Жёсткий толчок, и капсула отделилась от «Гипериона». Перегрузки и тряска были просто жуткими. Голова раскалывалась, из носа потекла струйка крови, на лицо выдавился пот. В ушах стоял скрежещущий звон. В глазах потемнело. Я потерял сознание, когда до приземления оставалось полторы минуты полёта. Вернее, смертельного падения. Пылающие красным цифры на виртэкране стали последним, что я увидел.
На мне был чёрный костюм и чистые туфли. Я лежал на мягкой перине, воспринимая её свойства разумом, а не разлагающимися в обескровленной плоти нервами. Видел я образами, которые запомнил при жизни, ведь мои глаза были закрыты.
Мои ногти побелели, но щетина, тщательно сбриваемая при жизни, пробивалась через отмершую кожу. Сквозь прозрачный тент, защищавший меня от дождя, видны были лишь два квадратных метра тарзонианского неба. Пахло свежесрубленным деревом.
Я рассмеялся. Воздух в последний раз ворвался в перемолотые раком лёгкие. Я осязаю, что хочу, вижу, что хочу, и обоняю, что хочу. А меня пытаются укрыть от непогоды! От смеха я заколотил четырехпалой рукой о гроб. Почему живые думают, что мёртвым не хватает такой ерунды, как глотка воздуха, биения сердца в груди и бега крови в венах? Как может не хватать того, что вкусил, будучи живым?! Воспоминания сидят в памяти занозами, и добираться до них проще простого.
Мысли проносились в голове так же быстро, как тучи, которые сумасшедший ветер гнал по моему личному клочку неба. А я всё хохотал, перекатываясь внутри гроба. Пришедшие на похороны люди – их было немного – безо всякого интереса смотрели на резвящегося мертвеца. Им было всё равно. Им даже не придётся ничего забывать по возвращении домой. Этих людей не волновал оживший труп. Только гибель мира, которую мы с Менгском устроили, смогла встряхнуть кого-то из них… встряхнуть, чтобы сразу уничтожить.
Подошли четверо мужчин и крышкой гроба разделили меня и личный клочок небес. От ударов молотка, загонявшего гвозди в древесину, я едва не подпрыгивал. Гроб опустили в могилу. Комья земли обрушились на крышку, и она заскрипела, как кровать шлюхи. Через пару минут всё утихло – гробовщики своё дело знали.
Зажёгся свет, и я увидел мать. Она лежала рядом. Я попытался рассмотреть её. Мне никогда не показывали фотографий матери, я не знал даже её имени. Я ни разу не попробовал тайком залезть в компьютер отца или шкаф бабушки. Ведь Виктор Мельник всегда умел бездумно повиноваться.
Моя мать была красива. Когда её хоронили, она была на пятнадцать лет моложе, чем я сейчас. Она умерла при родах. Наверное, если бы знала, кем станет её сын, задушила бы меня пуповиной.
Не думаю, что полюбил бы её. Когда мёртв, по коже не забегают мурашки, дыхание не участится, кровь не прильёт к лицу – её откачали бальзамировщики. У трупа нет чувств, только мысли, память и Мечта.
Видение похорон растаяло, и я вернулся в сумеречный лес, где никогда не восходит ненавистное солнце. Казалось, каждое дерево и каждый листик был частью моего дома; что всё живое здесь взрастил я сам. Ветерок принёс запах дыма, в воздухе закружился пепел. Я шёл, и клочки обгоревшей бумаги ударялись о лицо.
Перед глазами мелькали оборванные фразы: «Сумерки сгустились над лагерем. Несколько...», «Я сидела на краю своей кровати и смотрела, как...», «В тишине полутёмной кожевённой лавки...», «Так вот, дорогие мои, сказывают, что случилось это много веков назад...», «Пересматриваю материалы дела. Просто листаю...», «Сегодня наступил – тот самый день...», «Было ясное утро конца ноября. Ночью мело, но не сильно...», «Острые заснеженные пики мало меня интересовали. Положив...».
