Меня зовут Ник Маккарти, и я понятия не имею, зачем я все это пишу. Более чем странное начало, но ничего другого в голову не приходит. В голову вообще почти ничего не приходит, пустотелая оболочка черепа полнится разве что отголосками радио и заезженными до перманентной перемотки плейлистами айтьюнс. Нынче модно слушать те группы, у которых на майспейсе как можно меньше друзей - "дрочащая лапша", "я сара ты робот" или нечто отсылающее к старой школе вроде "иуды" (неужели никто им так и не написал о том, что такая группа уже когда-то была?). Поют они в целом об одном и том же, преимущественно о сексе, периодически - о любви. Детка, скачи на мне всю ночь, честное слово, кто-то все-таки должен написать им односложный мессадж о том, что секс вообще-то придумали не они.
На самом деле, я не это хотел сказать. На самом-то деле, я просто упражняюсь в чистописании, так что какая в сущности разница, о чем говорить.
Мне 35 лет, я живу в Глазго. Я пишу книги. То есть пишу-то я все, что придется - начиная с записей в ежедневнике и заканчивая не пресловутыми статейками в местные журналы о культурном наследии нации. Но самоцелью считаю все то, что обычно стоит в неспециализированных магазинах под вывеской "современная проза", "беллетристика" (чем-то надо жить) и очень здорово, если еще и "современная проза иностранных писателей". Тем не менее не каждому дано быть Дэном Брауном или Джоан Роулинг, впрочем не особенно хочется. Я с какого-то момента своей жизни вообще понял, что перегрузка сюжета избыточна до тошноты. Либо я, конечно, обленился до такой степени, что скоро банально обнищаю, потому что мой бумажный шлак никакие издательства принимать больше не будут, даже безвестный и сирый Arch. Об этом говорит, например, то, что через пару часов мне надо встретиться с редактором одного журнала. Редактор хочет, чтобы я вел у них колонку. Я даже не знаю о чем должна быть эта колонка, но, думаю, в любом случае писать я туда буду одно и то же. Предложений издаваться мне на голову особо не сыплется, мы оба с ним это знаем, так что вероятность того, что выжимать меня будут по полной пропорциональна метросексуальности этого самого редактора. Зовут его, кстати, Сэмуэль Буковский. Нет, не как Чарльз Буковски, а как тот русский диссидент то ли писатель, то ли нейрофизиолог.
Мне действительно странно писать сейчас о себе, потому что меня в жизни все вполне устраивает. Я не пишу о себе, не потому что боюсь сглазить, а просто потому что хочу оставить мою муторность своей собственной.
Я живу довольно далеко, в южном районе, от Клайд, у меня нет машины, у меня нет друзей, и в связи с этим я располагаю невероятным количеством времени, чтобы заниматься собственным просветительством. Я могу каждую неделю ходить на ночные показы, могу валяться дома весь день и читать, не мыть голову, не стирать носки и мне не надо будет беспокоиться о том, что за последние сутки мне никто не позвонил. Меня не смущает ходить на концерты в одиночку, так же, как не смущает в одиночку пить. Ведь по сути если посмотреть на всю нашу социальную структуру, то она просто создана для того, чтобы тебе было комфортно в полном одиночестве. Как там говорила Тетчер, что общества нет? Впрочем, она-то говорила о другом. Но на самом деле, если подумать, раньше на ступеньке выше борделей были танцевальные залы, где вечер можно было провести с симпатичной девушкой, предварительно купив билет на танец с ней. Сейчас анонимность у нас зашкаливает - ночные клубы, концерты, фестивали - какая разница, кого ты там встретишь, все равно никогда не запомнишь в лицо. Или, к примеру, все эти торговые центры, куда ехать хотя бы вдвоем - уже наказание, толпа в любом случае создает видимость причастности к чему-то, но на самом деле одному там быть проще. Впрочем, точно так же одному лучше сходить в продуктовый, в парикмахерскую или к портному. Даже сиденья в поездах ныне делают такими узкими, что поместиться в них можно только если принадлежишь к определенной весовой категории.
Интересно, люди действительно не замечают, насколько непоследовательно я пишу и говорю, или просто вроде как не хотят меня обидеть своими ремарками.
Я веду к тому, что если ты по-настоящему научился быть один, это истинное благословение. Если в один прекрасный момент ты можешь сказать, что все, что копится у тебя внутри, твои собственные внутренние разногласия и закопченные мысли, не нуждаются в изливании в чужие головы, значит, ты почти счастлив. Ну или хотя бы находишься более-менее в гармонии с самим с собой. Когда пропадает вся эта зудящая потребность в компанействе, в дружественности, в совместном времяпровождении, ты просто опираешься на собственную самодостаточность, в той мере, в какой она есть.
И да, я могу сказать, что научился жить сам с собой, и большего я и правда не прошу. Да мне и не надо.
У меня правда есть парень, точнее человек, с которым мы вместе спим, потому как естественные потребности никто не отменял. У нас вполне симбиотический союз: Алекс работает с утра до ночи, поэтому времени на то, чтобы заводить отношения да и просто сходить в ночной клуб снять кого-то у него нет; а мне в свою очередь не нужны в жизни лишние напоминания о ком-то еще, кроме номера в адресной книге и пачке презервативов в кармане.
Было бы чудесно, если бы и деловые встречи я мог проводить заочно и "безопасно".
***
Самое сложное во всем этом образе жизни, когда ты один - это привыкнуть к отсутствию социализации. Впрочем, я же не отшельник какой-то, разговоры по умолчанию сопровождают любой день любого человека, и этого вполне хватает. Суть в том, что слишком глубоко они не заглядывают, но к этому и было мое стремление. Единственный человек, которому периодически удается меня разговорить, - это, конечно, Алекс. Просто потому, что мы видимся с ним раза три-четыре в неделю (да, у нас насыщенная постельная жизнь, стресс и все такое вынуждают). Да и после секса как-то не всегда удается держать себя в руках. Кстати, именно поэтому я всегда стараюсь поскорее сбежать домой.
Обычно он забирает меня на машине по пути домой из офиса своей студии звукозаписи (кажется, он всегда мечтал стать музыкантом, но жизнь распорядилась иначе, так что это максимально близкий вариант приближения к мечте для него), реже - мы едем ко мне. Не слишком люблю выгонять его посреди ночи домой, как-то это невежливо, так что предпочитаю околачиваться у него сам.
Самое сложное - это оторваться от постели, вылезти из-под одеяла и уйти. Это странная усталость добивает меня каждую минуту.
Поэтому я даю себе ровно пять минут, чтобы подышать в подушку, растянувшись на всю длину кровати (ну насколько рост позволяет), но слышу, как Алекс рядом щелкает зажигалкой. Боже, курить в постели, как это банально.
- Дай-ка я угадаю, на ночь ты не останешься? - спрашивает он меня, так что мне приходится повернуться к нему лицом. - Ну да, ну да, я просто так спросил, не смотри на меня так! - он смеется и выдыхает дым. Он вроде как к этому тоже давно привык, и я чувствую, что ему самому так проще.
В общем мне не приходится ему ничего отвечать, но честное слово, глаза так и закрываются. Всю прошлую ночь у меня была какая-то нечеловеческая бессонница, а теперь так и тянет вырубиться от одного запаха теплой заспанной простыни. Алекс тушит едва начатую сигарету и вопросительно поднимает бровь, глядя на меня.
- Что? - единственное, чем я могу ответить в данный момент.
- Слушай, я тебе никогда не говорил, что ты мне безумно напоминаешь молодого Ален Делона?
- Ну тогда тебе очень повезло спать с молодым Аленом Делоном, - я закрываю глаза и вздыхаю, и вроде как силюсь хотя бы конечностями пошевелить, но тщетно.
- Как там было, ты помнишь?
- Что именно? - я снова отворачиваюсь от него, впитывая тепло квартиры и отсчитывая оставшиеся секунды.
- Il n'y a pas de plus profonde solitude que selle du samoura; si ce n'est celle d'un tigre dans la jungle... Peut-;tre...
