Живой
Сегодня, когда такое простое понятие как уважение к старшим у молодого, но довольно наглого поколения практически отсутствует, и на улицах наших городов несовершеннолетние пьяные отморозки беспричинно избивают ветеранов войны и труда, а многочисленные прохожие боятся заступаться за слабых и несправедливо обиженных людей. И случай, про который я расскажу ниже, показался мне знаковым. Я понял, что возможность мирного урегулирования чеченского конфликта все еще сохраняется. Нужно лишь чуточку терпения и политической мудрости. Нужно прислушаться к голосу разума и прекратить эту бессмысленную войну с помощью местных аксакалов, уважаемых седовласых старейшин, слово которых равносильно закону даже для самых отъявленных головорезов, ваххабитов и других борцов за веру.
Хотя, о чем это я? Кто и о чем будет с ними договариваться? Если даже
безусые двадцатилетние лейтенанты открыто, перед первым боем, говорили: «Эта война коммерческая, мы воюем за деньги, а срочникам просто не повезло, поэтому они здесь». Что же тогда говорить о вышестоящем командовании, и, далее по нарастающей: о руководстве СКВО, министерских чиновниках, депутатах Государственной Думы, Правительстве? Даже думать противно о том, что страдания и смерть простого солдата приносит выгоду каким-то частным лицам, которые потом на эти деньги спокойно живут и даже не скрывают своего лица. Я несколько лет служил в рядах Вооруженных Сил и ничего хорошего не слышал о некоторых государственных мужах, затеявших Хасавюртовский пакт. «Вся это показуха ради денег, и ради их денег мы здесь умрем. Березовскому и Лебедю - деньги, а нам – цинковые гробы. Мы - пушечное мясо, которое кто-то просто пытается выгодно продать!» - Поговаривали ребята из нашей бригады после начала второй чеченской кампании. И можно понять тех, кто отказывался идти в бой, или просто отлеживался, не обращая никакого внимания на приказы вышестоящего начальства.
«Наши деды в годы Великой битвы погибали за Родину, наши отцы - сложили головы в Афганистане за идею. А мы за что должны идти под пули?» - Открыто негодовали некоторые из них. А другие офицеры, в первую чеченскую кампанию долго находившиеся на передовой, после позорного Хасавюртовского соглашения выкидывали свои награды прямо из окон вагонов, мчавших их в Дагестан.
- Я на это дерьмо второй раз не клюну! – Ответил один из старших офицеров, когда ему предложили поехать в Ботлих. - За что я был ранен? За что погибли мои боевые товарищи? Зачем нам все это надо? - Не унимался он. - Это ж вторая серия! Вас обманут, как раньше обманули нас! Дети, что вы делаете? Очнитесь! Дома будете мамку защищать! Опомнитесь! Не глупите, вырастите, сами поймете! – Обращался он со слезами на глазах к солдатам-срочникам.
Наверное, он был по-своему прав. Неприятно осознавать, что тебя опять подставили, использовали, обманули, вытерли ноги, а потом просто выбросили как не нужную вещь. А на твое место подобрали нового, молодого, тупого и преданного, которого потом так же запросто можно кинуть.
Я понимал, что подписав Хасавюрт, Лебедь заклеймил позором всю нашу армию, но на войну поехал только ради денег, и еще кое-зачем. По наивности своей хотел доказать нашим правителям, что нельзя так, по-свински, с человеком. Хотел доказать, что Россия - великая страна. Хотел доказать всем, что я - настоящий мужик. Искренне верил, что если не валить ваххабитов здесь и сейчас, то они дойдут до Черного моря и Волгограда, а потом будет уже поздно. Воевал честно, местами было трудно и страшно. И, вернувшись домой живым и почти здоровым, о прошлом ни сколько не жалею. Моментами...
Автор.
