НОВЫЙ ДОМ
Как болят спина и руки!.. Я с трудом встаю с колен, распрямляюсь и с удовольствием оглядываю, отциклёванный мною только что, угол паркета. Никогда не думала, что приведение в порядок своей квартиры, своего дома, будет таким трудным, но радостным делом.
Скоро неделя, как я ночую в пустой новой квартире, мою и чищу каждый уголок после строителей, которые, к сожалению, именно у меня устроили себе бытовку. Ванна, туалет загажены, на кухне в раковине и на полу пятна краски, паркет в комнате и в коридоре отциклёван машиной плохо, весь в щербинках, грозящих занозами. Уже декабрь 1968 года, а батареи еле тёплые. Холодно... Ужас! И всё это в, так называемой, новой квартире нового дома!
Сашка устал убирать в первый же вечер «въезда» в новый дом и предоставил мне свободу корячиться одной. Какое счастье! Ещё один аргумент в пользу предстоящего полного разрыва с ним. Но ни он, ни Александра Фёдоровна об этом ещё не знают. Я по-прежнему с ними мила и храню своё решение в тайне, хотя цель – квартира на моё имя – в ноябре 1968 года уже достигнута.
Смотрю на стоящий в углу, свёрнутый чёрно-жёлтый палас, подарок Александры Фёдоровны нам к новоселью, на её раскладушку, и слышу глухой ропот собственной совести. Заглушить этот ропот может только очередная, уже совсем нестерпимая, выходка Саши. А пока, попив чаю, я опять склоняюсь с циклей, метёлочкой и совком над полом. Работаю и вновь вспоминаю все перипетии жизни с Сашкой в поисках доказательств моего права на свободу...
В конце февраля 1968 года мы с Сашей развелись. Бракоразводный процесс в суде был весёлым фарсом. Над нашей перебранкой в зале смеялись посетители, еле сдерживалась от смеха судья, но, учитывая «несходство характеров» и обоюдные «обвинения в неверности», ей пришлось нас развести. Сашка великолепно сыграл роль оскорблённого мужа, и, выйдя из здания суда, я радостно поздравила его с отличным актёрским дебютом и расцеловала.
Но вскоре мой сокровенный план чуть не сорвался. В день, когда я должна была идти на очередной экзамен зимней сессии, я колотила в закрытую на щеколду дверь нашей комнаты, умоляя Сашу выпустить меня.
- Нет, – издевался он. – Ты не на экзамен рвёшься, а на ****ки.
- Сашенька, - пыталась я его переубедить. – Ведь ты можешь позвонить в деканат, проверить...
- Не буду звонить. Ты их всех подговорила...
- Саша, поедем на экзамен вместе...
- Не хочу... Холодно... Зимой надо дома сидеть, а то простудишься.
- Ты понимаешь, что делаешь?! – кричу я. – Меня же могут отчислить из института за неявку на экзамены!!
- Пусть... После развода ****овать решила!? Думаешь, если я в психушке был, то дурак, ничего не понимаю? А я умный... Взял и запер тебя...
- Сашенька, никто тебя за дурака не держит! Ты же знаешь, что я должна идти на экзамен! Выпусти меня! Через два часа я вернусь...
- Не могу... Если ты уйдёшь, придётся тебя убить...
Спасла меня уже поздним вечером Александра Фёдоровна. Она заставила Сашу снять с двери, привинченную незаметно от нас щеколду, а, чтобы оправдаться в институте за неявку на экзамен, помогла мне в диспансере получить справку о Сашиной невменяемости для предоставления её в деканат.
Сессию я, в конце концов, с трудом, но сдала. А от досады на Сашку Александре Фёдоровне объявила, что вынуждена снять где-нибудь комнату и там жить, пока Саша не успокоится и не перестанет мне угрожать убийством. Рисковать дипломом я не могу.
- Делай, как знаешь, - буркнула она в ответ. – Ты ни дипломом, ни квартирой не рискуешь. Ты рискуешь Сашиной жизнью...