Скрипя корнями, с моего пути убирались деревья, трава пригибалась, колючки опадали. Что за фэнтези? – мелькнула мысль.
Я вышел на берег озера. В зеркальной глади отражался охваченный пожаром дом. Горела библиотека, и ветер разносил по округе обугленные страницы. Из глубины вспыли красные цифры... «015».
«Четырнадцать секунд до посадки», – синтезированный голос в шлемофоне.
– Заткнись! – прорычал я. – Стим!
Его запрещали принимать в закрытом пространстве – это было чревато приступами клаустрофобии. Но правила писаны для людей, а не (я словно чувствовал, как кровь разносит стимулятор по телу) богов! Всё было забыто. Остались лишь ярость и жажда сражения.
Какой подъём! Я не моргал, чтобы не пропустить ни одного мига предстоящей бойни. Я желал видеть каждую секунду страданий моих жертв.
На индикаторе высветилось: 4, 3, 2... Зашипели двигатели мягкой посадки. 1! Толчок. Перегрузка 9g, но со стимом в крови – это как детская карусель.
Из тридцати нас осталось шестнадцать. Двоих сбили зенитчики, четверо погибли при посадке, остальных разбросало по вражеским позициям. Но тогда мне было всё равно. Наркотик делал своё дело. Будто и не было путешествия по закоулкам памяти, будто и не было боли, будто и не было смерти!
Пиропатроны швырнули люк прочь. Выпрыгнув из капсулы, я на лету выхватил автомат. Приземлившись, я опустился на колено и выстрелил во вражеского солдата. Из стены за ним полетели осколки, но десантника пуля не задела. Чёрт, перегрузка сбила прицел! Не знаю, успел ли враг поблагодарить судьбу, потому что следующим же выстрелом я снёс ему голову.
Зазвенел металл, взметнулись фонтаны грязи – в меня выпустили пару очередей. Я обернулся так быстро, что заскрежетали стальные сочленения брони, а вокруг поднялось облако мутных капель.
Стрелок выглядывал из окна в двухстах метрах. Забрало шлема было поднято, и увеличение прицела позволило мне заглянуть врагу в глаза, прежде чем нажать на курок. Почувствовал бы я хоть толику жалости, услышав последние мысли жертвы? Сомневаюсь.
Пуля настигла цель. Враг выпал из окна.
Я вывел на виртэкран тактическую карту. Скоординировав действия десантников против трёх наблюдательных вышек, я смотрел, как в считанные секунды они расправляются с противником. Одного из наших убили.
Приказав бойцам следить за воротами – единственным выходом из просторного двора, куда нас забросило – я начал лихорадочно прикидывать дальнейший маршрут. Бомбу нужно было заложить в глубине комплекса – только тогда взрыв полностью бы уничтожил его.
Не успело утихнуть эхо выстрелов, как ворота распахнулись, выпустив свежий взвод конфедов. Позади ступал «Голиаф».
– В укрытие! – заорал я, бросаясь за вросшую в землю десантную капсулу.
Заговорила автоматическая пушка, и мне хотелось сделаться как можно меньше, что не так и просто в громоздком скафандре. Стеклянное забрало дребезжало от грохота разрывов. В тот миг я был готов трижды продать душу дьяволу, лишь бы заткнуть этот голос смерти.
Бойцы укрылись за пустыми КСМ и десантными капсулами. Один залёг в канаве. Рядом, разбавляя красным коричневую грязь, плавал труп боевого товарища. Пули и снаряды свистели над головой десантника. Всего в пятидесяти метрах шлёпал по грязи «Голиаф», и вовсю палили из «Пронзателей» конфедераты.
Боец высунул автомат поверх канавы, чтобы пустить вслепую несколько очередей. Скрипнули сервоприводы пушки, и снаряд оторвал десантнику руки. Намертво вцепившиеся в оружие кровавые обрубки упали в грязь. Боец неистово закричал, как будто это могло остановить кровь. Ещё один снаряд разорвался рядом, осколки усеяли броню вмятинами.
