числах мая Наташенька родила мальчика. В городе друзей у нас не было, праздновать было не с кем. Тогда я, опьяневшая от счастья, не дожидаясь Геннадия с работы, купила три торта и отметила это событие с незнакомыми мне работниками почты. А вечером, поднимая за молодую маму и за внука кружки (хрусталя у нас не было) мы поздравляли себя с новыми званиями «дедушка и бабушка». Мне было тридцать восемь лет, Геннадию сорок пять.
Переписка с прежними семьями продолжалась. Лиде Геннадий отправил целиком две первые полученные зарплаты. Позже она стала получать затребованные алименты.
Володя в коротких письмах рассказывал о быте, о рыбалке, о Женечке. Дал согласие на приезд дочери к нам в Ставрополь, подчеркивая, что отпускает ее на каникулы, в августе будет ждать возвращения. Я в телефонном разговоре поблагодарила его и поздравила с рождением внука.
К приезду Женечки мы сделали ремонт, повесили атласные шторы, на наши небольшие деньги купили необходимую посуду. Хозяева одолжили   вторую кровать, и мы стали ждать завершения учебного года и приезда ребенка.

Шагающую по летному полю младшую дочь я не смогла узнать до тех пор, пока она не подошла близко и не встала перед нами.
Нелепый не по возрасту наряд, незнакомая короткая стрижка и появившиеся на ее прекрасном лице круглые очки, полностью изменили облик моей девочки. К тому же она так заметно подросла и повзрослела, что, даже признав в этой «Козетте» свою дочь, я продолжала с удивлением в нее вглядываться.   
Мое беспокойство оказалось напрасным. Любимые люди не замкнулись, не ожесточились, встреча была радостной и сердечной.   
   
Женечка прилетела в начале июня. Город благоухал, цветами покрылось каждое дерево, каждый кустик. Вдоль улиц на бесконечных клумбах распустились многие сотни ярких нарциссов, крокусов, розовых кустов. По сравнению с летним выжженным Байконуром, Ставрополь казался земным раем. Девочка во все вглядывалась и по-детски восторгалась.    
Понравилось ей и жилище. Она без напряжения вошла в наш союз, спокойно приняла необходимые условности и недостатки быта, нашла общие интересы с Геннадием и мы стали жить втроем. Я любовалась повзрослевшим ребенком, позволяла ей даже опекать себя.
Однажды мы шли с ней вдвоем с пляжа. Навстречу приближались трое молодых людей. Видимо, желая подшутить, один из них, самый веселый, резко протянул к нам руки. Реакция была неожиданной и молниеносной. Женя размахнулась и, если бы шутник не увернулся, то получил бы хорошую оплеуху транзисторным приемником, который был у нее в руке. Тут уж я испугалась за нас, но, к счастью, ребята оказались не хулиганами и со смехом, подтрунивая над Веселым, пошли дальше.   

В середине лета, в центре города, на месте ветхих домов с садами, начали возводить здание учебного корпуса. На краю обнесенной плотным забором строительной площадки, под сиротливо стоящими яблонями, сливами и алычой, Геннадий поставил вагончик. Подвел к нему свет и воду, за ним пристроил туалет. Из вагонных полок соорудил шкаф, два спальных места и мы смогли въехать в экзотическое жилье из двух небольших помещений, условно названных комнатой  и кухней. Неожиданно мы оказались полновластными хозяевами фруктового сада и  отдельного бесплатного жилья рядом с центральной площадью краевого центра.
Невдалеке за этим же забором, в первом этаже, обреченного под снос здания, расположился штаб военной части Геннадия, второй этаж занимали три офицерских семьи. Уверена, эти семьи завидовали нашему, стоящему в стороне от штабной коммуналки, согретому солнцем жилищу.
За ужином я предложила Жене остаться жить с нами. После небольшого раздумья, явно сопереживая папе, она согласилась. Правда, ее беспокоило, что у нее нет с собой школьной формы, учебников и зимней одежды. Я оценила ее волнение, как появившуюся самостоятельность. Моя девочка повзрослела.
С трудом подбирая слова, с сочувствием и вескими доводами, мол, Наташенька с внуком живут с тобой, а Женя будет жить с нами, я сообщила Володе о нашем решении. Ответ был ожидаемым, я знала, он будет страшно расстроен. Но одна фраза меня покоробила:
- Ты всегда забираешь все самое лучшее! – поразмыслив, я приняла ее, как результат страдания. 

Между тем, Лида продолжала писать жалобы в Политотдел Округа. В результате, в штаб приехала «высокая» комиссия, обеспокоенная поведением непослушного подполковника. Получив заверения, что «неверный муж» разберется в семейных делах в дни очередного отпуска, «вершители судеб» облегченно вздохнули и уехали. 

В конце июля Геннадий уехал на Байконур. Разводиться. И забрать из гаража свои железки. На машину он не рассчитывал. С ним я направила письмо Володе с просьбой отдать мне книги и швейную машинку. Несмотря на то, что катер и все, что в доме, оставалось ему, мой бывший муж на просьбу ответил категорическим отказом:
- Ты уехала, забрала дочь, а дом пусть остается мне и Наташе. Ответных слов я не нашла. Молча согласилась. 
Через десять дней из телеграммы я узнала, развод назначен на пятнадцатое августа. Надо ли говорить, как замерло мое сердце, с каким страхом я ожидала решений судьбы. Мало ли что могло быть. Бывает всякое! Дальше последовало длительное молчание, бессонные ночи и напряженная работа.

На мое счастье, в эти дни профсоюз Ставрополькниги организовал трехдневную автобусную поездку в горы. Теберда – Домбай. Мы с Женей закрыли наш «домик» и уехали. Из окна автобуса я смотрела на прекрасные ландшафты, на горные пейзажи и убеждала себя, это мне подарок, взамен тех альбомов по искусству, которых я лишилась.
До этой поездки я была в горах под Алма-Атой, в Красной Поляне, в Крыму, но такой ослепительной красоты и такого пронзительно вкусного воздуха, как в Домбае не было нигде. Он так прозрачен, что человек удивляясь собственному глазу, видит далекие предметы в мельчайших деталях. А вкус воды таков, что ее можно пить и выздоравливать. Или использовать в качестве приправы к еде. Ко всему этому национальный характер местного гида так весел и гостеприимен, что любой гостивший там чувствовал себя его близким другом или родственником.

Дома меня ждала телеграмма Геннадия о скором возвращении. В тот же день Володя вызвал меня на разговор, и дал согласие вернуть книги, со своей стороны спрашивая, можно ли ему оставить кое-что из  библиотеки, и что именно. Я была благодарна до слез и предложила ему взять себе 200 томов Библиотеки Всемирной литературы, книги по географии, путешествиям. Для Наташи оставить детскую и  музыкальную литературу. В итоге, треть библиотеки оставалось в моем прежнем доме. 
Немного поспорив, Володя согласился отдать швейную машинку. Оставалось благодарить судьбу, за то, что когда-то она свела меня с благородным человеком.

Еще через неделю из разговора с  Геннадием я узнала, что он здоров, и выезжает «Жигуленком». Последовали другие ожидания. Проехать пустыню, Поволжье, Калмыцкие степи одному! Три тысячи километров – настоящее ралли. Да еще после тяжелых переживаний! Я молила всех богов помочь ему в дороге. Рассчитала пятисуточный путь с точностью до часа и не ошиблась. Мы с Женей не легли в тот вечер спать и встречали его в полночь у нашего вагончика.
И снова объятия и всматривание, вглядывание в родное, смертельно усталое лицо.
О разводе Геннадий рассказал, как всегда, скупо. Для того чтоб получить развод и забрать себе машину, он заплатил Лиде половину стоимости «Жигуленка». Выручила родственница, прислала срочным переводом из Ленинграда огромную сумму денег. Из дома Геннадий ничего, кроме своих фотографий, не взял. Отправил в наш адрес контейнер со своими железками и моими книгами.   
 
Через день он вышел из отпуска на службу и тут же уехал в командировку, в Винницу. Я в эти же дни  уезжала на книжную ярмарку в Ульяновск. Двенадцатилетняя Женечка оставалась одна. В вагончике. Без телефона и без знакомых людей. Я, зажав сердце в кулак, улетела, далее последовали ночи без сна от страха за ребенка и ежедневная переписка телеграммами. 
Суета ярмарки, город, высотная гостиница, все пронеслось, как в тумане. Промелькнула и встреча с коллегой, моей преемницей на Байконуре. Большой радости от встречи в ее глазах я не заметила. Было неподдельное, ярко выраженное удивление от занимаемой мною должности. Мы договорились обменяться парой контейнеров с литературой и без лишних слов разбежались по своим делам.
Перед отъездом побродила по городу. Ульяновск – интересный город. Современность вклинилась в древнюю провинцию. Хорошо вписалась. Но дух старой Руси остался. Остался серым, бедным, провинциальным. Мрачные продуктовые магазины и столовые. Скудность продуктов. В облике населения молчаливая приниженность. Люди одеты неопрятно, мятые одежды, грязная обувь, серые, мрачные цвета сплошь. Заметна непричесанность женщин. В ходу резиновые сапоги.
И тут же, для гостей другой город: прекрасная современная гостиница «Венец» в двадцать три этажа. Напротив, на волжском берегу графически безукоризненный Ленинский мемориал. Все строго, красиво, величественно. Как на картинке. Гуляя по набережной я радовалась встрече с Волгой.
 Когда, возвратившись, я вбежала в наш «домик» и застала в нем идиллическую картину – мои любимые  за обеденным столом –  стало ясно, каких нервов мне эта командировка стоила.

Первого сентября Женя пошла в школу в черном фартуке. Мы обегали все магазины, но белого купить так и не смогли. Швейная машинка была еще в пути. Зато туфли были сверхмодными, лаковые с пряжкой, на каблучке, красного цвета. Естественно, мои. Провожал Женю в школу Геннадий. Мне директорство не давало ни одной свободной минуты. Работа забирала все  время и силы. 
Если бы кто-нибудь мне раньше сказал, что я буду директором предприятия с автобазой, десятком товароведов, бухгалтерией, отделом кадров, юристом, завхозом, зав складами, грузчиками, вахтерами. Что я буду выбивать вагоны, контейнера, фургоны, автоприцепы, запчасти, бензин. Что  через меня будет проходить многомиллионный поток литературы, со всех издательств страны и из местного издательства, я бы подавилась хохотом. 
Но, когда пришлось тянуть эту «лямку», то, поверьте, мне было не смешно. До сих пор я благодарна коллективу, поверившему в меня. Я никогда, ни в чем не получала отказа, мы все, от товароведов до  уборщицы работали, как единый организм, стремившийся выздороветь.
Ради «большого толчка» я работала по восемнадцать часов в сутки. Геннадий приезжал за мной в час ночи, а в семь утра я уже была в своем кабинете, утопая в ворохе бумаг.
В тихие часы, пока база была пуста, я анализировала работу товароведов, поток заказов и просматривала образцы книг, позже начинали прибывать контейнера и автоприцепы с грузом. В это время мое рабочее место переносилось в склады. Причем, снятые телефонные трубки ожидали меня на всех, встречающихся по пути  столах.   
В дни, когда транспорт под разгрузку выстраивался в очередь, помогал и Геннадий, изредка присылая в помощь солдатиков – военных строителей. И успех пришел. База вошла в ритм. Люди к зарплате стали получать хорошие премии. 

Та осень и зима требовали от нашей маленькой семьи большой сплоченности, понимания обстановки и бесконечной любви к ближнему.
Повзрослевшая Женечка, помогая мне, приняла на себя часть хозяйственных забот. Через какое-то время я с изумлением открыла для себя, что Геннадий, безо всякого напряжения, стал для нее душевным другом. Он умел спокойно, без выяснения причин, без лишних слов предвидеть ее просьбы, решить ее юношеские проблемы.
Если ее класс идет в поход, то Геннадий шьет Жене рюкзак, если девочке за столом требуется дополнительное освещение, то Геннадий делает удобную настольную лампу. Если Жене твердо спать на вагонной лавке, то Геннадий добывает второй матрас. А если Женечка в военной форме дежурит у Вечного огня, то Геннадий спешит ее обязательно сфотографировать. В те часы, пока я «налаживала» базу, Геннадий своей заботой согревал наш дом.
В результате Женечка стала называть его Геночкой. Под этим добрым именем он вошел в нашу семью, так его стали называть мои дети. Позволю себе сказать, в прежней семье его звали по фамилии.

