Сперва вообразите такое, например: "В моих руках оказалась расческа. Та самая, со знакомыми остроконечностями. Смыкаешь веки и безошибочно можешь угадать, когда следует превкусить эту остроту зубчиков, поднося пальцы свободной руки к этому предмету..." А теперь такое, скажем: "Я почувствовал отяжелившую мою ладонь светло-коричневую расческу со множеством зубчиков только на первый взгляд одного окраса. У основания - на деле - один мог быть чуть бежевее, другой - менее того, а выше и вовсе черт знает что могло происходить с внешним видом данного продукта легкой промышленности. Зубчики были острыми. Игольчато острыми. И знакомых до мышечной памяти габаритов..." Это все мое, сочиненное исключительно вот для какого дела. Вам больше нравится какой автор из двух предыдущих и двух следующих. Тот, который возводит для Вас коридор художественной реальности, развешивает в нем по стенам картины, расставляет вдоль стулья и детально воссоздает для Вас ощущения своих зрительных нервов, тактильных окончаний, интеллектуальных процессов? А может быть, есть большая прелесть в работах того, который возводит точно такой же коридор, но не включает именной пылесос насильственного затягивания Вас в его собственную матрицу запахов, форм и преобразований, вместо этого простой - кажется, простой - последовательностью разномасштабных гармонических образов ввергает Вас в состояние управляемых им эмоций, чьи уровни заполняются известными только лично Вам свойствами предложенных им объектов и всякого прочего? Догадываетесь, к какому типу, на мой взгляд, относится Гессе в примере с его романом "Степной волк"? Ко второму.
Герман Гессе с его романом - предвестником ломки человеческой во Второй мировой войне "Степной волк" показался мне автором умеющим управлять очерченным им миром реальности с максимальной степенью свободы читателя от зазубринок, трещинок, зацепочек, шероховатостей персонально авторского мира. Словно смеется: сами будете нащупывать свои же собственные зазубринки и прочие неровности, то ранящие, то ублажающие Вас, - от меня Вам будет только коридор и меню из разнородной утвари, которой можете пользоваться как Вам вздумается. В начале книги мгновенно поразила "пейзажность" - с позволения сказать - бесчувственная, вакуум которой по законам физики заполняется воздухом наших легких, нашим сознанием и нашим прошлым опытом. Гессе пускает героя по улице, мокрой от дождя, тот смотрит на стены, на вывески, на что-то еще. И это почти никогда не конкретные кирпичи начала ХХ века, когда писалась книга. Это наши, возможно, кирпичи, современные - мы других-то, может, и не видали. И вот они мгновенно заполняют осязательную пустоту. И обоняние ловит сырость для кого мегаполисов под ливнем, для кого - проселочья. Гессе не отсылает никого из читателей в историческую эпоху и не обучает нас насильственному рисованию образа деревянной оградки образца времен сразу после Первой мировой, скажем. Нет, сами рисуем. А герой его просто продолжает быстро, в нужном для нашего сознания ритме идти, думать, останавливаться. И мы наполняем его коридоры своими шестью чувствами. Пардон, не наполняем, а ощупываем, формируем образ, а то и просто фантазируем, радуясь возможности поиграть где по-мальчишески, где по-женски. Такова главная прелесть "Степного волка" Гессе в переводе, который мне достался: С. Апта.
О содержательной части романа. Люди, а мы ведь все ощущали какого-то рода подобное. Не обязательно историческим предвосхищением, а то и предужасом. Хотя бы внутриэволюционным или революционным: наши собственные маленькие ломки день ото дня, событие за событием. Иногда просто как накопится, и все: мировая скорбь. И как хочется-то тогда по совету одного из героев Гессе научиться жить невсерьез в самые драматические минуты. Как помогает-то воспрять духом такое, одна мысль-то как помогает иногда! Вот таковое ощущение и передалось. Исторические и прочие событийные интра- с экстраполяциями мы волны оставить в удел трактующим все глубже и глубже, сами же - да отметим само ощущение. Хорошо передано это с трудом гнущееся, но так легко ломаемое наше стержневое. В каких уж коридорах и какими демонами искушений разума заселенное - к роли автора отнесем, наше дело с этим поиграться и дойти каждый до своего результата ощупывания хрупкости и эластичности личного хребта. Ах, как грубо-то! Зато действует!
P.S. Но одного (целью он и не ставил, видимо, но все же... уж очень тянет сказать!) Гессе не добился, даже если - повторю внутрискобочное - и не пытался. Женщины Гессе, героини Гессе - это искушение разума и влечение пола. К концу книги мне остро не доставало женщины Толстого. Той женщины, у которой доставало еще одного неименуемого элемента целостности, дававшей ей подлинную жизненность и право на суждение, на решение, на чувство.