Часть третья
«Военно-полицейский монстр».
1. Об удвоении реальности в России
1.1. В России со времен Петра две реальности – бумажная, бюрократическая и реальная, действительная. И хотя они не имеют друг с другом ничего общего, тем не менее, они как-то соотносятся друг с другом через людей, живущих в них обоих, т.е. через чиновников, пишущих указы и постановления в нашей стране. Хотя, конечно, последние, имея некоторое представление о реальной российской действительности, все же видят ее через призму своей бумажной среды обитания, которую сами же себе и создают, в контексте отчетов и докладов, подобно тому, как обитатели морских глубин видят свет солнца не напрямую, а преломленным на поверхности воды.
Чем более бурный период жизни наблюдается у реальности бумажной в нашей стране, тем в большей стагнации пребывает реальность реальная. К сожалению, такое положение вещей сохраняется в России наибольшее количество времени. Ситуация меняется лишь в военную пору, которая, как правило, вскрывает и ужасающий раздрай во всем государственном устройстве, и чудовищное нестроение в делах, и умопомрачительное воровство, порожденное предыдущим благостным соотношением реальности мнимой, дутой, и действительности живой, когда победные реляции полностью вытесняли реальное положение дел.
Так было в Крымскую компанию при Николае I, так было в первую Мировую при Николае II, так было в Великую Отечественную при Иосифе Сталине. Хотя, быть может, именно при последнем воровства под угрозой расстрела (единственного, кстати, действенного средства против этой нашей национальной болезни) было меньше, чем в первых двух случаях.
Читатель, наверно, спросит, откуда взялась в России вторая реальность, когда во всем мире у других стран она одна? Отвечу: оттуда же, откуда у нас два Новых года, две столицы: из национальной традиции, корнями своими уходящей в Петровские времена. Великому реформатору удалось небывалое – то, чего до него на Руси никому не удавалось: он позволил государственной мечте выдавить из русской жизни реальность действительную. Начиная с его эпохи, идеология возобладала над объективной жизненной необходимостью. Государственному призраку удалось победить реалии русской жизни через Петровские реформы. Чем более нововведения соответствовали представлениям русского царя о милом его сердцу западноевропейском идеале, тем менее отвечали они русским реалиям. Но спущенные сверху указы нужно было исполнять, такова ведь Царская воля, эти новые установления никто обратно не заберет! Извечный русский вопрос: что делать? Остается одно: отписки. В отчетах и докладах, летящих в Петербург, содержались рапорты о выполнении невыполнимых Царских указов. В них было что-то неслыханное: о возникновении в чухонских землях у брегов Невы некой новой Голландии! Хочется тебе, Царь, Амстердам в России, изволь, кормилец! Писали царю про каких-то неслыханных до селе на Руси немецких гильдиях и цехах мастеровых и купцов – и это получи, прикинемся немцами!
Характерным примером является возникновение в России цехов и гильдий. Во времена Петра все ремесленники и купцы в западных странах были объединены в цеха и гильдии. Так сложилось исторически. Объединяясь, ремесленникам одной отрасли и купцам определенного объема капиталов легче было продвигать свои товары на рынке, бороться с конкурентами, платить налоги и т.д. Не так было в России. Спущенное из центра по разнарядке количество членов гильдий и цехов в каждом городе (совсем как в сталинские времена спускались в колхозы планы по надоям молока, процент его жирности, выработки мяса и другие разнарядки) привело к тому, что, можно сказать, в один прекрасный день, все наличествующие в каждом городе ремесленники и купцы проснулись членами гильдий и цехов. Но не только они. Поскольку в плане стояли совершенно конкретные цифры, а отчитаться было нужно в установленный срок, в гильдии и цеха для приведения их в соответствие со спущенной разнарядкой, были вписаны совершенно случайные люди, не относящиеся ни к купцам, ни к ремесленникам. И таких насчитывалось до половины, а в некоторых местах и больше от представляемых государю списков. Подати за «мертвые души» цехов и гильдий прошлось перекладывать на тех, кто действительно занимался торговлей и ремеслом, кто был в состоянии платить. Таким образом, создание гильдий и цехов, вместо облегчения жизни их членов, как это задумывалось на западе, в России обернулось новыми тяготами платежей в и без того нелегкой жизни русских купцов и ремесленников.
Историческая справка:
16 января 1721 года был принят регламент Главного магистрата. В специальной главе VII, названной «О разделении гражданства», говорится: «Магистрату граждане надлежат и в двух гильдиях состоят такие… первой гильдии или первостатейные состоят и от другога подлаго гражданства привилегиями и преимуществы суть отменены, яко банкиры, знатные купцы, которые имеют отъезжие большие торги, и которые разными тотварами в рядах торгуют, городские докторы, аптекари, лекари, шкиперы купеческих кораблей, золотари, серебряники, иконники, живописцы. Во второй гильдии – которые мелочными товарами и харчевыми всякими припасы торгуют, также рукоремесленные, рещики, токари, столяры, портные, сапожники и сим подобные. Прочие же все подлые люди, обретающиеся в наймах и черных работах, которые нигде между знатными и регулярными гражданами не счисляются». Далее утверждаются цехи: «И по такому определению каждое художество и ремесло, свои особливыя цунфты (цехи) или собрания ремесленных людей и над ними алдерманов (или старшин) по величеству города и по числу художника имеет, також и каждое ремесло и художество свои книги имеют, в которых регулы или уставы, права и привелегии ремесленных людей содержаны быть должны».
