Сегодня Саша поняла, что такое «Ташкент» в понятии русского человека. Если вчера еще можно было говорить «тепло» или «жарко» то сегодня оба эпитета к погоде не походили – «пекло», вот единственное, что приходило в голову четырнадцатилетней девочке после каждого вдоха невесомо – сухо, с запахом остывающей печной золы воздуха на улице. После десяти минут ходьбы, по Инженерной, которые больше были похожи на перебежки между островками тени от чахлых акаций, Саше нестерпимо захотелось умыться коричневой, глинистой водой из широкого арыка, а еще через минуту она готова была лечь в него и пить воду, пока она не заполнит её «по самую макушку».
Семья капитана Михайлова приехала в Ташкент в прошлом году, осенью. Жара уже спала и сентябрьские базары завораживали золотыми горами мирзачурских дынь; матовых и темно зеленых арбузов как раз в один папин обхват; над треснувшими от спелости мохнатыми персиками нервно шныряли пчелы; «а вот и библейская смоква!» - торжественно провозгласил дедушка Феофил, подняв в своих узловатых старческих пальцах коричневую прохладную ягоду инжира, лежавшую на дощатом прилавке каждая отдельно – на широких листьях со своего родного дерева. «Якши инжир, рус-аксакал, якши» - суетился, тряся короткой черной бородой сарт, подсовывая деду инжиры одну лучше другой. Феофил, высокий, худощавый, в длинной серой холщовой косоворотке на выпуск, широкополой малороссийской соломенной шляпе, степенно оглаживая роскошную седую бороду протоиерея, капризничал, отодвигая каждую вторую ягоду: «такую ты сам ешь, агарянин», Выбравшись из сумятицы азиатского базара с его лошадиным ржанием, божбой, воплями нищих и причитании дервишей, призывных криков и проклятий, они унесли целую ивовую корзину с яблоками, грушами, персиками, сливами, светящейся медовой спелостью дыней и конечно же, дюжиной огромных, прохладных смокв – инжирин, выторгованных степенным дедом у хитрого «агарянина». Потом была ташкентская зима, когда Саша, по привычке своего ярославского детства тщетно ждала снега, мороза, отсвета луны в блюдце катка за окном, а были лишь слякоть… да стаи русских грачей на деревьях – прилетели зимовать! Сумасшедшая, яркая, короткая весна своими ливнями, и многоцветьем внезапно развеяли эти зимние ожидания Саши и тогда впервые у нее шевельнулась опасливая мысль: а что будет через два месяца – в июле?!!
Но вот, наконец и дом инженера-путейца Бачинского – «коренного» ташкентца, приехавшего в Среднюю Азию еще при Кауфмане, ) без малого сорок лет назад. С его внучкой, Дашей, Саша Михайлова училась в одном классе гимназии. А дед Дашин был славен далеко за пределами России, тем, что впервые в мире построил деревянный железнодорожный мост длиной 2 версты 247 саженей! Когда в 1887 г. Среднеазиатская железная дорога, преодолев бесконечные, раскаленные пески Кара-Кумов , подошла у г. Чарджоу к берегу великой Амударьи, было решено выстроить ….. пантонный мост. Но, группа солдат - пантонеров, посланных из Петербурга, вместе с баржей и необходимыми материалами безнадежно застряла в устье Аму-Дарьи и не смогла пробиться к Чарджоу. Тогда был одобрен смелый проект деревянного свайного моста, предложенный молодым инженером-путейцем Бачинским. Только первый пролёт его через главное русло реки составил почти два километра! На реке были насыпаны три земляные дамбы, служившие опорами. Уникальные инженерное сооружение, стоимостью около 350 тысяч золотых рублей, было построено за 124 дня трехсменной работы. Этот чудо-мост прослужил тринадцать лет.
Обширная библиотека путейца Бачинского, состоящая из технической и гуманитарной научной литературы, славилась в Ташкенте и служила не только сыну Николаю, тоже инженеру-железнодорожнику и внучке Даше, но двум поколениям технической интеллигенции города.
- Да ты никак испеклась, Сашка! – смеется подруга, забирая у распаренной Саши ее соломенную шляпу-канотье (наимоднейшая вещь, предмет гордости владельцы и зависти девочек сразу двух ташкентских гимназий). – Пойдем в сад, под чинару, там прохладно.
-А я уезжаю, Даша – огорошила подругу девочка, едва устроившись на плетеном диване в тени, - к папе, на Памиры.
Даша, услышав новость, едва не выронила кувшин с компотом – Сашка! Ты в самом деле?! У-ух – и она мечтательно закатив глаза, обнялась с запотевшим кувшином прохладного напитка.
- Ну, Даша, уморишь, налей! – жалобно заскулила Саша, протягивая стакан, - Папа рапорт вчера прислал в штаб округа с просьбой меня к нему отправить на лето, и письмо для меня и дедушки, чтобы собиралась в дорогу. Посыльный сегодня утром нам из штаба привез…. Рапорт уже с разрешительной резолюцией командующего, вот….
Рассказывая, Саша не знала: радоваться ей или печалиться – впереди путешествие, настоящее, не на какой-нибудь холмик в трех верстах за городом за травами в гербариях, а на таинственные Памиры, которые на самых точных картах все еще наполовину в белых пятнах! Ледники, снежные вершины, ревущие потоки в бездонных ущельях, хищные барсы (а наверно и тигры) подстерегают путника за поворотом тропы, в долинах цветут невиданные растения, щебечут еще никому неизвестные птицы!
Подруги-гимназистки были истинными детьми своего времени и страны в которой жили: за их спиной век девятнадцатый – век открытий, географических и технических, «век инженеров», триумфа человека над природой в её познании и овладении. Но и век великих социальных движений, революцией, теорий, будоражащих умы сотен миллионов людей, одна из которых уже через несколько лет ввергнет Россию в пучину кровавой между усобицы, уведет страну на семидесятилетнюю «объездную» дорогу испытаний и искуплений исторических ошибок…. Но здесь, в глубинах Средней Азии, жизнь течет, во многом, по своим законам, и если сверстницы Александры и Даши в России уже начинают интересоваться модными теориями Маркса, Шопенгауэра и Ницше, это здесь век двенадцатый для русских людей еще задержался открытием новых хребтов, неведомых ледников и целых народов! И жизнь гимназистов в Ташкенте, Ашхабаде, Самарканде и других немногих городах края, где эти учебные заведения имелись, соответственно была насыщена духом первооткрытелей еще неизвестного, малоизученного края. Даже библиотеки в немногочисленных интеллигентных семьях сильно отличались от подобных же российских: толстые журналы Известий Русского Географического общества, Русского Горного общества, труды экспедицией Пржевальского, Козлова, Раборовского по Центральной Азии; путешествия шведского исследователя Свена Гедина и японского монаха Кавагучи в Тибет; «Землевладение» Карла Риттера; не редкость было увидеть на полках и средневековые рукописи на арабском, фарси, тюркском языках, купленные на здешних базарах и в мечетях. Французские романы и прочая беллетристика – были редкостью. Гербарии и энтомологические коллекции, собранные своими руками, были предметом гордости многих ташкентских и самаркандских гимназистов. К слову сказать, некоторые из этих собраний сделали бы честь музеям и исследовательским центрам Европы! Ну а участие в экспедиции или длительная поездка по загадочному Памиру – это почти фантастика! Это делает тебя героем и центром внимания всей гимназии, (да что там гимназии – молодежи в городе!) на целый год!
Обе подруги – гимназистки, по примеру своих старших сверстников, весь последний семестр посещали заведения Туркестанского отделения Русского Географического Общества, организованного в Ташкенте в 1897 году. Здесь с научными докладами об экспедициях в крае выступали не только здешние ученые, но и исследователи из Петербурга, Москвы, Киева и даже Берлина, Базеля, Рима! Честно говоря, выступления покорителя пика Хан-Тенгри на Тянь-Шане, князя Боргезе из Милана, запомнились девочкам не только своими научными достижениями, сколько самим загорелым, элегантным князем («ах - настоящий римский патриций!») ….. – Я, конечно, буду тебе писать, Даша! – предваряя просьбу подруги, пообещала будущая путешественница. - Прямо с дороги, с каждого привала! Если конечно, обстоятельства позволяет … - неуверенно заключила она.