Я открываю глаза и думаю, что иногда он видит меня опасно насквозь, но говорю все же:
- Я не знаю французского.
- Ты все равно понял, что я сказал.
Я каким-то шестым чувством предугадываю его движение, поэтому даже не вздрагиваю, когда он касается губами моей шеи, пытаясь поймать пульс, не оставляя поцелуев.
- Знаешь, как писал Ричард Сайкен? But damn if there isn't anything sexier than a slender boy with a handgun, a fast car, a bottle of pills... - спрашиваю я.
- Я о нем даже никогда не слышал. Кто он? - он замирает, но не отнимает губ от моей шеи.
- Да один писатель-поэт из Аризоны. Неважно. I couldn't get the boy to kill me, but I wore his jacket for the longest time.
Мне нужно всего лишь полчаса, чтобы на холодной улице из-за угла на меня опять напала бессонница.
***
Мне, как всегда, не повезло с погодой. Точнее, я не взял зонт, хотя прекрасно знал, что скорее всего будет дождь. Не первый же год живу в этом чертовом городе. Но такое случается. Через полчаса у меня встреча с Сэмом Буковским в ресторане неподалеку, а я застрял на выходе из метро, потому что снаружи ливень и дай Бог, чтобы не начало очердного всемирного потопа. Как же все это невовремя. Крайне "профессионально" будет заявиться на встречу с потенциальным работодалетем будучи вымокшим до нитки и оставляя за собой мокрые, хлюпающие следы.
Я стою на выходе минут десят, вместе с остальными такими же невезучими без зонтов, хотя некоторые и с ними под мышкой не спешат выходить, так что толпа накапливается немаленькая. Дождь рвет и мечет, ненавидит всех нас, а мне ничего не остается, как натянуть куртку, слишком легкую на самом-то деле для такого испытания, на голову и пулей вылететь на улицу, проносясь над лужами и петляя среди таких же сумасшедших, как я. На полпути я понимаю, что мои ботинки безбожно протекают, а все надежды оставить хотя бы один крошечный сухой участок на себе безвозвратно идут ко дну луж под ногами.
В итоге я добегаю до этого несчастного ресторана, Ashoka, нахожу внутри самый теплый и уютный навскидку столик и заказываю тарелку какого-то горячего супа из индийского меню, а заодно чашку не менее горячего кофе. В общем-то есть я не хочу, но мне нужно согреться, и выгляжу я, наверняка, как унылый мокрый воробей, но едва ли я успею хотя бы немного высохнуть за десять минут. Ничего не поделаешь. Однако как только я начинаю прихлебывать суп, мне звонит Сэм и, вежливо извиняясь, просит подождать его еще полчаса, потому как он опаздывает, какие-то проблемы с парковкой или нечто в этом роде.
Надо сказать, что я, с одной стороны, завидую людям на машинах: они при такой погоде не выглядят так, как я сейчас, с другой - маневренности мне у них не занимать. Не то, чтобы я был беден аки церковная мышь и не мог позволить себе машину в кредит, просто мне кажется, что автомобиль - это очередной способ связать меня с жизнью, от которой я открещиваюсь. Я имею в виду все связанное с социальными связями. Из разряда "у тебя же есть машина, подвези меня", "ненавижу эти пробки, а ты, приятель?", "у меня тут неполадки с карбюратором, сладенький, не поможешь?" и так далее.
В целом за эти сорок минут, которые я провожу в ресторане, ожидая Буковского, мне удается слегка просохнуть, но только слегка. Сам же он, когда появляется, стряхивает с пальто скупые капли, приветливо-сдержанно улыбается и тоже заказывает себе чашку эспрессо. Брюки у него со стрелками, рубашка черная и идеально выглаженная, так что я сразу понимаю, что никаких возможностей поторговаться за свою душу мне не представится. Что дадут, то и придется брать.
Сэм садится напротив меня, потирает руки и открывает меню.
- Извини, что опоздал, Ник, еле выехал с работы, какой-то умник криво припарковался прямо за мной, - он говорит это даже не глядя на меня, вместо этого внимательно вчитываясь в строчки перед собой.
- Все в порядке, - я пожимаю плечами.
Он буквально кидает в меня взглядом, успевая скользнуть от макушки до поверхности стола, но мгновенно возвращает взгляд на меню:
- Я слышал тут делают отличное карри, думал заказать на вынос, взять домой... А впрочем, какого черта. Где тут официант? Закажу вот это... - он всматривается в какие-то названия и ингредиенты, а потом начинает оглядываться и подавать знаки занятому неподалеку официанту. - Будешь что-нибудь? - последнее он адресует мне.
Не знаю каким образом, но он уже успел меня утомить. Как бы хорош лицом и обувью он ни был. Правда к парням со щетиной у меня двойственное отношение. Чем-то неуловимым он мне напоминает Бернарда Блэка из этого странноватого сериала на БиБиСи 4.
- Нет, спасибо, я не голоден, - я кашляю и почему-то достаю сигареты, будто это как-то поможет моему горлу. Я бы сейчас с удовольствием попарил ноги дома в тазике.
- Да ладно, Ник, я угощаю.
- Тогда закажи мне чашку кофе. Горячего.
Пока Сэм разбирается с официантом, я мерно курю и ежусь на своем стуле, потом он наконец поворачивается ко мне лицом, вздыхает, улыбается и говорит:
- Итак, Ник.
- Да.
- Насчет этой колонки, которую мы обсуждали ранее... Ты решил что-нибудь?
- Это зависит от того, какие к моей писанине будут требования. Знаешь, пока что я их так и не услышал.
- О, позволь тебя уверить, я совершенно не хочу тебя ограничивать. Ну без фанатизма, конечно, - он смеется и щурится.
- Все же, - настаиваю я на своем.
- Ладно. В целом, то как я это вижу — вроде как взгляд на богемный образ жизни изнутри...
- Прости, как ты сказал? Богемный? - я скептически поднимаю бровь, а он комкает салфетку и запихивает ее в пепельницу.
- Нет, конечно, нет. Мы думали, что ты мог бы описывать интересные места в этом городе, в которых ты бываешь, которые тебе знакомы. Ресторанчики, кафешки, концерты, театры, галереи. Но это слишком просто, понимаешь? Об этом и так пишет невообразимое количество кулинарных критиков и музыкальных журналов. Было бы здорово, если бы ты брал какие-то менее доступные локации. То, что зацепит 70% людей, пролистывающих наш журнал, а не 40 или 50.
- И выбор этих мест остается полностью на мое усмотрение?
- В общем — да. Но, ты , я думаю, понимаешь, некоторые вещи у нас, как бы выразиться... уже проплачены спонсорами, - он посмеивается и замолкает на время, пока снова подоспевший официант ставит перед ним тарелку с карри, а передо мной — чашку кофе.
- Такие как...? - начинаю я, но он жестом просит меня дать ему закончить.
- Только не воспринимай это как груз и продажность. Спонсоров не так много, и все они крайне интересные.
- Да мне как-то все равно, честно говоря.
- О, Ник, я тебя прошу... Впрочем, ладно. И, конечно, я очень надеюсь, что все эти миниатюры будут в твоем стиле. И не стесняй себя в беллетристике и размышлениях на тему. Мне всегда нравилось это в твоих произведениях.
- Спасибо, - я сдержанно улыбаюсь, но мне, конечно, приятно. Впрочем на лесть он и ставит. Не считая того, конечно, что он назвал то, что я пишу беллетристикой.
- Значит, договорились? - спрашивает Сэм и наконец пробует свое карри.
- Мы еще не обговорили... - начинаю я было торги за зарплату, но он снова меня перебивает.
- Знаешь, это должно быть слегка в стиле всех этих хипстерских сайтов. В большинстве своем наш журнал все-таки для этой аудитории. То есть я не прошу тебя писать клише, просто знаешь... Немного склоняться в эту сторону. Прости, я тебя перебил. Что ты хотел сказать?