Я прицелился раненому в голову и без колебаний нажал на курок. Я сделал это не из милосердия. Просто хотел избавиться от обузы.
Закованный в сталь кусок мяса начал тонуть в жидкой грязи. Я мог бы сколько угодно глядеть на тело человека, которого только что убил: хоть в выпученные в предсмертной муке глаза, хоть в побледневшее от кровопотери лицо. И ничего бы не почувствовал. Но бой продолжался, и некогда было любоваться своим нравственным уродством.
Хлопок… Второй… – Рейнор с Родригезом обработали «Голиаф» подствольными гранатомётами. Я высунулся из-за развороченной капсулы и через трещину в бронестекле пристрелил пилота. На его лице застыла улыбка. Парень умер от третьего попадания, радуясь, что пережил первые два. Он безвольно повис на ремнях, а машина автоматически встала в строевую позицию. Компьютеру было всё равно – погиб пилот или вышел покурить.
– Вперёд! – скомандовал я.
Десантники, выкарабкавшись из траншей, повыскакивав из-за десантных капсул и пустых КСМ, пошли в атаку. Вряд ли конфедераты, погибавшие от наших пуль один за другим, думали о чём-то, о чём мне стоило бы знать. Но гнев, наверное, расходился от меня псионическими волнами, и они не могли не ощущать этого.
Гарнизон госпиталя был обучен не лучшим образом, и мы перестреляли целый взвод, потеряв лишь двух бойцов.
Новые убийства никак не повлияли на меня. Я делал свою работу с серьёзностью и спокойствием перебирающего бумаги кабинетного работника.
Во время боя я видел лишь грязь под ногами, мешавшую передвигаться под огнём противника, куски металла и бетона, за которыми можно было укрыться от огня противника, и траншеи, где мог засесть противник. Только, когда стрельба утихла, я смог нормально осмотреться.
Высокие бетонные стены окружали двор размером с футбольное поле. Три десятка погибших десантников лежали в грязных лужах. Кровь смешивалась с водой, образуя причудливые узоры. Кое-где белел снег – диковинка для Тарзониса. Климат изменился, когда зерги начали вываливаться из порталов по всей планете.
В дальнем конце двора находилась заполненная трупами яма – возможно, здесь проводили казни. Рядом были вырыты ещё две ямы. Они пустовали. Людям, которым было суждено закончить там свои дни, повезло, хотя и не слишком – вместо пули их прикончит ядерный смерч. Если, конечно, мы выполним задание.
Я присмотрелся к групповой могиле. Бледные тела были присыпаны сухим льдом. Вдоль ямы лежали трупы тех, кого расстреляли последними и не успели в неё сбросить. Я заметил движение.
– Есть живой! – радостно воскликнул один из десантников.
Взвод лишился половины бойцов, и хоть какое-то, но спасение, было позарез необходимо.
– Да, ребятки! Я жив! – из грязи поднялся мужчина. По голосу я узнал, что это полковник Черненко.
– Помогите ему. И пусть кто-нибудь займётся воротами.
«Уже делаем», – ответил по радио Рейнор.
Двое десантников подвели Черненко ко мне. Он был без кителя, форма вымазана в чужой крови, на лице следы побоев.
– Обыщите его! – приказал я.
– Чист, – доложил десантник, ощупав возмущённого полковника.
– Ворота?
«Готово!» – раздалось в шлемофоне.
Я переключился на взводный канал. При опущенном забрале, Черненко не мог меня слышать.
«Кто хоть пальцем шевельнет, чтобы помочь прибившемуся к нам Робинзону, отстрелю руку! Вперёд!»
«Полегче, дружок», – вмешался Рейнор.