-Какие еще обстоятельства?! – Заморгала растерянно Даша – Неужели … могут быть нападения китайцев и афганцев?! Ой. Сашка, может быть, не поедешь? – Стукнув кувшином с компотом по столу, она схватила за руки подругу, на глазах появились слезы.
- Да, ну, нападения … - Саша, не думавшая о таких приключениях до этого, сама испугались – Ну, может, чернила замерзнут или, оказии для письма не будет…
Но Дашу было уже не убедить, она заливалась слезами, представляя себе страшных, оскаленных всадников с бабьими косами на спине, в синих бужрукавках и с длинными пиками: точь-в-точь как на рисунке в прошлогоднем номере «Всемирной иллюстрации».
Всплакнув (и выпив весь компот ) подруги попрощались, после чего Саша, порядком расстроенная, отправилась домой собираться – выезжать нужно было с почтовой повозкой в Маргилан, а оттуда на Памир уже послезавтра утром!
* * *
История внесла свои коррективы в сроки Саши на Памир: в августе четырнадцатого началась война. Та самая первая мировая, окончание которой для старой России не суждено было увидеть. Мир для россиях перевернулся и закружился в кровавой карусели революции, гражданских войн и великих свершений ….
В начале сентября, штаб Туркестанского военного округа, справившись конец со срочной отправкой из своих резервов нескольких частей на фронт, смог снова взяться за свои каждодневные дела, в том числе и на границе. На фронт ушел и подполковник Шпилько – командир Памирского погранотряда в Хороге. Всероссийскую известность принесла ему первая экспедиция на Сарезское озеро в апреле 1912 года. Он и группа офицеров – пограничников первыми исследователями Усойский завал на р. Бартанга и описали наполняющееся озеро. Научный отчет офицера вызвал живейший интерес у сейсмологов и геологов всей Европы. Теперь, после того как подполковник Шпилько добровольцем отправился на германский фронт, на его место был назначен подполковник Ягелло, вместе с которым и предстояло выехать на Памир Саше Михайловой.
* * *
Дорога от Маргелана до Оша было мало чем примечательна, поэтому толстая синяя тетрадь («амбарная книга»», как назвал её дедушка) взятая Сашей для ведения дневника, осталось практически пустой. В Оше к «ташкентцам» присоединился небольшой отряд из почтмейстера Крутова, казака и двух местных джигитов – киргизов, которые занимались доставкой почты на Памирский пост.
Казака звали Валерий Анисимович, он был уже не молод, кряжист, весел и по юношески проверен и расторопен, что постоянно конфузило двух солдат-линейцев, сопровождавших подполковника Ягелло – здоровенных двадцатилетних парней, туляка и полтавца, которые, при всей своей крестьянской сметке, сноровке и молодости постоянно попадали впросак, то с устройством ночлега, то с поиском дров на чай, то в навьючкой лошадей, а также с массой других мелочей конного похода в горах. Ягелло, глядя на это, каждый раз хохотал, а солдаты уже через два дня пути возненавидели казака лютой ненавистью.
При устройстве очередного бивака с солдатами снова произошел конфуз: пустившись искать хворост для костра, они ничего не нашли и взялись ломать какой-то колючий куст. Между тем, Анисимович, некоторое время с сомнением наблюдавший из их усилиями, крякнул с досады и взяв мешок, за десять минут набрал сухого аргала, разжег костер и к тому времени когда оба солдата, порядком исцарапанные, победно принесли три хворостины, чай уже кипел. Ягелло и почтмейстер конечно же хохотали, солдаты надулись и ушли от костры, а Анисимович, ухмыляясь ремонтировал какой-то вьючий ящик, уроненный углом о камни теми же незадачливыми солдатами.
- Вообще, казаки во время Памирского похода полковника Ионова, с жалостью относились к пехоте, на долю которой доставалось более тягости, чем другим родам оружия, - проговорил почтмейстер, вспоминая славные дела двадцатилетней давности. – Я тогда был вольноопределяющимися в отряде: с группой телеграфистов мы готовили установку линии с Памира в Ош, исследовали трассу. У нас, ясное дело повозки! А пехота на бесконечных перевалах замучилась – ну просто беда… Казаки, бывало то и дело сажают на свою лошадь измученного линейца, а сами идут пешком, солдатик же с блаженной улыбкой отдыхающего человека покачивается на спине казачьего мастачка. Еще одно замечательное свойство казаков - оренбержцев: во все время похода они ни когда ни в чем не нуждались. Какими-то способами они доставили себе всегда все необходимое, тогда как пехота изнывала от жажды и голода.
Бывало, идет казачья сотня, а между лошадьми, семеня ногами, бежит баран, привязанный за шею чумбуром, а иной раз и целая корова!
- Откуда, такие вы сякие дети, набрали скот? – кричит офицер.
- Пристал по дороге сам, ваше благородие! – отвечают казаки, и офицер, удовлетворенный объяснением, успокаивается.
Однажды мне пришлось быть свидетелем такой сценки. Едет керекеш , апатично сидя на своем вьюке, и целая вереница завьюченных местными сушеными лепешками лошадей следует за ним, связанная в одну линию хвост с поводом. Сидит керекеш и поет, а казак, живо смекнув, что, мол, время терять нечего, соскочил с мастачка, вынул шашку да и заснул ею снизу в один мешок. Сухари один за другим посыпались на землю, а казак, подбирал их, складывал в торбу. Когда торба была наполнена, он привязал ее к сердцу и крикнул по-киргизски керекешу: - Эй, земляк, ты так все сухари растеряешь! – и при этом указал на валявшиеся лепешки.
Соскочил киргиз, увидел дырку в мешке, покачал головой и давай ее завязывать, а казака благодарит и сует ему в награду два сухаря, приговаривая: «Казак якши, казак силяу (награду) биряман (даю). «Якши, якши,» поддакивает казак, пряча за пазуху сухари, и похлопывая по плечу керекеша. Другой случай был еще характернее. Это было около бивака, когда отряд проходил мимо юрт отрядного подрядчика. Возле одной из них киргиз возился над приготовлением плова (это было в самое время, когда солдаты ужасно голодали, а подрядчик неимоверно наживался). Уже закрыл киргиз крышкой котел и огонь выгреб – поспел значит. Проезжает мимо оренбуржец:
-Эй урток апран борма? - кричит казак киргизу.
-Хозыр, хозыр, таксыр ! – отвечает киргиз и уходит в юрту.
А казак скок с лошади, да к котлу. Снял крышку и вывалял весь плов, часть в фуражку, а часть в котелок, закрыл снова пустой котел крышкой, сел на коня, да и был таков. Все это было сделано с поразительной быстротой и ловкостью.
Выходит киргиз с чашкой, наполненной апраном, и, не видя казака, угощает подошедшего пехотного солдата.
-Апран якши? Скаля свои жемчужные зубы, спрашивает он.
-Якши, якши! – хлопая по плечу киргиза, отвечает солдат и продолжает свой путь, а киргиз идет к котлу посмотреть на приготовленное угощение, осторожно снимает крышку и замирает с нею в руках…
А между тем на биваке, целый кружок солдат и казаков сидят на земле, едят да похваливают «сартовскую палаву». И сколько таких случаев можно было наблюдать над казаками за поход и зимовку на Памире!
- Да я не такое тоже тогда за службу насмотрелся! – заметил Ягелло, поудобнее подтыкая под бок седло, -Однажды даже имел разговор на сей предмет с одним есаулом, удивляясь, что казачьи офицеры легко относятся к нижним чинам за их проделки.
- А знаете, что я на это вам скажу – объяснил мне есаул – что я, например, никогда не вздую казака, если он украдет, да не попадется. С таким, который только одним казанными харчами довольствуется, пропадешь в походе. Возьмите кА, да посмотрите на нашу службу - гоняют, гоняют , отдыха не дают, интендантство фуража не доставляет, а подлец подрядчик только о барышне думает; ведь сам знает, как наш солдат голодает, а коли стянет что-нибудь, так у вас его сейчас- под суд, а у нас немного проще: украл, да попался – нагайкой, а не попался, твое счастье. Вот намедни, когда мы на рекогносцировку ходили, ведь торе суток сломя голову шли, корму подножного – хоть бы травинка, а ячменя интендант, чтобы ему пусто было, видите ли, опоздал доставить! Я для своего коня запас ячменя берег в хурджумах , как золото, и в политике вместо подушки под голову клал. Просыпаюсь это я, гляжу, а половины ячменя нет. Выкрали подлецы? Так у нас уж поставлено дело, что заставляют казака красть – ничего не поделаешь!
