Вечный Дед
За лобовым стеклом машины медленно и уныло пролетали километры. На правой дверке потрепанного ЗиЛа, возглавлявшего колонну, глухо бряцал обтрепанный бронежилет. Вокруг, на сколько хватало глаз, гладкая, словно отшлифованная ветрами пустыня, с небольшими выступами песчаных барханов. Грифы с облезлыми шеями с придорожных столбов лениво охраняют не заминированную в этом районе дорогу. Желтый диск солнца висит над головой, и казалось, что его лучи давят на тело, все ниже прижимая его к земле выжимая последнюю влагу. Жара такая, что от капота машины вероятнее всего можно прикуривать, а в кабине устроить миниатюрную сидячую парилку. Автомат, лежащий на коленях, воспринимался не совсем вписывающейся в мирный пейзаж вещью.
Долгое отсутствие встречных колонн с вооруженными людьми создавало иллюзию мирной жизни. Об этом же свидетельствовала оперативная информация, так приятно говорившая, что боевые действия на оставшемся до границы отрезке пути практически не ведутся. Хотелось верить в то, что все осталось где-то там, далеко сзади, а впереди были долгожданная граница и Союз. И такое сладкое слово - дом.
Прохладный ветерок нес в открытую кабину запахи пробуждающейся весны, скрытной здесь, как и все в пустыне. Пустыня вообще обманчива и коварна, и лишь на первый взгляд, кажется простой и понятной. Но только опытный человек, который сталкивался с ней не один раз, способен заметить скрытую от посторонних глаз бурлящую здесь жизнь.
Первая машина колонны, в которой был старшим капитан Вахрушев, незаметно подходила к знакомому перекрестку. Извилистая дорога, идущая влево, уходила к последнему населенному пункту - Мазари - Шарифу, священному для мусульман городу, в котором, по преданиям был написан Коран. И одно из священных мест для шиитов, поскольку именно здесь, как предполагается, захоронен Али. Видимо, именно это обстоятельство не позволяло Советским войскам вести здесь боевые действия. Этот благополучный район был мирным, и отчасти служил местом для отдыха, лечения, и переформирования вооруженных банд афганских мятежников. А на этой развилке война вообще доходила до мирной идиллии. Бывали случаи, когда выездной пост Советских войск на БТРе, дежуривший тут в дневное время, зазевался и пропустил контрольное время смены - 18.00. В 18.05 басмачи «культурным» выстрелом вскользь по броне напомнили экипажу БТРа, что время их дежурства уже истекло и им пора возвращаться в полк. Вот ведь как - дружба дружбой, а игрушки врозь.
За этим перекрестком уже шла ровная, как стрела, трасса на пограничный город Хайратон с портом на Амударье. Многие грузы из него морским путем отправлялись в Союз, и наоборот, из Союза военные грузы, в основном оружие и боеприпасы поступали в Афганистан, для поддержки боевых действий.
Сейчас перекресток был безлюден, если не считать медленно ковыляющего к развилке старика в длинной белой одежде. Его седая борода достигала почти до пояса, и была также бела, как и его одеяние. Так как местность вокруг хорошо просматривалась простым глазом, возможность каких-либо засад или других неожиданных действий со стороны противника напрочь отсутствовала, поэтому деда ни на миг не заподозрили в противоправных действиях
Надрывно урча перегретым двигателем, первая машина уже въехала на перекресток, а старик, видимо, чтобы не попасть под колеса тяжелого ЗиЛа, а так же не создавать помех, остановился у края дороги, терпеливо дожидаясь встречную колонну. Чувствовалось, что одетый во все белое высокий и худой старик, согнутый под тяжестью прожитых лет, с трудом опираясь на посох, внимательно изучает армейскую технику. Тело его оставалось неподвижным, напротив, белесые глаза зорко смотрели на машину, идущую в авангарде колонны. Когда же до приближающейся машины оставалось не более двадцати метров, белый старик уверенно шагнул на дорогу, на ее середине повернулся лицом к колонне, и медленно поднял сухую руку.
То ли оттого, что Союз был уже совсем рядом, то ли потому, что старик был вовсе дряхл и уязвим на этой голой местности, его медлительность оказала на капитана гипнотическое действие. И он не сразу сообразил, что медленно поднявшаяся рука старика в направлении головной машины приобрела вполне конкретные и реально угрожающие очертания целящегося в машину БУРа.
И лишь тогда капитан с ужасом осознал, что он что-то непростительно и безнадежно пропустил, своевременно не осмыслил, а попросту прозевал опасность. Теперь же все, что произойдет дальше, с его стороны будет лишь безнадежно вторичным, последствием чего-то ужасного, необратимого, и не зависящего от его усилий. Произойдет то, чего он опасался всю дорогу, все время нахождения в этой мятежной республике, чего пытался всячески не допустить и избежать. Теперь же за всем этим будет только кровь, как обычно бывает на войне. Кровь и его вина...
