Много лет спустя

                К.Велигина  karolina230497@mail.ru

                МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ
               
                1.
     Вечер, зима, стужа.
     Морозный январь раскинул свои ледяные крылья над землей. Ты едешь в санях, закутанный в теплую шубу, и смотришь на крупные звезды, мерцающие, точно льдинки, в темно-синем, почти черном небе. Белая луна словно тоже вырезана изо льда – и холодно льет свои лучи на заснеженный городок, по улицам которого проезжают твои сани. Луна делает поздний вечер светлым, так что мерцание фонарей и окон в домах кажется ненужным. Впрочем, светлых окон мало, большинство горожан уже отправилось на покой.
     Час поздний, на улицах почти нет прохожих. Ты слышишь бой курантов на площади: одиннадцать часов.
     Холодный воздух превращает твое дыхание в пар. Новый муж твоей мачехи, Симон`ид Гонтр`ан везет тебя к врачу. Говорят, он исцеляет такие болезни, как твоя.
     Полгода назад у тебя отнялись ноги. Они перестали действовать в ту минуту, когда ты узнал о смерти своего отца. Он скончался неожиданно, у него остановилось сердце. Ты очень любил его, и он тебя тоже.
     Милора Альд`ано, твоя мачеха, утешилась быстро – и месяц назад вышла замуж за господина Гонтрана, начальника виртугской полиции. Ты узнал об этом от своей сиделки, бывшей няньки мачехи, еще бодрой семидесятилетней старухи, не устающей расхваливать свою молодую госпожу. Ты понимаешь чувства сиделки, но совсем не разделяешь их. Еще при жизни отца ты убедился, что Милора терпеть тебя не может. Ты платишь ей тем же, но, пока отец был жив, вы оба утаивали от него, да и друг от друга свою взаимную нелюбовь (что не мешало вам ясно чувствовать ее). А когда ты заболел, госпожа Альдано заточила тебя  в одну из нижних комнат и поручила заботам своей старой няньки. Мачеха ни разу не навестила тебя. Впрочем, она во всём доверяет няньке, Эмме Смогги, которая заботится о тебе хотя и добросовестно, но так равнодушно, что ты почти не испытываешь к ней никакой благодарности.
     Совсем другое дело Симонид Гонтран. Он оказался словоохотливым человеком, внимательным к тебе. Ты находишь, что он лучше мачехи и сиделки, но и ему не до конца доверяешь. Он часто навещает тебя, дружески беседует с тобой, рассказывает занимательные истории, порой такие забавные, что ты невольно смеешься вместе с ним, позабыв о своих горестях. Он обещал найти для тебя хорошего доктора – и нашел, и вот везет тебя к нему. Впервые за полгода ты очутился на свежем воздухе, и теперь испытываешь наслаждение от всего: от мороза, от света фонарей, окно, звезд, луны и даже от скрипа санных полозьев по снегу, чего ты прежде не переносил. А теперь этот скрип звучит в твоих ушах музыкой.
     Господин Гонтран сидит впереди тебя и правит лошадьми. У него бледное лицо с черными усиками и короткой окладистой бородкой. Глаза у него красивые, как у оленя, но их взгляд, вернее, его выражение определить невозможно. Они ничего не выражают и не отражают, когда господин Гонтран беседует с тобой. Даже когда он весело смеется, его глаза остаются прежними: загадочными, лишенными выражения. И это обстоятельство невольно настораживает тебя, мешая видеть в нем искреннего друга.
     Вы выезжаете за пределы В`иртуга, некоторое время едете по большой дороге, ведущей в городок, расположенный по соседству, в Арн`аут, потом сворачиваете вправо.
     Ты немного удивлен и окликаешь господина Гонтрана. Он оборачивается к тебе.
     - Куда мы едем? – спрашиваешь ты.
     - К доктору Корнуэллу, - с некоторым недоумением отвечает он. – Разве я не говорил тебе, Фл`ори? Он живет в трех милях от Виртуга.
     - А, - ты с пониманием киваешь головой. Вы снова едете дальше. Ты размышляешь о том, зачем доктор забрался в такую глушь? Ему было бы куда удобней практиковать, если бы он поселился где-нибудь на окраине города.
     Вы въезжаете в заснеженный сосновый бор, залитый луной.
     И тут Гонтран останавливает лошадей. Он бросает поводья, встает, подходит к тебе, и ты вдруг с ужасом видишь, что теперь его непроницаемые глаза обрели выражение: в них ледяными звездами мерцают жестокость и предательство.
     В одно мгновение он вытаскивает тебя из шубы, срывает с тебя шапку и закидывает ее далеко в снег.
     - Вы с ума сошли! – кричишь ты. – Что вы делаете?
     - Что делаю? – он злобно усмехается. – Лечу тебя, проклятый мальчишка. Ты останешься здесь, и к утру будешь в Раю, черт тебя дери.
     Он срывает с тебя теплую душегрейку. Вне себя от неожиданности, ужаса и беспомощности, ты судорожно хватаешься за него руками, вцепляешься в его окладистую бородку и кричишь:
     - Нет! Не смей! Не смей меня трогать, слышишь, ты!..
      Он с трудом расцепляет твои пальцы. Его кулак прилипает к твоему носу и губам. Луна и снег, всё вдруг озаряется красным, и вспышка боли заставляет тебя ослабеть. А он срывает с тебя одежду, всю, за исключением исподней, кидает одежду в сани, а тебя швыряет в снег.
      Ярость накатывает на тебя вместе с болью и обжигающим холодом.
     - Ты, подлец! – твой голос дрожит и срывается от гнева. – Подлец и свинья, вези меня домой, слышишь?! Меня всё равно хватятся соседи!
     Он усмехается тебе в лицо жуткой усмешкой, похожей на волчий оскал.
     - Никто тебя не хватится, дворянчик! Для всех соседей ты уже три недели как гостишь у бабушки, Милориной матери. Вот и всё. Прощай, пащенок!
     Он садится в сани и дергает вожжи. Лошади трогаются с места. Ярость лопается в тебе, точно пузырь вулканического газа, и наполняет тебя горячей силой, от которой холод вдруг сразу куда-то исчезает.
     - Стой! – слышишь ты издалека чей-то страшный, хриплый голос, и не сразу понимаешь, что это кричал ты сам. – Остановись, тварь, выродок! Отвези меня домой, и тогда я прощу тебя!
     В ответ он насмешливо свистит и стегает лошадей кнутом. Ты понимаешь: сейчас он ускользнет от тебя. Нельзя его отпускать!
      И тут ты встаешь. Да, ты встаешь на ноги – на те самые ноги, которые были мертвы целых полгода. Ты бежишь за санями, по пояс проваливаясь в снег, бежишь, плывешь в сугробах, словно в ледяном море, а сани уезжают от тебя всё быстрей, всё дальше, пока совсем не скрываются из глаз.
      Тогда ноги снова перестают тебе служить. Но ты уже знаешь: они ожили, ты будешь ходить, а значит, ты сможешь и должен выжить. Ты доберешься до города, до полиции, хоть ползком, - и там всё расскажешь. Расскажешь, как с тобой поступили…
     Но тут же ты вспоминаешь: Гонтран сам начальник полиции. Уж они-то с Милорой сумеют вывернуться! По закону мачеха – твоя опекунша. Что им с Гонтраном стоит выставить тебя сумасшедшим! И отправить в дом скорби: дескать, мальчик плохо себя чувствует, вон, что вытворяет! И тебя запрут вместе с несчастными, которым и в самом деле нездоровится…
     Всё это мелькает в твоей голове, пока ты ползешь в снегу, босой, в одном нижнем белье, и холод струится сквозь твое тело, сквозь душу вместе с лунным светом. Слезы потрясения и обиды застывают на твоих ресницах льдинками. И вместе с тем, ты не можешь не видеть, как прекрасна эта морозная, гибельная ночь с ее луной, звездами, снегом, сверкающим под ледяными лучами. Гонтран вылечил тебя, сам того не зная и не желая, теперь ты чувствуешь свои ноги. Они очень сильно дрожат, и то идут, то не идут, но это пустяки. Ты уже уверен в том, что будешь ходить: если доберешься до города, до этих мерцающих вдали огней. Ты весь в снегу, и под одеждой, и снаружи, но тебе нет до этого дела. Ты должен выжить! Горячими, разбитыми губами ты твердишь молитвы, взываешь к Богу, заклинаешь спасти тебя, требуешь спасти! И ползешь, плывешь в ледяных волнах к большой дороге, залитой луной. Бор уже далеко позади, значит, дорога скоро появится. Выжить, выжить! Только бы выжить и добраться до соседей. Они поверят тебе – и спрячут от Гонтрана и Милоры, ты убежден в этом. Соседи помогут тебе, только бы тебе доползти до них.
     Еще несколько судорожных рывков, падений, молитв – и ты выбираешься на укатанную санями большую дорогу. Без помощи чудом оживших ног ты никогда не добрался бы до нее.
     Правда, ноги снова отнялись, тебе приходится ползти по гладкой, уезженной дороге, волоча за собой всё тело. И ты, наконец, понимаешь, как трудно тебе будет добраться до огней, мерцающих вдали. Ты стараешься не смотреть на них, чтобы не смалодушничать, не погасить в себе надежды, - и просто ползешь по дороге, твердя себе: главное сейчас  - ни о чем не думать. И не замерзнуть. Да, это сейчас самое важное, поэтому нужно непрерывно двигаться.
      И вдруг ты слышишь приближающийся топот копыт. Кто-то едет тебе навстречу. Может, это подлец Гонтран возвращается, чтобы наверняка прикончить тебя? При одной этой мысли всё в тебе, и без того холодном, холодеет от ужаса. Ты резко поднимаешь голову и видишь какой-то приближающийся экипаж, низенький, закрытый, с фонариком на крыше. Нет, это не Гонтран.
     Ты останавливаешься, пытаясь приподняться. Кучер сдерживает лошадей и сердито кричит:
     - Эй, прочь с дороги! Пьяный ты, что ли?
     - Возьми меня с собой! – кричишь ты ему в ответ.
     Он удивлен - и, видимо, удивляется всё больше, пристально вглядываясь в тебя. На его лице растерянность.
     - Что случилось, Джилли? – спрашивает в окошко низкий, спокойный голос.
     - Да здесь, сударь, паренек какой-то, - отвечает кучер. – Не пойму, что с ним…
     - Постой, я сам взгляну.
     Из зимнего кожаного возка выбирается мужчина с зимним плащом, переброшенным через руку: крепкий, коренастый, с темными, немного вихрастыми волосами. Он подходит к тебе и склоняется над тобой. Ты смотришь на его лицо: широкое, плохо выбритое, с небольшим орлиным носом, насмешливым ртом и такими же насмешливыми, но при этом внимательными и проницательными глазами, небольшими, чуть раскосыми и блестящими, как у птицы.
      - Я не пьяный, сударь, - осипшим голосом говоришь ты ему. – У меня отнялись ноги, и меня ограбили… я замерзаю… во имя Господа, довезите меня до больницы… или… нет, я не знаю, что делать…
     И тут ты всхлипываешь.
     - Не беда, - он снимает свой плащ, заворачивает тебя в него и поднимает на руки. – Главное, не мерзнуть и не вешать носа, остальное приложится.
     Он кладет тебя в возок, забирается внутрь сам, закрывает дверцу, говорит в окошко:
     - Поехали, Джил!
     Возок снова трогается в путь, на этот раз вместе с тобой. Ты весь дрожишь с ног до головы и всё никак не можешь согреться. Твои зубы стучат, как кастаньеты, и ты плачешь: от великого облегчения, от благодарности Богу – и этому благородному человеку, посадившему тебя в свой возок.
     - Ну, успокойся, - он обнимает тебя за плечо и подносит к твоим губам фляжку с коньяком. – Сделай два глотка и три глубоких вздоха (можно наоборот) и расскажи мне, что с тобой стряслось.
     Ты жадно пьешь коньяк, захлебываешься и кашляешь. Он хлопает тебя по спине.
      - Эй, не утони. Я призывал тебя к глубоким вздохам, а не к глубоким глоткам. Ну а теперь говори. Тебе сколько, шестнадцать?
     - Пятнадцать, - ты судорожно переводишь дыхание. – Мое имя Флорид Альдано. Я дворянин. Муж моей мачехи хотел меня убить, но мне нельзя заявлять в полицию, потому что он… понимаете, он начальник полиции Виртуга.
     И ты коротко рассказываешь своему спасителю всё, что с тобой произошло. Он слушает внимательно, потом, помолчав, говорит:
     - Да, господин Флорид Альдано, с полицией вам и вправду лучше не связываться. А впрочем, ничего страшного. Знаете, что` я вам скажу? Поезжайте вместе со мной. Отдохнете немного, а там придумаем, как вам помочь.
     - А… вы кто? – спрашиваешь ты, бесконечно довольный его предложением.
     - Мое имя Фирми`ан Дильт`ей, - он находит твою руку и крепко пожимает ее. – Я мастер по куклам и по марионеткам, и еду сейчас в графство Альтав`ит. Там живет одна знатная дама, герцогиня. Мы с ней давно знакомы. Она держит кукольный театр и очень любит его. Ей нужен хороший мастер, вот она и пригласила меня поработать у нее немного. Возможно, она поможет вам советом.
     Помолчав, он добавляет:
     - Не будем сейчас ничего загадывать наперед; всякому дню довольно своей заботы. Я очень рад, что подобрал вас. Сейчас мы остановимся в Арнауте, на постоялом дворе, поужинаем и отдохнем. Ну, согрелись немного?
     - Согрелся, - ты всё еще слегка ежишься от озноба. – Я бесконечно вам благодарен. Но… вы потратитесь на меня…
     - А мне не на кого больше тратиться, - отвечает он. – И я не беден. Отец мне кое-что оставил; он был дворянином, как и ваш. Но я, в отличие от вас, не был его законным сыном, да и мать моя была простой горожанкой.
     - Когда я восстановлю свои права, я верну вам всё, что вы на меня издержите, - обещаешь ты.
     - Благодарю, но я не возьму, - его голос спокоен и прост.
     - Как, не возьмете!...
     - Всё, довольно об этом, - властно говорит он, и ты исполняешься по отношению к нему самых лучших чувств: за то, что он спас тебя, за то, что он умеет так по-дворянски говорить, и за то, что он обнимает сейчас тебя, закутанного его плащом, чтобы ты поскорее согрелся. В темноте ты не видишь его лица, но от этого человека исходят сила, доброта и надежность. Ты чувствуешь их очень ясно, так же ясно, как чувствовал, что мачеха не любит тебя. Сколько ему лет? Вероятно, около сорока. Фирмиан Дильтей – красивое имя. И делать кукол – это тоже красиво и мило. Тебе всегда нравились куклы. В детстве у тебя, сына бедных дворян, было мало игрушек, и ты до сих пор сохранил в себе тайную любовь к ним.
     - А из чего вы делаете кукол? – спрашиваешь ты.
     - Из дерева, воска, глины, папье-маше, - отвечает он. – И из ткани, конечно.
     И спрашивает:
     - Больно вам?
     Ты дотрагиваешься рукой до своих вспухших губ и до такого же вспухшего носа.
     - Не очень, благодарю вас. Зубы целы, да и нос только разбит, не сломан, а остальное всё пройдет.
     И просишь:
     - Господин Дильтей, называйте меня просто Флорид или Фл`ори. Ладно?
     - Буду рад, - отвечает он. – Тогда и вы называйте меня просто Дил. Меня так с детства называют знакомые. Это уменьшительное имя от моей фамилии.
     - Вы можете говорить мне «ты», - в твоем голосе просьба.
     - Вы тоже, - отвечает он. Мне уже семь лет никто не говорил «ты», с тех пор, как жена ушла от меня. Что ж, будем говорить друг другу «ты».
     - Спасибо, - ты благодарно улыбаешься. И незаметно задремываешь под скрип полозьев…


      В Арнауте Фирмиан Дильтей останавливается на постоялом дворе «Кот у камина». Он поручает своему кучеру и слуге в лице Джилли расплатиться за номер, ужин, стойло и овес для лошадей, а также за прочие услуги; сам же несет Флорида в номер, на второй этаж постоялого двора. Номер уютный, теплый, хотя и не самый дорогой. В нем две комнаты: одна побольше, другая поменьше. Ту, что поменьше, с одной кроватью, Дильтей тут же мысленно отводит Джилли, а для себя и Флорида назначает большую комнату с двумя кроватями.
     Он сажает Флори, завернутого в плащ, на одну из кроватей и зажигает свечу. Потом говорит:
     - Сейчас принесут ужин.
     И улыбается Флориду. У Дильтея, крепкого, коренастого, некрасивого, улыбка как-то особенно жива и тепла, она делает его лицо обаятельным и приятным, невзирая на щетину на щеках, вихрастые волосы и неровную кожу. От этого человека исходит внутренняя сила и доброта, но доброта сдержанная, чуткая, готовая смениться суровостью, даже некоторой жёсткостью при перемене обстоятельств. Подобная доброта всегда начеку. Злоупотребить ею невозможно, но тем больше чувствуется в ней силы и глубокого, деятельного сочувствия ко всему ко всему, что встречается на ее пути.
     А Фирмиан Дильтей видит перед собой светловолосого мальчика, небольшого и скорее худощавого, чем плотного. Вероятно, мальчик хорошо собой, но у него так вспухли губы и нос, побуревшие от запекшейся крови, что трудно сказать наверняка, насколько он миловиден. Сейчас он даже немного страшноват. Но улыбается хорошо, и его глаза в полутьме красиво отливают морской лазурью; вероятно, у них серо-зеленый цвет.
     Да, не повезло ему, думает Дильтей. И в то же время очень повезло. Он спасся сегодня от смерти, у него ничего не сломано, напротив, он исцелился, и уж Дильтей не даст его в обиду, да и сам не обидит, как, возможно, поступил бы кто-нибудь другой. Герцогиня же Армида Флэгет тем более никому не позволит обижать Флори; возможно, она даже поможет ему советом или делом.
     Фирмиан хочет сказать об этом Флори, но потом решает промолчать: лучше не ручаться за другого человека, даже если этот человек – достойнейшая женщина, твоя дальняя родственница, прославившая тебя и твое искусство на всю страну.
     Приходит Джилли, а затем им приносят ужин, вкусный и сытный. Флори наслаждается каждым куском жаркого, каждым глотком вина. Всё, происшедшее с ним час назад, кажется ему дурным сном. И почему у меня нет родной бабашки, думает он с некоторым сожалением. Я бы уговорил Дила отвезти меня к ней. Он погостил бы у нас, а я жил бы у бабушки до самого совершеннолетия, учился бы в университете и во всём помогал ей…
     После ужина Джилли (его фамилия Л`удас, как узнаёт Флори) приносит откуда-то тазы, корыто и кувшины с горячей водой, достает из саквояжа мыло и мочалку, а сам деликатно удаляется в свою маленькую комнату.
     Флори пытается протестовать против мытья, но Дильтей быстро снимает с него нижнее белье, сажает его в корыто и моет на совесть, впервые за полгода. Флорид смиряется. Так бережно и в то же время беспощадно его не мыли с детства, и он наслаждается запахом мыла, горячей водой, жесткой мочалкой и низким, спокойно веселым голосом Фирмана Дильтея, который что-то рассказывает ему о куклах… Флори плохо слышит его, потому что почти засыпает, но кивает головой и улыбается.
     Под конец его насухо вытирают, облачают в рубашку Дильтея, которая заметно велика ему, и укладывают в кровать, заранее согретую горячими кирпичами.
     - Спасибо, Дил, - Флори закрывает глаза. – Великое тебе спасибо. Ты чудесный человек… и знаешь… если бы у меня была родная бабушка… мы с тобой поехали бы к ней и жили у нее… долго-долго…
     И, счастливо вздохнув, он засыпает.
     - Да, - посмеивается Фирмиан, глядя на спящего Флори. – Нагрянули бы к бабушке и дали бы ей жизни, бедной женщине.
     Он тронут благодарностью Флорида и его по-отрочески широким, безоглядным гостеприимством. «Славный паренек, думает он, осторожно смазывая спящему нос и губы целебной мазью. – Родной бабушки для меня не пожалел бы!»  - и улыбается. В то же время его невольно берет жуть, когда он представляет себе, что` испытал сегодня Флори, когда его вывезли за город, раздели, избили и бросили умирать в снегу, на морозе.
     - Ах ты, бедняга… - шепчет он.
     Потом зовет Джилли Лудаса. Тот убирает воду, кувшины и всё прочее, вытирает пол, а Фирмиан в это время пишет что-то за столом при свече.
     - Вот тебе список и деньги, Джил, - говорит он, вставая из-за стола. – Завтра купишь вещи для господина Альдано.
      И кратко рассказывает слуге историю Флори. Джилли сочувственно качает головой и вздыхает. Невысокий, худой, он чем-то похож на сильно подросшего эльфа.
     - Вот она, полиция, - говорит он. – Так с дворянином поступить! Что же теперь делать?
     - Что-нибудь да сделаем, - отзывается Дильтей. – Сидеть, сложа руки, не будем. А теперь ступай спать. Завтра никуда не поедем: пусть его милость передохнет немного.
      Джилли желает хозяину доброй ночи. Дильтей желает ему того же И. когда Лудас уходит к себе, ложится в постель. На соседней кровати ровно дышит во сне Флорид. Дильтей мягко усмехается и закрывает глаза. Хорошо, что они с Джилли спасли сегодня этого мальчика. «Теперь мне есть, о ком заботиться», - думает он.
      
                2.

      Флориду Альдано снится, что он маленький. Ему всего пять лет, и он сидит у своей матушки, в гостиной, а за роялем отец играет Баха. Горят свечи. Флори прижимается к матери, довольный тем, что они все втроем, что в гостиной так уютно, и звучит музыка. Как всегда, от матери пахнет духами: ландышем и еще каким-то особенным, неуловимым домашним запахом, свойственным только ей – ее платьям, волосам, коже.
     В углу дремлет Сэппи, английский спаниель, которого отец всегда берет с собой на охоту. Шторы опущены – вечер…   
     Потом вдруг картина меняется. Матушка и отец куда-то исчезают, и Сэппи тоже. Флори остается один в пустой комнате. Ему хочется позвать их служанку Нелли, но тут он вспоминает, что она умерла. Ему становится не по себе, а почему, он и сам не знает. Ему всегда не по себе одному, в полутемной гостиной. «Мама!» - зовет он.
     Но вместо матери в гостиную вдруг входит Симонид Гонтран. Флори вскрикивает, а Гонтран, зловеще улыбаясь, молча приближается к нему. Флори понимает: ему конец. Этот человек хочет, чтобы он умер. От страха у него отнимаются ноги и даже руки, он плюхается на ковер, едва не плача от смертельного ужаса перед своим врагом. Но тут кто-то подхватывает его на руки, и он понимает, что спасен, потому что его держит Фирмиан Дильтей. «Не бойся, Флори, - говорит он, - Гонтран – просто кукла». Флори смотрит и убеждается: в самом деле, Гонтран превратился в куклу, небольшую и безобидную; он лежит на ковре. Дильтей ставит Флорида на ноги. Теперь ноги ожили, и руки тоже. Дильтей отходит в сторону, а Флори берет в руки куклу. И вдруг деревянное лицо куклы искажается злобной гримасой. Флорид громко кричит…
     - Флори, эй! – кто-то встряхивает его за плечо. Он открывает глаза и с облегчением видит: над ним склонился Дильтей, а вокруг явь, свет, и все кошмары исчезли.
     Фирмиан улыбается ему:
     - Добрый день! Ну, и застонал же ты; я так и подпрыгнул. И спать здоров: уже полдень.
     Флорид отвечает на его улыбку.
     - Добрый день. Спасибо, что разбудил меня.
     - Что тебе такое веселое привиделось, что ты взвыл не своим голосом?
     - Не помню, - лжет Флори. Ему очень не хочется рассказывать о своих кошмарах; даже вспоминать о них неприятно.
      Он видит, что Дильтей сегодня чисто выбрит. Он в синем сюртуке, таком же жилете и панталонах. На шее у него платок, заколотый серебряной булавкой, на ногах – серые вязаные чулки, обтягивающие голени и крепкие `икры, и домашние кожаные башмаки. При свете солнца, заливающего комнату, видно, что его вихрастые волосы – темно-рыжего цвета, а слегка раскосые глаза – светло-карие.
     - Одевайся, - он указывает на одежду, аккуратно сложенную на стуле в ногах кровати. – Джилли тут купил тебе всего понемногу. А когда умоешься, сядем завтракать. То есть, ты сядешь, а я так, выпью с тобой кофе за компанию. Я ведь уже завтракал.
      И он выходит из номера. Флори одевается, аккуратно закалывает серебристый шейный платок и думает: до чего приятно быть чистым, чувствовать всем телом мягкость и тепло зимнего нижнего белья, видеть на себе английское сукно, такое же, как на Дильтее, только серого цвета, чувствовать себя человеком - впервые за полгода.
     Он спускает ноги с кровати и, перекрестившись и прошептав молитву, осторожно встает. Ноги слабы, дрожат, но держат его лучше, нежели вчера; он чувствует это каждой клеткой своего тела. Он делает шаг, другой – всё в порядке. Ликуя в душе, Флори добирается до рукомойника, умывается, приглаживает свои волосы цвета бледного золота и подходит к зеркалу. Целых полгода он не видел своего отражения – и теперь невольно улыбается ему. У него весьма солидный вид, и он замечает, что слегка подрос, пока болел. Правда, слегка распухшие нос и губы немного портят картину, но он видит и чувствует: они гораздо лучше, чем были вчера. Это его радует.
      Он возвращается к своей кровати, не очень умело застилает ее, потом подходит к окну. Половина стекла запушена инеем, но в небольшой промежуток между стеклом и рамой виден город Арнаут. Какое над ним солнце! И сколько прохожих, экипажей, всадников! Как давно он, Флори, не видел ничего подобного. Его глаза жадно вбирают в себя разноцветные фигурки: горожан в шубах и теплых плащах, горожанок в сапогах, детей различных сословий, разносчиков с товарами, возки, кареты, сани, лошадей…
      - Ты смотри-ка, до окна дошел! – слышит он за своей спиной удивленный и одобрительный голос Дильтея. – А я-то думал, твоя милость еще на кровати сидит. Молодец! Садись за стол, сейчас принесут завтрак.
     Осторожно, точно на чужих ногах, Флори добирается до стола и в изнеможении опускается на стул; всё-таки он еще слабоват.
      - Спасибо тебе, Дил, - он переводит дыхание. – Не знаю, что` бы я без тебя делал. Ты спас меня, и Бог видит, как я тебе благодарен…
     - Довольно, не нужно об этом, - мягко, но властно останавливает его Дильтей. – Ты уже меня благодарил.
      - Да ведь тебя им тысячу раз поблагодарить мало…
     - Вот еще – тысячу! Только попробуй, - Фирмиан смеется. – Тогда я сам посажу тебя в сугроб, будешь знать.
     Флори смеется тоже.
     - Не посадишь, я знаю, - говорит он.
     Гостиничный слуга приносит горячий завтрак. Флори с удовольствием ест, а Дильтей пьет кофе без сливок и расспрашивает Флори о том, как ему жилось до смерти отца и после нее. Флорид охотно рассказывает.
      - Мне бы хотелось подготовиться в университет, - говорит он. – За год, наверно, получится. Буду писать труды по истории, - его глаза становятся мечтательными. – Ведь у Руэрты такая красивая история!
      - Сперва разберемся с твоей собственной историей, - Дильтей закуривает трубку, и душистый дым от дорогого табака наполняет комнату. - Она не такая красивая, но разобраться придется.
       - Это верно, - соглашается Флори. – Только как?
       - Думаю, госпожа Флэгет поможет нам советом, - отвечает Дильтей, затягиваясь. – Она любит помогать людям. Золотая женщина! Я ведь еду к ней, скорее, как гость, чем как работник. Она мне родственница по отцу. Знает, что я не нуждаюсь в хлебе насущном, просто люблю делать кукол и умею это. Вот и попросила меня в письме приехать и научить ее кукольщиков всему, что сам умею. Разумеется, за плату. Ни за что не взял бы с нее денег, но ведь она обидится. Любит во всём порядок. Настоящая леди.
     Он осторожно выколачивает трубку о блюдце и прячет ее в карман сюртука.
      - Хочешь посмотреть мои куклы?
     - Очень хочу! – Флори оживляется. Но разве они у тебя с собой?
     - Кое-что с собой. А остальное оставил дома, в Араг`оле: отдал своему приятелю на сохранение. Он человек надежный, сбережет. Ну, садись на диван. Дойдешь сам?
     Флори доходит и садится. Дильтей хвалит его и приносит свой саквояж. Открыв его, он достает оттуда марионеток: Дон-Кихота Ламанчского, сделанного с удивительным искусством, Санчо Пансу, Гамлета в черном бархате, Лаэрта, Офелию и просто кукол: мальчиков и девочек, волшебников, султанов, юных девушек. Они сделаны из дерева и воска. У деревянных кукол сгибаются в суставах руки и ноги, голова и туловище поворачиваются и влево, и вправо. Но главное – лица! Они поражают и восхищают Флори своим живым одухотворенным выражением: кажется, куклы вот-вот заговорят. На мгновение ему вспоминается его сон, но он отгоняет воспоминание прочь, ему не хочется думать ни о чем плохом и неприятном.
     - Какое чудо! – он берет в руки куклу за куклой и разглядывает их. – Дил, ты действительно величайший мастер. И мог бы открыть свою кукольную лавку.
     - Я работаю не ради денег, - возражает Дильтей, - а ради удовольствия, по вдохновению. Правда, я делал кукол для детей моих знакомых, в подарок, и марионеток для театров. В театре мне платили. Но деньги для меня не главное. Я человек обеспеченный. Отец оставил мне доходное имение, да еще дом в Араголе. Нет, куклы – мой отдых, мой мир, мое искусство, а не источник дохода. Понимаешь?
     Флори кивает, рассматривая деревянную куклу: маленького мальчика с живой, озорной и в то же время доброй мордашкой, светловолосого, с веснушками.
     - Хочешь, подарю? – улыбается Дильтей.
     - Спасибо, - Флори пожимает ему руку. – Он такой славный! Похож на меня в детстве.
     - Назови его как-нибудь, - советует Дильтей. – Куклам надо давать имена.
     - Пусть будет Тим, - решает Флори и, помолчав, спрашивает:
     - Когда мы поедем дальше, Дил?
     - Завтра, - отвечает Фирмиан. – Я решил, тебе нужно отдохнуть после вчерашнего.
     - А где Джилли Лудас?
     - Джил-то? Гуляет. Я отпустил его до обеда.
     - М-м, - протягивает Флори, наблюдая за тем, как бережно Дильтей кладет кукол обратно в саквояж. Потом нерешительно, осторожно спрашивает:
     - Дил, правильно ли я понял тебя вчера, что ты… в общем, ты не женат?
     - Да, правильно понял, - Дильтей садится рядом с ним и легкая тень пробегает по его лицу. – Диана ушла от меня семь лет назад, а два года назад умерла, как я случайно узнал. Видишь ли, у нее не могло быть детей, и она решила, что это моя вина. Но у нее не было детей и с тем, к кому она ушла. Так что я один: ни родителей, ни жены, ни детей. Зато у меня есть куклы, и я люблю их.
     Он тяжело задумывается на несколько минут, затем оборачивается к Флори и сердечно спрашивает его:
     - Что? Тоскуешь по дому? Наверно думаешь: спас меня этот старый хрыч и везет неизвестно куда. Так?
     - Нет, не так, - Флори смеется, дружески глядя на Дильтея. – Я очень рад, Дил, что уехал из Виртуга. Пока там Гонтран и Милора, мне там делать нечего, там всё чужое для меня. А ты совсем не старый и не хрыч. Тебе ведь всего лет сорок?
     - Тридцать восемь, - уточняет Дильтей.
     - Вот видишь! Ты еще совсем молодой. Мой отец был на десять лет тебя старше, когда умер. Я рад, что еду с тобой. Мы знакомы меньше суток, а мне кажется, я знаю тебя уже давным-давно.
     - Спасибо, - Дильтей тронут его признанием. – Ты тоже подходишь мне в спутники. Чем бы нам заняться? Вот что: докончу-ка я игрушку, которую взял в дорогу, а ты, если хочешь, посмотри, как я буду над ней работать.
      И он берется за марионетку: зеленого дракона из папье-маше, ткани и проволоки. Флори пристраивается рядом с ним. Ему очень интересно посмотреть, как рождается кукла в руках такого замечательного мастера, как Фирмиан Дильтей.