-Да, есаул прав был!- поддакнул, слушавший « явколуха» разговор у костра Анисимович. – у казака от такой жизни ухватистость да сноровка в крови. Нигде и никогда не пропадали. Недаром вся Сибирь , Великого океана, весь север, до самых льдов –все казаком впервые пройден. А уже здесь то, на торной дороге, топлива на костер не найти… - последнюю фразу казак произнес погромче, чтобы слышали солдаты. -Сюда идите, аника- воины, чай уже готов!
После чая с бабушкиным вареньем, которое все нахваливали, а почтмейстер даже спросил рецепт, Саша, борясь со сном, села писать письмо подруге в Ташкент.
« Милая Даша!»
Едем от Оша через Алайскую долину. Долина, на взгляд, - ничтожная, - всего 22 версты совершенно ровного пространства ее ширины отделяли от нас следующей станции / «Бардоба» от слова Бур-тепе, Т.Е. « алебастровая гора»/ казалось, что вот-вот сейчас дойдем!! Но не тут то было!
Покрытая роскошной травой летом, заносимая на несколько саженей глубины зимой снегом, и подверженная налету нежданных туманов и снежных буранов во всякое время года, Алайская долина имеет за собой даже историческую память: много крови пролили киргизские племена, сражаясь за ее обладание для своих пастбищ; много заблудилось и погибло в ее туманах разных путешественников…
Мне рассказали, что в последнее время не раз здесь сбивалась с пути и погибла наша Памирская почта.
Всю дорогу от Оша меня персонально сопровождает джигит из киргизской волости, которого уездный начальник. Милейший полковник Зайцев « прикрепил» ко мне для « облегчения пути».
Так как безопасности моей ничего не угрожает, джигит принял на себя обязанности дамского угодника: он трусил все время рядом со мной на своей крохотной лошадке и развлекал меня самым добросовестным образом. Вся его тщедушная фигура исчезла в обширных желтых кожаных штанах: из – под серой волчьей шляпы лукаво поглядывали крошечные глазки, сбоку болталась чудовищных размеров и, очевидно, бутафорская сабля: он был смешон до крайности и сильно напоминал собой огородное чучело. И вдруг мой телохранитель завел « он , очевидно, импровизировал и пел отдельными фразами, обращаясь то к пещере, мимо которой мы ехали, то к дереву, одиноко стоящему на склоне горы. В особо патетических местах он восторженно тряс головой, закрывал глаза и рукой затыкал собственное ухо. Этот пример, видимо, облегчал ему высокие ноты.
То северной окраины Алайской долины расходятся 2 дороги: одна вдоль Алайского хребта, вместе с телеграфистом, уходит в Иркештам и далее, в китайские владения; другая наша Памирская, дорога пересекает Алайскую долину поперек.
Поехали! Постепенно стало темнеть: - налетел снежный буран, и все окружающее скрылось в темноте тумана… едем-едем – ничего не видно, а дорога заносится быстро снегом, и ее нащупать невозможно!
Выбились из сил и поняли, что сбились с дороги! Вьюга, мороз! Темнота искусственная перешла скоро в ночь, и двигаться дальше не было возможности! Темно – всюду толстый снежный покров, холодно! Разбили сундуки и ящики, в которых были наши и казенные вещи: стали жечь костры, но и этого не надо долго хватило! Пришлось сидеть и мерзнуть в темноте под снежным ураганом; только заботами начальника нашего импровизированного отряда, не дававшего никому дремать, мы не заснули здесь вечным сном. Много за эту страшную ночь пришлось передумать и пережить самой и видеть как другие относятся в такой опасности! Впрочем бывали тут со стороны туземцев и смешные на вид выходки: например снимает головной убор и наденет на ноги, чтобы хоть немного их согреть. Но вот одновременно затих свист урагана и блеснули первые лучи рассвета: - тумана как будто не было! И мы сразу услышали лай собак и увидели станцию «Бардаба»: оказывается, что мы всю ночь провели почти перед самой станцией! Через час-полтора мы были уже на ней, первом расположенном у подножья Заалайского хребта этапе Памирского района.
Но буря, как будто бы, хотела дать нам возможность добраться лишь до станции: мрачная из граненого камня, построена – тесная, сырая, отапливаемая только самими же приезжающими путешественниками. Кругом голые горы и скалы: ни дерева, ни кустика!
По такой, совершенно лишенной всякой растительности местности, предстояло ехать еще 8 дней, вплоть до Тагар-кахты, четвертой с конца пути станции, - делая в день в среднем 42 версты, а один переход даже 56 верст. Кроме еще не отстроенной станции / «работа» / в Бардабе есть еще таможенная, подчиненная Иркиштамской таможне, застава из нижних чинов – объездчиков: там уютно и тепло, но и туда пустят только по особому одолжению, как было сказано и нам!
Сегодняшний наш день удачнее – погода хорошая, (снег стаял, как и не было!), да и дорога вполне сносна.
На сем свое письмо заканчиваю, спать хочется, просто ужас.
Целую тебя, твоя Александра – страница.
В последующие шесть дней пути маленький караван, во главе новым начальником Памирского отряда, побывал на озере Кара-Куль, знаменитом «Черном озере» с горько-соленой водой, в котором, по мнению китайцев водились в прежние времена (а может и сейчас- кто проверял?) самые настоящие драконы.
Другой берег огромного высокогорного озера был едва видим, черная гладь воды, казалось простирается до далекого Сарыкольского хребта, за которым ухе Китай. Поверхность озера, там где не было льда, была усеяна бесчисленными очками диких уток, гусей, казарок и прочей водоплавающей дичи, вид которой сразу вызвал непреодолимый воинственный пыл у подполковника и обоих солдат. Анисимыч отнесется к перспективе охоты на пернатых апатично:
- Они все эти «пух и перья» собирается с винтовкой добывать?
Пострелять, конечно, если охота пришла, можно, гусей попугать…
Баловство все это!! – рассудительно заключил он.
- Драконы – драконами, а лет пятнадцать назад в озере едва не погиб Свен Гедин! – заметил почтмейстер.
- О! Эта шведская значимость, который едва не проник в запретный город ламаистов, Лхасу? – заинтересовалась Саша.
- Он самый. Экспедиция Свена Гедина исследовала в тот год Памир: Они остановились на целый месяц на Памирском посту, сделав его своей базой: совершили восхождение на пик Муз-кол, описывали Кара-Куль, мерили глубины. Вот тут-то они едва и не погибли. Свен Гедин с одним из своих киргизов отправились на середину озера на плотике из надутых бараньих шкур – турсуках или как их называют таджики на Памире – гупсарах. Внезапно налетел шквал и погнал по озеру такие волны, ну, что твоя Атлантика! Турсуки начали отрываться один за другим…
- А вода, поди ледяная … - мечтательно произнес едущий рядом Анисимович. – Ну, конечно! – подтвердил почтмейстер - у берегов ледяные закраины не тают даже летом! Ну, словом, прибило нашего викинга, вместе с сыном стеной, к берегу, изрядно подмоченными!
«Милая Даша!»
Еле-еле добрались поздней ночью до «работа», «Кара-куль», стоящего на озере того же / «кара» - черный; «куль» - озеро» / названия, ибо в нем действительно черная /горько-соленая/ и лишенная рыбы вода.
От Барбады сразу же начался подъем на перевал «Кизыл – Арт» / «красная глина» / Заалайского хребта: почти 18 верст беспрерывного, хотя и довольно отлогого, подъема, - мы находимся на высоте 14. 000 футов!
Еще 2 версты более крутого спуска, и мы спускаемся на 12000 футов высоты:- уровень жизни и средней высоты «Восточных» Памиров.