Я вздыхаю и делаю глоток подостывшего кофе — более ясного выражения кто тут главный мне и не нужно было.
Где-то через час мы выходим из Ashoka, сойдясь, как на посимвольной оплате, так и на сроках.
- Знаешь, мы совершенно замечательно посидели. Стоит как-нибудь это повторить. Завтра днем я или моя ассистентка тебе позвоним. Лучше я сам, конечно. Дам информацию по поводу одного из спонсоров. Тебя подвезти? - машет в сторону своей машины и я думаю, что отказаться будет глупо, непрактично, невежливо и, самое главное, непрофессионально.
- Да, спасибо. Мне в Поллокшилдс.
Сэм открывает для меня дверь к переднему сиденью своей машины, и перед тем, как сесть туда и закрыть дверцу, я успеваю сказать, глядя в его довольные глаза:
- И лучше напиши мне имейл.
***
Утром, когда я получаю письмо от Сэма с информацией о "проплаченных экскурсиях", я немало удивляюсь. То есть места вроде Tron Theatre, Sharmanka Kinetic Gallery, да даже чертов бордель (да, и такой там был)мне понятны, но каким образом там затесалась звукозаписывающая студия, мой здравый смысл подсказывать отказывается. Я понимаю теперь, конечно, что именно имелось ввиду под нестандартными локациями. Но более всего меня удивляет тот факт, что этой студией оказалась еще и Backgammon Records, то есть место, где работает Алекс. Ясно, конечно, что это не самый зачуханный лейбл в Шотландии, а точнее совсем наоборот, но все же. Хотя, естественно, Алекс сам должен быть не в курсе, ибо ни пиаром, ни рекламой, ни маркетингом он там не занимается.
Я не дожидаюсь указаний и подтверждений что и как и где и с кем, которые должны прислать мне ближе к концу рабочего дня, просто звоню Алексу и прошу его организовать мне что-нибудь интересное, зрелищное и познавательное, он это умеет.
Алекс, кстати говоря, не слишком удивлен, скорее несколько скептически настроен. Вероятно, он решил, что это не чертово задание из редакции, а мне просто день ото дня нечего делать, и я решил разнообразить свой досуг таким вот малопричудливым способом. Но он, естественно, соглашается, зовет меня в офис в первой половине дня, а потом "мы могли бы вместе зайти куда-нибудь на ланч". От ланча я отказываюсь, но обещаю, что принесу ему с утра кофе из Старбакса.
В итоге, в офисе, охрану я прохожу без каких-либо проблем, они предупреждены о моем приходе заранее, зато потом я застреваю на проходной у местной секретарши, которая куда-то дела все пропуска на сегодня, так что мне надо подождать Капраноса у ее стола. Как назло, она довольно миловидная и приятная девочка. Как назло, Алекс никак не берет трубку.
Пока я расслабляюсь на кожаном диванчике и в ожидании читаю журналы не по теме, миловидная девочка-блондинка с ресепшена собирается вызванивать Капраноса у него в офисе.
- Вы извините, что так вышло, мистер... - начинает она извиняться, все еще прижимая к уху безвольно молчащую трубку.
- Маккарти, - отвечаю я, делая это поводом, чтобы оторваться от очередного журнала.
- А вас из издательства какого-то прислали, да? - она наконец вешает трубку и все свое внимание переводит на меня.
- Да, что-то вроде того.
- Черт, как здорово! Ой простите. Ну у нас тут особо не на что посмотреть, но если вас отведут в студию... Да, наверное вас туда поведут. Там в общем здорово. А мистер Капранос у нас вообще постоянно занят, но мы его найдем, не волнуйтесь. Он вообще такой интересный, ну вы же понимаете?
Я, конечно, ничего не понимаю. Пожалуй, только то, что на меня сейчас обрушатся потоки рабочих сплетен.
- Он такой симпатичный, вообще! Вы его еще не видели? - ответить она мне на этот свой же вопрос не дает, ибо вообще перестала умолкать. - Некоторые говорят, что он то ли нетрадиционной сексуальной ориентации, то ли бисексуал. Хотя это было бы понятно, вроде как всем бабам назло. Но вообще это все фигня, потому что он вообще спит со своей секретаршей, но она тоже — это слов нет просто. Одевается стильненько так, и ноги у нее! Я вам отвечаю, - тут она вдруг замолкает, оглядываясь назад, вглубь коридора за собой. Я следую взглядом туда же и вижу, что по этому коридору как раз следует Алекс с какими-то двумя женщинами и довольно оживленно, но, кажется, весьма серьезно с ними беседует. Одна из женщин — коротко стриженная блондинка в брюках, у второй, напротив, - длинные вьющиеся волосы и серая бесформенная туника в-ля винтаж — стиль, на котором помешана половина Лондона. Мне становится вдруг интересно, может ли одна из них быть той самой загадочной секретаршей.
- А, вот он идет, видите? - озвучивает мне девочка с ресепшена.
Я потягиваюсь и встаю на ноги, а Капранос уже почти дошел до конца коридора. Он расходится со своими спутницами и почти сразу замечает меня.
- Принес мне кофе? - это первое, что он говорит мне, и улыбка на его лице стоваттная, не иначе.
Черт, кофе. У меня совершенно вылетело из головы, абсолютно случайно. Отчего-то мне становится как-то стыдно и горько от этого, и я не могу с точностью определить сейчас всю глубину этой эмоции.
- Прости, я совсем забыл, - я тру бровь, а Алекс касается моего локтя, направляя нас в нужную сторону.
- Да ладно, ерунда. Я так и знал, что ты забудешь, так что с утреца пораньше сам заехал в Старбакс и взял две мокки, - улыбка его, кстати, не меркнет ни на минуту.
- Спасибо, - отвечаю я несколько смущенно, а он проводит рукой по моей спине.
- Как вчера твое собеседование? Ты мне не сказа по телефону.
Я пожимаю плечами:
- Нормально, как видишь, раз меня сюда отправили. Могу писать любую чушь, лишь бы это нравилось золотым деткам, я так понимаю.
В этот момент мы как раз заходим в офис Алекса (самый обычный и среднестатистический офис из всех мною виденных, ну разве что на окне стоит горшок с внушительных размеров алоэ), и Капранос подает мне стаканчик с кофе, на котором написано его имя.
- У нас с тобой сейчас два пути. Либо мы в первую очередь занимаемся сексом у меня тут на диване, а потом я веду тебя в студию. Либо мы сразу выдвигаемся в студию, но, - на этом месте он отпивает свой кофе, а я размышляю, всерьез он это все или шутит, - но тогда... заедешь ко мне сегодня вечером? У меня была сложная пара дней и все такое.
Он выглядит сейчас, как готовый прыгнуть на меня из-под кровати наглый домашний кошак.
Я вздыхаю и присаживаюсь на край его стола, попивая кофе. С одной стороны, секс на узком скользком диване (да, он тоже кожаный, как и тот с проходной) — удовольствие из сомнительных, с другой — тогда у меня будет свободный вечер и я смогу полноценно и вдумчиво описать сегодняшний день для своей колонки.
- Ладно, - наконец решительно отвечаю я и отставляю в сторону стаканчик с кофе. - Иди сюда.
Алекс разве что не мурлыкает и прямо-таки пинает меня на диван, пристраиваясь сверху.
Пожалуй, эти офисные эскапады меня даже возбуждают. Невероятно хочется попортить Капраносу обивку этого его дорогого дивана, жаль, что она таки кожаная.
***
Я пьян до невозможности, я весел, и я один. Мне плевать сейчас на всех: на моих так называемых друзей, на бывших возлюбленных, даже на самого себя.
Мануэла сказала, что я шлюха. Хотя нет, мой прожженный спиртом мозг меня обманывает, потому что это Александр назвал меня дешевой шлюхой. Мануэла просто тихо рыдала в уголке в обнимку со своими стеками, как она всегда это и делает.