                3.

     На следующее утро вы вновь отправляетесь в путь.
     Мороз спал, и ты, сидя у окошка в маленьком возке, завернувшись в теплый длинный плащ, можешь видеть места, мимо которых вы проезжаете: заснеженные леса, скованные льдом озера и реки, маленькие города, одинокие фермы и белые, бесконечные поля.
     Тебе уже известно, что в Ласточкины Гнезда, имение госпожи Армиды Флэгет, вы приедете завтра вечером.
     Твое здоровье всё лучше: губы и нос почти совсем зажили, благодаря целебной мази Дильтея, и ноги почти не дрожат. Сегодня ты самостоятельно спустился вниз по лестнице, держась за перила, и даже сам забрался в возок, чем вызвал скупое, но очень искреннее одобрение Дильтея.
     Вы быстро согреваете маленький экипаж своим теплом и дыханием, снимаете плащи и теплые береты и беседуете о том, что видите в окна.
      Дил рассказывает тебе о своем детстве. Его отец, женатый на больной, вздорной даме старинного дворянского рода, очень любил свою вторую тайную семью, проживающую в Араголе, и навещал любимую женщину и сына не реже трех раз в неделю. Когда Фирмиан подрос, он нанял для него самых лучших учителей. Тот отлично учился на радость отцу и матери, но уже тогда его начали увлекать куклы. С позволения отца он начал брать уроки у театральных кукольщиков, у резчика по дереву и у скульптора. Через несколько лет он превзошел своих учителей, стал их гордостью. Отца немного удивляло столь своеобычное увлечение сына, но в остальном они сходились вкусами и характерами: оба любили книги, музыку, живопись, охоту, рыбалку. Отец научил Дильтея метко стрелять, владеть шпагой, саблей, арбалетом, насколько сам был силен в этих боевых искусствах. Он часто брал Дильтея на балы, чтобы полюбоваться, с каким изяществом танцуют его дети: незаконный сын и две законных дочери. Девушки не знали, что Фирмиан приходится им единокровным братом, он же знал, что они его сестры, и втайне восхищался и гордился ими.
     Когда ему исполнилось двадцать два года, умерла его мать, а год спустя скончался и отец. Но молодой горожанин был обеспечен и мог жить безбедно. Он съездил в Париж, в Германию, в Англию, посетил Италию и Испанию, а вернувшись домой, поступил в университет, закончил его и получил диплом. Спустя год он полюбил дочь ювелира и женился на ней. Они прожили вместе шесть лет, после чего она ушла от него к какому-то не слишком богатому дворянину. Это было ударом для Дильтея, но он перенес его стойко. Чтобы заглушить свое горе, справиться с тоской по любимой жене и с одиночеством, он день и ночь мастерил куклы и марионетки, пока не заболел от утомления. Физический недуг вылечил его душевные раны, он смирился, успокоился и зажил одиноким аскетом. Постепенно он привык к своему одиночеству и даже полюбил его. Близких друзей у него не было; скорбь, похороненная в его душе, заставила его избегать слишком коротких знакомств.
     Однако ты ему не мешаешь, ты это чувствуешь. Дильтею нравится твоя жизнерадостность, твой такт и манеры, ему внятно твое сиротство и одиночество. Он понимает тебя, а ты его, но главное – он спас тебя, и ты стал для него близким человеком, а он для тебя – единственным другом во всём мире. Между собой вы не говорите об этом, подобные вещи понятны и без слов. Но о чем бы вы ни говорили, в ваших словах и голосах звучит затаенная радость оттого, что вы вместе. К тому же, вы люди одного круга, хотя Дильтей и держится проще тебя. Вы оба образованы и говорите на одном языке понятий, чувств, образов. Если Дильтей начинает цитировать стихотворение или латинское изречение, ты тут же подхватываешь его и цитируешь вместе с ним или продолжаешь за него. Если он шутит (обычно с самым серьезным лицом), ты смеешься – и по искоркам в его глазах видишь, что он доволен.
     Иногда он поддразнивает тебя, и ты опять же смеешься, счастливый оттого, что рядом с тобой человек, которому не безразлично, весел ты или грустен, болен или здоров. Ты изливаешь заботу о себе в каждом слове, взглядах, движении Дильтея. И тебе очень приятно, что ему не в тягость, а в радость заботиться о тебе. Ты стараешься платить ему тем же; даже не стараешься, а просто получается само собой, что ты ведешь себя по отношению к нему, как почтительный младший товарищ, внимательный и благодарный, дружелюбный и доброжелательный. За обедом в трактире ты сам разливаешь вино по бокалам, и ему наливаешь первому. То же самое происходит и за ужином, когда вы останавливаетесь в довольно большом городе Л`истурне, в гостинице «Счастливый номер». Ваш номер действительно «счастливый», потому что вам хорошо друг с другом. Ты очень любезен с Джилли, потому что Джилли верный, заботливый слуга Фирмиана Дильтея, да и сам по себе он нравится тебе. Дильтей это замечает, и ты видишь: ему приятно твое отношение к Лудасу.
     У тебя теперь собственный небольшой саквояж, где есть решительно всё необходимое: три смены белья, парадный и простой костюм, теплые и нитяные чулки, халат, домашние башмаки на кожаной подошве, носовые платки, полотенца и еще несколько мелочей. Кроме того, Дильтей ссудил тебя деньгами («в бессрочный долг», как он выразился). В портмоне, купленном для тебя Джилли, лежат пять приятно хрустящих бумажек по десять смоллингов, а в другом отделении позвякивают серебряные скольты. Ты горячо поблагодарил Фирмиана.
     - Пустяки, - отозвался он. – Главное, не проиграй их в карты, не пропей, не потеряй и не забудь, что они у тебя есть; всё остальное не беда.
     Ты засмеялся в ответ на его шутку. Разве можно забыть про портмоне с целым богатством? До сих пор ты держал в руках очень небольшие суммы. Твои карманные деньги, выдаваемые тебе отцом на неделю, составляли три смоллинга серебром. По смерти отца ты наследовал дом и капитал в тысячу смоллингов (около двух тысяч фунтов стерлингов), и Милора получила столько же. Но, конечно, если тебя сочтут умершим, твоя доля по закону перейдет к твоей опекунше вместе с домом.
     Ты говоришь об этом Дильтею. Он усмехается:
     - Не успеют тебя «счесть умершим», как ты выразился. Потребуется года два-три на расследование. Дай Бог, ты гораздо раньше вернешь себе свои права. Я тебе помогу, а не я, так госпожа Флэгет. Две тысячи фунтов стерлингов – неплохие деньги. Если разумно распорядиться ими, ты сможешь заметно приумножить свое наследство. Но об этом потом. Из меня неважный стряпчий, так что лучше сперва доберемся до Ласточкиных Гнезд, а уж там будет видно.
     С этим ты согласен. Тебе не терпится добраться до Ласточкиных Гнезд. Интересно, что это за дом, каковы там люди: хозяйка, гости, слуги? Ты слышал, что на  юге Руэрты богатые землевладельцы очень радушны, а ведь графство Альтавит – это юг. Конечно, зима там такая же снежная и холодная, как во всей Руэрте, но весна наступает рано и лето длится с мая по октябрь. В общем-то, в Виртуге почти так же, но там скудная природа, и лето, проводимое среди каменных домов, нагоняет тоску, а за городом очень мало лесов и рощ: одни бесконечные поля на целых четрые мили вокруг Виртуга. В Альтавите же, как ты слышал, природа очень пышна, и морозы мягче, благодаря горячим подземным источникам. Ты никогда там не был, и тебе не терпится увидеть этот край. Ты ложишься спать уставший, с головой, полной веселых, красивых почти сказочных образов. И засыпаешь так крепко, что не видишь никаких снов.
     Твоя кукла Тим лежит у тебя под подушкой. Тебе с ним веселее. Но это твой секрет. Даже Дилу незачем знать, что ты, точно маленькая девочка, спишь, положив под подушку деревянную куклу…

                4.

     Следующим вечером, в шестом часу, они уже в нескольких милях от Ласточкиных Гнезд.
     Флорид смотрит в окно на бесконечный, заснеженный, уже сумеречный лес, и ясно видит: деревья здесь выше и толще, чем близ Виртуга. И какое их множество, этих деревьев! Он, наконец, понимает, что`  такое настоящий лес: ведь они едут через него уже добрых два часа, а он всё не кончается, точно заколдованный. Снег неуклюже, неровно лежит на ветвях маленькими сугробами. Это вовсе не так красиво, чем, когда ветки покрыты инеем, так плотно облегающим дерево, что оно становится похоже на огромную ветвь из белого коралла или слоновой кости. Но и в неуклюжести снега на ветвях есть своя прелесть, своя гармония и красота. Иногда снег, обременивший ветку, бесшумно обрушивается, а она, освободившаяся от тяжести, выпрямляется, точно с облегчением, как человек, скинувший с себя ощутимую ношу.
     Флори немного волнуется: как-то его, нежданного и незваного гостя встретят в Ласточкиных Гнездах? Фирмиан Дильтей не раз терпеливо повторял ему, что ее светлость, госпожа Флэгет, любит гостей, что она не отказывает в приюте ни нищим, ни странникам, а уж дворянин, пусть даже незнакомый, всегда может рассчитывать на самый радушный прием с ее стороны. Флори верит Дильтею и всё-таки немного переживает. Ведь радушие может быть наигранным, как и всякое другое чувство. Но его поддерживает спокойствие Дильтея и тот факт, что они приедут вместе. С Дилом он не боится косых взглядов, потому что уж Дил-то действительно рад ему, Флориду. Рад, что ни встретились в этом мире.
     Наконец лес кончается, начинается поле, а за полем снова лес, но они объезжают его стороной.
     - Это парк госпожи Флэгет, - сообщает Флориду Дильтей и смеется:
     - Ну, чего притих? Не съедят тебя в замке, не бойся.
     Он объезжают парк и сворачивают влево. Флори видит огромный замок, огороженный вместе с садом позолоченной решеткой, и его сердце невольно уходит в пятки: таких величественных домов ему еще не приходилось видеть.
     И вот четверка лошадей выносит возок к воротам. Привратник в полушубке спешит отпереть их. Возок въезжает на подъездную аллею и, проехав по ней, останавливается у широкого, не слишком высокого крыльца.
     Высокие двери тут же отворяются, несколько лакеев выбегают навстречу прибывшим гостям, и едва Дильтей называет себя, начинается великая суета. Их саквояжи несут в холл, конюх, почтительно поздоровавшись с Джилли, садится на козлы вместо него, чтобы устроить лошадей в конюшне и позаботиться о возке.
      Флори поднимается вместе с Фирмианом по ступеням крыльца и, точно во сне, входит в большой холл, залитый светом настенных канделябров, сверкающий зеркалами.
     Здесь их встречает богато одетая темноволосая полная дама лет шестидесяти, но бодрая, энергичная. Она держится с непринужденным достоинством – и сияет улыбкой, такой сердечной и веселой, что робость начинает постепенно угасать во Флори.
     - Дил! – дама обнимает Дильтея и целует его в лоб, а он целует ее руку в драгоценных кольцах – и тоже улыбается.
     - Как я рада, мой дорогой, - произносит он низким, звучным голосом. – Я ждала тебя со дня на день, для тебя готовы три комнаты… а это что за молодой человек?
     И она с приветливой и ласковой улыбкой смотрит на Флори.
     - Позвольте представить вам, леди `Эрми,  моего друга, дворянина Флорида Альдано, - говорит Дильтей, крепко беря за плечи Флори и слегка подталкивая его к Армиде Флэгет. Мы познакомились в дороге; видите ли, с ним случилась беда…
     - Беда, - задумчиво повторяет герцогиня, и тут же с чувством обнимает Флори. Он целует ее руку и видит совсем близко ее крупное, породистое лицо, выразительное, властное, красивое, с большими, черными, яркими глазами.
     - Дорогой господин Альдано, - она берет его за руки. – Я очень, очень рада познакомиться с вами. И что бы с вами не случилось, обязательно постараюсь помочь. Кстати, не сын ли вы господина Альдано из Виртуга?
     - Да, сударыня, я его сын, - подтверждает Флори. – Он умер этим летом.
     - Царство ему Небесное, - герцогиня крестится. – Я слышала, он был прекрасным человеком. Для меня честь принимать вас в своем доме. Если вы не против, я поселю вас рядом с господином Дильтеем, в моей зеленой комнате; видите ли, она расписана под сад… В вашем же распоряжении будет смежная маленькая комната… ну, как?
     - Огромное вам спасибо, госпожа Флэгет, - отвечает Флори. – Вы очень добры и… я тоже считаю великой честью знакомство с вами.
     Она смеется.
     - Какой вы милый . Не правда ли, Фирмиан? Я вижу, молодой Альдано пошел в своих родителей, о которых я слышала мало, но только хорошее!
     - Прошу вас, сударыня, называйте меня просто Флори, - говорит Флорид.
     - Флори? Очаровательно, - она очень довольна. – Тогда и вы не величайте меня. Я для вас просто леди Эрми, как и для Дила… договорились? Вот и прекрасно. Вам нужен слуга. Я подумаю, кого к вами приставить. А пока… Софилл, отнеси вещи господина Альдано в зеленую комнату. Флори, идите за Софиллом, он проводит вас.
     И она грациозно склоняет голову в знак того, что знакомство состоялось, и теперь следует на время прервать беседу. Флори кланяется ей и, уходя вслед за лакеем, несущим его саквояж, слышит веселый голос герцогини:
     - Джилли Лудас! Да ты молодцом, мой милый, ничуть не изменился.
     Софилл приводит Флори в комнату на первом этаже и, оставив ему свечу, с поклоном уходит. Флорид внимательно осматривается по сторонам. Комната и впрямь очень необычна. Она искусно расписана деревьями и кустами, а потолок и часть стен голубые, с облачками – настоящее летнее небо! Между кустами и деревьями приветливо вьются тенистые дорожки, на сосне сидит белка, в листве спрятался дятел, на ветках пристроились соловьи и другие лесные птицы.
     Флори немедленно проникается любовью к своей замечательной комнате. И все вещи в ней тоже «лесные». Шторы на окнах бледно-зеленые и вышиты листьями и ягодами земляники, у печи, вделанной в стену, зеленые изразцы, а кровать под зеленым бархатным покрывалом похожа на небольшую поляну. Платяной шкаф вытянулся, точно дерево, у камина с зеленой малахитовой доской стоят кресла, обитые синим атласом, на письменном столе порядок и чистота, стулья с малиновой обивкой окружают круглый ореховый стол на толстой витой ножке, у изголовья кровати – столик с поверхностью из деревянной мозаики, на полу – персидский ковер.
     Зеркала здесь нет, оно в другой, соседней комнате – тоже с креслами, стульями, камином, но без печи. Здесь уже нет зелени. Комната оклеена бежевыми с золотом обоями, на стенах картины, а вдоль стен – полки с книгами до самого потолка.
     - Господин Альдано, - прерывает его размышления чей-то почтительный голос. – Добрый вечер!
     Флори оборачивается и видит перед собой почтенного слугу в ливрее.
     - Добрый вечер, - отвечает он.
     - Меня зовут Глик`ар Дидо`, - представляется слуга. – Я буду прислуживать вам. Позвольте разложить в шкафу ваши вещи?
     - Да, конечно, - вежливо отвечает Флори.
     - А вы пока могли бы принять ванну, - предлагает Дидо. – Она уже готова. Если угодно, я провожу вас.
     Флорид соглашается, берет халат, свежее белье, мочалку, мыло, достает из шкафа полотенце и идет в ванную вслед за Дидо.
     Вскоре он уже моется в горячей воде, окруженный нежными ароматом роз и лаванды.
     В это время Дильтей в одной из отведенных ему комнат рассказывает герцогине о том, при каких обстоятельствах он познакомился с Флоридом. Армида Флэгет возмущена до глубины души.
      - Этому бедному мальчику очень просто помочь, - заявляет она решительно своим теплым низким голосом. – Я беру это на себя, Дил. И еще я попрошу своего доктора освидетельствовать Флори. У меня очень хороший врач, бывший военный хирург. Его зовут `Эмос Ф`ерлим. Золотой человек! Во всём разбирается. Сегодня я не буду утруждать вас знакомством с моим домом, с актерами и мастерами-кукольщиками. Вы устали с дороги, я это прекрасно понимаю. Но я представлю вас за ужином моим внучкам; они гостят у меня. До чего очаровательны! Ромалина, Эфрази` и Аглая. Ромми и Фр`эзи – мои внучки от младшего сына, стало быть, тоже Флэгеты, а `Эгли – дочь моей Клары. Она уже взрослая, ей двадцать лет. Аглая Флеминг, так ее зовут… впрочем, я могу без конца говорить о моих девочках. Устраивайся, Дил, а в восемь я жду  - вернее, мы ждем – вас с Флори в малой столовой, помнишь? И повторяю тебе: я помогу мальчику, и очень быстро. 
     - Благодарю вас, леди Эрми, - говорит Дильтей. – Не сомневайтесь, мы с Флори явимся к ужину и воздадим ему честь – боюсь, не меньшую, чем вам и моим молодым родственницам.
     Армида Флэгет от души смеется.
     - Ты всё такой же шутник, - одобрительно говорит она, похлопывая его по плечу. – Это хорошо. Смех согревает душу. Ну, я пойду, дорогой мой.
     И она уходит: властная, решительная, добрая – настоящая королева своего поместья.
     Едва Флори возвращается из ванной в свою комнату, как к нему приходит врач, Эмос Ферлим, толстенький, маленький, добродушный человечек лет шестидесяти. Он почтительно и весело здоровается с Флоридом, после чего подробно расспрашивает о том, как у него отнялись ноги, и каким образом они потом снова ожили. Флори всё рассказывает ему. Ферлим слушает очень внимательно, после чего говорит:
      - Поразительная вещь, сударь! Я читал о подобных случаях, но еще ни разу не сталкивался с ними. И вот теперь вижу вас. В общем, ваша болезнь очень проста, она чисто нервная. Разумеется, без сильного потрясения вы не смогли бы вылечиться. Но – клин клином вышибают. Вы заболели от сильных эмоций и от них же получили исцеление. И, между прочим, внутренне окрепли. Я уверен: ваша болезнь больше не вернется к вам. А силы восстановятся вами собой. Я дам вам простые успокоительные капли. Принимайте их на ночь: по три капли на рюмку воды. Эти капли хорошо успокаивают и вообще благотворно действуют на организм.
     Он приносит Флориду капли и откланивается. Тогда к Флори заходит Дильтей.
     - Ну, что? – он улыбается. – Я смотрю, ты весь окружен зеленью: замечательная комната! Как ты?
     - Отлично, Дил, - отвечает Флори. – Лучше не бывает. А госпожа Флэгет – просто само радушие. Родной человек не принял бы меня лучше!
     - Это верно, - соглашается Дильтей. Кстати, я всё рассказал ей о тебе, и она сказала, что помочь тебе очень просто. Не знаю, что` она задумала, но убежден в успехе: эта женщина, сколько я помню, настоящая Жанна д’Арк по характеру, и всегда добивается, чего хочет. Не хотел бы быть ее врагом! Зато быть ее другом – одно удовольствие. Кстати, надень к ужину свой лучший костюм: герцогиня познакомит нас со своими внучками. Три молодых девушки – это не шутка.
     - Целых три… - Флори смущен.
     - Знаешь, хорошо, что не больше, - посмеивается Дильтей. – А три – хорошее число. Трех мы с тобой выдержим. Мы с тобой старые солдаты.
     Он уходит.
     В восемь часов они ужинают в небольшой уютной столовой. За столом, кроме них, госпожа Флэгет, доктор Ферлим и три девушки, внучки герцогини. Эфрази пятнадцать лет, Ромалине семнадцать, а Аглае двадцать. Все три сестры очень хороши собой и настолько приветливы, внимательны и тактичны с гостями, что Флори быстро успокаивается и начинает чувствовать себя в их обществе легко и свободно.
     Ромми и Фрэзи, родные сестры, похожи друг на друга: обе светловолосые, голубоглазые, нежные, скромные и веселые. Они гораздо разговорчивей Аглаи, темноволосой, сероглазой, внимательной. Она всё больше молчит, но смотрит на гостей  изучающе, с глубоким интересом. И слушает их.
     Герцогиня расспрашивает Фирмиана об искусстве делать кукол, о трудностях и красоте этого мастерства, а Флори – о его любви к истории, о желании поступить в университет и (очень осторожно) о его родителях: какими они были? Флори и Дильтей отвечают на вопросы госпожи Флэгет с большой охотой. Джилли приносит в столовую саквояж с куклами. Дильтей показывает их сестрам. Они ахают от восхищения и с большим любопытством рассматривают каждую куклу. Только Аглая молчит, но разглядывает кукол внимательней, чем ее кузины. Потом вдруг тихо говорит:
     - Как бы я хотела так же… научиться…
     И слегка розовеет.
     - К вашим услугам, - Дильтей кланяется ей.
     - Благодарю вас, господин Дильтей, - отвечает она и обращается к герцогине:
     - Бабушка, можно я буду учиться у господина Дильтея вместе с нашими мастерами?
     - Отчего же нет, Эгли, - улыбается леди Эрми. – Так и вижу тебя: новую мастерицу по куклам. Смотри, не отними славу у господина Дильтея.
     Все смеются, и Эгли тоже.
     - Вот и не отниму, - говорит он. – Такой славы не отнимешь.
     - Это так, - соглашается герцогиня. – Талант отнять невозможно.
     А Дильтей смотрит на Аглаю и видит: она не похожа на других. В ней нет ничего яркого, ничего искрометного, но есть другое: глубина, загадка и какое-то особенное, тихое обаяние, отличное от обаяния ее сестер. От Эгли словно исходит теплый осторожный свет, чарующий и притягательный. Он почти незаметен, но сейчас Фирмиан ясно чувствует его. Острым взглядом художника он схватывает тонкость и нежность ее черт, мягкие линии губ, небольшого носа, округлого подбородка, больших глаз, высокого белого лба. В этой девушке живет тайна, а его привлекает всё таинственное. И само ее имя – Аглая Флеминг – похоже на морские волны, мягко перекатывающиеся у берега и в то же время знающие, что` такое глубина, владеющие тайной этой глубины. Дильтей видит: она добра, как и ее кузины, но по-другому, иначе, она скромна и в то же время смела, как и они, так же тактична и не любит кокетства, но не потому что ее так воспитали, а потому что она такой родилась. В ней есть что-то манящее, завораживающее, но она даже не подозревает об этом. Ее губы любят улыбаться, однако при этом она не смешлива и не игрива, как ее кузины, похожие на ласковых простодушных котят. Она улыбается сама себе, своему внутреннему миру, чудесным образам рождающимся в ней. Ее взгляд очень умен и наблюдателен. Да, она особенная, Дильтей это видит. Ей дано больше, чем другим. И еще: она не способна ни обманываться, ни обманывать. Но фантазировать готова при малейшей возможности, ибо фантазия – не обман, а творчество – честная и тщетная места о прекрасном, возможно, о несбыточном…
      Он весело и непринужденно заговаривает с Ромми и Фрэзи, шутит и смеется с ними. Герцогиня дает ему торжественное право называть его внучек по именам. Он благодарит за эту любезность и ее, и девушек и просит, чтобы они тоже были с ним проще и называли его «Дил» как своего дальнего родственника. Они охотно соглашаются. Аглая молчит. Она еще не знает, хочется ли ей называть Дильтея просто «Дил» или всё-таки лучше обращаться к нему «господин Фирмиан»? Она охотней выбрала бы второе, но своего имени ей для него не жаль.
     После ужина все расходятся по своим комнатам: в Ласточкиных Гнездах рано ложатся спать.
     Флорид весело забирается в свою постель, мягкую и уютную. Ему так хорошо, как уже давно не было.
     Дильтей заходит проститься с ним на ночь.
     - Ну, - спрашивает он, - что, не страшные оказались девушки?
     - Нет, - улыбается Флори. – Они такие красивые, добрые…
     - Особенно Эфрази, - мягко поддразнивает его Дильтей: он заметил, что Флори понравилась Фрэзи, хорошенькая, золотисто-смуглая, с волосами цвета гречишного меда.
     - Ромми тоже, - Флори улыбается ему, не давая себя смутить.
     - А Аглая?
    - Аглая слишком особенная, - замечает Флори. – Но и она очень хорошая. Мне показалось, ты ей понравился.
    - Ей понравились мои куклы, - равнодушно говорит Дильтей. – Ладно, довольно с нас разговоров, пора на покой. Нравится тебе здесь?
     - Очень, лучше не бывает, - Флори закрывает глаза. – Знаешь, Дил, я уже вижу тебя во сне. Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, - отвечает Дильтей. Флори засыпает в ту же минуту. Дильтей поправляет его подушку и вдруг замечает: под подушкой лежит кукла, которую он подарил Флориду: Тим.
     На сердце у Дильтея становится тепло и весело. Вот как, оказывается, Флори дорога его кукла! И какой же он всё-таки еще ребенок. Интересно, что придумала госпожа Флэгет, как он поможет Флори? Но он, Дил, слишком устал, чтобы думать об этом сегодня. Пора спать.
     Он осторожно касается рукой волос Флори и неслышно выходит из комнаты.

                5.

      Замок Ласточкины Гнезда стоял на берегу реки Рэйф и представлял собой длинное здание, построенное полукругом, с домашней церковью, с внутренним двором, где были разбиты цветочные клумбы, с конюшней и службами, с густым садом. Далее, за оградой раскинулся парк, не огороженный решительно ничем, а вокруг простирались луга и поля, со всех сторон окруженные рощами и лесами. Это место было очень живописно весной и летом, но сейчас, в конце января, оно представляло собой довольно унылую картину: бесконечные белые от снега просторы и скопления черных голых деревьев, обрамляющие эту неживую белизну.
     Ласточкины Гнезда за три столетия претерпели множество изменений от пристроек, переделок и ремонтов, поэтому теперь представляли собой причудливую смесь архитектурных стилей: от античных и готических до ампира и рококо. Замок был двухэтажный, но то и дело на всей свой протяженности соединялся галереями со стрельчатыми башнями. А рядом с башнями, строгими, чопорными,  весело смотрели круглые веранды, пристроенные позже и увитые плющом. Были здесь и пристройки с колоннами; плоские крыши сочетались с треугольными и коническими, и всю эту смесь стилей украшали плющ, жимолость, дикий виноград, ползучие розы, что даже теперь, когда листья облетели, придавало дому гармоничный, даже элегантный вид. Это был настоящий аристократический замок со множеством залов, комнат, комнатушек и чуланов, с обширными чердаками и подвалами. Комнаты были самые разные: диванные, гостиные, музыкальные, охотничьи, восточные, европейские, в английском, итальянском, немецком, французском, даже русском стиле. Были и самые обыкновенные комнаты, почти не меблированные. Существовала даже «ночлежная» комната для странников и бедных путников, искавших приюта в Ласточкиных Гнездах.
      Из-за всяческих пристроек и переделок замок изобиловал таким множеством галерей, лестниц и переходов, что хорошо в них разбирались лишь сама хозяйка, а актеры кукольного театра и старые слуги. Для остальных везде были повешены дощечки с надписями и стрелками, куда следует идти, чтобы покинуть замок или найти главные жилые покои. Поиски остальных помещений требовали провожатых, которых герцогиня назначала для своих гостей из старых слуг дома. Впрочем, наиболее смышленым гостям, когда они съезжались в имение на бал или на какой-нибудь праздник, раздавались красиво и толково начерченные карманные схемы замка, дабы люди сами находили себе дорогу в лабиринтах Ласточкиных Гнезд. Мужчины обычно легко разбирались в этих схемах, а дамы и дети следовали за ними.
     Госпожа Флэгет как рачительная хозяйка знала все ходы и выходы, все нужды своего дома. Раз в неделю она вместе с управляющим домом совершала обход огромного здания от подвала до чердака, окидывая хозяйским оком каждую мелочь. Управляющий домом был нанят ею лично и давно зарекомендовал себя как человек надежный, умеющий следить за состоянием здания и поддерживать в нем порядок, поэтому герцогиня во время своих обходов замка оставалась довольна.
     Существовал еще один управляющий: он занимался поместьем, то есть, хозяйством, и жил в парке, в отдельном флигеле с садом и небольшим огородом. С ним госпожа Флэгет встречалась чаще, чем с управляющим домом, но всё же не столь часто, как могла бы, потому что ей помогал ее секретарь и поверенный, также человек весьма надежный, ибо Армида Флэгет умела выбирать людей. Секретаря звали Герд Л`оллис. Он был ровесник своей хозяйки и доктора Ферлима, но, в отличие от доктора, он был худощавым, высоким и неразговорчивым. Оба управляющих и секретарь-поверенный имели семьи и даже внуков, но их дети и внуки жили в других городах и навещали своих стариков только по праздникам.
     Вообще  молодых людей в доме было не много. Кроме внучек леди Эрми основную часть молодежи составляли актеры-кукловоды, мастера по куклам, горничные и дети прислуги и актеров. Впрочем, актеры жили в отдельной полукруглой пристройке. Их дети, как и дети всех прочих семей, живущих в замке, играли в раз и навсегда отведенной им части сада, а так как сад был велик, госпожа Флэгет редко видела этих детей и слышала их голоса. У нее самой было четверо детей и десять внуков и внучек всех возрастов. Она их любила и с удовольствием принимала, но предпочитала иметь дело со своими подросшими «птенцами», как она их называла. Возня с малышами утомляла ее. Ей больше нравилось любоваться маленькими детьми издали – своими или чужими, всё равно. Она искренне любила детей, но играть и болтать с ними предоставляла другим; такова была ее природа.
     Когда Фирмиан  Дильтей, ровесник ее младшего сына, привез в Ласточкины Гнезда Флори, Армида Флэгет испытала самую живую радость. Флори с первого взгляда очень понравился ей, а его болезнь и то, как с ним обошелся муж его мачехи, возмутило ее душу. Она обрадовалась, что дело столь просто, и что ей не составит труда помочь этому одинокому мальчику, успевшему испытать столько невзгод.
     На следующий день она познакомила своих гостей с той частью замка, которая была более всего благоустроена и примечательна, представила им актеров, актрис, режиссера, мастеров-кукольщиков, показала театр и домашнюю церковь с колокольней и отдельной пристройкой, где жили священники.
     Дильтей, два раза гостивший в замке, помнил многих, и многие помнили его, но для Флори всё было ново и удивительно: и старинные залы, и великолепные гостиные, обставленные с самым тонким вкусом, и комнаты, уютные, милые, красивые. Он никогда еще не видел настоящего старинного замка, и теперь чувствовал себя человеком, который приехал погостить в Лувр или в Эрмитаж.  Никогда он еще не видел такого блестящего паркета, такого множества статуй, рыцарских доспехов, картин, такой изысканной мебели. Церковь очень понравилась ему красотой отделки и росписи, тихим и кротким мерцанием свечей, резными царскими вратами. Он решил непременно посетить вечернюю службу и поставить свечи за своих родных, а с утра причаститься.
     Театр также показался ему своеобразным храмом: полутемный, таинственный, с ярусными рядами кресел партера, с ложами, со сценой, закрытой синим бархатным занавесом, с оркестровой ямой, с хорами для освещения, с ветвистой хрустальной люстрой под потолком, огромной, точно исполинская гроздь винограда.
     В тот же день леди Эрми принялась за дело. Она написала два письма в Виртуг: Симониду Гонтрану и стряпчему семьи Альдано. Никто не знал содержания этих писем, потому что и копии она переписала сама; одну спрятала в свой тайник, другую распорядилась отвезти своему стряпчему вместе с письмом к нему в город `Эптон, находящийся в десяти милях от поместья. Письма в Виртуг она отправила с почтовым дилижансом.
     Дела не помешали ей заниматься гостями, Она предоставила им полную свободу, предложила выбрать лошадей из своей конюшни для прогулок (верхом и в санях). Внучки герцогини любезно вызвались показать гостям местность, если те соберутся на прогулку; только Аглая Флеминг молчала. Ей не терпелось, чтобы «господин Фирмиан» поскорее принялся обучать мастеров. Красота его кукол поразила и вдохновила ее. Она очень любила рисовать и вышивать, но искусство делать кукол показалось ей самым лучшим из искусств.  Она поняла, что это ей всего ближе, и что здесь она сможет творчески выразить себя больше, чем в музыке, живописи и рукоделии.
     Пока Дильтей осматривал кукол в театральной мастерской, отмечая про себя их достоинства и недостатки, а мастера, собравшись вокруг него, слушали его замечания с почтительным вниманием, даже благоговением, Флори гулял по саду в обществе Ромми и Фрэзи. Они бродили по аллеям, расчищенным садовником от снега, и болтали обо всём на свете. Флорид узнал, что сестры недавно закончили обучение в пансионе и приехали к бабушке на Рождество с тем, чтобы погостить у нее до осени. Они сообщили ему, что очень любят музыку, стихи, театр и книги, а также верховую езду. Тут же все трое начали наперебой читать друг другу стихи наизусть, споткнулись на какой-то фразе, и парк огласился веселым смехом. Не прошло и нескольких минут, как Флорид уже играл с барышнями в снежки. Это было чрезвычайно весело, но потом девушки вдруг вспомнили, что Флори еще не вполне здоров, и, подхватив его под руки, повели к скамейке, чтобы он отдохнул. Они заботливо стряхнули с него снег и усадили его с такими почестями, что он немедленно влюбился них обеих. Они были похожи едва ли не как близнецы, только Ромми была чуть-чуть повыше, потоньше и посерьезней. Всё-таки его сердце отдавало предпочтение Эфрази. Он спросил, где Аглая, уж не поссорились ли они с ней?
     - Что вы, Флори, - улыбнулась Ромми. - Мы никогда не ссоримся.
     - Да, - подхватила Фрэзи. – Особенно с Эгли. Она чудо! И такая умница. Знаете, она замечательно лепит из глины и воска и вырезает домики и фигурки из бумаги: до чего дивные!
     - Она талантливая, - с уважением сказала Ромалина. – Не то что мы. Мы - так, попрыгушки. А она – мастерица.
     - Вы совсем не попрыгушки, - рыцарски возразил Флори. – Просто милые, красивые, живые девушки.
     - Нет, мы ужасно легкомысленные, - вздохнула Фрэзи. Он с обожанием посмотрел на ее личико, смугло-золотистое, хорошенькое, румяное от мороза, глядевшее на него из белого пушистого капора большими, яркими голубыми глазами.
     - А к Эгли скоро приедет жених, - заметила Ромми. – они уже полгода, как помолвлены.
     - Да, его зовут Отт`илио Сил`оне, - сказала Фрэзи. – Он такой же серьезный, как Эгли. И древнего рода. Он граф.
     - Весь такой важный, - добавила Ромми. – И очень любит порядок. Ни капельки не легкомысленный. Но…
     - … но с ним очень скучно! – закончила за сестру Эфрази. – Ни во что не хочет играть, не пошутит, не посмеется. Хотя красивый, как Аполлон Бельведерский. Хоть ставь его в бабушкину музейную комнату!
     И она фыркнула, а Флорид от души рассмеялся.
     - Нельзя! Нельзя смеяться над людьми! – строго сказала Ромми, сама с трудом удерживаясь от смеха. – Он хороший… наверно. Только жаль, что Эгли его совсем не любит.
     - Да, их обручили, потому что так захотел дядя `Энгус, - личико Эфрази стало серьезным и немного печальным. – Эгли не хотела, но ей сказали: так надо. А она послушная, как и мы, вот и согласилась, в конце концов. Но она всё оттягивает свадьбу.
     - Не то, чтобы оттягивает, - возразила Ромми. – Но как-то и не торопит.
     - В общем, куклами она увлеклась гораздо больше, чем Оттилио Силоне, - Фрэзи снова улыбнулась.
     - И, кажется, господином Дильтеем тоже, - очень тихо добавила она, и ее глаза лукаво и весело блеснули.
     - Фрэзи, ну что ты говоришь! – Ромалина немедленно приняла самый строгий вид.
    - Всё, всё, я молчу, - смиренно сказала Фрэзи.
    Ее смирение обезоружило Ромми, готовую ее отчитать; она раскрыла рот, но так ничего и не сказала, только с некоторым беспокойством посмотрела на свою излишне откровенную и чересчур наблюдательную сестру.
     - Разве Дил может понравиться такой молодой красивой девушке? – с наигранным удивлением и простодушием спросил Флорид. – Он ведь некрасивый. Конечно, он спас меня, он мой друг, я бы жизнь отдал за него. Но девушка… особенно такая, как Эгли…
     - Бог мой! – Ромми всплеснула руками. – Да ведь господин Дильтей просто изумительный, Флори! В нем бездна обаяния. Понимаете, можно быть Аполлоном Бельведерским и никому не нравиться. А можно быть таким, как господин Дил, – и в вас будут влюбляться за юмор, за характер, за голос… ну, за всё! Я просто чувствую, что господин Дильтей не моя судьба и не судьба Фрэзи… но он нас совершенно покорил как человек, и если он останется нашим другом…
     - Мы будем очень этим гордиться, - просто говорит Эфрази. – И радоваться этому.
     - А я? Смогу я быть вашим другом? – спрашивает он их с улыбкой.
     - Вы уже наш друг! – весело кричат сестры. – Вы не замерзли? Отдохнули? Пойдемте дальше.
     И Флори идет с ними, с головой, кружащейся от любви. Ему очень хочется поцеловать Эфрази в ее румяную щечку. Только в щечку, о большем он даже не мечтаетё И он очень рад за Дила. Значит, Фириман – тайный покоритель сердец. Это замечательно! Вот было бы здорово, если бы Эгли разорвала помолвку со своим Оттилио и вышла замуж за Дильтея! Ведь она нравится ему. А он… он наверняка нравится ей. Фрэзи просто так ничего не скажет. И Ромми тоже. Всё-таки женщины бывают удивительно проницательными! Интересно, можно ли от них что-нибудь утаить? Они просто видят людей насквозь, потому что у них есть ум и очарование. Во всяком случае, у Фрэзи, Ромми и Аглаи.
     В это время Аглая вместе с театральными мастерами внимает объяснениям Дильтея, ловит каждое слово, запоминает. И думает о том, какой он замечательный человек: добрый, спокойный, веселый. Когда он шутит, она с удовольствием смеется вместе со всеми или просто улыбается. Ей хочется, чтобы он гостил в бабушкином поместье как можно дольше…

