Абрикосовое варенье.
Однажды, промозглым зимним днем нескончаемого январского месяца Андрей и двое солдат одной пехотной бригады сидели, прислонившись спинами к разбитому фундаменту бывшего трехэтажного дома, и молча разговаривали. То есть бухтел один пулеметчик Митроха, а Жгут, и витавший где-то в сизых облаках грозненского неба Мокасин, закатив глаза, слушали его нытье, и незаметно для себя кивали головами в знак полного одобрения. Почти в такт, и почти соглашаясь с Митрохиным бормотанием. Одурев от бессонной ночи и нервных перебежек по разбитым подворотням, от пуль чеченских снайперов и безумных криков «Аллах Акбар», ребята притулились к разбитой стене бывшего когда-то дома и грелись друг об друга. Митроха, уловив ухом слабые позывные радиоволны, внимательно вслушивался в тревожно-радостный баритон радиоведущего, сообщавшего вести с полей. Только вот поля эти были засеяны не тяжелыми колосьями желтой пшеницы, а искореженными трупами сгоревшей техники, и изувеченными телами российских солдат на узких улочках Чеченской столицы.
Вдруг Митроха смачно сплюнул желтой от табака слюной и так же смачно сматерился. От знакомого матерка в три этажа и отскочившему от руин здания, словно пуля в рикошете, звуку, Жгут открыл глаза, и его сознание вдруг резко приземлилось из сиреневых грез полусна в развалины мертвого Кавказского города. Мокасин тоже спустился с небес и теперь упрямо и зло наводил фокус на Митроху, пытаясь понять, в чем подвох. Митроха, он же Ушан, прозванный так за большие и оттопыренные уши, невероятно громко возмущался услышанному по радио. Когда Андрей смотрел на Ушана, то ему всегда становилось жалко его уши. Дело в том, что когда Митроха нахлобучивал на голову свою шапку, его бедные уши сгибались почти пополам, и становились похожи на половинки грязных пельменей. Слепленных, к тому же, слепым поваром.
А он, тем временем, обзывал всеми известными приличными и неприличными словами высокое штабное начальство, а заодно диктора, журналистов, которых за время боев и в глаза-то никогда не видел, и все Министерство Обороны прицепом. А все из-за того, что по радио, как обычно, передали сводку по убитым и раненым в войсках федеральных сил в Чеченской республике за истекшие сутки. Жгуту, Митрохе и даже Мокасину показалось, будто мягкий баритон назвал количество убитых солдат российских войск невероятно заниженным. Даже не показалось, а им точно было известно, что потерь на самом деле было гораздо больше. В действительности, только в полку, где они служили убитых было намного больше, чем «по официальным данным» во всей группировке войск в Грозном. Не считая пропавших без вести.
- Опять наша страна пытается нас же надуть. Что за брехня? - Ушан грязной рукой нахлобучил такую же грязную шапку еще глубже на голову, так что уши совсем сплющились, и издалека казалось, что из головы торчали маленькие грязные рожки.
- Нам-то зачем по ушам ездить, если мы сами живые свидетели этих потерь. Вчера только чуть потерями не стали! Вон, - он махнул рукой вдоль разбитой улицы, - идите, посчитайте, убедитесь. Здесь на каждом квадратном метре по десятку трупов. А если всю солдатскую кровь, что здесь пролилась вылить в одно место, блин, Терек из берегов точно выйдет. Брехуны, они что, не понимают, что такой лажей только злят всех нас! Уроды, лучше бы позаботились о том, как трупы с улиц собрать, да на родину отправить! – Протестовал в одиночку Митроха. - Что у нас за армия вшивая, если даже погибших солдат не уважает, в своих крысьих интересах скрывают их честные имена!
- Слышь, Ушан, - Мокасин окончательно вышел из астрала в свое тело и сфокусировал взгляд уже на Митрохе. - А ты сам-то заешь, что болтаешь?
- Не понял? - Ушан гневно уставился на Мокасина, и сделал вид, что хочет подняться с бледно-красной кирпичной крошки для разборки.