Этот случай произошел вскоре после увольнения из Грозненской комендатуры - Андрей ехал на поезде домой. Ехал, как и полагается: отглаженный камуфляж, начищенные берцы, накрученный, словно виноградная лоза, аксельбант, берет, тощий дембельский альбом и прекрасное настроение. Вдобавок ко всему - бутылка осетинской водки в брезентовой сумке из-под бронежилета. Только была маленькая грусть - кроме него в поезде абсолютно не было военных. Не с кем толком ни выпить, ни за жизнь поговорить. Одни сугубо гражданские лица, причем, в основном, кавказской наружности. Дагестанцы, ингуши, осетины битком забили вагоны, наполнив весь состав своим, не особенно приятным, кисловато-навозным запахом…
Во вторую чеченскую войну, когда Басаев и Хаттаб оккупировали приграничные с Чечней дагестанские села, к месту боевых действий понаехало добровольцев, чуть ли не со всей России. Офицеры говорили о двадцати тысячах только дагестанских ополченцев. Иногда они, конечно, помогали. Но в большинстве случаев, просто мешали проведению войсковых операций. Вооруженные чем попало, не имеющие никакого понятия о дисциплине, тактике и субординации, даги, либо сами становились легкой добычей чеченских боевиков, либо, осознанно или случайно, подставляли федералов под удар. Некоторые молодые ополченцы, изрядно залив за воротник, начинали качать права и провоцировали стычки с российскими солдатами. Несколько раз дело доходило до поножовщины. У Андрея тоже было несколько нелицеприятных стычек с дагами, но все заканчивалось миром. Вообще, у бойцов сложилось такое впечатление, что даги признают только грубую физическую силу, а слово, просьба, приказ - для них пустой звук. Валящий с ног дар в челюсть они понимают и уважают, все остальное - никогда. Они признают только боль, и слушают только того, кто сильнее их, и сможет сделать им больно. Так российские бойцы с ними и общались, короткими и хлесткими жестами.
…Андрей сидел, тихо грустил, смотря в окно, и прощаясь с южным солнцем, вечно зелеными деревьями, душно-жарким воздухом. Вдруг к нему подходят четверо здоровых парней, с виду - дагов. Глаза у всех на выкате, зрачки мутные, то ли анаши обдолбились, то ли паленой водки нажрались. Стояли, пошатываясь, смотрели на солдата осоловевшими глазами, и тут, видимо, догадались, что он - совершенно один. Обрадованно заулыбались, понимают, что их больше. Андрей на них - ноль внимания, и не таких уродов повидал, сидит, грустит дальше, мух зеленых считает. Даги пошептались меж собой, присели рядом, завели разговор.
- Мы здесь местные, - за всех ответил самый уродливый из них. - А ты кто такой, где служил, что здесь делаешь, куда едешь. – С жутким акцентом едва выговорил он.
Жгут спокойно так ему объясняет:
- Дембель я, вот отслужил, еду домой, ничего не знаю, никого не трогаю, ничего не хочу. Чай вот пью, ворон считаю.
Но они ни не унимались.
- Ты чо, вэвэшник? Зону охранял? Пацанов мучил?
- Никакую зону я не охранял, а Родину вашу защищал, сначала в Дагестане, потом в Чечне. Половину Ботлиха на брюхе прополз. – Перестав смотреть на мух, и покосившись на опьяневший дагестанский квартет, ответил Андрей.
- Ты нам не гони, а хуже будет. Ты, русский свинья, трус. Все ваши - трусы. Вы нашу Родину не охранять ехали. Вы за деньги ехали. Мусульман убивать. Скажи, тебе ведь разница нету, мусульман убивать, что чеченов, что дагов, что ваххабитов, что правоверных - один черт! - Довольный своим гонором, от удовольствия прицокивая языком и кивая головой, пьяный обвинитель дыхнул перегаром Жгуту в лицо. При этом он старался тыкать своим черным пальцем в его, увешанную шевронами, грудь. - Русский! Ха! Может, еще война хочешь? Хочешь со мной, хозяином, драться?
По сути дела, Андрею и вправду было до фонаря кого убивать на этой войне, кто там, в прицеле его винтовки барахтался, ему было без разницы. Враг есть враг, а он многонационален. Пришлось и с арабами перестреливаться, и с чехами, дагами, ингушами, украинцами, неграми, всеми, кто оказался по ту сторону баррикады. Война, она ж не спрашивает кто ты по национальности. Но он как мог, старался сдерживать себя, и не лезть на рожон пьяных дебилов.
- Вы поймите, я - солдат Российских войск, и я не выбирал, куда ехать служить. Мне приказали - в Чечню, и повезли туда. А приказали бы в Якутск, поехал бы в Якутск. Знаете такой город? - По тупому выражению их лиц он понял, что они напрасно напрягли свой мозг, стараясь вспомнить, что это такое. Или, наверняка, были трудности с переводом. - Все, я свой гражданский долг выполнил, - продолжил Жгут, сдерживаясь чтобы не запсиховать, - отслужил, еду домой. Хочу побыстрее забыть всех этих ваххабитов, террористов, негров, арабов. Моя война закончилась. Я - гражданский человек. И я хочу домой!