Петру, должно быть, казалось, что определение посадских (городских жителей) в цеха и гильдии не составит труда, поэтому время этой реформы совпало с положением их в подушный оклад. При этом главная задача ревизоров была обеспечить оптимальный объем податей с каждого города, а вовсе не объединение посадских жителей по сословному признаку, как в Европе. Поэтому при сколачивании цехов и гильдий ревизоры в целях достижения «правильного», оптимального числа их членов не останавливались перед зачислением в купечество нищих, «вольных и гулящих», даже крепостных: из Твери писали, что в посадский оклад положены «крепостные наши работники» и дворовые. Увеличение числа нищих членов гильдии увеличивало налог с данного города. А т.к. брали с каждого жителя не по положенной на него официальной подати, а по его доходам (чтоб всем миром собрать общую городскую подать), то налоговое бремя ложилось в основном на зажиточных купцов и ремесленников, которые вели торговлю и промысел реально, а не на бумаге. Таким образом, создание гильдий и цехов в России вместо развития сословий и города, как на Западе, где они имели свои глубокие исторические и национальные корни, наоборот, затрудняло их существование, ибо бремя податей со случайных, произвольно записанных членов гильдий ложилось на плечи наиболее состоятельных жителей города, создавая для них лишь дополнительное финансовое бремя.
Чем более идеально свежие установления вписывались в западноевропейский строй жизни, тем менее реальны они были в русской действительности, и тем больше, чтоб им соответствовать, российской жизни приходилось мимикрировать, удаляясь от себя самой, переселяясь в доклады комиссий с мест и отчеты чиновников всевозможных рангов.
Отныне, чтобы соответствовать некому порядку вещей, отвечающему новым склонностям Государя, российский подданный (все же холопы Государевы от чинов низших до высочайших!), должен был выполнять некий абсурдный обряд – переменить платье, привычки, манеру держаться, образ мыслей и самую душу в угоду новому направлению мыслей Его Царского Величества. От исполнения тобой ритуала, конечно, в действительности ничего не меняется, обязанности, которые лежат на тебе, должны выполняться (и вчетверо, по сравнению с прошлыми благословенными, старозаветными временами), но при этом ты должен быть лоялен власти, а значит, - вписываться в некую обойму, должен отвечать неким требованиям новых регламентов, которым ты, исполняя свой дурацкий танец, начинаешь соответствовать.
Если поначалу новые требования к подданным были списаны российской властью с заграничной жизни, малопригодные для нас в силу своих национальных корней, то вскоре наши доморощенные умельцы сами разработали свои бюрократические порядки, также не имеющие к реальной жизни никакого отношения. Они, эти установления, также как и Петровские цеха и гильдии существовали только на бумаге, однако же, кормили (и кормят) их авторов не хуже немецких или голландских.
Бюрократический порядок – изумительная почва для воровства. А за чем же еще идти на государеву службу? Не за призванием же! Люди, верящие в призвание, желающие оставить след в умах других поколений, идут в поэты, художники или ученые, но эта прослойка не вызывает доверия государства, на них оно смотрит отчужденно. Единственно, кто действительно близок, с кем у него мир и согласие, - это лояльно настроенный чиновник. Их армию государство готово увеличивать до бесконечности.
Т.к. бюрократическая жизнь в России выше реальной, то первая покрывает и скрывает вторую. Так что установить, что творится в действительности на местах власти крайне затруднительно, ибо единственный источник информации – доклады чиновников с мест, содержание которых отлично от реального положения вещей по определению, ведь бюрократическая и реальная действительность никогда не соприкасаются, в силу различия своей природы. Ведь ни один чиновник не напишет в отчете: «Ваше Царское Величество, или господин президент! Я украл один миллион рублей (или один миллиард долларов США) из вашей казны», - а напишет правильный отчет, повествующий о своих успехах, который нужно, если хочешь докопаться до правды, распутывать, читая между строк. Но у власти, традиционно взваливающей на себя заведомо неподъемный воз забот (т.к. не хочет ее не с кем делить) нет времени копаться в местном навозе, с нее достаточно того, что на местах будут рапортовать о своей лояльности центру.
Воровство неизбежно для существующей российской реальности с двойным дном. Власть мирится с этим, как с неизбежным злом, ибо никто еще не придумал, как, сохраняя авторитарность власти, сделать честными тех, кто поддерживает ее на местах. Другими словами, являются ее местными столпами, в миниатюре воспроизводя модель власти в стране в целом. Как изменить этот изумительный порядок, не знает никто.
Как я уже писал в начале главы, на этом российском удвоении реальности (являющимся чисто российским ноу-хау) поскользнулся даже легендарный команданте Сталин, когда в 1941 году в течение полугода вся его бумажная система обороны пошла ко всем чертям, а в пяти котлах – Белостокском и Минском, Киевском, Вяземском и Брянском - только в окружении в плен попало около полутора миллионов солдат. Такова цена отдачи предпочтения миражам перед реальностью.
Рапорты об успехах, в отсутствие таковых, хороши только в мирное время, когда в России реальность традиционно отступает перед мечтой. Но в военную годину, реальность может больно отомстить за себя, как было с Николаем I, заявившим перед началом войны с Турцией, окончившейся героической обороной Севастополя, в которой Россия потеряла около 250 тыс. убитыми и ранеными: «Россия та же, что и в 1812 году». Россия, конечно, та же, в том смысле, что Россия всегда Россия и реальное положение дел в ней обычно отстоит от представлений правителей о ней, как небо от земли.
Реальность в России на первых парах уступила место и мечте Петра, вот только неизвестно, сколько бы он смог еще испытывать ее на прочность, если бы не умер, ибо к моменту его смерти казна была пуста, крестьяне разорены, а недоимки по податям составили почти годовой объем того, что собиралось по стране.