Лида продолжала писать письма. В них она сообщала, что ежедневно бывает у Володи, постоянно помогает Наташе с Игорем, сидит с внуком, готовит на всю семью обеды, и что в доме без нее нет порядка и нет еды. В каждом письме она ругала меня за то, что я бросила дочь в такое нелегкое время и удивлялась, как такую мать земля носит. 
Скорее всего, Лида не знала, что знакомая телефонистка продолжала связывать меня с Наташей и с Главной подругой. Ребятам, действительно, было очень трудно. Игорь работал и учился в институте. Наташа преподавала в музыкальной школе. Внука Алешеньку помогала поднимать моя Главная подруга. Дочка, молодой педагог, и ее бывшая учительница так составили расписание уроков, что успевали подменить друг друга. 
В то же время от мамы Геннадия мы узнали, что Лида, будучи в отпуске в Ленинграде, всех заверила, в скором времени она выходит замуж за Володю. 
Мне давно было известно, что Володя, как желанный кавалер, стал пользоваться пристальным вниманием множества знакомых нам женщин и вел довольно свободный образ жизни. Некоторые из перечисленных Главной подругой имен удивили полной неожиданностью, но Лиды среди них не было. Вместе с тем, для нас, все имена уже были в прошлой жизни, мы уходили от них все дальше и дальше.

Регистрация нашего брака случилась, в удивительный день, на Рождество, седьмого января. В те годы, так сложилась жизнь, я была далека от религиозных праздников, не знала и никогда не отмечала их, даже в душе. Хотя, в какой-то момент, на Байконуре, осознала, что мой Ангел – Хранитель всегда настороже и бережет грешную Зойку изо всех своих Ангельских сил. Берег он ее и в Ставрополе, о чем дал знать датой бракосочетания.
Свадьбу нам организовал коллектив книжной базы. Было все, что в таких случаях положено: цветы, подарки, шампанское, музыка, танцы и крики «Горько!». Правда, одеты мы были не в новые наряды, Геннадий в офицерской форме, а я в платье, сшитом на Наташину свадьбу.

Жили мы скромно. Над нами висел огромный долг за машину. Собственные нужды меня мало беспокоили и Геннадия наряды не волновали. Один из чемоданов у него был набит офицерскими формами и военными тканями. Главной моей заботой стало, одеть взрослеющую Женечку. Женя с детства любила и гордилась обновками. Когда была маленькой и ходила в детский сад, сорвать с ее новеньких трусиков этикетку было невозможно. Она была уверена, новое – пока висит этикетка.
Понимая, как ей хочется обновок, я пыталась их найти в магазинах. Но, нарядной девичьей одежды почти не было, я стала присматриваться к тканям, а затем и шить, убедившись в очередной раз, когда появляется нужда, всегда есть выход.
В ту вторую зиму, я воспользовалась тем, что на базе был свой юрист.  Посоветовавшись с ним, но, так и не уверившись в своей правоте, я подала на алименты. Получить недостающую уверенность неожиданно помогла мне бурная Володина ярость. Между нами произошел, удививший меня, очень неприятный телефонный разговор. Я не знала, что он собирался жениться на женщине с двумя детьми. А, выплата алиментов сильно подрывала авторитет  его кошелька. Хорошо, что я не знала об этом, иначе, неизвестно, может быть я и отказалась бы на пару лет от его денег.
      
В конце января Геннадий из очередной командировки заехал на родину, в Ленинград. Скорее всего, он спешил успокоить стареньких родителей, подготовить нашу будущую встречу.
Зиму в строительном вагончике мы пережили вполне терпимо.    Правда, коробки с книгами заняли много места, оставив нам узенькую дорожку, по которой мы осторожно по одному передвигались. 
Нормального жилья скоро не предвиделось. Дом, на который надеялись, еще не начинали строить. Да и не было уверенности на получение квартиры в первом построенном доме. 
У Геннадия не складывались отношения с командиром части, следовательно, тот мог сделать все возможное, чтоб непокорный Главный инженер жил в вагончике долго.

Свой быт мы старались сделать как можно проще. Стирать было негде и не в чем, белье я отдавала в стирку. Причем, все, вплоть до полотенец и военных рубашек. Мыться мы ходили раз в неделю в баню, в душевые кабины. Предварительно брали талончик с номером и через три – четыре часа ожидания наша очередь подходила. Мы приспособились это время пережидать в кинотеатре или дома, стараясь не опоздать к заветному часу.
Еду готовили самую простую. Макароны, картошку, плов, а чаще всего просто варили килограмм мойвы и с удовольствием, вынимая из маленькой рыбки позвоночник, ее уплетали. Быстро, дешево и сытно. На колбасы и разную  кулинарию не было ни денег, ни места, ни времени. 

Моя работа по-прежнему требовала всех сил и нервов. Особое напряжение вызывало постоянное недовольство Райкома партии за нарушение сроков разгрузки вагонов. Мне приходилось отчитываться перед скучающими секретарями всех рангов и доказывать свою невиновность. Объяснения принимались, но, вскоре вызывали «на ковер» вновь и я снова тратила полдня на ненужные беседы и невыполнимые, от меня не зависящие, обещания. 
Только у Женечки в новой школе все складывалось удачно. Появились подруги, училась она хорошо и за нее я была спокойна. Телефонные разговоры с Наташей становились все менее внятными. Возможно, моя телефонистка слишком часто нас соединяла, а может постоянные упреки от Лиды и Володи  в наш адрес убивали в моей девочке чувство откровенности. Неожиданности в этом я не видела, понимала молодость детей и надеялась, что у них со временем на все происходящее сложится свое мнение.

Весной вокруг нашего вагончика расцвел сад. Среди такой красоты я никогда не жила, осыпающиеся лепестки делали наши владения похожими на лубочную картинку. Геннадий, всегда любивший землю, сделал клумбы, посадил цветы и землянику. К приезду детей и внука.
Наташа и Игорь при встрече показались нам возмужавшими,  взрослыми людьми. Годовалый Алешенька на мощных отцовских руках казался крошечным. По своему опыту я ждала увидеть богатыря, но встретила бледное личико на покрытой светлым пушком удлиненной головке. Сердце мое застонало, появилось страстное желание прижать этого младенца и постоянно кормить.

Месяц отпуска с детьми нас не сблизил, скорее наоборот. Наташа мне призналась в очередной беременности. Со своей стороны, заметив, что материнским опытом дочь еще не овладела, я очень настойчиво постаралась уберечь ее от возможной ошибки. Благодаря услугам знакомого доктора, все обошлось без осложнений. Но, появилось недовольство Игоря, со временем переросшее в явную к нам неприязнь. Дети замкнулись и замолчали. Надолго.
Хотя молчать было нельзя. Мы, словно предчувствуя будущее, думали о том, как забрать детей из Казахстана. К приезду ребят Геннадий выяснил, в училище, для которого они строят Учебный корпус, есть вакантные места для молодых специалистов. На будущий год Игорь оканчивал институт, и начальник училища, дал согласие взять его на работу. Специальность позволяла. Оставалось, лишь, прислать запрос от института и получить ответ с согласием принять выпускника.
Не знаю, что послужило основной причиной, но сначала молчанием, затем коротким ответом дети отказались от задуманных летом планов. На что я дала себе зарок, никогда больше не вмешиваться в их жизнь. Глупая, я еще не понимала, для матери такой зарок – невыполним!   

У Женечки лето сложилось удивительно интересно. Месяц она проработала у меня на базе, заработала первые карманные деньги, потом сходила с классом в поход в горы. В августе, к нашей общей радости поехала отдыхать на море в пионерский лагерь. В это же время  появились причины для беспокойства за здоровье ребенка.
На медосмотре выяснилось, у Жени резко стало падать зрение. К тому же я обратила внимание на появившуюся у девочки неуемную жадность к пище, ограничить которую стоило больших трудов. За пару бесконтрольных дней она резко прибавляла в весе. Заметила я и девичьи проблемы. Пришлось признаться себе, причина кроется в бесконечных внутривенных препаратах, которые мне вливали в период сохранения беременности. Как всегда, диагноз я поставила сама – гормональные нарушения. Отсюда следовали и выводы, которыми я руководствовалась позже.
 
Ближе к осени, очередная комиссия, нагрянувшая в военную часть, обнаружила множество нарушений и уволила командира части. Как выяснилось, Геннадий, в своих претензиях к нему был абсолютно прав. Пришел новый руководитель, пришло и понимание. На День строителя в помещении штаба организовали банкет. Для знакомства. После банкета новый командир пригласил нас в гости. 
 Конечно же, он оказался книголюбом. Я  предложила ему посетить базу, откуда он увез полмашины книг, о которых и мечтать не мог. А через месяц он дал нам двухкомнатную квартиру. Правда, договорную, на четыре года. Но, какое это имело значение! Такое было время…
Мы сделали ремонт, и, казалось, наше счастье стало полным.

Если бы не отпуск! Я впервые увидела Ленинград…Незабвенный Летний сад, освещенный октябрьским солнцем. Исаакиевский собор, с колоннады которого я готова была обнять панораму величественного города или, как молчащие грифоны, застыть в вечном сне, глядя на эту красоту.
Остановились мы в трехкомнатной квартире, где жили вместе родители Геннадия и семья его младшего брата. Приняли нас очень приветливо, гостеприимно накрыли стол и созвали близких родственников. Двоюродная сестра, та, что одолжила большую сумму денег на машину, от порога, разглядывая меня, воскликнула:
- Ну, теперь все понятно! – Я так и не поняла, что ей стало «понятно», то ли что я выше ростом на полголовы, чем все присутствующие дамы, то ли что я худее их килограмм на двадцать….Не поняла, хорошо это или плохо -  «понятно». За столом все много говорили и смеялись. Я не узнавала Геннадия, он никогда в гостях не был таким смешливым и разговорчивым, как в тот вечер. Он был счастлив, а я за него.

Десять дней мы бродили по городу. Я пыталась расспросить мужа о домах, улицах, площадях, и с грустью поняла, что ставила его в тупик самыми простыми вопросами. Геннадий, как и многие ленинградцы, плохо знал город. Он мог рассказать лишь о тех местах, где жил и учился, о большем узнать не успел. 
Детство – эвакуация, вернулись в разбитый город, прежняя квартира в центре города занята. Временное жилье, безденежье. Чтобы выжить, мама привезла из деревни старую мать и ее корову. Зимой корову зарезали, какое-то время этим кормились. Отец, работая на заводе, вечерами подрабатывал, чем мог, старший сын Геннадий ему помогал. Вдвоем ремонтировали лифты, чинили всякую технику и все, что надо было починить. Даже шили на продажу тапочки и веревочные летние сандалии.
После школы поступил в институт, откуда автоматически перешел на военный факультет. По окончании института его отправили служить в далекий Казахстан. Сначала на Балхаш, позже строить Байконур. Так, неожиданно для себя, морской офицер со специальностью «Морские объекты и сооружения» стал военным строителем в пустыне.
Однако он, как коренной ленинградец, настолько впитал в себя дух города, что, несмотря на вывихи судьбы, где бы он ни жил и чем бы ни занимался, сохранил врожденную интеллигентность и немногословную мужскую скромность, что заметно выделяло его среди однополчан.   

Помимо знакомства с родителями и родственниками Геннадия, я много узнала и о нем. Вслушиваясь в разговор его с мамой, я поражалась тембру его голоса и мягкости взгляда. Нежность и тепло звучали в каждом слове, в каждом обращении к матери, словно он боялся спугнуть маленькое хрупкое создание. Мама отвечала ему тем же.
Наблюдая их отношения, я поняла, такими они были всегда. Только с каждым годом, взрослея и мужая, незаметно сын с матерью менялись ролями, и он начинал согревать ее той великой любовью, которую получил от нее в детстве. Я увидела настоящую безыскусную человеческую связь поколений. Ту, без которой росла, жила и которой была лишена я сама.
Мне понравилась серьезность ответов Геннадия на вопросы больного отца. Были заметны любовь и внимание к нему младшего брата. Жену брата я не поняла. Она так много говорила и так бурно выражала радость от нашей встречи, что я интуитивно ощутила фальшивые нотки.
Время, проведенное в Ленинграде, оказалось поворотным в нашей судьбе. К концу отпуска, во мне возникла полная, твердая уверенность в том, что мы должны жить в этом городе, а не в другом.

