ГЛ.19 МОИ УЧИТЕЛЯ
Мы с Лялей росли, и тревоги родителей за нас – тоже. Время было такое, что невинное сидение на скамеечке возле дома не с подружкой, а с мальчиком, расценивалось как поведение легкомысленное и даже подозрительное.
Все девочки носили форму, так что проявить свою индивидуальность в одежде, чтобы отличиться от остальных, было трудно. Разве что пришивными воротничками. У кого-то они были с кружевом, у других – без. Зимой в школе было холодно, и все надевали шерстяные кофты. У меня такой роскоши не водилось, и для тепла я поддевала под форму блузку, выставляя воротничок наружу. Блузки было две – одна белая, другая с едва заметным голубым оттенком.
Классная наша, Дарья Федоровна, меня откровенно не любила, я ей отвечала тем же. Разница была в одном: у нее было много возможностей свою антипатию выразить, а меня этой радости лишал статус подневольной ученицы, да еще и звезд с неба не хватающей!
Разговаривала Даша со мной только сквозь зубы, цеплялась к мелочам, занижала оценку по украинской литературе. Я все-таки была девочкой читающей и с гуманитарным уклоном, сочинения писала самостоятельно. Но пятерок не видела. Правда, и не тосковала по ним.
Вела я себя прилично, и придраться ко мне (если не считать «успехов» по математике, физике и химии) было трудно.
– Люська, а тебя там пропесочили, – радостно сообщила однажды Лена Фомина, вытаскивая меня в коридор за руку. – Смотри, читают!
К школьной газете было не пробиться. Малышня задирала голову к смешным рисункам, а самый долговязый читал вслух:
– «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи! Кто в нашем классе всех милее, всех румяней и белее?»
Мы с Леной пристроились сзади.
«Всех румяней» оказалась я, изображенная кем-то совершенно бездарно: кукла с завитыми волосами и накрашенными губами держит перед собою зеркальце, любуясь. В зеркальце отражения нет, художница не додумалась до такой детали. Но чтобы народ не ломал голову, о ком речь, к моей физиономии вела жирная стрелка-указатель с жирной надписью: «Это Люся Курач».
Ленка растолкала малышню. Остальное мы уже прочитали молча:
« В нашем классе появились стиляги даже среди девочек. Люся Курач меняет воротнички на школьной форме каждый день. Их у нее много. А еще она затягивает талию и крутит волосы. Наверное, она считает себя красоткой, как в фильме «Петер».
– И какая же это паскуда тебя нарисовала? – сердито спросила Лена, поворачиваясь ко мне.
Смешно вспоминать, до чего я расстроилась! Кто был вдохновителем этого сюжета, я поняла сразу. Имя художницы, девочки робкой и даже забитой, вычислила тоже. Мне хотелось знать, кто еще приложил руку к сему сатирическому шедевру. Не обо мне же писал господин Пушкин, привлеченный в эту компанию юмористов!
Только через год моя одноклассница Зоя Фурман, с которой я временно сблизилась, рассекретила имена авторов. Она тоже была среди них.
– Собрала нас Даша тогда и сказала: – Девчата, пора эту Курач выводить на чистую воду! Покажем ее во всей красе! Завтра чтобы газета висела!
– А что она сделала? – ¬робко поинтересовалась художница.
– Еще сделает! Дождетесь! У нее уже мальчик появился, ходит с ним по парку! Надо пресечь зло в корне! И Пушкин нам поможет. Я тут принесла книгу. Только ошибок не наделайте.
– Люся, – сказала Зоя себе в оправдание, – Дашка нам пообещала большие неприятности, если мы не согласимся.
Обидно, что про мальчика все выдумали…
Еще до появления Иры Мониной в нашем классе я подружилась с Раей Назаренко. Вернее – меня к ней «прикрепили». Рая здорово разбиралась в математике и лучше всякого учителя могла объяснить материал. Благодаря этой серьезной девочке я хоть не сползала со своей троечки еще ниже. Каждый день я приходила в уютную однокомнатную квартиру на пятом этаже, где под чутким руководством ударницы Раи готовила домашние задания по алгебре и геометрии.
Жила она вдвоем с мамой, которая работала на обувной фабрике, так что наши деловые посиделки проходили без взрослых и часто растягивались до самого возвращения мамы.
О чем мы только не говорили! Рая была от природы умной девочкой, но с ее лица не сходила легкая насмешливая улыбка, которая и нравилась мне, и одновременно настораживала.
Я никогда не обманывалась в чувствах по отношению к себе. Но вот здесь словно наталкивалась на закрытую дверь. Что за нею было? Симпатия ко мне, замешанная на критическом отношении? Внутреннее неприятие моего темперамента – ею, у которой рассудок явно преобладал над эмоциями? Насмешка или ирония, с которой она говорила обо всех? А меня тянуло к открытым людям, и поэтому приятельство в дружбу не перешло.