Вот данные, приводимые Е. Анисимовым:
«Общая сумма недоимок с 1720-го по начало 1726 года достигла по подсчетам Военной коллегии, 3,5 миллиона рублей при ежегодном подушном окладе в 4 миллиона. …разорение как следствие войн и реформ имело хронический характер. Оно усугубилось в первые мирные годы… - неурожаями, голодом. В 1721-1724 г.г. резко подскочили цены на хлеб, возросла смертность населения. Особую известность получила история о смерти от голода множества людей в Пошехонском уезде в 1723 году. Подполковник Трайден, отправленный в Пошехонье с ревизией, сообщал, что «явилось от хлебного недороду и питающихся травами померло разных помещиков дворовых людей и крестьян» около 5,5 тысяч душ, т.е. 11% мужчин, положенных по уезду в подушную подать. Трайден писал также, что в 1724 году крестьяне пекли хлеб: 1) из одной травы вахты и пихты, 2) из одной мякины, 3) из житной и овсяной мякины с соломою, 4) из лесного моху». Подобные сообщения, приходящие из разных мест побудили Петра прибегнуть к крайней мере – конфискации излишков хлеба (не правда ли, как знакомо звучит? – С.С.) у помещиков для раздачи голодающим крестьянам. Ситуация мало в чем изменилась в год смерти царя».
* * *
1.2. Потому-то будущее в России (как и прошлое) непредсказуемо, что обе реальности – действительная и бумажная – причудливо переплетаются, взаимно проникая друг в друга. Их удивительный симбиоз, пронизывающий собой всю атмосферу в России, может взорвать течение дел неожиданным фантасмагорическим фейерверком или, напротив, (что более традиционно) завершиться ничем не оправданным по жестокости средневековым инквизиторским финалом, ибо довлеющая форма жизни в России – показуха, прикидывающаяся действительностью, тянущаяся быть похожей на утопическую, бумажную реальность, которая диктует действительной жизни свои бюрократические законы.
Апофеозом стремления реальной жизни к выдуманной властью реальности стали т.н. «Потемкинские деревеньки», якобы строимые на пути императрицы Екатерины Великой, путешествующей по Крыму, ее фаворитом Потемкиным. Тому будто бы хотелось показать правительнице изобилие жизни на вновь осваиваемых Россией южных землях. И хотя документальных подтверждений существования бутафорских деревень нет, они стали нарицательным образом российской действительности, когда недостаток средств с лихвой компенсируется величием ставимых задач.
Что же подвигает в России действительную реальность тянуться за вымышленной, так называемой реальностью государственной мечты? Соответствовать великим замыслам, при традиционно убогом в России арсенале средств подвигает действительность Державная идея, которая держит русские умы не первый век, говоря, что, конечно, в каждом дому может быть по кому, но сор из избы выносить нельзя ни в коем случае, и всего менее, конечно, можно ударить в грязь лицом перед иностранцами. Сохранить лицо перед иностранцами – один из главных национальных стимулов развития в России. На том стоим и за то окунем в грязь не только лицом, но и любым другим местом всякого соотечественника, кто будет нам в этом мешать.
На воображаемом, но вместе с тем, фантастическом по своим масштабам бюрократическом поле сделаны все крупные, и не очень, состояния в России. Суммарное достояние, накопленное рабочим сословием у нас в стране, т.е. материальные блага, полученные за реальный труд, - рабочего, водителя, врача. учителя и пр. - ничтожны по сравнению с «накошенными» гигантскими состояниями реформаторов, трудящихся на ниве бюрократического «улучшения» жизни в России. Пословицы, типа «терпение и труд все перетрут», «без труда не вытянешь и рыбку из пруда» и пр. в России не работают. Здесь можно всю жизнь честно провкалывать на заводе, и после, выйдя на пенсию, ходить, собирать пустые бутылки по помойкам, чтоб не протянуть ноги с голоду. Этого не понимают иностранцы, говорящие, что нужно не лениться, а работать, и тогда посредством обогащения граждан будет богатеть и государство. Последний аргумент разбивается об одну особенность России, непонятную иностранцам. Платить налоги в России всегда считалось непонятной доблестью, ибо, сколько их ни плати, жизнь твоя от этого никогда не улучшится ни на волос. Все равно, все твои отчисления сгинут в гигантском водовороте очередного государственного укрупнения, реорганизации, разделения полномочий министерств и ведомств. И в любом случае, потом все равно спросить будет не с кого, потому что чиновник безличен, его надежно охраняет круговая порука, принятая в бюрократической среде. Потому-то этот бесконечный вихрь государственного самосовершенствования, запущенный 300 лет назад великим энтузиастом бюрократического, «правильного» регулирования жизни, существует по своим законам, и прогнозировать кривую его траектории развития не возьмется ни один аналитик. Потому-то принцип: «богатеют граждане богатеет государство» в России не работает.