– Полегче с прихвостнем Менгска?! – я зашагал к распахнутым воротам. – С человеком, который продал свою страну, как только подвернулся случай? С тем, кто солдата ценит меньше скафандра и оружия? Джим, если тебе совсем невтерпёж кого-нибудь спасти, подыщи более достойную кандидатуру. Нечего растрачиваться на недотопленных тыловых крыс.
Я прошёл через ворота на склад. Десятки поставленных друг на друга контейнеров с множеством переходов и затенённых мест были прекрасным местом для засады, но на этом перроне встречающих не было. Крышки некоторых ящиков были сдвинуты. Внутри исходил паром сухой лёд. Я начал догадываться о предназначении этого двора.
– Только не говорите мне, что впереди ещё одна запертая дверь, – бросил я в шлемофон.
«Но это так», – был ответ.
Один десантников выругался:
«Там что-то есть!»
– Спокойно!
Трупы в одной из ям зашевелились: они медленно поднимались и опускались, как будто по морю из мертвецов заскользило самое неторопливое на свете цунами. Меня охватило желание шагнуть назад, отвернуться, спрятаться, но я заставлял себя смотреть. Когда чувство страха начало казаться материальным, до меня дошло, что в толще гниющих тел что-то двигается.
«Мы можем поднять эти… ворота?» – спросил Рейнор, пятясь.
В следующий миг о стену разбилась очередь лазерной пушки, заклинив подъёмный механизм.
– Теперь уже нет, – сказал я.
Против нас выпустили «Фантомов» – только эти машины из всей техники землян стреляли лазерами. Я сам не раз успешно применял истребители против десанта. Оказаться по другую сторону голограммы, где «Фантомы» истребляли беззащитные куски мяса, было не очень приятно.
Я отошёл вглубь склада. Десантники взламывали замок с помощью пассатижей, миникомпьютера и инженерного лома.
– Вы много знаете о богом забытых шахтах-астероидах Кел-Морианского синдиката?!
«Никак нет, командор!»
– Ну, так пошевеливайтесь, не то узнаете!
Снова грянул грохот лазерных пушек, и я на слух определил, что на нас охотятся не меньше двух истребителей.
«Расстреливают капсулы», – доложил Родригез.
– Потому что ничего о них не знают.
Загрохотали падающие ящики. Из дыр, проделанных лазерными лучами, повалила углекислота. Запахло плавленым металлом.
– Быстрее! – поторопил я возившихся с замком десантников.
– Мы ни о чём не забыли? – Рейнор откинул забрало и потянулся за сигаретами.
– Прикурить?
– Нет, о куче трупов, которые вели себя совсем не как полагается мертвецам, – огонёк зажигалки осветил лицо Джеймса.
– То был робот-хирург. Вырезал органы и замораживал в сухом льду. Их вшивали раненым, если не успевали выращивать новые. Когда солдата воскрешают, чтобы бросить назад в мясорубку, где он протянет, в лучшем случае, десять минут, никого не волнует опасность отторжения.
Мы болтали себе под грохот лазерных орудий и вой ракетных двигателей. Я еле сдерживал улыбку, глядя, как Рейнор пытается обрести уверенность, чтобы поделиться с солдатами. Мне же было плевать на однообразные фокусы войны.
«Есть!» – воскликнул один из десантников.
Гермоворота втянулись в потолок.
– Вперёд! – я опустил забрало шлема.
Мы пересекли коридор и, выломав дверь, ворвались в хорошо освещённое помещение, заставленное больничными койками. Подключённые к системам жизнеобеспечения тяжелораненые старики, женщины и дети находились здесь на длительном лечении. У коек увядали цветы в вазах – даже во время тотальной войны люди оставались людьми. Но только не я.
Приборы для поддержания жизни начали по очереди выключаться. Индикаторы гасли, словно звёзды под силуэтом летящего на малой высоте космического крейсера.
«Невозможно, чтобы всего за пару минут без присмотра оборудование поломалось…» – севшим голосом произнёс Рейнор.