Силы были не равными, поэтому он, старался не переходить на повышенный тон, объясняясь с хозяевами Дагестана. - Надоела война, мне мир нужен!
- Тебе деньги платили? – Внезапно перебил его тот, что лучше всех соображал и говорил по-русски. - Ты говоришь, долг выполнял? А деньги платили, да? - Приблизив свою голову почти вплотную к его лицу, брызгая слюной, зашипел один из дагов. - В другом месте не платили за долг, а в Дагестане платили, в Чечне платили. Ты за деньги сюда ехал, а не за долг. Какой народ тебя кормил? Наш? Кормил! Поил? Поил! А ты деньги берешь! Давай деньги сюда, гнида русская, это наши деньги. Ты все разломал, разграбил, теперь уезжаешь где тихо. А нам здесь жить. Деньги давай свои. Не дашь - зарежем, на станции выкинем. Тебе никто не поможет. Сам знаешь, здесь такой солдат как ты, никто не любит. Подохнешь, как свинья последняя, сгниешь в арыке. Обидно будет. Где война - не умер, где мир - умер. Мертвый солдат едет домой! Мертвый солдат русский такой! Жить хочешь? Деньги давай!
Даги дружно загоготали. Андрей молчал, обдумывая свое незавидное положение. Один против четверых здоровых парней – шансы почти равны нулю. Тем более что у каждого из них, наверняка, имеется нож. У него же кроме ногтегрызки абсолютно ничего нет.
- Один минута у тебя! Решай: живой без деньги или мертвый, без деньги!
Самое обидное, но денег у Жгута на самом деле не было. Наличкой им перестали платить, как только был замечен среди солдат факт мародерства. Да и пачки пятидесятирублевых купюр было уже некуда прятать. Все-таки восемьсот десять рублей в сутки – громадная сумма! Заработанные кровью деньги «финики» (финансовая часть) обещали перевести в банк по месту жительства. (Между прочим, он до сих пор их не получил.) Да и те копейки, что выдали при расчете вместе с проездными документами, по-тихому изъяли «добрые» милиционеры еще при выезде из Чечни: в Прохладном, в Минеральных Водах, Кисловодске. А так же прихватили некоторые вещи, которые Андрей вез на сувениры. Местные менты не гнушались ни чем, и чтобы вытянуть у Жгута денег побольше, цеплялись к каждой мелочи, и каждые пять минут грозили ему комендатурой. Но обошлось.
Здесь дело принимало серьезный оборот. Это не менты-простачки. Народ они горячий, за словом в карман не лезут. За ножом - тоже. Раз сказали зарежут – знать так оно и будет. Поножовщина у них дело обыденное, как у русских пьяная драка. Порежут, глазом своим, кавказским не моргнут. Обидно, столько времени провести в окопах - и не царапинки, и вот под занавес вот так глупо пострадать. Очередная попытка объяснить ситуацию по-человечески закончилась ничем. Андрей не на шутку испугался, и задумался, как выйти из ситуации. В голову ничего не приходило и он, медленно встав, пошел в тамбур. Они, решив, что солдат уже сломлен и сейчас отдаст все, что у него есть, недоуменно стояли, потеряв несколько драгоценных секунд. Потом, громко крича и шатаясь, рванули за ним. Останавливаться в тамбуре означало приговорить себя к худшему, и Жгут пошел не оглядываясь, дверь за дверью, вагон за вагоном. Может там есть помощь, есть русские? И пройдя несколько вагонов, он неожиданно вошел в вагон-ресторан.
Он был пуст, но за одним из многочисленных столиков сидели трое пожилых мужчин. Увидев Андрея, одетого в отглаженный камуфляж, они разом перестали жевать. Их вилки, чуть-чуть не донеся до ртов кусочки перченой баранины, неподвижно застыли в воздухе. Старики молча пялились на ряд значков и шевроны СКВО, нашитые на пятнистом кителе Жгута. И в конце одобрительно разведя брови, старики уставились ему в глаза. Их гипнотизирующий взгляд не показался ему злобным, и он решительно двинулся к ним. Подошел, представился по форме и застыл возле столика. Они, синхронным кивком головы, предложили сесть рядом. Только он, поблагодарив их за приглашение, присел за их столик, в вагон шумной ватагой ввалились старые знакомые. Увидев Андрея за одним столом с аксакалами, они ошарашено остановились и, не издав ни звука, разместились за столиком у самого входа. Еще раз, пристально осмотрев Андрея, изучив каждый мускул на его лице, старейшины, растягивая слова, заговорили.