Ира Монина была мне ближе, потому что в этом присущем ей тандеме – ума и чувства – не было перевеса. Ира умудрялась не терять рассудка при полном торжестве эмоций. Она была готова на поступок, даже осложняющий ей жизнь, если это кому-то помогало.
Сейчас таких называют рисковыми.
В той истории со стенгазетой реакции Раи я не помню вообще. Или ее не было, или она сказала что-то вроде:
– Не бери в голову!
Или этот эпизод со стенгазетой проехал мимо ее сознания.
А Ира Монина сначала громко, при всех, сказала мне:
– Гордись, Люська! Дуракам и уродам не завидуют. А тебе… сама видишь.
Русский язык у нас в девятом классе преподавала молодая и симпатичная учительница – Ирина Васильевна Розова. Она ценила мою грамотность (врожденную, я правил толком не знала) и неординарность сочинений.
К ней Ира Монина и пошла искать защиты.
– Представляете, Люсю Курач назвали стилягой только из-за того, что она чистоплотная девочка! Меняет воротнички на форме каждые два дня! А волосы накручивает… Так они же у нее прямые, как же можно не крутить? Может, вы поговорите с Дарьей Федоровной?
Ирина Васильевна дала понять моей подружке, что все будет в порядке. Вдохновленная этим, Ира Монина после уроков подошла к газете и вытащила ее из рамы.
– Ты что делаешь?! – напустилась на нее проходящая пионервожатая.
– Устарела газета, мы сейчас новую повесим, – отвертелась Ира.
Ирина Васильевна и сама еще была новенькой в школе – только со студенческой скамьи, но у нее хватило мужества подъехать к нашей Дарье с этим деликатным разговором.
– Я уже отца этой Курач вызвала к директору! – сказала та. – Опоздали с защитой.
К директору пошла сестра, Ната, потому что папа накануне совершил поход к Лялькиной классной, Ангелине Афанасьевне, и тоже по вызову. На второй подвиг его уже нервов не хватило.
Наш Бардик, при всей его строгости к мальчикам, девочек не сильно угнетал воспитательными беседами. Моя старшая сестрица правильно сделала, что не зашла сначала к Даше. Уж та бы ей настроение подпортила. А директор при виде симпатичной моей защитницы, заверил ее, что все это ерунда, а газету все равно кто-то снял, и что волосы, мол, крутить надо, так красивее для девушки, А я, Люся Курач, могу спать спокойно.
Конфликт на этом был исчерпан, но он мне показал каждого участника с новой стороны.
Моей младшей сестренке еще больше не повезло с классной руководительницей, чем мне. Дарья хоть орала почти на всех, а вот Ангелина Афанасьевна была особой крутой.
Как только школу номер 80 сделали смешанной, Ангелина начала борьбу за моральную чистоту своих девочек, да с особой свирепостью.
Ляля была первой жертвой в этой борьбе. Тонкая талия, кружевной воротничок на форме, стройные ножки, не такая, как у всех, походка (с участием бедер) – все это в глазах учителей было признаками недоказанной, но явной греховности шестиклассницы Леночки. Думаю, хвост провожающих мою сестру из школы тоже был замечен и коллективно обсужден.
И однажды нашей Елене насильно вымыли голову, чтобы доказать что она крутит волосы. После головомойки, унизительной, происходящей в туалете, где даже не было теплой водички, при двух понятых из числа добровольцев-коллег Ангелины, Лялю отвели в класс и поставили возле доски.
– Вот, смотрите, что будет с каждым, кто посмеет в таком возрасте волосы крутить! – торжественно сказала Ангелина.
Спасибо, что хоть вытерли голову!
А дальше произошел конфуз. Прямо на глазах у всего коллектива и Лялькиной мучительницы кудри стали упрямо сворачиваться в тугие колечки.
– Значит – это перманент сделала наша хитрая Лена Курач, – выкрутилась Ангелина, заметив улыбочки шестиклассниц, не имеющих ни такой талии, ни кудрей, ни такого количества поклонников, как у моей сестры. – Завтра чтобы пришел отец в школу!
Бедный папа! Он так трепетал перед учительским авторитетом, что даже не смог возмутиться! Просто оправдывался:
– Не делала она перманента! У нее от природы волосы вьются. Как у меня.
Пройдет много лет, и я напишу рассказ «Обида» (сб. «Приобщение»), в котором сведу эти два случая учительского произвола – Лялькину головомойку и свой «позор» в школьной стенгазете.