С такими мыслями мы вернулись в Ставрополь. И в первые же дни разъехались по командировкам, Геннадий снова в Винницу, я ненадолго в Карачаевск и Черкесск. По возвращении мне Женечка вручила почтовую открытку на ее имя. От Володи. Он писал, что отдыхает совсем рядом, в санатории Кисловодска и хотел бы встретиться.
Утром следующего дня помощница – телефонистка соединила меня с военным санаторием, и я пригласила Володю приехать к нам.
Через день он приехал. Долго не хотел идти в дом, но мороз вынудил его зайти на чашку кофе. Оглядывая нашу уже благоустроенную просторную квартиру и встроенную кухню, он все спрашивал,
- Неужели это сами делали? – получив утвердительный ответ, проговорил:
- Да, единственного приличного мужика я знал, да и тот жену угнал!

С этими словами поднялся из-за стола. Я догадалась, ему трудно у нас задерживаться. Но, Женечка была еще в школе, и мы поехали ко мне на книжную базу. 
- Ничего себе – произнес он, входя в мой кабинет, - Так ты директор?
Я объяснила ему, что в этом большой радости нет, за работу мною выполняемую надо бы платить вдвое больше или не стоит тратить на нее свое здоровье и жизнь.
Я предложила отметить нашу встречу. Откровенный разговор сложился не сразу. Постепенно он рассказал, что женился. Неудачно. Будет разводиться, и возвращаться в прежнюю квартиру. Сказал, что не желает жить с молодыми. Игорь очень напоминает отца, видеть его, всегда испытание. Пожаловался на себя, что стал больше выпивать, пытаясь водкой поднять себе настроение. Этими словами он мне объяснил, отчего при встрече я нашла его странно постаревшим и поблекшим. А, после беседы и очень неинтересным. 
Тут пришла из школы Женечка, они ушли гулять. Володя уехал, а я долго не могла успокоиться, заглушить в себе липкое чувство жалости и одновременно жестокую радость, что я вовремя от него ушла и забрала Женю.

Близился Новый 1982 год. Работа базы стала почти круглосуточной. Вагоны и контейнера подавались под разгрузку сплошным потоком. Люди задыхались. Я сорвала голос, ругаясь с поставщиками. Но великое, оправдывающее любую глупость, слово «План!» звучало во всех ответах.
Примерно также в конце года работал и Геннадий. Раньше полуночи мы дома не появлялись. Именно в эти дни я решила начать приводить  мечты о Ленинграде в реальность. Хотя, ни я, ни Геннадий в такую возможность не верили. 
Прежде всего, надо было выяснить, есть ли шанс перевестись в Ленинград, а если нет, то каким образом без неприятностей уволиться из армии, чтоб ничто не помешало заслуженно получить там квартиру.
Вновь мне пришлось обратиться к своему судьбоносному другу – покровителю. В отдел кадров зам. министра. Он ответил, что Ленинград не в его ведении и скорее всего, перевестись Геннадию не удастся. С увольнением, что тоже непросто, но, если мы на это решимся, он обещал помочь.
Хорошо обдумав Ставропольские перспективы, Геннадий подал рапорт на демобилизацию из армии. Я написала заявление об увольнении по собственному желанию с должности директора базы.
Через два месяца рапорт вернули с резолюцией «Отказать!». А я, после долгих уговоров начальства, сдала базу и перешла работать товароведом в бибколлектор.

С меня свалился чудовищный груз ответственности. Я почувствовала такой прилив счастья и сил, что готова была работать бесплатно. Лишь бы не думать днями и ночами о плане, вагонах и грузчиках. Я вернулась в дом, в семью, к себе.
Появилось время осмыслить происшедшие с нами события. Впервые за последние годы, я подумала о Лиде. Чем дальше я переносилась в историю прошлых событий, тем ярче высвечивалась неприглядность собственных поступков. Я, глядя на случившееся Лидиными глазами начала пересматривать, переоценивать буйство наших встреч, трехлетнюю ложь семейных отношений. Меня, вдруг поразило чувство собственной вины, сочувствие и ужас пережитого всеми нами.
Пытаясь понять, как такое могло случиться, я мысленно возвращалась в любимые объятия, и тут же ясность мысли и рассудка расплывались, наша вина уходила на задний план, а я бросалась навстречу моему бесценному, сладкому, как глоток воздуха, нежному, как солнечный луч, согревающему меня с ног до головы человеку. Зарываясь в его большое упругое тело, я забывала все беды, теряла нить времени. Когда бы среди ночи я не глянула на него, навстречу мне всегда светились счастьем его глаза.
Хоть и прошло больше двух лет со времени моего приезда, но я, в каком-то наваждении, по-прежнему, не могла без него жить, ни днем, ни ночью. Мне всегда было его мало…. Разлука с ним опустошала и была до слез невыносима. Как только за ним закрывалась дверь, я начинала считать минуты до встречи.    
Редким счастьем одарила меня жизнь – любовью взаимной. Однако по прошествии времени, с полной уверенностью могу сказать, такая любовь – большая и нелегкая ноша.
 
Летом мы начали строить гараж. Геннадий купил цемент, несколько железобетонных плит, кирпич. Выкопал подвал, я замешивала раствор, а мой строитель выкладывал стены. Гараж нам стал необходим.
Как-то рано утром я глянула в окно и удивилась странной картине, наш «Жигуленок» стоял на двух колесах и на кирпичах. Самое трудное, было разбудить Геннадия этой гадкой новостью. Нежно прошептав ему на ухо об увиденном, я не заметила реакции….повторила погромче, он открыл глаза, с вопросом:
- Только колеса, а стекло?
– Похоже, что и стекла нет… – как можно беззаботнее ответила я. Дальше все можно представить. Самое смешное, нам трижды звонили в дверь разные незнакомые люди и докладывали, что с машины «сперли» колеса, в их голосе я улавливала и издевательскую нотку.
Колес на «Жигули» в те дурацкие годы было не купить. Все приходилось «доставать». И снова помогли книги. Колеса добыли, машину поставили в сарайчик за забор на строительной площадке, около бывшего своего вагончика. И поехали в отпуск.   
 
Три недели провели на море, недорого сняв домик «на куриных ножках» у знакомых людей, под Туапсе. Вчетвером. Получилось так: из Лидиного письма узнали, Леночка, дочка Геннадия, отдыхала в это же время невдалеке от нас в пионерском лагере. После встречи с отцом девочка не захотела с ним расставаться, и мы решили продолжить отдых вместе. Воспитательница – сопровождающая разрешила. Женя и Леночка почти ровесницы, хорошо знали друг друга.
Конечно же, мы с радостью приняли ее в свою компанию, даже в Ставрополь вернулись вчетвером. Леночка у нас задержалась до конца августа, вернулась домой к началу учебного года, за что позднее Геннадий получил несколько гневных писем от Лиды. Я ее понимала, но отказать ребенку от счастливой возможности пожить с отцом не смогла.
С Леночкой Геннадий передал Лиде письмо, в котором предложил прописать ребенка у нас. Объясняя, что в таком случае, когда мы рано или поздно получим квартиру, то, ради них, разменяем ее на две. Таким образом, Геннадий сможет забрать их с Байконура и сбросит со своей души «камень». Ответа ждали долго. Предложение Лида не приняла, видимо, боялась, что потеряет алименты, и как всегда письмо заканчивалось очередными проклятьями.   

Отпускные дни мы завершили поездкой в Саратов, к моей маме. Я не видела ее больше трех лет. Знала, что мама не довольна переменами в моей судьбе. Но, считала необходимым ее навестить и познакомить со вторым мужем. Мы прилетели, приземлились. Зная время прилета, нас никто не встретил. Не заметно было, чтоб нас ждали и в доме. 
Вручив подарки, поговорив немного о здоровье, мы, выслушав брань в адрес  папы Бориса и сестры Ляльки, отправились в город. Геннадий знал о наших непростых отношениях, успокаивал меня, но мне все же было отчего-то стыдно.
Долго бродили по центральным улицам, по набережной, проехали по новому мосту через Волгу, побывали в парке «Липки». Я показала мужу Консерваторию и училище, где училась Наташенька. Вечером вернулись домой и вдвоем пили чай. Ни мама, ни Лялька нашу компанию не поддержали. На мой вопрос, где Наташино пианино, Лялька с вызовом ответила:
- Мы его продали и на эти деньги сделали ремонт. -  И тут я поняла, мама и сестра обижались на меня за то, что все эти годы я не помогала им материально. Они не могли предположить, что последнее время мы живем, экономя на всем, лишь бы выжить.
Выспросив у сестры адрес папы Бориса, я попыталась с ним встретиться. Нашли его дом, квартиру. Дома никого не было. После двух часов тщетного ожидания на улице у подъезда, уехали ни с чем. Вечером я позвонила ему по телефону. Трубку взяла папина вторая жена. На просьбу пригласить Бориса Ивановича, спросила, кто его спрашивает, узнав, что говорит его дочь Зойка, она, не пригласив его, мне ответила:
- У моего мужа такой дочери нет, и больше сюда не звони!!!

На третий день мы встретились с моими давними подругами. Представив им Геннадия, я с интересом наблюдала, как у них от удивления «глаза на лоб полезли». Хотя сами они были в разводе, они не могли поверить, зная историю наших с Володей отношений, что первая любовь могла закончиться.    
Когда мы уезжали, мама закрыла за нами дверь, не выйдя на лестницу и не проводив из подъезда. Провожала нас не самая близкая подруга, в прошлом, жена одного из Володиных друзей. Я была ей очень благодарна за поддержку, она согрела своим вниманием пронизывающую меня жестокость родного города. Как ни печально осознавать, но та скупая встреча с мамой оказалась последней…. 
 
В сентябре я вновь созвонилась с московским другом. Внимательно выслушав просьбу, помочь Геннадию снять погоны, он со мной согласился, действительно, пора пришла, и обещал помочь. Однако оговорил, что с этого года офицеров – военных строителей, демобилизуют лишь по достижении пятидесяти лет. Я взмолилась, представив, сколько здоровья муж потеряет за еще три возможных года службы, друг, смеясь, пообещал найти удобный момент и, все-таки, проводить Геннадия «на гражданку».
Кощунственно звучит, но «удобным моментом» оказался день похорон Л.И.Брежнева. Скорее всего, в этот «день безвластия», все незаконченные дела спешно завершили, подписали. Потому этот день, 15 ноября 1982 года, мне запомнился на всю жизнь. Вечером друг сообщил, что мы можем собираться и покупать билеты, приказ о демобилизации Геннадия подписан.

В дни сборов мы получили письмо. От Ляльки. Тон письма был осуждающим нас, унизительным. Писала она с Байконура. Якобы дети пригласили ее помочь им. Оказалось, Наташа за прошедший «молчаливый» период выносила беременность и родила второго мальчика. На этом информация заканчивалась. Не было «ни здравствуй – ни прощай!»
Если бы впереди не переезд и не маячившая перед нами полная неизвестность, возможно бы я и поехала к детям… Хотя, кто знает? Но День рождения второго внука, как ни стараюсь запомнить, всегда выпадает из моей памяти.

Из Ставрополя мы уезжали поездом. И чем дальше уносил меня вагон, тем больше чувствовала, как ослабевает напряжение, с которым я жила в этом городе. Город хороший, теплый, добрый, но родным он не стал. Три года я прожила в нем на пределе физических и душевных сил. Меня разрывали работа, любовь и новое чувство вины. Я еще не знала, - настроить себя под напряжение работы и любви будет в моей власти, а чувство вины окажется беспощадным и будет мучить меня еще долгие – долгие годы. 
   

Часть четвертая.

