Солдат уходящей империи
«Я никогда об этом не рассказывал, и не хотел, чтобы об этом знали. Но чем больше проходит времени, тем глубже и отчетливей отпечаток остается в моей памяти. Я начинаю понимать, что скрывать этого нельзя, об этом надо рассказывать, это надо помнить. Эта невидимая глазу тонкая линия между жизнью и смертью называлась войной». – Так начиналось письмо, которое пришло на адрес Андрея. Неизвестный ему Александр Кольцов, узнав о том, что он пишет про чеченскую войну, решил таким способом облегчить свою душу - излить все то, что накопилось у него в годы службы в чеченском аду. Рассказать часть того, что пришлось ему увидеть и пережить за время боевых действий: геройство и трусость, предательство и ненависть, страх, и разочарование. Разочарование победы, а скорее - поражения. И этот момент каждый рассматривает в индивидуальном порядке: многие утверждают – что чеченская война закончилась несомненной победой федеральных войск. Так ли это? Можно посмотреть с другой точки зрения – а победили ли федеральные войска чеченских бандитов? И поставили ли они Чечню на колени, как об этом раструбили средства массовой информации? Но, несомненно, одно – у каждого солдата она оставила большую и вечно гноящуюся в душе рану, и чем больше проходит времени, тем сильнее боль от нее, обильнее гной воспоминаний. Боль не физическая – моральная. И неважно кто победил, в несомненном проигрыше остались люди, все те, кто принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе.
Автор.
В июле 1996 года наша часть прямым рейсом из Нижнего Новгорода наконец-то прибыла в Моздок. А на следующий день, я, в составе четырех батальонов своей части был уже в столице Чеченской Республики - Грозном.
«15 военный городок» - так называлось место нашей предстоящей дислокации. От нас до центра Грозного, и в обратную сторону по Старопромысловской трассе до железнодорожной станции Ханкала, рукой подать, минут 30 езды на БТРе. Прибывших солдат разместили внутри каких-то полуразрушенных бетонных боксов, где были установлены десятиместные солдатские палатки. В этих огромных каменных лабиринтах нас было человек пятьсот, может чуть меньше. Тем не менее, условия для прохождения службы были вполне приличные, была даже волейбольная площадка с рыбацкой сетью, натянутой поперек бывшего склада, и крохотная банька, где одновременно, размахивая ивовыми чеченскими вениками, можно было париться только троим солдатам. Кормили более менее сносно, повара трудились на совесть: мясо в каше попадалось чаще, чем в жидком супе, а компот и утренний кофе были достаточно сладкими. Это, скорее всего, объяснялось тем, что сворованные поварами продукты пока некому было продать. И шутку офицеров – «кормят как на убой», почти все воспринимали только как шутку. Но для многих это случилось именно так.
Тушенки, сгущенки и масла ели вдоволь, жаловаться было грех, и после нервотрепки с прибытием и ожиданием войны такие условия расслабляли, и мы снимали напряжение игрой в волейбол. Другие, готовясь к дембелю, качали мышцы сваренными попарно танковыми и БМПэшными траками, и соревновались на сигареты в подтягивании на перекладине.
Прошло несколько дней, и многие, в том числе и я, с тревогой ожидали первого выезда «на боевые». И дождались. Ранним июльским утром несколько десятков солдат, получив усиленный боекомплект, на Уралах выехали на первую спецоперацию. Десять единиц боевой техники и две роты бойцов поехали бороться с экстремизмом.
Сидя на броне БТРа с полным боекомплектом, я чувствовал себя сущим терминатором из американского боевика. Автомат на изготовку, к нему дополнительно 4 полных магазина, 12 гранат, приятно тяжелят пояс, штык-нож, каска - сфера весом порядка 4 килограммов - вот и все что нужно, чтобы числиться бэтмэном и супергероем в одном лице.
После пары часов ношения сферы, голова произвольно начинает качаться, словно у китайского болванчика. Мышцы шеи заметно побаливают от непривычного груза, и, не справляясь с весом каски, голова ходит из стороны в сторону. «Такую приблуду в следующий раз больше не одену», - клянешься сам себе, но на завтра с охотой нарушаешь клятву, натягивая каску и во все последующие дни. Жизнь, как ни крути, дороже сиюминутного комфорта. Хотя и пользы от сферы немного.
На шее болтается жетон, прозванный с чьей-то легкой руки «смертником», по которому опознают трупы солдат. Именно он, малюсенький кусочек алюминия, возвращает к реальной действительности. И даже не верится, что шесть цифр, выбитых на плоской пластине, заключают в себе всю твою прожитую жизнь.