В этом упрёке я впервые услыхала сердитое предупреждение от Александры Фёдоровны: вступление в кооператив только оформляется и может сорваться от любого моего неосторожного шага. Пришлось вновь надеть «пушистую шкурку киски» и доброй лаской снимать нервное напряжение Саши. «Нужно всё вытерпеть до оплаты первого взноса в кооператив... Терпи!», - твержу я себе.
Работа, репетиции со студентами МАИ моего дипломного спектакля в их театральном коллективе «Телевизор» стали лучшим лекарством для снятия собственного нервного напряжения. Мой телевизионный режиссёр, Константин Сергеевич, знал о Сашке, о непредсказуемости его поведения, и усиленно мне помогал в работе над спектаклем. Это он мне предложил для диплома пьесу Хайта о волшебниках. Он же предложил театральный коллектив МАИ, в котором подрабатывал, и, если честно, он спектакль и поставил. Я только сделала сценарий, взяв из пьесы известные, благодаря Аркадию Райкину, миниатюры, подобрала для связок песни Визбора, Галича и Кима, и много работала с ребятами как актёрами.
Премьера должна была пройти в присутствии зрителей и моих педагогов в середине мая, но за неделю до назначенной даты её отменили. На мою беду в марте состоялся какой-то партийный пленум по поводу повышения уровня идеологической работы среди молодёжи, и по указанию райкома партии руководство клуба МАИ не разрешило показывать спектакль у них. Они испугались острой сатиры на недостатки системы в стране.
По форме это был весёлый эстрадный концерт. После каждой сатирической миниатюры ребята пели под гитару песни, которые служили как бы ответом молодёжи на безобразия в стране, высмеивали их и призывали не мириться с недостатками бюрократической системы, бороться с ней. И такой спектакль фактически запретили. Перенести его на другую площадку я уже не могла, не было времени, а показывать в институте в классе только педагогам тоже было нельзя. Условия диплома – показ спектакля в зале при публике.
- Что делать?! – в отчаянии спрашиваю я у нашего педагога, Льва Николаевича, рассказав ему ситуацию со спектаклем.
- Ничего себе!.. – удивился Лев Николаевич. – Такого ещё в нашем институте не бывало... Чего они испугались? Сценарий я читал, все тексты залитованы... В чём дело?! Может быть, вы что-нибудь вставили в сценарий из не прошедших цензуру песен или текстов?
- Ничего я не вставляла. Они говорят, что авторы песен - антисоветчики.
- Так выбросьте песни!..
- Нет. Не могу... Нарушится весь замысел и строй спектакля. Песни звучат в нём, как зонги Брехта. Я не могу их выбросить.
- Зонги Брехта, зонги Брехта... – бормочет Лев Николаевич. – Что ж, попробуем через нашу партийную организацию и деканат исправить положение...
Спасибо всем в институте, кто боролся за мой спектакль! Его, в конце концов, разрешили показать в конце мая, но только один раз и без афиши.
Не знаю, как студенты узнали о дате спектакля, но зал ломился от публики. Казалось, что пол студенческой Москвы сидят друг на друге и стоят во всех проходах зала. Молодёжь смеялась, подпевала знакомые слова песен, а в конце, стоя, устроила овацию участникам спектакля. А руководство клуба МАИ, чтобы скорее выставить зрителей из помещения, через пять-семь минут оваций, объявило по радио:
- Всем зрителям немедленно покинуть зал! Помещение нужно подготовить для киносеансов!
Студенты это объявление освистали, но зал покинули быстро. Мои педагоги, представитель экзаменационной комиссии института поздравили меня с отличной работой и тоже ушли. А я за кулисами вручила цветы моему благодетелю, Константину Сергеевичу, и пригласила всех участников спектакля отметить успех премьеры. Три бутылки шампанского и большая коробка с тортом завершили этот трудный и счастливый для меня день...