Почему-то она всегда была не против, чтобы я периодически находил отдушину на стороне, а тут вдруг взбеленилась. Это все моя вина, конечно. Это я не самый лучший парень на свете, то есть я вообще никому не пожелаю такого парня, как я.
Александр говорил, что в последние несколько месяцев я вешался на него так постыдно, что меня впору было бы отдать на воспитание сексуально активных зекам. Он это впрочем сказал далеко не так мягко. Он вообще в последнее время начал защищать честь всех униженных и оскорбленных, а в первую очередь — пострадавших от меня. Я ведь нынче такая низкая тварь.
Александр сказал, что не понимает, как Мануэла меня все еще терпит. На самом деле я сам этого не понимаю. Тогда я понимал только, что довел-таки своего любимого Алекса, своего близкого друга еще с университета, до белого каления.
Мануэле всегда было все равно, с кем я периодически сплю, лишь бы это не случалось чаще, чем дважды на одну персону. Наверное, если бы она была против, мы бы уже давно разошлись, потому как у меня категорически не получается скрывать свои ****ские похождения. В какой-то момент я просто разучился отказывать людям, и, кстати, это касается не только случайно подцепленных на ночь в клубе мальчиков и девочек. Я никогда не отказываю своим друзьям: ни когда им не с кем пойти в паб, ни когда им надо помочь с переездом, ни когда им не с кем поговорить о вечном где-нибудь за городом, сидя на капоте замшелой машины, ни когда им скучно лежать в больнице, ожидая очередного сеанса дробления камня в желчном пузыре. А что касается мальчиков и девочек в клубах — я просто говорю им "для тебя — все, что угодно", если они достаточно долго висят у меня на плече, а спровоцировать их может любой самый скупой комплимент. Чаще всего правда они все додумывают сами, без моего первичного вмешательства.
Первые полтора часа здесь, в каком-то очередном клубе, я довольно тупо сижу в баре и пью все, что горит, без разбора, пресекаю любые поползновения со мной познакомиться, а любые прикосновения я отвергаю, словно чужие руки заражены какой-то экзотической, трудно излечимой заразой.
В тот вечер, когда Александр назвал меня шлюхой, почти даже правомерно, мы сидели все вместе за одним столиком в кафе, где-то под вечер. Я был, конечно, нетрезв, смеялся до слез, а потом мой Александр стал говорить мне в лицо все, что, видимо, накипело за долгое время, что у него, что у Мануэлы. Я одновременно с этим замолчал и пытался подобрать хоть какие-то эвнушительные ответные слова. Кит и Терри то молчали, то говорили намеренно о своем. Где-то у бара прохлаждались Никлас, Анна и кто-то еще. Им было глубоко наплевать, кто и что говорит мне в лицо. В ту секунду я это осознал более чем ясно.
В итоге теперь я напиваюсь, но только до определенной кондиции, а как только я ее достигаю, мой разрозненный взгляд начинает скользить по столам вокруг и натыкается на его губы. Чертовски красивые губы.
Он оказывается одним из тех, кто решает снять меня без церемоний и переглядок, просто сразу подходит ко мне. Я все никак не могу оторвать взгляда от его рта, как он улыбается и произносит:
- Привет. Как тебя зовут? - у него усталые пьяные глаза, и мне хочется отдаться ему прямо на барной стойке, как бы вульгарно это ни звучало, хотя я никогда вроде бы не страдал приверженностью к женским романам в мягких обложках. Бывало только в детстве искал особо пикантные сцены в немалой коллекции оных у моей тетки — так и проходило мое сексуальное воспитание, и вот куда оно меня завело.
- Меня зовут Ник, - говорю я своему новому знакомому и, не дожидаясь, пока он наградит меня своим именем в ответ, касаюсь его губ своими и, когда он не отталкивает меня, целую его уже на полую катушку. Должен же он знать, с кем связался.
Он не робеет, ничуть. Мы целуемся с ним, стоя у бара — это чертовски дешево и чертовски приятно. Он пахнет чем-то холодным, а, может, он просто только что зашел с улицы.
Я думаю, что этого запаха мне, пожалуй, было бы достаточно, чтобы жить без своих друзей. Сырая свежесть, которую я никак не мог найти в молочной бархатности Мануэлы и который только едва сквозил в уверенной натужности Александра. Мне кажется, этот запах похож на меня самого.
Когда мы выбираемся на танцпол, я говорю своему новоявленному партнеру на ухо:
- Ты такой холодный, я хочу тебя согреть, - руки у него и правда ледяные.
Он смотрит на меня так странно, то ли ухмыляясь, то ли умиляясь.
Мы не слишком долго торчим среди клубящихся тел танцпола, он выволакивает меня на улицу, где нас уже ждет такси, видимо, направляющееся к нему домой (и когда только он успел?). Мы буквально вваливаемся на заднее сидение, я тут же сажусь на этого парня верхом, а он хватает меня за задницу, и, честное слово, если машина будет ехать еще медленнее, мы трахнемся прямо тут.
- Меня вот недавно назвали шлюхой, - выдыхаю я ему в губы о наболевшем, не сдержавшись. - Хочешь, буду для тебя дешевой шлюхой из какого-нибудь квартала Красных Фонарей в Амстердаме?
- Для меня можешь быть хоть ****ью, хоть святым, только не переставай делать то, что сейчас делаешь, - отвечает мой новый чудесный друг, и я ловлю блеск его глаз в случайном свете мелькающих фонарей и так и не могу разобрать, какого же эти глаза цвета.
В моей голове появляется мысль о том, что я не знаю, как его зовут, но это не ново.
Каким-то невероятным образом мы добираемся до его квартиры. Нам мешают наши челки, и мы целуемся, будто деремся. Я прижимаю его к стене прямо перед входной дверью в его квартиру и готов уже просто изнасиловать его, так мне нравится один его только запах.
Он роняет ключи и стягивает с меня пальто и футболку, бросая их прямо на пол лестничной клетки, пока я уже проворно расстегиваю его брюки, и моя нога планомерно трется о его пах.
Я думать ни о чем не могу, кроме как о сексе. Мне будто перекрыли кислород и поток всех остальных мыслей в голову.
Он таки затаскивает меня через порог своей квартиры, хотя мы после этого еще долго никак не можем продвинуться вглубь, в комнаты, не до этого. Единственное, что у он успевает сказать, на мгновение размыкая поцелуй, это:
- Меня зовут Алекс, кстати.
Единственное, что я успеваю подумать перед тем, как меня накрывает очередная волна полыхающей похоти, это: "Надо же, прямо как моего бывшего лучшего друга".
Я не знаю, почему, но утром, уходя, я оставляю ему свой номер телефона. Может быть, я на секунду просто пугаюсь одиночества, нависающего надо мной гигантской, едва не срывающейся с неба тучей.
***
В записи о внутренней начинке здания Бэкгеммон рекордс я, планомерно и смачно задрачивая, описываю процесс выдавливания пластинки, на котором мне посчастливилось побывать, благодаря Алексу. Все просто, доступно, научно-популярно, впрочем по данной теме я едва ли осилю написать что-то по-другому даже вооружившись справочниками по акустике. Если уж эта заметка не сделает свое грязное дело с предсказуемыми хипстерскими умами, то я очень обижусь на свои умственные способности.
- Ник, очень неплохая заметка вышла. Я более чем доволен, отдал редакторам, - сообщает мне Сэм через день после того, как я высылаю ему оную заметку на мейл.
- Я рад, - вздыхаю я, но не буду скрывать, что с облегчением.
- Тут возник небольшой форс-мажор. Очередной. Ну ты знаешь, как это бывает, - без какой-либо извиняющейся интонации продолжает Сэм, а я почему-то киваю ему в ответ, хотя по телефону он этого видеть никак не может. - Одному очень любопытному месту надо написать рецензию... в смысле колонку твою. Как насчет встретиться сегодня вечером и обговорить эти дела? Заодно можно совместить с походом в паб, который мы все хотели провернуть с тобой, а?