Первое впечатление от движения боевой колонны двойственно: не понимаешь зачем, и где ты находишься. Покачиваясь в ритм наклонов тяжелого БТРа на ямах, до судорог в пальцах впиваешься в спасительный автомат, трепеща перед черной дырой неизвестности. Абсолютно непонимающими зрачками впиваешься в ежесекундно меняющийся «пейзаж», ищешь, сам не зная чего. Ищешь большое и страшное. А находишь...
Среди зияющих чернотой глазниц разрушенных панельных домов, груды битого кирпича и бетона, куч мусора и остатков разбитой бронетехники, сожженных танков, БТРов, БМП и других машин, ходили люди, работали неизвестно каким образом уцелевшие коммерческие ларьки. Всюду сновали юркие «Жигули» и нерасторопные «Волги», бегали дети. Неизгладимое впечатление на всю жизнь произвели на меня молодая мамаша, одетая во все черное, медленно гуляющая с детской коляской, у которой вместо одного колеса был приделан здоровенный подшипник, и группа довольно чистых, не смотря на повальную грязь, ребятишек, радостно поглощающих добытое, откуда-то из параллельной вселенной, мороженое. Буквально в нескольких кварталах от них стреляют, страдают, умирают, а им хоть бы что! У них отдельный, собственный мирок, который кончается буквально за поворотом. И снова - развалины, руины, грязь. Весьма неожиданный контраст - черное и белое, мир и война в отдельно взятом городе. Когда впервые видишь такие, казалось бы, несовместимые противоположности, то здорово получаешь по мозгам, расшатывая и так не крепкую крышу сознания.
Сидишь на броне, смотришь на городские руины, пялишься на синее небо, которого почти не видно из-за черного дыма повсеместно горящей нефти, и стараешься не жить здесь, а просто существовать: находиться вне пространства и вне измерений. Вне мирского бытия. Вне обычной, будничной жизненной суеты. Что самое интересное - мне не было страшно. В этот момент я не боялся ни злых нохчей, ни ужасов плена, ни страшных ранений, ни самой смерти. Помешательство какое-то, стопроцентное отсутствие чувства страха вызывает жуткую настороженность. Ведь страх приходит всегда, но иногда он приходил намного позже событий. Когда в спокойной обстановке анализируешь прожитое, делаешь выводы и зло улыбаешься судьбе, вот тогда и становится по-настоящему страшно. А так, нет. Смерти боится любой здравомыслящий человек, но думать о ней постоянно противопоказано. Чем глубже погружаешься в думы о смерти, тем ближе к ней становишься. И, в процессе, можешь и не заметить момента ее долгожданного триумфа, поглощающего тебя в нее. Ведь у смерти тоже есть своя работа, и она тоже старается аккуратно выполнить ее в назначенные свыше сроки.
Оставив на двух блокпостах по наряду дежурных (один офицер и десять солдат), мы, изучив окрестности, вернулись на базу. Отдельная бригада оперативного назначения, в которую определили меня, совершала такие выезды ежедневно. Исключения составляли внештатные ситуации, которые случались почти каждый день.
До 5 августа все было относительно спокойно, обычные обстрелы колонн и ночные перестрелки перестали вызывать чувство острой тревоги, и к ним почти все привыкли. А рано утром 5 августа нас среди ночи подняли по тревоге и бросили в оцепление: несколько рот попытались окружить один из районов Грозного. Приказ поступил обычный: никого не впускать и не выпускать из кольца, внутри которого происходила вялая стрельба из стрелкового оружия. Через несколько часов после начала операции, когда я уже порядком устал, стоя как статуя у нагромождения из бетона и кирпичного мусора, нервно пощелкивая затвором, ко мне внезапно подошел пожилой чеченец. Он представился работником местной администрации, тут же вытащил красные корочки документа и уверенным шагом прошел мимо меня. Я даже сообразить не успел - кто он такой и зачем пошел туда - так быстро все это произошло. Внезапно в соседнем квартале послышались глухие автоматные очереди, и я, словно скошенный ковыль, упал за кучу наваленного кирпича, нервно высовывая вперед ствол автомата. Быстро сняв ствол с предохранителя, я дал короткую очередь в след растворившегося чечена. Потом еще одну. И в ответ услышал громкие хлопки, и совсем рядом цоканье пуль. «Вот ведь сука, - вихрем пронеслось в моей голове, - а мог ведь и на подходе запросто завалить. Стоишь тут как одинокий тополь на Плющихе. Хрен его знает, боевик он или работник чертовой администрации. А может и то, и другое в одном флаконе!»