В России гораздо выгодней не работать, а реформировать жизнь своих соотечественников, продвигая под лозунгом совершенствования государственной машины (актуального сегодня, как и 300 лет назад) самые дикие прожекты, такие как слияние более тысячи небольших Российских городов в 10-12 кондоминиумов - миллионников, или строительство платных дорог, в отсутствие бесплатных, или исследование торсионных полей в отсутствие определения доказательств их существования, или продвижение нанотехнологий, именовавшихся в старые добрые 60-е года прошлого века полупроводниковыми, т.е. работающими на «p-n» переходах, толщина которых, как назло, оказалась 3 нанометра. Конечно, выслушают не любого прожектера, но лишь имеющего доступ к царственному уху. Как его получить, - другой вопрос, тут возможен весь арсенал доступных средств – от родственных связей, до подкупа, шантажа и убийства. Ведь существующие правила не запрещают выделять средства под любой прожект, если он заявляется, как направленный на благо России. Главным требованием к проекту является то, чтобы он был ориентирован на улучшение жизни. А они все такие, по определению. Ведь нет же таких, которые были бы направлены на ухудшение! Улучшение же жизни в России, как считается с Петровских времен, невозможно без совершенствования административного механизма, регулирующего данное улучшение в той или иной сфере жизни. Таким образом, под изменением реальной жизни в России подразумевается на самом деле изменение бумажной реальности, действительную жизнь отражающую, хотя природа их принципиально различна, как луна - и ее отражение в воде. На этой подмене реальных перемен вымышленными и делаются состояния, т.к. воображаемые перемены не требуют финансовых затрат, а финансируются они вполне конкретными (и гигантскими) денежными средствами, как будто это изменения в жизни реальной. Бумажные, бюрократические изменения не стоят ничего, и образовавшуюся разницу можно безболезненно присвоить (или освоить, что одно и то же), не нарушая отчетности. Конечно, можно вскрыть фиктивность проводимых реформ на местах, но кому это нужно? Власти, назначающей приближенных на кураторство реформ (в старину это называлось «поставить на кормление»), достаточно с их стороны лояльности и обеспечения мероприятий, ее, эту лояльность, поддерживающих.
Российский подданный по существующему испокон веку порядку может получить блага от государства только через бюрократические учреждения – департаменты, министерства и ведомства, созданные государством, чтобы о нем заботиться, а также – через их дочерние организации, в которых и распыляются безвозвратно любые средства, выделяемые государством на благо своих граждан.
Поскольку проектов по улучшению жизни в России может быть бесконечное множество, а запустить (т.е. финансировать) можно только некоторые, ведь казна не бездонна, на первое место выходят личные контакты власти и переустроителей. Так державная идея укрепления государственности опускается на индивидуальный уровень людей, принимающих государственные решения, т.е. сводится к неофициальным встречам, конфиденциальным звонкам, в которых выясняется, кто из реформаторов более отвечает чаяньям власти. Т.е. вообще-то все реформаторы готовы поучаствовать в совершенствовании государственного строя, но есть те, кто правильно стремится к этому улучшению, а есть, кто еще более правильно, т.е. правильно-правильно. Их-то и ставят у кормила (во всех смыслах) власти, поручая курировать тот или иной проект.
В России, чтобы заработать, не нужно работать, нужно гореть национальной идеей, направленной на улучшение жизни нации в целом. А т.к. улучшать жизнь в России можно лишь улучшая бюрократический порядок, устанавливая и контролируя его в той или иной области, клевреты власти получают неограниченную возможность бесконтрольно расходовать средства – на словах, на благо народа, а на деле, - на поддержку благостной картины отраженного, административного улучшения жизни, позволяющей им сыпать деньги в собственные карманы без счета.
Вообще, Державная идея – это какой-то национальный пунктик у русских. Именно эта идея величия нации подвигает нас создавать в России мнимую, иллюзорную картину бумажного благополучия, чтобы соответствовать великим замыслам своих правителей, обязанных поддерживать эту идею. Именно поэтому в России две реальности. И изменить этот державный, раздвоенный строй мысли народа (что зачастую приводит к вполне шизофреническим ситуациям), создающий столь комфортные условия для его «слуг» при их неутомимом бюрократическом рвении, нет никакой возможности до тех пор, пока страна наша растянута на 9 часовых поясов. Ведь такие просторы не могут не поселить в народе державный менталитет, который сочетается у русских с крайней беспечностью в решении личных бытовых проблем, и с повышенным рвением в делах, которые их совершенно не касаются. А раз так, значит, нам придется и дальше так жить, пока можно величием России, размахом ставимых в ней целей оправдывать полное небрежение и даже игнорирование (знаменитое русское: «в упор не вижу!») нами - друг друга, а властями - нужд простых людей.
* * *
Петровская любовь к порядку, в соответствии с его представлениями о жизни, всегдашнее его желание стричь всех под одну гребенку выливались в навязывание России тотального порядка, регламентирующего всякую сферу жизни его подданных, на ниве служения Отчизне. Как известно, при Петре все сословия, включая и привилегированные, должны были служить и служить всю свою жизнь и завещать свою службу детям и внукам.
Как также всем известно, идеальный порядок, о котором мечтал Петр, был неосуществим. Без национальных культурных, исторических предпосылок его замыслы не могло вылиться ни во что, кроме тирании, которая в свою очередь, породила дикую, невиданную нигде в мире бюрократию. Почему бюрократизация необходимо вытекала из самодержавных институтов власти? Очень просто: Царь, как единоличный властитель хочет преуспеяния общества, как он его понимает. У Петра преуспеяние было неразрывно связано с установлением порядка, регламентацией всех сторон жизни общества. Тотальный контроль за выполнением должностных инструкций, предписаний, регулов, параграфов уставов был невозможен без создания новой, невиданной по масштабам в допетровской Руси государственной машины, которая бы автоматически контролировала движение вверх и вниз входящих и исходящих государственных бумаг, другими словами, бюрократического аппарата.