Никакой поход в паб, выпить пару стаканчиков или что-то в этом роде мы, естественно, не планировали. Единственное предложение, мелькнувшее между нами было "надо будет повторить", и состоялось оно после первой нашей встречи пару недель назад. Его предложение, кстати. Мне, конечно, хочется отказаться, вцепившись в предлог типа "годовщина с парнем" (которой нет, конечно), но как назло у Алекса сегодня вечером корпоратив в каком-то ушлом пафосном баре. К тому же, я не могу отказать, не в моей ситуации.
В итоге вечером я нахожу себя в пабе в компании парня неясной ориентации, хамской манерой перебивать и перманентно указывать мне, где мое место. То бишь в компании Сэмюэля. Мы пьем пинту за пинтой, курим сигареты из одной пачки (его, кажется) и лишь первые полчаса говорим о чем же мне предстоит вскорости писать.
- Это цирк? - спрашиваю я, вытирая с губ пену от пива.
- Нет, не совсем. Это что-то вроде концептуального шоу человеческого тела....
- О Боже...
- Нет, не спеши делать выводы. Они обычно устраивают всякие зрелища с уродцами и карликами, но у сейчас у них сезон перформансов на тему Синей Бороды и одиночества в толпе.
Я хочу было фыркнуть, но если задуматься, мне это интересно. Поэтому я выдерживаю долгую паузу, затягиваясь от очередной сигареты, глубоко и тяжело, и отвечаю:
- Это звучит любопытно. Только, ради бога, не называй это больше, как там было... концептуальный цирк тел...
- Шоу.
- Неважно, ты понял, - он смеется, громко, и я смеюсь в ответ, в итоге все это выглядело бы ну очень дружественно, если бы у Сэма не было одной злополучной черты: он чертовки привлекателен. Все это можно было бы выдать за посиделки с приятелем после тяжелого рабочего, если бы у меня был этот самый тяжелый рабочий и если бы Сэм не флиртовал настолько очевидно.
На третьей пинте он "случайно" оплатил два раунда напитков подряд, на четвертой он стал придвигаться ближе и наклоняться ниже, обдавая мое ухо и часть скулы звериным дыханием с запахом гиннеса. На пятой я даже подумал, что он пытается меня споить, но мне уже слишком много лет, чтобы можно было использовать эту отговорку.
После пятой пинты мы потягиваемся и выходим на улицу, Сэм спотыкается о коврик и хватается за меня, мы пьяно смеемся, отражаясь в стеклах припаркованных напротив машин. Я задумываюсь, собираемся ли мы расходиться по домам, и нахожу, что мне этого совсем не хочется. Мне хочется продолжить вечер, зайти в какой-нибудь клуб, выпить еще. Как давно это было, я совсем ничего не помню. Сэм меня не разочаровывает, разворачивает нас куда-то направо по Клайдбэнкс, петляет по переулкам, одновременно рассказывая одну за другой несуразные шутки про мужиков и минеты, но, что примечательно, мы оба находим их невероятно смешными. Просто до умопомрачения.
Потом мы вваливаемся в какой-то небольшой клуб, по большей части темный и шумный, садимся сразу на высокие стулья у бара и заказываем два Лонг Айленда. Из соседней комнаты вырываются истерические отблески дискобола, моя голова начинает медленно плыть, и Сэм кладет руку мне на колено.
- Слушай, Ник, а ты играешь на каких-нибудь музыкальных инструментах? Учился когда-нибудь? - спрашивает у меня Буковский, и я чувствую его щетину своей ушной раковиной.
- Только не говори мне, что сейчас будет эта банальная шуточка про игру на флейте... - начинаю я, и мы оба смеемся, потому что именно ее он и хотел отпустить.
- Ладно, тебя не проведешь, я гляжу. Блин, и что мы здесь делаем, а? Вот что? - он оглядывается по сторонам, смеется снова и смотрит мне в глаза так, что меня прошибает ознобом. Как давно этого не было. Черт.
Не то, чтобы я в состоянии особо соображать сейчас, но я понимаю, что мы за весь вечер не подняли ни одну интеллектуальную тему в наших разговорах. Ни о музыке, ни о современной литературе (что должно быть закономерно), ни о жизни, философии, политике, черт побери. Парочка пошлых историй с работы, парочка пошлых анекдотов, пошлые радиопередачи, пошлые журналы, ах вот в чем дело, ну конечно.
Во всем этом есть что-то необременительно животное, тихо пузырящиеся инстинкты, катализатором которых в данной реакции стала суммированная температура наших тел. Впрочем, какая разница, чей член загонять себе в глотку, если все это настолько неизбежно.
- Знакомый работает на БиБиСи 2, рассказывал недавно, что они хотят устроить там какое-то шоу-битву фокусников. Так там не допустили одного из участников, потому что он как-то давным-давно облажался в фокусе с гильотиной и отрубил бошку своей ассистентке... - вкрадчиво говорит мне Сэм, и я понимаю, что слова в данном случае роли не играют, только его интонации: амплитуды тонов и фазовые сдвиги пауз. Я перестаю слушать на половине, потому что его рука на моем колене начинает ползти выше к бедру, он наклоняется ко мне и уверенно продолжает свой рассказ уже мне в шею.
Я почему-то думаю о том, что руки у него не такие, как у Алекса: не такие длинные и тонкие пальцы, ногти другой формы и ощущение от прикосновения горше и тверже, более самоуверенное. Его челка не мешает нам, не отвлекает, не доводит до дрожи и бессильного исступления, в отличие от длинной челки Капраноса.
И тем не менее все, о чем я могу думать после этого, это представлять, как он, Сэм, трахает меня у себя дома, как мы насилуем его матрас, спариваемся будто животные, по-другому это действо не назвать. Ничего привлекательного, просто секс. Я готов в это поверить, здесь и сейчас.
А потом происходит невероятная вещь, потому что в дальнем углу этого злосчастного клуба я натыкаюсь взглядом на Алекса, который очень внимательно и в упор смотрит на меня, скрывая половину своего лица бокалом с выпивкой. Рядом с ним за столиком сидит толпа народа и явно наслаждается вечером бесплатного удовольствия на счет компании, тупо смеется и не обращает внимания.
Мне хочется, чтобы время остановилось и я смог бы все понять и обдумать, потому как я слишком пьян, чтобы успевать сейчас за миром и всеми его съездами с шоссе в обычном ритме. Но нет, как бы не так. Меня передергивает, и по телу разливается дрожь двойственного происхождения. Сэм впивается мне в шею засосом, а я только смотрю Алексу прямо в глаза, хотя скорее просто угадываю их блеск в темноте помещения. Капранос наконец убирает бокал от лица и я вижу, что губы его обрисовывает ухмылка.
Может быть, я творю странные вещи в последнее время. Скорее всего так и есть, и выпивка уже давно перестала быть оправданием, но я соскальзываю со стула у бара, не оглядываясь и не вспоминая о том, что было 10 минут, полчаса, два часа назад. Алекс отодвигается от края дивана, на котором сидит, когда я подхожу ближе, и смотрит на меня довольным взглядом, когда я сажусь рядом. Почему он доволен? Чем? Тем, что я выбрал его? Откуда он знает, что это не стыд, не чувство вины? Я сам не думаю, что "выбрал его", я вообще ничего не думаю сейчас - в этом и смысл.
Мы не говорим с ним по поводу Сэма.
В час ночи мы добираемся наконец до квартиры Алекса и до его спальни. Мы занимаемся сексом, как будто никогда до этого не знали друг друга, и я кончаю так сильно, что почти теряю сознание. И остаюсь на ночь.