Через несколько часов приехала наша смена. Наскоро обрисовав ситуацию, мы быстро заняли места в машинах и тронулись на базу. В начале и в конце колонны, по всем правилам ведения боевых действий двигались БТРы, между которыми поместился с десяток грузовиков с бойцами. Я, вместе с молодым командиром, успел запрыгнуть на броню головного БТРа. Но не успели мы проехать и ста метров, как неожиданно у нас за спиной ухнул взрыв - следовавший за нами ЗИЛ с бойцами подорвался на фугасе. Буквально за доли секунды все солдаты повыскакивали из машин и распластались на дороге. Еще через секунду раздался беспорядочный автоматный треск: стрелки щедро поливали из своего необстрелянного оружия чеченские просторы, ни сколько не заботясь об экономии патронов. Неизвестно еще, сколько здесь придется торчать! Место было дохлое, открытое, чехи могли обстрелять нас из автоматов и подствольников, или перещелкать снайперами. По-черепашьи сдавая задом, бойцы отползли от машин в неглубокий кювет на безопасное расстояние и затаились.
Вот так вяло постреливая, мы пролежали в канавах минут пятнадцать. В ответ на наши выстрелы чехи почему-то не отвечали: либо затаились, выжидая удобный момент, чтобы напасть, либо просто ушли. Чтобы не лежать на месте, я решил подобраться к подорвавшейся машине. Остальным бойцам я сказал зорко держать под наблюдением местность, и в случае обстрела тоже открывать огонь.
Где ползком, где перебежками я достиг горящего ЗИЛа: от сильного взрыва его перевернуло вверх колесами и жутко покорежило, а от кабины вообще ничего не осталось. Водитель и сопровождающий офицер, находившиеся в кабине, вероятнее всего, погибли, а выжившие бойцы из тех, кто во время взрыва находился в кузове, вытаскивали раненных и, как могли, оказывали им первую помощь. Некоторые из раненых орали благим матом, некоторые громко стонали, некоторые тихо плакали. Одному из бедолаг по колено оторвало обе ноги, но он не проронил ни слова. Широко раскрытыми, но абсолютно невидящими глазами он смотрел на то место, где должны быть его сапоги и беспомощно шевелил руками. И лишь потом бескровными губами тихо произнес: «Мама!»
Вдруг из-под горящих обломков ЗИЛА выкатился боец и резво бросился ко мне. Сильно обгоревший, с выпученными белками глаз, он обхватил меня и что есть мочи завопил: «Я был в этой машине! Я живой! Я из этой машины! Я живой! Я живой!» Я узнал его, мы вместе проходили службу в Тольяттинской учебке.
Вечером того же дня, охраняемые нашей бригадой блокпосты и группа огневой поддержки попали в чеченское окружение. Всю ночь боевики обстреливали и наш 15 городок. Грамотно так вели огонь, видно инструктор у них был с опытом: сначала из стрелкового оружия с нескольких сторон минут пять поливают, потом зашлют пять-шесть мин, потом снова из пулемета долбят. И так без перерывов на обед и сон.
Мне повезло: по приезду меня и еще двух бойцов назначили дежурными по батальону, и мы остались на базе. Остальные солдаты в срочном порядке поехали на подмогу к окруженным служакам, большинству из которых уже не суждено было вернуться назад.
Каким-то образом нохчи захватили центр города - главные улицы, перекрестки и подступы к ним, окружив наших бойцов находящихся на блокпостах и КПП. Видимо, большинство позиций федералов были заранее пристреляны дудаевцами и поэтому они чувствовали себя как рыбы в воде. А в районе Дома Правительства боестолкновения были особенно жестокими - боевики в наглую использовали несколько захваченных у наших частей БМП, что заметно увеличило возможности их и без того маневренных групп.
Несколько суток мы не могли связаться с отрезанными от основных сил бойцами засевших в правительственном здании, на которых нохчи давили как физически, так и чисто психологически - подбрасывали листовки с призывом не ввязываться в перестрелки и сидеть спокойно, чтобы не понести не нужных потерь. В это же время, для большей эффективности своих слов, чехи интенсивно и монотонно обстреливали окруженных из всех видов оружия. Особенно доставали своими резкими появлениями из ниоткуда, и столь же резкими исчезновениями в никуда, мелкие группки снайперов, прилично напугавшие своей боевой подвижностью наших бывалых служак.
Дерзкие попытки генералов помочь окруженным бойцам путем введения в город несколько стрелковых бригад со стороны Ханкалы, привели к огромным потерям. Духи радостно и с большим энтузиазмом расстреливали большое скопление российской техники и солдат, не давая генералам повода усомниться в своих боевых навыках.