– Конечно, – подтвердил я. – Это сделано намеренно. Враг хочет, чтобы мы винили в этом себя. Конфедераты в отчаянии, раз прибегают к такому.
«Но здесь, всё-таки, есть гражданские. Менгск солгал».
– Ты сомневался? Если не от наших рук, то от лап зергов или сверхоружия протоссов в ближайшие дни эти люди погибнут. Выполнив приказ, мы предадим в себе человека, не выполнив – солдата.
«Я всё равно буду чувствовать себя палачом».
Впереди лежал коридор с прозрачным полом и стенами, проложенный над залом с ранеными. Последние группки медиков покинули помещение.
Мы пошли дальше. Я спокойно смотрел, как внизу умирают беспомощные люди. Я не стал заглушать фильтрами тревожные сигналы аппаратов жизнеобеспечения, голосящих об остановке сотен сердец. Мне было всё равно. Я мог убивать и отправлять на смерть без зазрения совести. Я вытравил её из сознания человеческой кровью, водкой и сигаретным дымом. Моя совесть стала настолько черства, что вряд ли остались на свете злодейства, способные затронуть её остатки. Больше убитые не будут звать меня в похмельном сне. Их лица перестанут являться в клубах сигаретного дыма. Теперь лишь разум отделял меня от невообразимого зла, на которое я стал способен.
Коридор оканчивался недостроенной лестницей, что спускалась в пропахший цементом зал. Строительные леса украшали стены, прутья арматуры торчали из пола. Помещение было плохо освещено – многочисленные бетонные блоки, ящики, мешки, стремянки и бетономешалки казались тенями самих себя. Это было удачное место для засады.
Я бросился в ближайшее укрытие, и летевшая в грудь пуля пронзила предплечье. Кровь брызнула через дыру в броне. Я закричал от боли.
В руку вонзилась игла, вкалывая препарат для повышения свёртываемости. Холодный металл стиснул локоть – бортовой компьютер счёл это хорошим средством против кровотечения.
Раненное предплечье онемело. Кровь каплями разбивалась о пол, и пульсирующая боль затмевала разум. Плещущиеся в венах стим и морфий мешали сосредоточиться. Казалось, это продлится вечность.
– Перестреляйте их к чертям! – я невольно опустился на колено.
Ранее столь удобный скафандр теперь казался горой металлолома, которая хотела похоронить меня под собой. Дыхание сбилось, мысли сплетались в клубки абсурда, сердце обволакивал холод. Я снова закричал от боли. На глаза навернулись слёзы.
Десантники ворвались внутрь, топоча стальными сапогами по сырому бетону. Лучи встроенных в скафандры фонарей вспарывали тьму, и казалось, что на подмогу мне прибыла на железных конях свора байкеров, слепящих пешеходов огнями фар.
Загрохотали «Пронзатели». Закричали гибнущие в свинцовом шторме враги. Родригез выпустил подствольную гранату, и помещение наполнил звон рикошетящих осколков. Я втянул голову в плечи, опасаясь, чтобы один из них не продырявил мне череп.
В этом бою единственной моей жертвой стал очередной раненый, который, оставь я его в живых, мог нас задержать. Никто не заметил, как я пустил ему пулю меж глаз. Где-то в закоулках разума промелькнула мысль, что нельзя так поступать. Но исковерканная совесть молчала.
Последнего конфедерата прикончили. Рейнор помог мне подняться.
– Спасибо, друг.
Называя его так, я лгал. У таких, как я, не бывает ни друзей, ни близких. Я не верил в само понятие «дружба».
Я осмотрел помещение и сверился с планами госпиталя.
– За теми воротами подходящая площадка для посадки челнока. Установим таймер бомбы на двадцать минут, замаскируем её, свяжемся с нашими и будем надеяться, что транспорт успеет.
«А иначе?» – спросил десантник, у которого за спиной болтался контейнер с боеголовкой.
Я подошёл к храбрецу и поднял забрало. Соблюдая субординацию, солдат ответил тем же.