А через три месяца моего режиссёра заставили подать заявление об уходе. Он попал в вытрезвитель. Об этом пришла на работу бумага из милиции, вот его и «попросили» уйти. При прощании он мне рассказал, как было дело…
В воскресный день, выходя из служебного входа Большого театра от своих любимых балерин, он был как всегда, чуть под «шафэ». Он любил распить с ними бутылочку шампанского, закармливая их шоколадом. К нему подъехала милицейская машина, из которой выскочили два дюжих молодца и, подхватив под руки, ничего не объясняя, затолкали в ГАЗик. Привезли его в вытрезвитель. Дежурный, не глядя в паспорт, назвал его фамилию и спросил:
- Как же так, Константин Сергеевич? Режиссёр телевидения, а так пьянствуете?
- Но я не пьян! От стакана шампанского пьяных не бывает... – возмутился Константин Сергеевич.
- Доза не имеет значения. Одним нужно три литра водки, а другим и стакана шампанского хватает... – спокойно ответил дежурный, оформляя привод в вытрезвитель. – Пройдите на санобработку, а я пока оформлю бумагу вам на работу. Бумажка к бумажке и веская причина для увольнения есть...
- Какие такие ещё бумажки?! – уже кричит Константин Сергеевич. – Я у вас первый раз нахожусь! Незаконно задержан!
- Не кричите! Буянов мы тут быстро успокаиваем, – пригрозил дежурный. – Здесь вы действительно первый раз, а сколько раз вы буянили в МАИ?
Тут мне стало сразу всё понятно, рассказывал Константин Сергеевич. Они решили уволить меня за наш спектакль. Идеологически я им не подхожу. Только нужен был повод. Вот они его и состряпали. Но, чтобы не было в трудовой книжке никаких порочащих статьей, я на следующий день сам подал заявление об уходе.
- Но это же был мой диплом! Мой спектакль! – возмутилась я такой наглостью начальства. – Откуда они узнали о вашем участии, о вашей помощи? Почему они не увольняют меня?!
- Ха-ха-ха... Ты ещё маленькая для них, тебе ещё расти и расти до режиссёра, но не сомневаюсь, что и ты у них на заметке. Так что твой путь здесь будет тернист и труден. Желаю удачи. И помни, стукачей на работе много. Будь осторожна...
Ого! Как заработалась, вспоминая!.. Уже пол третьего ночи! Надо идти спать. Пол я всё-таки отциклевала... Завтра его натру мастикой и положу ковёр. Остаётся купить самую необходимую и дешёвую мебель, и в квартире можно будет жить. За семь лет житья с Сашкой я скопила по рублику почти тысячу. Надеюсь, хватит не только на мебель, но и на что-нибудь ещё... К Новому году или после него приедет мама, буду её принимать уже в новой квартире, мечтаю я, засыпая...
Чёрное пространство студии охватывает меня могильным холодом. Мне страшно, но я должна войти в эту темноту... Давно идёт эфир, а в студии ничего к нему не подготовлено. Нащупываю в темноте нужные тяжёлые кубы, тащу, но куда поставить, не знаю. Где рабочие? Цветные картинки мониторов жгут глаза, но я терплю. На мониторах видно, как бегают, суетятся люди, расставляя декорацию. Микшером плавно перехожу на другую камеру. Пиротехник выдувает из рупора дым... Всё правильно... Я радуюсь, что эфир идёт без накладок. Нажимаю очередную кнопку, и, вдруг, туман заволок всю аппаратную... Я ничего не вижу... Машу руками над пультом, чтобы увидеть кнопки. Туман, как скатерть, сползает с пульта, меняя всю его систему. Передо мной абсолютно незнакомая мне поверхность со светящимися, мигающими кнопками... Надо переходить на другую камеру, но что нажимать?!.. Я не знаю!.. Никого рядом нет! Холодный пот ужаса течёт по спине и заставляет меня кричать. Кричу так громко, что у самой звенит в ушах...
