Выхожу из метро "Шаболовская", спрашиваю милиционера, их здесь полно, как пройти к Донскому монастырю. Милиционэр, в чине капитана, не меняя озабоченного лица, глядя мимо - на свой сектор - чётко доложил:
-Направо, первый поворот направо.
И я иду, долго: мимо знаменитой сетчатой вышки-антенны Шухова, вдоль трамвайного пути, и - направо - по улице, где, слева, среди мрачных тополей, дубов и вязов стена монастыря, старой кладки, ныне слегка подновлённая.
Вдоль неприступной стены огромные телевизионные трейлеры с пучками кабелей, уходящих под металлические ворота на территорию обители. И вновь тьма людей в синих рубашках.
Жиденькими цепочками народ тянется в сумраке по тропкам и тротуарам вдоль стены. Я прохожу сквозь толпу милиционеров и дальше - за народом, с народом. Меня догоняет здоровый мужик с простым лицом.
-Как пройти…, - у него мучительно искажается лицо, он машет рукою, - как его? Сах… А-а-а. К Солженицыну!
-Прямо, а там скажут, - говорю.
Мужик приотстаёт, а я прибавляю ширь шага.
Вспоминаю. Вчера звонил в Москву знакомому, дабы узнать подробности.
-А знаешь, не знаю. Кажется, сегодня было прощание в Российской Академии. А-а, вспомнил, сегодня будет отпевание в Донском монастыре, там и похороны. Это где-то в районе Таганки. Надо по карте посмотреть, - направил не коренной москвич. - Говорили по "Рентиви", что людей было мало, несколько сот – не любит его народ. Он там был в Америке… Да и вообще… Потом расскажешь. Ну, ладно, давай.
И поехал я утром рано из Подмосковья в столицу. Карты, что взял с собою, не показали монастыря. Позвонил племяннице-поэтессе, приехавшей из провинции три месяца назад и пишущей пока, для хлеба и крыши, статейки в профсоюзную газету. Отыскался адресок в интернете.
За поворотом открывается светлый вид: с милиционерами, скоростной дорогою, въезжающей прямо в главные ворота монастыря и другою - бегущей вдоль стены. По ней я и иду. Ворота с разукрашенными причудливыми башенками XVII-ХVIII веков.
Народ сочится хилым ручейком сквозь синюю толпу под своды башен. Здесь людей ждут пропускные электронные рамки, и стражи.
-Что в сумке? Фотоаппарат? Снимать нельзя.
Ошарашенный, обшаренный, придавленный, униженный, ступаю на территорию монастыря. Предо мною прямая дорога к огромному, с высоким крыльцом, величественному храму. И я забываю о своих горестях. Пред храмом немногочисленная толпа, над головами людей витает стрела крана с телекамерою. Уже не пущают - поздно прибыл. Слышу: через сорок минут вынос.
Люди прибывают, вот уже за моею спиною заполнилось всё пространство от входа и до храма. В основном простой народ, много людей с цветами, особенно женщин определённого возраста.
Кругом разговоры: обсуждение вкривь и вкось, кто на что горазд. Нашлась и "учёная дама", начитавшаяся жёлтых газет и насмотревшаяся версий в ящике. О чём она говорила, не помню, но народ её спросил открыто: - Зачем тогда пришла?!
Тут же снуют журналисты с блокнотиками-диктофонами. Девица школьного возраста отвечает как на уроке литературы - на заданную тему. Дед с бородою Толстого топчется в толпе, посматривает на выход из храма, туда же нацелена с возвышающейся площадки батарея телекамер.
Я достаю фотоаппарат - в Бога, душу, мать - и начинаю снимать всё подряд. Позади, стоящие шеренгою милиционеры, сдерживающие натиск прибывающих людей, уже не реагируют.
Погода пасмурная, подувает ветер, холодает.
На крыльце засуетились, зачернели с позолоченными оградительными стойками в руках служки. Вынесли большой портрет, подержали; издали, из чрева храма, печально-слаженно полилось благостное пение и зашевелились (12 часов 25 минут), пошли, и понесли, полились со крыльца плавною рекою со гробом - вниз. Люди: родственники, близкие, чиновники. И его Святейшество Патриарх всея Руси Алексий Второй забелел на крыльце, поддерживаемый под руки, и тоже слился вниз, в толпу, растворился, исчез.