Вплоть до 19 августа, почти две долгих недели, наша и соседняя бригада, гремевшая своей славой на весь Грозный, оставались в окружении. Каждый вечер я, как дежурный, принимал сведения о потерях - вел учет убитых и раненных. Чехи свирепствовали, били жестоко, наповал, иногда глумясь над убитыми и ранеными. Наши солдаты отвечали той же монетой. Временами - абсолютно варварскими методами. В память врезался эпизод, когда к воротам части подъехал 131 ЗИЛ с телами погибших бойцов, количество которых определить сразу было невозможно: тела солдат, словно грязные дрова были навалены до высоких бортов машины. И я внезапно поймал себя на мысли, что мне невероятным образом повезло, я оставался одним из немногих, дравшихся с чехами с наружной стороны кольца, то есть со стороны части, где нохчи не так сильно свирепствовали.
И только спустя пятнадцать дней благодаря усилиям нашего замкомполка, ласково прозванного «Палканом», живыми из чеченского окружения вышли несколько десятков бойцов, среди которых было четыре офицера. Подполковник каким-то образом умудрился договориться с боевиками о сдаче федералами оружия и боеприпасов в обмен на жизни окруженных людей. По специальному коридору, оставленному ночью «вежливыми» боевиками, измученные многодневными боями ребята покинули злосчастную площадь.
По слухам, ходившим позже, за сдачу оружия замкомполка был лишен звания и отправлен на досрочную пенсию. Не хочется верить, но если это правда, то очень жаль. Жаль, что не для всех люди были дороже погон и должностей.
А через неделю, в один из жарких августовских дней, ближе к вечеру, во время очередного обстрела наших позиций, ранили и меня. Ни боли, ни шока, а тем более страха в момент ранения не было. Было только приятное чувство блаженства, какой-то непонятной растерянности и нарастающего внутреннего тепла. Потом, я время от времени терял сознание, а полностью очухался только спустя несколько дней, так что очередность событий восстановить уже вряд ли смогу. В бессознательном состоянии меня переправили в Ханкалу, откуда с другими раненными повезли дальше, во Владикавказ, где и сделали полостную операцию.
Как и полагается всем больницам, в окружном госпитале тоже мест не всем хватает. Раненые лежали кругом, где только можно: на грязном полу, на столе дежурной сестры, на окне. Одного легкораненого пытались даже затолкать на шифоньер, но прибежавший врач поднял могучий рев и его срочно спустили на пол.
Я лежал в коридоре и беззвучно ждал своей участи. Сознание мое было где-то далеко, намного выше этого здания, выше даже чем сама Чечня и все ее боевики вместе взятые, я не понимал ни фига. И только через несколько часов меня втащили в операционную, не очень вежливо перетянули на стол, включили яркий свет и напялили на лицо маску. Все вдруг закружилось в мутном хороводе, голоса начали сливаться в один сплошной гул, меня что-то спрашивали, отнимая маску с веселящим газом от лица. А я все молчал, молчал. И вдруг весь хоровод закружился в один сплошной водоворот, мерцавший яркими звездами на абсолютно черном, и оттого жутком небе.
К моему счастью, операция прошла успешно, хотя в первое время пришлось немного помучиться - голова опухла, словно в нее затолкали всю вату, которую нашли в этом госпитале. Рот самостоятельно почти не открывался, пережевывать пищу я помогал рукой, двигая себя за челюсть. Из живота торчала тонкая трубка – дренаж, которая уходила куда-то под кровать. Но я особо не переживал, главное – живой, и почти здоровый. Плевать на то, что половина кишок осталось в грязном тазу, что стоял под операционным столом. Затем несколько месяцев я лечился в госпиталях Оренбурга и Пензы и вот, наконец, поехал домой в отпуск.
О том, что шестого августа нохчи решились на штурм позиций федеральных войск в Грозном, я узнал спустя три месяца, из местных газет. Подробности этого штурма я выяснил намного позже, у самих участников разблокирования города. Оказалось, что нохчи небольшими группами незаметно просочились из пригородов Грозного и, практически беспрепятственно, захватили объекты, контролируемые нашими частями. Буквально за сутки боевики заняли половину жизненно важных плацдармов своей столицы, уничтожив кучу боевой техники и, самое главное, положив немало наших солдат. Из этого можно сделать несложный вывод - прослеживается промах командования Объединенной группировкой войск в Чечне, или явное предательство.
