Часть 4.
Озеро Лабынкыр.
Через тридцать пять минут после взлета с Куйдусуна мы прибыли в район полетов – озеро Лабынкыр. Вчера снижаясь в морозной дымке я, признаться, не обратил на него никакого внимания. Но, сегодня подлетая к нему на высоте ста метров, я был поражен его суровой красотой. Вытянутое с севера на юг длиной в четырнадцать и шириной четыре километра, окруженное голыми, лишенными всякой растительности горами, оно стояло практически свободное ото льда. В южной его части на высоте двух – трех метров от уреза воды, покрытые свежевыпавшим снегом, покоились многолетние ледники – наледи. Невысокие волны зеленовато-серой воды озера безуспешно пытались подмыть их. Картина была такая, что дух захватывало.
- Слышишь Михаил, что-то я не возьму в толк, отчего озеро не замерзло. Третья декада ноября, мороз по ночам под пятьдесят градусов, а оно только заберегами прихвачено, - глядя в блистер, произнес я, нажимая на кнопку самолетно-переговорного устройства.
- Да и хрен с ним, что оно не замерзло. Придет время – замерзнет. Мы командир походим к отметке 1635 метров, Пора Сучилина звать. Я жестом показал бортмеханику, чтобы он позвал топографа. Место Галия в кабине занял Евгений. Не разворачивая свого планшета, он рукой указал на невысокую сопку, вершину, которой венчал топографический знак. Кивнув в знак согласия головой, я дал понять ему, что понял.
Заход на посадку с прямой. Ветер определять незачем. Поземка на вершине сопки точнее всякого ветроуказателя показывает его направление. Площадка большая, подходы открытые, один недостаток – небольшой уклон.
- Заходим, - даю команду экипажу. На скорости шестьдесят доворачиваю вертолет против ветра и зависаю над намеченным местом приземления.
- Справа, сзади свободно, - докладывает Михаил. Левое колесо основного шасси касается земли. Балансируя на нем, держу машину в режиме висения. В распахнувшуюся дверь грузовой кабины поочередно выскакивают бортмеханик и операторы. Низко нагнувшись, Евгений и Владимир Алексеевич бережно неся приборы, идут к подножью топографического пункта. Галий с ломом в руках носится вокруг вертолета в поисках наилучшего места для приземления. Выискав подходящий, по его мнению, участок, он с размаху бьет ломом по каменистому склону земли. Бьет так, что из-под твердой горной породы искры летят. Разочаровавшись в этом месте, и напрочь позабыв о моих наставлениях перед вылетом, бортмеханик, начинает новый виток поисков. Он уже скинул с рук рукавицы, и чтобы было сподручней, перехватил лом голыми руками. Наконец, вдоволь набегавшись, найдя ровную площадку, Галий остановился и, глядя в нашу сторону, принялся призывно махать руками. За то время пока бортмеханик с ломом в руках занимался бегом по пересеченной местности, геофизики, успев снять замеры, не торопясь, вернулись в кабину вертолета. Делать на этой точке уже
было нечего, но Галий не зная об этом, с радостным выражением на лице, продолжает по-прежнему показывать нам место приземления.
- Нужно переместиться к нему, - произнес Михаил, глядя на бортмеханика: - не то он там до вечера будет стоять и махать руками.
- Да, Миша, ты прав. Если Магомед не идет к горе, то гора идет к Магомеду, - согласился я со вторым пилотом и переместил вертолет на площадку выбранную бортмехаником. Оказавшись почти у входной двери грузовой кабины, Галий, поднял над головой скрещенные руки, знаком показывая нам, что можно выключаться. Моему терпению приходит конец. Отодвинув дверь, перекрывая шум двигателя и винтов, я кричу ему о том, чтобы он возвращался на место, при этом знаками показываю ему на открытую дверь в грузовую кабину. Восторг, написанный на лице бортмеханика сменяется недоумением. Глазами полными непонимания он вопросительно смотрит на меня. Но недолго. Сучилин, которому уже надоело наблюдать цирковое представление бортмеханика, за воротник куртки втягивает Галийку в вертолет и захлопывает дверь. После взлета делаю пару кругов над площадкой и как можно доходчивей разъясняю Галию его ошибки, после чего зову в кабину Сучилина.
Работа продолжается. Площадка за площадкой и мы забираемся все выше и выше к отметке 2002 метра. А это уже предел для моего допуска по подбору посадочных площадок с воздуха. Мимоходом воочию осматриваю район, в котором предстоит работать. Сегодня наш участок работ расположен в северной части предгорья хребта Сунтар - Хаята. А, дальше на юг и юго-запад, на самом хребте высоты вершин достигают трех тысяч метров. Очень скоро нужно будет работать на этих высотах, а работать - значит нарушать собственный минимум.