- Кто такой? Зачем ходишь здесь? Куда едешь? Чего хочешь?
- Еду домой. – Начал было Жгут. Терять ему было уже нечего, и он решил выложить всю правду. - Отслужил во внутренних войсках службу, участвовал в освобождении Дагестана от ваххабитов. В Чечне тоже приходилось бывать. Сам я - русский, но за время службы изучил ваши мусульманские обычаи и прошу у вас помощи. Молодежь ваша дагестанская совсем обнаглела, денег, говорят, давай, а то порежем, и с поезда скинем. Говорят, что я плохо воевал, мирное население грабил. Вот везу награбленное домой. А зачем мне свою страну грабить, Дагестан ведь тоже - моя страна, и не грабитель я вовсе, а солдат. И все, что я везу с собой – умещается в одной сумке: гражданская одежда, да дембельский альбом с местными пейзажами. Вот и все мои трофеи!
- Правду говоришь? Говори, где воевал, с кем, когда! – Старики нахмурили брови, ожидая от него немедленного ответа.
Андрей на минутку призадумался и назвал, в какое время и в каких метах приходилось повоевать. Рассказал, как начинал войну с Ботлихского аэродрома, потом участвовал в боях на окраине города, в частном секторе, там, где село подходит к высокой горе. Потом был Грозный, аэропорт «Северный», Старопромысловский район, и, наконец, площадь «Минутка». Далее остался в комендатуре Грозненского сельского района, что расположилась возле села Толстой-Юрт. Так же перечислил фамилии некоторых командиров и сослуживцев-мусульман.
Старейшины молча выслушали его, ни разу не перебив, а потом долго говорили о чем-то на своем языке, отчетливо сознавая, что он ни слова из их разговора не понимает. В конце кивнули друг другу и подозвали к себе молодых дагов, тихо сидевших возле входа. Они говорили с ними резко, но спокойно: было отчетливо видно, что молодой парень пытается одновременно унять в себе ярость и волнение. А Жгут, успокаивая дрожь в руках и коленках, обреченно ждал развязки.
Наконец, один из молодых встал, подошел к официанту вагона-ресторана, купил у него бутылку водки и какую-то закуску. Положив закуску перед ними на стол и откупорив бутылку, трясущейся рукой разлил содержимое по граненым стаканам. В то же время он сверлил Андрея ненавистным взглядом, лицо его пылало, а тело вытянулось в струнку. Подойдя к нему почти вплотную и чуть наклонившись, парень сквозь зубы процедил:
- Спасибо солдат. Это тебе от дагестанских братьев. Пей, не стесняйся, будь гостем... Он крепко пожал мою ладонь и, мигом вспотев, одним махом опрокинул свои полстакана в горло.
- Давайте выпьем за погибших на этой войне! - Срывающимся от напряжения голосом произнес другой молодчик. Он плеснул водки в стакан Андрея, и в стаканы своих друзей. Все встали и молча, растягивая горький вкус водки, выпили. Аксакалы, скривив рты в одобрительной улыбке, закивали головами и снова зачавкали бараниной.
- Пей, ешь, не стесняйся! Будь как дома, солдат! – С этими словами молодые даги попятились из вагона.
То ли от выпитой водки, то ли от стыда Андрей тут же покраснел, не зная как отблагодарить аксакалов:
- Спасибо большое! – Он честно взглянул одному из них в глаза.
- Ничего не надо, ты сам заслужил уважение. Тебя здесь больше никто не тронет. Спокойным будь! Тебе спасибо! Иди, солдат, отдыхай!
Андрей вернулся в свой вагон. Сел у окна. Солнце уже зашло за горизонт, и южные сумерки уже начали сгущать свою темень. Спать не хотелось. Жгут залез в свою брезентовую сумку, нашарил там заветную бутылку водки, и вытащил ее. «За погибших на этой войне! - Повторил он слова молодого дага, и в несколько глотков ополовинил бутылку. - Я еду домой! Живой!»