Сорок первый
Как-то раз, одним промозглым чеченским утром Андрей, Виноград и Алексей Сапожников по прозвищу Сапог сидели внутри разбитой котельной и ужинали. Конечно, то, что было на столе, а точнее на разбитом бетонном полу газовой котельной, трудно назвать ужином - продуктовый набор был не ахти какой богатый: спрессованный рис из мятой банки, тушенка из коровы, которая судя по синим волокнам мяса, умерла естественной смертью, да консервы из «красной рыбы» - килька в томатном соусе. Еда не для гурманов, для бойцов, точнее для российских солдат ведущих боевые действия на Северном Кавказе.
Чтобы как-то скрасить сей скорбный прием пищи, Виноград вдруг вспомнил о неприкосновенном запасе спиртного, который он таскал с собой и берег на черный день как самого себя. Молчаливым голосованием постановили, что тот самый черный день, на который оставляли Рижский бальзам, наступил именно сегодня. Достаточно быстро, и с удовольствием, одна за другой, ребята осушили обе солдатские фляжки - весь запас так ароматно пахнущего травами бальзама. Согрелись, опьянели, расслабились, раздобрели. Сидели и травили анекдоты.
- Вот так и сказал, «копайте от забора и до обеда», - смеясь, рассказывал «бородатую» байку Сапог. - Вот дурень был, этот наш прапор!
Чтобы не отморозить «личное хозяйство», Жгут подстелил под себя ободранный бронежилет, который хоть и слабо, но защищал задницу от бетонного холода. Ноги поджал под себя и время от времени шевелил пальцами, чтобы пальцы в мокрых портянках не закоченели совсем. Облокотившись на выщербленную сотнями осколков кирпичную стену, он скрестил руки на груди и закатил глаза, старательно изображая подвыпившего, и пытаясь поймать кайф. Думать о чем-либо абсолютно не хотелось, да и мысли были совершенно прозрачными, словно стекло.
Виноград и Сапог примостились напротив, и активно обсуждали очередной анекдот. Еще трое бойцов из нашей роты устроились между Андреем и его друзьями. Они, вытянув уставшие ноги в стоптанных сапогах, замыкали общий полукруг. Автоматы, каски и броники лежали рядом, в тесном коридоре у стены. Пустые консервные банки, по мере их опустошения размашисто и со вкусом кидали в угол разбитого помещения. При этом каждая банка изображала осколочную гранату, точно летящую в толпу чехов.
Внезапно за стенами котельной раздался один разрыв, потом второй, третий. И все вдруг поняли, что начался минометный обстрел, но большого значения этому ни кто не придал - отрицательную роль здесь сыграл запашистый, но убойный рижский бальзам. Никто даже не пошевелился, чтобы отползти в укромное место и уберечь свое пьяное тело от шальных осколков: черт его знает, кто швыряет эти мины, то ли свои, то ли чехи!
Минометный обстрел, своим жутким свистящим воем летящей с неба смерти, каждый день сводил Жгута с ума. Да и не его одного. Тонкий свист, плавно переходящий в нарастающий и зловещий гул, всегда забивал его разум страхом. Страхом ужасной, разрывающей на сотни кровавых обрубков, смерти. Чего-чего, а умирать Андрей не хотел. Более того, на войне он стал ценить жизнь, как она есть, со всеми недостатками и изъянами, проблемами и неудачами. Обидный, до печеночных коликов, развод с женой, становился здесь мелкой неприятностью, при виде сотен трупов российских солдат, исковерканных гусеницами танков. Перспектива стать инвалидом, конечно, тоже не радовала, и в плен попадать желания было мало, но все другие страхи становились прозрачными перед страхом смерти от мины.
Вдруг взрыв страшной силы раздался совсем рядом, за стеной котельной. Кирпичная кладка, к которой дружески прислонились спинами стрелки, взорвалась сотнями осколков красного кирпича и обрушилась на их головы. Самого Жгута оглушило на десяток секунд; он потерял ориентацию в замкнутом пространстве красно-серой пыли, моментально забивавшейся в нос, рот и уши. Голова тут же загудела звуком тяжелых бомбардировщиков времен второй мировой войны: признак легкой контузии.
Постепенно зрение восстановилось, но мир стал проявляться глазами наркомана - все предметы и силуэты были словно в туманной дымке. Покашливая, Андрей сорвал стальной шлем и второпях ощупал голову - вроде, череп в норме. Ноги, руки, грудь, живот, пах - он потрогал все, и с великой радостью отметил, что все на месте и ничего не болит. Опираясь на остатки шершаво-красного месива, которая только что была стеной, он медленно попытался встать на ноги. С четвертой попытки ему это удалось - шатаясь, встал и ошалелым взглядом стал рыскать в облаке красной пыли, пытаясь осознать, что стало с остальными солдатами. Все, кто серьезно не пострадал, вскочили и, не дожидаясь повторных минных взрывов, ломанулись на улицу. Как ни странно, в котельной остались только Жгут и Сапог, всех остальных будто чеченским ветром сдуло.