В самом деле, как ещё, по мнению великого реформатора навести порядок (читай – благоденствие) в русской жизни? Что происходило с русскими допетровскими реалиями под воздействием на них Петровских реформ? Жизнь русская, вполне дикая и во многом первобытная, с невежественными, изуверскими нравами, суевериями сталкивается с государственными установлениями Петра, почерпнутыми им в других землях, с другими историей, нравами, культурой, религией. Что ей остается? Ничего другого, кроме как мимикрировать, т.е. уродоваться, видоизменяться до неузнаваемости. Исполнители на местах были вынуждены создавать видимость выполнения этих самых установлений, ввиду их реальной невыполнимости, как было, например, во времена Петра с цехами и гильдиями, повторив то же самое два века спустя в годы Советской власти с планами по молоку и мясу, спускаемыми в колхозы по разнарядке из центра. Столкновение жизни реальной с проводимой государством политикой долженствования навязываемому порядку не могло вылиться ни во что, кроме бесконечного дробления и умножения абсурдных параграфов и служебных циркуляров, в которых безнадежно вязнет всякая разумная мысль, не имеющих с реальной жизнью, её подлинной деятельностью ничего общего. Жизнь, сталкиваясь с установками власти все больше уходила в свою видимость, по сути, имитацию самой себя. Получалось как бы две реальности – бюрократическая, отраженная в параграфах и инструкциях, и реальная действительная жизнь со своими законами и насущными нуждами, существующая вопреки установленным порядкам и приказам. Для власти жизнь подданных проходила в кривом зеркале отчетов и докладов, посылаемых с мест, привязанных к существующим законам и постановлениям, а жизнь простых людей с ее реальными нуждами и проблемами текла своим чередом, придавленная необходимостью как-то обходить абсурдные в своей строгости установления власти.
Строгость, превышающая разумные пределы, почти молитвенная любовь к порядку, - любовь во что бы то ни стало, даже вопреки здравому смыслу, пришедшая, в связи с веяниями времени, на смену религиозному чувству, - все это породило на Руси новое сословие – класс чиновников взамен допетровских служилых людей – настоящий бич простого люда, язву нашего общественного устройства, с его взятками и манерой решать все вопросы келейно, в котором гибнет всякое здоровое начинание. Без власти Самодержца, единолично своей властью могущего распутывать бюрократические узлы, то и дело вяжущиеся обилием инструкций и регламентов, ни один вопрос не может дойти до своего решения. Если только проситель не использует универсальное средство, именуемое взяткой, которое необходимо бюрократическому аппарату, как смазка ткацкому станку, плетущему кружева. Разница между бюрократической и ткацкой машиной лишь в том, что станок плетет текстильные кружева на радость модницам, а бюрократический аппарат – завитки непроходимых регламентов на радость чиновникам и их многочисленным семействам и на горе простым людям. Взятка – это единственное системное средство привязки российских законов к жизненным реалиям (которые, как было сказано выше, вместе никогда не встречаются), поэтому для борцов за законность и порядок, стоящих на страже государственных интересов, она превращается, по сути, в пожизненную ренту. Отказаться от взяток на просторах столь огромной страны невозможно, ибо правитель не в состоянии лично вмешиваться в течение необозримого количества дел, а развязывать служебные узлы иначе, чем посредством взятки, невозможно. Бессмысленно и бороться с нею её же бюрократическими методами, ибо любое начинание, порожденное взяткоемким механизмом принятия решений, даст и такой же коррупционный результат. Не может, в самом деле, механизм бороться с тем, на чем сам же и работает! Он же не сможет функционировать. Если водитель самосвала объявит войну бензину, потому что он загрязняет окружающую среду, его машина не сдвинется с места, и он останется без работы.
Какая альтернатива существующей круговой поруке? Ввести самоуправление, и пройдя круг, вернуться к временам феодальной раздробленной Руси (что заведомом невозможно), чтоб быть поглощенными ордами новых татаро-монголов? Но и жить с этой чудовищно неэффективной бюрократической машиной, пожирающей деньги на развитие себя самой, а не на то, на что деньги, собственно, выделяются, тоже невозможно.
Вернуться невозможно, двигаться дальше по пути ещё большей бюрократизации – тоже. Остается лишь балансировать на узком пятачке между реальными требованиями жизни и абсурдными плодами деятельности государственной машины, как следствия неповоротливости, и вообще, изначальной бессмысленности ее существования. Конечно, никакому государству без бюрократического аппарата обойтись невозможно, но тот всепожирающий монстр, который получился у нас, вместо функциональной и контролируемой машины управления, не имеет ничего общего с теми целями, которые ставились великим реформатором при её создании.
* * *
Итак, вкратце схема русской жизни такова: державная идеология подвигает власти заботиться о населении, т.е. улучшать его жизнь. Но в русских реалиях забота о ком-то или о чем-то давно означает совершенствование административного механизма по улучшению жизни, а не реальное улучшение. Но т.к. официально давно считается, что это, все же, одно и то же, идет ни с чем не сравнимое выкачивание госсредств в частные карманы, небывалая по накалу страстей борьба за место в группе реформаторов, ибо совершенствовать российские бюрократические порядки готовы все. (Раньше, до революции, это было привилегией вельмож). Но если все станут реформаторами, не останется, кого реформировать, поэтому конкурс нешуточный. Собственно, кроме административного переустройства в России на ниве дел не осталось сколько-нибудь серьезных занятий, могущих принести какой-либо серьезный доход. В России мало, что производится, все с увлечением заняты одной национальной забавой – реформированием российских реалий, что связано с дележом бюджета. Это и проведение конкурсов по госзакупкам, и тендеры на воплощение строительных проектов, и осуществление нацпроектов, и работа госкорпораций, и многое, многое другое. Конечно, можно пойти в бизнес, но уж очень он – особенно крупный - сросся с властью, зависит от государственного администрирования, т.е. опять-таки завязан на бюрократических реформаторов, могущих взглянуть на него благосклонно, а могущих и «подпризакрыть», если вдруг у бизнесмена закрадутся сомнения, кто действительный хозяин его дела. Качать и качать под себя госсредства – вот их главная задача, не брезгуя, конечно, и частными пожертвованиями, все равно, от тех или иных перестановок в госпрограммах улучшения жизни самим гражданам ни горячо, ни холодно.
