Я родилась в маленькой глухой деревушке. Жизнь летела стремительно, как скорый поезд: от одной станции к другой, так, что задумываться о ней было то некогда, то незачем. Лишь однажды, ясная мысль: "боже, ведь мне уже тридцать два - половина человеческой жизни!" -ударила, как звон колокола, и покатилась по всему существу тревожными переливами.
В момент душевных терзаний, почти сразу после развода, ко мне привезли безнадёжно больную маму. Ровно через год она умерла. Ужас, который я испытала, не описать.
Передо мной её фотографии. Вот мама - ещё крошечная малышка, которую бабушка держит на руках; вот она с густыми, пышными волосами и ослепительной улыбкой на лице обнимает тонкую берёзку, сама стройная, юная, как это деревце. А здесь - трепетно прижимает к себе полугодовалую девочку в чепчике с ажурными оборками - это я, её первая дочь.
Так мало жизни - всего пятьдесят пять лет, такой короткий отрезок. Для чего? Чем он был наполнен? Горем, одиночеством, тяжёлым крестьянским трудом. И всё, - холодное, одеревеневшее тело предано земле...
А весь остальной мир живёт, существует: дома, улицы, вещи, маленький старый диван, на котором мама спала, её любимая чайная чашка с изображением ветки шиповника. Предметы и вещи всё ещё помнили её прикосновение и дыхание.
Вместе с этими вещами помнила и я, каждая деталь обжигала и мучила.
Мамочка, дорогая моя, мама, как поздно я поняла и простила. Как зло и жестоко судила тебя в отрочестве и юности своей! Прости, прости меня, родная, - дочь твою глупую, неразумную. Если бы можно было всё вернуть, всё исправить... ни за что не судила бы тебя, ни за что. Грех великий - судить человека, но мать - двойной!
Только пережив горе утраты, стали понятны слова "любовь" и "сострадание" до самой глубины. Любить и сострадать каждому живому существу, каждому человеку, потому что каждый переживает невосполнимую утрату, каждый проходит через боль и каждый из нас смертен, неизбежно смертен...
Месяца за три-четыре до ухода из жизни маму удалось положить в больницу. Стоял апрель. Навещала редко. Помню, пришла в палату в субботу вечером. Никого, кроме мамы - все по домам на выходные разъехались. Она лежала одна-одинёшенька, и ТАК улыбалась мне, так...
Никогда в жизни я не видела такой улыбки на её лице. Это была тихая, светлая, всепрощающая улыбка. И такая любовь, такая любовь светилась в её глазах, что нет сил моих и нет слов передать.
Я вынула гостинцы из пакета.
- Будешь есть?
- Буду, - тихонько ответила мама.
После инсульта она плохо разговаривала. Движения были замедленными,неуверенными, а взгляд, как у брошенного ребёнка-сироты. Она ела булку с повидлом, припивая молоком, руки подрагивали, время от времени давилась и кашляла. Сердце моё сжималось и стонало.
Потом я гладила её руки, прежде разбухшие и твёрдые от тяжёлой работы, но тогда они были нежными, тёплыми и мягкими. Гладила, прижимала к губам.
У меня было мало духовных сил в то время: без работы, с сыном на руках и дурным предчувствием.
Маму выписали. Она часто просилась на балкон - подышать свежим воздухом, хотя ноги еле-еле держали её полностью исхудавшее тело. А лицо! Как прекрасно было её лицо! Какая неведомая сила осенила красотой это лицо перед уходом, и для кого? Может для меня?
В памяти всплыл 1977 год: мне тринадцать лет, 8 марта. Я пела на сцене под баян. На маме новое кримпленовое платье - подарок отца. Её роскошные волосы собраны в аккуратную шишку. Звучит мой высокий, чистый голос, унаследованный от мамочки:
"Когда-нибудь, мама, ты станешь старушкой,
Но будешь по-прежнему самой красивой..."
Она заплакала, и у меня комок подкатил к горлу. Потом зал аплодировал. Это были редкие минуты совместного счастья матери и дочери.
Картинки из прошлого вливались в настоящее, и я подводила её к зеркалу: "Мама, какая ты красивая, прямо как диктор центрального телевдения!" Она улыбалась детской невинной улыбкой. Волосы были так же хороши, как и в молодости, только коротко острижены, красивые зубы обрамлены крупноватыми выразительными губами. Глаза, в точности как мои, смотрели смиренно и кротко.
- Мама, а какую песню ты любишь?
- "Голубые конверты".
- А цветы какие?
- Кукушкины тапочки (иначе - венерины башмачки - Г.Б.).
- А какое время года?
- Весну.
- Почему?
- Всё оживает.
Она любила весну, - время года, когда всепобеждающая жажда жизни неукротимой лавиной растапливала снега, согревала землю и украшала буйным ростом и цветением. Возможно чувствовала, что это - последняя весна в её жизни. Ей хотелось впитать в каждую клетку своего тела эту земную красоту, чтобы унести с собой в другой мир.
Она хотела жить, так сильно хотела жить!
Две родные женщины, обнявшись, стояли на балконе - мать и дочь. И обе были бессильны перед лицом неизбежности...