Восемнадцатая посадка на опорном пункте, обозначенном на карте безымянной вершиной с высотой 2002 метра. Теперь наш маршрут проложен по левому берегу озера Лабынкыр обратно к высоте 1635 метров. При взлете с площадки расположенной у впадения одноименной реки Лабынкыр в озеро, замечаю небольшой, поросший редколесьем мысок слева по курсу вертолета. На нем, на небольшом возвышении, в метрах двухстах от берега, строение, отдаленно напоминающее жилье. Оборачиваясь к Сучилину, громко спрашиваю у него: - Женя это что?
Он в ответ пожимает плечами и говорит: - У меня на планшете ничего не указано.
- Указано, не указано, - перебивает наш разговор Михаил: - только там вон человек, какой – то, как заяц скачет. Мы глядим на мысок. И точно, по мыску размахивая руками, стараясь привлечь наше внимание, бегает человек.
- Сучилин, что будем делать? – спрашиваю я у оператора.
- Садись, узнаем, что ему нужно.
Вираж над площадкой. Человек на земле увидев, что мы его заметили, стремительно бросается к жилью. Площадка ровная, открытая со всех сторон. Осмотрев ее, говорю Михаилу: - Заходи. И отдаю ему управление. Тот еще раз проходит над площадкой, внимательно осматривает ее, намечая место приземления.
Вообще то Михаил летает хорошо, уверенно. Реакция у него отменная и я ему в полете полностью доверяю. Мы летаем с ним в экипаже уже второй год. Несколько раз в разговоре с Котовым Виктором Федоровичем, командиром звена я говорил о том, что Михаила можно допускать к тренировкам по вводу в командиры вертолета. Он соглашался со мной, и даже наложил свою резолюцию на поданный мной командиру эскадрильи рапорт. Однако дальше этого дело не пошло.
Аккуратно подведя машину к земле, четко зафиксировав ее на высоте десяти метров, Михаил, справившись со снежным вихрем, мягко приземлил вертолет. Пока мы молотили на земле, дожидаясь того времени, когда прекратит работу обогреватель кабины, незнакомец, одетый в кухлянку, с тощим вещмешком за плечами выскочив из своего жилища, подбежал к вертолету. Отчаянно жестикулируя, он что–то говорил стоящему у дверей Сучилину. Евгений внимательно слушал его, слегка наклонив голову в его сторону. Затем, поднял вверх руку, указывая тому на меня, и что-то прокричал ему на ухо. Незнакомец обернулся и посмотрел на меня, а Сучилин тем временем заскочил в фюзеляж.
- Командир, он просится с нами до Куйдусуна, - прокричал Евгений, поднимаясь в кабину.
- Женя, мы сегодня там не будем. Ты же знаешь. Только завтра. Если ты приютишь его у нас, то ради бога. Смотри сам.
- Хорошо командир, хорошо. Можешь не выключаться.
Я увеличил обороты несущего винта и включил печку. Посмотрев в боковой блистер, я увидел, как незнакомец, согнувшись, заскочил в грузовую кабину. Дверь за ним закрылась, и я, дождавшись появления бортмеханика, дал команду Михаилу: - Взлетай.
Незнакомец наш оказался человеком весьма занятным. В первый же вечер, едва представившись, он так плотно подсел к нашему «Толяну», что только строгий окрик Сучилина, заставил его изменить местоположение. Штормящей походкой он направился к нарам, но не дошел, рухнув на приготовленную для утра поленницу сухих дров. Пробормотав что-то похожее на пожелание спокойной ночи Алямс, или Аякс – так почему-то назвал себя наш гость, сполз на пол и моментально уснул.
Утром следующего дня наш постоялец круто изменил свое решение лететь в Куйдусун.
- Вы знаете, уважаемый, - заглядывая мне в глаза, говорил наш гость: - я, пожалуй, останусь. Жизнь - это суета сует. Куда спешить? Ведь бега времени не остановить! Да и нужно ли это? Вы знаете, - он доверительно начал крутить пуговицу на моей куртке: - я ведь неоднократно задумывался об этом. И каждый раз приходил к абсолютно противоречивым решениям. Ведь…
- Понял, - прервал я его: - не хотите - не летите. Можете оставаться. И аккуратно высвободив пуговицу, шагнул к порогу.
На вертолетной площадке меня ждал неприятный сюрприз. При сливе отстоя в топливе обнаружилось незначительное количество кристалликов льда. Это говорило о недостаточном остатке топлива, которое остается в баке на ночь. Необходимо было менять режим полетов, а это означало, что полную заправку вертолета необходимо было делать с вечера. Проверив состояние топливных фильтров, Сорокин дал добро на вылет, и с наступлением восхода солнца, мы вылетели в Куйдусун.