Вообще, как-то обидно России, имеющей великую многовековую Историю, прославленную такими именами, как Александр Пушкин и Николай Гоголь, Александр Суворов и Михаил Кутузов, Александр Невский и Дмитрий Донской, Сергий Радонежский и Серафим Саровский, получить в ХХI веке заурядную клептократию (власть высокопоставленных воров) по образу и подобию южноафриканских бывших колоний, у которых никогда не было ни настоящей истории, ни полноценной государственности.
* * *
1.3. И сейчас, уже в ХХI веке, последний виток исторического развития России показал, что она как была, так и остается не готова к восприятию западной демократии. Не готова, в силу исторических и ментальных особенностей русского национального характера, как не готовы к ней страны Исламского мира (что доказывают войны в Ираке и Афганистане). Зачем нужно стричь весь мир под одну гребенку национальных особенностей одной, пусть даже и самой богатой страны мира, именуемой Соединенные Штаты Америки? Почему не дать каждому голосу звучать на мировой арене так, как присуще ему от природы, а не так, как требует от него главенствующий в мире канон, отвечающий вкусам и привязанностям одного единственного дирижера?
Петр I – главный в русской истории царь-русофоб привил России всегдашнее ее стремление за Западной Европой, все у нее по возможности перенимая и заимствуя, даже если это ну никак не оправдано с точки зрения здравого смысла.
С тех пор так ничего и не изменилось: Россия в вечной погоне за Западом, слепо копирует его жизненные установки, что ведет к все новым ухудшениям жизни, убивая ее культуру и самобытность. Современный западный мир, который давно превратился в одно большое казино, заставляющее людей, живущих в нем, находится в непрерывной лихорадке предпринимательства, делая деньги из денег и ради денег, диктует миру свой ценности, свою жизненный уклад, нивелируя национальную пестроту стран, приближая сроки исполнения библейских пророчеств.
* * *
Сломав привычный уклад, насадив на Российской почве внешне прогрессивные, но не меняющие сути отношений «хозяин-холоп» нововведения, Петр запустил в русской жизни маховик опаснейшего механизма имитации действий, когда важен не реальный результат, а то, как он выглядит в отчете, насколько соответствует циркуляру, инструкции, регламенту, столь милых сердцу начальства. Пошло это от очарованного западом царя-информатора. Пока он тешился насаждением дорогих ему (и чуждых русским) западных установлений, жизнь не стояла на месте, она раздваивалась, мимикрировала под сдавившие ей горло невыполнимые установления, воспроизводя на бумаге (в отчетах и донесения) имитацию деятельности, которая множилась министерствами и ведомствами многотысячными тиражами, дробясь и множась в тысячах служебных кабинетов. В этих настоящих джунглях служебных бумаг проросли и расцвели пышным цветом ядовитые растения кумовства и взяточничества. Взятка становится единственным рычагом могущим сдвинуть в России дело с мертвой точки. Без нее в дебрях нагороженного в 33 этажа со времен Петра бюрократического идиотизма, где давно сгинуло последнее понятие о мысли, дело может (и должно) пылиться под спудом годами. Самое смешное, что все эти проблемы также животрепещущи и актуальны в России, как и 300 лет назад. Бюрократия обессмертила имя великого Гоголя, который высмеивал в своих произведениях то, что звучит сегодня так же злободневно, как и 200 лет назад. Все это явилось прямым следствием установлений, проводимых Петром на голом месте, не могущих иметь на русской почве никаких корней и не отвечающим ее реальным, объективным потребностям.
Тысячи и тысячи мелких начальников трудятся и трудятся, создавая тонны бумаг, справок, не содержащих никакой реальной информации, за каковой непроизводительный труд получают, не совсем реальные деньги. Я объясню, что это такое: в одних случаях русские деньги что-то стоят, в других - могут не стоить ничего. Ценность наших денег выборочна, ибо хождение они имеют в воровской среде, в который постепенно превращается весь внутренний российский рынок, где все – от работников магазина до турагенства – носят в головах единственный замысел, как бы получше обобрать клиента. Ты можешь купить вещь, которой можно пользоваться, а можешь приобрести точно такую же, но которой пользоваться нельзя, потому что тебя уже обокрали поставщик, производитель, продавец. Тебя обманули с тем, чтобы потом самим купить что-то не отвечающее стоимости потраченных денег, и тоже, в свою очередь, быть обманутыми другими. Так и вертится это колесо кругового облапошивания: ты обманываешь одних, чтобы потом самому, в свою очередь, быть обманутым другими.
Имитация деятельности, которой требуют инструкции, циркуляры, регламенты, становится со времен Петра важнее самой деятельности, ибо бумаги, регламентирующие тот, или иной порядок вещей, давно вытеснили закон, который впрочем, всегда проистекал на Руси из самодурства державной власти. С Петровских времен в России, в отсутствие личной свободы (которой, впрочем, здесь никогда и не было), и, следовательно, личной инициативы, гораздо важнее, как выглядит то или иное действие на бумаге, насколько оно соответствует последним установлениям власти, нежели то, что происходит в действительности. Этот изумительный порядок, созданный Петром, за нарушение которого сам же порой и наказывал (но – в ручном режиме, т.е., избирательно, - пользуясь властью, нарушал собою же установленную субординацию), рождал уникальные условия для воровства. Потому что, если с человека, отвечающего за дело, спрашивают не реальные результаты деятельности, а отчеты о ней, его единственным стимулом к работе остается меркантильный интерес, т.е., говоря проще, воровство.