                6.
     Спустя неделю после вашего с Дилом приезда в Ласточкины Гнезда Армида Флэгет приглашает вас с Дилом к себе в кабинет, просит сесть и говорит своим немного низким, звучным голосом:
     - Друзья мои, только сохраняйте спокойствие. Завтра к нам приедут гости из Виртуга: господин Гонтран, госпожа Гонтран и стряпчий вашей семьи, Флори, `Анхель Бойг. Мой стряпчий и его секретарь уже прибыли, как вы, может быть, знаете.
     Она улыбается:
     - Не пугайтесь, Флори. Просто я написала господину Гонтрану письмо-приглашение, и написала таким образом, что он не сможет не приехать. Он уже прислал мне записку из Эптона: они с вашей мачехой остановились в тамошней гостинице. Полагаю, оба дрожат, как осиновые листы, – и, право, есть, от чего. Господин Бойг также остановился в Эптоне и уведомил меня об этом. Завтра в полдень они будут здесь. О, это будет спектакль! Но на этот раз постановщик – я сама. Так что приглашаю вас обоих завтра сюда ко мне как пострадавшего и свидетеля. Я понимаю, Флори, вам будет неприятно видеть ваших недругов, но я считаю, что вы, дай Бог встретитесь завтра в последний раз.
     - Я готов,– мужественно отвечаешь ты.
     - Неужели это обязательно, леди Эрми? – спрашивает Дильтей.
     - Не обязательно, но это моя просьба. Видишь ли, Дил, это существенно. Я никогда ни о чем не прошу просто так. Не бойтесь: вам предстоит увидеть не свирепых волков, а трусливых собачонок, смею вас уверить.
     - Мы придем, - обещает Фирмиан.
     Весь день ты сам не свой, и в то же время тебе совсем не страшно. Ты ничего не боишься рядом с Дилом и госпожой Флэгет, королевой Ласточкиных Гнезд. Но ты не можешь оставаться равнодушным к тому факту, что увидишь завтра Гонтрана и Милору. Тебя всего передергивает при мысли об этом, точно одно их недолгое присутствие в замке может осквернить его. Помимо этого ты боишься, что не сдержишься и вцепишься в бороду Гонтрану, едва только увидишь его.
     Ты начинаешь побаиваться самого себя и весь день проводишь рядом с Дильтеем. Ты сидишь в мастерской и вместе с мастерами и Аглаей слушаешь объяснения Дила, как лучше делать марионетки. Эгли - одна из первых учениц Дильтея. Она сумела так улучшить кукол театра, что он от души похвалил ее и даже дал ей задание, самой попробовать сделать куклу из папье-маше или воска. Она очень обрадовалась и теперь по вечерам прилежно работает над куклой у себя в комнате. А сейчас сидит рядом с тобой и слушает Дила.
     - … театральная кукла должна быть личностью, созданной вашим воображением, - звучит в тишине низкий голос Дильтея. - Мало того, она должна иметь характер героя, созданного автором пьесы. Поэтому выразительность лица очень важна. Но выразительность умная, не лишенная загадки. Зритель должен запомнить образ, созданный вами, чтобы думать и размышлять над ним. К тому же, режиссер не должен подстраиваться под куклу. Он работает над целостной картиной. Кукла для него – актер. И он должен видеть в ней исполнителя собственного и авторского, а не вашего замысла.  Вот, взгляните на этого дракона, сделанного вами. Почему он какой-то грустный? Задумался о тяжелой драконьей доле или понял, что не миновать ему смерти от копья Ланцелота? 
     Все смеются, и Дильтей тоже.
     - В самом деле, - продолжает он, показывая всем дракона. – Взгляните, он чуть не плачет. Ну, кто поверит, что это чудовище, и что его нужно во что бы то ни стало убить? Да ведь его хочется утешить и пригласить на чай. И заодно разбранить сэра Ланцелота: зачем он обижает несчастных драконов и почему не займется истреблением настоящего зла? Да и какой подвиг поразить такое унылое, задумчиво существо, похожее на спаниеля, провинившегося перед своим хозяином? Нет, дракон должен быть грозным!  Не страшным, запомните. Но грозным, выразительным, опасным. Он должен иметь вид чудовища, а не автора, которому издательство вернуло рукопись. Смешно? Мне тоже. А теперь внимание. Как сделать дракона грозным? Во-первых, убрать морщины на лбу. Во-вторых, сделать лоб ниже, массивней. Глаза должны смотреть исподлобья, холодно, жёстко, хищно. И приподнять ему губы! Зубы хороши, но они должны быть виднее. Оскал, опасный оскал, понимаете? Потому что согласно пьесе и замыслу режиссера, он злой, этот дракон. Ноздри – крупней, выразительней. Щитки на спине хороши, когти тоже, но лапы должны быть мощнее. И – очень важно! – змеиные зрачки! Не круглые, как у кота, а узкие. Поняли? Прекрасно. Кто возьмется переделать этого дракона? Вы, Коре`ол? Прошу вас.
     И Дильтей передает кукольщику Кореолу Санитв`ану грустного, милого и безобидного дракона, которого, действительно, вовсе не хочется убивать.
     - А теперь перейдем к сэру Ланцелоту, - продолжает Дильтей. – Вот он. Всем видно? Блестящий рыцарь! Но отчего у него такое надменное выражение лица? Надменное и самодовольное, будто он уже убил всех драконов на свете. Да и вообще, если он так самодоволен, для чего ему подвиги, драконы, круглый стол короля Артура? Он же на всё плевать хотел и живет в свое удовольствие. Перед нами эгоист, обыватель, лентяй – кто угодно, только не рыцарь. Нет. У рыцаря должно быть спокойное, суровое или строгое, умное лицо. Я вижу, Мэри, по вашим глазам, что вы поняли, как этого добиться. Да? В таком случае, держите Ланцелота - и сделайте из него рыцаря, сурового древнего воина в стиле британских легенд.
     Ты так увлечен уроком Дильтея, что забываешь, какое испытание ожидает тебя завтра. Но едва урок заканчивается, ты всё вспоминаешь, и тебе снова становится неуютно на душе.
     Фирмиан это замечает и после обеда зовет тебя на прогулку верхом. Вы уезжаете в парк. Свежий воздух приводит тебя в чувство. Ты благодарен Дилу за то, что он ничего не говорит о завтрашнем дне. Зачем говорить о нем? Скорее бы он наступил и миновал; дай-то Бог…
     Вечером госпожда Флэгет зовет Дильтея к себе и долго о чем-то беседует с ним. Ты в это время идешь в церковь - и долго молишься там, стоя на коленях, на чистом, деревянном полу.
     Молитва возвращает тебе силы. И не только она, но и беседа со священником. Он молод, ему тридцать два года, у него интересное живое лицо, и он любит беседовать с тобой. Его зовут Гаус`ельм Вел`арди или просто Сельм. Он очень тепло к тебе относится. Вы почти сразу же перешли на «ты», едва познакомились. У Сельма приятный, мягкий голос, он успокаивает тебя, но всё же не до конца. И ты уходишь на поиски Фрэзи. Ты находишь ее, и она мгновенно исцеляет тебя от всех тревог одним своим видом. Вы с ней идете в зал для игр и там гоняете кожаный мячик до тех пор, пока Фрэзи не устает. Тогда вы садитесь на узкое канапе у стены, т ты просишь Фрэзи говорить тебе «ты». Она охотно соглашается без всяких жеманных ужимок и улыбок – просто и приветливо, как истинная леди. И просит тебя также обращаться к ней на «ты». Ты восхищен ее добротой, ее великодушным дружеским чувством к тебе - и с почтительной нежностью целуешь ее маленькую руку. Она слегка розовеет, но ты понимаешь: это больше от удовольствия, чем от смущения. Вы принимаетесь болтать обо всём на свете, и завтрашний день перестает беспокоить тебя.
      Вечером Дил, как всегда заходит пожелать тебе доброй ночи. Ты очень рад ему и просишь немного посидеть с тобой: всего каких-нибудь пять минут. Он охотно присаживается возле твоей кровати. Тебе хочется рассказать ему, какая замечательная девушка Эфрази, и какой он сам, Дил, чудесный и близкий тебе человек… но твои глаза сами собой закрываются, и вот – ты уже крепко спишь…


     На следующий день ты спокоен и бодрее. В твоей душе нет ни страха, ни напряжения, одно лишь строгое, немного настороженное ожидание того, что должно произойти.
     В полдень вы с Фирмианом Дильтеем отправляетесь в кабинет госпожи Флэгет. Пока вы идете по коридору, ты чувствуешь на себе внимательный, заботливый взгляд Дила. Быстро обернувшись к нему, так, что он не успевает отвести глаз, ты улыбаешься и говоришь:
      - Всё в порядке, Дил.
      Он кивает и слегка треплет тебя по волосам. Это означает: ты молодец, Флори, не забывай, что я с тобой.
     Вы подходите к кабинету, стучитесь и входите.
     И тут ты видишь их: Симонида Гонтрана и Милору. Они скромно сидят в уголке, точно провинившиеся дети. Когда ты входишь в комнату, оба смотрят на тебя, как кролики на удава, и робко кланяются. Ты отворачиваешься от них, но напряжение в твоей душе уступает место безудержному ликованию. Они боятся тебя! Они, в самом деле, тебя боятся! Как это удивительно и чудесно. Ты мысленно благодаришь Армиду Флэгет, которая привела их в такое состояние.
     - Господин Альдано, мое почтение! – стряпчий вашей семьи Анхель Бойг, седой, невысокий господин, подходит к тебе. Ты вежливо здороваешься с ним, вы обмениваетесь рукопожатием. Потом ты здороваешься со стряпчим госпожи Флэгет Миклошем `Эно и его секретарем. Оба стряпчих также пожимают руку Фирмиану Дильтею.
     - Садитесь, мои друзья! – тепло обращается к вам с Дилом герцогиня. У нее сегодня особенно царственный вид. Ее черные волосы уложены в высокую прическу, на ней темно-вишневое атласное платье высоким воротником, скрепленным посередине драгоценной брошью, на плечах – персидская шаль, на грудь спускается гранатовое ожерелье.
     Вы садитесь рядом с ней в кресла, напротив четы Гонтранов и обоих стряпчих. Гонтраны бледны и смотрят на тебя с мольбой. Ты едва скользишь по ним равнодушным взглядом.
     - Итак, - начинает говорить леди Эрми. – Мы собирались здесь, господа, по весьма неприятному делу. Но, мне думается, это дело, всё же, можно разрешить миром. Я хотела бы, чтобы мы сперва дали слово моему юному гостю, господину Флориду Альдано из Виртуга.
     Она оборачивается к тебе:
     - Флорид, я прошу вас подробно рассказать о том, что произошло с вами вечером восемнадцатого января сего года.
     Ты приступаешь к рассказу о том, как Симонид Гонтран повез тебя морозным вечером в санях к несуществующему доктору и обо всём, что произошло дальше. Останавливаешься ты на том, как Фирмиан Дильтей посадил тебя в свой возок.
     После твоего рассказа в кабинете воцаряется тягостное молчание. Его нарушает герцогиня. Она обращается к Дильтею:
     - Господин Дильтей, теперь вам слово. Расскажите, каким образом вы обнаружили господина Альдано.
     Фирмиан рассказывает просто и спокойно о том, как Джилли Лудас увидел тебя и о дальнейшем: вплоть до того момента, когда он, Дильтей, перенес тебя в номер постоялого двора. Ты слушаешь его и исподтишка наблюдаешь за Гонтранами. Оба опустили головы, точно обреченные на смерть. Ты безмолвно торжествуешь.
     Дильтей умолкает.
     - Да, - произносит ее светлость. – Уголовное, подсудное дело. Не так ли, господин Гонтран?
     Ее голос становится ледяным. Он поднимает на нее затравленные глаза, а Милора, не выдержав, приглушенно всхлипывает в платочек.
     - Мной написаны письма к его величеству и к главному прокурору в Гал`ассе, - продолжает всё тем же холодным тоном герцогиня. - И государь, и господин главный прокурор знаю меня и уважают. Еще ни одно мое письмо к ним не оставалось без ответа. И я не отправлю эти письма (они хранятся у моих поверенных) только в том случае, если вы, господин и госпожа Гонтран, будете правдиво отвечать на мои вопросы и согласитесь на условия, которые я вам предложу. Госпожа Гонтран, успокойтесь и выпейте воды. Господин Гонтран, правду ли рассказал нам господин Альдано?
     - Правду, - отвечает Гонтран, и ты едва узнаёшь его голос.
     - Быть может, молодой человек что-нибудь выдумал или приукрасил? – вкрадчиво спрашивает герцогиня.
     - Нет, он ничего не выдумал, всё до единого слова правда, - говорит Гонтран, глядя в сторону. – Одного я не могу подтвердить: что он встал на ноги, когда я от него уехал. Но, должно быть, и это правда.
     - Значит, вы хотели избавиться от господина Альдано?
     - Да.
     - Почему?
     - Он получил в наследство тысячу смоллингов, - отвечает Гонтран. – Мы с Мило… то есть, с госпожой Гонтран хотели, чтобы эти деньги достались нам, Я рассчитывал, что верный мне человек найдет по моему указанию в бору останки Флорида, мы с госпожой Гонтран опознаем их, Флорида признают умершим, и его наследство, согласно закону, перейдет моей супруге.
     - Вы честно отвечаете, - в голосе герцогини проскальзывает поощрительная нотка. – Госпожа Гонтран, вы знали о том, что замышляет ваш супруг?
     - Да, ваша светлость, - голос Милоры дрожит.
     - И не попытались остановит его?
     - Нет, - Милора разрыдалась.
     - Успокойтесь, мне не нужны истерики, - герцогиня хмурится. – Я не желаю вам зла. Моя задача: узнать правду.
     Гонтран наливает воды и сует его в руке Милоре; она жадно пьет воду.
     - Понимаете… я не любила Флори… - голос Милоры звучит отрывисто. – И он меня тоже. И… когда у него отнялись ноги… я подумала: вот еще забота на мою голову… а когда я вышла замуж за господина Гонтрана, я подумала: зачем безногому мальчику такие большие деньги… и вообще, зачем он сам нужен… и я сказала об этом господину Гонтрану. Он меня успокоил, сказал, что от Флори легко избавиться. Только нужно время, чтобы мальчик к нему привык и стал ему доверять. И нужно сказать соседям, что Флорида отправили к моей матери, в Иммож`ель… я съездила к матери… всё ей рассказала… она обещала, что подтвердит: мальчик гостил у нее, потом убежал. Мы сказали соседям, что Флори уехал к бабушке.
     - Всё понятно, - говорит герцогиня и зовет:
     - Господин Лоллис!
     Из-за шкафа выходит ее секретарь, Герд Лоллис.
     - Вы застенографировали нашу беседу? – спрашивает госпожа Флэгет.
     - Да, сударыня, вот запись.
     - Пожалуйста, пойдите, расшифруйте ее. И заодно позовите сюда нотариуса, господина Купера.
     Лоллис кланяется и выходит.
     - А теперь, господа, - герцогиня смотрит на Гонтранов, - вот мои условия. Вы, господин Гонтран, оставляете службу и навсегда покидаете Виртуг вместе с вашей супругой. Вы не имеете права работать в полиции. А вы, госпожа Гонтран, должны официально отказаться от дома в Виртуге, а также от опеки над Флоридом Альдано, и выплатить вашему бывшему пасынку компенсацию за покушение на его жизнь. Компенсация составит пятьсот смоллингов, то есть, половину вашей части наследства. Если вы откажетесь сделать это, я отошлю письма его величеству и прокурору. Мало того, они будут отосланы и в том случае, если со мной случиться какая-либо неприятность; поэтому молите Бога о моем здоровье.
     - Мы согласны! Мы на всё согласны! – почти хором, поспешно говорят Гонтран и Милора.
     - Мы всё исполним, ваша светлость, горячо заверяет герцогиню Гонтран. – И мы просим Флорида Альдано простить нас… если он сможет…
     - Я прощаю, - равнодушно говоришь ты, глядя сквозь него и мачеху.
     - Спасибо! – снова хором восклицают они.
     - Вот и хорошо, - говорит ее светлость. – Господин Бойг1 Сейчас сюда придет нотариус. Я бы желала, чтобы опека над Флоридом Альдано была передана господину Дильтею. Вы не против, Флорид?
     Она с улыбкой смотрит на тебя. Ты вспыхиваешь ответной улыбкой:
     - О, я… я согласен! Но я не знаю, как Дил…
     И ты смотришь на него. Он улыбается тебе дружески, по обыкновению, чуть насмешливо:
     - Уж если ты согласен, то мне ничего не остается, как тоже согласиться.
     «Так вот, о чем они вчера вечером так долго говорили с герцогиней…» - мелькает у тебя в голове, и ты испытываешь горячую благодарность к леди Эрми. Гонтраны испытывают то же чувство, ты это видишь. Их признательность и облегчение так же непритворны, как их трусость. Они очень хорошо понимают, что поразительно дешево отделались. И ты рад, что больше не испытываешь злых чувств по отношению к ним. Ты вообще не испытываешь к ним больше никаких чувств; они просто не существуют для тебя.
     Приходит нотариус, господин Купер. Вместе с Ахелем Бойгом они составляют бумаги об отказе Милоры от твоего дома в Виртуге и об ее же отказе опекунства над тобой. Гонтран еще не успел стать твоим официальным опекуном, поэтому бумаги подписывает только Милора. Фирмиан Дильтей, в свою очередь подписывает бумаги о том, что отныне он твой опекун, и обязуется следить за твоим образованием, твоими доходами и расходами. Управление твоим домом в Виртуге госпожа Флэгет временно поручает одному из помощников своего управляющего поместьем, господину Геллерту, человеку надежному и проверенному. Он поедет вместе со своими секретарями и уладит вопрос с «компенсацией», то есть, положит деньги в банк на твое имя, а часть отошлет тебе на карманные расходы. Дильтей просит его привезти сто смоллингов. Они поступят в его распоряжение, он будет выдавать тебе деньги до самого дня твоего совершеннолетия.
     Составляются доверенности, шелестят бумаги. Всё это продолжается долго, и тебе давно стало бы скучно, если бы не мысль о том, что Дил – теперь твой опекун. Эта мысль так согревает и радует тебя, что ты совсем не чувствуешь скуки. Ты с жаром благодаришь герцогиню за ее бесценную помощь, а она целует тебя в лоб и говорит своим теплым, низким, мелодичным голосом:
     - Я очень рада, дорогой мой, что помогла вам. Надеюсь, вы не сбежите от меня в Виртуг в ближайшее время? Ведь вам нужно готовиться в университет. Хотите, я попрошу отца Гаусельма Веларди подготовить вас? Он очень умен и знающ; полагаю, он с удовольствием с вами позанимается. Ведь вы, кажется, в добрых отношениях?
     - Да, отец Гаусельм мой друг! – подтверждаешь ты.
     - Вот и замечательно, я рада, - она улыбается тебе.
     Ты еще раз благодаришь ее.
     Наконец все бумаги подписаны. Гонтраны уезжают в Эптон – ускользают незаметно, словно тени. Стряпчих с их секретарями и нотариуса ее светлость приглашает на обед. Тебе весело. Ты уверен: с этого дня всё пойдет отлично!
     И, в самом деле, всё идет отлично. В начале февраля один из секретарей господина Гонтрана привозит Дильтею деньги для тебя. Дил ничего тебе не дает, так как ты еще не истратил ни гроша из его денежного подарка. Ты хочешь вернуть ему долг: пусть он возьмет из твоих денег ту сумму, которой ссудил тебя в дороге!
     - Не беспокойся, возьму, если захочу, - отвечает он. – Я теперь твой опекун, так что не спорь со мной. Когда ты истратишь то, что я тебе дал, будешь получать два смоллинга в неделю. И знаешь что, - он улыбается, - я распорядился вложить твои деньги в соляные акции. Часть моего капитала тоже вложена туда, и у меня хороший доход. Так что ты будешь богатеть с каждым днем; положим, не сильно, но ощутимо.
    
    
                7.
     Ясный февраль  принес с собой первое дыхание весны.
     Под теплыми лучами солнца снег постепенно начал сдаваться, темнеть, пропитываясь водой. Местами появились проталины, побежали первые робкие ручейки. Снег падал редко, мокрыми хлопьями. Лед на реке Рэйф вздулся, посинел. Ромалина и Эфрази уверяли, что река тронется в конце февраля, и тогда в Альтавите начнется настоящая весна.
     Флори с удовольствием учился у Гаусельма Веларди, который знал поразительно много и умел преподавать так, что Флорид решительно всё понимал – и гораздо лучше, чем в школе или у гувернеров, которых нанимал для него отец. Он дружил с Веларди, «Сельмом», как он называл его, но его главным другом оставался Дильтей. Они вместе съездили в Эптон, осмотрели город. Посетили театр и музей. Вдвоем они катались верхом по парку, где уже так чудесно, свежо пахло весной, и часто коротали вместе вечера за беседой, приправляемой игрой в шашки или шахматы.
     В Эптоне Флори купил себе арбалет со стрелами, пистолет с патронами, а также подарки для герцогини, ее внучек, для Дила и Веларди. Подарок для Дила он припрятал ко дню его рождения (это был табак, кисет и набор для резчиков по дереву). Сельму он подарил великолепную Библию с иллюстрациями такой красоты, что тот восхитился, растрогался, долго благодарил Флори и даже поцеловал его в щеку. Ромми и Фрэзи Флорид преподнес их любимые книги, изданные очень красиво, за что удостоился самой горячей благодарности, а госпоже Флэгет с почтением вручил великолепную брошь из оникса. Она удивилась тонкому вкусу своего гостя: она бы сама купила такую брошь, если бы где-нибудь увидела ее. И, конечно, леди Эрми  горячо тронуло внимание Флори к ней, хозяйке Ласточкиных Гнезд. Поцеловав его и выразив ему свою самую искреннюю признательность, она, однако, попросила при этом, чтобы он больше ничего ей не дарил, кроме разве что, цветов. Он обещал исполнить ее пожелание, довольный тем, что она обрадовалась его подарку.
     А Фирмиан Дильтей продолжал обучать кукольщиков. Они уже переделали всех марионеток, руководствуясь его замечаниями, и он остался очень доволен их работой.
     - Талантливые, умные мастера, - говорил он герцогине. – С полуслова понимают, чего я от них хочу. 
     Но больше всего его поразила Аглая Флеминг. Она сделала из воска и материи чудесную куклу: девушку, продающую цветы. Когда Эгли, немного бледная от волнения, робея, показала ему свою работу, он испытал настоящий творческий восторг.  Она словно взяла всё из жизни: и старенькую потертую шаль, накинутую на плечи молоденькой цветочницы, и чулки грубой вязки, и шляпку, тоже старенькую, но еще приличную. Весь облик цветочницы был чудесно живым, особенно личико: некрасивое, но милое, с лукавым огоньком в глазах и с улыбкой юности, нерешительной и в то же время затаенно веселой. Это лицо поражало своей правдивостью: цветочница улыбалась, несмотря на свою бедность, потому что была молода, любила жизнь, ожидала от нее чудес и в то же время будто помнила, что она всего лишь цветочница.
      - Эгли, неужели вы сами это делали? – вырвалось у Дильтея.
      - Сама, Эгли порозовела.
      - Но ведь это потрясающе! Он взглянул на нее и увидел, как ее лицо точно засветилось от его слов. Она засияла улыбкой, радостной и гордой, ее серые глаза устремились на него с выражением благодарности и еще чего-то таинственного? Чего он не смог разгадать. Она показалась ему несказанно пленительной в эту минуту своего скромного торжества. Он почувствовал, что всё в ней волнует, очаровывает его. Эгли умела чувствовать кукол, вкладывать в них душу, создавать образ. И сама была при этом душой и образом, непостижимым, маняще прекрасным.
     - Я дарю вам сою Джейн, господин Фирмиан, - сказала она.
     - Вы не могли сделать мне лучшего подарка, - он поцеловал ее руку. – Только я для вам не господин Фирмиан, а просто Дил. Пожалуйста, называйте меня так.
     - Хорошо, - согласилась она и серьезно спросила:
     - Дил, вы научите меня тому, что умеете сами?
     - Всему научу, - ответил он. – Для меня честь учить такой талант.
    «И такую красавицу», - добавил он про себя. Они обменялись взглядами; между ними вдруг точно промелькнула молния – и тут же погасла, но оба всё поняли. Аглая поспешно попрощалась с Дильтеем, и не успел он оглянуться, как она исчезла, оставив в его руках цветочницу, словно частичку своей души. «Боже мой, а ведь я влюблен, - сказал он сам себе. – И не на шутку. А Эгли… она тоже. Да, она тоже! И в кого – в меня! А ведь она обручена. Вот история».
     Он ушел в свою комнату, поставил цветочницу на стол и сел на диван, глубоко задумавшись.
     Эгли почти прибежала к себе. Ее лицо раскраснелось, сердце неистово билось. Она прижала ладони к горячим щекам и застыла так, прислонившись к двери. «Господи, - думала она. – Я люблю его. Люблю по-настоящему. Так вот какая она, любовь. Неожиданная и…»
      Она улыбнулась счастливой улыбкой, не успев додумать своей мысли. Все вокруг нее словно стало другим, необычным, светлым, радостным, всё обновилось. А образ Дильтея в друг озарился в ней лучезарным светом, и она постигла всю глубину своего чувства к нему.  Ей хотелось быть рядом с ним, слушать только его, забыть обо всём, кроме него, и в то же время видеть и любить всё хорошее в этом мире – вместе с ним. Ей захотелось раствориться в нем, стать воздухом, которым он дышит, быть с ним, быть его, принадлежать только ему и Богу. Душа, лицо, руки, голос Дильтея – всё было родное ей, хотя она совсем недавно с ним познакомилась. Но она чувствовала, что уже знает, какой он, - и любит в нем всё, и не может без него жить. Она была полно им, точно хрустальный кубок благородным вином. Сама Любовь держала в руках этот кубок, чтобы вручить его Судьбе: их общему с Дилом будущему.
     Общему… но ведь она обручена.
     Обручена. Это слово пронеслось в ее голове и отозвалось в сердце порывом зимнего ветра, одним дыханием погубившего в ней весну, точно кто-то неумолимый задул свечу, зажженную в честь великого праздника. Перед ее мысленным взором предстал красавец Оттилио Силоне – элегантный, всегда любезный и приветливый, но такой ограниченный, скучный, чуждый всему ее существу. До сих пор она думала о нем равнодушно или вовсе не думала. Ей было решительно всё равно, станет она женой Оттилио Силоне или какого-нибудь другого дворянина. Но теперь, когда в ее сердце родилась истинная, настоящая любовь, когда ее мысль и чувство словно прозрели, и она точно заново явилась на свет, Оттилио вдруг показался ей бесконечно убогим и жалким человеком.
     Эгли решительно распрямила плечи. Нет, она не выйдет за него! Она не может выйти за него. Между ними нет ничего общего. До сих пор она не думала об этом, а сейчас задумалась и поняла: она никогда не станет его женой. Она расторгнет помолвку. Оттилио это всё равно, он не будет переживать и ревновать, разве что в нем вдруг пробудится мужское самолюбие. Но ведь он не любит ее. Он вообще не умеет любить. Очень кстати, что он скоро приедет. Она поговорит с ним, скажет, что не может быть его женой. И напишет о том же своим родителям. Они должны понять ее: она не может выйти замуж за нелюбимого человека. Если же они будут настаивать, она уйдет в монастырь. Это лучше, чем выйти замуж за мраморную статую. Уж Оттилио-то не останется без невесты. Найдет себе такую же статую или кого-нибудь еще. А пока что она не будет о нем думать. Она будет думать о Диле.
     - Дил… - прошептала она с улыбкой, и всё в ней тотчас снова расцвело, потеплело, заиграло солнечными лучами. Он любит меня, думала она, трепеща от волнения и нисколько не сомневаясь, что так оно и есть: он любит ее не меньше, чем она его. Она прочла эту любовь в его взгляде, обращенном на нее, в той молнии, которая сверкнула перед их глазами, точно ликующая улыбка счастья, безудержного, стремительного, торжествующего.
     - О, Дил, - она закрыла лицо руками и тихонько засмеялась. Всё упоение, вся полнота любви прозвучали в ее смехе, и она поняла, что не уйдет в монастырь, даже если родители не поймут ее. Она просто будет ждать их согласия, ждать Дила. Она готова ждать его сколько угодно. Ее родители строгие люди, но они не звери, они поймут ее рано или поздно. И она станет для Дила самой лучшей женой на свете. Да, так всё и будет. А Дил… он, конечно, дождется ее. Потому что любовь стоит того, чтобы ждать.