На этой высоте дорога идет до упомянутой станции «Кара-Куль»; на этой же высоте она идет все время и до поста Памирского. А отсюда совершенно лишенные всякой растительности горы по сторонам дороги: скалы, каменные осыпи, обломки камней и, особенно, мрамора и графита; в некоторых горах видны выветренные породы гранита и других казавшихся мне интересными и ценными камнями, что сразу же натолкнуло меня на мысль заняться составлением коллекции. По дороге, т.е. в образуемые боковыми горами долинах, нет – ни жилья, ни человека, ни деревца, ни куста: кое-где лишь питательная трава да «терескен»: низкорослое кустарное растение, корни которого служат для отопления как саксаул, к которому, впрочем, хоть и сказано в географии, «терескен» отношения не имеет, потому, что у саксаула «мокрый», наружный и толстый ствол, а у терескена вся жизнь в корнях, а сверху – сухой маленький куст. Таково громадное Восточно-Памирское плато, на котором господствует еще одна прелесть – «тутек.» : эта – горная болезнь, выражающая в удушье, зачастую со смертельным исходом, от нехватки и разреженности воздуха. Опасна она и для людей; еще более того опасна для лошадей, которых здесь ежегодно гибнет от этой болезни огромное количество: киргизская – то лошадь как-то привычная, но наши, вновь приезжающие лошади очень подвержены тутеку. Население - кочующее киргизы, - несколько более низкорослые, чем наши туркестанские киргизы, но столь же беззаботно разводят стада, спят и развлекаются козлодранием и сачками, на которые стекаются сотни людей и лошадей, причем скачки ведутся верст на 40, что прямо ужасно при здешней разреженности воздуха!
Много лошадей гибнет на этих скачках, но выдерживающие её и пришедшие первыми лошади ценятся чрезвычайно дорого. Разреженность воздуха дает у киргиз много заболеваний цингой, а из-за этого у них портятся очень рано зубы. Да, еще одна достопримечательность Восточных Памиров: - это «кутаз», т.е. горный бык, / «як» /, нечто похожее на американского буйвола. Однако, надо сказать, что и здесь учебники географии ошибаются, говоря, что этот як живет в диком состоянии, и что его киргизы приручают: - это чисто домашнее животное, на котором ездят верхом, возят разные тяжести и т.п. В диком же виде их вовсе нет. Киргизы хлеба не возделывают, а покупают / меновая торговля/ из Ошского уезда или Западных Памиров.
Из диких животных на Памирах, вообще водятся архары / горные бараны / кники / горные козлы /, волки, малые медведи, барсы, лисицы; а на Западных Памирах – еще куницы и выдры. Интересно, как волки охотятся на архаров и киков: они окружают их полукольцом и загоняют к крутому обрыву; те нападают оттуда и расшибаются, а волки тогда их пожирают. Всюду по дороге на Восточных Памирах разбросаны рога и кости архаров и киков / архара на Западных Памирах нет /! Кстати, что значит слово «Памир»? Много для него подбирают переводов: это возможно, потому, что он / это название / сильно извращено в русском выговоре.
Наиболее близкое для него толкование получится в том случае, если его произносить «Бом-ир» / , что в переводе дает «крыша мира», да и это при условии большей натяжки, ибо «Бом» / крыша / - по –персидски, а «ир» / земля, мир / - по-сартовски. Существуют и другие толкования этого слова, но все они имеют известную натяжку.
Ну, вот полный ландшафт Восточных Памиров! По этому ландшафту пришлось ехать от ст. Кара-Куль до поста Памирского еще 3 дня, ночуя: раз на ст. Муз-Кол / ледяное озеро /, в другой – на станции Ак-байтал / «белая колылица» / станция того же типа, что и Бардаба. «Муз-кол» / до некоторой степени «чуд природы», ибо это действительно «ледяное» озеро, остающееся замершим постоянно – и зимой и летом, и никогда не отталкивающее, хотя тут же на берегу его растет зеленая трава; основан этот феномен на сильно развитой способности озера замерзать со дня и поднимать лед вверх.
Ак-байтал выдается только тем, что перед этой станцией надо перебраться через перевал того же имени, имеющий высоты более 17000 футов, здесь, по преданию, когда-то погибла какая-то знаменитая белая кобылица, почему и перевал, и спускающаяся с него речка, и, «рабат» получили свое название «Ак-байтал». Но вот последний переход – и мы подъезжаем к первому посту Памирского отряда – «Памирскому» посту:400 верст проехала я верхом от Оша! – 9 дневных переходов, да еще 2 дня, как уже упомянуто, пережидала бурю в Бардабе! После II дней такого пути можно и отдохнуть. Провела я здесь несколько дней.
«Памирских пост» - обыкновенный пост: стоит на пригорке; офицеры, казаки, стрелки, а кругом – та же дикая и мертвая природа!
Есть на Восточных Памирах еще и другие посты: Кизил-Рабатский и Ранг-Кульский, но они в стороне от дороги, и я их не видела…»
* * *
За девятнадцать лет своего существования русских пограничных пост «Хорог», куда перенесен штаб Памирского отряда пограничной охраны, разросся во вполне благоустроенный, вместительный военный городок. Рядом с солдатскими и казачьими казармами были построены небольшие, но уютные офицерские домики, к зданию штаба был пристроен флигель Офицерского Собрания. Сюда, усилиями одного из бывших командиров Отряда, штабс-капитана А.Е. Снесарева, в 1902 году было даже доставлено… пианино «Бюхнер»! Как его довезли из Оша – отдельная повесть, но довезли, и теперь над бурными водами Пянджа вечерами из открытых окон Собрания звучит Чайковский и Шопен.
- Вы знаете Сашенька, у нас здесь имеются весьма приличные исполнители! – Убеждала юную путешественницу одна из старожилов Хорогского поста, жена военного врача Евстигнеева, Мария Николаевна, - Вы пока отдыхаете с дороги, а вечером мы все, конечно, соберемся в Собрании по случаю приезда нового командира Отряда – сами убедитесь.
Саша, которую гостеприимная Мария Николаевна определила жить к себе до самого отъезда в Ишкашим, теперь потчевала на веранде путешественницу пельменями со сметаной, пирогами с луком и яйцами, с абрикосовым повидлом, а также толстенным «наполеоном», украшенном завитушками из шоколадного крема по верху. Картину пира довершали блюда с самыми разнообразными фруктами. Мария Николаевна, последние два годы не покидавшая Хорога, живо интересовалось ташкентскими новостями, но познания в этой области у четырнадцатилетней девочки, конечно же, не могла полностью удовлетворить почтенную докторшу и после двух часов угощения и расспросов (больше похожих на допрос с пристрастием) о семейных делах известных ташкентцев, модных веяниях в фасонах верхнего платья и беллетристике, ассортимента во вновь открывшемся магазине «Комерже и сыновья», и многом другом, сжалилась над осоловевшей от вкусной снеди Сашей и посоветовала ей прогуляться по городку.
Внимание Саши на территории городка сразу привлекла церковь – что-что, а православный храм в такой глуши она увидеть не ожидала!
Час вечерней службы еще не настал, но храм был открыт, перед иконостасом на круглых поставцах перед ликами Спасителя и Девы Марии, горели несколько свечей, куда путешественница добавила и свои две, благодаря за успешный путь и счастливо избегнутые в дороге испытания. Из ризницы вышел рослый священник в синем подряснике с серебряными наперсным крестом.
- Наслышаны, о путешественнице, - прогудел отец Николая, крестя затылок подошедшей под благославление Саше. – Так значит ты внучка протоиерея Феофила? Знакомы мы с твоим делом лет двадцать, считай, с Почаевского лавры, да, давненько… Я уже через родителя твоего, Андрея Николаевича привет и «многие лета» ему в Ташкент передавала не раз! И ты, по возвращении, не забудь! Скажи, что привет от отца Николая с самых горных высей! Храм у нас считая на ближайшую тысячу верст – единственный! Угадай, кстати где ближайший. Ну? – С лукавством и предвкушением победы воззрился на Сашу настоятель.
- В Оше?
- Нет….
- В Маргелане?
- Нет, не угадала!
- Ну, не знаю, батюшка…
Священник победно улыбнувшись и отер усы и бороду пухлой ладонью – Ближайший православный храм, дочь моя, тоже наш, пограничный, тыщу верст на Запад, но тоже на берегу этой речки!
- Это какой речки – Пянджа?!
- Ну да – Пянджа!