Вознеслось над головами множество рук с фото-, видеокамерами: защёлкали, засверкали, закуковали, заверещали механизмы.
А пение всё глубже, всё громче, всё трагичнее - раздирая душу. Многие плакали. А волна людей всё лилась и лилась из храма (да каков же он, и сколько в него втиснулось людей?!) и направо, за храм, к месту захоронения.
И вновь тормозили, отсекали людей милиционеры. Места там мало, тропинка узка, объясняли, стараясь вежливее, милиционеры в полковничьих погонах.
И остановили очередную порцию людей окончательно, пред барьером. Сами же встали по другую сторону на чистом пространстве, с рациями в руках. Прохаживались, наблюдали, пропускали редких, интеллигентно одетых, одиночек.
А песнопение всё длилось, где-то там, во мраке, за деревьями. И вновь разговоры, сплетни в виде версий - о покойном.
Промелькивал среди милиционеров: представительный, статный, спортивного обличья мужчина лет около сорока в гладком сером костюме. Он никак не мог сдержать ту скрываемую тщательно и тщетно улыбку, так высветлившую его красивое, мужественное лицо. Он всё говорил что-то в руку (в микрофон с торчавшими из рукава проводками), переговаривался кратко, повелительно, так же - с милиционерами, посматривая на нас, на людей за барьером.
Уж и военный салют отзвучал (12ч.48м.), и траурная музыка. И выглянуло на мгновение из-за сплошных, холодных туч, прощаясь, солнышко. И прошли мимо рослые, статные солдатики-музыканты. Взялись протискиваться к загородке двое: пожилой бодрый мужчина и седая женщина, объявившие себя родственниками покойного. Их пропустили. Но уже зарыли Александра Исаевича. Отпелось, стихло благостное пение, зашмыгали меж кустов и могил с экзотическими надгробиями люди. Пустили и нас. И мы тихо двинулись по узкому, выщербленному тротуару.
-Медведев, Медведев…, - зашелестело в колонне.
Это был действительно он, внедалечке, за металлической оградкою - Президент России - в коробке дюжих молодцев числом 5-6, и среди них этот, в сером костюме, красивый, телохранитель. Остальные, включая и Президента - в чёрных. Они шли быстро. Президент держал голову высоко, смотрел вперёд, лицо его было светло.
К могилке, рядом с часовенкою и тяжёлым надгробием красноватого гранита в оградке с надписью Василий Ключевский - и близь не пробиться: толпа вьётся, жужжит, толкается - рвутся поближе… Пошёл бродить по мемориалу: наткнулся на свежие могилы Деникина, Ильина - с жёнами, Каппеля - посредине. Все они в рядок, на могилах свежие цветы, рядом воют монашки со свечками. Иван Шмелёв - поодаль от них.
К могиле не подойти и через полчаса. К дереву прижали телекамерою с Первого канала тех двух седых людей, назвавшихся родственниками покойного, брали интервью. 90-летний старик рассказывал, как они более 70 лет назад познакомились с Санькою, сидели за одной партой в университете Ростова-на-Дону. Деда кинулись целовать-обнимать, поздравлять и благодарить люди. Телевизионщики утащили стариков, затронутых вниманием, подальше от людей, в укромный уголок.
Я нарезал по примонастырскому погосту ещё круг, бродил около часа. Толпа схлынула. Специальные люди в спецовках прибирали вокруг: скручивали ковровые дорожки, расставляли, выправляли венки. Телевизионщики сматывали кабели.
Взору предстало печальное зрелище. Вот здесь, под сохранившимся комочком не истоптанной в прах русской землицы, с венками на горбушке и приткнутым к ним портретом, лежит один из великих, живших когда-либо на Земле. Брошенный вот только что всеми - и близкими, и краснобаями. И оставшийся с чужими, случайными людьми. Позирующими, с наложением рук - в различных позах - у покосившегося, захватанного и заслюнявленного деревянного крестика.
И тут же - редкие люди - стоящие на отдалении в мучительной растерянности…
август 2008г.