                Х Х Х Х
     - Неужели она сама это сделала? – спрашивает Флорид Дильтея, с восхищением разглядывая цветочницу.
     - Сама, - отвечает Фирмиан не без гордости за Эгли. – Видишь теперь: кукла – это личность, герой произведения. Об этой цветочнице – Джейн – можно написать множество новелл и сказок, и все они будут разными. Одно дело – уметь смастерить куклу так, чтобы шов или подклейка не бросались в глаза, и совсем другое – создать образ, героя или героиню; словом, вложить душу в свое творение. Эгли Флеминг умеет и то, и другое. Поразительно талантлива!
     Они сидят на диване в одной из комнат Дильтея, которую тот приспособил под временную мастерскую и разглядывают куклу Эгли, а за окнами падает мокрый февральский снег, и постукивает о карниз капель.
     Флори искоса посматривает на Дила. Лицо Фирмиана серьезно; сосредоточенно – и в то же время необычайно тепло. В нем проглядывает мягкость, даже нежность, а в глазах – мечтательный свет. Этот свет поблескивает в них, точно блуждающие огоньки, и исходит от всего Фирмиана, делая его необычным, почти красивым. Даже в его низком голосе звучат непривычные бархатистые нотки, ласкающие слух.
     Флори не удерживается:
     - Дил, тебе же нравится Эгли, правда?
     Взгляд Дильтея тотчас становится обычным: спокойным и немного насмешливым. Блуждающие огоньки гаснут, свет точно прячется куда-то, и он отзывается своим обыкновенным голосом:
      - Мне все нравятся, Флор; уж такой я человек. Люблю ближних своих!
     Флори слегка хмурится:
     - Дил, я же твой друг. Уж мне-то ты можешь признаться! Я ведь не скрываю от тебя, что люблю Фрэзи.
     - Очень хорошо делаешь, что не скрываешь от меня свои чувства, - посмеивается Дильтей, закуривая трубку. – Я как твой опекун обязан знать о твоих вкусах и наклонностях. А тебе о моих знать не обязательно.
     - А я всё равно знаю, - Флори сердито моргает. – Ты любишь Эгли, и она тебя тоже, я заметил. И я никому об этом не скажу, потому что умею хранить тайны. Вот так тебе!
     Дильтей с улыбкой обнимает его за плечо.
     - Ладно, не ерошься, - говорит он примирительно. – Знаешь, и прекрасно. Что ж тогда спрашиваешь? Или завидуешь нам?
     И он слегка подмигивает Флори.
     - Я вам сочувствую, - поясняет Флорид. – Сопереживаю. И очень хочу вашего счастья.
    Дильтей тронут. Он дружески привлекает Флори к себе и говорит:
     - Спасибо на добром слове. Только, брат, наше с Эгли счастье вряд ли состоится. Ведь она обручена с графом Силоне. А потом, кто же выдаст ее, богатую невесту, за меня, незаконнорожденного горожанина? Я ведь не дворянин. И совсем не так богат, как она. Я видел ее отца, Энгуса, зятя леди Эрми: он довольно суровый господин, особенно в таких вопросах как замужество его дочерей. Да и потом, я старше ее на восемнадцать лет – и всего тремя годами моложе ее отца.
     - Но вы же любите друг друга, - Флорид испытывает невольное негодование. – Даже если бы ты был простым крестьянином, ее родители должны понять, что любовь, как Святой Дух, где хочет, там и дышит!
     - Верно, - соглашается Дильтей. – Любовь-то дышит, на то она и любовь. Но на земле, среди грешных людей, существует такое понятие как мезальянс – и люди с положением относятся к этому понятию куда как серьезно. А у меня положение в обществе не ахти какое. Почитают, уважают – да. Но в высших кругах я не вращаюсь. Даже за тебя, дворянина, Эгли не выдали бы, да и Фрэзи тоже. Потому что ты недостаточно богат и знатен. Понимаешь?
     - Ну, мы с Фрэзи особенно не торопимся, - замечает Флори. – Мы еще молоды. А года через два-три мой капитал умножится, и тогда…
     - И тогда опять же ничего, - Дильтей невесело усмехается. – Фрэзи и Ромми – богатые невесты. Тебе никогда не сравняться с ними, разве что ты найдешь клад…
    - Может, и найду, - весело отвечает Флори. – Кто знает? А ты можешь попросить, чтобы леди Эрми заступилась за нашу любовь перед родителями Эгли…
     - Нет, - твердо говорит Дильтей. – Я не желаю вносить разлад в семью леди Эрми. Это было бы плохой благодарностью за всё, что она сделала и делает для нас с тобой. Сыновья и так считают ее слишком деспотичной матерью, а зятья – слишком властолюбивой тещей.
     - И только поэтому ты отдашь Эгли этому Оттилио Силоне?
     - Нет, не отдам, - решительно отвечает Дил. – Если она расторгнет помолвку, - не отдам. Только… ведь мы с ней еще ни разу не говорили о нашей любви.
     Флори умолкает и задумывается. Он пока еще тоже не говорил о любви с Эфрази Флэгет, не признавался ей в своих чувствах. Ему даже неизвестно, любит ли она его, или просто относится к нему, как сестра к брату? Он вздыхает: необходимо узнать точно, любит она его или нет. Да, нужно проявить волю и решимость. Сказать: «Фрэзи, я люблю тебя». Его бросает в жар от этих мысленно произнесенных слов, и он вдруг чувствует, что еще совсем юн и неопытен – и совершенно не умеет признаваться в любви.
     А Дильтей думает об Эгли. Она аккуратно посещает его уроки, учится вырезать по дереву – и с успехом. Они мало беседуют, только по делу. Но их глаза, встречаясь, так ясно говорят, твердят, поют о любви, что слов уже не нужно. Все слова становятся лишними, когда они видят друг друга. Когда на уроки он подсаживается к ней, чтобы помочь ей советом или делом, он ощущает, как всё ее существо радуется его близости, и ликует, и трепещет в волнении. Он более спокоен, но испытывает те же самые чувства. Всё в Эгли родное ему, и он, наслаждаясь тем, что она рядом, тоскует по ней, словно жаждущий тоскует по воде. Колодец близок, но как подойти к нему, как миновать преграду, которая окружает хранилище живой воды? В отличие от Флори Дильтею ничего не стоит признаться в любви этой девочке с ее тонкой, любящей душой, обнять, поцеловать ее со всей нежностью, которая накопилась  в нем за долгие годы одиночества. Он знает: она приняла бы его ласку, как дар, желанный и долгожданный – и ответила бы ему такой же лаской. Но он не смеет. Она обручена. Ей и так предстоит нелегкая задача: сделать выбор между истинной любовью и формальным сговором. Пока она не сделает этого выбора, он тоже будет бездействовать. Нельзя делать ее ношу еще тяжелее. И невозможно принять на себя ее груз. О, как охотно он сделал бы это! Но она не возлагала на него своих обязанностей, не поручала расторгнуть за нее обручение, стать ее поверенным в деле отказа от чужой, навязанной ей жизни. И он не имеет права предлагать ей свою помощь, хотя был бы рад, счастлив предложить…
     Он подавляет вздох. Через два дня его, Фирмиана, день рождения. Леди Эрми желает отметить его как следует, без пышности, но с любовью, весело, красиво: устроить небольшой праздник в домашнем кругу. Что ж, он не против. Герцогиня любит отмечать чужие дни рождения и умеет делать это с величайшим изяществом и тактом, не смущая именинника. Своих собственных дней рождения она терпеть не может; просто отмечает их тортом, принимает мелкие подарки и спешит занять гостей беседами о них самих, а не о ней. Если же кто-то начинает петь ей дифирамбы, она просто ускользает в глубину своего необъятного дома, предварительно поручив управляющему занимать ее гостей до самого их отъезда.
     Но вообще госпожа Флэгет любит устраивать праздники. Через неделю – Флорид и Дильтей  (уже знают об этом) состоится традиционный бал, который она всегда устраивает в середине февраля. Бал называется Зимние Проводы, ибо обычно проходит спустя десять дней после Сретения. Так будет и на этот раз.
     «Обязательно буду танцевать, - думает Дильтей. - Со всеми и… с Эгли». Он знает, на днях должен приехать ее жених, но это не мешает ему думать о том, что он, Дил, будет танцевать с ней.
     Флори в это время думает о предстоящем бале. Он умеет танцевать – и непременно пригласит Фрэзи много, много раз. И… может даже, решится признаться ей в любви.
     Так они мечтают, сидя вдвоем на диване, а за окном всё падает мокрый снег, стучит капель, и солнце проглядывает золотым лучом сквозь низкие, по-весеннему легкие облака, словно украдкой улыбаясь последнему снегу, первым проталинам, резво бегущим ручьям – и любви, этой вечной спутнице весны.

                8.

     День рождения Фирмиана Дильтея проходит так хорошо, как давно уже не проходил. Дил получает много подарков, и все они по-настоящему радуют его. Особенно ему дороги два из них: от Аглаи и от Флори. И не важно, что инструменты резчика у него есть: подобные вещи никогда не бывают для него лишними. А уж про кисет и табак нечего говорить: они нужны всегда, во всяком случае, ему, Дилу.
     Эгли дарит ему маленькую глиняную статуэтку, сделанную ее руками: мальчика-акробата, танцующего на шаре. Статуэтка красиво раскрашена и покрыта лаком. Все ахают, глядя на чудесную вещицу, а Дильтей просто не может на нее налюбоваться: до того изящен и выразителен маленький акробат, тонкий, гибкий мальчик в трико, с разноцветным плащом.
     - Профессиональная работа, Эгли, - он целует ее руку. В его устах это высшая похвала, и Эгли не помнит себя от счастья и гордости. Она вся так и светится любовью к нему; они оба светятся, и это свет не ускользает ни от внучек леди Эрми, ни от нее самой. Сестры обмениваются между собой многозначительными взглядами, а Армида Флэгет задумывается, но только на минуту. Праздник есть праздник; все серьезные размышления следует оставить на потом.
     После церемонии я подношения подарков все садятся за праздничный обед в тесном кругу (приглашены только доктор Эмос Ферлим и отец Гаусельм Веларди, друг и учитель Флори). Обед проходит очень весело и оживленно. Увлекательные беседы, шутки, смех – и рассказы Дила о том, что` он видел за границей, когда ездил туда. Фирмиан замечательный рассказчик, все слушают его с глубочайшим интересом и вниманием. Аглая старается быть, как все, держаться так же мило и непринужденно, однако ее лучистый взгляд, устремленный на Дила, выдает ее с головой. Она это чувствует – и невольно краснеет, встретившись глазами с бабушкой, которая сегодня посматривает на нее как-то загадочно. Но бабушка недаром настоящая леди: ее взгляды редки и мимолетны; она знает время и место раздумьям, объяснениям и молчанию. И Эгли потихоньку успокаивается.
      Вечером все идут в кукольный театр: хозяйка дома, гости, оба управляющих с семьями, доктор, мастера-кукольщики, лакеи и служанки, свободные от работы. Это сюрприз ее светлости. Она попросила режиссера Фед`она Джоб`ерти подготовить спектакль «Приключения Дон-Кихота» с участием обновленных с помощью Дильтея кукол, со сделанными им самим Дон-Кихотом и Санчо Пансой.
     Герцогиня не любит лож. Она устраивается в партере, в третьем ряду, и сажает рядом с собой Фирмиана Дильтея и Флори. Эгли не смеет сесть рядом с Дильтеем. Ромми, которой не нужно ничего объяснять, деликатно садится рядом с ним. По правую руку от Флори занимают места Фрэзи и Эгли. Внучки ее светлости тоже не любят лож; во всяком случае, в бабушкином театре они предпочитают партер.
     Гаснет свет и начинается спектакль: веселый, захватывающий, с музыкой Моцарта, Баха, Гайдна. Зрители наслаждаются от всей души. Актеры с таким вдохновением управляют куклами, что зал то и дело оглашается громкими аплодисментами восторга. Флори вне себя от упоения от спектакля и от того, что Фрэзи сидит рядом с ним.
     После спектакля актеров награждают букетами цветов из оранжереи. Дильтей благодарит их, они поздравляют его; все очень довольны. Режиссера, актеров и мастеров приглашают на праздничный ужин.
     Так проходит этот чудесный день.
     А на следующий день герцогиня вызывает к себе Эгли. Та весело приходит к бабушке. Леди Эрми нежно целует ее в лоб и говорит:
     - Сядь, дитя мое, я хотела бы поговорить с тобой.
    Эгли садится. Веселость вдруг оставляет ее, она невольно бледнеет от тревожного предчувствия.
     - Моя дорогая, я вчера заметила, ты как-то особенно смотришь на Дила, - мягко начинает герцогиня. – Да и с ним что-то происходит; я вижу, чувствую. Ну, не бойся, скажи мне правду: ты влюблена в него? Эгли вся сжимается, поникает головой и еле слышно отвечает:
     - Да, бабушка.
     - Только не влюблена, а люблю, - вдруг уточняет она, подняв голову и отважно глядя в глаза госпоже Флэгет.
      Герцогиня сердечно улыбается ей:
      - Успокойся, Эгли. Фирмиан Дильтей – прекрасный человек, достойный твоих чувств. Но… как же быть с твоим обручением?
      - Я откажу графу Силоне, - спокойно и твердо отвечает Аглая. – Я расторгну помолвку. Он не огорчится, я знаю. И я напишу обо всём отцу и матушке…
      - Боже тебя сохрани, - останавливает ее леди Эрми. Она встает со своего высокого кресла и садится на диван рядом с внучкой.
      - Если ты напишешь своим родителям, они приедут и заберут тебя. Во всяком случае, твой отец. Разве ты его не знаешь? Твою матушку, мою дочь, я бы уговорила, но `Энгус… право, я еще не встречала человека упрямей.
      Она задумывается. Эгли смотрит не нее с робкой надеждой, но молчит, не смея тревожить размышлений бабушки. Она уже бесконечно рада и тому, что бабушка, сама герцогиня Флэгет, на ее стороне. Ей хочется упасть перед бабушкой на колени и целовать ее руки со слезами благодарности, которые так и кипят в ней… но она не смеет.
      Герцогиня поднимает голову и смотрит на нее.
      - Ты уже говорила с Дилом о своих чувствах к нему? – просто спрашивает она.
      - Нет, - отвечает Эгли, с удивлением глядя на бабушку. – Я не могу ему первая признаться, а он молчит… Но, бабушка, мы с ним и так всё знаем друг о друге. Нам и признаваться незачем. Мы просто любим. И я верю: как только я расторгну помолвку, он предложит мне руку. То есть… во всяком случае, признается в своих чувствах.
      - Да, вероятно, так и будет, - соглашается леди Эрми. – Руки он тебе предложит не может и знает об этом. Он должен просить твоей руки у твоих родителей. Вот что, - она с любовью смотрит на Эгли. – Я сама напишу письмо Энгусу и Кларе. После меня к ним напишет Дил. И… и будем надеяться, что всё пойдет хорошо. Разумеется, у тебя нет ничего общего с Оттилио Силоне, а с Дилом вы одна душа, я это вижу и понимаю…
      - Ах, бабушка! – Эгли не выдерживает. Схватив руки герцогини, она принимается осыпать их поцелуями, а когда та ласково отбирает руки и обнимает ее, Эгли плачетё прижимаясь к бабушке и твердя:
     - Бабушка, вы чудо! Вы самая лучшая на свете! До чего же я вас люблю, Господи помилуй!
     - Родная моя девочка, - герцогиня целует ее. – Будем надеяться на лучшее. Но помни: твое счастье – дело нелегкое. Выйти замуж против воли родителей я не пожелаю никому на свете: судьба не сложится. Поэтому запасись терпением и жди. Обещаешь?
     - Да, бабушка!
     Леди Эрми отпускает Аглаю и велит слуге позвать к себе Дильтея. Он приходит к ней. Они говорят недолго, но Фирмиан выходит от герцогини с просветлевшим лицом. «Какая женщина! - думает он. – И какая для меня честь быть обязанным именно ей своим счастьем! О, Эгли, потерпи немного. Я верю, скоро мы будем вместе: ведь у нас есть великий союзник, леди Эрми».
      В то же время он с некоторой тревогой размышляет о том, что их с Эгли любовь вызовет переполох в семье Энгуса Флеминга, и что их путь к взаимному счастью будет усыпан терниями, а не розами. Эта мысль поневоле смущает его.
      
                Х Х Х Х
     Проходит еще два дня, и в Ласточкины Гнезда приезжает Оттилио Силоне: двадцатипятилетний граф, богатый, знатный, удивительно красивый. Он великолепно сложен, его лицо могло бы послужить моделью для скульптора или художника, увлеченных античными образами. У него темные, немного вьющиеся волосы и синие глаза, а цвет лица здоровый и свежий.
     Его принимают приветливо и любезно. Этого ему совершенно достаточно. Дружелюбие и сердечность для господина Силоне просто красивые, но странные слова, значения и сути которых он не понимает, хотя и убежден, что на свете нет ничего, о чем бы он не имел представления, Одно его немного удивляет: его невеста Эгли Флеминг не допустила его обнять и поцеловать себя. Но он быстро разрешает себе свое недоумение тем, что характер и настроение дам неустойчивы и не подвластны никакому анализу – и забывает о поведении Эгли.
      На следующий день она приходит в отведенную ему комнату после завтрака. Он вновь хочет обнять и поцеловать ее, как полагается почтительному жениху, но она, вежливо отстранившись, говорит:
      - Оттилио, мне нужно серьезно поговорить с вами.
      - Я слушаю вас, дорогая, - говорит он учтиво и не без некоторого интереса: ему еще не доводилось видеть Эгли такой серьезной, сдержанной и слегка взволнованной.
      - Понимаете, Оттилио, - она решительно смотрит ему в глаза, - я хочу сказать вам, что мы не можем больше быть женихом и невестой. Я люблю другого человека. И вы, конечно, тоже со временем полюбите другую женщину, Вот ваше обручальное кольцо. Я возвращаю вам его и прошу вас дать мне свободу. Зная ваше благородство и широту души, я надеюсь, что вы дадите мне эту свободу, не упрекая меня ни в чем, и мы расстанемся друзьями.
      - Вы любите другого человека, Эгли? – Силоне поднимает брови. – Правильно ли я вас понял?
      - Да, правильно, - она кладет кольцо на доску камина, возле которого они оба стоят.
      - Как это неожиданно, - медленно произносит он. – Кто же этот человек?
      - Это моя тайна, - просто отвечает Эгли; сейчас она почти совсем спокойна. – Оттилио, это не каприз и не что-либо другое, столь же мимолетное. Всё очень серьезно. Я никогда не любила вас, а вы меня. Зачем же нам ломать друг другу жизнь? Дайте мне свободу, будьте великодушны. Я хочу идти под венец с тем, кого люблю всей душой, всем сердцем. И вам желаю такой же любви.
      Оттилио тронут ее словами, насколько он вообще может быть тронут. Он ничуть не ревнует Эгли к тому, кого она полюбила, потому что совершенно равнодушен к ней и по натуре не собственник. Правда, ее отказ ему – несколько неожиданное событие, но в мире всё состоит из неожиданностей или из непроходимой скуки: других проявлений жизни Оттилио не знает.
     - Я был бы рад дать вам свободу, Эгли, - произносит он спокойно и простодушно. – Если вы полюбили другого, это прекрасно… то есть, я хочу сказать, что, вероятно, вам лучше знать, кого и  как вы любите. Но ваши родители… как они посмотрят на это? Я хотел бы одного: чтобы они не подумали, будто я нарушил слово, данное не только вам, но и им…
     Он умолкает в некотором замешательстве.
     - Об этом не беспокойтесь, - Аглая смотрит на него с облегчением и искренней благодарностью. – Я приму удар на себя. Мои родители будут знать, что вы согласились на расторжение помолвки по моей просьбе.
      Он, в свою очередь, облегченно вздыхает.
      - В самом деле? Я вам весьма признателен. В таком случае, вы можете считать, что вы согласились на расторжение помолвки по моей просьбе.
      Он, в свою очередь, облегченно вздыхает.
      - В самом деле? Я весьма вам признателен. В таком случае вы можете считать себя свободной. Я желаю вам счастья.
      «Интересно, что это такое – счастье?» - добавляет он про себя.
     - Я вам тоже желаю счастья, мой друг, и благодарю за ваше великодушие, - она приседает перед ним в книксене и, подарив ему самую признательную улыбку, выходит из комнаты.
      Оттилио задумывается. «Что ж, - размышляет он. – Раз Эгли теперь не моя невеста, предложу-ка я руку леди Стоун. Она вдова, богата, всего тремя годами старше меня. И очень недурна, к тому же…»
      Он хочет уехать в этот же день, но герцогиня, вдруг ставшая с ним непривычно сердечной и ласковой, просит его остаться до бала. И он охотно соглашается. Ему хорошо известно: баронесса Стоун не найдет жениха богаче, нежели он, граф Силоне, а уж красивей – тем более. До его обручения она не раз давала ему понять, что он – желанный претендент на ее руку. Значит, отказа ему бояться нечего. А балы он любит. Танцы – единственное, что по-настоящему доставляет ему радость в жизни. К тому же, он отлично танцует и любит, когда ему об этом говорят. А потом, у герцогини, конечно, будут гости. Может, среди приглашенных ею дам найдется кто-нибудь получше баронессы Стоун: помоложе, покрасивей и, возможно, побогаче. Он теперь свободен и волен выбирать. А за дни, оставшиеся до бала, можно поохотиться, поиграть в бильярд и вообще как-нибудь занять себя. Всё-таки в доме Армиды Флэгет веселее, чем в других домах. Этого не может не признать даже он, Оттилио Силоне, скучающий везде, куда бы его не занесла судьба.
                9.
      И вот он наступает, день бала, день зимних проводов.
      С утра в Ласточкины Гнезда начинают съезжаться гости из ближайших имений и городов: из `Эптона, Листурна, Альконы. Слуги и лакеи размещают всех в многочисленных комнатах имения.
     Госпожа Флэгет, стоя в холле вместе со своим секретарем Гердом Лоллисом и его помощниками, с царственной улыбкой здоровается с приезжающими: пожимает руки дамам, дает целовать свою руку мужчинам, а с теми, с кем виделась недавно. Просто обменивается улыбкой и наклоном головы.
      Сегодня на балу будет не менее ста человек. Далеко не все из них способны танцевать, но зато все будут обедать, а после, вечером, - находиться в зале. Поэтому большая столовая для великосветских приемов и самый большой бальный зал, не уступающий по величине королевскому, вычищены до блеска.
      В бальном зале вдоль стен стоят лавки с мягкими сиденьями, дабы пожилые и престарелые гости могли сидеть на них, любуясь своими детьми, внуками и внучками и развлекая друг друга сплетнями о соседях и знакомых. Три больших люстры с подвесками приведены в порядок, в них вставлены новые белые свечи. Несколько высоких, от пола до потолка, зеркал отражают друг друга.
      А в столовой пахнет смолистой хвоей и букетами роз из оранжереи: роз из жарких стран, за которыми ухаживает специально нанятый садовник. Эти розы способны цвести круглый год, если для них создать необходимые условия, - и у леди Эрми они цветут непрерывно. Едва одна роза успевает опасть, как на этом же кусте появляется несколько новых бутонов.
      Флори уже не раз заглядывал в столовую и в бальный зал вместе с Фрэзи. Пока что они одеты красиво, но довольно скромно. К вечеру они переоденутся: она – в белое бальное платье, башмачки, лайковые перчатки, он – в белоснежную рубашку с пышным жабо, в черный жилет, фрак и в черные, зауженные книзу брюки со штрипками. Портной госпожи Флэгет уже нашил для Флорида немало предметов прекрасной, ловко сидящей одежды (разумеется, за плату), и теперь Флори чувствует себя настоящим дворянином, гостем Ласточкиных Гнезд.
     Впрочем, все кавалеры сегодня оденутся одинаково, и на дамах будут исключительно белые бальные платья. Отличающиеся друг от друга только покроем и незначительными деталями отделки. Зато пожилые гости смогут позволить себе разноцветные фраки, жилеты, великолепные платья, накидки, мантильи всех фасонов, всех цветов радуги.
      У Флорида невольно бьется сердце: ведь именно сегодня на балу он признается Фрэзи в любви. Дильтей также неспокоен: он будет танцевать с Эгли! Эгли знает об этом, хотя до сих пор они так и не сказали друг другу ни одного слова о своей любви. Тем не менее, всем слугам в замке известно, что « барышня Аглая расторгла обручение с господином Силоне». Никто почти не обсуждает этого. Но знать – все знают, хотя ни герцогиня, ни Эгли, ни граф никому ничего не сказали. Тем не менее, сестры Флэгет, Флори и Дил тоже знают великую тайну – и от души радуются ей. Герцогиня понимает: шила в мешке не утаишь. Но в одном она уверена: в скромности своих слуг. Секреты Ласточкиных Гнезд еще ни разу не просачивались наружу. Между собой ее прислуга может обсуждать, что хочет, но эти обсуждения не выйдут за пределы поместья, а гости вряд ли успеют что-нибудь заметить. У них тоже свои романы и драмы, своя жизнь; у них не будет времени замечать такие же драмы и романы Ласточкиных Гнезд. Они уедут утром, после завтрака, вернутся в свои поместья, а она, герцогиня, возьмется устраивать судьбу своей внучки и Дила – и сделает всё, чтобы эти двое обрели то, что хотят, а именно – друг друга.
     … За обедом в большой столовой царит радостный гул от множества голосов. Лакеи, свои и чужие, летают, снуют взад-вперед с блюдами, напитками. Водой для омовения рук, слуги поместья дежурят во всех коридорах.
      После плотного, изысканного, сытного обеда кавалеры и дамы, а также их пожилые родственники ложатся вздремнуть перед балом, как это принято, если гости собираются с утра. Но спят далеко не все. Многие бродят в сопровождении старых слуг дома, осматривая огромный замок, дивясь его лестницам, галереям, переходам, анфиладам комнат.
      Не спят и Флори с Дильтеем. Мучимые волнением и любовью, они сидят каждый у себя. Наконец, не выдержав, Флорид идет к Дилу, и тот очень сердечно принимает его, ибо уже устал от своих переживаний. Между ними завязывается беседа. Постепенно оба отвлекаются и обретают некоторое спокойствие духа.
     Эгли тоже не спит. Она лежит на кровати, но заснуть не может. В эти часы она вся волнение и трепет. Что-то скажет ей сегодня Дил? А может, ничего не скажет? Может, он еще не знает о том, что она расторгла помолвку?..
      Ромми и Фрэзи, наболтавшись об Эгли, об ее разрыве с графом Силоне, обсудив всех гостей, восхитившись бабушкой, Дилом, Флори, крепко спят, смотренные обедом, беседами с приехавшими на бал приятельницами и собственной болтовней.
      Время бала приближается, Скоро все встанут, примутся одеваться и прихорашиваться в течение двух часов, а после… после начнется веселый головокружительный полет под музыку, среди зеркал: символ весны, прогоняющий прочь студеную зиму.