***
Я никогда не говорил Алексу, но на самом деле впервые я увидел его вовсе не в тот раз в клубе, когда мы, безвозвратно потерянные, встретились пустыми взглядами поверх стаканов с выпивкой и в итоге провели последующие шесть или семь, а может быть, все десять часов в его спальне. Я не осознавал это довольно долгое время. Эпифания озарила меня в нашу первую зиму, так сказать. В первую зиму, которую мы встретили как два человека, находившиеся в недвусмысленных, но очень неопределенных отношениях. Я тогда впервые увидел его в "зимней экипировке": черное теплое пальто, белый шарф, закрывающий половину лица, и серая, как ее называют в народе, шапка-пидараска. Боже, это было такое смешное зрелище, и я хохотал до потери пульса, пока он посылал мне убийственные взгляды неопределимого оттенка. А через два дня я совершенно четко понял, что когда-то давно уже видел эту фигуру, этот силуэт. Эту идиотскую шапку, и начищенные до блеска непрактичные черные ботинки, и эти невыносимые кошачьи глаза.
Я стоял на автобусной остановке, одним зимним утром. Хотя, кажется, скорее это был полдень. Совершенно не помню, куда я ехал или откуда, но это в любом случае не относится к делу. Может быть, на встречу с издателем или редактором, может, из квартиры очередного любовника на один раз, задержавшись там дольше обычного. Мороз давил мне на уши, у меня не было ни перчаток, ни шапки, ни капюшона - я точно помню, что ужасно мерз и ходил по остановке туда сюда. А потом увидел его, стоящего на этой же остановке, возле лавочки. Помню, я пытался смотреть ему в лицо, потому что оно абсолютно объективно очень красивое, но он постоянно мастерски ловил мой взгляд, и мне приходилось отворачиваться. Потом он опустил свой шарф ниже, на горло, освобождая губы от покрытого инеем плена вязанной шерсти. Весьма вероятно, что единственное, что я на самом деле помню об этом инциденте, это то, что едва он успел закурить, к остановке как раз подошел мой автобус. Он в него не сел, сел в другой, идущий следом - ждал другой номер. Вполне возможно, что все остальное я выдумал. Но это точно был он, я уверен в этом так же, как в каждом утреннем вздохе, который делаю.
Поначалу меня мучило одно несоответствие: что он делал на автобусной остановке, ведь у него есть машина? Ответ я получил, когда озаботился спросить, откуда у него на бедре мягкий, тонкий, продолговатый шрам. Он тогда рассказал мне, что прошлой зимой попал в аварию. Его кто-то подрезал (Алекс, чертов идиот, к тому моменту еще и не успел сменить резину), и вмялся в него со стороны водителя, не оставив от дверцы и следа, благо сам Капранос отделался не слишком серьезными повреждениями.
Когда я спросил у него о шраме, он немало удивился, потому как это было не в моих правилах - спрашивать что-то о его жизни, и он это прекрасно знал. Но мне не удавалось дистанцироваться настолько, насколько я предполагал заранее, так что часть моих планов пришлось пересмотреть. В любом случае, находясь с ним в постоянном контакте тогда уже почти год, я и так знал о нем непростительно много. Или хотя бы о его теле.
- Вот, мы уже делаем успехи. Может быть, в один прекрасный день ты даже поведаешь мне о причинах своего затворничества, - сказал он, ухмыляясь, беззлобно, после того как рассказал мне историю своего (не единственного) шрама. Я только молча водил пальцами по его бедру.
***
Утром Алекс не спрашивает ничего о Сэме и не устраивает сцен, впрочем я и не ожидаю. Слава богу, люблю в нем это - полное согласование его ожиданий с моими принципами. Но в любом случае это утро оказывается необычным, хотя бы потому что мы проводим его вместе у него дома, размеренно занимаясь своими делами в разных уголках квартиры и не пересекаясь: я сижу на кухне с ноутбуком Алекса (который он мне великодушно одолжил) и записываю несколько пришедших на ум идей, делаю некоторые заметки и наработки для колонки; чем занимается он, я понятия не имею.
Через пару часов я закрываю крышку лэптопа, потягиваюсь и выхожу на свет божий, то бишь в гостиную, где и нахожу Капраноса, развалившегося на диване и с некоторым интересом уставившегося в какую-то передачу о готовке. Он же любит иногда готовить, да, это так, в молодости он даже подрабатывал в каком-то ресторане - варил бульоны.
- Что за нудятину ты смотришь? - интересуюсь я, присаживаясь на подлокотник дивана и складывая руки на груди.
- Очень интересная передача про то, как делать домашнюю пасту. Этот нечеловечески привлекательный мужчина с мельхиоровой проседью в волосах, Фернандо Каналес, мой великий гуру, - отвечает мне Алекс и, не отрывая взгляда от экрана и головы от подушки, вытягивает руку в моем направлении.
Я с минуту думаю, что это может означать, а потом еще с минуту пытаясь понять, какого черта я взялся за эту руку и позволил ему затянуть меня к нему под бок на весьма узкий, но очень мягкий диван. Это настолько не похоже на меня, что мне даже страшно и сердце колотится где-то в глотке. Алекс зарывается пальцами в мои волосы и долго-долго молчит, сперва, а потом наконец говорит:
- Может и сегодня останешься на ночь?
Я могу только вымученно промычать ему в шею, и я бы сказал, что он "испортил момент", но мое сердце все так же пугает меня своей аритмичностью.
- Ну хотя бы давай вместе поужинаем. Ник, мы вместе три года, - на этом месте я фыркаю, но он меня игнорирует. - Три чертовых года, и сколько раз мы с тобой ужинали или обедали вместе?
- Два?
- Именно, - скептически заключает он.
- Ладно, - отвечаю я, поражаясь своему великодушию, но если уж у меня сейчас должен случиться микроинфаркт, то я возьму от него максимум.
- Серьезно? Отлично, - его тон одновременно неверящий и катастрофически самодовольный. - Но на ночь ты не останешься?
- Ни за что.
- Ну, не все сразу, - он просто сама жизнерадостность.
***
После совместного ужина я каким-то образом снова оказываюсь дома у Капраноса, на этот раз вооруженный уже своим ноутбуком, потому как многовероятно, что и эту ночь я проведу здесь. Многовероятно? Господи, где моя сила воли. Я даже не пытаюсь себя оправдывать, надеюсь, мы просто будем всю ночь безбожно трахаться.
Алекс читает в спальне, я перебираю его почту, мир все еще не переворачивается.
Среди бумажного спама и счетов, мне попадается слегка бежевый конверт с какими-то растительными вензелями - личная корреспонденция.
- Тебе письмо, - сообщаю я Капраносу, заходя в спальню, и передаю ему конверт. Он потягивается, ворошит пальцами волосы на своей макушке и начинает читать адрес. Выражение его лица тут же меняется с расслабленно-утружденного на напряженно-застывшее.
- Все нормально? - интересуюсь я, садясь рядом с ним на кровать.
- Да, вполне, - кивает он, аккуратно открывая конверт и доставая оттуда симпатичного вида карточку, а не письмо, написанное от руки, как я ожидал.
- Что это? - не то, чтобы мне было особо интересно, что это, меня больше интересует, почему он вдруг так поменялся в лице.
- Приглашение на свадьбу, - как-то глухо отвечает Алекс и не переводит на меня взгляд. - От одного друга. Давнего друга.
- Бывшего друга?
Я не считаю, конечно, что все, что происходило со мной в жизни уникально. Что только у меня друзья могут быть "бывшими", а жизнь "попорченной". Но в любом случае осознавать, что у Алекса есть бывшие друзья почти что противоестественно. Мы настолько противоположные личности сейчас, насколько это вообще может быть. Каждый из нас - негатив другого, и при этом у нас все равно одна сущность на двоих.
Первое время, после инцидента с моим старым другом Александром и его внезапно прорезавшимся комплексом святого паладина, я хотел порвать с моими тогдашними друзьями вообще и в принципе. На практике это было не так просто, и не только потому, что о тебе начнут беспокоиться, если ты неправдоподобно резко перестанешь отвечать на звонки и имейлы, а просто потому, что резкое отлучение себя от "людской компании" (со всеми ее бонусами в виде внимания, общения, удовлетворения проходящей похоти и так далее.) сродни никотиновой голодовке (так не говорят, но какая разница). "Бросить дружить" в конечном итоге оказалось намного проще, чем "бросить курить" (потому что в последнем я не преуспел вообще). Главное в этом деле - это терпение и геометрическая прогрессия времени между звонками. Или затяжками. Но как я уже говорил, с затяжками у меня не получилось.