Сапог лежал на животе, но, как показалось Андрею, в абсолютно неестественной позе: ноги, наперекор всем законам анатомии, выгнулись в обратную сторону, запрокинувшись далеко на спину, а руки, скрючившись и сцепившись пальцами между собой, торчали поверх ступней. Голова, расколотая кирпичом почти надвое, судорожно и странно подергивалась вверх-вниз, словно курица, клевавшая зерно. Крови почти не было видно, все вокруг было засыпано мелкой кирпичной пылью.
Слезы подкатили к глазам Жгута, и он, сграбастав бедного Лешку Сапожникова в охапку, шатаясь и падая, выбежал на улицу. Кругом все ухало и взрывалось, земля ходила ходуном, по лицу моросило кирпичными и бетонными осколками, землей и жаром от разрывов. Втянув от ужаса голову в плечи, Андрей, преодолевая жуткий страх, с предельной скоростью помчался к разбитому зданию, в котором, по словам мотострелков, находилось что-то вроде полевого госпиталя. Совсем рядом ухали разрывы мин, осыпая его горячей землей и обжигая огнем горящего тротила.
За выщербленной стеной, прямо у входа в пятиэтажку, дежурили два чумазых бойца. Скользнув по Жгутову равнодушным взглядом, они кивком указали на лестницу, ведущую в темный подвал. Стараясь не трясти залитую кровью голову друга, он, осторожно нащупывая ногой засыпанные кирпичной крошкой ступеньки, спустился вниз.
Ничего более жуткого Андрей, в своей недолгой, но яркой жизни, еще никогда не видел. Однажды было нечто подобное в Афганистане, но это было так давно, что казалось ему будто в прошлой жизни. В подвале, справа и слева от ступенек лестницы, по которой он только что спустился, на старых разодранных одеялах и плащ-палатках аккуратно сложенными рядками лежали трупы солдат. Смерть, застигшая бойцов в свой час, была совершенно разной: полностью или частично обгоревшие, без рук, без ног, с вывернутыми наружу лилово-зелеными кишками, с размозженными и сплюснутыми головами, через трещины расколотого черепа просочился нежно-розовый мозг, и с едва заметными дырочками от пуль. В тусклом свете одиноко мерцавшей древней керосинки, все это походило на настоящее чистилище, огненным смерчем, выжегшим эту землю, и в поисках новых жертв ушедшим дальше.
Пораженный такой страшной картиной Андрей стоял словно завороженный, и слезы страха и бессилия внезапно закапали из его глаз. То ли машинально, то ли от бессилия, руки, цепко сжимавшие Сапога, разжались, и бесформенное тело Алексея грузно плюхнулось на утоптанный сотнями солдатских ног, песчаный пол. Рядом совершенно без чувств рухнул Жгут…
Он не заметил, как из сумрачного пространства подвала, словно приведение появился боец в некогда белом халате. Он дыхнул на Андрея
недельным перегаром, потряс за плечи и прикрикнул:
- Ты не лежи здесь, иди наверх.
- А он? – Тихо, словно из подземелья отозвался Андрей.
- Я сам о нем позабочусь. Иди. – Проявил внезапный приступ доброты бело-грязный халат.
- А они? – У Андрея даже не хватило сил, чтобы кивнуть головой в сторону аккуратно лежащих трупов.
- Погибли. Мотострелки из 81- ой бригады. Их только полчаса назад принесли. Ровно сорок. Твой, если уже умер - сорок первый.
- Сорок первый... Это Сапог... Мой друг... Помоги ему... Он жив, я чувствую, что он жив. Он - не сорок первый, он живой. Его надо спасти. – Жгут свободной рукой, схватив бойца за грудь, стал его трясти.
- Ты иди, я помогу. - Халат, вытерев лицо чем-то отдаленно напоминающее вафельное полотенце, развернул Андрея к знакомой лестнице. - Иди-иди, давай подымайся.
Глухо шаркая по бетонным ступеням, Жгут довольно медленно поднялся до первого этажа. Один из бойцов караула, схватил его за руку и, наклонившись к уху, трижды пронзительно крикнул, словно пролаял:
- Эй! Ты как? В порядке?
- Сорок первый, - безразличным голосом ответил ему Андрей. - Просто, как в кино. - И вышел на улицу, под минометный обстрел.
Алексея Сапожникова он больше никогда не видел.