В Ленинград мы приехали 5 декабря 1982 года. Втроем - Геннадий, я и Женя. По предварительной договоренности остановились в той же квартире, где нас принимали в дни отпуска. Старенькая полуслепая мамочка Геннадия, тут же попросила нас занести чемоданы в свою родительскую комнату. Ко времени нашего приезда папа Геннадия почти не поднимался с постели. Мамочка настояла, и его переложили на раскладушку. Оставив небольшой диванчик себе, предоставила нам единственную в комнате кровать.   Раскладушку для Жени поставили в детской, где обитали дети брата. Стало очевидно, в трехкомнатной квартире девять человек жить не смогут.
Помогла соседка, предложила снять комнату у сестры, в центре  города. Так мы оказались на улице Дзержинского, бывшей, а теперь вновь, Гороховой. В пятнадцати минутах ходьбы от Дворцовой площади. Считаю, с жильем нам повезло, ощутив сразу ритм центра город, мы быстрее почувствовали и его дыхание.
Поселились мы на третьем этаже. Наше временное жилье представляло собой четырнадцатиметровую вытянутую к большому окну, комнату, с высоким потолком и паркетным полом. Это окно, во всю стену, служило
Каждое утро, просыпаясь и глянув на окно, я мигом вспоминала, что живем в Ленинграде. Это широкое во всю стену окно, как в классических романах, упиралось в стену соседнего флигеля, и света не пропускало. А чтобы любопытные чужие глаза не гуляли по комнате, хозяева замазали стекла густой масляной краской. 
Стоял декабрь, мы привыкли к полумраку на улицах города, не беспокоил он нас и в доме. Но было и другое коварство ленинградских квартир центрального района, с ним пришлось бороться регулярно. Клопы. Каждые пять дней мы поливали отравой все, что было в комнате, - они отступали и волнами приходили вновь.   
Хозяйка, обратив внимание на наши старания, заметила, клопы никогда не уйдут. Они в этих доходных домах жили всегда и стали вечными жильцами. Действительно, сколько мы не воевали, клопы комнату не покинули.

Началось время телефонных разговоров и переписки с отделом кадром Министерства обороны. Понадобилось два месяца, чтоб получить необходимые документы, прописаться в городе, оформить пенсию и встать в очередь на квартиру. К счастью, давным-давно я слышала бывший офицер, проработав полгода бесплатно в райисполкоме, мог получить свое жилье значительно быстрее, чем в порядке очереди. Геннадий пошел таким путем, его приняли на неоплачиваемую работу в архив Исполкома. 

А я, на другой день после оформления прописки, переступила порог отдела кадров Ленкниги. Элегантная, неторопливая дама предпенсионного возраста, в седом чешском парике, просмотрела мою «трудовую книжку» от корки до корки. Через пару минут раздумий, прикрыв ресницами глаза, она безучастным голосом предложила мне работу в Доме книги, киоскером. На раздумье дала три часа. И я отправилась на набережную канала Грибоедова думать.
В какой-то момент, прислушиваясь к себе, вспомнила, моя судьба обычно решается с первой попытки, даже не лучшие предложения позднее оказываются судьбоносными, уходить ни с чем нельзя. Решив не отказываться, я вновь поднялась на пятый этаж исторического здания. 
Отдел кадров оказался закрытым. Отыскав дверь с табличкой заместителя, я открыла ее и встала перед столом, за которым сидел и смотрел на меня очень пожилой с армейской стрижкой седовласый мужчина. На стене за его спиной висел кортик. Не обменявшись ни единым словом с этим человеком, я уже знала, сейчас мне дадут мою работу.
И через двадцать минут, поглядывая в окно троллейбуса, я ехала по Невскому проспекту, опасаясь пропустить нужную остановку. Взяли меня товароведом в магазин «Старая книга». Мой давний самодеятельный опыт, полученный на Байконуре, там я создавала букинистический отдел в магазине «Военная книга», пригодился в Ленинграде через восемь лет.

Магазин, где я начала работать, находился недалеко от Московского вокзала. Для «Старой книги» место удобное и выгодное. С раннего утра у входа собиралась разномастная толпа, желающая поправить свой бюджет. Два товароведа весь день листали, просматривали, принимали и оценивали книги, принесенные людьми. До семи часов, вплоть до закрытия магазина очередь не уменьшалась, а людское напряжение, не успеть сдать, возрастало.
Одним из товароведов принимающих книги, стала я. Поток,  проходящей через мои руки литературы, был удивительно разнообразным. От дореволюционных изданий до книг вчерашнего поступления. Ассортимент широчайший, от газетных подшивок и детской листовой книжки до Библии. От журналов мод до иностранных учебников.   
Директор, мудрая решительная дама весь первый приемный день, просидела со мной рядом, с мягким армянским юмором подсказывая, как оценить ту или иную книгу. На другой день рядом была ее заместитель. На третий день они доверили работать мне одной, предупредив, в случае ошибки, разницу в цене восполнят за мой счет.
Однако ошибок не было, благодаря судьбе, я редко какую из современных книг не встречала раньше. Знала их настоящую ценность. А стоимость старой книги находила в каталогах. Рабочий день пролетал молниеносно. Час обеденного перерыва я отдыхала в стороне от коллег, пытаясь расслабиться и забыться от мелькавших перед глазами страниц, иллюстраций и переплетов. От вопросительных глаз расстроенных людей, чьи надежды я разрушала, взяв малую часть из принесенных книг.
 
Окончив рабочий день, прищуриваясь от рези в глазах и пошатываясь от усталости, я выходила на вечерний Невский проспект. Прижимая к груди полюбившуюся мне, как обычно, «самую лучшую» купленную книгу. Вливалась в поток ленинградцев и шла пешком домой, все еще не позволяя себе верить в реальность окружающего меня города. Но я знала, навстречу мне спешит Геннадий, а в районе Гостиного Двора мы обязательно встретимся. Обнимемся и поцелуемся. И никто не обратит на нас внимания, никого не будет это беспокоить, не будет волновать.   
При встрече я взахлеб рассказывала ему, сколько необыкновенно интересных книг видела в течение дня и какие из них надо обязательно купить. Мой муж верил мне на слово, с радостью соглашался, не напоминая даже намеком, что пенсию ему еще не начислили и что на ужин у нас снова вареная мойва и тертая свекла.
Женечка, на третий день после приезда пошла в школу. Тут же обзавелась подружками, переезд не отразился на ее успехах или на настроении. К городу она относилась спокойно, открывала его для себя постепенно, без больших эмоций. Большим удовольствием в то время, для нее стало метро, которым она пользовалась ежедневно для поездок в школу и обратно.

В первую весну, в апреле я заметила, в одиннадцатом часу вечера на улицах города все еще светло. В мае светло, как днем, в двенадцатом. А в июне день настолько длинный, что вечером забываются утренние дела. И почти незаметно ночь переходит в новый день.  Я уверена, благодаря белым ночам, продолжительность моей жизни увеличивается вдвое.
Как раз в такой длинный, солнечный день, ровно через три месяца работы в Исполкоме, Геннадий получил квартиру. В прекрасном районе. Это стало неожиданным чудом! Не только для нас, но и для его коллег. Случилось так, что разваливающаяся организация, строящая знаменитую Дамбу от наводнения, не смогла выкупить свои квартиры. И целый подъезд, двенадцать этажей  жилья отдали отставным военным. Благодаря тому, что Геннадий работал в Исполкоме, он попал в первый же список претендентов.
Забегая вперед, скажу, наш дом оказался последним, где дали жилье военным. Затем началась перестройка и всякая катавасия, из-за чего отставники о квартирах долгие годы и мечтать не могли. Еще замечу, наши окна смотрят на улицу «Байконурская». 

Забавно вспоминать но, каково было мое удивление, когда прямо напротив нашего дома, тем же летом открылся большой книжный магазин. Заглянув туда, я оценила просторное светлое помещение, интерьеры, ассортимент и, что немаловажно, подчеркнутую аккуратность, можно сказать, вышколенность и воспитанность продавцов. Нашлась должность товароведа и для меня.
Директором этого магазина была строгая, высокая дама, лет на пять старше меня. Весь ее облик, застегнутого на все пуговицы «первого секретаря райкома» с улыбкой, приклеенной на лице, говорил о том, что никаких лишних слов в беседах, в отношениях быть не может. Что все должно быть только «от корки до корки», «по букве закона», и «до последнего дыхания!».
Любопытно, но в первый же рабочий день, она пригласила меня в свой кабинет и, «честно, по-пионерски» глядя в глаза, хорошо поставленным голосом произнесла:
- Я ознакомилась с Вашей трудовой книжкой. Вы занимали высокие должности. На работу я Вас беру, однако, хочу предупредить, если Вы надеетесь когда-нибудь меня сместить, занять мое место, то на это не рассчитывайте. Вам это никогда не удастся.
Не скрою, услышав такое, я делала выводы про всю Ленкнигу. Ее волнения были не беспочвенными. В этом чудесном городе, традиции с царских времен оставались прежними. Чиновники, директора чаще всего  получали должности, смещая своих предшественников.

Через неделю директор попросила меня выступить перед коллективом, рассказать о Байконуре. Еще через какое-то время она заглянула в мои рабочие тетради и поразилась тем цифрам, которыми я сумела обозначить весь текущий ассортимент магазина и ассортимент будущего года. Цифры предсказывали ритм выполнения плана, предупреждая возможные ошибки. Оказалось, с такой работой она встретилась впервые. Магазин всегда торговал тем, «что дают». С моими тетрадями она отправилась на базу и, благодаря  им, добилась поставки «хорошей» литературы.
Магазин был новым, поэтому оформление в нем только еще начиналось. После удачно сделанных стендов, она стала говорить со мной иным голосом. Даже предлагала посмотреть несколько «интересных» книг, позволяя  (О, ужас!)  их купить.
Мой рабочий стол стоял в торговом зале. В течение дня, с вопросами ко мне обращались множество людей. Доброжелательность покупателей была самая искренняя. Неожиданно мне «на ушко» сообщили, вот уже который день приходят какие-то тетки, желающие посмотреть на Зинаиду Григорьевну. Посмотрят издалека и уходят. Что за тетки, я узнала позже, а в те дни как ни «ломала голову», догадаться не могла.

В середине сентября, Геннадий уехал в Ставрополь за машиной. Там его ждала тяжелая работа. Достроить и продать гараж. Конечно, его бы купили и в недостроенном виде, но за меньшие деньги. Нас это не устраивало. Пришла пора отдавать долг сестре. Да и в новую квартиру хотелось бы купить необходимую мебель. 
Смешно, но у нас – новоселов не было, ни стола, ни кровати, ни посуды, ни белья, ни одежды. Не было ничего, что имеет семья в нашем возрасте. Посреди одной комнаты стояла ножная швейная машинка, за которой Женечка делала уроки, большую часть другой занимали коробки с книгами, на кухне лежали Генины гаражные железки. Спали мы на солдатских матрасах, положенных на родные доски, в свое время украденных из любимого строительного вагончика, укрывались черными воинскими одеялами.
Как выяснилось, мы подтвердили слова одного из поэтов. Он говорил:   
- Без необходимого я жить смогу, а без излишеств – никогда!

В магазине было два коммуниста, директор и я. Первое же партсобрание «Ленкниги» показало мне, кто есть кто. Степенные, молодящиеся директора кучковались в одном углу, модно одетые, артистически веселые, щебечущие товароведы – в другом, работники базы в синих халатах – в третьем. А всякая должностная мелочь: продавцы, рабочие, бухгалтера, стараясь быть незаметными, поодиночке расселись в дальних рядах, уткнувшись в припасенную книгу, изредка поглядывая на сцену, где за длинным столом, покрытым красным сукном, сидело начальство. Прячась за спинами коллег, они, голосуя «За» машинально, часто невпопад, поднимали руку, заведомо соглашаясь со всем, о чем даже не слушали.
С трибуны звучали удивительно складные выхолощенные речи.  Такого газетного, призывно – героического лексикона я нигде раньше не слышала. А когда в такой лексике хорошо поставленным голосом оратор начинал клеймить нерадивые коллективы, то, будь я в их ряду, сразу бы из зала ринулась на стройки коммунизма.
Свежим человеческим словом порадовала меня только одна выступающая. Начальник отдела организации торговли. Высокая, стройная, словно сошедшая с плаката, красивая дама, без пафоса, без призывных слов рассказала, как обстоят дела в Ленкниге. Дела шли лучше всех книготоргов страны. После ее слов я могла спокойно идти работать. 