Диспетчер Володя встретил, меня как старого друга. В ответ на мою просьбу задерживать заправщика на аэродроме до захода солнца, поинтересовался почему. Я объяснил причину, и он со свойственной ему ответственностью, сказал, что не видит в этом проблем. Подавая ему на подпись задание на полет, я спросил, не знает ли он человека по имени, или кличке: Алямс, с озера Лабынкыр.
Володя, с удивлением посмотрев на меня, спросил: - Вы, что садились у него? В ответ я кивнул головой.
- Интересная, колоритная личность. Говаривают, что он бывший троцкист. Сослан в эти места еще в тридцать шестом. Десять лет от звонка до звонка провел в Сусуманских лагерях. Потом остался на поселении в Куранах Сала, а потом и вовсе перебрался на озеро. А, что ты его видел?
- И не только видел, но и вывез его вчера в Сордоннах. Он вообще то к вам сюда в Куйдусун собирался, но сегодня принял решение остаться погостить у нас.
- Ну, тогда вам с ним скучно не будет. Он вам такого наговорит, что только слушай. А вообще мне лично кажется, что он немного того, - Володя покрутил пальцем у виска. Затем, взглянув на настенный хронометр, сказал мне: - Тебе пора. Мы попрощались, и я вышел на улицу.
Слабый, не более двух – трех метров в секунду ветерок, наносил с поселка на аэродром густую морозную дымку, которая образовывалась от тепла и дыма, протапливаемых после морозной ночи, печей. Лучи низкого солнца, пробиваясь сквозь нее, высвечивали миллиарды мельчайших, подобных пыли, кристалликов льда, заставляя их играть и переливаться на солнце холодным алмазным блеском. Недалекие, густо растущие по противоположенному берегу Куйдусуна, деревья, сплошной серебряной стеной стояли над скованной морозом рекой. Глядя на эту красоту, легко и радостно становилось на душе.
Вечером, прихватив минут пятнадцать сумерков, мы произвели посадку в Сордоннахе. Работа с двумя заправками не получилась. Короткий световой день, всего четыре часа, не позволил выполнить намеченный накануне маршрут съемки. Сучилин был зол, и я, дабы успокоить его, сказал: - Женя, завтра снова будет только одна заправка, вечером. С утра вылетим в сумерках и помаленьку наверстаем упущенное сегодня время. Евгений согласно кивнул головой.
С наступлением темноты сели ужинать. Был ли это ужин в половину пятого после полудня, сказать трудно. А, так как время обеда давно прошло, а время ужинать еще не наступило, то наше принятие пищи можно было смело назвать полдником. Неторопливо, под сытную еду и легкий бражестый напиток,текла беседа. Наш гость был чрезвычайно возбужден. Он постоянно пытался нам что-то поведать, но так как речь за столом шла о сегодняшней неудачной работе, он смущался и замолкал.
Наконец, когда все уже было оговорено, наш разговор прервался сам по себе. За столом наступила тишина. Алямс словно ждал этого часа. Он даже привстал, пытаясь тем самым привлечь к себе внимание. Тихо и вкрадчиво, поглядывая на каждого из нас, он начал свой рассказ:
- Дорогие друзья, - начал он: - Позвольте именно так называть вас. Ибо тот, кто делит со мной свой кров и дает пищу, для меня является другом. Он обвел нас взглядом, словно стараясь понять, какую реакцию произвели его слова на нас. Не заметив на наших лицах ни тени насмешки, наш гость, уже менее патетически, продолжил:
- Дружба не может быть односторонней. Вы делитесь со мной пищей, я же хочу поделиться с вами своей душой. Ибо это единственное, что есть в моем распоряжении. Да и в моем ли распоряжении?
Наш гость замолчал, задумавшись над собственными словами. Используя замешательство Алямса, я внимательно посмотрел на него. Возраст нашего гостя визуально определить не представляло никакой возможности. Густая шевелюра некогда черных, спутанных волос плотно покрывала его несколько увеличенный в размерах непропорциональный череп. Лицо, до самых глаз, скрывала неровно, наспех остриженная борода. Но глаза! Глаза нашего гостя были особенные. Иссиня-синие зрачки были постоянно расширены, и от них казалось, исходил такой же синий, невидимый свет. В тот миг, когда Алямс надолго останавливал свой взгляд на мне, мне становилось трудно дышать, все естество мое противилось этому взгляду, хотелось спрятаться, укрыться, отвести глаза, но сделать этого было
невозможно, настолько притягивал к себе и завораживал взгляд этого человека. Но, слава Богу, Алямс, в силу своей эксцентричности никогда подолгу не задерживал на ком-то свой взгляд. Ему хотелось видеть не одного слушателя, а всех сразу, поэтому, несколько суетливо, он переводил свой взгляд с одного человека на другого.