Солдат-водитель громко вскрикнув ударил по тормозам, и с быстротой сурка юркнул под руль. Поток бесполезных мыслей смерчем пронесся в голове у капитана, а ватные руки непроизвольно и судорожно шарили на автомате предохранитель, а его взгляд, как под гипнозом был прикован к белому старику с винтовкой. Судорожно щелкнув предохранителем и передергивая затвор, он молил бога, чтобы успеть нажать на спусковой курок автомата раньше уже кем-то просчитанного времени.
Разлетевшееся перед лицом офицера фонтаном мелких брызг лобовое стекло тут же вернуло время в его привычное русло, а тупая боль ушибленного плеча определила реальность происходящего. Руки все еще сжимали автомат, который так и не выстрелил в неподвижного, обреченно стоящего у дороги старика. А он спокойно опустил старую винтовку и смотрел на остановившуюся колонну. Он никуда не побежал, он ждал...
Дед хорошо знал, чем все должно было закончиться, и он сделал все, что задумал. На большее, видимо, он и не рассчитывал.
- Влево! Слева объезжай старика! - Заорал капитан, скорее самому себе, чем напугавшемуся водителю, все больше раздражаясь от непонимания того, почему он так делает. Кто-то мудрый и совершенно реальный искал внутри капитана ответ на еще не поставленный вопрос. Он не мог понять, почему так поступает, но знал точно - не ради этого глубокого старика, не ради его жизни.
Раскаленный капот машины остановился перед самим белым изваянием, обдав его густой пылью. А затем, медленно заваливаясь носом в кювет, стала съезжать с дороги, аккуратно объезжая живое препятствие. Капитан почувствовал на себе скошенный и недоуменный взгляд водителя, а сам свободной рукой дотянулся до рации, включил ее и передал по колонне странную команду: «Объехать! Огонь не открывать!» И тут же выключил, не дожидаясь вопросов.
Старик стоял и не шевелился, только опустив к ноге свою старую винтовку, словно взаправдишный часовой. Он стоял и удивленно смотрел на съезжающие мимо него в кювет тяжелые машины и медленно покрывался мелкой, словно мука, серой пылью.
Что чувствовал старик в это миг? Разочарование, горечь? Они с капитаном не знали общего языка и не могли сесть за один стол, чтобы высказать друг другу о том, зачем каждому из них мстить другому. Они молчали о своей боли, и оба не могли поверить в исход происшедшего.
Древний дед в своем белом одеянии никак не вписывался в привычные капитану законы войны, он не ставил своей целью напасть и скрыться, он шел на явную смерть, очевидно, его целью была месть за своих близких. Точно так же поступил и капитан: не смотря на то, что подвергаясь смертельной опасности, он не смог отреагировать на свое нападение как обычно – догнать, уничтожить, отомстить. Этим он нарушил общепринятые морали войны, из-за чего чувствовал себя подавленным и виноватым, но, тем не менее, по-другому поступить он не мог.
Капитан еще долгое время не останавливал колонну. Напротив, он гнал ее так, будто старался выместить на ком-то злость, намеренно увеличивая скорость и пропуская все положенные остановки и привалы. Безумно гнал в направлении границы, туда, где дома у него остались старая мать с отцом, жена и полуторагодовалая дочь. Он хотел быть как можно дальше от того места, где остался стоять белый старик с выгоревшими и неподвижными глазами. Непонятный старик непонятной страны, не вписывающийся ни в один боевой устав такой же непонятной для него войны.
Капитан искренне хотел, чтобы на все мучавшие его вопросы ответил не он, а кто-то другой, распорядившийся его поступком, и еще десятками тысяч других, таких же, как он. Пусть кто-то думает об этом! А у него есть свои солдаты да еще эта дыра с паутиной расколов в лобовом стекле. И этого хватит. Сегодня ни одного бойца он не потерял.
- А был ли бой? - Спросят его сослуживцы.
- Нет. – Коротко ответит он.
- А выстрелы и пуля в плече - разве это не бой?
- Это... Это... - Капитану нечего ответить на этот вопрос. От постоянных недосыпов и напряжения последних дней больно кольнуло сердце. Он подумал про своего престарелого отца: может быть, в какой-то конкретной ситуации и он поступил бы точно так же? А не было ли точно так же с нашими дедами во время немецкой оккупации? Возможность отомстить за своих родных была почти у каждого, оказавшегося на оккупированной немецкой территории. Но не каждому хватило смелости вот так открыто выйти на дорогу и в упор расстрелять противника. А потом спокойно дожидаться своей участи, прекрасно зная, что ты уже не жилец на этом свете.
- Все-таки он попал в меня - подумал офицер. – Воистину вечный дед. Кто-то же сверху заступился за него, не пожелал его смерти. Долго жить будет, наверно.
А впереди уже ясно различались городские окраины стремительно приближающегося Хайратона, последнего приграничного города мятежного Афганистана. Колонна, оставляя за собой длинный шлейф пыли, уверенно мчалась на родину, оставляя далеко позади «Вечного деда».