Как могла целая куча генералов, протиравших штаны в Доме правительства и в Ханкале, смогла допустить такой провал? Почему главнокомандующий всем этим дурдомом позволяет себе отпуск посредине боевых действий? Почему одно наше подразделение, неожиданно наткнувшись на другое, обстреливает своих же? Тогда я никак не мог этого понять. А может, просто не хотел, или просто не было времени. Не хотел верить, что такое вообще возможно. Не хотел верить в такое отношение к солдатам, не верил в явное предательство. Теперь, через пять лет, я стал чуть-чуть в кое-чем разбираться. Один из вариантов ответа на эти вопросы у меня есть.
Оставляя ошибки генералов им самим, я затрону действия солдат. Считаю, что полное незнание и непонимание солдатами сложившейся обстановки и элементарная некомпетентность младшего командного состава добавляла сумбурности и бестолковости в действия всех наших частей, расквартированных в Грозном. Лично моей роте ни разу не объясняли, куда и зачем мы выдвигаемся. Нас использовали как стадо баранов, молча перегоняя с места на место. Никто из бойцов, включая командиров, даже не знал названия улиц, на которых пришлось повоевать и, между прочим, потерять кучу своих товарищей. Нам ни разу не давали полной картины происходящего, ни разу не говорили, зачем мы здесь. Солдаты хоть и солдаты, но не тупые бессловесные животные. Иной раз доходило до абсурда: наши действия не поддавались никакой логике, но командиры упорно, словно сало в посылке, молчали. А теперь семьи погибших и получивших увечья ребят не могут получить от нашей великой страны нормальной компенсации. Некоторым, с виду здоровым людям, эта война исковеркала всю жизнь, всю душу вывернула на изнанку. Мы бились, как могли, по совести, обезбашенные шли в бой, рвали чеченов как Тузик телогрейку, при этом получая смертельные раны и увечья. А что получили взамен? Я даже не о деньгах сейчас говорю, а об отношении общества. Мне не за нас, мне за страну обидно. За державу, теперь уже бывшую. А мы, солдаты, отдавшие свои жизни и здоровье за нее, оказались последними солдатами уходящей империи!
Эту войну Россия проиграла, это очевидно. Но только не надо в этом поражении винить армию - солдаты воевали добросовестно! Они старались беспрекословно подчиняться тупым приказам своих не очень надежных командиров, воевали на благо победы, не выпуская из рук оружия. Ходили на задания, в бой, в разведку, шли на верную смерть, оставаясь верными в безвыходных ситуациях. Иногда бездумно, неосознанно, но в большинстве случаев страстно, со здоровой смекалкой и армейским юмором. Ведь только когда любишь свою работу, когда получаешь от нее удовольствие, тогда добиваешься результатов. И вроде бы все трудились: солдаты выполняли свою работу, офицеры свою, генералы свою, политики свою. Почему не получилось? Почему за два долгих и кровавых года федеральные войска так и не освободили измученную кавказскую землю от бандитов?
Война для всех одна, но цели разные. Цель солдата – убивать, и они шли к ней любыми путями. Офицеры рапортовали об удачно проведенных операциях и получали награды, генералы докладывали президенту, что конституционный порядок в мятежной республике с минуты на минуту будет восстановлен, попутно писали мемуары-бестселлеры и пришивали на погоны новые звезды, а политики скрупулезно подсчитывали доходы и недовольно морщились, когда приходилось отстегивать мизерную компенсацию семьям погибших солдат.
Политики проиграли эту войну, и всеми путями старались свой позор свалить на плечи военных. Позорно для страны, для людей, для истории, но не для себя. Назовите мне хоть одну фамилию, покажите мне хоть одного чиновника, осужденного за провал в Грозном, за позор в Кизляре и Первомайском, за неудачи в Бамуте, за фиаско в Веденском районе, за последствия терактов по всей России. Не находите слов? Не можете вспомнить? Не можете никого назвать? Не можете потому, что некого называть. Ведь никого не наказали, никого не осудили, ни-ко-го!!! И никого не осудят. Тогда зачем вспоминать о неприятном? Давайте забудем все! Давайте пить пиво и ходить в рестораны, давайте жить по-человечески. Расковано, для себя. Да запросто! Только вспомним сначала тех, кто дает нам такую возможность - жить в мире, жить счастливо, да просто - жить. Вспомним тех, кто погиб за нашу с вами жизнь...
Перед самым увольнением в запас я участвовал в торжественном открытии мемориальной доски памяти погибших однополчан, где, к сожалению, увидел и имена своих друзей, много имен. Вся доска была в именах тех, кого я знал, или хотя бы встречал, пил чай, ел кашу, курил, или просто беседовал о гражданке. Еще больше были ранены, или покалечены во время боевых действий. Это они – солдаты уходящей империи. Низкий им поклон за это!