- На тысячу верст на Запад, но тоже на берегу этой речки!
- Это какой речки – Пянджа?!
- Ну да – Пянджа!
- На тысячу верст на Запад эта «речка» уже Амударьей называется, по ней там пароходы ходят, батюшка!
- И пусть ходят, великодушно махнул мощной дланью отец Николай – так вот на берегу этой же речке, на таможенном посту Сарай, и стоит ближайший храм, в 1908 году освященный! Первый из построенных во всей Восточной Бухаре! В Этом – заслуга полполковника Логофета, тамошнего тогдашнего начальника – замечательный и разносторонний человек, хочу отметить!
- Дмитрий Николаевич? Да он у нас дома бывал! – воскликнула радостно Саша – он дедушке еще книгу подарил – «На границах Средней Азии». А третий том ее, с собой везу, все в дороге читаю!
- Да ну?, - Искренне удивился священник – Принеси на день –другой, пока дальше не уехала, прочту, непременно! У меня только «Бухарское ханство под русским протекторатом», «Границы» - не дошли! Ты уж принеси непременно к вечерней службе. Полчаса пятого! – прогудел он, довольный разговором, удаляясь в ризницу.
Впереди группы офицеров, в полной парадной форме, стоял новый начальник отряда, подполковник Ягелло. Отлично скроенный мундир, отутюженный с дороги, был украшен двумя орденами и золотыми аксельбантами, тугим витьем спадающими из-под погона на широкую грудь офицера. Офицеры за спиной нового командира были застигнуты его походам на вечернюю службу врасплох и потому будучи в обычной полевой форме, несколько смущались, покашливая, переминаясь на ногах и теребя за козырьки свои пропотевшие за жаркое лето парусиновые фуражки, которые они держали на сгибе согнутой в локте левой руки. Сзади них теснились солдаты- линейцы в чиненых, линялых, но чистых гимнастерках. Стоящие вперемежку с солдатами казаки держали) свои фуражки с синим околышем и лохматые черные папахи по-своему плашмя, под мышкой. Среди защитной скудости цветов военной формы, в левой части предела - яркая стайка женских платьев и платков. Саша стоит вместе с Марией Николаевной, ее семилетней дочерью Олей и Людмилой, своей спутницей. Бедным офицерским женам стоящим сзади них не до молитвы: - впереди две женщины в новых платьях! С самого момента входа в храм за спиной свистящей щепоток: «английский муслин….», «шов справа…», «это не шитье, нет…», «ах, бантик бы сюда», «бельгийские кружева, поди….», и так всю службу, прости их Господи!
Отец Николай, в белом подризнике и фелони, с широкой окладистой бородой и гривой черных волос, спускающихся волнами на плечи, служил торжественно, словно на Пасху. Мощный баритон священника гармонично поддерживался голосом плечистого, молодого диакона и хором из пяти солдат на клиросе. Саша давно не бывала на таком богослужении: в Спасо-Преображенском соборе Ташкента, несмотря на все богатство убранства и многочисленность клира, большой многоголосый хор, храм заполняется полностью лишь по великим праздникам. Да и «Отче наш», по время заутрени пела едва ли половину прихожан. Не много обычно в храме было и мужчин – в основном пожилые. Здесь же, стоя в маленькой группе женщин, притиснутой к самой стене, гляди на этот строй крепких солдат, казаков, офицеров с обожженным горными солнцем лицами, пахнущим конским потом, пороховым дымом, махоркой и прокаленной землей; смиренно склонивших головы слушая Евангелие и со всей душой поющих так, что мерцали и метались огоньки свечей на паникадиле над головами, она впервые ощутила что значит «русское воинство», какая мощь сокрыта в мужчинах этого народа, стоящих на боевом посту в немыслимых горных дебрях Азии! «Не устоят германцы! – послышалось вдруг девочке – кто сможет устоять против них? ! Господи, помоги нам праведным! – охваченная душевным порывом закрестилась она на лик Спасителя –«Ведь война идет великая! ВЕЛИКАЯ! «Только сейчас до Саши дошло, куда уезжали с Ташкентского вокзала те самые батальоны в конце августа!
Меньше чем через час все свободные от службы офицеры (семейные вместе с женами) собирались в офицерском собрании. Флигель, где оно располагалось, при всей своей неказистости снаружи, внутри оказался довольно вместительным помещением, обставленным гнутой» венской» мебелью, большим длинным столом, а также ламберным столиком под зеленым сукном для любителей покера и ската с четырьмя креслами на веранде. Украшение собрание был уже известный из рассказа с Марии Николавны «Бюхнер» стоявший у окна, подальше от сияющей черным лаком печки - «голландки». По другую сторону от окна у стены располагались два больших книжных шкафа с богатым подбором подшивок «Невы», «Нового мира», «Туркестанских ведомостей», других газет и журнала. «Золотой фонд» отрядной библиотеке составляли две полки книг по географии истории и о природе Средней Азии. Многие стоящих здесь томов были автографами авторов» «Краткий очерк Памира» капитана Скерского, «Памиры», Кузнецова «Туркестанский край. Опыт военно – статистического обозрения туркВО» А.Ф.Костенко; «Восточная Бухара» Снесарева, а также все русские, немецкие и английские издания книг Свена Гедина о его путешествиях в Центральной Азии, высылаемые автором в подарок офицером – пограничникам с завидной аккуратностью.
По случаю прибытию нового командира интенданта расстарался: на столе застеленной белой скатертью, сверкая хрусталь; в центре бился румяным боком зажаренный кабанчик, добытый казаками в ореховой роще неподалеку; в хрустящем кляре горкой лежала форель; в бутылках розовело вино местного приготовления («весьма не дурные, подобает игристому реинскому» - по авторитетному отзыву врача Евстигнеева) и даже виднелись несколько бутылок французского шампанского.
Все великолепие офицерского клубного салона совещалось тремя электрическим лампочками с белыми шелковыми абажурами, укрепленными под потолком. Электричество для всего города вырабатывал по вечерам компактный движок фирмы «Дизель», установленный недавно от задних ворот. Маленькая электростанция была гордостью пограничников ближайших электрических лампочек отсюда была без малого полторы тысячи километров. Они горели в русских Оше и Термезе, а также в британском укреплений в Гилгите. Во мраке разделяющих эти яркие огни цивилизации горели только тусклые точки масляных светильников-¬ чарогов, сальных свечей - шамов, дар редких керосиновых…
В ожидании нового командира, который прямо с вечера пошел наведаться в казармы и солдатскую столовую, офицера в парадном толпились на веранде, женщины же, заняты сервировкой, сновали вокруг стола, соревнуясь в знаний этикета и кулинарий. Иногда это соревнование переходило в жестокую пикировку между старшими дамами «докторшей» Марией Николаевной Евстигнеевой и Алибиной Федоровной Башмачниковой , - супругой начальника штаба. Последней все никак не давало покоя высокое служебное положение мужа (он был назначен начальником штаба ряда восемь месяцев назад) и естественно чувствуя себя его законной и благоверной половиной она чистосердечно чистила, что тень служебной иерархии в мужском мире отряда должна распространяться и на женскую его мирок. Дело облегчалось еще и тем, что новый командир прибыл без жены и следовательно законной конкуренции быть не должно ! Эту уверенность надменной Альбинны Федоровны почему- то не разделяла Мария Николаевна: она отчего- то место нахождение фужера относительно ножа с прибором зависит от порядка принятого во французской кухне, а не от того «как я видела на обе у самарского купца Михрюткина». Взаимоотношения двух уважаемых матрон смягчил Людмила и Анна Кляйн, жена прапорщика, которые болтая между собой, расставляли куверты на столе каждая как ей нравится.
Саша порывавшая было помогать двум солдатом носить с кухни приготовленные блюда было сразу же ими отослана (« мы, барышня и сами справимся, а вы лучше у стола помогайте»), мгновенно взята в плен» и повернула «перекрестному допросу о женской жизни на «Большой земле».
Наконец, в сопровождении начальника штаба Башмачникова, в Собрании появился и сам Ягелло. Любезно раскланявшись с домами, все еще суетившимися вокруг стола, он прошел на веранду к сослуживцам. Общий разговор там с появлением начальства оживился, было заметно, что у нового командира первое впечатление о части благоприятное: нижние чины здоровы и веселы, все хозяйство справно, обжито, везде чистота – завтра начнется проверка непосредственно службы.