      
       И вот бал начинается.
       По совету Армиды Флэгет граф Силоне приглашает на первый танец Аглаю (дабы гости не усомнились, что перед ними жених и невеста). Флорид же срезу выбирает Эфрази, и они вместе танцуют котильон.
      Весь зал кружится в неторопливом танце: мужчины и юноши в черных фраках, с розами и хризантемами в петлицах, молодые женщины и девушки в легчайших бальных платьях без кринолинов. Их волосы или плечи также украшают цветы – помимо брошей, бархаток, коротких ожерелий на шее или бриллиантов в прическах. Напудренные лица белы, глаза от этого кажутся больше и выразительней, губы краснее, весь облик загадочней и заманчивей.
      Фирмиан Дильтей танцует с Ромалией Флэгет. Она с удивлением отмечает про себя, как легко движется этот невысокий коренастый человек, и как ему идет его костюм.
      - Вы прекрасно танцуете, Дил! - говорит ему Ромми.
      - Стараюсь, Ромми, - он мягко улыбается ей.
      На следующий танец он приглашает Эгли. Она принимает его приглашение, и вот они уже кружатся по залу под музыку устроившегося на хорах театрального оркестра.
      Эгли не может скрыть счастливой улыбки. Он – тоже. В его глазах столько любви, что она невольно робеет, и вместе с тем ей несказанно хорошо. Ей всё равно, как танцует Дильтей, она замечает только его лицо, глаза, улыбку и чувствует его руку на своей талии. От его прикосновения исходят надежность и бережность.
     - Я слышал, вы расторгли помолвку с господином Силоне, - говорит он ей.
     - Да, - она заливается краской, ее лицо становится нежно-розовым под тонким слоем пудры.
     - В таком случае, Эгли, позвольте вам признаться: я люблю вас, - говорит он. – И буду просить вашей руки у ваших родителей. Вы не против?
     Она понимает: по этикету ей положено по крайней мере два раза любезно отказаться, заявить, что они еще мало знают драг друга, что ей нужно подумать… Но это выше ее сил: соблюдать подобные приличия в такую лучезарную минуту. И она отвечает:
      - Нет, я не против, господин Дильтей! Бабушка сказала: мы с вами одна душа. И я чувствую, что это правда, так оно и есть!
      Ее личико горит под слоем пудры, большие серые глаза, опушенные темными длинными ресницами, смотрят на него с любовью, а голос звучит с беспредельным ликованием – доверчивый, нежный, чуть дрожащий от волнения.
     - Да, мы одна душа, - соглашается Дильтей. – Но для мужа и жены быть одной душой – еще не всё. Вы любите меня?
     - Да, - она чувствует, что кровь отливает от ее лица. – Так люблю, что если нас разлучат, я умру, у меня сердце разорвется. И зачем вы спрашиваете, Дил? Вы же знаете, что я люблю вас, и я знаю, что вы любите меня…
      Она опускает голову.
      - Виноват, - он с нежностью пожимает ее руку. – Просто мне приятно услышать слова «я люблю вас» от той, которую я сам люблю так, что голова кружится, точно у мальчишки. Эгли! Я назначаю тебе свидание завтра, после обеда! Ты сможешь? Я буду ждать тебя у сломанного фонтана…
      - О, я приду, Дил! - он чувствует, как едва ощутимо дрожит ее рука в его пальцах.
      - Следующий танец – вальс, - шепчет он ей. – Кого вы выберете?
      - А вы как думаете? – она смеется, и он тоже.
      - Я думаю, вы захотите танцевать с нашим доктором Эмосом Ферлимом, - невинно заключает он. – Или с Флори Альдано.
      - Вот и нет, - отвечает она. – Вам так просто не избавиться от меня. Вальс – ваш. Но потом мне нужно будет потанцевать с другими. И вам тоже: так просила бабушка. Чтобы сплетники ничего не заметили.
      - Да, я знаю, - отвечает он, слегка прижимая ее к себе. – Моя Эгли!
      - Мой Дил! – шепчет она в ответ.
     Через несколько минут они уже кружатся в вальсе.
               В тихие старые добрые дни
               Смехом и танцами жили они,
               Девушки прежних лет.
               Спой мне о них, дорогая моя.
               Хочется мне, чтобы ты и я
               Были похожи на них, любя
               Прошлого нежный свет…
      Фрэзи тихонько напевает эти слова, летая с Флоридом по залу, точно бабочка. Она улыбается своему взволнованному партнеру:
      - Ты знаешь слова этого вальса, Флори?
      - Да, - отвечает он, волнуясь. – И еще знаю, что… Фрэзи, я люблю тебя!
      - В самом деле? – она очаровательно, немного кокетливо улыбается ему. – Благодарю, мне очень приятно это слышать.
     - А ты меня любишь?
     - Я всех люблю! – она весело смеется.
     - Значит, не любишь, - его голос падает, а в глазах появляется такая печаль, что Фрэзи спешит его утешить.
     - Мы же еще очень молоды, - говорит она ему. – А потом, я буду любить только того, кто поступит в университет и получит диплом.
     И шепчет:
     - Флори, я назначаю тебе свидание! Пойдем гулять завтра утром? Только ты и я?
     Он мгновенно оживает.
     - Правда? Это правда, Фрэзи?
     - Ну, конечно, - она улыбается. – Какой же ты милый, когда не вешаешь носа!
     - Ты просто чудо, - он смотрит на нее с обожанием. – Где мы встретимся?
     - Конечно, в парке, - отвечает она. – Около восточной беседки.
     - Как ты добра, - он целует ее руку. – Я обязательно приду туда.
     - После завтрака, - уточняет она. – Согласен?
     - Да… Фрэзи…
     - Тс-с, - она на мгновение прижимает пальчик в лайковой перчатке к его губам. – Совсем не обязательно, чтобы нас кто-нибудь услышал.
     - Ты права, - отвечает он.
     В это же время Оттилио Силоне, кружась в паре с молодой, но чопорной и неулыбчивой дамой, серьезно отвечает на ее вопросы.
     - Нет, сударыня, я предпочитаю чистокровных гончих. Они не подведут. Полукровки и волкодавы хороши, когда выслеживаешь медведя или кабана, а лисицы и волки… против них лучше всего ставить на гончих. Нет, псарни у меня лишь в охотничьих замках. Благодарю вас, вы тоже замечательно танцуете…
      Леди Эрми в серебристом шелковом платье скользит от одной группы пожилых гостей к другой. Лакеи в праздничных ливреях предлагают престарелым дамам и господам, сидящем вдоль стен, напитки: вина, соки, морсы, а те угощаются и добродушно сплетничают, делясь друг с другом своими заботами и любуясь танцующей молодежью.
     - Как быстро растут дети! – вздыхает одна из старушек, обращаясь к ее светлости. – не правда ли, господа Флэгет? А ваши внучки просто прелестны!
     - Как и ваши внуки, госпожа Муратори, - с приветливой улыбкой отвечает герцогиня. – Но где же Майкл?
     - Разве вы не знаете? Представьте себе, уехал в Америку. Да, в Америку, душенька. Бог знает что. Но я не очень волнуюсь. У Майкла там друг, а у друга – плантация или что-то в этом роде…
     Герцогиня кивает, любезно улыбаясь. Ей нет никакого дела ни до Майкла, ни до Америки, ни до плантаций, но беседа с пожилыми гостями – одна из ее обязанностей на балу, и она добросовестно исполняет эту обязанность.
     Бал продолжается до полуночи, затем все расходятся по своим комнатам – спать.
     На следующее утро после завтрака гости разъезжаются по домам. В Ласточкиных Гнездах наступает тишина, если не считать шума, доносящегося с реки – там еще вчера начался ледоход.

                10.
     Первое свидание с любимым человеком. Как оно волнует, как радует, как согревает сердце! Эгли собирается очень тщательно. Она надевает темно-зеленое бархатное платье, кожаные сапожки, теплый капор и меховую накидку. Ей не будет холодно, она это знает. И всё-таки ее пробирает сладкая, восторженная дрожь, потому что ей предстоит свидание с ее счастьем. Она прилагает все силы, чтобы успокоиться, но вскоре понимает: единственное верное средство от волнения – поскорее покинуть дом, и держать себя так, как получится, быть самой собой. Всё равно ей никогда не стать такой же спокойной и хладнокровной, как бабушка, на которую ей так хочется походить. Значит, нечего и стараться. Дил и так любит ее, какая она есть.
     Она выскальзывает из дома и спешит к старому фонтану в парке. На дорожках сыро, сугробы осели. Почти черные, они кажутся грязными, прошлогодние листья, влажные, темные лежат под ногами, точно ковровая дорожка. С реки доносится гул и треск ломающегося льда. Птицы звенят на ветках голых, влажных деревьев. Их голоса сливаются с журчаньем ручейков, которое слышится отовсюду. Небо высокое, прозрачное, весеннее. Пахнет водой, талым снегом, древесной корой – и везде, во всём чувствуется весна. Где-то в поле, перекрывая гул ледохода, звенит жаворонок, и от его трелей сердце Эгли начинает биться чаще. Она слегка подбирает подол платья и всей грудью вдыхает холодный, влажный воздух.
     Наконец за деревьями показывается фонтан: старый, разбитый, с медным дельфином посередине. Дельфин грациозно выгнулся дугой и смотрит в небо, открыв смеющийся рот. Когда-то из его рта бил фонтан, а теперь не бьет, и, кажется, будто дельфин поет вместе с птицами.
     Дильтей уже там, возле фонтана. Он в теплом плаще и берете. У него вид странствующего барда, только не хватает лютни, перекинутой через плечо. Но Эгли не думает об этом. Едва увидев Дила, она испытывает такую радость и такое волнение, что вся слабеет. И в то же время почти бежит к нему навстречу с сияющей улыбкой. Но как только он замечает ее, она переходит на степенный шаг, и лишь улыбка по-прежнему озаряет ее лицо весенним сиянием.
     Он быстро подходит к ней, такой же сияющий, берет за руки, привлекает к себе и целует с глубокой нежностью, от которой всё в ней вспыхивает любовью и ликованием. Она порывисто обнимает его за шею и отвечает на его поцелуй.
     Его слегка раскосые, светло-карие глаза, блестящие, как у птицы, смотрят на нее весело и ласково.
     - Моя Эгли, - произносит он. И тут же заботливо спрашивает:
     - Ты не промочила ноги?
     - Нет, - она смотрит на него и не может наглядеться. – У меня хорошие сапожки, не промокают.
     - Тогда пойдем, - он предлагает ей руку. Она берет его под руку, и они идут куда-то вдвоем по аллейке. Рука у Дила крепкая, точно железная. Эгли чувствует, как от него исходят покой, тепло и забота о ней, той, которую он любит. Его страсти она не чувствует; он глубоко ее спрятал, чтобы не смутить, не напугать ее. Но эта страсть горящей искрой промелькнула в его поцелуе, и теперь она знает, какая буря скрывается под его спокойствием. Однако он крепко держит себя в руках. Это вызывает в ней уважение и благодарность к нему и к его бережной, чистой любви.
     Они говорят о весне, о жаворонке, о проталинах и о вчерашнем бале. Но о чем бы ни заходила беседа, в их словах и голосах звучит любовь. Они не могут, да и не хотят ее скрывать; они и так слишком долго молчали о ней. Иногда они останавливаются, чтобы обменяться поцелуем, потом снова идут дальше. Дильтей рассказывает Эгли о себе, а она слушает его. Ей непонятно, как покойная жена Дила могла бросить его. Ему тоже непонятно, почему к Эгли, этому сокровищу, до сих пор никто не посватался, кроме графа Оттилио Силоне, который уехал сегодня утром? Ведь она – сама нежность и тайна, любовь и глубина, доброта и понимание. И эта чудесная девушка, это чистое золото – теперь его невеста.
     «Я никому не отдам тебя, Эгли, - думает он. – Хрупкая, верная, чистая, ты будешь только моей! Господи, неужели это правда: то, что мы сейчас идем вдвоем по аллеям? И она любит меня! Боже мой…»
     В это время Ромми допытывается у Эфрази:
     - Ну, как вы погуляли с Флори?
     - Ах, чудесно! – отвечает Фрэзи. – Флори подарил мне подснежники. Вон, посмотри, какие хорошенькие!
     - А о чем вы говорили? – Ромми полна любопытства.
     - О весне, - с улыбкой отвечает Фрэзи,  - о бале, о Ласточкиных Гнездах.
     - И всё?
     - Да, - Фрэзи делает удивленно-простодушные глаза. Она доверяет своей сестре, но всё-таки всякому доверию есть предел. Не может же она признаться ей, что они с Флори поцеловались целых три раза и порешили на том, что через год обручатся, а когда Флори закончит университет, – обвенчаются. Это их с Флоридом тайна; Ромми вовсе не обязательно знать ее…

      Ты сидишь в бывшей классной комнате детей Армиды Флэгет, и слушаешь Гаусельма Веларди, который мягким приятным голосом рассказывает тебе об особенностях климата северной Африки: идет урок географии.
      Сегодня ты немного рассеян. Этому сильно способствует твоя любовь к Фрэзи, наступивший март и то, что Дил теперь встречается с Эгли Флеминг.
      Ты стараешься вслушиваться в то, о чем говорит Гаусельм, но твои мысли сами собой разбредаются, рассыпаются в голове радужными картинками. Ты полон приятных и неясных фантазий, они увлекают тебя, уводят прочь из классной комнаты: к Фрэзи, в сад, наполненный птичьим гомоном, в парк, к холодной реке Рэйф, уже очистившейся ото льда. Ты с трудом пытаешься сосредоточиться на рассказе Сельма, своего друга, учителя и духовника: ты всегда исповедуешься ему перед причастием в своих грехах перед причастием, и вы часто беседуете по душам.
      Гаусельм видит твою рассеянность, но не делает тебе замечаний. Молодому священнику тридцать два года. У него темно-карие, небольшие, но красивые, бархатистые глаза, вьющиеся каштановые волосы и тонкие, одухотворенные черты лица. Ты даже не подозреваешь, что твоя рассеянность ему на` руку: ведь в этом случае он может беспрепятственно любоваться твоими серо-зелеными мечтательными глазами, волосами цвета светлого золота, да и вообще всем твоим миловидным и чистым обликом. Ничего, если ты нес лишком хорошо запомнишь сегодняшний урок: он, Гаусельм повторит тебе завтра всё заново. У тебя отличная память, ты способный ученик. Сельм занимается с тобой вот уже больше месяца – и постепенно привязывается к тебе всё сильнее и сильнее. Но вовсе не так, как ты думаешь. И не так, как учит Библия. Сельм чувствует: ему лучше хранить свою тайну про себя. Эта тайна не делает ему чести. Но с каждым днем ему всё труднее сдерживаться. Ну, что в этом такого уж дурного, размышляет он. Все люди грешны. Быть может, ты поймешь его? И тогда ваша тайна станет общей, одной на двоих. Разве в настоящей любви может быть что-то дурное? Ведь любовь всё очищает. И есть великое различие между истинным чувством и циничным развратом. Если бы ты сумел понять его, Сельма, пошел бы ему навстречу… А может, ты догадываешься? Ведь Сельм не раз гладил тебя по голове, обнимал за плечо, целовал в волосы. И один раз – в щеку. Любой другой давно бы всё понял. Но ты еще слишком юн, слишком неопытен. Сельм это видит. О, если бы ты мог понять, что любовь всё очищает! Если бы ты смог принять в себя тайну его, Веларди! Сразу кончилось бы его одиночество, и он, Гаусельм, тоже почувствовал бы весну и проникся ее дыханием. Полнота жизни охватила бы его. Но даже если ты не поймешь, тебе лучше знать правду. Может, со временем тебя осенит: настоящую, глубокую любовь и дружбу не купишь ни за какие деньги. И от женщин ее не получишь: они так плохо понимают мужчин! Мужчины понимают друг друга гораздо лучше…
     Таковы мысли и чувства Сельма, но ты не догадываешься о них. И когда Сельм подходит к тебе, невысокий, худощавый, и кладет тебе руку на плечо, ты только рассеянно улыбаешься ему. Он ласково смотрит на тебя и спрашивает:
      - Что, устал?
      - Я сегодня какой-то несобранный, - признаешься ты ему. – Извини.
      Он убирает руку с твоего плеча, присаживается напротив тебя и вдруг говорит:
     - Флори, обещай, что не рассердишься и не расстроишься, Я должен кое-что сказать тебе.
     Ты удивлен. О чем он говорит? Почему ты должен расстраиваться или сердиться? И почему у Сельма такой странный взгляд?
     Еще совершенно не понимая, в чем дело, ты настораживаешься всем своим существом. Но беззаботно отвечаешь:
     - Постараюсь, Сельм. Но разве случилось что-нибудь особенное?
     - О, нет, не бойся, - мягко и торопливо говорит он. – Случиться вообще ничего не случилось. Всё в полном порядке. Просто… как бы ты отнесся к тому, если бы мы с тобой… ну, словом, стали ближе друг другу? Потому что я люблю тебя, Флор. Так люблю, что больше не могу молчать об этом. Ты поразительно красив. А любовь… она всё оправдывает.
     До тебя не сразу доходит смысл его слов. Но через минуту ты всё вдруг понимаешь. Словно какая-то темная сила внезапно обрушивается на тебя всей своей тяжестью. Ты испытываешь изумление и растерянность, и почти тут же вслед за этим – страх, отвращение и великую печаль.
     Так вот оно что. Значит, ты потерял Сельма. Он оказался таким же врагом, как Гонтран, только по-другому. Господи, да как же он мог сказать то, что сказал только что, минуту назад?!
     Тебя охватывает невольная дрожь, и ты торопливо выбираешься из-за парты.
     - Что с тобой? – он тоже встает и отходит к столу. – Ради Бога, успокойся. Флор, успокойся, слышишь? Какое же ты еще дитя! Прости меня и забудь то, что я сказал тебе. Клянусь, я никогда больше не повторю своих слов. Я сейчас уйду и…
     Он краснеет и принимается нервно собирать книги.
     - Стойте! – говоришь ты ему. Твой голос предательски дрожит, и губы дрожат тоже. – Я выйду первым. И запомните: я люблю Эфрази, а вы… вы просто предатель. Я ничего не скажу госпоже Флэгет и отцу настоятелю, но… если у вас есть совесть, вы должны сами уйти из священников, уйти из Ласточкиных Гнезд. Вы не имеете права служить Богу после того, что` предложили мне. Уходите и постарайтесь понять, как страшно вы заблуждаетесь. Вы сейчас причинили мне большое горе. Вы мне больше не друг и не учитель!
     Не выдержав, ты всхлипываешь и выбегаешь из комнаты.
     - Флори, стой! – в отчаянии кричит он и бросается за тобой вслед.
     Но ты уже боишься его и не доверяешь ему. Ты летишь по коридорам и переходам Ласточкиных Гнезд куда-то в глубь замка, где тебя никто не смог бы найти и где ты бы выплакался всласть. Любовь! Да Веларди просто сошел с ума! Почему он выдает грязь за любовь, да еще говорит, что она всё оправдывает?! Он просто идиот, маньяк и безумец! А ведь до чего ловко прикидывался твоим другом. Прямо-таки в душу без мыла влезал, как выражается Джилли Лудас. Ты исповедовался ему, ты дружил с ним, вы говорили друг другу «ты», называли по именам. Ты действительно любил его! А он так предал тебя. Предложил тебе такую мерзость, да еще после того, как ты по секрету признался ему, что любишь Фрэзи. Да как же он мог!
     Всхлипывая, ты убегаешь всё дальше и дальше. Никогда этот предатель с его лживыми представлениями о любви не догонит тебя, Он больше тебя не увидит! А ведь он так хорошо учил тебя, так понятно всё объяснял. Он всё понимает и очень много знает… кроме самого главного. Он не знает любви.
     Ты чувствуешь себя глубоко оскорбленным, разочарованным, несчастным. Ты уже не бежишь. Ты молча идешь по каким-то мрачным коридорам, утирая слезы. Тебе вдруг становится жаль Веларди; по крайне мере, ты перестаешь его бояться. Конечно, ты всё еще отравлен его оскорбительным, унизительным отношением к тебе, потрясен тем, что узнал о нем, но тебе его жаль. Жаль вашей дружбы, задушевных бесед, жаль его уроков… жаль, в конце концов, самого Гаусельма, который попал в такую ловушку. Вот и не верь после этого в черта, угрюмо думаешь ты. Он уловил священника, да еще такого умного, эрудированного, тонкого, как Веларди. Ну, да ничего. У тебя остался твой настоящий друг: Дил. Дил и Фрэзи. А до всяких там погибших душ тебе нет никакого дела.
     Ты останавливаешься и с удивлением озираешься вокруг. Куда это тебя занесло? В какую-то странную пристройку, в огромный зал, холодный, с обвалившейся штукатуркой. Вокруг тебя, вдоль стен, возвышаются деревянные леса. Наверху какие-то балки, бревна. Потолок очень высокий, и окна тоже расположены высоко. Они пыльные; сквозь них с трудом пробивается свет серого пасмурного дня.
     Тебе становится неуютно. К тому же, здесь холодно. Нет, уж лучше ты вернешься обратно.
     И тут же ты слышишь чьи-то шаги наверху, на лесах. Кто-то ходит там по деревянным мосткам. Наверно, какой-нибудь рабочий, думаешь ты, и окликаешь:
     - Эй! Кто там?
     Тебе никто не отвечает, да и шаги смолкают. Точно ты спугнул кого-то. Тебе мгновенно становится не по себе.
     - Эй! – снова окликаешь ты.
      Молчание. Ты спешишь к выходу, но не можешь его найти. Ты был так поглощен своим горем, поруганным чувством дружбы, что не заметил, каким образом попал сюда. Точно зверек, угодивший в капкан, ты растерянно тыкаешься из угла в угол, не понимая, куда подевался выход, а вокруг тебя царит загадочная, зловещая тишина.
     Тонкий, липкий страх постепенно опутывает твою душу, точно паутина. В тебе нарастает чувство приближающейся опасности.
     - Помогите! – громко кричишь ты. – Помогите кто-нибудь! По-мо-ги-те!
     - Господи, Флори, ты здесь! – в одной из ниш появляется Веларди. Он очень бледен и встревожен. - Лестница тут, не бойся. Иди за мной, я выведу тебя отсюда.
     - Это вы ходили здесь по лесам? – холодно осведомляешься ты у него. – И не могли сразу отозваться?
     - Я? – он удивлен. – Я не ходил по лесам. Да и как бы я туда попал? И что мне там делать? Я услышал, что ты зовешь на помощь, догадался, где`  ты, вот и пришел. Просто я хорошо знаю замок. Пойдем, здесь холодно.
     Внезапно наверху, на лесах, под которыми вы стоите, слышится какой-то звук. Вы поднимаете головы. Огромное бревно летит сверху прямо на вас – беззвучно, как во сне…
     Веларди с силой отталкивает тебя – так, что ты кубарем летишь на пол и откатываешься в сторону. Он и сам бросается в сторону, но бревно на лету задевает его, и он, глухо вскрикнув, падает ничком на каменный пол.
     Ты тоже глухо вскрикиваешь и бросаешься к нему. Из-под его головы, вернее, из-под разбитого лица ручейками разбегается кровь. Ты видишь его сломанную руку, кость торчит из раны, и под ней на полу тоже кровь… много крови.
     Тут у тебя отнимаются ноги. Ты почти падаешь рядом с Гаусельмом, плачешь, обнимаешь его голову и твердишь:
     - Сельм… Сельм, милый… ты живой?
    - Живой… - хрипло отвечает он, не открывая глаз. – Зови на помощь, Флори… громко зови, иначе тебя убьют… Христа ради, громко зови!..
    И он теряет сознание. Ты всё еще обнимаешь его голову и громко. Во всю силу своих легких кричишь:
     - Помогите! Убивают! Помогите! Дил! Дил! Дил!
     Ты весь превращаешься в крик. Твоя душа точно покидает тело – и легкой птицей с пронзительным зовом облетает весь замок. Ты прижимаешь к груди голову Сельма, этого заблудившегося в жизни человека, спасшего тебя от верной смерти, пролившего за тебя кровь, и его боль становится твоей болью. И какой ничтожной кажется тебе теперь твоя обида на него! Ибо его великодушие сильнее этой обиды, как его страдание выше его пороков. Он по-прежнему твой друг – друг, заблудившийся в тумане. И ты надеешься, что он простит тебя, если останется жив. Если вы оба останетесь живы…
     Слава Богу, твои крики услышаны. В зал прибегают актеры театра, и вас с Гаусельмом Веларди уносят из страшного зала… из великого зала, где Гаусельм принял за тебя муки, а ты познал милосердие и всю силу прощения… и где только чудом не совершилось убийство сразу двух человек.

                11.
     - Дил, честное слово, тебе совсем не нужно ночевать у меня, - уговаривает Флорид Фирмиана Дильтея, который устраивает себе постель напротив его кровати, на канапе. – Я совсем не боюсь.
     - Ишь, какой храбрый, - Дил подмигивает ему. – Я ` зато боюсь. Мне без тебя страшно. Неужели выгонишь?
     - Не выгоню, - Флори улыбается. – Но только ты, конечно, шутишь. Ничего ты не боишься.
     - Э, брат, всего боюсь, - возражает Дильтей. – Привидений, страшных снов, воров, волков… всего не перечислишь.
     Они с Флори смеются. На самом деле Флорид очень доволен тем, что Дильтей ночует у него. А Дилу совершенно не до шуток, хотя он и шутит, по своему обыкновению. Он до сих пор не может придти в себя от того, что произошло. Только ему одному Флори рассказал всю правду. Они сидели рядом на диване, и Дил прижимал к себе Флори, который обнимал его и, давясь слезами, рассказывал о случившемся. Он был в эти минуты совсем, как маленький, и Дильтей долго покачивал его в руках, словно пятилетнего ребенка. Потом, когда Флори немного успокоился, Дильтей попросил Джилли Лудаса посидеть с его подопечным, а сам пошел навестить Гаусельма Веларди, который лежал в комнате доктора Эмоса Ферлима, весь в пластырях, со сломанной рукой, забранной в лубок и перебинтованной.
     Он был без сознания.
     - Много крови потерял, - озабоченно шепнул Дильтею маленький доктор. – И открытый перелом – очень скверный, неровный. Но, будем надеяться, рука срастется нормально. Слава Богу, спина цела и внутренние органы тоже.
     Дильтей вздохнул, сказал: «Дай ему Бог!» - и ушел.
     Весть о том, что Флорида Альдано и Гаусельма Веларди едва не убило бревном старом судейском зале, в котором производился ремонт, и почти уверенность Флори в том, что бревно кто-то нарочно сбросил вниз, изумила и поразила весь замок, давным-давно не знавший подобных историй. Ласточкины Гнезда тотчас наполнились слухами и пересудами. Особенно встревожилась Армида Флэгет. Она была просто потрясена тем, что в ее доме совершилось столь неслыханное дело. Рабочие, жившие в отдаленной части замка, были с пристрастием допрошены ею, но не смогли пролить свет на темную историю: все они в этот час обедали. Начальник артели доложил ее светлости, что все нанятые ее управляющим пятнадцать человек, в том числе, и он сам, находились в момент чрезвычайного происшествия в людской столовой, и это может подтвердить прислуга, подававшая им обед. Но он же утверждал, что брёвна, сложенные на верхних лесах, никому не могли бы повредит без посторонней помощи. Это подтверждал и Флори, уверявший, что слышал шаги на верхних мостках лесов. Вообще Флори сделал герцогине самый подробный доклад о случившемся, добросовестно скрыв только то, из-за чего всё началось. Он сказал, что они с Веларди просто совершали экскурсию по замку. То же самое он заявил доктору Ферлиму и управляющему домом, господину Эриосту Вердье, который зашел навестить его. Вердье был очень расстроен и озабочен: до сего дня он полагал, что у него в доме идеальный порядок, и вдруг…
     Герцогиня успокоила и ободрила его, сказав, что он прекрасный управляющий, и что любой дом не застрахован от несчастных случаев. Но ее сердце, ее душа, наконец, женская интуиция подсказывали ей, что дело нечисто, и она терялась, не зная, что предпринять. Королева Ласточкиных Гнезд, привыкшая управлять огромным домом и множеством слуг, устроительница как своей собственной судьбы, так и чужих судеб, властная, всезнающая, умная и проницательная, она теперь чувствовала себя подавленной и растерянной, точно ребенок. В ее доме, где она знала каждый уголок, словно собственную комнату, где, казалось, сами стены подчинялись ей, а люди уважали, любили и побаивались ее, вдруг произошло нечто загадочное, чего она не могла объяснить. Это не на шутку встревожило леди Эрми. Вместе с Дилом и Вердье она осмотрела леса и бревна – и убедилась, что бревно действительно не могло упасть вниз само по себе. Это означало, что его сбросили с умыслом, чтобы убить или покалечить ее священника и Флорида Альдано. Значит, в доме появился преступник. Но кто он? Откуда? Она лихорадочно размышляла. Гонтран мстит? Вздор, он сейчас далеко, в `Импере, служит каким-то клерком – и, конечно, помнит об ее, герцогини, письмах. Граф Оттилио Силоне? Это уже совершенный вздор. Ведь она убедилась, как равнодушно он перенес разрыв помолвки с Аглаей. Да и потом, при чем здесь Флори и отец Гаусельм? Может, у них есть в замке личные недруги? Отец Гаусельм лежал без памяти, а Флорид решительно заявил, что кроме Симонида Гонтрана у него не было и нет врагов. Но Гонтран был здесь ни при чем, и его супруга тоже, герцогиня ясно чувствовала это.
      Она впервые очутилась в тупике. Это ее не смутило. Она приняла меры: распорядилась, чтобы двое рабочих непременно охраняли леса в судейском зале; пусть им приносят туда обед. А на ночь зал должен запираться начальником артели. Но отдав эти распоряжения, она вновь задумалась. Неужели преступник – один из ее людей? Дил долго успокаивал ее. Он предложил вызвать полицию или верного, надежного человека, умеющего разгадывать головоломки. Это предложение успокоило леди Эрми. Правда, от полиции она не ждала никакого толку, и надежного человека, сведущего в уголовных загадках, у нее не было. Но она вспомнила о том, что верховный прокурор в Галассе с большим уважением отзывался о неком частном детективе Гал`ате Эрменг`ауте, которого знала вся полиция Руэрты. Он активно сотрудничал с ней, любил заниматься сложными делами и не отказывал в помощи даже последнему бедняку, если дело всерьез заинтересовывало его. Все начальники полиции говорили об Эрменгауте с большим почтением, хотя и не без зависти к его острому уму и славе, которую он приобрел, благодаря успешному расследованию дел. Адрес Эрменгаута был у герцогини, и она немедленно написала ему письмо, кратко изложив суть дела и пообещав солидную сумму за помощь. Леди Эрми умела писать письма и не сомневалась: она получит ответ.
     Она не скрыла от Дильтея меры, которые приняла, он одобрил их все, но теперь, оставшись наедине с Флори, тяжело задумался. Кто-то хотел смерти Флори или Гаусельму Веларди, а может им обоим, или только Веларди. О врагах Гаусельма ему, Дилу, ничего неизвестно, и спросить невозможно: Веларди лежит без памяти. Флори часа через два после драмы в судейском зале снова обрел возможность ходить – и сразу же, на еще слабых ногах, поспешил к Веларди – навестить его. Дильтей пошел с ним. Он дал себе слово как можно реже оставлять Флорида одного. Увидев бесчувственного Сельма, Флори с трудом сдержал слезы. Эгли, Ромми и Фрэзи сами чуть не плакали и утешали его. Они, никогда не знавшие страха смерти, не чувствовали его и теперь, но люди взрослее и старше насторожились. Никто больше не ходил по замку в одиночку, все словно чего-то боялись и говорили тише обычного.
     Отца Гаусельма навестили настоятель домашней церкви и все священники; за его здравие был отслужен молебен…
     - Дил, - прерывает мысли Дильтея в тишине голос Флори. Они уже легли и погасили свет, но оба еще не спят. Как ты думаешь, Сельм поправится?
     - Всё с ним будет в порядке, - отзывается Фирмиан. – Рука у него, конечно… да, не шутка. Но господин Ферлим – отличный доктор. Так что отец Гаусельм поправится, Флор.
     - А когда он поправится… - в голосе Флори мучительная неуверенность, - как мне держаться с ним?
     - Так же, как прежде, - твердо отвечает Дильтей. – Он твой друг и любит тебя. Просто… запутался немного. Ты ведь простил его?
     - Да, конечно! – с жаром отвечает Флори. – И я хочу, чтобы он тоже меня простил. И в то же время чтобы не говорил со мной о… ну, ты понимаешь.
     Дильтей усмехается.
     - Вряд ли заговорит, - замечает он. – Веларди умный человек, а потом, его так треснуло этим бревном, что, думаю, он теперь будет еще умнее. Не беспокойся об этом. И помни: не так уж важно, какими глазами человек на тебя смотрит. Важнее другое: как он себя ведет с тобой, как относится к тебе – как друг или как враг. Гаусельм действительно тебе друг, он спас тебе жизнь. У него великое сердце. А все его  заблуждения и глупости… у кого их нет? Всякий дурит по-своему. Неприятно, конечно, с этим сталкиваться. Но что поделаешь! Жизнь с людьми не церемонится. Нужно быть ко всему готовым, и к таким штукам тоже. Ты, конечно, еще не взрослый. А то бы мог сказать ему: «Гаусельм, я не хочу, чтобы ты говорил со мной об этом, мне это неприятно. А теперь продолжим наш урок». И он всё понял бы, извинился и стал продолжать занятия. А ты… но ты еще молод, не подумай, что я в чем-то тебя обвиняю. Просто мне жаль вас обоих: вы с ним крепко натерпелись сегодня. Но мне нравится, что ты умеешь прощать. Ты хороший друг.
     - И для тебя тоже? – спрашивает Флорид.
     - И для меня, - улыбается Дильтей. И тут же становится серьезным:
     - Без меня больше не на шаг из замка. И дальше старой гостиной не заходи!
     - Но у меня свидание с Фрэзи… - нерешительно возражает Флори.
     - В саду всё равно еще сыро. Вы вполне можете встречаться в портретной галерее: и к людям поближе, и ничего на вас не упадет.
     - Да, сам-то ты с Эгли в саду встречаешься, - вздыхает Флори.
     - Теперь мы будем в библиотеке, - решает Дильтей. - И недолго. Ты уж извини, но пока в доме происходят такие вещи, ты будешь всё время при мне.
     - Всё время?
     - Ну, почти. А теперь довольно. Спокойной тебе ночи.
     - И тебе спокойной ночи, Дил.
     И, немного поворочавшись, Флори засыпает. Дильтей засыпает тоже, но сон его чуток. Малейший звук может разбудить его.
                Х Х Х Х
      На следующий день Гаусельм Веларди приходит в себя. Узнав об этом, герцогиня спешит навестить его. С трудом шевеля губами, он рассказывает ей, что успел заметить на лесах фигуру человека, скидывающего бревно.
     - Я не разглядел его… - очень тихо говорит он. – Но помню, он был высокий, крепкий. И весь серый. Даже лицо чем-то скрыто; вероятно, маской.
     Герцогиня тепло благодарит его за то, что он спас Флорида Альдано. Больной устало закрывает глаза: ему стыдно смотреть в глаза герцогине. На ее вопрос, нет ли у него врагов в замке или где-нибудь еще, он твердо отвечает, что нет; во всяком случае, ему об этом ничего не известно.
     Едва герцогиня уходит, и ее сменяет настоятель церкви, отец Дэнис, как Веларди во всём признается ему. Они беседуют около получаса, после чего отец Дэнис причащает больного и уходит.
     Его сменяет Флорид.
     При виде Флори Гаусельм улыбается запекшимися губами и говорит:
     - Флори… прости… бес меня вчера попутал говорить такие вещи… и я благодарю Бога за мою болезнь. Знаешь, я многое понял, и буду очень рад, если ты простишь меня.
     Флори не может удержаться от слез.
     - Это ты меня прости, - он целует Сельма в лоб. – А я… я давно тебя простил. Ты мне жизнь спас! Только… я не смогу дружить с тобой иначе, чем дружил…
     Веларди улыбается.
     - Я и сам не смогу, Флори. Потому что Господь наказал меня для моей же пользы, и теперь во мне уже нет того, что было. Я понял: это была ловушка. И мне следовало пострадать, чтобы из нее освободиться. Спасибо, что простил меня. Отец Дэнис вот тоже меня простил… - его глаза становятся влажными от слез. – Он увидел, что я раскаялся, наложил епитимью… и простил.
     - Ты ему всё рассказал? – Флори смотрит на него с сочувствием и пониманием.
     - Да.
     - Я рад, что ты останешься священником, - говорит Флори. – И ты по-прежнему мой друг и учитель, Сельм!
     - Спасибо, - отвечает Сельм. – Ты больше не пожалеешь об этом. Ты веришь мне? Поверь в последний раз.
     - Я верю. Выздоравливай скорее, - Флори улыбается ему. – Я, правда, верю, Сельм!
     - Спасибо, - снова говорит Веларди и, улыбнувшись, закрывает глаза. Он испытывает великое облегчение оттого, что Флори простил его, и они по-прежнему друзья. Он мысленно возносит хвалу Богу, благословляет свое увечье, вернувшее ему дружбу Флорида, и всей душой молит Всевышнего, чтобы греховные чувства и мысли до конца покинули его. Потому что в глубине души они еще остались, но теперь в них нет силы. Зато в нем появилась сила бороться с ними и побеждать их. Он по-прежнему любит Флори, и не совсем так, как бы следовало, но непристойных желаний в нем больше нет, осталось лишь что-то беспокойное, смутно-назойливое. Но он победит в себе это. И скорее уйдет из Ласточкиных Гнезд, чем еще раз смутит Флори хотя бы взглядом, не говоря уже о словах и поступках. Настоятель посоветовал ему жениться после двух месяцев строгих постов и молитвенных предстояний. Так он и сделает, если поймет, что сможет, что способен иметь семью и быть спокойно счастливым в ее кругу. А не сможет – уйдет в монастырь, чтобы там продолжать бороться за свою душу. И он победит, теперь он верит в это. Господь даст ему эту победу, потому что хочет его спасения. Ведь кого Бог не любит, того не наказывает.
     Больного навещают целый день. Он глубоко тронут тем, что люди так любят и уважают его, ему стыдно перед ними, и в то же время каждое посещение целительно действует на его душу и тело. Наконец доктор Ферлим выпроваживает посетителей, говоря, что больному нужен покой. Так оно и есть, ибо когда все уходят, Гаусельм засыпает – и видит самые легкие, приятные, чистые сны.
     … Герцогиня всерьез озабочена. Отец Гаусельм подтвердил ее самые худшие подозрения. В Ласточкиных Гнездах появился преступник: высокий, крепкий, скорее всего, мужчина. Но кто он, этот человек? Ах, скорей бы Галат Эрменгаут откликнулся на ее письмо! Обычно невозмутимая и терпеливая, она теперь испытывает нетерпение, которое тщательно скрывает от всех, даже от приближенных слуг и служанок. Только Дильтей и Эгли чувствуют, что` происходит с ней, и своими разумными  речами успокаивают ее светлость. Она очень признательна им за это.
     Пока Веларди болеет, Дильтей берется заменять его. Отныне он занят больше, чем прежде: обучает Флори и мастеров. Герцогиня же выполняет свое обещание: она пишет родителям Эгли о том, что обручение их дочери с графом расторгнуто по просьбе Аглаи, так как та полюбила другого достойного человека. Леди Эрми сдержанно и в то же время ярко описывает характер, достоинства и общественное положение Дила, не скупясь на похвалы ему, надеясь, что Энгус Флеминг не станет рубить с плеча, и что Клара, дочь герцогини и мать Эгли, поймет чувства своей дочери скорее, чем упрямый и тщеславный граф Энгус.
     А тем временем март вступает в свои права. Снег уже совершенно растаял, на деревьях начали набухать почки, и стаи перелетных птиц неумолчно оглашают криками небо над старинным поместьем.
     Вместе с мартом крепнет и любовь. Эгли и Фрэзи всё чаще встречаются с теми, кто дорог их сердцу, и, благодаря им, Дильтей и Флори счастливы так, как еще никогда в жизни.
    