Но здесь, с Алексом и его письмом, что-то явно не так.
- Я бы сказал просто "от бывшего", - криво усмехается Капранос и запихивает не слишком аккуратным движением карточку обратно в блокнот.
Ах, если "бывший", то это все объясняет.
- Вы давно... ммм... были вместе? - во мне почему-то появляется странное любопытство, приправленное гадостной горсткой дискомфорта.
- С Джеймсом? Да, его зовут Джеймс. В университете. У нас была большааая любовь, - протягивает Капранос с явным издевательством (не понятно только над кем - над собой или над этим любопытным Джеймсом).
- И что же случилось?
- Ну для него это была просто "фаза", так что в какой-то момент он выкинул из головы всю эту инфантильность, остепенился и нашел себе прекрасную девушку. Видимо.
Я только поднимаю бровь, потому как мне нечего ни ответить, ни спросить. Алекс весьма рассеянно возвращается к свой книге, но я вижу, что он ее не читает - его глаза неподвижны и прищурены, он явно где-то не здесь и совершенно точно не "сейчас".
Он не слишком открытый человек, на самом деле. Я не могу читать по его лицу его мысли, не могу догадываться о его кошмарах по залегающим в темных углах лица морщинах, так что и сейчас я могу лишь предполагать, о чем он думает. Гораздо больше меня волнует не понятно откуда взявшийся у меня в желудке терновый клубок. Это отвратительное чувство, и это совершенно "не я".
- Так ты поедешь на церемонию? Когда она? - наконец подаю я голос. Мне не интересно знать ответ на этот вопрос, но при этом - совершенно необходимо. Почему-то.
Алекс довольно долго молчит, но в итоге отвечает:
- Нет.
Утром, мы выходим из его квартиры вместе, и он, естественно, не замечает, что я прячу бежевый конверт с приглашением к себе в сумку.
***
Полдня конверт жжет мне мысли одним фактом своего существования, и я не понимаю, откуда во мне такая почти что непоколебимая решительность. Проблема в том, вероятно, что вместе с тем, что я считал, будто я сам изолирован от мира, Алекс в моих мыслях также был отрезан от всех, с кем когда-либо был близок, знаком и так далее. Отрезан, не заинтересован, отстранен. Но Алекс это не я, и он никогда не крестился в моей изысканно отчаянной религии аскетического саморазумения. Никогда не принимал присягу передо мной, положа руку на "Сто лет одиночества". В этом моя ошибка, наверное. Я все это время думал (хотя и не признавался в этом даже самому себе), что мы с ним - одни против всего мира, а на самом деле это я - один против него. И по-другому в этом мире не бывает, потому что даже умираем мы все в одиночестве.
Днем я еду в это самое местечко, театр тела, почти цирк уродов, о котором мне надо написать. С Сэмом я не контактировал, и меня это тревожит во многих смыслах. Впрочем я смею надеяться, что он поставит профессионализм выше личного интереса.
Мы пьем водку со всей труппой, после их выступления и до глубокой ночи, я не уверен, что смогу написать заметку об этом месте, потому что мало на что обращаю внимание. Единственное, что врезается мне в память - это темнота и капающая на голову артиста с потолка вода (в рамках какого-то номера).
Под утро я блюю в мусорку рядом с театром, ловлю такси, в котором впоследствии забываю куртку, добираюсь домой и падаю на диван в попытке не захлебнуться утренней головной болью.
Когда я просыпаюсь (заполдень), то обнаруживаю у себя в электронной почте подтверждение о покупке билета на поезд до Данблейна. Поезд отправляется через три часа: за это время мне надо вспомнить, когда я успел его купить, решить, ехать ли, и добраться до вокзала, если я все-таки решусь.
Друг Алекса Джеймс женится в церкви Святого Николая в Данблейне - так написано на приглашении.
Меня тошнит, но я еду на вокзал, потому что в моей жизни нет никого, кто мог бы меня остановить.
***
Вокруг пусто. Нет ни службы, ни свадебной церемонии, и я сначала было думаю, что ошибся местом, или временем, или числом. На выходе из зала я почти спотыкаюсь о довольно низкорослого священника со слегка вьющейся бородой, которая кажется единым куском ваты вместе с головой и не двигается и не дергается в принципе, и уточняю у него, действительно ли это церковь Святого Николая. Это она. Но никакой брачной церемонии сегодня, да и в ближайшие дни, здесь не намечается.
Честно говоря, я даже не успеваю ничего подумать по этому поводу. У меня просто не остается на это сил, так что я присаживаюсь на одну из лавочек поближе к выходу и смотрю на распятие и на алтарь.
- Почему этот алтарь такой странный... - как-то необдуманно бормочу я себе под нос, и меня вдруг поправляют:
- Иконостас, - это Алекс.
остатокЯ оборачиваюсь на голос и только сейчас замечаю его стоящим у дальней колонны. Видимо, до этого он стоял там в тени, а теперь направляется ко мне. Я хочу спросить у него "какого черта ты здесь делаешь", но это ведь было его приглашение, так что тут только он вправе бросаться такими фразами. Поэтому я отворачиваюсь от него и снова смотрю на распятие, а он садится рядом на церковную скамью.
Я понятия не имею, как начать этот разговор. Хотя в первую очередь, я понятия не имею, что тут вообще происходит.
- Давно я не был в церкви, если честно. Моя бабуля по этому поводу бы очень расстроилась, - наконец нарушает тишину Капранос, откидываясь на твердую точеную спинку скамьи.
Я продолжаю молчать, потому как о церкви я едва ли могу поддерживать разговор. Собственно, я даже не уверен, верю ли я в Бога.
- Ник? - Алекс касается пальцами моего локтя, но я не в оцепенении или задумчивости, я слушаю его более чем внимательно.
- Тут совсем не так, как я помню... То есть я вообще не помню, когда последний раз был в церкви, но тут как-то совсем... не знаю...
- Я полагаю, ты просто никогда не был в православной церкви, - отвечает Алекс, и я вдруг понимаю всю уместность такого дорогого золотого убранства. - Меня когда-то давно крестили в очень похожей, только она была раза в два меньше.
Боковым зрением зрением я вижу, как он запрокидывает голову, глядя высоко под купол.
- Меня крестили в лютеранской, но мне вроде как все равно, - отвечаю я, поворачиваясь к нему лицом.
- Тогда все ясно... - он закрывает глаза, и конец его реплики как будто рассеивается в воздухе.
Какое-то время мы продолжаем сидеть молча, но в итоге я не выдерживаю и бросаю к его ногам ту самую фразу:
- Я думал, тут будет свадьба твоего... друга.
- Джейми? - Капранос приоткрывает один глаз и преспокойно косит им в мою сторону. - Ну, как видишь, ее здесь нет.
Я не удостаиваю его вокальным "почему?", только продолжаю напряженно смотреть на него, так что он всплескивает руками и поворачивается ко мне лицом полностью.
- Нет здесь никакой свадьбы, Ник, и не должно было быть.
- Так и где же... ну, Джейми?
Так странно, что он не злится, а меня не ест совесть по поводу того, что я вообще сюда приехал. По приглашению, которое предназначалось ему.
Алекс пожимает плечами:
- Понятия не имею. Наверное, готовиться зажигать в каком-нибудь очередном гей-клубе Кардиффа сегодня ночью, - совершенно невозмутимо отвечает мне мой зеленоглазый друг, рассматривая свои ногти.
- Ты же сказал, что он остепенился и бросил всю эту педерастическую дурь. Алекс, какого черта? А что это за... - я запускаю руку во внутренний карман куртки, шарюсь там и наконец выуживаю бежевый конверт, - приглашение тогда?
Алекс поднимает на меня глаза и говорит:
- Нет никакого приглашения, Ник.
- Как это нет, когда я его в руках дер...
- Ник, я его на работе напечатал, на цветном принтере.