Наконец, командир, на правах хозяина Собрания, пригласил всех к столу. Глухо захлопали открываемые бутылочные пробки, зазвенел хрусталь, зазвякали ножи и тарелки. С с хрустальным бокалом в руках поднялся со своего места командир – традиционная, «тронная речь».
- Глубокоуважаемые дамы! Господа офицеры! На долю нашей Родины выпали сегодня тяжелые испытания – война с Германией…
Лица офицеров за столом посуровели, а прапорщик Пауль Кляйн, стиснул свой бокал и уставился в стол. Сын богатство остзейского немца-помещика из-под Вентспилса в Латвии, он традиционно как младший сын в семье, избрал военную карьеру. Семья Кляйнов жила в Прибалтике со времен Тевтонского ордена и далекие предки этого офицера были в числ рыцарей навсегда исчезнувших подо льдом Чудского озера, но сам прапорщик, хотя и придерживался лютеранского вероисповедания, считал себя русским офицером, для которого походы крестоносцев стали скорее былинными преданиями. Для Кляйнов – офицеров всех поколений воинской славой было участие в штурме Кинбурнской крепости, Альпийский поход Суворова, Бородино, оборона Баязета и Порт-Артура. В русской армии накануне 1914 года офицеров с немецкими фамилиями было множество, они являлись потомками тех немцев, австрийцев, голландцев и датчан, которые поселились в России еще в начале – середине XVIII века. Люди эти уже во многих поколениях считали Россию своей Родиной и когда в августе 1914 г. война была объявлена «Великой Отечественной» (да, да читатель, именно эта война!) сотни этих офицеров русской армии демонстративно сменили свои фамилии на одну – «Николаев», подчеркивая свою верность царю и Отчизне.
Руку смутившегося прапорщика сжали пальцы жены – Анны, русской девушки из офицерской семьи, москвички». – Чего ты выдумываешь? К тебе кто-нибудь хуже относится с первого августа? А если что мерещится -крестись, Паша!» - в последние два месяца выговаривала она помрачневшему прапорщику.
…. наши товарищи, в том числе и мой предшественник на этом посту, подполковник Шпилько, сейчас сражается с грозным и многочисленным врагом, - продолжал командир отряда. – Война будет тяжелая и, по всему видно – не один год!
Наши памирские рубежи, казалось - бы далеко от полей сражений, но это не значит, что они вдалеке от событий этого великого противоборства. Вам известно, как настроена к России Османская империя. Вступление ее в войну на стороне Германии – дело ближайшего времени, а аппетиты у турок в Средней Азии нам давно известны! В штабе Округа в Ташкенте уже известно, что в Туркестане появилось множество их агитаторов. Это относится и к территории соседнего Афганистана, занимающего такое важное место рядом с границами Российской и Британской империей. Турция и Германия заинтересованы в возникновении здесь очага войны, способного отвлечь наше внимание и силы от европейских фронтов. Не исключено, что Пограничному корпусу России здесь, уже в ближайшее время, надо ожидать осложнений.
Но как бы не была тревожна картина военных и политических событий, я твердо уверен, что русские пограничники на Памире в любых условиях и во все времена выполняют свой долг перед Россией!
За здоровье Его Величества Государя Императора Николая II-го и Ее Величества Императрицы Марии Федоровны.
- Виват! Единым возгласом выдохнули поднявшиеся со своих мест офицеры.
Потом были толсты за Россию, за товарищей по оружию на германском фронте, за генерал - губернатора Туркестана, « за прекрасных дам», а в конце отец Николай, спохватившись, что не выпили за « союзное французское и ангельское воинство», предложил и за них.
Затем стол отодвинули к стене и были объявление танцы. За фортепьяно поочередно садились Людмила, Анна Кляйн и двое офицеров. Саша, хотя и обручалась ,игре, но за клавиатуру сесть постеснялась. К торжеству Альбины Федоровны и на горе всем домам первой на танец командир пригласил именно её…, надо было видеть выражение торжества на лице почетной матроны, когда она вальсировала с подполковником!( « да здравствует иерархия!»). у харунджего Голявинского оказался великолепный тенер, а когда исполнив вместе с Анной Николаевной два романса, он предложил пользовать песенников из своей сотни, веселье окончательно потеряло свою европейскую зализанность и чопорность и приобрело истинно русск4ий, народный характер. Многие женщины и офицеры с удовольствием подпевали и даже отец Николай, сдерживаемый весельем своим саном, повел густым баритоном партию в сказе о том, как « Гулял по Яику удалец Емельянушка».
Новый командир сознательно не стал ограничивать во времени свой первый прием, и он затянулся едва ли не до полночи. Когда Саша вместе с Евстигнеевыми выходила из собрания, воздух был холоден, в непроглядной черноте неба горели огромные, немигающие звезды, и где-то внизу ясно был слышен гул вод Пянджа. Высокие , золотые свечи тополей переливались на ветру в лунном свете. « Через пару дней- снежок будет, почему-то заключил отрядный врач- зима должна быть ранняя».
Через три дня Саша отправилась по своей « финишной прямой»- на Ишкашимский пост. Обещанного доктором снега не было. Конечно, можно было уехать и раньше, но в отряде не хотели отправлять женщину без значительного сопровождения- при малой осенней воде в Пяндже афганцы нередко переправлялись на правый берег поразбойничать.
Командир Отряда попрощался с юной путешественницей накануне и уехал на встречу с бухарским беком в кишлаке Поршниф: шугнанцы вновь жаловались русскому командованию на притеснению и поборы со стороны представителей « Буухорои – шариф»*). Провожать юную путешественницу, по - мимо Марии Николаевны и Анны Кляйн, пришел и Анисимович.
_- Завтра утром и мы со своей почтой в Ош выезжаем!
Старый казак не доверил седловку Сашиной кобылки конюху, и только взглянув на нее, молча распустил подпругу, крякнув, снял седло и вперемежку отправился к стене конюшни, где висело их десятка два. Широколицый конюх, тоже казак – оренбуржец, но годившийся Анисимовичу в сыновья, даже слова не сказал, а только кивнул Саше на ветерана скорчил гримасу:»разве с ним поспоришь?».
-Это ты куда, калмыцкая скула, седло английское дел, а? – осматривая упряжь на стене и под ней, начал ворчать Анисимович,- на стельки что ли порезал?
-на кой ляд тебе эта игрушка, отец?- навалился локтем на спину расседланной кобылы конюх. Он безнадежно вздохнул, сдвинул на затылок лохматую копну черной папахи,- сотник за любое седло меня самого на стельки пустит…. Вона, под тем, что для ремонта приготовил!
-это ты сам мозоли на заду натирай, а девчонке надобно подобрать получше что можно, ведь ехать- то знаешь по каким карнизам нужно!- ворчал на молодого Анисимович, пристраивая изящное английское седло на потнике у переминающейся с ноги на ногу кобылы. – Кобыла то хоть смирная? Не начнет над обрывом кочевряжиться? - Шоры надеть не надо?
- Да для неё самое любезное занятие - ноздрями мух ловить:- доложил Анисимовичу казак- А на овринге она спит на ходу- шоры ей ни к чему! Да не бойся ты, казачина! Командир тут еще вчера мне наставлений надавал…
-Ну, ну...- для порядка бурчал Анисимович, занимаясь седловкой. Саша не первый раз наблюдала за седловкой и навьючкой лошадей в дороге и каждый раз поражалась, насколько отличаются друг от друга как солдаты с казаками, так и их кони. Вот линеец (крестьянский парень, всю жизнь тоже с лошадью!) деловито взяв потник и седло, направляется к животному, словно к избранной жертве. Конь задолго его подхода начинает беспокоиться, переминаться , прядать ушами, а когда солдат привыкнув на него» стоять, скотина!!,- пытается набросить на спину несомое в руках (кучей, на спине мол разровняем!) она прижав уши приседает на задние ноги и разворачиваются к линейку крупом готовя для него , любезного, кованное копыто. « Ах етит твою … приседает и отпрыгивает солдат, загораживаясь седлом. Линеец заходит с права, слева- все тот же эффект. Наконец каким-то обманным маневром, ругаясь и «нукая « на лошадь ему удается взгромоздить на нее седло- животное « украшено», « покорено» и вся упряжь на нем смотрится, словно цепи заточения и колодки невольников! А раскрасневшийся «победитель» с довольной физиономией добавляет ей что-то обидное, дергает за уздечку: вот, мол, как я тебя!