- Ну ты сам посуди, - Мокасин опять закатил глаза, - ты многих в нашей части знаешь? Тех, кого уже убили? Конечно нет, потому как сформировали нас в спешке, похватали из разных подразделений кого поймали, и отправили в этот город умирать без всяких списков личного состава. Они и сами не знают, сколько солдат полегло на этих улицах, а сколько лежит по руинам и подвалам живых, но считающих себя уже мертвыми! Там, в центре этого, блин, мегаполиса.
- А тут еще эти собаки, трупы наших пацанов грызут, растаскивают по запчастям, а нашим командирам хоть бы хрен! – Вроде успокоился Митроха. - Красивые песни поют о минимальных потерях и максимальных успехах, - он угрожающе скривил рот в жалком подобии ухмылки, так что показалась черная брешь в верхнем ряду зубов. - Я за эти дни столько дерьма хлебанул, что мне, и всем моим детям, если доживу до этого удачного момента, на всю длительную жизнь хватит! Молотят всякую чушь, сволочи!
- Кретин ты, Ушан, - постучал костяшками пальцев по облезлой каске Жгут. Железный шлем лежал у него на коленях, так что стучал он по облупившемуся металлу не поднимая руки. - Данные искажают для того, чтобы поднять боевой дух оставшихся в живых солдат, то есть и твой боевой дух, пока ты его не испустил. Типа «все нормально пацаны, чечены воевать не умеют, их осталось совсем с гулькин хрен. Еще чуть-чуть ребята, и мы победим. Мы возьмем, этот чертов Грозный! Понял?
- А я не хочу понимать! Я хочу жить! Вот весь хрен до копейки. Мне эти политические междоусобицы уже вот где. – Он чиркнул себя по выпирающему кадыку ребром ладони.
- Ну тогда... Тихо! – Ушан повернул голову и приподнял свое ухо-пельмень. - Вроде кто-то надрывается. Вроде Миха, его голос, - успокоился он.
Мишка Портнов нес службу в батальоне штатным автоматчиком, а заодно и заштатным взводным снабженцем. У него лихо получалось просто так, из воздуха, достать все что угодно. Например, когда очень хотелось курить, а все что хоть как-то тлело и дымилось было испробовано, даже вата из бушлатов, он невероятным образом достал из кармана сигареты «Magna». Под изумленные взгляды друзей он содрал с пачки золотинку, достал грязным пальцем белоснежную сигарету и непринужденно сунул ее в рот. И только после этого, посмотрев на опешившие лица ребят, выдал: «Мож кто хочет закурить?» Через мгновение все сигареты из пачки растворились в солдатских легких.
Или когда у всех незаметно закончился сухой паек, и каждый боец с жадными глазами смотрел по сторонам что бы сожрать, а порой дело доходило до шнырявших в округе собак-людоедов, он откуда-то из-под земли достал сухую, словно железобетонную колбасу и сухари. Чтобы случайно не сломать зубы об слишком жесткую колбасу, ее аккуратно порубили на ровные дольки штык-ножом и сосали во рту словно леденцы. В этот вечер Мишку провозгласили незаконнорожденным королем Грозного и пообещали ему после взятия города должность бургомистра.
Или недавно, опять же под вечер, когда на улице был жестокий холод, и ребята промерзли до костей в железном чреве подбитого БТРа, Мишка, словно фокусник, мановением руки вытащил из-под бушлата бутылку водки. Водяра была слегка мутновата и мерзкая на вкус, но только сначала. Потом же казалось что это эликсир. Гуляли тогда всю ночь, и война за стальными стенами обгоревшего БТРа казалась мелочью. Вообще в армии, как любил выражаться Мишка, бытует пословица: солдат сожрет все, что не приколочено. А все, что приколочено - оторвет и сожрет.
Вот и сейчас, видно, Портной что-то нашел, решил порадовать сослуживцев. Все-таки, какой замечательный человек - Мишка.
- Пацаны! Пацаны! – голос Портнова уже был где-то рядом.
- А знаете, чем отличается Портной от самолета МИГ? – Жгут уже начал приподнимать свое грузное тело обвешанное магазинами и гранатами, чтобы первым очутиться возле Мишки, если что. - Так вот, когда МИГ летит, сначала появляется он сам, а потом звук. А Портной - сначала звук, а потом - он сам появляется.
- О, зырьте! Портняжка нарисовался. Опять где-то жратвы надыбал! - показал Жгут на него пальцем. Мишка трусцой спешил к друзьям, что-то прижимая обеими руками к засаленному бушлату.