Снег выпал в начале октября. Приходилось привыкать к ранней зиме. Мы раньше всех переехали в еще несданный дом. Батареи чуть теплились. Лампочка подмигивая, грозилась погаснуть совсем. Вечерами мы с Женечкой закрывались в кухне, включали все конфорки электрической плиты и, почти сидя на ней, грелись. Геночка приехал поздно вечером. Я, как и когда-то, рассчитала его дорогу с точностью до минуты. Когда свет фар его машины осветил наш двор, мы стояли на подоконнике и встречали его.
Вернулся он победителем. За три недели полностью достроил гараж, нашел покупателя и удачно продал свою новостройку. Все это время жил там, где и строил, спал в машине. После удачной сделки тут же выехал. Преодолел больше двух тысяч километров дороги. И появился перед нами совершенно одичавший, заразительно счастливый мужик. Лохматый и черный то ли от южного солнца, то ли от грязи.

Мы рассчитались с висевшим над душой долгом и начали обустраивать жилье и быт. Не скрою, каждый месяц, получая Володины деньги, я мысленно благодарила его. В тот период в семье работала я одна. Геннадий с утра до вечера занимался квартирой. Помимо косметического ремонта, делал сложную перепланировку, укладывал паркет, мастерил встраиваемые шкафы. На эти сложные мужские работы ушло больше полугода.
Все это время я работала в магазине напротив дома, стеклянные витрины которого смотрели на север, торговый зал почти не отапливался, продувался резким ветром, все жутко мерзли. Люди болели, мне приходилось ежедневно кого-нибудь подменять за прилавком. А вечерами отогреваться горячей водой в ванной.   

Подходило время первого отпуска. Мы с Женей решили объединить его с каникулами, съездить на Байконур, навестить Наташину семью и Володю. В новогоднюю ночь, после боя курантов Геночка посадил нас в такси и мы уехали.
Дорога на Байконур поездом почти трое суток. Чем ближе мы подъезжали к знакомым местам, тем тяжелее делалось у меня на сердце. Бескрайние голые, песчаные кочки, покрытые редкими снежными пятнами вперемешку с сухой травой, так неразрывны были с прежним чувством глухой тоски и безысходности, что я начинала путать картины прошлого и настоящего. Вспоминая бесконечные дороги на «Жигуленке», я приходила в ужас, видя, насколько они были в никуда. И, чтоб вернуться в реальность мне требовалось совершенно срочно, немедленно броситься в руки любимого человека, услышать его голос, почувствовать его тепло. Но, я уезжала все дальше и все больше усиливалась жуть тоски. 
Две минуты стоянки в Аральске, были наивысшей точкой моих мук. Если бы не Женечка, я повернула бы обратно. Дочка, понимая мою растерянность, как могла, успокаивала меня, напоминая, что мы едем ненадолго и скоро вернемся к себе домой.

Приехали мы вечером. Встречали нас на вокзале, радостно. Наташа, Володя, Главная подруга с мужем и их приятельница. Всей толпой мы вошли в мою бывшую квартиру. Навстречу нам выбежал старший трехлетний внук и, переступая крепкими ножками, появился годовалый младший. Я была бабушкой, но не знала, как бабушка должна вести себя при встрече с внуками. Я чувствовала только неестественность момента. Дети взяли  протянутые им конфеты и убежали. Толпа, стоящая у входа, ждала приглашения раздеться, но пауза затянулась, хозяева молчали, мне пришлось взять руководство на себя.
Все прошли в комнату, которая раньше была центральной. Расселись. Главная подруга пыталась что-то говорить, надеясь сгладить общую неловкость. Володя, заглядывая в холодильник, стал призывать Наташу организовать застолье. Игорь напрямик выразил сомнение, что на это найдется достаточно продуктов, добавив, что у младшего сына к вечеру поднялась температура.
Я вынужденно обратилась к гостям с извинениями и просьбой, перенести встречу на завтрашний вечер. Люди, я уверена, вздохнув с облегчением, покинули наш дом.
Наташа с Игорем занялись детьми, Володя позвал нас с Женей к себе, в бывшую детскую. Дочь ушла к отцу, а мне нетерпелось обойти прежние владения, посмотреть, как живут мои родные люди. Зайдя в ванную, обнаружив у порога гору грязного белья, я быстро переоделась, нашла фартук и принялась за спасительную стирку.

Стирала вручную, долго, периодически выходя на кухню прокипятить застиранное белье. Володя и дети по очереди просили оставить стирку до завтра. Но, у меня так тошно было на душе, что работа казалась лучшим лекарством. Освободилась я после полуночи. Все дети спали. Только Володя ждал меня, бесконечно затягиваясь «Беломором».
Первым же вопросом он поставил нас в глупое положение. Оказалось, получив известие о нашем приезде, он лелеял надежду и убедил себя в том, что мы возвращаемся насовсем. Услышав отрицательный ответ, и приняв его, за оскорбление, он ушел спать.
Походив по темным, совсем чужим комнатам, я, осознавая глупость приезда, пристроилась рядом с Женей и мгновенно уснула.

С утра мужчины ушли на работу. Наташа с Женей на кухне о чем-то весело вспоминали. Я пыталась говорить с внуками. Играть с ними. Но, скорее всего, мое обращение с ними было неловким, я отвыкла нянчиться с младенцами, мои слова были им непонятны и они, глядя на меня, молча старались понять незнакомую тетку.
Оглядывая комнаты, я, невольно воссоздавала в памяти прежние интерьеры, убеждая себя, то, что я вижу – жизнь другой семьи и им так удобно, а тот порядок и быт, в котором я жила, ушли вместе со мной.
 
Лишь книги, стоящие на полках вызывали во мне безутешную жалость. Они без меня оказались настолько беззащитными, что их стройные ряды рухнули. Стояли, будто на коленях, красивые переплеты обветшали, а суперобложки висели клочьями. На мой вопросительный стон Наташа приоткрыла причину страдания книг:
- Когда папа женился и уходил жить в другую семью, то он книги забирал с собой. Он их, не связывая, скидывал в мешки. А когда развелся и вернулся назад, то горой загрузил их в машину, чтоб потом ссыпать на полки.
Рассказала дочь и про папину беду. Володя не поставил вовремя катер в гараж, припозднился, задержался на какое-то время, и катер угнали. Может быть, по этой причине он стал чаще выпивать, уединяться, подолгу спать или лежать на кровати. Слышать все это было очень трудно. 
 
Прогулка по городу успокоения не принесла. Четыре года я не ходила улицами Байконура. А когда отправилась гулять, то ноги понесли меня на дорожки и памятные места встреч с Геннадием. Я вновь провалилась в годы одиночества и стремления бежать к нему, искать его. Прошлое меня не покидало. 
В магазине «Военная книга» прежних коллег не осталось. За эти годы все закончили службу и разъехались. Благодаря связям уехала в Подмосковье и Лида с Леночкой. Город в тот приезд показался мне пустынным,  вымершим и чужим.   
Застолье для друзей мы так и не организовали. В последний перед отлетом вечер, нас пригласила Главная подруга. В ее доме все было по-прежнему. В знакомой комнате, за знакомым столом собралась большая веселая, остроумная, музыкальная компания. Только люди были другие. Я их не знала и удивлялась их старанию, их попыткам петь наши песни. И понимала, время ТЕХ песен прошло. Видимо, и у песен свое время.   
Улетали мы без провожатых. Образ жизни повзрослевших детей, я не приняла или не поняла, общего языка мы не нашли, поэтому надежды на тесную, хотя бы телефонную связь не было. И верно, наши разговоры стали редкими, но дети пообещали приехать летом в гости.

Выйдя после отпуска на работу, просматривая образцы полученной литературы, я поняла, мои товароведческие расчеты, сделанные на текущий год, никому не нужны, никто не пойдет на базу добиваться выполнения заказов, а подменять замерзших продавцов и стоять за прилавком, мне не интересно. Даже книги, интересующие меня, проходили мимо. Но, больше всего меня раздражала искусственная, в нужную минуту умело вызываемая, широкая улыбка директора, по которой невозможно было определить, что она думает, улыбаясь, и что последует дальше.   
Насторожилась я и в момент инспекторской проверки. Выложив на стол перед инспекторшей все свои рабочие тетради, я надеялась на профессиональный диалог. Но, она, машинально перелистывая страницы, с неприкрытым интересом стала расспрашивать не о текущих делах, а о моих прежних должностях, о семье и образе жизни, явно пытаясь выведать что-то, ее очень интересующее. 
За всю свою трудовую жизнь я никогда не работала с таким отвратительным настроением и с такой неприязнью к руководителю. Через две недели после возвращения из отпуска, без объяснения причин, я подала заявление на увольнение по собственному желанию.
Директор, приклеив на лицо полную удивления улыбку, спросила, чем она мне не угодила. Внятных причин не было, потому я ответила просто,
– Не хочу с Вами работать.

Три дня я безвылазно просидела в квартире, пытаясь осмыслить свое решение. Затем отправилась на Невский проспект в «Ленкнигу» за документами. Повторилась картина годовалой давности. Кабинет начальника отдела кадров был закрыт, я предстала перед заместителем, тем самым, у которого за спиной на стене висел морской кортик. 
Застала я его в благодушном послеобеденном настроении. Как ни странно, он меня узнал. Помнил и записи в «Трудовой книжке». Выяснив, что за прошедший год я успела поработать в двух совершенно разных магазинах, спросил мое мнение о работе «Ленкниги» в сравнении с другими книготоргами. Выслушав, он позвонил по внутреннему телефону, пригласив кого-то. Через несколько минут в кабинет вошла дама,  очаровавшая меня выступлением на партсобрании.
Задав несколько вопросов, она гостеприимно предложила мне работать с ней, в отделе организации торговли. В этот же вечер представила меня коллективу инспекторов, в ряды которых я вливалась.
При моем появлении на их лицах выразилось такое недоумение, что стало ясно, за этим вновь кроется какая-то загадка.

Как оказалось, всего за час до моего прихода, уволенная инспектор, собрав вещи, покинула отдел. Руководительница, (так назовем начальника отдела) показала мне рабочий стол, шкафы с документами и, объявив всем, что я буду курировать магазины центрального района города, оставила меня приходить в себя от свалившихся на мою голову событий.
Так вместо увольнения, я оказалась в числе работников Управления книжной торговли города Ленинграда. Мало того, мне предстояло инспектировать работу известного на всю страну Ленинградского Дома книги, да еще магазины Невского проспекта и Васильевского острова. В этот день четырнадцать магазинов города обрели нового, одуревшего от поворота судьбы, инспектора.

Огромное окно нашего отдела выходило на угол  набережной Канала Грибоедова  и Невского проспекта. Из него прекрасно просматривалась Невская башня, и каждые четверть часа мы слышали звон ее колоколов. В просторном кабинете разместили семь письменных столов, за которыми работали семь человек солидного возраста. На каждом столе высилась гора папок, документов и обязательно стоял телефон. Одну из стен занимали шкафы, до упора набитые папками с номерами на корешках. Каждый номер, указанный на папке соответствовал номеру магазина, о котором в той папке можно было узнать все.
С этих папок я и начала свою работу. Вернее, с утра Руководительница обратилась к одному из инспекторов с просьбой ознакомить меня с работой отдела. Мужчина, кивнув головой, вроде дал согласие. Позже, он сказал, что готов ответить на вопросы, если они у меня возникнут, собрал в портфель стопку бумаг и, объявив всем, что уходит на проверку магазинов до вечера, покинул отдел. Его коллеги сидели, молча уткнувшись в свои бумаги, делая вид, что я их вовсе не интересую.
Через какое-то время я подошла к шкафам, вытянула папки своих магазинов, и ознакомление с ними затянулось до вечера. На другой день повторилось то же. И на третий. Тишину в отделе нарушали только телефонные звонки. Стоило мне выйти за дверь, в комнате начиналась бурная, доходящая до крика, словесная перепалка.
В конце недели пришло время навестить один из «моих» магазинов. Чтоб определиться с принятыми методами проверки, а главное с формулировкой акта, я наобум вытянула «чужую» папку, желая посмотреть акты. И тут одна из инспекторов, поразительной красоты, похожая на Мэрилин Монро, дама, с криком:
- Нечего проверять мои акты! - бросилась ко мне и выхватила  злосчастную папку из рук.
Ничего не понимая, я оделась и ушла знакомиться со своими магазинами.