– Мы все погибнем! Неужели не очевидно, кретин?! Бомбу нельзя ни перенастроить, ни обезвредить. Это сделано как раз на случай, если доставщики начнут слишком много давать за свои души, – я расхохотался. – Вскройте ворота, ворвитесь туда и займите для нас площадку. Останешься ты, Родригез и Рейнор.
Со всех сторон на нас укоризненно глядели жертвы последнего боя. Запах цемента смешивался с запахом сырой крови. Алые капли сочились из пулевого отверстия в моём скафандре.
– Джим, помоги, – я указал на сложенные башенкой мешки. – Здесь килограмм пятьсот. Одной рукой мне не справиться.
Рейнор отложил оружие и ухватился за края мешка. Взвизгнули сервоприводы, он поднял полтонны упакованного цемента, медленно отошёл и положил груз на пол.
– Сделано, – Джим вынул изо рта сигарету и выпустил ноздрями дым.
Поднялись ворота, и десантники, выстроившись в цепь, пошли в атаку. Завязалась перестрелка. На складе остались только я, Рейнор, Родригез, Черненко и солдат с бомбой.
– Пусть детки играются, а мы работаем дальше.
Пальцами я вспорол верхний мешок. Поднялось облачко цемента. Я вынул несколько пригоршней, готовя могилку для взрывчатки.
– Слишком просто, – подал голос Родригез. – Они почти не сопротивлялись. Против нас выставили каких-то желторотых птенцов. Мы больше пострадали из-за этой безумной затеи с капсулами, чем от здешнего гарнизона! – он попробовал рассмеяться неповторимым смехом Серхио Родригеза, но его попытки напоминали скрежет двигателя машины, которая не хочет заводиться. – Я ждал другого.
– Дико напряжённого экшна с непременным умиранием на руках? – Рейнор выбросил окурок и раздавил стальным сапогом. – Но, чёрт подери, на Мар Саре было то же. Мы ураганом прошли по секретному комплексу, сметая всех на пути. И убрались к чёрту за минуту до самоуничтожения.
Десантник с бомбой выглядел растерянным. Его можно было понять: никому не захотелось бы дольше необходимого таскать то, что может убить его и всех в радиусе двух километров. Я тоже плохо понимал, что творится. Двор был взят, предсмертный стон последнего врага отзвучал минуту назад, а Родригез дальше нёс несуразицу.
– Мне говорили, что здесь ад. Но я увидел только обычный госпиталь и людей, которые нуждаются в помощи. Когда-то я не смог помочь всего двоим и не хочу снова ошибиться. Я не назову свою часть кода.
Рейнор замер с неприкуренной сигаретой в зубах. Тишина. Щелчки предохранителей во дворе. Звуки капель крови, разбивающихся о пол.
Я взглянул на Родригеза. Он понял, что оказался не на той стороне. И, что главное, осознал, что правой стороны на этой войне нет и не будет. Приказ Менгска, из-за которого половина его людей сложили здесь кости, чтобы испепелить тысячу-другую беспомощных раненых, открыл лейтенанту глаза.
Что на самом деле происходило в этом госпитале, не имело значения. Родригез не мог взять на себя ответственность за гибель стольких людей. Ему легче было умереть или распрощаться со званием.
Лейтенант предстал передо мной, оплетённый примитивной сетью хрупких надежд и убеждений, скорби и сомнений. Я видел его в тот миг человеком больше, чем когда-либо. И это ничуть не поколебало меня в намерении уничтожить его.
– Серхио, отойдём-ка.
Здоровой рукой я потянулся к ампулам с чёрной жидкостью, лежащих в отделении для патронов. Я намеренно ими запасся, предвидев подобный поворот событий.
Мы отошли. Забрало скафандра Родригеза уже было поднято, что играло мне на руку. Я скопил внутри себя комок псионической энергии. Достаточно было одной мысли, чтобы взорвать его, на короткое время притупив внимание окружающих.