- Во! - Запыхавшийся Мишка подскакал к ребятам и бережно вытянул на руках какой-то продолговатый предмет. - Там, в подвальчике нашел! Ногой наткнулся, пошарил, взял на руки, смотрю - банка. Не разбитая, внутри что-то бултыхается. Гляжу - ё-моё, варенье. Ну, думаю, живем, пацаны! Есть с чем чаек погонять!
- Во, блин, докатился! - Мокасин от негодования сплюнул. – А я даже забыл, как обыкновенная стеклянная банка выглядит. Думал, что это ты тащишь, мину что ли?
А он, восстанавливая сбитое дыхание, светился от радости, словно начищенная армейская бляха, и одновременно неуклюже натирал рукавом двухлитровую банку с вареньем: этакий маленький кусочек счастья в этой бойне.
Ребята с готовностью поднялись с битого кирпича и обступили Портного. Каждый хотел прикоснуться к частичке мирной жизни, удостоверившись в том, что он еще жив, что не лежит мертвой кучей на улицах города, как однополчане, которые уже никогда не порадуются этому кусочку лакомства. Несколько раз похвалив себя, любимого, Мишка полюбовался находкой, практически натерев банку до прозрачного блеска, бережно, словно ребенка, передал ее в грязные руки Жгута.
- Держи, Андрюха! Спрячь в коробочке. Будет время, вечерком чаи
погоняем и похаваем. Только не урони, а то башку твою лысую оторву и чеченам зашвырну на память. Любишь абрикосовое варенье?
- Абрикосовое! Мое любимое, - отчего-то соврал Жгут. Он никогда в жизни не пробовал абрикосовое варенье. Только абрикосовый компот, но ни сколько не сомневался, что варенье не хуже компота. - Может, прямо сейчас заточим? Чего на вечер оставлять то, что можно съесть сейчас? - Он вопрошающе оглядел столпившихся ребят.
- Доверь козлу капусту. – Мокасин нервно сплюнул образовавшуюся слюну и резко отошел от группы.
- Ты кого козлом называешь? - Жгут завелся вполоборота. - Козлы те, кто нас сюда послал, заранее зная, что нам тут хана. И те, кто, блин, оружие по ночам с самолета чеченам сбрасывает. И те, кто трупы солдат на улицах оставляет собакам на обеды. И те…
- Ладно, Жгут, угомонись. Мы тут все на нервах. Это пословица такая, что не знаешь, что ли? – Мокасин попытался коряво улыбнуться.
- Нашли козла отпущения. Я вам такого козла покажу, не обрадуетесь. А
это - Жгут приподнял банку за металлическую крышку тремя пальцами на весу, почти на уровне лица, так, что мог отчетливо увидеть через отшорканное Мишкой стекло желтые плоды абрикоса, - это я сожру один. За возмещение морального ущерба, так сказать. А вам потом расскажу как это было вкусно.
- А не слипнется у тебя….
«Ба-бах». Внезапно банка с глухим уханьем лопнула, разбросав свою желтую сладость на ребят. В руках у Андрея осталась только металлическая крышка с острыми зубьями стекла, называемая «розочкой». В какой-то момент Жгут подумал, что не могла банка вот так, сама по себе лопнуть. Да и не лопаются стеклянные банки так, как будто в ней не варенье, а двухнедельная бражка. Стекло же рассыпалась на мелкие кусочки, и всех обдало малюсенькими стекляшками и забрызгало сладким сиропом. С груди Жгута виноградными гроздьями свисали и капали сморщенные янтарные половинки абрикосов, а стеклянные градинки блестели не хуже первого январского инея. По счастливой случайности стекло не попало ни в глаза, ни в приоткрытый на радости рот. Продолжая держать у заляпанного вареньем лица «розочку» Андрей недоуменно и с нарастающей злостью взглянул на пацанов. И заметил, что они сами стояли, опешив от неожиданности, и начинали обалдевать от нарастающего горя.
Через пару секунд шоковое состояние ребят прервал пулемет Митрохи, болтавшийся на его левом плече. Древний РПК- 64 с раздолбанным стволом и облезлым прикладом резко дернулся, и от деревянного и отполированного сотнями солдатских рук ложа полетели крупные щепки.