Три недели ежедневно, весь рабочий день я ходила по центру города, осматривая книжные магазины, с которыми предстояло работать, появляясь в отделе только к концу дня. Через месяц всеобщей настороженности и вынужденного при мне молчания, коллеги, в общем-то превосходные, независимо от возраста, бодрые, веселые и добрые люди начали привыкать ко мне и обстановка в кабинете потихоньку вернулась, как я поняла, в обычное русло.   
Еще через месяц я полностью влилась в коллектив и стала жить общими для всех служебными радостями и проблемам. Много позже, за накрытым к очередному празднику столом, милые, очаровательные коллеги наперебой рассказали мне историю нашего знакомства.
Выяснилось, обо мне они узнали давно. Весть о необычном товароведе, работающем в новом магазине, принесла уволенная инспектор. Моя, якобы, необычность была в том, что на меня ходил смотреть весь район. А смотрели из-за слухов, будто я колдунья. И путем своих заклинаний довела чужого мужа до полного беспамятства, забрав его себе. Слухи распустила «главный книголюб района» жена брата Геннадия.
Но, главное в другом. После моего появления в отделе, коллеги позвонили в администрацию Ставрополькниги, чтоб выяснить, кем я там работала и почему уволилась. Не знаю с кем они говорили, но связав сведения из того разговора с моими перемещениями по магазинам старой и новой книги в Ленинграде, и приходом в их отдел, люди сделали вывод, что я сотрудник КГБ.
 Здесь следует оговориться, никто в нашем отделе не был профессионалом в книжной торговле. Они пришли в «Ленкнигу» из   Смольного, из Облисполкома, из Облвоенкомата. Простому смертному в наш отдел было не попасть, не дослужиться. Достаточно сказать, за соседним столом работал изумительный человек, полковник в отставке, Д.Д.Поликарпов, сын, в прошлом, заведующего отделом культуры ЦК КПСС.
 Моим новым коллегам, как и людям тех организаций, откуда они пришли, навсегда вошли в плоть, легли в сознание подозрительность и недоверие ко всякому человеку, пришедшему «с улицы». Эта беда коснулась всех ленинградских контор.   

Ежедневно навещая по своему плану книжные магазины, я проходила многие километры. Транспортом не пользовалась, желая быстрее узнать город, освоиться в нем. Каждый из «моих» магазинов имел по несколько киосков, торгующих в музеях. По пропуску инспектора, я в любое время, минуя кассу и очереди, спокойно проходила в Эрмитаж, Русский музей, Кунсткамеру, во все дворцы и на любые выставки.   
Благодаря своей должности, обошла залы и аудитории Академии художеств, Университет. Прошла даже в строго охраняемый Горный институт. На цыпочках пробежала, мимо дверей без номеров, коридорами Белого дома, один вид которого вызывает трепет старых ленинградцев.
Иногда с собой в походы я приглашала Геннадия. У него были свои, отличные от моих, интересы. История и связь времен его мало интересовали. Он, как любознательный ремесленник – самоучка, разглядывал работы мастеров и реставраторов. В Эрмитаже, складываясь пополам, он, вызывая беспокойство смотрительниц, вглядывался в узоры паркета, в Юсуповском дворце его интересовала восточная филигранная резьба по дереву, в Елагином дворце он возмутился грубым новоделом.
 
В то время для нашей семьи истинной дамой сердца стала пожилая женщина, коренная жительница города, с которой свела меня судьба. Она жила на Петроградской стороне и работала в театральной кассе.
Вручая нам билеты на тот или иной спектакль, по своему усмотрению,  она комментировала ожидающее нас действо и всегда ждала наших впечатлений. Ее любовь к режиссерам и артистам была схожа с материнской. 
После спектакля она, тревожась, расспрашивала, как играл, недавно выздоровевший, Мишенька Боярский, не сел ли голос у Алисочки Фрейндлих, не слишком ли шумел Андрюша Толубеев.
Благодаря ей, мы увидели все известные постановки того времени. «Историю лошади» с незабвенным Евгением Лебедевым я посмотрела дважды, «Дядю Ваню» с Олегом Басилашвили трижды.
До сих пор память хранит выступления Андрея Вознесенского и Беллы Ахмадулиной. Я помню их голоса, обращенные напрямик к моему сердцу. Оно сразу, с первых жестов, с первых же слов отзывалось безудержной дрожью голосовых связок и слезами, сплошным потоком, бегущим по щекам, по шее. И не было никакой возможности остановить их, спрятать от людей. Да и не смотрела я на других людей. Я старалась всей своей натурой, всей душой впитать в себя образы поэтов, запомнить жесты. Стать хранителем их песенных голосов.

В ту весну Женечка оканчивала среднюю школу. Училась она без напряжения, мы не требовали от нее никаких усилий. В аттестате четверки перемежались с тройками. Явных стремлений к определенной профессии у нее не было. За полтора года, что мы прожили в Ленинграде, Женя в городе освоилась мало, и решение поступать в ВУЗ, стало бы для нее слишком высокой планкой. Я помнила, здоровье девочки может подорвать любая неприятная нервная ситуация. Мы единогласно пришли к простому решению. Надо учиться тому, с чем она жила всю свою жизнь, что ей знакомо с детства, а дальнейшее будет видно. Женечка поступила в книготорговый техникум. 
 
К тому времени Геннадий уже работал. В аэропорту Ржевка, в отделе строительства. Вечерами, он продолжал заниматься квартирой, точнее комнатой, где предполагал сделать жилую мастерскую. Вернее, жилье для себя. При въезде в новую квартиру мы, не сговариваясь, внесли все его железки, а их было великое множество, в десятиметровую кухню. Эта кухня и стала Гениной комнатой.
Вдоль двух стен он встроил шкафы с дверками, полками и столешницей. Один из них отдал мне под швейные дела. Другой занял сам. В свой шкаф он поместил столько инструмента и металла, вплоть до токарного станка, что я до сих пор удивляюсь, как этот шкаф не провалился вниз, к соседям.
А кухню мы организовали в коридоре. Получилась компактная кухня – блок. Конечно, я терплю некоторые неудобства, но ради отдельной Геночкиной комнаты, куда он, при желании, уходит или уединяется, закрыв дверь, можно потерпеть и больше.

 В середине лета приехали в гости наши дети. Вчетвером. Не помню, как мы разместились, но хорошо помню, нас с Геннадием испугали бледные худенькие личики внуков. Старший четырехлетний мальчик был активным, требовательным, младший, нежным созерцательным ребенком, которого старший незаметно для взрослых глаз, обижал и отпихивал, стараясь быть первым. Младший после неудачных попыток добиться внимания, прятался и, сжавшись в комочек, тихо плакал. Наученные опытом, мы не вмешивались в дела молодой семьи, но чувствовали, с воспитанием наших внуков у детей не все получается.
В те дни, я хотела познакомить Наташеньку с городом. Несколько раз мы проехали по Невскому проспекту. Большего не получилось. Я не увидела в дочерних глазах никакого интереса, наоборот, она замыкалась при моих попытках ей что-то показать, рассказать. Не хотелось верить вынужденному диагнозу. Обида на нас с Геннадием, превратила мою дочь в душевно озлобленного человека. Я была в отчаянье.
Все то время, что мы жили в Ленинграде, мы искали пути, как вывезти детей из Байконура, из Казахстана. На наши запросы разные инстанции отвечали, у детей слишком большая семья, и отказывались помогать нам, по этой же причине отказывали и в прописке в нашей квартире.
 Наташино признание, что она беременна третьим ребенком вызвало мое непонимание. Тут уж замкнулась я. Дети уехали и надолго замолчали.      
 
В сентябре я отправилась в автобусную экскурсию. В Пушкинские горы. Очарование тех мест известно всем, когда-либо их посетившим. Нашу группу пушкинскими тропами водила пожилая дама, проникновенно рассказывающая о великом поэте и местах с ним связанных. Она говорила так образно, что казалось, сейчас из-за поворота появится сам Александр Сергеевич и пригласит нас в свой дом.
Речь экскурсовода выдавала коренную жительницу Ленинграда. Я с упоением слушала этих людей, любила говорить с ними, встречая их в книжных киосках музеев. Их грамотная лексика, спокойные красивые, чуть ниже обычного голоса, приглашали к взаимной откровенности. А произнесенное – Будьте так любезны! - переносило меня в Серебряный век.
Выйдя после экскурсии на работу, через турагентство я нашла полюбившуюся мне даму – Пушкинистку, чтоб подарить ей великолепно изданный сувенирный двухтомник о жизни А.С.Пушкина, решив, что она больше его заслуживает, чем я. Ее счастливые глаза помню до сих пор. Это был первый и единственный случай, вынудивший меня расстаться с любимой книгой. И я рада, что сделала это.
Было и продолжение. За день до 19го октября, моя Пушкинистка пригласила нас в Александрийский театр на празднование Дня Лицея. В тот день, сидя в первом ряду, я, Женя и Геннадий увидели и услышали незабвенного Д.С.Лихачева. Он выступил с речью о добром и прекрасном. Именно тогда, в те дни я ощутила, Ленинград – мой город, и он меня принимает.

В предновогодние дни, когда были приглашены гости, продумано меню и украшалась елка, звонок в дверь оставил все планы далеко позади. В телеграмме высветились два слова: - «…Мама умерла…»
Слез не было. Была неподвижность. И звон пустоты в мозгах.
Только через день я смогла вылететь в Саратов. Прилетела вечером. От аэропорта до маминого дома пять автобусных остановок. Около дома знакомая скамейка. Глядя на свет в наших окнах, я долго сидела на ней, уговаривая себя подняться и идти дальше.
Зашла в подъезд и обмерла, сразу у входа, на нижней лестничной площадке, прислонившись к облезлой стене, стояла крышка гроба. Рядом, продуваемый сквозняком, высился маленький фанерный столбик со звездой и маминой фотографией. Обнаженность случившегося мне показалась такой непозволительной, что хотелось собственным телом прикрыть все эти предметы, кричащие о боли, о горе, о трауре. 
Наша дверь оказалась незапертой. В комнате толпилось множество людей, заставить себя пройти я не смогла. Осталась в коридоре и ждала, пока чужие люди уйдут.
Мама лежала ко всему безразличная. Равнодушна она была и к тому, что ей покрыли голову простым ситцевым платком, каких она никогда не носила. Ее лицо, всегда обрамленное прекрасными локонами, теперь спрятанными под платок, казалось некрасивым и строгим. Белый тонкий удлинившийся нос подчеркивал торжественность этой строгости. Ночью, стоя над ней, я жаждала угадать хоть какое-то внимание к себе. В тоске осознавая, что для меня она умерла не в траурные дни, а значительно раньше. А может быть умерла не она, а я для нее.
 
Похоронили маму 31 декабря 1984 года. Улетая в первую после похорон ночь, попрощаться с сестрой Лялькой мне не удалось. Осторожно прикрыв за собой дверь, я оставила в доме пьяную до безобразия сестру, и ушла, чтобы никогда не вернуться.
 
В конце марта сестра приехала к нам в гости. Встретив меня с работы, заметила, что я невзрачно одета. Глядя на себя в зеркало, я видела даму в одежде делового стиля, без лишних деталей и без ярких украшений. Облик деловой женщины всегда был моим. Я не люблю много косметики, не выношу блеска металла и бижутерии. Не признаю в наряде излишней  моложавости.    
Одежду сестры вспомнить не могу, но ясно помню, от блеска золотых маминых сережек в Лялькиных ушах, у меня заболело сердце. И весь ее вид преуспевающей вульгарной дамы, насторожил Геннадия и Женечку. Мы сели ужинать, немного выпили, поминая маму. Лялька говорила безумолку, размахивая руками. Тон ее речи становился все выше, голос все громче.
Этот бесконечный поток я остановила вопросом, как она собирается распорядиться маминым немалым имуществом, даст ли что-нибудь мне. Признаюсь, все необходимое у нас уже было, потому брать из маминой квартиры я ничего не хотела, кроме немецкой швейной машинки. Потому и задала свой, как оказалось, провокационный вопрос. 
Лялька умолкла. Помолчала и взорвалась возмущенная:
- Мама не велела тебе ничего давать! В последний год она приезжала по путевке в Ленинград, но не захотела встречаться, ни с тобой, ни с твоим городом, даже не вышла на экскурсии из вагона и тебе не позвонила! Умирая, сказала, что все оставляет мне! – мое сознание не понимало услышанного. 
После этих слов Геннадий и Женя вышли из-за стола. Я сидела убитая. Правотой тех мыслей, которые меня осенили в день маминых похорон.
Пауза затянулась, все стало ясно. Я попросила сестру покинуть наш дом навсегда. Она быстро собрала чемодан и ушла.