- Сегодня, - он понизил голос и оглянулся по сторонам, словно боялся, что его слова может услышать, кто нибудь из посторонних: - я хочу поделиться с вами тайной озера Лабынкыр. Произнеся эти слова, он торжествующе посмотрел на нас, затем уже более спокойно, продолжил: - Вы, конечно же, слышали о чудовище, обитающем в озере. Мы переглянулись. Для меня это сообщение было в новинку. Михаил усмехнулся, всем своим видом выражая недоверие рассказчику и лишь один Гусаченко, молча кивнул головой.
- Да, да именно чудовище, или если быть более точным – плезиозавр, - как бы отметая сомнения, утверждающе произнес Алямс.
- Ну во, и тут Лох-Несс, – шутливо произнес Михаил.
- Не смейтесь молодой человек! – воскликнул Алямс: - Прежде, чем смеяться – извольте выслушать. Я узнал о невероятном существе в озере еще в то время, когда отбывал поселение в Куранах-Сала. Якут Борисов в приватном разговоре рассказал мне о необыкновенном существе обитающим в озере Лабынкыр. Борисов называл его «чертом». Вообще якутам свойственно все непонятное называть – чертом, и я признаться вначале не поверил ему. Но со свойственным мне чувством любви к биологии, а я в свое время три года отучился на биофаке, и непременно закончил бы его, если… - здесь наш рассказчик глубоко вздохнул: - если бы по дурацкому обвинению меня не записали в «троцкисты». Так вот, на чем я остановился? Ах, да! Именно тяга к познаниям в области биологии и убежденность Борисова, который якобы собственными глазами видел таинственное существо, привело меня на берега озера. И с тех пор, с лета одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, то бишь с момента амнистии, я практически неотлучно нахожусь при озере.
В первый раз Борисов, в том же пятьдесят третьем привез меня на озеро. На том месте, где сейчас находится мое жилище, он показал мне огромную, вкопанную в землю челюсть, якобы принадлежащую «черту». Челюсть была огромна. Ее размеры позволяли Борисову верхом на олене проехать сквозь нее, слегка наклонив голову. Там же, на озере, он и рассказал мне историю появления челюсти на берегу. А, дело было так:
Вскоре после установления Советской власти на территории Якутии, в самом конце двадцатых годов семья эвенков – кочевников, спасая оленей от гнуса, перебиралась на летние пастбища в предгорья Сунтар-Хаятского хребта. Остановившись на ночевку, на берегу Лабынкыра, старшие начали готовиться к ночлегу. Пятилетний ребенок безмятежно играл на берегу ручья, впадающего в озеро. Внезапно взрослые услышали его крик. Отец и дедушка ребенка бросились к берегу.
Остановившись у самой кромки воды, они увидели ребенка, влекомого неизвестным животным к центру озера. Темное, длиной пять- шесть аршин существо, схватив пастью, похожей на птичий клюв, мальчонку, стремительными бросками, уносило ребенка к центру озера. В последний раз, показавшись на поверхности воды, существо, нырнуло в глубину озера, и, оставив за собой широко расходящиеся круги, утащило ребенка.
Дед погибшего мальчика, поклявшись отомстить «черту», набил кожаный мешок оленьей шерстью, тряпками, сухой травой и хвоей, положил в него тлеющую лучину, после чего, привязав мешок к аркану, забросил его далеко в озеро, закрепив другой конец аркана за валун на берегу. Ночью с озера доносился громкий шум и плеск, а окрестности оглашались будоражащим душу криками «черта». Утром волны выкинули на берег издохшее животное, примерно десяти аршин длиной, с огромной, в треть роста пастью-клювом и небольшими лапами – плавниками.
Старик разрезал живот чудовища, извлек из него тело внука, и захоронил на берегу ручья. С тех пор тот ручей и зовется – Ручьем Ребенка.
Куда подевались останки животного сказать трудно, но челюсть, а это была, несомненно она, еще долгое время, кем–то поставленная на вроде арки, простояла на берегу ручья. Теперь ее там нет. Я спрятал ее до лучших времен в леднике – схроне, и никому до поры и времени не покажу ее. Могу лишь вам, конфиденциально сообщить, что длина челюсти животного составляла два метра сорок три сантиметра, а толщина у основания достигала сорока пяти сантиметров в окружности.