Вначале был голос. Была мелодия, порождённая этим голосом, выдуманная чьим-то бестелесным сознанием. Голос появился в холоде космоса, нарушив одиночество вселенского пространства, промчался над бесплодной Землёй, заставляя резонировать тонкую поверхность суши, которую лизал океан, - тот самый голос, который пока не мог слышать никто, но который уже могли ощущать, чувствовать деревья, реки и горы, и, конечно, сама Большая вода, плавно покачивающая на своих волнах появившиеся материки. Голос лился почти непрерывно, словно стараясь разбудить от долгого сна растения и саму землю, камни, горные хребты и огнедышащие вулканы... Они проснулись, услышав Голос. Звук.
Значит, вначале всего была музыка. Звуковая волна, распространившаяся по всей поверхности нашей планеты. Музыка, возможно, рождённая тем музыкальным инструментом, который теперь доступен всем нам: голосом. Музыка, из воздуха сотворившая всё, что есть в этом мире прекрасного.
И только потом появилось Слово.
А потом появились люди. И поняли, что всё вокруг имеет своё звучание, что частица этого Голоса смогла проявиться во всём. Потом возникла речь, затем - своя фонетическая система, давшая начало письменности. А затем появились ноты, и из нот стали складываться прекрасные музыкальные произведения, и самый важный музыкальный инструмент, данный нам свыше, тоже заиграл, обретя окончальную силу в прекрасной, словно само солнечное тепло, Италии, колыбели всех искусств.
...У него тоже есть голос. Голос, которым он говорит, голос, который вызывает множество споров, но который он заставляет звучать в задымлённых клубных залах не смотря ни на что. Голос, что иногда заставляет меня замирать, если я его слышу.
Сотни игл остервенело впиваются в мой позвоночник, изгибая хрупкое тело моей обезображенной души. Она забивается в угол и плачет, услышав то, что для неё так знакомо, переживая каждую строфу песен, холодея от каждой ноты. Он не идеален, он дрожит и срывается, иногда просто повисает в воздухе неопределённостью, иногда окутывает каждую клеточку слуховых нервов, чтобы проникнуть слушателю в подсознание. Голос, разрубивший на куски мою внутреннюю тишину, мой собственноручный вакуум, который, казалось, не могла разрушить ни одна нота. Голос уничтожил её одним своим существованием, наличием на этой земле.
Никто и никогда не мог так искренне выразить собственную боль, заставив слушателей переживать её так явно, будто она являлась их собственной. Только на меня совсем не действовали эти чары, и я скрывался в словесных перепетиях, проникая в суть звучания, чтобы найти самую сердцевину этой боли, на которую с такой готовностью откликалась моя собственная неискоренимая пустота. И я нашёл тот ледяной ад, в котором пряталось бессмертное сердце, закованное в лёд, рядом с которым маялся бледный призрак его владельца.
Я ведь мог уйти. Повернуть обратно, потонув в снегу, зацепившись за нить, связывающую меня с реальностью. Я мог пойти по ней и отыскать выход, но я знал, что призрак не сможет пойти за мной. Его держит это сердце, отчаянно бьющееся под коркой льда. Он должен узнать способ, как его освободить, но он всего лишь жалкий обезумевший призрак, его тонкие белые руки свободно проходят сквозь прозрачные холодные стенки и кроваво-красную мякоть, и он падает без сил возле этой монолитной бездушной глыбы, не в силах что-либо сделать.
Как я мог уйти, точно зная, что заставляет так надрывно звучать тот голос, который с завидным постоянством выворачивает наизнанку полости моих эмоций? Нить оборвана. Я остаюсь.
И теперь, когда затянувшееся моё внутреннее молчание обратилось в звоны ледяного хрусталя, я не могу прекратить говорить о нём. О голосе, что током проходит сквозь мои вены, заставляя мёрзнуть в том аду ещё сильнее.
Только моё тепло устойчивее любых холодов. И, горячей кровью обливая голубой прозрачный лёд, я вижу, как призрак постепенно обретает свою первоначальную силу.
Значит, наступит время, когда нас будет двое.
А пока я продолжаю упрямо греть руками чью-то бесприютную боль в надежде, что в её вечно зимнем царстве наконец-то наступит весна.