                13.
     В конце марта леди Эрми получает сразу два письма. Одно из них – короткое – от Галата Эрмангаута.
     «Госпожа Флэгет! – пишет частный детектив. – Срочные и неотложные дела удерживают меня пока что в `Игленде. Но я обязательно, если, дай Бог, буду жив, появлюсь в знаменитых Ласточкиных Гнездах в начале апреля.
                Примите мои почтительнейшие уверения etc. Галат Эрменгаут».
     Второе письмо – еще более короткое – от Энгуса Флеминга:
     « Любезная матушка!
     Мы с Кларой получили Ваше письмо. Граф Силоне подтвердил, что его помолвка с моей дочерью Аглаей расторгнута по его настоянию. Ожидайте меня 22 марта.
                Всегда почтительный к Вам Энгус Флеминг».
     Армида Флэгет очень обрадована первым письмом и весьма озабочена вторым. Тон письма и его краткость убеждают ее в том, что граф Флеминг не на шутку разгневан, возможно, даже взбешен расторжением помолвки Эгли и еще более тем, что его дочь полюбила незаконного дворянского сына из Арагола, человека зажиточного, но не богатого, не дворянина, да еще и профессионального мастера по куклам и марионеткам! Слова «ожидайте меня» означали, что Энгус приедет один, без Клары, которая своим вмешательством могла бы склонить его к более демократическим позициям относительно судьбы их дочери.
     Ничего, я заменю Клару и постараюсь добиться своего, хладнокровно думает Армида Флэгет. Она предупреждает Дильтея и Аглаю о надвигающейся грозе. Двадцать второе марта уже послезавтра.
     Эгли испытывает страх, но твердо решает уговорить отца благословить ее на брак с Дилом.  Это будет нелегко. Отец вспыльчив и упрям. Но он любит ее, свою единственную дочь, и она тоже любит его, несмотря на его характер. Любит и подчиняется ему. Одного она ему не позволит: увезти себя из Ласточкиных Гнезд домой, разлучить ее с Дилом, заставить ее отречься от своей любви. Нет, этого она не сделает!
     Фрэзи и Ромми, узнавшие, что «дядя Энгус» приезжает, принимаются утешать Эгли и заверять ее в своей дружбе. Пусть рассчитывает на их поддержку! Эгли глубоко признательная своим кузинам, она целует, обнимает их и горячо благодарит. Разумеется, их заступничество не сыграет никакой роли. Но их понимание и поддержка – уже одно это бесценно для нее.
     Но самая верная для нее поддержка – Дил. Она чувствует в нем твердую опору и знает: он будет спокоен и решителен в час испытания. Он особенно бережен и нежен с ней в эти дни ожидания, «предгрозовые дни», как она их называет. Он успокаивает ее, дает ей мудрые советы, как держаться с отцом, что говорить ему. То же самое со своей стороны делает герцогиня. Эгли слушает их, но знает: она и сама, если что, сумеет найти ответ на суровые слова графа. Любовь подскажет ей, что и как отвечать. Но, конечно, она волнуется и переживает; страх сжимает ей сердце, и только великая любовь к Дилу не дает ей падать духом.
     Наконец наступает двадцать второе марта.
     Граф Флеминг приезжает в экипаже с одним слугой. Он высок, светловолос, с аккуратными светлыми усами и колючим, настороженным взглядом больших глаз, таких же серых, как у Эгли.
     Герцогиня встречает зятя со своим обычным радушием, но его сиятельство смотрит на тещу недоверчиво, почти враждебно, и на все ее приветливые расспросы отвечает сухо, отрывисто, сдержанно. Он подозревает, что именно она повинна в том, что его дочь расторгла обручение с человеком, которого он для нее выбрал.
     С дочерью он держится мягче, но так же сдержанно и отстраненно.
     Обед проходит в суровом молчании. Дильтей и Флори сегодня обедают у себя: герцогиня решила, что так будет лучше.
     После обеда Энгус Флеминг вызывает Аглаю в свою комнату. Она входит к нему с замирающим сердцем и видит: брови отца сурово сошлись у переносицы, глаза смотрят хмуро, сердито, и вообще вид у него раздраженный и обиженный.
     - А, вы изволили придти! – произносит он отрывисто, не без некоторого яда в голосе. – Очень рад. Да-с, очень рад, что просьба родного отца всё-таки еще хоть что-то значит для вас. Итак, сударыня, стало быть, вы отказали почтенному человеку древнего дворянского рода, молодому, красивому, богатому?
     - Да, отец, - отвечает Эгли, мучаясь его сердитым «вы», обращенным к ней. – Я отказала Оттилио Силоне, и он понял меня. Мы расстались друзьями.
     - Это очень мило и трогательно, - скулы графа начинают шевелиться. – Расстаться друзьями – самое лучшее в подобной ситуации. Но скажите, в таком случае, кто позволил вам делать дурака и посмешище из меня, вашего отца? И несчастную женщину из вашей матери?
     - Батюшка, я убеждена, что мама не несчастна, - спокойно отвечает Эгли. И я не делала из вас… словом, посмешище. Я просто полюбила человека, достойного моего чувства. Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с ним…
     - Я?! – как ужаленный, вскрикивает граф. – Я должен знакомиться с бастардом, с кукольщиком из Арагола? Вы с ума сошли, Аглая, и ваша любовь – такое же безумие. Вы что, не понимаете, что господин Дильтей просто-напросто зарится на ваши деньги? Ведь вы богатая невеста!
     Глаза Эгли вспыхивают.
     - Нет, батюшка, - твердо, с достоинством отвечает она. – Господин Дильтей любит меня, а не мои деньги, смею вас уверить. И я прошу вас говорить о человеке, которого я люблю уважительно, потому что он этого заслуживает.
     - Мастер своего дела всегда заслуживает уважения, - хладнокровно замечает граф. – Но это вовсе не значит, что я должен отдавать ему свою дочь вместе с ее богатым приданым. Всё это вздор, Эгли, вздор и женские причуды. Романтические бредни, вот, как это всё называется. Впрочем, мы теряем время. Собирайся, завтра мы уезжаем домой.
     Глаза Эгли становятся огромными.
     - Нет, отец, - отвечает она, собрав все свои силы. – Домой я не поеду.
     - Что? – глаза графа становятся такими же огромными от неожиданности и удивления. – Ты не поедешь домой, когда я приказываю тебе ехать?
     - Да, не поеду, - повторяет Эгли. – не поеду! И не выйду замуж ни за кого, кроме как за господина Дильтея.
     Энгус Флеминг потрясен до глубины души. Он смотрит на дочь изумленными, растерянными глазами. Потом медленно произносит:
     - Так значит, вот оно как. Что ж, я не желаю препятствовать столь великому чувству, как любовь. Но вот, что я тебе скажу: если ты завтра же не уедешь со мной, я прокляну тебя. Ты хорошо меня поняла? У тебя будет муж, которого ты выбрала, но ни отца, ни матери, ни приданого у тебя не будет. Это мое последнее слово. А теперь поступай, как знаешь.
     И он отворачивается от нее. У Эгли дрожат губы, ее глаза наполняются слезами, но она отвечает:
     - Нет, батюшка, я не выйду замуж без вашего и маминого благословения, иначе я навлеку несчастье и на себя, и на вас, и на господина Дильтея. Я буду ждать, когда вы перестанете быть зверем и снова превратитесь в человека. Потому что… потому что я глубоко люблю вас и маму… не разрывайте же мне сердце! Я не уеду из Ласточкиных Гнезд, но если вы проклянете меня только за это… это уже будете не вы, а темные силы, восставшие против вас…
     Она не может продолжать, и выбегает из комнаты.
     Флеминг остается один. Он смущен и тронут кроткими словами Эгли, глубоким страданием, прозвучавшим в ее голосе. Ему вовсе не хочется проклинать ее или делать нечастной. По натуре он вовсе не жёсткий и не жестокий человек, и у него мурашки бегут по коже при одной мысли о том, что он может проклясть свою любимую девочку, нежную, ласковую, послушную, которую он и его супруга растили и берегли с такой любовью.
      Нет, конечно, он ее не проклянет. Просто он вспыльчив от природы, вот у него и вырвались эти страшные слова. К тому же, она сказала, что любит его, что будет ждать его благословения. Но она любит и этого Дильтея: он, граф, это увидел, понял. Что же делать? Пожалуй, действительно стоит с ним познакомиться. Не для того, конечно, чтобы дать ему повод торжествовать победу. А для того, чтобы сказать ему: пусть добром откажется от его дочери. И еще сообщить: приданое Эгли будет удержано. Да, это верный ход. Обманщик нипочем не выйдет за бесприданницу.
      Граф вытирает повлажневшие глаза, сморкается в большой платок и покидает комнату. Он спрашивает у лакея, где можно найти Фирмиана Дильтея. Лакей отвечает, что «его милость в театральной мастерской, обучают мастеров-кукольщиков». Граф слегка морщится, однако просит проводить его туда. Лакей ведет его в мастерскую.
     Господин Флеминг тихонько проскальзывает в комнату и садится отдельно в полутьме, чтобы не привлекать ничьего внимания, но главное, чтобы видеть и слышать Дильтея.
     Фирмиан рассказывает мастерам о тайнах создания марионеток. Его низкий голос звучит дружелюбно и спокойно, он, как всегда, шутит, вызывая всеобщий смех. В другое время его сиятельство, возможно, и сам посмеялся бы его шуткам, но сейчас ему не до смеха. Он вслушивается в голос Фирмиана, всматривается в его лицо, такое простое, с неровной кожей и небольшими глазами. Он взгляда графа не ускользает ни коренастая фигура Дильтея, ни его одежда, ни темно-рыжие вихры. В движениях, в голосе Дильтея чувствуется сила – внутренняя и физическая, спокойствие, уравновешенность, а в словах – острый ум и яркая, глубокая, честная душа. « Не красавец и не молод, - размышляет граф. – Аккуратно и со вкусом одет. И настоящий мужчина, черт бы его взял. Да, мужчина, и побольше этого рохли Оттилио, если уж быть до конца честным. Яркий малый. Но простой, некрасивый. Впрочем, образованный, говорит правильно и умно. Будь он дворянин и достаточно богат, что ж… я не задумался бы отдать за него Эгли. Но ведь он всего лишь зажиточный горожанин».
     Он тщательно старается настроить себя против Фирмиана, но у него это почему-то не получается. Этот человек симпатичен ему. Чувствуется, что в нем нет ни злобы. Ни вспыльчивости, ни тиранства, и что он способен быть нежным и бережным. Мастера любят его, граф это видит: любят и уважают. Из письма герцогини графу Энгусу известно: Дильтей спас жизнь юному дворянину Альдано из Виртуга. Всё это говорит в его пользу. Как ни верти, а дурной, корыстный человек вряд ли спас кому-либо жизнь… хотя – вздор. На свете всякое бывает. Можно спасти человеку жизнь, но в остальном быть мерзавцем, а можно никого не спасти – и быть милейшим существом.
     Урок заканчивается. Мастера покидают комнату. Флеминг подходит к Дильтею.
     - Добрый вечер, господин Дильтей, - суховато, но вежливо произносит граф.
     - Добрый вечер, господин Флеминг, - вежливо и дружелюбно отвечает Дил.
     - Можем ли мы немного побеседовать? – спрашивает его сиятельство.
     - Да, конечно. Мы можем поговорить прямо здесь, - Дильтей плотно закрывает дверь.
     - Вы ищите руки моей дочери, мадмуазель Аглаи? – выдержав паузу, напрямик спрашивает граф Энгус.
     - Да, ваше сиятельство, - отвечает Дильтей. – Я люблю госпожу Флеминг и был бы счастлив назвать ее своей женой. Я собирался писать об этом к вам и графине, но вы изволили приехать сами, и вот я на словах прошу у вас руки вашей дочери.
     - Что ж, - граф пристально смотрит на него. – Я не враг своей дочери и люблю ее больше вашего. Но я не одобряю ее выбора, поэтому не дам за Эгли никакого приданого.
     - Это ваше право, - Дил мягко улыбается. – Я полнее обеспечен, чтобы содержать семью.
     - Чтобы содержать семью, может быть, - немного резко отзывается граф. – Но чтобы жениться на Аглае Флеминг, вы должны быть, по крайней мере, богаты, а не просто «вполне обеспечены». Я говорю не о дворянстве, о том, что вы незаконный сын своих родителей. В конце концов, на это можно закрыть глаза, потому что как человек вы мне нравитесь. Но вы должны быть богаты: не менее, чем я или граф Силоне, должны вращаться в высшем обществе.
     - Я никому ничего не должен, - спокойно возражает Дильтей. - Исполнять заповеди Божьи, вот мой единственный долг; и по мере сил своих я, грешный, их исполняю. Я люблю Эгли, господин Флеминг, а она любит меня, и я сделаю всё, чтобы она была счастлива. А высшее общество… скажите на милость, чем оно так уж хорошо, что в нем необходимо «вращаться»? Достаточно заставить это общество уважать себя, не давать о себе забывать. И, смею вас уверить, оно помнит обо мне и уважает меня.
     - Но я не желаю видеть вас своим зятем, - продолжает граф настойчиво, в душе совершенно побежденный словами Дильтея. – Если Эгли будет настаивать, я, разумеется, благословлю вас обоих, и ее сиятельство тоже даст свое благословение. Но приданого вы не получите. Так что подумайте, по себе ли рубите дерево? Ваш доход составляет какую-нибудь тысячу фунтов стерлингов в год, тогда как мой или графа Силоне – пятнадцать-двадцать тысяч. Эгли привыкла жить в роскоши.
      - Разве что вы с ней увеличите свой доход производством кукол: будете делать их вместе с моей дочерью и разбогатеете, - ехидно добавляет он.
      - Я не торгую своим искусством, - равнодушно отвечает Дильтей. – А приданое Эгли мне не нужно. После ее любви для меня всего ценнее и важнее ваше расположение и уважение ко мне. И одобрение нашего с Эгли брака.
     - Я склонен уважать вас и быть к вам расположенным, - искренне говорит граф. – Но брак… видите ли, я отец, и не могу решить судьбу своей дочери за один день. Да-с, я к этому не привык. Я вызову сюда госпожу Флеминг старшую, и мы поживем здесь немного. Заодно и обсудим с ней кое-что… вместе, так сказать. А теперь: честь имею!
     Он слегка наклоняет голову и выходит из комнаты. «Посмотрю я на этого малого, - думает он, - когда он как следует обдумает всё, что я ему сказал, и поймет, что без приданого Эгли ему придется очень нелегко. Если я увижу, что он любит Эгли, а не ее приданое, он получит и то, и другое. Пожалуй, я был слишком суров сегодня с девочкой. Надо позвать ее и поговорить с ней помягче. И, конечно, вызвать Клару. Без моей Лэрри я просто, как без рук. Бедняжка, она так просилась со мной, а я, упрямый осел, не взял ее. Напишу ей сегодня же, чтобы приезжала».
                14.
     В оранжерее тепло, красиво и упоительно пахнет цветами, которые, как в Раю, цветут здесь зимой и летом. Маленькие печи непрерывно обогревают зал под стеклянным куполом. Розы, хризантемы, тюльпаны, нарциссы, гладиолусы, даже орхидеи – всё растет в расставленных рядами, красиво выкрашенных деревянных кадках. Здесь всегда тепло, всегда свет.
     За оранжерейными растениями заботливо ухаживает садовник Арий Маус. Это невысокий сухопарый человек, который выглядит гораздо старше своих пятидесяти лет. У него совершенно седые волосы, бледная кожа и бледно-голубые, словно выцветшие, глаза. Он любит цветы больше всего на свете, ты это видишь. А ты любишь посещать его оранжерею.
     Вот и теперь вы с Фрэзи бродите между цветочными кадками, любуясь редкими цветами и зелеными, пышными листьями розовых кустов, дыша их нежным, густым ароматом.
     Арий Маус рассказывает вам о розах и других цветах. Он знает о них решительно всё: даже умеет опылять их и добывать нектар, чтобы цветы чувствовали себя совсем, как на природе. Одним из их нужно побольше тени, другим света, каждому – свое удобрение, своя порция воды. Вы с Фрэзи держитесь за руки и любуетесь розами всех сортов и оттенков: бордовыми, розовыми, белыми, желтыми, серебристыми, золотистыми, алыми, чайными, китайскими. Тюльпаны тоже разные: черные, голубые, желтые, красные, белые, розовые, точно грудь снегиря. Есть и «тигровые» тюльпаны, гордость Ария Мауса: он сам вывел этот сорт. Есть тут и маленькие магнолии, и лилии, и ползучие розы, и асфодели, и даже вид какого-то вечнозеленого растения со сложным латинским названием, похожего на плющ, покрывающего шесты, вокруг которых обвились его стебли.
      - Летом я пускаю сюда бабочек, пчел, ос, - сообщает Маус. – Растения должны чувствовать насекомых, они не могут без них.
     Он может часами говорить о цветах, но почти совсем не говорит о людях. Он сам кажется цветком – большим, бледным, серебристым.
     Когда садовник уходит в свою комнатку при оранжерее, Фрэзи говорит тебе:
     - Знаешь, Флор, я так рада, что дядя Энгус отнесся к Дилу лучше, чем мог бы! И дал понять Эгли, что не сердится на нее. Бабушка тоже этому рада. А мы с Ромми ждем тетю Клару. Она просто чудо! И уж конечно, дяде Энгусу не выстоять против нас всех.
     - Мы великие воины, - ты нежно целуешь ее в висок. – Особенно ты, Фрэз.
     Она ласково смотрит на тебя:
     - Скоро приедет настоящий воин, господин Галат Эрменгаут. Интересно, каким он окажется?
     - Да, это интересно, - соглашаешься ты. В самом деле, какими бывают сыщики? Ты представляешь себе Эрменгаута похожим на графа Флеминга, только более представительным. Впрочем, может, он совсем другой – худой и маленький. И черноволосый. А может… но неважно, какой он. Главное, чтобы он помог выяснить, кто сбросил бревно на вас с Гаусельмом.
      Ты вспоминаешь букет белых роз, которые принес Сельму. Они уже полторы недели стоят в серебряной вазе, в комнате, где он лежит: свежие, точно только что срезанные. Сельм любит белые розы. Завтра он встанет с постели (доктор Ферлим разрешил ему), и ты перенесешь розы в его комнату. Правду. Рука у Сельма еще долго будет в лубке, но он всё равно хочет продолжать твое обучение. Ты этому очень рад. Сельм – прирожденный преподаватель. Дил посоветовал тебе заходить за Сельмом и провожать его до классной комнаты. Вместе с тобой будет ходить Джилли Лудас, который приставлен Дилом охранять тебя.
     Гаусельм попытался восстать против этого: он не желает затруднять вас с Джилли. Но Дильтей поговорил с ним, и Сельм успокоился. Вообще за полторы недели своей болезни Сельм подружился с Дилом и проникся к нему большим уважением. Ты очень рад этому. Прежде Сельм немного сторонился Дила, да и вообще всех, кроме тебя; он держался со всеми вежливо, кротко, но отчужденно. Теперь же, когда он стал героем и отошел от своих искушений, он рад всем людям, а к тебе и Дильтею испытывает особенное доверие. Ты понимаешь: он благодарен вам за то, что вы поняли его и не оттолкнули, а напротив, помогаете  ему бороться со своими «напастями», как он их называет.
      - Пойдем в галерею, Флори, - предлагает Эфрази. – Здесь чудесно, но… очень жарко.
      Ты соглашаешься. Действительно, в оранжерее жарковато, а вы тепло одеты. И вы, простившись с Арием Маусом, уходите из оранжереи и спускаетесь в портретную галерею. Строгие лица знатных предков Эфрази, глядящие на вас со стен, не мешают вам беседовать и время от времени целоваться.
      А в окна вместе с пасмурным днем на вас глядит поздний март: через неделю он сменится апрелем. И вы с Фрэзи не можете не радоваться этому.