Если раньше, при Царе мздоимство было уделом чиновников, Самодержцы, оставаясь хозяевами страны, не принимали участия в общей вакханалии, являясь гарантами некого подобия бюрократического порядка, то сейчас, когда во главе страны стоят чиновники, благостная картина всеобщего воровства нивелировалась: в делении государственного пирога теперь участвует вся власть целиком. Если в царское время военные брезгливо относились к воровству и взяткам, от чего их удерживала честь мундира, то сейчас к дележу госсредств подключились и силовые ведомства, таким образом не оставляя в стороне от дележа никого, кто причастен к государственной кормушке.
И все так привыкли за 300 лет, прошедших с эпохи Петра, жить двойными стандартами, когда в бумагах, победных реляциях, письмах съездам партии – одна реальность, а в жизни – прямо противоположная, что мы теперь и не мыслим жить по-другому, т.е. говорить друг другу правду. А от необходимости говорить правду (что означает отвечать за свои поступки) всегда освобождает «сильная рука». Отсюда в русском народе и такая склонность к авторитаризму, (авторитарный правитель всегда безоговорочно поддерживается в России, в противовес любым другим свободным политическим силам), тоска по сильной руке, которая все решит за него, т.к. за последние три века русские прочно и неотвратимо разучились быть самими собой, т.е. жить самостоятельной жизнью, как живет большинство населения свободных стран.
* * *
Весь уклад русской жизни направлен на то, чтобы с молоком матери человек усвоил, что он принадлежит кому угодно, - партии, царю, генсеку, государству, комсомолу, но только не самому себе. Если раньше общественное и личное было нераздельно, что подразумевало скотские «прелести» коммунального быта, когда все и всегда друг у друга на виду (в школах, детских садах, пионерлагерях и в привокзальных туалетах - и это тоже элемент национальной идеологии), то сейчас общественного не осталось, осталось только личное - чиновников и заправляющих всем с их благословения бандитов, диктующих под страхом смерти законы зоны, точнее, ее понятия населению целой страны. События в станице Кущевская, всколыхнувшие всю страну, – симптом национальной болезни, распространенной, на самом деле, по всей ее территории. Власть благосклонно смотрит на такое положение вещей, ей удобней так нами управлять: бандиты помогают ей держать народ в узде. Это такая современная система управления страной, скопированная со средневековой модели власти Ивана Грозного, опиравшегося на своих опричников (получивших название от слова «оприч», т.е. стоящих вне закона), которые, попирая все существовавшие в тогдашнем обществе нормы, без проблем решали любые внутренние проблемы царской власти. Опричники носили черную одежду поверх золоченой, к седлу у них была привязана метелка, которой они как бы выметали государственную измену, и собачья голова, символизирующая, что они готовы как псы выгрызать внутренних врагов царя.
Власть настолько срослась с криминалитетом, что уже не понять: то ли власть у нас бандитская, то ли бандиты государственные, под сенью закона, точнее, в его отсутствие, вершащие свои делишки, не советуясь ни с кем. Наверное, уже не имеет значения, как их называть, поскольку речь идет всего лишь о терминах.
* * *
Достойный результат реформ великого кормчего, - когда, уничтожив национальные традиции, он дал России взамен исконных патриархальных приоритетов русского народа пустые куклы «общечеловеческих ценностей», которые вылились на дикой, известной своим первобытным изуверством земле в плебейские немецкие ассамблеи и попойки петровского «Всепьянейшего собора».
Историческая справка:
Вот как описал голштинский камер-юнкер Ф.-В. Берхгольц, побывавший на одной из Петровских ассамблей обстановку празднества:
«Великий адмирал (Ф.М. Апраксин – С.С.) до того напился, что плакал, как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меньшиков так опьянел, что упад замертво и … его люди с помощью разных спиртов привели его немного в чувство и испросили у царя позволение ехать с ним домой».
Описание «веселья» высших сановников тогдашней России, стало в наши дни будничным времяпрепровождения для большинства населения нашей страны, особенно, в сельской местности. Здесь мы можем заключить, что Петр добился своего – его образ мыслей и манера поведения, каковую он хотел видеть у своих подданных, получила повсеместное распространение в России. Можно сказать, что «дело его живет». Добавим к этому, что в патриархальной, столь ненавидимой им России такого повального бытового пьянства, к которому с такой нежностью относился сам царь-благодетель, не было. Таким образом, приобщение к «общечеловеческим» ценностям Запада обошлись России ценой общей моральной, духовной и физической деградации.
Русский «просвещенный» монарх достойно перенял сии плоды европейского просвещения, взращенные на европейской ниве «гуманизма и либерализма», в преломлении русских традиций и обычаев.
И это взамен исконных российских ценностей «народа-богоносца»? Петровские ассамблеи на немецкий лад и всепьянейший собор? Они выглядели, как обезьяньи гримасы на фоне традиционного российского богопочитания и целомудрия, и не могли не нести весь тот букет уродств и мерзостей, которые знакомы каждому, кто живет ныне в России.
Мы можем представить себе Петровские ассамблеи, так сказать, воочию, очередной раз прибегнув к помощи Е. Анисимова:
«В маленьком зальце, переполненном разгоряченными, нетрезвыми и не особенно чистоплотными людьми, невыносимо жарко и душно. Не лучше и в соседних комнатах, где стояли столы со снедью и вином и где за картами и шахматами с кружками пива сидели мужчины. Клубы табачного дыма застилали свет, крики и пьяное пенье заглушали разговор, кто-то из гостей уже лежал под столом, кому-то от выпитого лишнего кубка требовалась неотложная помощь. При этом всем нужно держать ухо востро: маршал ассамблей с этим проклятым кубком (двухлитровым кубком «Большого орла», которым наказывали провинившихся - С.С.) расхаживал между гостей, высматривая нарушителей».