Сразу после моей мамы, похоронили папу Геннадия. Следом покинула нас и его мама. На поминках, за столом среди великого множества чужих людей, мы сидели втроем, вложив руки в ладони Геннадия. После случайно услышанной о себе фразы: - Тоже мне, родственники! – мы ушли. Никогда после в дом к брату Геннадия ни я, ни Женя не приходили. 

Потянулась жизнь совершенно обособленная от родственников, от детей, живущих от нас на расстоянии многих тысяч километров.
Сплотившись маленькой семьей, каждый из нас делал свое дело. Геннадий добыл в садоводстве участок и мечтал о постройке дачного домика. Женя удивляла нас отличной учебой, а я нашла себя в общении с коллегами и директорами своих книжных магазинов.
Навещали нас гости из Ставрополя, из Саратова, из Белоруссии. Приезжала моя Главная подруга, покинувшая Байконур и поселившаяся с семьей под Киевом. Странно, но после одного часа радостных восклицаний, встречи превращались в обычную скучную посиделку. Люди, сидевшие передо мною, становились неинтересными. Они не могли сказать ничего, что бы меня удивило, порадовало.
Годы и расстояния бесповоротно развели нас со всеми. Однако мы не были одинокими. Нас поддерживал город. Все больше узнавая его и знакомясь с интересными нам людьми, мы вливались в его жизнь, принимая его будни, праздники и времена года.

Весь этот мрачный период я глубоко прятала и старательно скрывала от Геннадия и Жени черную депрессию, все больше проникающую в мою плоть и в сознание. Чтоб хоть как-то поднять настроение, я по утрам выпивала по две чашки крепкого кофе и шла на Васильевский остров, в свой самый отдаленный магазин. Недалеко от него, в новостройках открылся магазин антиквариата. Разглядывая красоту старинных вещичек, разложенных в витринах, я забывалась.
Позже заинтересовалась старой мебелью. Цены для нас были нереальными.  А когда, решила, что два нереставрированных старинных кресла, несколько стульев и стол, которые и стоять-то не могли, мы можем купить, то в душе мелькнула долгожданная искорка радости.
Словно для того, чтоб искра  не угасла, а превратилась в удивление, дверь антикварного магазина открылась, и во главе свиты вошел художник Илья Глазунов. 
Я узнала его сразу, в те годы прошли две его выставки в Манеже. Имя и работы неординарного художника обсуждал «весь Ленинград». Узнала я и сына Ивана, которого художник многократно изображал на своих полотнах. Мне было интересно, на что известный покупатель обратит внимание. Продавец пригласил Глазунова в подсобные помещения, откуда через некоторое время сопровождающие его люди вынесли два старинных русских сундука.
Мне понравилось, что художник остался верен себе, а тем фактом, что он купил предметы старой Руси, добавил к нему уважения. Позже встретила я в том  магазине Андрея Макаревича, подробности ни к чему, скажу лишь, впечатление осталось очень неприятное.
Порой внимательный взгляд на известного человека в обычной житейской обстановке меняет отношение к нему на обратное. Как-то я стояла в Казанском соборе к иконе Казанской Божьей Матери. Народу, поклониться, было не много, минут на пять ожидания. Вдруг молитвенную тишину нарушило шумное движение, ненужная суета. Откуда-то слева нашу очередь потеснили, приостановили. Оказалось, надо было пропустить вперед Эдуарда Хиля с дамой. С тех пор, когда он появляется на экране телевизора, я смотрю на него с укоризной.      

В нашем отделе, наверное, как и в любом коллективе коллеги любили отдохнуть за чашкой кофе. Однажды включили чайник, ждем закипания. Я потрогала шнур и говорю:
- Чайник не работает. - Мужики подняли головы,
– а, как вы узнали по шнуру? – для меня это было обычным делом. Я ладонью чувствовала движение тока. Думала, все так могут. И началось…У одного голова болит – приложите руку. У другого – зуб… В то время царствовал Кашпировский и люди хотели верить в быстрое избавление от болезней.
В один из его сеансов, глядя на чудеса в экране, я приклеила к ладони ножницы, маленькую крышку, множество скрепок и булавок. С удивлением глядя на свою ладонь, соображала, ну и что? Для чего мне это нужно?
Начали всплывать в памяти прошлые странные исцеления. Вспомнила удивленные глаза детского врача, не обнаружившего наутро у Женечки плеврита, тяжелого воспаления легких. Вспомнила, как подняла Володю, закрыв его собственным телом. Вспомнила, как в юности отрезала лезвием, выросший на десне длинный нарост и тут же остановила ладошкой поток крови и многое другое.
Просто я верила в себя, а с верой приходило решение и поступок. Ладонями я пользовалась всегда, успокаивала больные зубы и ухо, после родов убирала известную боль в животе. А когда, от бед и страданий у Геннадия обострилась хроническая язва желудка, то он навсегда вылечил ее моей настойкой.
Ничего странного в этом я не видела. Считаю, каждый человек, внимательно прислушиваясь к себе, поверив в себя способен делать то же.    
 
Как известно, а может быть стало известно мне, депрессия, не причиняя видимого вреда, подтачивает жизненные силы и может сделать из здорового человека инвалида. Так случилось со мной. Однажды утром, я не смогла встать на левую ногу. Вернее встала, а шагнуть не смогла. Ступня онемела и меня не слушалась, при попытке поднять ногу, она безвольно падала, волочась по полу. На меня свалился диагноз – паралич левой ступни.
Доктор велел ходить с палкой. Выписывая множество лекарств и уколов, предупредил, прежнюю походку не вернуть. Как оказалось, его предупреждение пробудило Зойку.
Я знала по опыту своей жизни, в критических случаях надо действовать решительно и срочно. Палку я в руки не взяла. В этот же день отправилась пешком, ковыляя и загребая ступней снег от дома до центра города. На работу я пришла к вечеру. И пошла обратно…
Ночью появилась жгучая боль в ноге, которая не покидала меня больше двух месяцев. Все это время, не принимая обезболивающих средств, я прислушивалась к боли, понимая ее и наслаждаясь ею, как возвращением к жизни. И ходила пешком целыми днями. Потихоньку боль начала перемещаться, уходить, затихать, а ступня подчиняться шагу. Через год я перестала хромать. Вместе с хромотой окончательно ушла и депрессия.
Ушло и доверие к врачам. К ним, с тех давних пор, я больше никогда не обращалась.

Женечка оканчивала техникум с красным дипломом. За три месяца до выпуска начала работать в небольшом книжном магазине. Летом, продолжая стоять за прилавком, поступила в Полиграфический институт. Дочка получила профессию и за нее мы были спокойны.
Геннадий продолжал работать в аэропорту. На любимых шести сотках удобрял золой и известью торфяную болотистую почву, надеясь разбить грядки и посадить для Зойки много клубники.

Телефонными разговорами тесные отношения поддерживать трудно.
Решив, что пора бы встретиться с детьми, мы с Геннадием надумали слетать на Байконур навестить детей и внуков. Тем более, Наташа полтора года назад родила девочку, и мы ее все еще не видели. Загрузили три чемодана подарками. Сели в один из вечеров в «блатной», от секретного завода, самолет и через пять часов, с посадкой в Актюбинске, рано утром приземлились на родном аэродроме. 
Месяц июль для путешествия в пустыню не самый удачный. Мы вспомнили об этом тут же, сойдя с самолета. Жара стояла такая, что я прикрывала глаза, боясь, как бы они не высохли. На автобусной остановке около Дворца строителей, Геннадий, глядя на меня, загадочно улыбался. В эти утренние часы на работу шли люди, среди которых, хоть и прошло больше пяти лет, наверняка, были прежние знакомые.
Квартира встретила нас беготней бесчисленных детских ножек. При нашем появлении мальчики выскочили в коридор, чуть позже приковыляло Чудо. Совершенно белые волосики обрамляли круглое, как солнышко, личико с голубыми глазами. А улыбалось солнышко от уха до уха, радостно приподнимая носик – пуговку.
С воплями счастья вся ватага исчезла в комнатах, уступив нас родителям. Степенные родители, как ни старались скрыть радость встречи, но глаза выдавали. По всему было видно, повзрослевшие дети нас очень ждали и соскучились.
За два с половиной года, квартира, образ жизни и быт семьи преобразился. После демобилизации, уехал на родину, в Алма-Ату, Володя. Ребята получили полную свободу и стали жить по своему усмотрению. Дети заняли положенную им детскую, спальня стала спальней. Мебель, доставшуюся им по праву, они использовали своеобразно. Игорь разобрал и распилил шкаф, сервант. Из этого материала построил двухъярусные кровати для детей. Опустевшую кухню, из которой Володя забрал все, что там было, обставили по-своему удобно. Было заметно, ребята свой дом любили и старались сделать его благоустроенным и уютным.
Наташа работала педагогом в музыкальной школе. Игорь, окончив институт, поменял несколько работ, но все еще не мог определиться. На большую семью нужны были большие деньги. Кто-то из старых друзей посоветовал ему поработать бульдозеристом на ракетном комплексе. Припрятав до лучшей поры диплом выпускника МАИ, он зарабатывал деньги за рычагами бульдозера на том самом старте для «Бурана», который начинал строить его отец, Геннадий.   
Внуки выглядели самостоятельными, ловкими, достаточно послушными. Слез, детского рева в доме мы не слышали. Любовь к малышке, к девочке была очень заметна и объединяла семью.
Авторитет папы был безусловным, его взгляд на мальчишек действовал гипнотически. Я думаю, строгость была великовата, тем более, доставалось порой не главному виновнику. Хитрый старший мальчик умел обойти наказание, и родительский гнев часто незаслуженно падал на среднего.
В тот последний свой приезд на Байконур, я ощутила в городе  начало разложения. Дома начали ветшать, множество деревьев в парке засохло. Арыки стояли без воды. Среди населения заметно увеличилось число людей из казахских аулов. 

После отпуска меня ждал сюрприз. Я подросла в должности, стала старшим инспектором. Главным в моей работе было защитить директоров. По собственному опыту я знала, насколько директор может быть беззащитен, потому и старалась их прикрыть от всяких напастей, в виде различных кляуз, недовольств и ненужных проверок.
Мой стол ежедневно заваливался письмами покупателей, с просьбами, требованиями, угрозами. Люди желали получить, то Пикуля, то Дюма, то Дрюона по макулатуре, словно это были главные книги в жизни. Чем больше я старалась помочь, тем больше писем ложилось на рабочий стол. Начиналась рутинная работа.

И тут, как всегда вовремя, появилась новая радость открытия. В отдел принесли первый журнал мод «Бурда». Я листала его, как сокровище, дающее новое направление и интерес в жизни.         
К удивлению коллег, особенно дам, никогда не учившаяся ни на каких курсах, я, благодаря Энни Бурда сшила все понравившиеся мне модели.
А, когда одна из наших дам, принесла из ателье юбку и, примерив ее, совершенно  расстроенная, уставилась на меня вопросительными глазами, мне ничего не оставалось, как эту юбку тут же наметать и показать, как вещь должна сидеть.
Нужно ли говорить, перешивать пришлось мне. Ночью. Через неделю наши дамы встали в очередь к неожиданной портнихе. Как здесь говорят, к «модистке»!
Через полгода женщины четвертого и пятого этажа Дома книги, бывшего Дома Зингера щеголяли в модных нарядах от Зины Риччи. Так меня назвали.
Мне казалось, что сам Исаак Зингер меня благословил. Иначе, как можно было самоучке брать у людей и резать на десятки кусочков редкие дорогущие ткани. Ночами, когда я кроила, мою руку явно направляла чья-то воля и уверенность. Засыпала я в четвертом часу утра, а утром счастливая заказчица ходила в новом платье или юбке, причем я была счастлива втрое больше ее, а глядя на наряд, не верила, что это моя работа. Сняв мерку и проведя руками вдоль женской фигуры, я шила без примерок. В то время на пошив вещи у меня уходил один день.

