( все даты в тексте – по старому стилю)
Если глянуть с крутояровской кручи вдаль – ослепнешь: даль сверкает, блестит, плавится под солнцем. Южный ветер с разбега ударяется в кручу, взмывает ввысь, смешивая белизну и синеву в один колер, который называется – весна.
Вся живность погореловского хозяйства – во дворе: кони, корова, овцы, куры – все.Угадай, с грязным, мокрым животом лениво полАивает: говорит «гав» и виляет хвостом; воробьи оголтело и радостно купаются в лужах, как мальчишки на Алайке; петух к месту и не к месту кукарекает, подзывает к себе кур своим «ко-ко-ко», они бегут к нему, переваливаясь с ноги на ногу, а он им – я, мол, пошутил и снова «кукареку».
Хорошо!
Ванятка, ещё слабый после борьбы со знобухой и Касьяном-недругом, лежит на печи, смотрит в окно и завидует всем. Аграфена с Дашей отбеливают холсты ольховой золой.
В последнюю поездку Гаврила достаточно привёз ольхи: не хотелось пережигать её в лесу, как в прощлом году; какое-никакое, но тепло от неё есть в избе.
А зима плачет повсеместно, всюду вода: с крыш, по дорогам, под лежалым ноздреватым снегом – везде, где прижала её Евдокия-плющиха. А Гаврила чАпает по окраинам луж, по слякотному жалкому снегу к деревенскому кузнецу: дело есть.
В кузне тепло и даже жарко. Приятно пахнет окалиной и почему-то разогретой кожей.
- Бог в помощь, Григорий! – говорит Гаврила.
- И тебя хай не обхОдэ! – отвечает кузнец, громадный хохол Гриша КЕндюх .
Он бУхает кувалдой по наковальне, земля вздрагивает, а молоток помощника втОрит кувалде звонким «так-так!». Бух! – Так-так! Бух! – Так-так! – одобряет молоток.
- Всё! Шабаш, башИха!
Кузнец ставит кувалду на землю, бросает металлический прут в горн и садится на лавку.
Он прислоняется к стене и с наслаждением вытягивает ноги. Росту в Григории Кендюхе – не менее сажени, силы – немеряно и жизни, кажется, на дюжину человек хватит.
- Ну, шо, хуторянин, - Григорий всех называет хуторянами, - копыта подковать прыйшов? Скидавай лапти.
- Гриш, побалакать надо.
- Надо, так надо, сказывай.
Гаврила понимает, что пришёл не вовремя, но другого времени не было и нет. Потому что и мысли этой тоже не было. Работы сейчас у Григория – от зари до зари, да ночка в запасе: весна. Чего только мужик не несёт перед пашней. Но и у Гаврилы нужда «пашенная».
- Соху надо бы, - Гаврила замешкался, подыскивая слово.
- Вон их скока, - кивает Кендюх в угол кузни. - И все – быстро.
- Да, нет, Гриш! « Косулю» надо бы переделать… Попробовать.
«Косуля» - тяжёлая соха, или лёгкий плуг.Плужок. С отвалом земли в одну сторону: левую, или правую. И Гаврила объясняет кузнецу про отвал.
- Пройдёшь одну длину, а обратно – впустую возвращаешься. Сам натопаешься и конь устаёт.
Кузнец понимает, о чём говорит Гаврила. Если не возвращаться, а положить обратную борозду, то под встречными пластами земли останется почти по пол-аршина не пропаханной земли на всю длину поля.
- А если отвал на «косуле» переводить влево, или вправо, то пахать можно туда и обратно, - говорит Гаврила. – Делаем в «косуле» два отверстия под шкворень, - Гаврила показывает, где, - а в отвале (он шире обычного ) – три отверстия и щёчки: вот здесь и здесь. И всё! Прошёл длину, вытащил шкворень, повернул отвал направо, поставил шкворень – и всё! Поехали. Всё!
- Башка у тебя, Гаврила, варит, - похвалил идею кузнец. – Привози завтра твою «косулю». Попробуем. Ноне вишь – ни дыхнуть, ни пёрднуть .
На другой день Гаврила с кузнецом провозились с сохой до вечера. Но – сделали.
И чудо-соха – получилась. Дайте мне землю и я вспашу её в два раза быстрее!
Ах, как пели южные ветра!
- Во тобИ соха, а мэнэ потроха! «Синеькую», пять рубликов, как пять бубликов,
Подкатывай и катись! ПашИ, пашИ – нэ журЫсь! – как скоморох в балагане выдал Григорий Кендюх, кузнец и балагур.
Гаврила оторопел.
- А шо?
- Не, Гриш: давай по-божески. Что же ты сразу «синюху» за такое дело.
- А ты шо дашь?
- Ну, хотя бы зелёненькую. Три рубля – это деньги.
- Шо ты мЭнэ тут полОву веешь?
- Ну, скока?
- Хай твой хлопчик завтра до мЭнэ придэ. Поможить.
- Сколько дён?
- До Лазаря.
- Это же почти целый месяц?
- А як же ш? До вспашки.
Ух, как взвихрились восточные ветры, засвистали несогласно.
- Слушай, Гриш. У Даньки послезавтра – день ангела. Попал на поминальную субботу – не везёт. А ты – «хай придЭ». Может с КОнона, с пятого начнём?
- Ни, хуторянин, ни. Не балуй хлопчика – дюжее бУдэ.
Поднялся с лавки, пошёл в угол кузни, пошарил там и протянул Гавриле маленькую кованую подковку:
- Хлопчику отдашь. На счастье.И хай завтра приходэ.
Подковка была блестящей белой, изумительного мастерства. Восточные ветры стали вытесняться южными, переплетаться с ними и сеять в душе растерянность.
- Ладно.
А назавтра выпал снег. Первый мартовский. Да, наверное, и последний: такое тепло стоит. Снег благодатный: воду из него берегут, употребляют при болезнях, окропляют деревья и кустарники. Даша с Аграфеной и собирали этот снег, а Данька отправился отрабатывать семейный долг. Високосный год - он и есть високосный
Четвёртого марта,рано утром подарили Даньке новую рубашку, онучи и лапотки.
- Носи на здоровье, - сказал Гаврила. – А это тебе, - протянул он Даньке подковку, - от твоего кузнеца Григория Кендюха. На счастье.
И Гаврила отправился на кладбище: посоветоваться с Пантелеем.
Посидел Гаврила у могил Степаниды и Пантелея, хмарой затянуло душу, подули западные ветры.
- Трудно без тебя, батя, трудно. Не дай бог, не осилю пашню.
«Бери батрака».
- А Данька?
«Отдай Кендюху».
- А как же? Чем платить?
«Урожаем».
Что это со мною? МОрок какой-то. Гаврила оглядывается и видит Емельку.
Наваждение!
- Ты что здесь? – опешил Гаврила.
- Дед с бабкой у меня здесь. Здравия вам, Гаврила Пантелеич.
- Будь и ты здоров.
Гаврила поднимается и уходит домой по расхлюстанной, размытой ручьями дороге.
А впереди всё опять неясно и зыбко.
И только одно ясно и неоспоримо: весна пришла.
И тут он увидел грача.
Пора решать.