«Застолью придавалось большое значение. Столы во дворце расставляли и в больших залах, и в покоях поменьше. В зале сидел Петр I и вельможи: сенаторы, адмиралы, генералы, президенты коллегий, за столом в соседних покоях – духовенство, дальше – армейские и флотские офицеры. Отдельно сидели купцы, кораблестроители, иностранные шкиперы судов, стоявших в это время в Петербурге. Императрица и дамы света располагались в отдельном покое. На столах стояли стеклянные бокалы (или, как говорили в XVIII веке, «покалы»), кружки, кубки, стаканы и так называемые стопы. Гости пили разные вина и водки, которые подавали слуги – на столах бутылки не стояли. Известно, что сам царь более всего любил анисовую водку и токайское вино. Но слуги подавали также сухие французские и немецкие вина, различные настойки, пиво. Столы были уставлены большими серебряными и оловянными блюдами с многочисленными холодными закусками, как мясными, так и рыбными. Позже шли перемены горячих блюд, которые готовил царский повар Фельтон. Десерта за царским столом обычно не подавали. Фрукты выставлялись сразу вместе с закусками. Но они не были особенно привлекательны для гостей. Обычно их доставляли в Петербург издалека в засахаренном или засоленном виде – гости угощались вываренными в сахаре сливами, лимонами, а также солеными арбузами. Конфеты (конфекты) подавались только к дамскому столу.
Государь, как хозяин дома был страшен для гостей, особенно для тех, кто не привык еще к царскому застолью. Все современники, оставившие записки, утверждают, что Петр I почти насильно спаивал гостей, заставляя их поднимать тосты не только с вином, но и с дешевой водкой (так называемое «хлебное вино), неприятной на вкус и омерзительно пахнущей сивухой. Петр I не давал гостям встать из-за стола, держал их там часами, а иногда и сутками. При этом нередко покидал застолье, чтобы вздремнуть часок-другой в своих покоях. Выставленные в дверях часовые не выпускали гостей даже ради совершения неотложных нужд. Известно, что полы пиршественных зал предусмотрительно устилались рогожей, сеном и соломой, чтобы спасти паркеты от продуктов жизнедеятельности засидевшихся гостей».
Нарисованная картина удивительным образом напоминает описание некоторых эпизодов из жизни индейцев, данное в «Записках Джона Теннера», ставшего, в свою очередь, предметом критической статьи А.С. Пушкина. Пушкин делает пространные выписки из этой книги, рассказывающей о 30-ти годах, проведенных ее автором среди индейцев. Вот одна из них:
«Торг наш кончился. Старуха подарила купцу десять прекрасных бобровых мехов. В замену подарка обыкновенно получала она одно платье, серебряные украшения, знаки ее владычества, и бочку рома. Когда купец поехал за нею, чтоб вручить свой подарок, она так была пьяна, что не могла держаться на ногах. Я явился вместо ее и был немножко навеселе; нарядился в ее платье, надел на себя и серебряные украшения; потом взвалил бочку на плечи, принес ее в хижину. Тут я поставил бочку наземь и прошиб дно обухом. «Я не из тех начальников, - сказал я, - которые тянут ром из дырочки: пей кто хочет и сколько хочет!» Старуха прибежала с тремя котлами, - и в пять минут все было выпито. Я пьянствовал с индийцами во второй раз отроду; у меня спрятан был ром; тайно ходил я пить и был пьян два дня кряду. Остатки пошел допивать с племянником старухи… Он не был еще пьян; но жена его лежала перед огнем в совершенном бесчувствии…
Мы сели пить. В это время индиец из племени Ожибуай, вошел шатаясь и повалился перед огнем. Уж было поздно, но весь табор шумел и пьянствовал. Я с товарищем вышел, чтобы попировать с теми, которые захотят нас пригласить; не будучи еще очень пьяны, мы спрятали котел с остальною водкою».
«Брат мой Уа-ме-гон-е-бью вошел в шалаш, где молодой человек бил одну старуху. Брат удержал его за руку. В это самое время пьяный старик, по имени Та-бу-шиш, вошел туда же и, вероятно, не разобрав порядочно, в чем дело, схватил брата за волосы и откусил ему нос. Народ сбежался; произошло смятение. Многих изранили. Бег-уа-из, один из старых начальников, бывший всегда к нам благосклонен, прибежал на шум и почел своей обязанностью вмешаться в дело. Между тем брат мой, заметя свою потерю, поднял руки, не подымая глаз, вцепился в волоса первой попавшейся ему головы и разом откусил ей нос. Это был нос нашего друга, старого Бег-уа-иза! Утолив немного свое бешенство, Уа-ме-гон-е-бью узнал его и закричал: «Дядя! Это ты!» - Бег-уа-из был человек добрый и смирный; он знал, что брат откусил ему нос совсем неумышленно. Он нимало не осердился и сказал: «Я стар: не долго будут смеяться над потерею моего носа!»
Конечно, на Петровских ассамблеях гости друг другу носы не откусывали, хотя в каких-то фантасмагорических проявлениях русской жизни тема откушенного носа присутствует: У Гоголя в «Невском проспекте» один пьяный просит другого отпилить ему нос, т.к. нос якобы у него требует для себя слишком много нюхательного табаку. Но налицо некоторое сходство двух описанных картин: то же дикарское безудержное стремление нализаться как можно скорее до бесчувствия. Только, в отличие от язычников - дикарей, Петровская вакханалия «одухотворена» присутствием духовенства и наполнена державным почитанием самодержца в сочетании с совершенно дикими первобытными нравами.
Приведенные описания событий Пушкин сопровождает своим как всегда точным комментарием, что называется, не в бровь, а в глаз:
«Оставляем читателю судить, какое улучшение в нравах дикарей приносит соприкосновение цивилизации!»
В свою очередь, и мы предоставляем читателю судить, о ком это можно сказать!