Теперь тоже самое нужно сделать казаку. Он берет с земли седло, аккуратно проверяет, не застряла ли какая колючка в потнике, и лениво направляется к коню, посматривая во все стороны. Не доходя немного до животного, казак замедляет шаг и не то щелкает языком, не то хрюкает (так казалось Саше). Конь не прерывая трапезы и не поднимая головы, разворачивается к нему боком, как раз в тот момент, когда хозяин делает последний шаг и уже занес потник седлом. Теперь руки казака споро и незаметно перемешаются от подпруги к уздечке, ощупывают все ремни, складки, попутно оглаживая шов, вынимая репьи из челки, клеща из складки в паху. А конь, не прерываясь, жует себе травку и через минуту- другую выглядит снова словно красавица в любимом корсете! А сколько раз в дороге видела Саша как казак… спит на коне! Животное чувствуя, что хозяин отпустил поводья, но никаких команд не дает, послушно продолжает идти с составе каравана, аккуратно, без рывков, обходит камни и другие препятствия, при остановке каравана на привал, поворачивала голову и всхрапывая, теребила губами спящего хозяина за колено: «Приехали!». Если такой грех случился с кем-то из солдат - линейцев, то конь либо останавливается , либо брел в сторону от дороги, либо того хуже, старался скинуть седока.
«Кентавры, истинные кентавры!»- восхищалась Саша, глядя на казаков.
Ишкашим , действительно, место живописное. В отличие от стиснутого горами Хорога, здесь Пяндж, только что появляется из слияния речки Памир, что течет из озера Зоркуль, (британцы прозвали его озером Виктория), и Вахан - дарья. Здесь перед глазами- широкая, на десятки верст долина, уходящая вглубь Афганского Бадахшана. Перед глазами простор- простор , до самого Гиндукуша!
На пологом склоне хребта , что тянется вдоль правого берега Пянджа, замыкая собой с юга Памирское нагорье, лепятся кишлаки таджиков, и выше на лугах , видны точки хижин на отгонных пастбищах. Земли здесь у таджиков много - не то что в теснинах Гумта и Бартанге, где они на себе таскают почву на подпертые камнем терассы.
Сам Ишкашимский пост, где служит капитан Михайлов, отец Саши, построен всего три года назад, а до этого, с момента разграничения этого участка в 1898 году помещался рядом, в кишлаке Мульводж, в просторном каменном доме Курбон Валеджи, известного и уважаемого в этих краях человека. Когда сюда впервые пришли двадцать казаков во главе с молодым прапорщиком, он сразу отравился к их командиру, и почтительно прижав, обе руки к груди заявил:
-Тура Туманович, прошу принять мое приглашение и разместиться с людьми в моем доме. Таким славным воинам пристало более достойное жилище , чем мое и мы с соседями весной займемся его постройкой- вы только укажите место… А сейчас вам не пристало жить в шатрах - при этом он кивнул на палатки установленные неподалеку.
В свои неполные сорок лет этот крепкий, кряжистый таджик повидал и пережил такое, что в Европе не видали сл времен Атиллы и Батыя. Всего несколько лет назад жителям Мульводжа, Ауч и других окрестных кишлаков приходилось бежать высоко в горы прятаться там, в скалах, куда не всякий охотник за архарами забирался! Пуштунские всадники властители Афганистана Абдурахман-хана не щадили никого. Как истинный азиатский владыка он считал, что любая территория в его государстве должна быть сначала покорена, разгромлена, а уж потом раздавленное и запуганное население можно облагодетельствовать некоторой милостью. Обвешанные оружием, афганские всадники перевернули все амбары, забрали даже нехитрую глиняную посуду, рваные джурабы . Там, где жители не успели бежать, были изнасилованы все женщины и девочки старше десяти лет. Многих из них афганцы попросту прихватили с собой в дорогу - им предстояло стать рабынями и наложницами. Печальная участь постигла тех глав семей, которые бросились защищать родной очаг с нехитрым оружием в рука - их рубили на куски тут же, на глазах их домашних…
Поэтому русских солдат и казаков здесь, (как и в Шугнане, Рушане, Горане и Вахане) встречали одинаково - все лучшее вам, только не уходите! Ваханцы сами едва живые после многолетних афганских погромов, в страхе, что русские вдруг уйдут, упорно предлагали взять пограничные посты на свое полное содержание!
Ранней весной следующего года, едва сошел снег, энергичный Курбон Валеджи собрав односельчан, начал подготовительные работы по постройке нового поста. К определенному пограничниками месту, начали возить на ишаках подходящий камень, глину. Солдаты попробовали вначале заготовить и распилить местный тутовник и тополь, но дерево было неподходящее и пришлось вести строительный лес из Оша, через Каракульский пост. Среди пограничников нашлись неплохие каменщики и плотники, изголодавшиеся по такой работе за время службы, так что строительство нового поста продвигалось скоро. Курбон Валеджи и сам не раз, засучив рукава, становился вместе с солдатами то на кладку стен, то крепил балки для кровли. Именно он посоветовал засыпать под камни фундамента всех жилых построек мощную подушку из мелкой гальки со щепками и опилками - должно спасти во время землетрясения. Солдаты ворчали ( яму под фундамент нужно было рыть, а скорее долбить в камнях, в два раза глубже), но через две недели, как «по заказу», тряхнуло , и крепко… в Мульводже придавило четверых и те кто сомневался, уже копал котлованы и даже с охотой ! Курбон Валеджи глядя на притихших бузотеров, посмеивался, мол « убедились?», а сам предложил в строительстве еще одно нововведение, что известно таджикам ухе много веков: он уговаривал командира потратить несколько десятков считанных досок и заложить их в стены под углом, как это делается в жилых таджикских постройках. Доски эти как бы перечеркнули по диагонали каменную кладку, пружиня при подземных толчках. Последовавшие в том же году шестибальные землетрясения поставили этим постройкам «высокий бал»!
С тех пор жизнь Курбона Валеджи, его сыновей и внуков была постоянно связана с Ишкашимским постом. Начальник поста, прапорщик (теперь капитан) Туманович, принял таджика на должность «джигита», поручив ему доставку грузов и почты в Хорог, на Памирский пост, Каракуль и Орашор. Неоценимую помощь Курбон Валеджи оказал и в постановке разведки в пограничной полосе: его многочисленные родственники на левом берегу Пянджа держали командира поста « в курсе дела» по всей территории афганского Бадахшана, а также Чартала и Кашмира!
Именно Курбон Валеджи был первым «ишкашинцем»- пограничником, встретившим Сашу Михайловну в кишлаке Шамбеде в Горане, на пути из Хорога. Довольно хорошо объясняясь по-русски, джигит весь последний дневной переход до поста подробно объясняя любопытной офицерской дочке способы построек оврингов; подвесных мостов- путепроводов через горные потоки; отличие следов архара и домашнего барана: достоинства лошадей местной породы» карабаир» от киргизской степной ( о чес сопровождавшие Сашу казаки были совершенно несогласны»« ах брешет дядя!!»); и даже покроя одежды таджичек и рецептов приготовления лепешек из тутовой и ячменной муки.
Отец Саши, Андрей Николаевич Михайлов, служивший на Ишкашимском посту уже год, оказался на Памире и вообще в Средней Азии не спроста. Отчасти это было следсвием личной трагедии – года назад погибла жена, как и многие из пассажиров перевернувшегося на октябрьской, стылой Оке парома, и ему захотелось уехать из тех мест где родился, вырос и счастливо прожил одиннадцать лет семейной жизни, туда, где жизнь непохожая, пусть трудная… В начале века для русского военного таким местом был Туркестан – хотя и не Сибирь, но все же – «медвежий угол» каких мало! Капитан написал рапорт по начальству о переводе в Закаспийскую область, в линейную часть, но вскоре после его подачи в гарнированной канцелярии ему сообщили, что есть вакансии в Отдельный корпус пограничной стражи аж на самый Памир! Капитан Михайлов раздумывал недолго – подал новый рапорт, который был удовлетворен вскорости : и получив солидные подъемные, офицер вместе с пожилыми родителями с дочерью прибыл в Ташкент. Здесь в штабе 7-го пограничного округа, куда входили Закаспийская и Амударьинская бригады, его направили в последнею, на Памир, где на Ишкашимском посту отряда была вакансия. Первые месяцы пехотный офицер втягивался в службу, осваивая «пограничную специфику»: секреты, летучие отряды, разъезды, объезды и многие другие особенности воинской работы на заоблачных рубежах страны.
