Дедушка Мигран был родом из крымских татар. Когда он появился в Сибири и сколько ему годов от роду никто не мог вспомнить. Такое чувство, что он жил здесь всегда. Мой сосед – через дом и проулок.
Cуконная белая шапочка с отворотами и перекрестием на макушке, рубаха с пояском, шаровары и татарские сапожки с узким носком наверх. Бородка клином сбегает к груди.
Ходил дед на кривых ногах стремительно, не бросая руки по сторонам, не сгибая спины и шеи. Днём занимался в саду и копошился на огороде. Урожаи овощей собирал на зависть всей округе. Что касается сада – это отдельная история. В саду успевали дозреть яблоки и груши. Дедушка умудрялся выращивать арбузы и дыни, а свой двор на крымский манер заплёл виноградом.
Дом белил извёсткой в белый цвет, голубым подводил наличники и ставни. Ворота и калитка под козырьком, перед окнами палисадник из голубого штакетника. В палисаднике рябинка с калинкой красоту дополняют. Тесовая крыша и уютная труба в небо.
Вечерком дедушка устраивался на голубой скамейке под рябинкой и вкусно дымил замысловатой старинной трубочкой с низким кривым изгибом.
Бабушку я почти не помню. Она мягко ходила, тихо говорила, много работала и никогда не останавливалась у водокачки.
Ни одно маломальское событие не проходило незамеченным. Все вокзальные слухи, казалось, вырывались наружу через широкое горло водокачки. Там, у родниковой воды, обсуждались все новости в округе: и проводы, и встречи, и свадьбы, и похороны, и кто кого.., и кто кому сколько ... Пульс четырёх привокзальных улиц можно было ощутить здесь, у чистой воды, с сумасшедшим напором рвущейся на свет, и стремительно смывающей все сплетни, наветы и наговоры.
О дедушке Мигране говорили в полголоса, с оглядкой. По слухам ему было за сотню, но были и такие, кто утверждал, что намного больше. Мол, после ста двадцати дедок живёт.
И ни это было главным. Дед и сам к годам интерес потерял. Он никуда не спешил и не опаздывал. Каждую субботу после жаркой баньки, отмытый и помолодевший, в чистом исподнем, приняв стопочку "фронтовых", забирался он на чердак.
Там у него под стропилами висели пучки таёжных трав, вязанки берёзовых веников, а на чистом струганном полу красовался сосновый гроб. Гроб был любовно устелен душистыми травами и еловыми ветками, а поверх уютным и тёплым козьим одеялом. Дедушка укладывался на это одеяло и крепко засыпал. Он был уверен, что в эту субботу за ним придут, а он, как всегда, готов откликнуться, и смело шагнуть в цветущий сад.
Проходили суббота за субботой, год за годом. Третий или четвёртый гроб истлел и потерял привлекательность, а дед Мигран подсушивал доски, подгонял одну к другой, бережно мастеря, и думая, что это уж точно, последний, самый ладный гробик.
В родные края я приехал лет через десять - проведать родителей, и подышать полынным воздухом.
Улицы снесли, водокачку заткнули, народ расселили по "хрущёвкам". В каждую семью по «Рекорду», и никаких сплетен и пересудов.
Вспомнили дедушку Миграна. Где он? - что да как?
Оказалось, дед за год до сноса улиц похоронил свою любимую незаметную бабушку. Он бережно и любовно положил её в уютный гробик, обернул козьим одеялом и проводил в яблоневый сад.
Потом заколотил окна белого домика, купил билет до родного Крыма и с деревянным чемоданчиком в руках покинул наши края.
В Крыму я часто его встречаю – то в Алуште, то в Чистополье, то в Керчи, то на ялтинском рынке.
Он по доброму грозит мне пальцем и, ухмыляясь в бороду, кричит звонким голосом: «Толька, не вздумай обламывать грушу. Повиснешь на заборе, посажу тебя задницей в крыжовник. Иди ко мне, накормлю тебя от пуза яблоками и дынями, сосед ты мой окаянный».
И смеётся так задорно, нежно обнимая свою тихую маленькую бабушку за её хрупкие плечики и указывая в мою сторону кривым сильным пальцем.
Октябрь 2010г.