    
     Пятого апреля, после ужина, Армида Флэгет задумчиво ходила по замку в одиночестве. Она не совершала своего обычного обхода дома, оставив это на четверг; просто шла и шла, куда ее несли ноги,  - шла неторопливо, как человек, у которого есть, о чем поразмыслить.
     День с самого утра выдался сухой, солнечный, и леди Эрми, любившая прогулки, собралась было в сад, но потом решила перенести прогулку на более позднее время. Щебет лесных птиц, крики перелетных, запах набухших древесных почек, живое ощущение весны обязательно развлекли бы ее, а ей так необходимо было собраться с мыслями!
     Тишина и полутьма дома действовали на нее умиротворяющее. Здесь ничто ее не отвлекало, не мешало ее размышлениям, ибо она знала этот дом, как саму себя. Все коридоры, галереи, анфилады парадных покоев словно почтительно замирали перед хозяйкой Ласточкиных Гнезд, а она царственно проходила мимо них, погрузившись в свои мысли.
     Как хорошо, что приехала Клара, и что Энгус становится всё ласковей с Эгли и всё приветливей с Дилом. А те двое так умно и мило держатся с ним, что любой отец, у которого есть сердце, оценил бы это. У Энгуса, конечно, есть сердце, да и умом он не обижен. Правда, вспыльчив и упрям, но, слава Богу, отходчив и способен раздумывать над чужим мнением, что уже есть великое достоинство. Клара же, более добрая и тонкая от природы, чем Энгус, и всегда гораздо лучше понимавшая Аглаю, сразу же прониклась теплыми чувствами к Дильтею, одобрила выбор своей дочери (правда, втайне от мужа) и теперь с чисто женским искусством, как бы ненароком, обращает внимание своего мужа на выгоды брака Эгли и Дильтея. Граф по обыкновению ворчит, что его супруга слишком добра и не понимает, как беспощадно судит общество о социальных различиях. Но его ворчание не имеет никакого отношения к решению, которое он примет, это всем известно. Да и не так уж свято он верит в эти «общественные различия». Он зорко наблюдает за Дильтеем и Эгли, а те так мало думают о наследстве Флемингов, что это увидел бы человек и менее проницательный, нежели граф. Влюбленные заняты лишь друг другом. Вроде бы пока что всё для них складывается хорошо. Но леди Эрми не спешит радоваться. Раньше времени радуются только маленькие дети. Она же, человек уже взрослый и далеко не молодой, еще в юности отучилась от этой ошибки. Ни горевать, ни радоваться, ни тревожиться не следует заранее. Это закон жизни, непреложная истина.
     И всё же она довольна тем, что в замке всё тихо, и с начала марта никаких несчастных или подозрительных случаев больше не было. Правда, рука отца Гаусельма всё еще в гипсе, на перевязи, но он уже бодр, ходит, как ни в чем не бывало, и снова обучает Флори Альдано – готовит его в университет.
     Едва заметная улыбка трогает губы ее светлости, когда она сворачивает в портретную галерею. Надеюсь, Флорид и Эфрази не здесь, а в саду или в зале для игр, говорит она сама себе. Совсем еще дети, а воображают, что влюблены. Фрэзи, конечно, душой повзрослее Флори и удерживает его на расстоянии, а если что-нибудь и позволяет мальчику, то какую-нибудь мелочь: поцелуй, букет цветов. От всего этого Фрэзи и в двенадцать лет не отказывалась. Здравомыслящая девочка! Герцогиня спокойна за нее. Ромми и Фрэзи, дочери ее младшего сына всегда отличались благоразумием, дальновидностью и добротой, не позволяющей им беспощадно «расправляться» со своими многочисленными поклонниками. Обе любят посмеяться, пококетничать, построить глазки – и в то же время обе чисты и по-своему скромны. И обе ждут своих принцев. Флори на принца не очень похож, слишком уж он еще мальчик, а они – они ждут мужчин. Она, леди Эрми, сама когда-то ждала мужчину. И получила его. Ее, юную графиню, женили на герцоге Флэгете, человеке, о котором она не может вспоминать без щемящей и самой трепетной любви, хотя его вот уже как пять лет нет на свете. Он был старше ее пятнадцатью годами. После свадьбы она бегала от него, а он лишь шутил и посмеивался, не торопя событий, спокойно ожидая, когда она повзрослеет и оценит его любовь к ней. Слава Богу, это случилось быстро, и уже через месяц после их венчания она почитала себя самой счастливой замужней женщиной на свете. За сорок с лишним лет совместной жизни они ни разу не поссорились. Она родила ему восьмерых детей, из которых выжили четверо; супруги воспитывали их тщательно, бережно, с любовью.
     Она останавливается напротив портрета своего мужа, Теорена Флэгета, и с любовью вглядывается в его красивые, мягкие, по-доброму насмешливые и в то же время решительные черты. Они обязательно встретятся в другом, лучшем мире, и этой встречи не так уж долго ждать. Герцогиня не боится смерти. Для нее смерть – встреча с Богом и с теми, кого она любила на земле. Что может быть прекрасней этого? И как мудры были ее отец и матушка, что настояли на ее браке с Реном Флэгетом! Фириман Дильтей чем-то похож на него, а Аглая – на нее, герцогиню. Поэтому леди Эрми не сомневается: они будут так же счастливы, как были счастливы она и Рен. А ее отец, граф Экк`им Андолини – как он любил свою единственную дочь! Он и баловал ее, и наказывал, и играл с ней, и понимал ее; впрочем, как и своего сына, ее брата. Отец… Нежное чувство рождается в ней при воспоминании о нем – отважном воине и честном, великодушном, добром человеке, настоящем друге ее детства, не считая брата. Мать была милой женщиной, но никогда не уделяла детям столько внимания, сколько отец, и гораздо хуже, чем он, понимала их беды и радости.
     Отец. Она отыскивает глазами его портрет, подходит поближе. И… застывает на месте, точно пораженная громом. Еле слышный, подавленный вскрик вырывается из ее груди, она непроизвольным движением прижимает руки к вискам.
     В портрет ее отца, написанный в полный рост, воткнут нож – прямо в сердце, под медаль за отвагу, полученную им из рук короля. Нож в крови, и капли крови поблескивают на холсте в лучах солнца. Она в безмолвном ужасе, потрясенная, смотрит на портрет. Но недаром, недаром леди Эрми – королева Ласточкиных Гнезд, дочь своего отца, отважного воина, и вдова не менее отважного человека. Трезвость мысли приходит к ней необыкновенно быстро. Он узнаёт нож, воткнутый в портрет. Это нож Фирмиана Дильтея: маленький, прочный, с костяной ручкой. Она не раз видела этот нож в его руках, заходя к нему в комнату или в театральную мастерскую. Он вырез`ал им по дереву. Но, конечно, не Дил воткнул нож в портрет, герцогиня знает это очень твердо. Однако другие могут подумать на Дила. Они не чувствуют его так же, как она или Эгли…
     Леди Эрми решительно достает из кармашка крахмальный носовой платок, выдергивает нож из портрета, аккуратно заворачивает в платок и кладет в карман. Теперь на портрете  только ножевой след – и кровь.
     - Господи, Боже мой, - шепчет герцогиня. – О, Боже милостивый…
     Тут в галерею заглядывает ее лакей-распорядитель, Софилл Обанель, и почтительно начинает:
     - Сударыня!.. – и тут же осекается.
     - Что с вами, ваша светлость? Вам нехорошо?
      - Нет, всё в порядке, благодарю, - с достоинством отвечает она. – Так что же такое случилось, Софилл?
     - Прибыл господин Эрменгаут, - отвечает Софилл, всё еще тревожно поглядывая на бледное, как мел, лицо герцогини.
     - О, это прекрасно, - она тотчас оживляется, на ее щеках появляется слабый румянец, и она спрашивает:
     - Где он?
     - В холле. С ним прибыл его помощник, господин Элизбар Гриффид.
     - Чудесно, - герцогиня быстро идет к выходу, шурша платьем. – Я встречу гостей, а ты, Софилл, позаботься о том, чтобы галерею временно заперли, - и ключ принеси мне.
     - Слушаю, сударыня.
     Ее светлость спешит в холл, встречать долгожданного гостя и его помощника. Благодарение Богу, Эрменгаут, наконец, здесь. До чего же вовремя он появился! Она шепчет благодарственную молитву. Как она ждала его – и вот он здесь, человек, умеющий разгадывать опасные и сложные головоломки. Всё ее существо испытывает облегчение. Ели бы Эрменгаут не приехал сегодня, сейчас – что было бы с ней сегодня! Страшно и вообразить.
     Она быстро спускается вниз и видит крепкого, высокого, осанистого человека лет пятидесяти с пепельной бородой, с такими же пепельными усами и короткими волосами. Рядом с ним стоит другой господин, помоложе, тоже довольно высокий и худощавый, гладко выбритый, с темными волосами. Герцогине достаточно двух секунд, чтобы определить, кто из этих двух людей Галат Эрменгаут, а кто Элизбар Гриффид.
     - Приветствую вас, господин Эрменгаут, - тепло обращается она к мужчине с бородой. – И вас, господин Гриффид! Я очень, очень рада вам! Добро пожаловать в Ласточкины Гнезда.
     - Какая проницательность, госпожа Флэгет, - низким звучным голосом отзывается частный детектив, целуя ее руку. Глаза у него ясные, небольшие, черные, как и у нее, но с каштановым оттенком, взгляд острый, цепкий, странно пронизывающий. Голос его звучит властно, черты лица тонки и изысканны, но и в них властность: в очертаниях красивых, решительных губ, в исступленном вырезе ноздрей, во взгляде, в движениях.
     - Вы сразу поняли, кто из нас двоих кто, - он неожиданно улыбается ей дружеской улыбкой, полной самого притягательного обаяния. – Но вы, кажется, чем-то напуганы? Неужели снова на кого-нибудь упало бревно?
     - Благодарение Богу, нет, - она от души улыбается ему. – Но кое-что неприятное действительно случилось. Впрочем, об этом после. Сперва вас разместят, вы пообедаете. Комнаты уже готовы; кушанье скоро подадут. Если угодно, прим`ите ванну с дороги.
     - Мы с моим другом и ассистентом весьма вам признательны, госпожа Флэгет, - звучит в ответ властный тяжелый голос. – Но мы достаточно чисты, чтобы оставить ванну на вечер.
     - В таком случае Лагид проводит вас в ваши комнаты (они рядом одна с другой) и будет прислуживать вам. А я подожду в своем кабинете, когда вы устроитесь и отобедаете…
     - Нет, - мягко возражает Галат Эрменгаут. – Прошу вас быть хозяйкой за нашим столом – и рассказать о том, что за неприятность произошла сегодня – и поразила такую сильную духом женщину, как вы, сударыня. А вы очень сильны и самостоятельны, я это вижу. Вам станет легче, если вы расскажете мне всё, не откладывая.
     - Хорошо, господин Эрменгаут, - герцогиня вежливо наклоняет голову, и он подмечает искры затаенной благодарности в ее глазах. – Я велю накрыть для вас стол в малой гостиной. Лагид проводи вас туда, и я приду тоже. Софилл? Ах, да, ключ. Спасибо. Располагайтесь, дорогие гости. Я приду в столовую.
     И, с улыбкой кивнув им, она уходит.
     «Этот Эрменгаут необыкновенный человек, - думает она с удовольствием и в то же время с каким-то неясным страхом перед ним. – До чего не похож на других! Всё в нем подавляет и пронизывает: чувствуешь себя какой-то букашкой под микроскопом. Кажется, он видит людей насквозь. Ну, теперь я спокойна. Такой человек найдет негодяя, едва не убившего моих друзей и вонзившего нож в портрет моего отца!»
     Она подавляет стон: ведь это ей тяжелее, чем если бы нож вонзили в нее саму. Но тут же ее глаза становятся спокойными и жёсткими. Портрет отреставрируют, а чужая злоба падет на голову злобствующего. Ей не о чем беспокоиться. Души ее отца уже не коснется никакая скверна; о чем же тревожиться?.. И всё-таки человек, осмелившийся осквернить дорогой ей образ, поплатится за это.
     За обедом она рассказывает Эрменгауту и Гриффиду обо всём, что произошло сегодня в портретной галерее. По просьбе Эрменгаута она показывает нож ему и Гриффиду и объясняет: это рабочий инструмент ее гостя и родственника Фирмиана Дильтея.
     - Я вынула нож, потому что не Дил воткнул его, - твердо говорит она. – Я верю ему, как самой себе. Я не хотела бы, чтобы чьи-нибудь глаза, кроме моих, видели этот нож в портрете. Нож и кровь на нем.
     Она хмурится.
     - Это не кровь, сударыня, - вежливо возражает Гриффид, разглядывая нож. – Обычная масляная краска.
     - Рада слышать, - вздыхает она. - Но это не Дил. Вы верите мне, господин Эрменгаут?
     Он пристально смотрит на нее своим пронизывающим взглядом и отвечает:
     - Ваша светлость, пока что мои подозреваемые – все обитатели вашего поместья, не исключая и вас самой.
     Она светлеет лицом и ласково отвечает:
     - Я всё больше убеждаюсь в том, что вы поможете нам, господин Эрменгаут. Но я хотела бы, чтобы нож вернули Фирмиану. Могу я это сделать?
     - Разумеется, - отвечает Эрменгаут. – С единственной оговоркой: сначала я взгляну на портрет.
     После обеда они идут в галерею. Эрменгаут вторично втыкает нож в портрет. Леди Эрми отворачивается, чтобы не видеть этого.
     - Запоминай, Элизбар, - негромко говорит сыщик своему помощнику. – Удар нанесен снизу вверх: следовательно, здесь действовал человек невысокого роста. Края разрыва рваные – ударили, как говорится, с большим чувством. Краска нанесена немного позже и на портрет, и на нож. Вот нож, ваша светлость, верните его господину Дильтею – и даже можете рассказать, каким образом его инструмент оказался у вас. Лиз, - он оборачивается к Гриффиду. – Ты будешь сопровождать госпожу Флэгет. Меня интересует реакция господина Дильтея… ну, ты понимаешь. Госпожа Флэгет, еще один вопрос: галерея открыта всегда и для всех?
     - Да. Нужно будет запереть ее?
     - Нет-нет, я просто спросил.
     В сопровождении Гриффида герцогиня покидает зал и идет к Дильтею. Он у себя – ищет нож. Леди Эрми отдает ему нож и всё рассказывает. Дильтей потрясен. Он прячет нож, запирает свою комнату и вместе с Гриффидом и госпожой Флэгет приходит в галерею, где Эрменгаут изучает портреты.
     Они здороваются друг с другом за руку.
     - Я буду рад помочь следствию, - говорит Фирмиан Галату Эрменгауту. – Прошу вас, располагайте мной.
     - Когда вы в последний раз видели свой нож? – спрашивает его Галат.
     - Вчера утром, кажется, - Дильтей старается припомнить. – Да, конечно, так. Этот нож всегда лежит в моей комнате, в выдвижном ящике стола. Я часто им пользуюсь.
     - Все остальные инструменты на месте?
     - Да.
     - Вы запираете комнату на ночь?
     - Запираю – после того случая с бревном.
     - А днем?
     - Нет. Днем всё открыто.
     Эрменгаут кивает и задумывается. Потом он просит рассказать ему о бревне. Для этого призывают Флори и отца Гаусельма Веларди. Дильтей деликатно уводит герцогиню в другой зал, пока Флори и Сельм без утайки рассказывают сыщику решительно всё – и о злополучном уроке географии, и о бревне. Эрменгаут и Элизбар Гриффид выслушивают их совершенно спокойно.
     - Скажите, отец Гаусельм, - обращается к Сельму Эрменгаут. – Вы делали кому-нибудь подобные предложения до знакомства с господином Альдано?
     - Нет, - Сельм густо краснеет, но стоически смотрит в пронизывающие глаза своего собеседника.
     - А вам самому предлагали что-либо подобное?
     - Да, - Гаусельм краснеет еще гуще. – Но этот человек уже умер. Это было давно.
     - Вы согласились на его предложение?
     - Нет, - Сельм весь съеживается. – Не согласился, и он понял меня.
     - Как давно вы священник в Ласточкиных Гнездах?
     - Почти пять лет.
     - Этот человек – он тоже был священником?
     - Он был моим отчимом, - отвечает Сельм.
     - Пожалуйста, хватит, - Флори сжимает кулаки и с вызовом смотрит на Эрменгаута. Он переживает за Сельма; тому и так нелегко, зачем этот человек мучает его?
     - Увы, не хватит, - отвечает ему Эрменгаут. – Вам не обязательно слушать мою беседу с вашим другом, господин Альдано. И запомните: цель моих расспросов – понять, чего хочет преступник, и найти его. Нездоровое любопытство здесь ни при чем.
     - Я знаю, - хмуро отвечает Флори. Он встает и уходит к Дильтею и герцогине, а Эрменгаут продолжает беседовать с Гаусельмом. Гриффид записывает показания Веларди.
     - Значит, вы полагаете, что врагов у вас нет? – спрашивает напоследок Веларди Эрменгаут.
     - Нет, - разводит руками Веларди. – Я сам себе враг, да еще ангел падший. Но я борюсь со всем этим.
     - А вам не приходило в голову, - голос Эрменгаута задумчив, - что господин Дильтей мог понять, чего вы хотите от мальчика, - и затаить против вас недоброе чувство?
     - Дил? – Гаусельм поднимает брови. – Что вы, Дил ничего не мог заметить, а уж затаить… нет, он бы не стал таиться. Он объяснился бы со мной сразу, начистоту; такой у него характер. А потом, человек, который сбросил бревно, не был похож на Дила. Он был выше, стройнее. И потом, какой смысл Дилу убивать вместе со мной и Флори? Нет, это не Дил, - решительно подводит итог Сельм. – Правда, у Флори есть недруг – Симонид Гонтран, муж его бывшей опекунши.
     … В этот же день Эрменгаут и Гриффид осматривают судейский зал, леса, бревна, а Флори и Сельм показывают им, где они стояли во время покушения на их жизнь. Гриффид обводит это место черной краской. Затем следует допрос рабочих и начальник артели, управляющего, а после – Дильтея и Флори. Эрменгаут узнаёт всю их жизнь, они ничего не скрывают от него.
     Вечером Эрменгаут просматривает деловые бумаги, касающиеся опеки над Флори, а также беседует с доктором Ферлимом. Еще позже он пишет несколько писем.
     В это время портрет господина Андолини уже снят и спрятан в кладовую: завтра его отправят на реставрацию.
     Засыпая, Флори думает, что Галат Эрменгаут не нравится ему. Особенно его подавляющий голос и пронизывающий взгляд. Но ему приятно, что герцогиня и Дил довольны. Они искренне рады приезду знаменитого сыщика. Это несколько примиряет Флори с Эрменгаутом. К тому же он не сомневается, что такой проницательный, властный, умный и внимательный человек быстро доберется до преступника, и Ласточкины Гнезда снова превратятся в обитель покоя, дружбы и любви.
                15.
     В течение половины апреля Галат Эрменгаут знакомится со всеми обитателями Ласточкиных Гнезд, а именно с шестьюдесятью человеками прислуги, с наемными рабочими, с работниками служб, с пятнадцатью священниками, считая настоятеля, с тридцатью актерами, двенадцатью музыкантами, десятью кукольными мастерами, с обоими садовниками, сторожем, с дочерью леди Эрми и графом Флемингом и со всеми тремя внучками. Всего проживающих в имении людей оказалось около двухсот человек («целый отряд», весело заметил Эрменгаут). И все эти люди жили тихо, сосредоточенные группами в отдельных частях дома, в пристройках и службах, так, что их было не видно и не слышно. Разумеется, Эрменгаут познакомился и с семьями актеров, священников, музыкантов, управляющих, кукольщиков и так далее. Это была нелегкая работа, поэтому Эрменгауту помогал его друг и ассистент Элизбар Гриффид.
     Госпожа Флэгет и ее близкие тем временем узнали, что Элизбар Гриффид или просто Лиз, как называл его Эрменгаут, - полицейский, которому Галат предложил быть своим помощником, оценив его острый глубокий ум, сообразительность, ловкость, расторопность и еще множество чрезвычайно ценных качеств. Элизбару было тридцать четыре года, и он был неоценимым помощником для Эрменгаута, которым искренне восхищался, как выдающимся криминалистом и необыкновенным человеком.
     Количество народа в Ласточкиных Гнездах пленило Эрменгаута не меньше, чем загадка, с которой он столкнулся. Он страстно любил задачи со множеством неизвестных. Двести неизвестных ему еще не попадалось, и теперь он испытывал упоение, вступая в схватку с небывалой, таинственной задачей. Сын мелкого дворянина, он с юности увлекся криминалистикой, закончил юридический факультет в университете, пять лет работал в полиции, беседовал с ворами, нищими, бродягами, убийцами, читал медицинские и научные книги и журналы, сам писал труды по криминалистике, любил искусство во всех его видах и не терпел зла во всех его проявлениях.
      Несмотря на его властный, подавляющий баритон и цепкий, пронизывающий взгляд, а также на то обстоятельство, чтоб Эрменгаут решительно всех в доме держал на подозрении, он очень скоро приобрел дружбу и даже горячую привязанность большей части своих подозреваемых. Его дружелюбие, общительность, понимание, спокойная властность, но главное, обаяние, веселая улыбка и такт покорили сердца герцогини, Дильтея, Ромми, Фрэзи, Эгли и еще множества людей; даже граф Флеминг не являлся исключением.
     Исключением был Флори.
     Он охотно признавал все достоинства Галата Эрменгаута, но его властный голос и цепкий взгляд, словно видящий человека насквозь, раздражали Флори и отталкивали его от Эрменгаута. К тому же, его терзала ревность. Он обнаружил, что Фрэзи – его Фрэзи! – просто не может жить без Эрменгаута. Вместе с Ромми она ходила за ним по пятам, когда только это было возможно, и ее взгляд, обращенный на Эрменгаута, всегда был полон благоволения и еще чего-то, что задевало Флори сильнее, чем самая тяжкая обида.
      Он чувствовал: Эфрази влюблена в Эрменгаута, в этого большого, взрослого человека. Порой ему казалось, что он ненавидит Галата, хотя было ясно, что тот никогда не ответит Фрэзи взаимностью. Она была для него всего лишь маленькой девочкой, но он был для нее мужчиной, в сравнении с которым Флори казался обычным подростком, едва начавшим жить. Флорид это чувствовал, и уязвлялся всем сердцем. Он бранил себя за свою глупую детскую ревность: ведь именно Эрменгаут успокоил его и Дила, сообщив, что Гонтран с Милорой, как ему удалось выяснить через своих людей, находятся в городе Импере, на западе Руэрты, и не имеют к тревожным событиям в ласточкиных Гнездах никакого отношения. Флори поблагодарил Эрменгаута, но при этом не перестал втайне злиться на него и ревновать.
     Тем временем Эрменгаут работал, не покладая рук. От тщательнейшим образом изучал замок и схемы замка, узнал, кто чем занимался в тот час, когда на Флори с Гаусельмом упало бревно, и в те сутки, когда в портрет покойного Эккима Андолини был вонзен нож. Очень много лиц имело бесспорное алиби, и Эрменгаут тайком вычеркнул из списка подозреваемых герцогиню, ее родственников и гостей, а также еще около сотни человек. Остальные остались под подозрением, но у них не было мотивов для совершения преступления, или же он об этих мотивах не знал.
     Неизвестный нарушитель спокойствия Ласточкиных Гнезд временно притих, точно выжидая, и решительно никак и ничем себя не проявлял.
     - Ему не удалось подставить Фирмиана Дильтея, говорил Эрменгаут Гриффиду, - а ведь он хотел это сделать. Ему не удалось убить Веларди и Флорида, которых, опять же, мог хотеть убить Дильтей… Такое впечатление, что наш мистер Икс мстит Дильтею. Но что-то я не верю в это, Элизбар. Мне кажется, объект преследований нашего Икса: герцогиня Армида Флэгет. Впрочем, это мое первичное впечатление, оно может оказаться неверным. Нож в портрете ее отца, да и сброшенное бревно могут быть лишь декорациями, мало что говорящими об истинной сути дела. Боюсь, мы немного узнаем, пока этот человек (возможно, их двое) не проявит себя еще раз. Но если он проявит себя убийством? Вот, чего я боюсь, и что хотел бы предотвратить. Ведь убийство уже чуть не совершилось; значит, именно его следует ожидать.
     И он глубоко задумывался вместе с Элизбаром, также размышлявшим над тайнами Ласточкиных Гнезд.

               
     Солнечный апрельский день.
     Сад поместья словно окружен зелеными прозрачными облачками недавно народившихся на деревьях и кустах молодых листочков. Шелковистая юная трава покрывает землю, в ней белеют и желтеют первые цветы. Воздух теплый, мягкий – и напоен запахом солнца, первой свежей листвы и травы.
     Флорид стоит на одной из аллеек, ожидая Эфрази: у них назначено свидание. Джилли Лудас прохаживается поблизости, делая вид, что просто гуляет. В действительности он выполняет распоряжение Дильтея: охранять Флори. Флори, едва заметно улыбаясь, наблюдает за его маневрами. Джилли следует за ним и Фрэзи, как тень, на всех их свиданиях, но соблюдает дистанцию, достаточную для того, чтобы не слышать, о чем они говорят. А они, увлеченные беседой или игрой, просто забывают о его присутствии.
     И вдруг Флори видит ее. Фрэзи идет по одной из тропинок под руку с Галатом Эрменгаутом. Он что-то весело рассказывает ей; она то и дело смеется, и в ее смехе звучит какая-то новая нотка радости. С Флори она никогда не смеется так же, даже если ей очень весело.
     Всё внутри него точно разом обрывается, и жгучая волна ревности затопляет его. Ему хотелось бы гордо повернуться спиной к этим двоим и уйти в дом, но он не может. Любовь и ревность держат его на месте, заставляя следить за Эрменгаутом и Фрэзи с бессильной угрюмой тоской. Солнечный день словно меркнет для него. Всё меркнет для него: в такой он пребывает печали. Гордость не позволяет ему бесцеремонно присоединиться к ним. Всем известно, что третий – лишний. И этот третий – он, Флори.
     Он упирается мрачным, хмурым взглядом в широкую спину Эрменгаута. И тот вдруг оборачивается и что-то говорит Фрэзи. Она с улыбкой прощается с ним и бежит к Флори, поддернув подол длинного платья. Его ревность мгновенно исчезает, но мстительное, недоброе чувство по отношению к Эрменгауту остается.
     Фрэзи, солнечно улыбаясь, подбегает к нему. Он встречает ее скупой улыбкой и испытующим взглядом.
     - Прости, Флор, - говорит она. – Я думала, ты еще не пришел.
     - Я пришел, - отвечает Флори. – Но не хотел мешать вам с господином Эрменгаутом, Вам, видимо, было очень весело.
     В его последних словах, помимо его воли, звучит яд. Фрэзи не выдерживает и смеется.
     - Разве это плохо? И если ты видел нас, то почему не подошел? Господин Эрменгаут так забавно рассказывал об одном деле с похищением. Понимаешь, все, и он тоже, были уверены, что кто-то в доме похищает драгоценности. А это… - она смеется. – Это оказалась всего-навсего ручная сорока. Она выбиралась из клетки, похищала драгоценности и прятала их за большим платяным шкафом!
     Смех Фрэзи так заразителен, что Флори тоже смеется, и вот уже на душе у него легко и весело, все мелкие чувства покидают его, и они с Фрэзи, взявшись за руки, бегут куда-то в глубь сада – резвиться, прыгать, болтать.
     Но во время болтовни Фрэзи так часто и с таким наивным удовольствием и восхищением упоминает о Галате Эрменгауте, что снова вызывает ревность в сердце своего юного поклонника. Имя «Эрменгаут» царапает его слух так часто, что он едва удерживается от того, чтобы не попросить Фрэзи не упоминать при нем об этом человеке. Воспитание и горячая любовь к Фрэзи не позволяют ему просить об этом, хотя в душе у него всё кипит от ревности. Он решает поставить Эрменгаута на место. Пусть тот ужасно властный, бесподобно обаятельный и остроумный, а главное, взрослый и зрелый человек, но он, Флори, заставит его считаться со своими чувствами и не допустит, чтобы Эрменгаут вскружил голову его Фрэзи, маленькой, неопытной, доверчивой девочке (Флори забывает, что ему столько же лет, сколько и ей, он чувствует себя старше ее, по крайней мере, лет на двадцать). Он ответствен за нее и не позволит всяким там взрослым ловеласам губить невинные создания.
     Принятое им решение крепнет и зреет. После обеда он стучится в дверь комнаты Эрменгаута.
     - Войдите, - слышит он тяжелый, низкий, спокойный голос, поставленный, как у оперного певца.
     Он входит в комнату. Эрменгаут сидит за столом один.
     - А, господин Альдано, - он дружески улыбается Флори. – Рад вас видеть. Чем обязан?
     Флори собирается с духом и смотрит прямо в глаза своему «сопернику».
     - Господин Эрменгаут, - его голос звучит сухо и твердо. – Я вызываю вас на дуэль. Когда вам будет угодно драться со мной?
    Эрменгаут поднимает брови и на добрых три секунды лишается дара речи. Затем приходит в себя от неожиданности и мягко спрашивает:
     - Господин Альдано, в чем дело?
     - Я считаю, что вы оказываете дурное влияние на мадмуазель Эфрази Флэгет, - Флори смотрит ему в лоб. – А мы с ней почти что обручены. Поэтому извольте ответить на мой вопрос прямо: когда вам угодно стреляться со мной?
     - Но это же вздор, господин Альдано, - Эрменгаут встает и выходит из-за стола. – Поверьте, я не оказываю вообще никакого влияния на мадмуазель Флэгет. Просто она милое дитя, как и мадмуазель Аглая, и мадмуазель Ромалина. Мне нравится беседовать с ними.
     - С мадмуазель Аглаей вы почти не беседуете, - возражает Флори. – Во всяком случае, не гуляете с ней по саду, потому что она обручена с господином Дильтеем.
     - Простите, я не знал о ваших чувствах к мадмуазель Эфрази, - признается Эрменгаут. – Теперь буду знать и больше не позволю себе прогуливаться с ней по саду.
     - Неправда, вам всё известно, - голос у Флорида металлический. – Вы просто недооценили глубину наших с ней чувств друг к другу. Вам, вероятно, показалось, что мы еще дети и просто дружим. Так вот, нет, мы любим друг друга. И я требую у вас сатисфакции.
     - Ну, зачем же сразу сатисфакции, - черные, с каштановым оттенком глаза Эрменгаута смеются. – Я прошу вас простить меня. Неужели этого не довольно?
     - Нет, не довольно, - говорит Флорид, уязвленный смехом в глазах Эрменгаута и тем, что он, Флори, вынужден смотреть на этого человека снизу вверх, потому что тот выше ростом.
     - Должно быть, вы просто трусите, - замечает он с оттенком презрения в голосе, чтобы раззадорить своего врага. Да, врага! Ибо только враги смеются над святым чувством любви.
     - Помилуйте, - глаза Эрменгаута по-прежнему веселы. – Я ни в малейшей степени не трушу, просто считаю, что для дуэли нет повода. Но если вы непременно желаете драться, что ж: завтра в восемь утра. И, желательно, без секундантов.
     - Да, без секундантов, - соглашается Флори. – Я буду ждать вас в восемь утра в парке у старого фонтана с дельфином. Знаете это место?
     - Знаю, оно очаровательно. И больше подходит для свиданий, нежели для дуэлей. Но раз вы настаиваете, что ж… я приду туда.
     - Решено, - кивает Флорид и выходит из комнаты.
     Он уходит к себе, хладнокровно проверяет пистолет и патроны. Позавчера он упражнялся в парке – и ни разу не промахнулся, стреляя по намеченной цели.
     Ему совсем не по душе то, что он затеял. Ведь если он убьет Галата Эрменгаута, кто же тогда поможет герцогине? И как он будет после этого себя чувствовать и смотреть в глаза обитателям Ласточкиных Гнезд? О том, что без секундантов, то есть без свидетелей, смерть одного из них будет признана убийством и о том, что Эрменгаут может убить его, Флорида, он как-то совсем не думает. Он думает только о том, что сам может убить Эрменгаута. Не отложить ли поединок до окончания расследования? Но он боится, что в этом случае насмешник Галат вообще откажется с ним стреляться, передумает, еще, пожалуй, расскажет всё Дилу… и, кроме того, это восхищение в глазах Фрэзи, когда она говорит об Эрменгауте или с Эрменгаутом… Флори стискивает зубы. Нет, довольно сомнений. Завтра их с Эрменгаутом судьба решится навсегда.
      Весь день он старательно делает вид, что всё отлично, то есть, как всегда, и что он, Флори, по обыкновению, беспечен и всем доволен.
     Вечером он на всякий случай пишет прощальные письма Дильтею, Фрэзи и Гаусельму Веларди. Запечатывает их и кладет под пресс-папье.
     Рано утром он уже на ногах. Одевшись в синий суконный жилет, панталоны и сюртук, он осматривает себя в зеркало, находит, что всё отлично, и неслышно ступая, покидает комнату с пистолетом за поясом. Так же бесшумно он добирается до черной лестницы и, поскольку входная дверь заперта, вылезает в окно и спрыгивает на землю.
      Сегодня довольно свежо и пасмурно, но солнце то и дело проглядывает сквозь облака, чтобы ободрить его, «morituri» (идущего на смерть).
     Он быстро добирается до разбитого фонтана со смеющимся медным дельфином. Галат Эрменгаут уже здесь. На нем серый костюм, цилиндр и плащ. Соперники церемонно здороваются и идут подальше, на соседнюю поляну.
     Эрменгаут скидывает плащ и цилиндр и заводит карманные часы. С их последним звоном он должен выстрелить во Флори.
      И вот Флори стоит напротив Эрменгаута с пистолетом в руке. Беспечно щебечут в зелени птицы. Флори мысленно просит Бога принять к Себе его душу. Эрменгаут поднимает руку с пистолетом и целится в него. Часы начинают отзванивать время. Флори стоит, глядя на дуло пистолета, направленное на него, и каждый звон часов отдается в его сердце, словно эхо в огромном пустом зале.
     Часы замолкают. Гремит выстрел. Пуля с жужжанием проносится мимо уха Флорида. «Не попал», - как во сне, думает он. Теперь его очередь. Он поднимает руку и целится в лоб Эрменгаута, стараясь не видеть его лица, его глаз. Теперь нужно нажать на курок. Но Флори не может. Да, он не может стрелять в этого человека. Это совершенно немыслимо, ненужно, глупо. Это так неправильно, что Флори с тяжелым сердцем чуть-чуть отводит дуло в сторону. Ему стыдно за свое человеколюбие, но он ничего не может с собой поделать.
     Он стреляет. Пуля пролетает мимо Эрменгаута.
     Флори и Галат обмениваются поклонами.
     - Благодарю вас, что вы пришли, господин Эрменгаут, - говорит Флори. – Мы с вами оба промахнулись, и я рад этому.
     - Никто не промахивался, господин Альдано, - Эрменгаут надевает плащ и цилиндр и аккуратно кладет часы в кармашек жилета. – Просто мы с вами не пожелали стрелять друг в друга, вот и всё.
     Флори вспыхивает.
     - Я промахнулся, - отчеканивает он. И если вы в этом сомневаетесь…
     - Не сомневаюсь, а знаю, - усмехается Эрменгаут. – И знал еще вчера. Вы не сможете выстрелить в человека, который вас не ранил или не попытался убить. А я не смогу, да и не захочу стрелять в глупого мальчика, который и жить-то еще не начинал, и ревнует любимую девушку к ее собственной тени.
     - Это я глупый мальчик? – Флори ощетинивается, как волчонок.
     - Конечно, вы, - очень дружелюбно и спокойно отвечает Эрменгаут. – Но стреляете вы хорошо. Умеете… промахиваться!
     И он негромко смеется. Флори заливается краской гнева и хочет достойно ответить Эрменгауту на его безобидную колкость, которая тем более уязвляет его, что является правдой, но тут внезапно гремит выстрел. Пуля сбивает с Эрменгаута цилиндр.
     Реакция Эрменгаута мгновенна. Не успевает еще Флори понять, что к чему, как уже оказывается в кустах, в овражке. Галат лежит рядом с ним и напряженно вглядывается в молодую листву. В его руке пистолет. Флорид тоже вытаскивает свой пистолет. Оба лежат неподвижно, напряженные, готовые дать отпор тому, кто на них охотится. А тот где-то близко. Флори отчетливо слышит осторожное похрустыванье сучьев под чьими-то ногами. Кто-то ищет их, вернее, Эрменгаута. Флори всматривается туда же, куда и Галат, но ничего не видит, кроме первой зелени и ветвей кустарника. И вдруг Эрменгаут стреляет. Он срывается с места, Флори за ним, но Эрменгаут властно приказывает ему:
     - Назад! И сидеть на месте, пока я не вернусь!
     Флори слушается его. Эрменгаут исчезает. Раздается еще два выстрела, потом отдаленный топот копыт. Флорид дрожит всем телом. Неужели Галата убили? И проклинает себя за то, что по своей детской глупости вызвал на дуэль человека, не причинившего ему ни малейшего зла, и подверг его жизнь смертельной опасности. Теперь для него очевидны ничтожество и мелочность его недавних чувств и мыслей. Он исполнен глубокого стыда и раскаянья, очень переживает за Галата и мучается неизвестностью.
     Благодарение Богу, неизвестность длится недолго. Вскоре голос Эрменгаута окликает его:
     - Господин Альдано!
     Флори с облегчением вздыхает и выбирается из кустов. Его ноги дрожат, и он негодует на них за это.
     Эрменгаут поднимает с земли свой простреленный цилиндр и улыбается Флориду.
     - Я подстрелил его, - говорит он с едва заметным торжествующим блеском в глазах. – Попал в руку, но он ускакал на лошади. Ручаюсь, у него сильное ранение.
     - Кто это был? – спрашивает Флори.
     - Тот, который в свое время пытался убить вас с господином Веларди бревном, я уверен в этом. Отец Гаусельм не ошибся: наш противник высокий, крепкий, стройный человек. А главное, я видел его лицо и запомнил его. Он молод. И он только исполнитель приказов другого, невысокого, который и есть главный преступник. Значит, я не ошибся, предположив, что их двое. Когда вернусь домой, набросаю портрет нашего стрелка. Мне помогла ветка терновника: она вцепилась в его маску, и ему пришлось скинуть ее. Заодно эта ветка немного задержала его. Но что с вами? У вас дрожат ноги?
     - Немного, - вынужден признаться Флорид.
     - Чуть что, сразу дрожат, - добавляет он с досадой. – Просто надоели!
     - Это можно поправить, - замечает Эрменгаут. – Гипнозом. Хотите, сделаю вам внушение, и ноги больше не будут дрожать – никогда? Ах, да, я же ваш смертельный враг, совсем позабыл…
     - Вы мне не враг! – поспешно заверяет его Флори. – Простите меня, что я так себя повел. Я действительно глуп, и мне нет никакого оправдания. Фрэзи восхищается вами, но она права, теперь я это вижу. Вы достойны восхищения. Позвольте пожать вашу руку. И я для вас теперь просто Флорид.
     - Очень рад, - Эрменгаут пожимает его руку. – Тогда и я для вас просто Галат. Вы сильный человек, Флорид: умеете признавать свои ошибки. И вы взрослее, чем я думал. А теперь возьмите меня под руку, вот так. Легче идти? Вот и отлично. Давайте никому не говорить о дуэли это совершенно незачем. Просто мы с вами гуляли в парке.
     - Да, - соглашается Флори. – Но Дилу я всё равно скажу: я ничего не могу скрыть от него. И на исповеди тоже…
     - Это можно, - позволяет Эрменгаут. - Господин Дильтей – человек понимающий и умеет молчать, а священник обязан хранить тайну исповеди.
     - Господин Эрменгаут… то есть, Галат, - Флори смотрит на него. – А кого хотели убить: только вас или нас обоих?
     - Думаю, что обоих, - отвечает Галат. – Но меня первого. Я ведь человек опасный для преступников. Они чувствуют, что я постепенно подбираюсь к ним. Я сильно ранил высокого преступника. Стало быть, невысокому придется теперь действовать в одиночку или временно затаиться. Но где же до сих пор скрывался наш высокий (назовем его Зет)? Я ознакомился с домом и его обитателями, но ни разу не видел этого человека.
     - А как мы назовем невысокого? – Флори заинтригован и очарован опасной игрой.
     - Икс, - отвечает Эрменгаут. – Я буду так называть его для удобства. Мне очень жаль, что я упустил Зета, но, может, его ранение заставит Икса выйти из подполья и невольно разоблачить себя? Будем надеяться на это.
     Он смотрит на своего спутника пронизывающим взглядом, который на этот раз почему-то совершенно не раздражает Флори.
     - Вам было страшно, когда я в вас целился? – спрашивает он.
     - Нет, - отвечает Флори. – Но когда вы погнались за Зетом, я испугался за вас.
     - А за себя?
     - Не очень. Ведь я был вооружен.
     - Вы – отважный человек, - замечает Галат с одобрением. - Да, вы отважны, как взрослый. И быстро делаете выводы. Это очень хорошо. Но не будьте больше таким ревнивым, - он улыбается. – У вас для этого нет оснований.
     - Не буду, - обещает Флори. – Да и не смогу. Что-то во мне изменилось – и очень сильно.
     - Просто вы приобрели еще один опыт и немножко повзрослели, - объясняет Галат.
     «Пожалуй, это действительно так», - думает про себя Флори.
     Они возвращаются домой как раз к завтраку.
               