В ответ у меня получается только молчать и выглядеть ошарашенным, потому как все что происходит, быстро и бесповоротно выбивает меня из колеи.
- Не смотри так на меня, Никки, ладно? Хотя, надо сказать, я до последнего сомневался, что ты все-таки приедешь сюда.
- Я сам не знаю, зачем это сделал... - глухо бурчу я себе под нос и чувствую, как невероятно тяжело у меня на душе.
- Зато я знаю. По крайне мере мне очень хочется на это надеяться. Хочешь я тебе исповедаюсь, раз уж мы в церкви?
- На кой мне твоя исповедь.
- Я наврал тебе про свадьбу и спровоцировал сюда приехать. И Сэма я попросил сделать все то, что он сделал.
Мне становится тошно.
Я не могу сказать, что в моей голове, все встает на свои места. Оно внезапно щелкает открывающимся замком, но только из сундука на меня вываливается гора вопросов и неприкрытой злости, так что я хватаю Алекса за запястье, стискивая как можно сильнее, и тихо рычу ему в лицо:
- В какие к черту игры ты тут играешь, твою мать?
- Не сквернословь в Доме Божьем, - отвечает мне Алекс, ухмыляясь, ловко, но безрезультатно отцепляя мои пальцы от своей руки.
- ****ь. То есть, черт. Да какого ж... Алекс, - наверное, выгляжу я очень странно, а вся моя горечь вдруг так же внезапно просачивается сквозь землю, как и появилась из воздуха минуту назад, и я уже не чувствую жгучего желания придушить эту сволочь.
А Алекс вдруг съедает с губ улыбку и становится намного старше - в один миг:
- Я понял, не волнуйся. Просто так надо было. Чтобы ты сейчас был именно здесь, такой как есть, чтобы мы могли поговорить и чтобы это дало хотя бы какой-то результат. Ты понимаешь?
- Нет.
- Ник, ты сам все понимаешь. Ты живешь, как в клетке, весьма непривлекательной. Ты не можешь жить так вечно.
- Не читай мне нотации, Капранос, и не учи меня жить, - единственное чего я хочу сейчас, так это чтобы он перестал нести этот бред. Потому что хуже всего то, что он прав, и что я действительно устал.
- Просто помолчи, ладно? Мы с тобой вместе три года. И я никогда не знал, каким ты был до этого. Только не думай, что я пытаюсь тебя изменить. Я просто хочу... Невозможно всегда быть одному, так, как ты. И ты прекрасно знаешь, что все это между нами назревало уже давно. Я всего лишь наконец это озвучиваю.
- Я не хочу быть таким, как раньше, - я закрываю лицо руками и думаю, как мне можно от всего этого отключиться, только ведь уже слишком поздно, теперь надо что-то делать.
- Ник, послушай...
- Нет, это ты послушай! - эхо моего выкрика разносится вокруг, и я вспоминаю, где я, и что здесь так делать нельзя. - Ты не понимаешь. Я помню, почему, что и как изменилось. И почему я - это я. И я не хочу обратно, пойми же ты наконец.
- Это не значит, что ты...
- Знаешь, это как нестись с горы на велосипеде без тормозов. Сначала это невероятно и хорошо, ветер в лицо и смазанный мир метрами в секунду, но только чем дальше, тем быстрее, и остановиться ты уже не можешь, и становится просто нечеловечески страшно и приводит это к одному. И все эти люди, и все эти места, и все одно за одним, а утром ты видишь в зеркале бесполезную пустую шлюху.
- Ник... Я понимаю. Допустим. Ехал ты на этом чертовом велосипеде, и не было у тебя возможности затормозить. В итоге ты врезался, скажем, упал, сломал себе все, что возможно. Оказался в больнице в коме. Затяжной такой коме. Понимаешь? Ты сейчас в коме. И вокруг тебя нет людей, никого нет, ты один, ты эмоционально заморожен, только родственники не отключают от аппарата поддержки дыхания, потому как вроде не смеют, не решаются. И только я у тебя там, один медбрат, обтираю мокрой тряпочкой и меняю судно.
- Ты только что сравнил секс с испражнением... - уныло усмехаюсь я, пока Алекс все пытается найти предлог, чтобы взять меня за руку.
- Я сравнил секс с естественной потребностью.
- Люди не выходят из комы просто так, по заказу. Я не хочу, Алекс. И не могу. Я не хочу, чтобы было так, как раньше.
- А никто и не говорит, что ты даже сможешь так, как раньше. Черт знает, что будет у тебя с телом, после того как ты очнешься. Может быть, кости так и не срастутся правильно, или ноги будут парализованы, хотя, конечно, не приведи Господь. И к черту эти долбаные метафоры. Смысл в том, что ты не сможешь так, как раньше. Но этого и не надо, просто... выйди из комы, ****ь. Чертов писатель со своими чертовыми фигурами речи.
Все, что происходит, кажется, затерялось где-то в центре вселенной. Я ничего не понимаю, но это не новость, я вообще, кажется, мало что знаю о жизни. Просто это так странно сидеть с ним в почти пустой церкви, говорить о таких бесполезных вещах, и он наконец находит мою руку своей.
- Я так и не понял, когда в твоей жизни появилось время для личной жизни, - только и говорю я в ответ.
- Оно всегда было.
- Ах да, ты же спишь со своей секретаршей, я совсем забыл, - я непроизвольно сжимаю руку в кулак.
- Ник, я гей. Я не сплю с женщинами. Единственный раз у меня был секс с женщиной, когда мне было девятнадцать, я работал в одном мелком ресторане и су-шеф лишила меня девственности на полу в кладовке со скатертями.
- Я, кажется, разучился понимать, когда люди врут, а когда говорят правду.
- Я не вру тебе. Не сейчас. Не здесь и не сейчас. Я вообще не хочу тебе врать.
У меня снова нет слов, у него снова нет ответов на мои вопросы, поэтому какое-то время мы опять сидим молча. Он не выдерживает первым:
- Скажи мне, чего ты хочешь сейчас.
- О Боже, я не знаю... - я упираюсь локтями в колени и подпираю руками голову, глядя себе под ноги. - Я хочу пойти обратно в мотель, в свой номер, который я снял неподалеку, и всю ночь заниматься там незабываемым сексом. Я хочу в свою квартиру в Глазго, хочу, чтобы хотя бы этой осенью там вовремя включили отопление, и я не мерз каждую ночь и каждое утро. Или чтобы кто-то хотя бы погрел мне носки, перед тем, как я встану, - последнее я произношу с каким-то жалким смешком.
Мы не сговариваясь оба выпрямляемся, поворачиваясь лицом к распятию, сидим рядом и он водит пальцами по моему колену.
- Ничего уже не изменится, - выдыхаю я в конце концов.
- Ничего, - отвечает мне Алекс. - Ничего не изменится, если ты не перестанешь вести себя, как жалкая, преданная всеми толстая школьница. Ник, ты уже давно не мальчик. Всех нас в жизни придают. Это не значит, что твоя жизнь закончилась. Я не хочу с тобой нянчится.
- Я тебя никогда и не просил, - выдыхаю я и щурюсь. Ненавижу в нем это умение забираться мне под кожу.
- Да, я, пожалуй, не так это сказал, - он сжимает пальцами мое колено почти до боли и я непроизвольно перевожу на него взгляд. - Ник.
Я понимаю.
У него в глазах что-то очень темное и очень родное. Мы с ним так сильно не похожи, почти противоположны иногда, но в тех местах, где мы соприкасаемся, нас почти невозможно разделить на две отдельные сущности. Когда я встретил его впервые, между нами только промелькнула какая-то искра, и я не знал тогда хорошо ли это было или плохо, но я точно знал, что из этого что-то должно было выйти.
Может быть, пора задуматься о том, что я наконец-то влюбился.
Я киваю, хотя мне снова тошно, я не ел почти весь день, и я очень устал, от всего на свете.
Сбоку от нас кто-то ставит перед одной из икон свечку.
fin