Каждое утро Оля просыпается с надеждой, что она родилась заново. Что у неё новое, легкое и послушное тело, крепкие стройные и резвые ножки, ну а лицо, волосы – пусть бы остались те же – они Олю вполне устраивают. Например, глаза – живые, яркие, темно-карие, волосы – им в цвет - густые и блестящие, брови – четкой дугой, а на розовых щеках ямочки.
И каждое утро она с горечью понимает – нет, ничего не изменилось за ночь, хотя и молилась она Господу и Богородице и всем святым, и ангелу-хранителю, как всегда. Нет, никуда не делось, не заменено другим её тяжелое, больное тело, массивные плечи и корпус, а самое главное – ее почти неподвижные, слоновьи ноги. И Оля опять со вздохом принимает эту «новость» и пытается не огорчаться сильно и шепчет молитву мытаря «Боже, буди милостив мне грешному», а потом потихоньку перекидывает по одной свои ноги-тумбы на пол.
Потом надо дотягиваться самой до ходунков, но сначала посидеть, передохнуть, привыкнуть к смене положения. Да еще желательно не разбудить мать, пусть поспит… Она тоже нездоровая, отёкшая в последнее время – всю жизнь сама вкалывала, сколько Оля помнит - продавщицей в овощном, таскала ящики с морковкой и свеклой, банки, бочки, сумки… А с ней, Олей как намучилась, сколько возила на консультации и по святым местам. Да мало ли куда! Отца Оля не знает, то ли был он вообще, то ли в капусте её мать нашла. В квашеной… В бочке... Оля хихикает себе под нос – беззлобно, по привычке. Она специально выработала в себе такую привычку – смеяться, причём громко, по возможности радостно.
Это мамка, та плачет – правда так, чтобы Оля не видела, перед сном или в кухне, отвернувшись к плите, а потом сморкаясь в цветной халат, или когда водочки выпьет рюмки три… А она, Оля, будет улыбаться. Ведь у неё так много радостей! Во-первых, крючок вязальный и нитки разноцветные, из которых можно соорудить салфетку кружевную или что-нибудь ещё. И подарить кому-нибудь… Вот, весна скоро, март уже, Оля свяжет беретик светленький с дырочками, и пойдёт в нём на Пасхальное богослужение, знакомых увидит, отца Сергия, он добрый всегда к Оле. Предлагал деньги собрать на операцию, но врачи сказали, что это бесполезно, если бы раньше, была бы надежда, а в двадцать лет при её болезни никакая операция уже ничего не даст…
Но вообще-то часто посещать храм Оля не может. Как-то на Рождество была история... Туда еще кое-как сама добралась - до маршрутки и от неё до Никольского всего ничего, рукой подать. А вот обратно... Началась метель, снега навалило и пришлось двум добрым людям, мужчине и худенькой женщине - дай Бог им здоровья! - везти Олю на коляске, то есть, разложив ходунки. Ой-ёй-ёй! Пять кварталов! Да в основном по проезжей части - там снег не такой большой. Так неудобно было, ужас. Поэтому Оля всё время смеялась и шутила... А коляска всё норовила свернуться набок, и останавливаться приходилось каждые десять метров, тяжело ведь...
Но лучше про радости. Ещё одна радость – коллекция репродукций разных художников, наборы слегка выцветших открыток в большой картонной коробке. Оля перебирает их, подолгу вглядываясь в портреты, пейзажи, натюрморты. Особенно нравятся женские изображения, она представляет себя то этой красивой гордой наездницей в шляпе с пером у Брюллова, то нежной Алёнушкой, увозимой на коне добрым молодцем у Васнецова, то бедной и бледной невестой в "Неравном браке" Пукирёва... Но больше всего Оля похожа на девочку с персиками - так мама говаривала раньше, когда в хорошем настроении бывала.
Эту коллекцию ей подарила старушка-соседка незадолго до своей смер … своего ухода. Так надо говорить. Старушка была культурная, работала в этой сфере, всегда аккуратная такая, и навещала Олю под Новый Год и на восьмое марта, конфеты приносила… Одинокая она была, бездетная, жалко её всегда было. И Оля рассказывала ей разные смешные истории. У неё всегда есть запас этих историй. Дело в том, что когда Оля иногда ходит гулять, она покупает газетки со смешными рассказами - и для мамы и для других знакомых. Только плохо, что живут они на пятом этаже хрущевского дома без лифта и спускаться ей приходится долго – с полчаса, но зато она, несмотря ни на что, делает это сама! Подниматься немного легче – ставишь ходунки на ступеньку, а потом ногу. А вот вниз так не получается… Иногда сосед Пашка помогает, с четвёртого. Но редко, он же учится. Пашка вообще симпатичный, спортивный и совсем не злой. Советы даёт дельные. Может быть, Оля даже ему немножко нравится… Совсем немножко…
Он первый и сказал, что надо бы Оле компьютер купить, и Интернет провести, и они уже начали собирать на него с матерью, еще пенсии четыре и наберётся… Вот когда еще одна большая радость будет!
Ну, а самая главная Олина радость в углу у окна. Это пианино – старое, ободранное, с клавишами лимонного цвета, три из которых западают и звуки не те издают, какие надо, но это ничего. За это пианино спасибо несостоявшемуся Олиному отчиму, это еще лет десять назад случилось. Или больше... Хороший был дядечка, лысоватый слегка, но бодрый и в модном плаще. К матери с букетом приходил и с бутылкой вина. Несколько раз. И мать тогда даже улыбалась, стесняясь, правда, что у неё сбоку зуба не хватало. И стол накрывала розовой скатертью… Такого же цвета были тогда и обои в комнате, это сейчас они серые и отклеенные во многих местах. Дядечка этот и притащил как-то с утра это пианино, грузчик ему помогал весёлый, в кепке. Кричал то «майна» то «вира» - звонко так, смешно… И мать засуетилась, захлопотала, кинулась к зеркалу растрепанные волосы причесывать. И праздник тогда был у Оли, ой какой праздник! И солнце прямо хлынуло в тот день к ним в квартиру, и ветерок ласковый в балконную дверь прорвался... К ней, к Оле. Она ещё тогда не была такой толстой, и не сгибалась, когда стояла. И при ходьбе…
А дядечка больше после этого не приходил. И с тех пор мама сама покупает себе вино. Нет, не каждый день, раза два-три в неделю. А Оле – ярко-оранжевую фанту, и это тоже радость…
Когда мать выпивает первый стакан, она начинает рассказывать Оле про своё детство - про деревню с родником и речкой Корочкой, про старый-престарый помещичий дом в одичавшей сирени, про говорящую собаку Томку и бодливую корову Зойку и еще про много-много чего… Потом мама начинает мечтать, как они поедут туда с Олей, и она всё, буквально всё ей покажет, ну, кроме собаки, конечно, нет её уже, и ещё о том, как они наконец купят путёвку в Крым, к теплому морю, купят чемодан и как минимум по два сарафана… А еще мама обещает заменить разбитый унитаз и постелить бежевый кафель в ванной и коридоре, говорит, что уже присмотрела подходящий в магазине «Хозяин»… Когда же бутылка кончается, мама начинает плакать и просить у Оли прощения…
И тогда Оля, отставив ходунки, садится за пианино. Над ним висит иконка Спаса Нерукотворного. Она смотрит на иконку и начинает играть всё подряд - заученные чужие мелодии и придуманные ею самой, услышанные где-то в небывалых местах и неназванных городах, звучавшие еще задолго до того, как она родилась на свет и те, которые наверняка будут звучать потом, когда её, Оли не станет. И когда она родится снова…