Обшивала я и Женечку. Магазинчик, где она работала, находился в здании Облисполкома. Высокопоставленные дамы, естественно, обратили внимание на модные одежды девушки. Когда узнавали, что шьет мама, но заказы не принимает, понимающе кивали головой.
 Рассказывая  об этом, Женя уговорила меня принять один срочный заказ. Вечером, в часы моего дежурства, в пустом отделе появилась яркая, высокая дама. Доброжелательность, манеры и даже голос выдавали, полюбившуюся мне породу коренных жителей города.
С первых же минут, перескочив период знакомства, разговор стал интересным и эмоциональным. Оказалось, на днях дама заняла высокую должность директора музея «Петропавловская крепость».
При высоком росте и особенностях фигуры эта стройная женщина не могла купить для себя в магазинах приличной одежды. С ателье она уже «обожглась». Но, самое неудобное в том, что завтра она должна принимать в новой должности в Петропавловской крепости, вместе с руководством города, очень высоких гостей из Англии – Королевскую семью…
Тут уж, забилось мое сердце. Не Зинаида, а Зойка обмерила взволнованную даму. Ощупала ее выпуклости. Взяла из ее рук трикотажное полотно и назначила ей свидание на следующее утро у Петропавловской крепости.
В ту ночь ножницы не имели веса, машинка строчила сама, а утюг, разглаживая платье, преданно отсвечивал мою физиономию. Ночь перешла в утро, дама получила платье, а я по телевизору в «Новостях» любовалась на свою работу.
Шила я ей многие годы. К нам она приходила запросто, дверь для нее всегда была открыта. Она стала одной из первых близких мне людей в городе. Пошитую мной одежду я видела по телевизору особенно часто, в то время, пока моя дама была Министром культуры. Благодаря ей, я ощутила чувство причастности к важному событию. В дни перезахоронения останков царской семьи, она была в моем костюме.
Сейчас она сенатор. Я иногда вижу ее телерепортажах из Государственной Думы. Я говорю о Наталье Леонидовне Дементьевой. 

Как-то вечером, мы возвращались вдвоем с Геннадием из очередного культпохода в кино или в театр. В доме на вешалке нас встретила чья-то шинель. Вслух выражая удивление, я разглядывала ее, с уверенностью  комментируя:
- Ну, вот, и зять у тебя, Геннадий, появился. Старший лейтенант, медик! Только что ж он такой маленький? – Геннадий слегка наступил мне на ногу, давая понять, что я веду себя слишком вызывающе. После моих слов в дверях Жениной комнаты появился молодой офицерик. Весь его вид говорил, что мои слова его ничуть не смутили, даже наоборот обрадовали.
Парень был очень красив незнакомой южной красотой, с абрикосовыми глазами, красивым классическим профилем и густой ершистой жгуче черной шевелюрой. Ростом ниже Геннадия, но маленьким он не был, так выглядела его короткая модная шинелька.  Держался он с удивительным достоинством.   
Пришел офицерик и на следующий вечер и на следующий…. Служил он за городом, в Зеленогорске. Дорога неблизкая, электрички зимой ходили с перебоями, поэтому, через месяц – другой  стал оставаться у нас ночевать.
Так в нашей семье появился младший зять. Медик широкого профиля. Кем только он не работал, сняв погоны. От уролога, хирурга, терапевта, патологоанатома до рентгенолога. На кого только не учился. Служить в армии он не хотел. Слишком свободолюбивый характер. Он всегда живет, так как хочет и делает, что хочет. По национальности он – грек. И этим объясняется многое.   

 В один из осенних промозглых вечеров, стоя на остановке, я увидела объявление. «Продается деревянный дом в 23 км от г. Углича». Маленькая бумажка со столба обращалась ко мне.
Когда я позвонила по указанному телефону, бабулькин голос ответил, что продавать дом раздумала. Я, было, начала ее уговаривать, потом расспрашивать, пытаясь услышать, хоть какую-то зацепку о том месте и той деревеньке, о которой Зойка во мне уже вовсю фантазировала. Пытала я ее, пока она не сказала, что в деревне продается много домов и не произнесла единственную фамилию. Лесник Кубасов.
C первыми морозами, взяв отпуск за свой счет, мы с Геннадием сели в поезд на Кострому. Вагон тронулся, а меня стал разрывать гомерический хохот. Мы ехали наобум и неизвестно зачем. Я снова, как в детстве рвалась «к горизонту», желая увидеть, что там, за синей полосой. Но, знак свыше был подан. Космонавта Валерия Кубасова я знала лично. Верила, что найдем и лесника с известной фамилией Кубасов.

Выйдя из вагонного купе, мы проделали долгий путь от Углича. Ослепительно белой дорогой в такси до села Климатино, потом пешком мимо разбитой церкви вышли в поле. Там нас подобрали деревенские бабы в розвальнях, далее километры на лошадях и снова пешком крутыми берегами и замерзшей речкой. К вечеру следующего дня, когда уже темнело, я привела Геннадия к ветхому дому, стоящему в ряду таких же покосившихся изб, и объявила:
- Вот тот дом, который не хочет продавать бабуля. – Мой муж, кажется, стоял потрясенный. Всю эту дорогу, не совсем понимая зачем, он проделал за мной, а я шла, будто бы знала куда веду.
Притулившаяся к сосновому бору, утонувшая в снегу деревенька была пуста. Только одна избушка отличалась прямой статью. Из трубы шел дымок. Вышла хозяйка. Предложила зайти погреться. Мы согласились, со словами из анекдота: 
- С удовольствием, только мы не ели и нам ночевать негде. – Вошел мужик, представился: - Лесник Кубасов! – я уже ничему не удивлялась…

К весне, только в третий свой приезд Геннадий смог купить дом в соседней от Кубасовых деревне. Дом – загляденье! Высокий, собранный из мореных дубовых бревен, крытый старинной дранкой, с подклетью, светлицей, крыльцом и двором, этот, звенящий от шагов дом, принял нас в свои объятья теплом большой русской печки, как родных.
 Две недели майских праздников мы посвятили деревенским делам. Геночка «пахал» огород. Затем, после недолгих раздумий, пошел мне навстречу. Выломал все перегородки и временные стены в доме. Я, отодрав старые обои, мыла, терла, чистила, скоблила, бревенчатые стены и полы.
В поисках домашнего скарба, мы обошли пустующие брошенные дома и натаскали всю необходимую мебель: сундуки, стол, лавки. Из болотистой ямы вытащили книжный шкаф, из дома у околицы приволокли по частям старинный дубовый буфет. Все эти деревяшки я долго отмывала, а Геннадий ремонтировал. И они, и грязь на них были ровесниками нашего замечательного дома.
Неоценимый подарок для нас приберег чердак. Мы обнаружили там несколько старинных икон в окладах. Я, прикоснувшись к реликвиям, почувствовала их притяжение. Благодаря этой находке у меня появилась неодолимая потребность вышивать иконы.   
Геннадий работал день и ночь. Отремонтировал старую газовую печь, поправил все окна, местами покрыл  рубероидом ветхую дранку на крыше. Даже поднял осевший угол дома. Я поражалась его умению и знанию всех работ, с которыми пришлось столкнуться в деревне. То, что у него золотые руки, за прошедшие семь лет, я убедилась, но, что он может поправить все, что есть в доме и вокруг него, я не ожидала.
В нашей разноцветной жизни ему пришлось быть электриком, сварщиком, токарем, столяром. Печником, каменщиком, кровельщиком, садоводом, огородником. Пчеловодом, пастухом, мясником, не перечесть, сколько на него свалилось дел. Немаловажно, в деревне все на виду, жители любят трудолюбивых, у Геннадия всегда были добрые отношения с деревенскими мужиками. А бабы его любили, доставалось немного тепла и мне. Они по-свойски, называли нас «Григорьевичи».
За лето я дважды брала отпуск за свой счет, а Геннадий, не желая расставаться с деревней, уволился с работы.
 

Когда приехали дети с тремя внуками из Байконура, где летом живую травку не сыщешь, стало ясно, зачем мы купили и мыли этот дом, ради кого Геннадий распахал, засеял и вырастил все овощи, какие только можно было здесь вырастить. Два лета дети ели деревенскую пищу, пили парное молоко, купались в речке, ловили раков, бегали босиком по траве. В середине августа родные гости уезжали, дом затихал, и до распутицы, с началом октября покидали его до весны и мы. 
Через два лета, в конце сентября Геннадия пригласил в гости старый друг, одноклассник. Друг несколько лет, покинув Москву, постоянно жил в деревне и мечтал поселить рядом давнего приятеля. В письме он так красочно описал свою деревню и возможности тех мест, что мы заинтересовались. Путь был неблизким, из Ярославской на юг Тульской губернии. Впервые за всю мужицкую жизнь, чувствуя себя совершенно свободным, и этим счастливый, мой муж поехал посмотреть владения друга и рассказать о своих.
Вернувшись через неделю в Ленинград, Геннадий объявил, мы переезжаем. Продается большой дом с садом. В доказательство он высыпал из рюкзака кучу великолепных ароматных яблок из того сада и подарок от друга, банку меда. У меня не нашлось слов разубеждения. Я знала, что он многие годы «спит и видит» большой яблоневый сад, с множеством ульев и ягодных кустов.
В предновогодние дни мы отправились покупать другой дом. 31 декабря 1990 года оформили дом из красного кирпича в собственность, и тут же в Сельсовете полностью за него рассчитались с хозяевами. Дом стоил недешево.   
Расскажу откуда у нас, живущих от зарплаты до пенсии, взялись деньги. За период строгой экономии, на дом под Угличем мы денег накопили. Вскоре, по «Ленкниге» прошел слух, что можно взять кредит на покупку дачи. Приложив документ о купленном доме, я подала заявление на получение солидной суммы. Через неделю строгая комиссия  дала мне кредит, с отсрочкой первой выплаты на два года. Внимательный читатель, глянув вновь на дату покупки, 31 декабря 1990 года, вспомнит, что через два года полученный мною кредит превратится в копейки, и поймет, что дом нам достался даром.

К тому времени, в стране наступил странный период. Каждый здравомыслящий человек вдруг почувствовал неизвестность завтрашнего дня. Люди терялись в догадках, что происходит. По телевизору начались прямые передачи со Съезда и с Конференции КПСС. Появилась двойственность смысла жизни. В отделе коллеги целыми днями спорили, пытаясь в чем-то убедить друг друга.
Я, продолжая отмерять километры по городу, ощутила фальш ежемесячных актов, отчетов и выводов. Глупость переписки с покупателями и лживость партсобраний. Никчемность и ненужность своих проверок и своей должности. Стало стыдно от неожиданных выводов.
Когда тоска от происходящего вокруг стала невыносимой, мне приснился сон. Третий вещий сон. Я увидела, что вся «Ленкнига» тонет в глубине Канала Грибоедова, а город, будто от землетрясения корчится в судорогах и валится туда же. На другой день я подала заявление об увольнении по собственному желанию.
Моя будущая свобода ничем не омрачалась. Я могла шить. У нас был дом в деревне. И, главное, как раз в эти дни мой трудовой стаж составил необходимые двадцать пять лет. До пенсионного возраста было еще очень далеко, но, я знала, что заработать смогу всегда.
Коллеги, узнав о моем решении, пытались убедить меня не делать глупости. Напоминали, в деревне придется ходить в резиновых сапогах и калошах, надо будет обстричь ногти и обходиться без маникюра, придется топить печку, носить дрова и воду... Только моя Начальница, подписывая заявление, понимая причину моего ухода, сказала:
– Лучше уйти на час раньше, чем на пять минут позже!          
 
В начале мая мы уехали в деревню. Геннадий покинул Ленинград на семнадцать лет, я на десять.

Конец четвертой части.