Игла пробьёт пластиковую ампулу, чёрная жидкость – тринитронатр четыренахренфтора, в простонародье «сыворотка правды» – перетечёт под поршень. Молниеносное движение, и никто даже не поймёт, что случилось. Затем я наведу Родригеза на нужные слова. Он скажет свою часть кода и менее, чем через час, умрет. Я найду способ незаметно убрать Серхио прежде, чем способный вызвать лишние вопросы бутон побочных эффектов раскроется во всей красе.
– Где бомба?! – воскликнул десантник.
– Эта штуковина мне кое-что напоминает… – сказал Джим. И он не врал.
– Поговорим позже, – бросил я Родригезу.
Рейнор с десантником стояли над распахнутым контейнером, где переносным ядерным устройством и не пахло. Вместо него внутри лежал странный прибор. Антенны на вращающемся блоке, многочисленные индикаторы… Да это же был…
«Пси-эмиттер, – раздался в шлемофоне голос Сары Керриган, – облегчённая модификация. Я заменила им бомбу. Зачем? Считай это заботой. Если ты используешь его, чтобы заставить зергов смять конфедератов, не затронув наших, то тебе удастся то, на что даже я не способна. Если не используешь, то можешь втянуть сопли и бежать на «Гиперион». Но обещаю, что в таком случае тебя схватят, как только ты ступишь на борт. Опыты сведут тебя с ума намного раньше, чем убьют. Покажи себя. Война скоро сведёт нас. Можешь считать это приглашением на свидание. И получше следи за скафандром. Взломать его было до стыдного просто».
Наступил мой черёд офигевать. Только что я упивался собственной предусмотрительностью, разбирая по косточкам план убийства Родригеза, и вдруг выяснилось, что я сам пешка в плане ещё более изощрённом. Мотивы Керриган были мне совершенно непонятны. Я даже не знал, заодно ли она с Менгском.
В последний раз я видел лейтенанта неделю назад, когда сгоряча прикончил несчастного бармена. Тогда сказанные ею слова насторожили меня, этот же монолог запутал окончательно. Одно было понятно: вражеский тыл – неудачное место для пространных раздумий.
Рейнор наверняка узнал пси-эмиттер. Ему известно, что использовать эту штуку может только псионик. Если я сейчас сделаю то, к чему меня принуждают, Джеймс обо всём догадается. Высок риск, что он начнёт избегать меня, как Родригез. А ведь Рейнор – не последний человек в «сыновьях», и терять такого друга мне не хотелось. Но это меньшее из зол.
Я присел рядом с пси-эмиттером, поставил вертикально и включил. Прибор ожил: индикаторы замигали, антенны начали вращаться.
– Что вы, чёрт возьми, делаете? – вмешался Черненко.
– Заткнись!
– Командор… – начал Родригез.
Они отвлекали меня. Освободив накопленную пси-энергию, я заставил всех растеряться. Серхио и полковник подавились словами.
Так-то лучше. Я сосредоточился на мысленном приказе зергам. Как объяснить им, кто хороший, а кто плохой? Как вложить в приказ достаточно воли, чтобы подавить жгучее желание этих существ вонзать когти во всё, что шевелится?
Я сосредоточился на цвете униформы. Красный – свои, фиолетовый – чужие. И ещё на всём, что ненавидел: солнечном свете, радости, счастье и любви. Я подумал о двух миллиардах людей, которые жили здесь всего пару дней назад. Они казались такими одинаковыми, будто их наштамповали. Разве много Вселенная потеряла с их гибелью? Злость стала почти материальной, сердце сжалось, отвечая на мысли, кровь прилила к лицу, по спине забегали мурашки. Приказ был готов.
Волны незримой энергии хлынули во все стороны. Пси-эмиттер тысячекратно усилил их и распространил на десятки километров. На экране прибора мелькнул зубец, а затем взревели мириады глоток – зерглингов, гидралисков, муталисков, ультралисков и прочих -лисков. В ответ застучали автоматы и загрохотали пушки. Мне оставалось дождаться подходящего момента, чтобы дать отбой мясной лавине, хлынувшей на позиции конфедератов.