                16.
     Из стенографических записей Галата Эрменгаута.
     «Вот так завершилась наша «дуэль» с Флоридом Альдано, а именно: мы стали друзьями.
     Он никому ничего не рассказал за исключением Фирмиана Дильтея и, может быть, священника, назначенного его духовником (Гаусельм Веларди временно отстранен от принятия исповедей). Господин Дильтей не остался равнодушен к тому, что услышал от Флорида. Вероятно, он сказал мальчику не самые добрые слова, потому что Флори (так я буду называть его в записях для краткости) два дня ходил за ним с виноватым и грустным видом. Дильтей горячо поблагодарил меня за то, что я уберег мальчика от опасности, и извинился за него. Я ответил, что всё прекрасно, что мы с Флори теперь друзья, что он славный паренек, и мне совершенно не за что его прощать, так как я испытывал и испытываю к нему самые дружеские чувства. В доказательство этого я угостил Дильтея бокалом вина и манильским табаком, мы закурили, он трубку, я сигару, и немного побеседовали о Зете, едва не убившем меня. Я показал Дильтею карандашный портрет Зета, который успел сделать по памяти, и спросил, знает ли он этого человека? Дильтей чистосердечно признался мне, что никогда не видел его. Я сказал ему, что он и Флори вне подозрений. Мы расстались друзьями.
     Опишу набросок, который я позже сделал тушью. Это голова человека лет двадцати пяти-тридцати. Волосы довольно длинные, почти до плеч, цвет темный. Лоб высокий, скулы низкие, глаза поставлены немного близко, рот несколько большой, но правильно очерчен, нос прямой, слегка широкий, брови густые, но ровные, подбородок квадратный. Цвет глаз – темный.
     С помощью Гриффида я показываю этот портрет всем, кто проживает в поместье. Пока что никто не узнал этого человека. Я убежден: он живет в поместье, но где? Впрочем, сейчас он ранен и может отлеживаться где угодно. Призн`аюсь, меня больше интересует господин Икс, наш главный преступник. Это он воткнул нож в портрет покойного господина Андолини. И это он заставляет Зета охотится на людей. Зачем, с какой целью? Непонятно.
     На днях, а именно позавчера ее светлость герцогиня Флэгет рассказала мне следующую историю, предварительно заметив, что это, может быть, важно. «Я не знаю врагов моего отца, - сказала она, - за исключением семьи Ф`елди. Это случилось пятьдесят лет назад. Мне было десять лет, покойному брату восемь, а отцу – сорок один. Моя матушка была десятью годами моложе отца, отлично танцевала и блистала на балах, поэтому они часто посещали балы. И вот на одном из них отец танцевал с некой дамой, Наталиной Фелди. Ее муж Герард приревновал Наталину к моему отцу и вызвал на дуэль. Отец принял вызов. Он был ранен, и довольно серьезно, Герард же Фелди был убит. Его мать слегла с горя и вскоре умерла, Наталина вышла замуж за другого. У убитого остались отец и младший брат Дж`елент, которому было в ту пору двадцать. Отца разбил нервный паралич, и через год он также умер, а Джелент Фелди исчез из Д`исвелда, где мы тогда жили. Быть может, это он мстит мне теперь?»
     Я спросил ее светлость, почему она не рассказала мне всего этого раньше? Она ответила, что ей казалось, будто такая давняя история не может иметь никакого отношения к делу. «Кроме того, - добавила она, - мне не хотелось тревожить память моего отца, ибо это единственное темное пятно на его биографии. Он до конца жизни сокрушался о том, что убил Герарда Фелди и жаждал во всём помогать его осиротевшей семье, но семья отказалась говорить с ним и принимать от него какую-либо помощь».
     Я спросил, как выглядел Джелент Фелди, брат убитого Герарда. Она сказала, что совершенно не помнит этого, так как была ребенком и видела его всего два раза, но помнит одно: он был невысокого роста.
     Я поблагодарил ее за рассказ. Возможно, Джелент Фелди здесь: скрывается под чужим именем. Его цель угадать не трудно: он хочет доставить как можно больше неприятностей герцогине, чтобы в конце концов убить ее. Словом, его задача сделать ее несчастной. Но почему он преступил к своему замыслу только теперь? И действительно ли он причастен к тайнам Ласточкиных Гнезд? Но тогда кто? Дети ее светлости богаты, ни в чем не нуждаются и знают, что после ее смерти станут еще богаче. Она добрая мать, из тех, что никогда не отказывают своим детям в помощи. Я читал их письма к ней и убедился: они глубоко любят ее и вовсе не желают ей зла, хотя порой и ворчат по поводу ее властолюбия. Вообще герцогиня повсюду известна своим бескорыстием, добрыми делами и участием к людям. Лиз Гриффид, навестивший семьи ее детей, подтвердил мне, что никто из ее родственников не вызывает у него подозрений, а на чутье Лиза можно положиться.
     Но Фелди – это серьезно. Я решил остановиться пока что на нем как на возможном преступнике.
     На сегодняшний день это должен быть невысокий человек лет семидесяти. Таких в поместье не так уж много.
     Это: садовник Миклош Дин (ухаживает за садом), садовник Арий Маус (смотрит за оранжереей), повар Эуген Кобург, доктор Эмос Ферлим, лакей Мэтью Найт, актер Джекоб Хаз, мастер по куклам `Эме Дарсинг, флейтист Джон Томсон, пианист Ричард Глэффи, плотник Джеймс Вудли, рабочий Эжен Шенье.
     Любой из этих одиннадцати может оказаться Джелентом Фелди. Сейчас мы с Элизбаром Гриффидом осторожно выясняем прошлое этих людей».

               
     Апрель приближается к концу.
     Солнце всё теплей, всё ласковей согревает щедрую землю графства Альтавит. Сад ее светлости зазеленел, расцвел, готовясь встретить май щедрый, уже совершенно летний месяц на юге Руэрты. Вечером и ночью в саду гремят соловьи, и их пение сладко волнует тебя.
     Твои ноги здоровы. Галат Эрменгаут сделал то, что обещал, а именно: вылечил тебя гипнозом. Теперь никакие неприятные неожиданности не заставят твои ноги дрожать. Во всяком случае, так сказал Галат, и ты веришь ему.
     Теперь вы с Фрэзи часто вместе сопровождаете его в прогулках по саду и парку, и оба восхищаетесь им, несмотря на то, что преступник до сих пор не пойман. Иногда с вами ходит Ромалина. Вас, молодежь, тянет к Эрменгауту, как магнитом. Он знает тысячи замечательных историй. Очень многие из них забавны, и вы громко хохочете; но иногда его рассказы страшноваты, и вы затихаете, точно напуганные птенцы, пока Эрменгаут какой-нибудь шуткой не развеивает ваших страхов. Его властный тон, тембр голоса и пронизывающий взгляд больше не раздражают тебя: ты принял Галата таким, какой он есть.
     Все в замке относятся к нему с большим уважением. Леди Эрми искренне привязалась к нему, Дил часто беседует с ним по душам. Доходит до невероятного: вы с Фрэзи оспариваете друг у друга право наедине поговорить с Галатом! Конечно, ты уступаешь даме из любви к ней, но Галат узнаёт о твоей великодушной жертве и предлагает вам с Фрэзи:
     - Вот что, господа: пишите мне письма. На устные беседы меня может не хватить, я очень занят, но если вы мне напишите, я обязательно всё прочитаю – и отвечу вам письменно или на словах: как получится.
     Вы в восторге от его предложения и усердно принимаетесь за письма. Галат вешает около своей комнаты железный ящик для почты, и вы бросаете туда свои нехитрые послания, в которых делитесь своими мыслями, чувствами – и откровенно восхищаетесь им. Ваше доверие сердечно трогает его, как и ваше восхищение, и он старается по мере своих сил не остаться у вас в долгу, хотя действительно очень занят расследованием.
     Вашему примеру следуют многие, даже лакеи, подозревающие кого-либо. Но большую часть своей почты Эрменгаут поручает разбирать Элизбару Гриффиду и, таким образом, освобождает для себя время, чтобы уделять его вам с Фрэзи.
     В это же время происходит счастливое и долгожданное событие: граф Флеминг и ее сиятельство, его супруга, дают благословение на брак Дильтею и своей дочери Аглае. Приданое достанется Эгли, никто не удержит его. Граф Флеминг убедился в бескорыстии Дила и в его любви к своей дочери. Мало того, он и леди Клара искренне подружились с будущим зятем.
     Теперь Дил и Эгли обручены, они по-настоящему становятся женихом и невестой. Эгли плачет от счастья и целует руки своих родителей, благодаря их за любовь и понимание, а граф Энгус и Дил обнимают друг друга. Фирмиан также благодарит родителей своей невесты и целует руки госпожи Флеминг.
     Это счастливейший день в твоей жизни. Ты наполняешься чужой радостью, точно кубок вином. Герцогиня устраивает по этому поводу праздничный обед. Все, кто может и желает, от души поздравляют жениха и невесту, а они… их лица светятся такой радостью и любовью, что им нельзя не сочувствовать и не смотреть на них без умиления. Даже Сельм Веларди глубоко растроган чужим счастьем.
     - Эти двое всегда будут понимать друг друга, - говорит он тебе. – А это самое главное.
     Ты с ним согласен. И тебе известно, что Сельм не совсем равнодушен к Ромми Флэгет; возможно, потому, что она чем-то похожа на тебя.
     В эти дни, когда Дил и Эгли заняты в свободное время, в основном, только друг другом, ты еще больше сближаешься с Сельмом. Вы вместе гуляете по саду, и Сельм рассказывает тебе о целебных свойствах растений, которые вы видите. В парк тебе не позволено ходить без Дила или Эрменгаута, несмотря на то, что Джилли Лудас охраняет тебя. А так как тебе не так уж часто выпадает возможность сопровождать в прогулке Дила или Галата, ты ограничиваешься садом. Теперь, когда всё зелено, здесь гораздо веселей, чем зимой. Вы с Фрэзи и Ромми, а иногда и с Эгли играете в мяч или в волан, а Сельм с удовольствием наблюдает за вами. Сам он играть не может: на него наложен епитимья, запрещающая участие в каких бы то ни было развлечениях, да и рука его только что срослась; доктор Ферлим совсем недавно снял с нее гипс.
     Тебе мало сада. Ты страстно скучаешь по верховой езде, по реке Рэйф, по окрестным лугам и лесам, которые так и манят тебя, так и зовут к себе. Когда ты смотришь на них сквозь решетку сада. Тебя часто мучает мысль о том, что жизнь проходит мимо тебя. А Галат, как нарочно, вообще редко выходит из дому. Они с Гриффидом изучают замок.
     Супруги Флеминг уезжают домой. Тебе ничего не остается, как ограничиваться пребыванием в саду. К счастью, госпожа Флэгет узнает о твоих печалях. Она приставляет тебе в охранники четырех своих лакеев. Отныне вы с Фрэзи свободны и можете ездить, куда вам вздумается: и вместе, и поодиночке.
      Конечно, вы от всего сердца благодарите ее светлость, а та очень рада, что сумела сделать вашу жизнь веселей и разнообразней.

                17.
     Струны ракеток звенят, отбивая волан. Ромми и Фрэзи играют на поляне сада.
     Сестрам весело. Уже десятое мая. Скоро наступит лето – душистое, солнечное, благодатное. Они обе любят лето. Можно будет вволю ездить верхом, бегать в кисейных платьях, кататься на лодке, собирать землянику. А утром и вечером купаться в чистеньком парковом пруду. Служанки бабушки защитят их от нескромных глаз.
    «Еще будем завтракать прямо на крыльце», - с удовольствием думает Фрэзи. Она очень любит завтракать на свежем воздухе, и Ромми тоже. Жаль только, что Флори уехал. Его теперь не удержишь. С появлением телохранителей его так и тянет вон из дому: любоваться лугами, рекой, рощами. Фрэзи часто ездит с ним, но сегодня ей захотелось остаться дома. Не каждый же день скакать, сломя голову, точно она в каком-нибудь особенном кавалерийском отряде, где допускаются амазонки и женские седла!
     Правда, Флори обещал ей сегодня вернуться с прогулки пораньше. Это ее утешает. С Флори ей хорошо, легко и весело. А может, и господин Эрменгаут выйдет погулять. Вот было бы замечательно! Эрменгаут, Дильтей и герцогиня составляют душу Ласточкиных Гнезд, солнце, вокруг которого, точно планеты, вращаются все остальные.
     Неподалеку от играющих в волан сестер, за кустарником, на поваленном дереве, примостился Джилли Лудас. Флори, уезжая, попросил его проследить, чтобы с Фрэзи и Ромми ничего не случилось.
     Интересно, что с ни ми может случиться? Джилли прикрывает глаза, задремывая в мягком безветренном воздухе. Решительно ничего. До сих пор на них никто не покушался. Да и ни на кого не покушались, кроме как на господина Альдано и господина Веларди. Да еще и неизвестно, может, это был всё-таки несчастный случай, а не покушение. Подумаешь, бревно не вовремя упало… да и вообще…
      И тут раздается выстрел. Джилли подскакивает на поваленном дереве и первым делом смотрит на девушек. Фрэзи лежит на земле, Ромми склонилась над ней. Какой-то человек целится в Ромми из-за кустов… Джилли хорошо видит его. Осторожно выпрямившись, он прицеливается и стреляет прямо в этого человека, в его правую руку, держащую пистолет. Человек молча роняет оружие. Тогда Джилли стреляет ему в плечо и бежит к своей добыче со всех ног.
     В это время Ромми держит на коленях голову Фрэзи и плачет, ослабев от страха и неожиданности, а Фрэзи тихим голосом просит ее:
     - Ромми, скорее… беги в замок… оставь меня, я легко ранена. Беги!
     - Нет, он убьет тебя! – твердит Ромми.
     В замок бежит Джилли, предварительно убедившись в том, что преступник ранен в плечо и в руку и находится в обмороке.
     В самом скором времени Фрэзи, также раненую в плечо, впрочем, легко, и того, кто ее ранил, переносят в замок, «под крыло» доктора Ферлима. Он быстро останавливает кровь у Фрэзи и перевязывает ее. С преступником сложнее, потому что он ранен сильнее. Его запястье и кость левого плеча повреждены; на левой руке – след от недавно зажившей раны.
     Эрменгаут, явившийся к доктору вместе с бледной, испуганной герцогиней, немедленно узнаёт раненого: это тот самый молодой человек, который недавно стрелял в них с Флори, и которого он, Галат, ранил, - тот самый, чей портрет он так точно изобразил карандашом и тушью.
     Он торжественно благодарит Джилли Лудаса, совершившего великое дело – задержавшего опасного преступника.
     А доктор Ферлим успокаивает леди Эрми и Ромми:
     - Ничего страшного! У мадмуазель Эфрази пуля прошла навылет: пустая рана! Она скоро, очень скоро поправится.


      В Ласточкиных Гнездах смятение и печаль. Весь дом затаился в страхе. Конечно, преступник пойман, но какой ценой! Эфрази ранена. Большинство обитателей поместья не знают о Джеленте Фелди, но подозревают, что преступник был не один. По замку расползается слух, что поместье окружено шайкой разбойников. Все до небес превозносят Джилли Лудаса, который не позволил негодяю убить Ромми Флэгет. Особенно горячо его благодарят герцогиня и Гаусельм Веларди.
     Ромми, герцогиня и Эгли почти всё время проводят у постели Фрэзи, а Флори едва не ночует там. Он потрясен тем, что его Фрэзи еда не убили, но вместе с тем испытывает великое облегчение от того, что опасный преступник пойман.
     Отныне «стрелок» больше не Зет, а Коррадо Марсини – таково его имя.
     Он лежит в отдельной комнате по соседству с комнатами доктора. У него есть сиделки – двое здоровенных лакеев. Они дают ему лекарства, назначенные доктором Ферлимом, и угрюмо молчат. Всего охотней они свернули бы ему шею: за ранение «барышни Эфрази», за то, что он целился в Ромми, за то, что едва не убил Флорида, отца Гаусельма и Эрменгаута. К тому же, им горько видеть, как удручена и подавлена всем случившимся леди Эрми, королева Ласточкиных Гнезд, их хозяйка, которую они глубоко почитают и любят. Но доктор Ферлим и сама герцогиня внушили им, что раненый человек – человек неприкосновенный, что бы он ни совершил. Когда он немного оправится, его отправят в полицию, а до тех пор с ним следует обращаться бережно: хотя бы ради того, чтобы его могли судить и достойно наказать. Подобная точка зрения несколько примиряет лакеев с их подопечным.
       Едва он приходит в себя настолько, что может говорить, Эрменгаут допрашивает его.
     - Я знаю, что вы действовали по приказу Джелента Фелди, - говорит он так уверенно и спокойно, как будто ничуть в этом не сомневается. – Благодарите Бога, что вы плохой стрелок и никого не убили.
     - Я хороший стрелок, - темные глаза раненого смотрят на него спокойно. – Просто я и не должен был никого убивать; разве что это вышло бы случайно. Моя задача была калечить людей. Вот это трудновато. По крайней мере, мне не удалось.
     - Где Джелент Фелди? – спрашивает Эрменгаут. – Под чьим именем он скрывается?
     - Этого я вам никогда не скажу, - спокойным решительным голосом заявляет Коррадо Марсини. – И никому не скажу. Эта тайна умрет вместе со мной.
     - Почему? – спрашивает Эрменгаут.
     - Потому что я умею быть благодарным, - отвечает Марсини.
     - Вы понимаете, какие несчастья могут случиться, если вы не скажете мне, кто он? – резко спрашивает Галат. – Вы хотите, чтобы ни в чем не повинные люди были убиты, искалечены, напуганы на всю жизнь?
     - Это не мое дело, - голос Марсини равнодушен. – Это дело Фелди.
     Больше он не желает отвечать ни на какие вопросы. Эрменгаут посещает его день за днем, но ни угрозы, ни просьбы, ни обещания походатайствовать за Марсини перед судом не могут заставить его говорить. Ему грозит восемь лет тюрьмы, однако он молчит и даже слышать не хочет ни о каком компромиссе.
     Даже когда сама герцогиня приходит к нему и обещает свое заступничество, он отвечает ей, что долг благодарности для него превыше всего остального, и леди Эрми уходит ни с чем.
     - Я и так сделал для Джела слишком мало, - несется ей вдогонку голос раненого. – А он сделал для меня всё! Даже если бы мне грозила казнь, я не выдал бы его.
     Между тем Фрэзи, окруженная самой нежной заботой и любовью, быстро поправляется. Ее сквозная рана, не задевшая кости, зарастает. Она держится бодро, мужественно, даже весело.
     Марсини с каждым днем тоже всё лучше. Но двадцатого мая, накануне того дня, когда его должны перевезти в Эптон, в тюремную больницу, он внезапно получает заражение крови – и быстро умирает от столбняка.
     Доктор Ферлим безутешен.
     - Вот, расчесал во сне во сне свою рану, сорвал бинт – и конец! Ах ты, Господи…
     Он сердится на лакеев за их недосмотр за больным, отчитывает их, а те, молча слушая его суровый выговор, втайне испытывают удовлетворение: человек, который причинил столько зла ее светлости, мертв! Сам Бог его покарал, думают они. Будет теперь знать!
     Но остальные недовольны. Герцогиня смущена, Фрэзи и Ромми даже плачут от сострадания к несчастному, Флори невесел. Дильтей задумчив, а отец Гаусельм утешается тем, что успел исповедать и причастить Марсини, который, впрочем, даже на исповеди не признался, под чьим именем скрывается Джелент Фелди.
     Однако смерть Марсини дает Эрменгауту новый толчок для подозрений. Эти подозрения жили в нем и прежде, но теперь они проявляются с особенной силой. Он никому не говорит ни слова, только делится своими соображениями с верным Элизбаром Гриффидом.
     Коррадо Марсини хоронят в парке, в его отдаленной части, и постепенно забывают о нем.
     Фрэзи поправляется. В конце мая Эмос Ферлим снимает с ее руки повязку. На плече Фрэзи остался небольшой шрам, но доктор уверяет, что через год его почти совсем не будет заметно. А главное, Фрэзи по-прежнему сможет блистать на балах: ведь шрам расположен так, что любое бальное и летнее платье скроет его, не говоря уже о прочей одежде.
     В честь выздоровления внучки леди Эрми решает устроить праздничный обед и спектакль в кукольном театре. Режиссер Федон Джоберти только что поставил спектакль «Укрощение строптивой». Все очень довольны. Но Галат Эрменгаут просит на этот раз графиню и ее внучек занять места в ложе, а прочим сесть повыше, в седьмом и восьмом ряду партера. Это предложение поступает неожиданно, перед самым началом спектакля, когда все уже заняли свои места. Но зрители понимают: Эрменгаут ни о чем не попросил бы просто так. Все слушаются его. Середина партера и вообще основная его часть на этот раз остается пустой.
     Начинается спектакль: как и в прошлый раз вдохновенно, музыкально, захватывающе. Никто не замечает, как Галат Эрменгаут потихоньку исчезает из зала.
     Его сердце сильно бьется. Элизбар Гриффид присоединяется к нему в коридоре. Они обмениваются быстрыми взглядами и оба в молчании поднимаются в комнатку над театральным залом. Она совсем крохотная и предназначена для подъема и опущения вниз люстры; в ней установлена лебедка с прочным канатом, удерживающим люстру.
     Они проскальзывают в комнату в ту минуту, когда доктор Эмос Ферлим перерезает последние волокна каната охотничьим ножом, у самого основания лебедки…
     Огромная люстра с грохотом и звоном обрушивается в партер – как раз на то место, где обычно сидят герцогиня, ее родственники и гости. Спектакль прерывается. Слуги немедленно зажигают свет…
     А в это время Галат Эрменгаут и его ассистент сводят вниз Эмоса Ферлима, восемь лет прослужившего доктором в Ласточкиных Гнездах.


     - Да, я Джелент Фелди, - угрюмо признаётся доктор. Маленький, толстенький, живой, он сейчас точно весь осунулся и похудел.
     - Хорошо, что вы сами признались в этом, - замечает Галат Эрменгаут.
     Они сидят в гостиной. Кроме Эрменгаута и Гриффида здесь герцогиня, полицейский инспектор из Эптона и его помощники.
     - Думаю, это не смягчит моей участи, - усмехается Фелди. – Но я не представлял себе, - он пристально смотрит на Эрменгаута,  - что вы так скоро заподозрите именно меня.
     - Не надо было убивать Коррадо Марсини, - отвечает на это Галат. – Вы сами себя выдали.
     - Я не мог рисковать, - по лицу Фелди пробегает тень. – Парень мог выдать меня в тюрьме, во время следствия.
    - Вряд ли. Но вот вы`  себя выдали, убив его, а именно дав ему снадобье, вызывающее столбняк. Кстати, за что этот несчастный был так вам благодарен, что не выдал вас даже перед смертью?
     - Я вылечил его мать, - неохотно отвечает Фелди. - Удалил ей злокачественную опухоль. Марсини был на редкость любящим сыном.
     - Вы умело употребили в своих целях его благодарность, - замечает Эрменгаут. – Но почему вы ждали целых пятьдесят лет? Почему не начали мстить раньше?
     - Я ждал, когда она окажется одна, без родителей, без мужа, - Фелди пристально смотрит на бледную, но спокойную герцогиню. – Ее отец осиротил меня, отнял у меня родителей и брата. Наталина, жена Герарда, быстро утешилась, но я решил так же осиротить дочь и сына Флэгета. К сожалению, сын умер сам, как и все прочие. Я не мог мешаться и начать мстить. Сначала я долго учился медицине, потом практиковал. Я зарабатывал себе славу, деньги и влияние в обществе под новым именем, которое себе выбрал. Ведь не очень-то легко стать врачом в таком имении, как Ласточкины Гнезда. Но, в конце концов, я попал сюда. Три года я ждал смерти Теорена Флэгета. Я мог бы продлить его жизнь лет на пять, но не стал этого делать. Я позволил ему умереть, чтобы начать мстить. Мне был необходим помощник, молодой, сильный, хороший стрелок, а главное, верный человек. Я вспомнил о Коррадо Марсини и написал ему. Он приехал и поселился в деревне поблизости. Я содержал его (ведь он беден), а сам всё ждал, когда к ее светлости соберется побольше ее близких – детей, внуков. Но все они приезжали по очереди и ненадолго. Когда появились господин Дильтей с господином Альдано, я решил больше не тянуть. К тому же в имение съехались сразу три внучки госпожи Флэгет. Я решил: если Марсини покалечит ее гостей и внучек настолько, что лучше бы им было умереть, это станет хорошей местью. Пусть дочь моего врага видит их мучения и страдает всем сердцем, как страдали мои родители и я, когда потеряли Герарда. Я знал, что, воткнув нож в портрет ее отца, я тем самым причиню боль герцогине. И я хотел, чтобы подозрение пало на Дильтея, чтобы герцогиня выгнала его. Он мешал мне своей осторожностью, своим стремлением всех обезопасить. Нам с Марсини было бы куда легче действовать, если бы он уехал. А уж вы, Господин Эрменгаут, и вовсе сбили мои планы, - он с нескрываемой досадой смотрит на Эрменгаута. – Мне пришлось поселить Коррадо у себя, чтобы он мог постоянно находиться в доме. Последние два месяца он жил у меня в чулане. Одного не могу понять: как вы догадались, что я собираюсь перерезать канат театральной люстры?
     - Всё очень просто, - отвечает Галат. – Со дня смерти Марсини мы с господином Гриффидом стали следить за вами. И я заметил: после того, как был объявлен день спектакля, вы два раза поднимались в комнату с лебедкой. А в назначенный вечер, когда все заняли места, вы внимательно оглядели зал и имели неосторожность пристально взглянуть на люстру. Потом вы незаметно ушли. Я поставил господина Гриффида следить за дверями, а сам пересадил всех так, чтобы никто не смог пострадать. В это время вы были уже наверху и не могли знать, что` происходит внизу. Но, конечно, если бы люстра упала на людей, ваша месть сбылась бы в полной мере: покалеченных и убитых было бы довольно. Бронзовая люстра, упавшая с такой высоты, – не шутка. Правда, в том случае, если бы герцогиня погибла, ваша месть лишилась бы своего главного смысла: чтобы она мучилась, глядя на страдания своих родственников и друзей. Впрочем, вам не терпелось причинить ей зло: вы слишком долго ждали своего часа. Но почему вы решили мстить ни в чем не повинным людям? Если уж на то пошло` , вам следовало бы мстить господину Андолини.
     - Я и хотел, - угрюмо признается Фелди. – Но он обманул меня: умер прежде, чем я придумал для него ловушку. Тогда я дал себе слово, что его потомки будут несчастны и ответят за убийство моего брата и смерть моих родителей. Кто-то же должен был ответить за все наши беды! – его глаза вспыхивают. – И я бы добился своего, если бы не вы.
     - Если бы не я, многие неправедные мстители добились бы своего, - говорит Эрменгаут. – И сделали бы несчастными множество людей. Я не хвалю себя. Просто у меня дар свыше. Я талантливый сыщик. А вы талантливый врач. Но вы предпочли одной рукой исцелять, другой – причинять страдания. Вы нарушили клятву Гиппократа, и я рад тому, что в Ласточкиных Гнездах будет теперь другой врач, достойный своего призвания, хотя, может, и не такой одаренный, как вы.
     Джелент Фелди молчит. Полицейские уводят его из комнаты.

                18.
     После ареста Фелди Ласточкины Гнезда освобождаются от всех страхов, и в них продолжается прежняя, веселая и милая жизнь.
     Галата Эрменгаута уговаривают погостить в имении весь июнь. Его чествуют, как героя, и оказывают всяческие знаки почтения его помощнику, Элизбару Гриффиду. Их развлекают спектаклями, беседами, обедами, музыкальными вечерами. Портрет господина Андолини снова висит в галерее. Он отреставрирован так, что ножевого следа та нем больше не видно.
     Чудесное лето летит вперед. В июле Дильтей и Аглая празднуют свадьбу, а Гаусельм Веларди и Ромми – помолвку. Дил решает переехать в Альтавит. Он продает свой дом в Араголе. С его же помощью Флорид продает свой дом в Виртуге. Все вместе они поселяются близ Эптона, веселого городка, в красивых особняках на окраине города.
     Осеню Фелди поступает в Эптонский университет.
     «Дорогая Фрэзи! – пишет он Эфрази в город Гольм, где она живет вместе с Ромми и родителями. – Я учусь хорошо, преподаватели и Дил довольны мной, а мои однокурсники – очень славные люди. Но и Дил, и Эгли, и я мечтаем о Рождестве в Ласточкиных Гнездах, куда нас, как и вас, пригласила леди Эрми. Ты пишешь, сразу после Рождества Ромми выйдет замуж за Сельма. Отлично! Мы погуляем на их свадьбе.
     Спасибо за  засушенную веточку цветущей липы, что ты прислала мне в память о лете, которое мы провели вместе так счастливо, так беспечно! Я в ответ посылаю тебе клевер с четырьмя листочками – знак счастья. Конечно, нашего с тобой!
     Помнишь, как мы собирали землянику, катались на лодке, купались (правда, не вместе), играли? Это было самое лучшее, самое чудесное лето в моей жизни, несмотря на те драматические события, что предшествовали этому лету.
     Хочу открыть тебе тайну: ваша с Ромми кузина Эгли ждет ребенка! Дил в тихом упоении. Они оба мастерят кукол и нежны со мной, точно с родным сыном. Я очень люблю их обоих…
     … и тебя, мое солнце! Да, ты для меня солнце и радость, ты для меня – аромат цветущих лип в саду леди Эрми, запах земляники, соловьиное пение, ты – смеющийся дельфин, вокруг которого мы с тобой так часто бегали.
     Ты пишешь, что молишься за души бедняги Марсини и Фелди, сосланного на север Руэрты, ибо ему заменили казнь вечной ссылкой в связи с его возрастом. Я тоже молюсь за них. Вдруг это им поможет? Я бы хотел этого.
     Еще ты пишешь, что Ромми и Сельм обмениваются нежными весточками. Еще бы! Они ведь уже почти муж и жена. Мне Сельм пишет дружеские письма, как и я ему. Кстати, он написал мне, что Галат Эрменгаут тоже приедет на Рождество! Представляешь, он принял приглашение госпожи Флэгет! Как же я рад!
     И еще я рад тому, что мы с тобой так чудесно молоды, и впереди у нас много-много самых лучших на свете лет. Раньше мне хотелось поскорее вырасти, но теперь я вдруг понял: не надо торопить время. Оно и так бежит слишком быстро. Нужно наслаждаться нашей юностью и встречать каждый день улыбкой. Если мы это сумеем, наша юность никогда не кончится! Вот, как просто открываются секреты вечной молодости. Согласна ли ты со мной?
     Нежно целую тебя. Всегда и везде твой Флорид Альдано».

                КОНЕЦ

Начало: 15 января 2011 г.
Конец: 1 февраля 2011 г.