- Снайпер!!! - Заорали бойцы всей толпой и словно скошенные стебли рухнули на землю.
Чеченский стрелок успел еще раза три выстрелить по солдатам, пару раз попал в кирпичную стену, выбив облачка пыли, но особого успеха не добился. Ребята довольно шустро доползли до взорванного подъезда, немного потолкались между собой локтями в разбитом дверном проеме, решая кому заползти вперед, забежали в первую попавшуюся квартиру, благо, дверь оказалась вынесенной взрывом вместе с дверной коробкой, и упали тяжело дыша, на полу крохотной кухоньки. В облезлом помещении никакой мебели не было - шустрые мародеры вынесли все под чистую, сорвали даже линолеум на полу, а особые шустряки, которые приходили попозже, попытались даже повыдергивать электрическую проводку из панельных каналов. Лежавшая на боку газовая плита одиноко умещалась в проходе в комнату, и носила гордое имя «Лысьва». Рядом валялось велосипедное колесо с обалденной «восьмеркой». Но это было уже не важно, главное - выбитые окна выходили в противоположную от позиции снайпера сторону. За испещренными осколками деревянными рамами был такой же «лунный» пейзаж, что и неделю, и месяц назад - руины разрушенного до основания города. Местами высились стены панельных и кирпичных домов, глядя на всех пустыми глазницами окон и подъездов. Кое-где раздавались хлопки выстрелов и крики на непонятном языке. Местами ухали разрывы мин – то ли свои мазали, то ли чечены обстреливали трофейный «Василек». В квартире пахло сыростью и покинутым жильем, а на стене Жгут заметил надпись: «Прощай дом. 24.11.1994 год».
Понемногу ребята успокоились, и поудобнее прислонившись к оштукатуренной стене, принялись материть чеченского стрелка. Вытянув уставшие ноги в побитых сапогах, Жгут, громко ругаясь, стирал липкое варенье с заросшего лица. Сладкая и густая масса налипла на двухнедельную щетину словно липучка - без воды никак не хотела покидать умное лицо.
- Вот сука, а! Еще бы чуть-чуть и мозги мне бы вышиб! – Радостно злорадничал Андрей. Он оторвал кусок материи от своей портянки и теперь безуспешно размазывал липкую массу по небритому лицу. При этом замечая, что руки у него не просто тряслись, а ходили ходуном.
- Мазила хренов! Напугал до боли в жопе! - Пропыхтел, внимательно рассматривая свой искуроченный пулемет Митроха. - Хорошо что приклад разбил, а если б руку прострелил?
- Кончать их всех надо! Заколебали уже, суки! - Подал голос молчавший до сих пор Портняжка. – И чем скорее, тем лучше. Либо мы их, либо они нас. Третьего не дано.
- Кажется мне, - Мокасин задумчиво сощурил свои карие глаза, - что снайпер этот специально нас не снял. Поиграл как кошка с мышкой, показал, что все видит и контролирует территорию. Если бы он хотел, он бы не банку с вареньем разнес, а башку твою. Повезло тебе, Жгут, повезло. - И он с сочувствием похлопал Андрея по пыльному бушлату.
- Вот тебе и варенье. Поели, аж доедать устали. Налопались до блевотины. - Митроха разочарованно посмотрел на липкие руки Андрея. Жгут в свою очередь взглянул на Ушана, на его уши трубочкой, приплюснутые засаленной шапкой, и ему до слез стало жалко этого большого ребенка. Будто он был виновен в том, что снайпер стрелял именно в банку, а не в голову Жгута. - Абрикосовое варенье, вашу мать! – Он сдвинул шапку на затылок и его уши медленно распрямились. - Эх, скоты, лишили ребенка последней радости. Совести у них нет. Разбить два литра отличного варенья! За что такие муки? Урод! Дал бы хоть чуточку попробовать, а потом бы уж и стрелял. Ужасный народ. Одно слово - дикари. - И он тяжело вздохнул.
Где-то через месяц Митроха случайно подорвался на чеченском фугасе. Ребята рассказывали, что после взрыва нашли только его руку, часть головы, и фрагменты тела. Они не знали, что делать с этими останками когда-то живого еще товарища, и закопали их тут же, у дороги, в этой же воронке.