Зерги сделают дело минут за двадцать. Эвакуационный челнок прилетит через четверть часа после того, как мы выйдем на связь.
– Парни, покурите пока. Я скажу, когда включать маяк. Можете не беспокоиться ни о чём. Теперь нас точно не тронут.
Я взглянул на Родригеза. На его лице застыло недоумение. Не с каждым случается такой облом. Вся его высокоморальная бравада при отсутствии бомбы превращалась в жалкую клоунаду.
– Тебя ждёт отдельный разговор, – я одарил его злорадной ухмылкой. – А пока иди к бойцам. Тебя заждались.
– Есть, командор! – выпалил он тоном «я презираю тебя, подлый мерзавец!» и ушёл.
Я перевёл взгляд на десантника, озадаченного тем, что он всё время таскал за спиной неизвестно что.
– Не волнуйся, эта штуковина даже безвреднее портативной атомки. А теперь пошёл отсюда!
Десантник убрался, оставив меня в недостроенном зале вместе с Рейнором и Черненко.
– Вам чертовски повезло, полковник. Подумайте о смысле жизни, цените каждый день. Но я бы на вашем месте напился в стельку, а опохмелившись, вернулся на службу и сполна отомстил конфедератам. Марш к остальным!
Его взгляд был неописуем. В нём смешалось всё, что когда-либо писали поэты, драматурги и писатели о человеческом взгляде.
– Мы оба понимаем, что ты… необычен, – обратился ко мне Рейнор. – Но ты человек. Поэтому всё остается, как было. Кстати, я был готов поддержать лейтенанта. Менгск в этот раз вышел за рамки.
– Он давно за них вышел.
Я едва сдерживал смех. Джеймс так и не раскусил меня. Даже поняв, что я псионик, он продолжал считать меня обычным человеком, который на войне держится за хрупкую веру и жалкие убеждения, пытается выкарабкаться, сохранить человечность и мечтает, чтобы всё кончилось.
Я достал трубку и набил табаком. Джим помог мне прикурить. Где-то в отделении для патронов скафандра перекатывались ампулы с тринитронатром четыренахренфтора.
– Отличная зажигалка, – заметил я.
– Подарок Менгска.
– Даже это её не портит.
– Хочешь, отдам?
– Нет, спасибо.
Рейнор не знал, что вторая ампула предназначалась ему.
Пять минут прошли.
– Включайте маяк! – понизив голос, я обратился к Джеймсу: – Пойдём отсюда. Победу не празднуют среди трупов.
Мы вышли во двор. На самом деле, мертвецы меня не смущали, и праздновать было нечего. Я даже не знал, сумел ли в телепатическом сообщении донести до зергов, кого трогать, а кого нет, а если и сумел, то не уступило ли внушение инстинкту разрушения.
Двор напоминал тот, где мы высадились. Только без тел для разделки. Пятнадцать минут ушли в небытие, и вот челнок уже притарзонился рядом. Держа в здоровой руке контейнер с пси-эмиттером, я взошёл борт.
«Пошевеливайтесь! Зерги не будут ждать», – поторопил пилот.
Я проскользнул в кабину.
– На «Гиперион» или на базу? – спросил пилот.
– То есть она уцелела?
– Зерги прошли мимо наших, никого не тронув. Прямо чудо.
– На базу.
Десантники расположились вдоль бортов. Проверив сидение, я опустился в кресло. Затем включил пси-эмиттер и приказал зергам, словно цепным псам, возвращаться в конуру.
За иллюминатором простиралось безоблачное небо, на котором нестерпимо сияло Корпулу. Скоро на Тарзонисе некому будет наслаждаться этими видами.
Следующая глава здесь: http://proza.ru/2011/03/27/799