Открываю глаза... Сердце колотится, рубашка прилипла к телу... Отзвук моего крика переходит в отчаянный трезвон будильника. Фу, ты!.. Какое счастье, что это был всего лишь сон. Как часто он мне снится!.. Совсем я с ума сошла от работы.
Будильник замолк... Пора вставать... Что у меня сегодня с утра?.. Ага... Тракт с новым моим режиссёром Толей. Он вообще-то пожилой человек, но представился мне Анатолием и просил так к нему и обращаться. Что ж, Толя так Толя... Главное - не опоздать на тракт. Он очень нервный и паникёр. Безумно всего боится, и, когда меня нет рядом, становится совершенно беспомощным ребёнком. Из-за него мне приходится быть на работе с утра до ночи. Ему обязательно нужно, чтобы я одобряла его режиссёрские задумки. Чудак! Что можно придумать, если тебе поручена компиляция из кем-то снятых документальных фильмов о природе, которые идут в эфир под музыку?! Но нет! Я сижу рядом с ним на монтаже, мы поём вместе мелодию, чтобы каждый следующий кадр «вписывался» в неё по настроению. Ох, и нудно же всё это! Но я не жалуюсь. Человек он хороший, добрый. Очень рад, когда я ему подсказываю коммутацию со спецэффектами. Их он совсем не знает.
Так... Бросаю перед уходом на работу последний взгляд на свои полуночные труды... Ничего... «Молодец, Наточка!», как сказала бы мама...
Трудится моя молодость от зари до зари, а я, старая, всё не могу успокоиться. На работе у неё всё в порядке, а вот в личной жизни... Не нравится мне, появившееся у неё недавно, лицемерие, прагматичный эгоизм. Она, как хищный зверёк, выжидает удобный момент, чтобы схватить добычу, осуществить свой «тайный замысел». Не нравятся её случайные, злые и лёгкие измены Сашке...
Правда, и Саша далеко не святой. Пока она защищала диплом, он зачал ребёнка. Она ещё не знает, что его десятиклассница на шестом месяце беременности. Но он больной, какой с него спрос! А куда делась её нравственная чистота юности, её абсолютная честность, её доброта? Почему она больше не слышит свою лучшую советчицу – совесть? Неужели она всё растеряла в битве за «место под солнцем»?
Хотя, легко мне сегодня осуждать свою молодость! Мой старческий склероз стёр из памяти постоянное ощущение беды в жизни с Сашей. У меня, старой, нет больше жизненной энергии. Я уже ничего не хочу и не могу. Живу спокойно в «счастливом» одиночестве, не нарушаю заповедей ни Бога, ни общества и пишу эту книгу для своей дочери, которая, как и моя молодость, страдает сейчас в той же проклятой битве. Моя «праведная» жизнь – не пример и не укор ей, а последняя, смешная и грустная попытка ответить на, мучающие меня в старости, вопросы... Есть ли, был ли смысл в этой «битве»? Что важнее в жизни – осуществление любым путём своей мечты или сохранение нравственной чистоты? Неужели и впрямь «цель оправдывает средства»? В чём было моё призвание? Найду ли ответ?..
Мама!.. Слышишь ли ты мои вопросы? Как бы ты ответила на них? Хотя, знаю, что бы ты мне сказала: «Смысл жизни – в детях. Призвание в жизни женщины – дети. Цель жизни – счастливое будущее детей». Ты свою жизнь так и прожила. Ушла, когда увидела, что твоя миссия завершена...
А моя молодость тогда этого не понимала. От одной мысли о беременности она бы пришла в ужас. В 1967 году, полежав в двух больницах с воспалением придатков, она обрадовалась, выслушав осторожный диагноз о возможном бесплодии, и пропустила мимо ушей рекомендацию врача – начать серьёзное лечение. Впрочем, хватит о грустном... Лучше вернёмся в новую квартиру...
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/13/503