Дочь он оставил с родителями в Ташкенте и очень по ней скучал. Поэтому, при первой возможности, во время каникул, он «выписал» Сашу к себе, и в Ишкашим.
«Папа…» уткнулась в мундир отца Саша и расплакалась. Алакала сама не зная от чего: то-ли от всей тяготы тысячекилометрового пути, то ли вспомнив мать, детство и заснеженные ели на берегу Оки….
Наверное – от всего это вместе.
Милая Даша!
Из Хорога выехала я дальше в путь с людьми, которые были высланы мне навстречу отцом. Здесь уже о «санитарке» и речь быть не может, а надо ехать верхом вверх по долине Панджа. Пяндж является границей между нашими и афганскими владениями; долина узка, и дорога вьется зачастую по громадным гранитным карнизам; еще чаще карнизам искусственным. По дороге – частые кишлаки: - много садов и перелесков. Очень красиво, но и очень страшно, если едешь по высокому карнизу; в одной стороны – крутая гора, с другой – крутой обрыв и несколько десятков саженей глубины – настоящие пропасти, а дорога хотя и имеет всюду не менее 3-х сажен ширины, кажется, со страху узенькой ленточкой! В таких местах я сначала боялась ехать верхом: слезала с коня и лазила пешком: очень красивый и страшный участок!
Наконец, 21 октября, после целого месяца пути, я приехала на свой Ишкашимский пост: прямо орлиной гнездо! Стоит на довольно высоком откосе под самыми скалами, окружен стеною и напоминает феодальный замок средневековых баранов.
Здесь и потекла моя жизнь. Отличная постройка, здоровый горный воздух и полная свобода вскоре поправили мое здоровье, и кипящая кругом деятельность очень быстро приучила и меня к работе, так что прохождение классного курса стало для меня развлечением! И действительности здесь, на Памирах и минуты не отдыхают. Даже младшие офицеры, начальники постов, заняты по горло: они ведают и громадными участками дорог, и всеми землями района, и самим населением, прокладывают дороги, делают мосты, ставят постройки, разбирают тяжбы населения, выдают билеты в Афганистан, пропускаю через пост афганцев, заботятся о благосостоянии населения, учатся многому сами и многому учат население! Чем старше офицер, тем, конечно, у него больше забот. Нижние чины тоже без устали занимается и работают.
Но особенно бросается в глаза труд туземца-таджика: всюду твердый грунт; всюду с весной с гор летят каменные обвалы и «сели» / стихийные потоки густой, смешанной с камнями грязи / и все это страшно портит дороги и поля, которых и без того мало, а таджики выбиваются из сил, чтобы отвоевать от стихии клочок земле под посев и чтобы держать дороги в должном порядке. Таджик очень трудится, но он очень беден: ему едва хватает хлеба на прокорм, да и то часто приходится вместо хлеба есть сушеные тут и разную горную траву, например «мист»: род, по виду щавеля, но с толстым и сладковато-кислым стеблем значительной величины. Питание у детей плохое; постройки примитивные: окон и печей нет, а жгут очаги, из которых дым выходит через дыру в крыше. Развиты кожные заболевания: конечно, при таких условиях таджики вырождаются; вырождается даже скот; это видно уже хотя бы по весу его: старая корова дает мяса не более 6-8 пудов, а баран в 30 фунтов, считается уже очень больным.
Против всего этого отряд ведет постоянную борьбу шаг за шагом внося в население русскую культуру и образованность: масса заботы и трудов прикладывается непосредственно к самому населению, а кроме того в Хороге есть большая школа, в которой и обучаются туземские дети со всего района западных Памиров.
Так, что дорогая Даша, непрельщайся лаврами британских миссионеров в Африке - здесь на окраинах России нам с тобой дел – непочатый край!
Таджики считают себя потомками некогда осевших здесь солдат из войска Александра Македонского. Разнообразие языков здесь удивительное: на расстоянии 300верст узкой долины Пянджа можно насчитать 12-15 наречий, - частью походивших на персидский язык, частью ни на что непохожих, ибо в них можно найти и немецкие, и французские, и польские слова! По религии здешние таджики ещё оригинальнее: храмов или мечетей вовсе нет; в духовном отношении они подчинены своим «ишанам», а все вместе чтят , главным образом пророком не Магомета, а Али, его зятя. Мало того они чтят еще бога на Земле, под общим , нарицательным и постоянным названием «Ага-хана»: почитание его столь велико, что он имеет в глазах таджика гораздо более значения, чем «Папа» у католиков: Ага-хан считается умеющим делающим чудеса; простой народ считает его даже бессмертным!
Живет Ага-хан в Бомбее и управляет своей духовной паствой через тех же ишанов; через ишанов он взимает в свою пользу с народа 1/10 часть доходов. Мало го, что Ага-хан, бессмертен, но он может менять по своему усмотрению и свою наружность: быть молодым или старым, брюнетом или блондином ит.д. – так думают простые люди.
Более развитые считают Ага-хана прямым потомком самого пророка Али, но потомки эти обязательно должны быть мужского пола: когда прекратиться такой род, тогда падает религия! Таджики, чтящие «Ага-хана», составляют секту «Исмаилия» или «Пяндж-тени» /одна из 16 сект шиитского толка мусульманской религии / : многое из своей религии они держат в глубочайшем секрете, а Ага-хан приравнивается прямо к Богу: его слово – закон для всякого таджика! Для Ага-хана таджик не задумается умереть. К слову сказать, Ага-ханом теперь состоит некто Султан-Магомет-Шо, человек образованный и чуть ли не окончивший Оксфордский университет: он получает громадные доходы с таджиков, но тратит миллионы на содержание странно-приемного дома в Бомбее, куда таджики стекаются на поклонение со всех стран. Таков здешний таджик - исмаилец.
Итак я живу на самой границе Афганистана, от которого нас отделяет лишь имеющая здесь шагов 70 ширины река Пяндж! Она образуется из реки «Памир» и «Вахан-Дарьи», приняв в себя приток «Вахш» / верст 100 выше Термеза / - получает название Аму-Дарья. Прямо с поста открывается вид на тут же над Пянджем идущий с востока на Запад, а от поста круто поворачивающий на юг грандиозный хребет Гиндукуш, за которым расположена Северо-Западная Индия. Странная у нас обстановка: тут же над нами, глазах, вечные снега и ледники, а мы живем среди садов и нив!
На нашем посту и верст 15 в сторону от него по дороге даже зимой снега не бывает, а все остальные Памиры засыпаются снегом до полного прекращения всяких способов сообщения. Ужасно занесением снегом дороги в горных облаков я увидела только теперь, так как мы, переехали на праздник погостить в Хорог: по дороге всего насмотрелась! Не раз приходилось карьером убегать от обвалов; приходилось стоять и выжидать пока пройдет обвал; быть одновременно и на снегу и под дождем; видеть, как на нас летят с горы целые скалы, развиваясь на тысячи мелких камней; переживать частые землетрясения и т.д.
Однако, памирцы на все это не обращают внимание: глядя на них, вероятно, привыкну и я, а пока очень рада, что мне пришлось увидеть и изведать столько нового, интересного, грандиозного и поучительного, столько увидит не всякий путешественник, о котором пишу в газетах
Целую тебя, твоя Александра-страница.
* * *
На этом письме и кончаются записки Саши Михайловой, найденные автором повести несколько лет назад в невостребованном никем деле Ташкентского архива. На последнем листике их стояла выцветшая печать с двух главным орлом и надпись: «Просмотрено и дозволено к открытой печати. Начальник Ишкашимского поста Туманович». Любезным разрешением русского пограничника через восемьдесят лет и воспользовался автор этой маленькой повести.