Вся система образования была порочна – не учитывала особенностей личности ученика. Психология как предмет изучалась в университете и пединституте, но не применялась на практике. Точнее – применялась отдельными учителями, самыми умными. Для большинства же педагогов устоявшееся деление класса на группы по успеваемости было удобно.
Проработав много лет учителем в школе, я поняла, что формируются эти касты ( не побоюсь гиперболы!) не учениками, а учителями. Это они, прицепив ярлыки – отличник, ударник, троечник и двоечник, – старательно лепили образ отдельного ученика. Рука у них не поднималась ставить оценку на балл выше или ниже, как того заслуживал конкретный человек в каждом конкретном случае. Два понятия – дурак и тугодум – становились синонимами, как и умник-отличник. Троечников считали серостью. О двоечниках не говорю…
Что каждый человек – это личность определенного психотипа, никто не думает и поныне (сужу по рассказам внуков об отношении педагогов к ученикам). Ну, пусть бы хоть сегодня заглянули в интернет и задумались!
Приведу кусочек статьи из интернета:
«Американские ученые пришли к выводу, что люди, которые медленно думают, чаще остальных способны прийти к поистине гениальному решению.
Для этого специалисты много лет изучали мозг людей с высоким уровнем интеллекта и выяснили, что в зоне мозга, отвечающей за восприятие зрительной и чувственной информации, у них содержится высокая концентрация так называемых молекул NAA. Эти молекулы ответственны за интеллект и творческое мышление.
Парадокс состоит в том, что, по утверждению авторов исследования, движение этих молекул в мозге человека с высоким IQ происходит медленнее, чем у других людей. В качестве примера специалисты приводят гениального ученого Эйнштейна, долго размышлявшего над каждым вопросом и с детства слывшего тугодумом, отмечает Росбалт»
И так далее…
С благодарностью вспоминаю тех учителей, которые никогда не унижали нас и были просто справедливыми.
Физику у нас преподавал Давид Соломонович Шулимович. До войны он работал в папиной школе, и уже тогда «гремел» в масштабах города, а не только района.
Когда кто-то из выпускников нашей школы поступал в институт, потрясая на экзаменах своими глубочайшими знаниями по физике, его спрашивали, кто же читал сей предмет?
– Шулимович, – с гордостью отвечал абитуриент.
– А-а, тогда все ясно.
Давид Соломонович ( в школьном обиходе – Додик) на уроках забывал о школьной программе, увлекая всех за ее пределы – в вузовские дебри. Но так объяснял, что большинство его понимало и принимало. ОН был гений в своем предмете!
Но не родился еще такой гений, кому бы удалось пробить в моей черепушке тот участок, что отвечал за усвоение точных наук.
Гениальность Додика была в том, как быстро он сообразил, что долбить мое левое полушарие бесполезно, а потому просто дарил мне троечки. И не вызывал папу с мамой, и не унижал словом и взглядом. Правда, папа тяжело переживал такое благородство бывшего коллеги и все пытался пробудить мою совесть:
– Люся, ну постарайся получить хоть бы четверку!
Я честно учила теорию и могла повторить от слова до слова целую страницу непонятного текста, если на этой странице была картинка. Зрительная память легко срисовывала все эти крючки-значки, называемые формулами, но отказывалась их расшифровывать.
Через много лет став учителем, я на своей шкуре убедилась в том, что это миф, будто хороший учитель может научить каждого.
Очевидно, наша учительница химии, Мария Яковлевна, эту истину разгадала раньше меня.
– Красивая ты девочка, Люся Курач, – говорила она грустно, если ей приходилось в конце четверти у доски выдавливать из меня три-четыре предложения по теме.– Жаль, что ты так красиво не отвечаешь... Садись, три с минусом.
Контрольные работы я благополучно списывала у впереди сидящего, на что Мария Яковлевна закрывала глаза. Вот спасибо!!!
Зато правая половина моего мозга работала на всю катушку и уроки русской литературы меня не угнетали, а наоборот – вдохновляли. Как это было в восьмом классе, когда язык и литературу вела Вера Львовна. Она была куда экспрессивнее и остроумнее начинающей Ирины Васильевны, и в глубине души я жалели, что не она ведет мой любимый предмет… Но вряд ли я смогла бы ей рассказать о своих первых попытках написать прозу. А Ирине Васильевне мне было не стыдно отдать на суд свои слабые творения.
Свой первый сборничек рассказов, изданный еще при советской власти, я подарила ей, теперь коллеге по профессии, больной, располневшей женщине. Она стала завучем школы номер 71 и говорят – справедливым и умным руководителем. Я рада, что не ошиблась в ней.
– Люсенька, как же я счастлива за вас! Но почему так поздно решились на публикацию? Что вам мешало?
Мой ответ ей – это уже из другой оперы…
Продолжение http://proza.ru/2011/03/17/1175