- Я прошу прощения…. У меня есть две сигареты. Можно я отдам их девочке?
- Можно. Пусть покурит пока.
Выловили, как всегда, в самый неподходящий момент. Пошла вечером в сад - проверить, не распустились ли черные тюльпаны. Нет, стоят в бутонах, холодно им, не хотят распускаться. Сорвала ароматической травки для салата, возвращаюсь домой, вставляю ключ в дверь. Вдруг с другой стороны улицы бросается в мою сторону молодой человек в черной кожанке.
- Девушка, подождите! Мне нужна ваша помощь!
Сначала подумала, что знакомый – очень похож на ухажера молодой соседки. При ближайшем рассмотрении оказалось – не он.
- Что случилось?
- Не могли бы вы на пять минут в милицию? Нужны понятые. Одна женщина у нас уже есть.
Пытаюсь отбиться. Но попытки вялые, а молодой человек настаивает.
- Нужно срочно, не то преступницу придется отпустить.
Ну, это он херню гонит. Когда это у нас от отсутствия понятых преступников отпускали в экстренном порядке? Заметает пургой, заметает.
- В понятые или подставные? – уточняю.
В подставных тоже была пару раз. Занятие точно не на пять минут
- Нет-нет, именно в понятые.
Переодеваюсь. Иду.
В дежурке толпа ментов. В обезьяннике кто-то спит навзничь. Человек в явно счастливой алкогольной отключке.
Проходим темным коридором, где отвратительно воняет сортиром, в крошечную комнатку.
Комнатка похожа на колодец. Очень высокий потолок. Вздувшаяся на стенах краска. Сырость. Комнату разделяет решетка, в решетке – дверь. За решеткой – лавка. На ней сидит очаровательное создание лет двадцати трех. При составлении протокола выясняется, что ей тридцать четыре. Отлично сохранилась, молодец. Хотя, как обнаруживается позднее, девушка с десяти лет употребляет наркотики. Колется в ноги. Демонстрирует при осмотре вены на ногах. Вены на руках чистые. В кошельке три пачки транквилизатора.
- Плохо спишь? Или для наркотика? – спрашивает производящая досмотр женщина.
- Для наркотика, - честно говорит задержанная.
Не врет, не изворачивается. Смотрит безучастно. Будто бы происходящее - не с ней. На вопросы отвечает машинально.
Гораздо больше и энергичнее откликается на ситуацию вторая понятая: женщина лет сорока пяти в спортивном костюме, кроссовках, со следами потрясающе бурной жизни на испитом лице. Есть такие женские лица. Боевая баба с припухшими щеками, расплывшимися чертами, принципиальной небрежностью в прическе и так далее. Явная любительница дачи и водки. Спортсменка.
- Мамка-то у тебя есть? – спрашивает она у задержанной.
- Нет, - вяло отмахивается та.
- Что же их на это толкает? – задается воздуху риторический вопрос.
Тон полон сочувствия и сострадания. Я знаю это сочувствие поживших людей с большим опытом. А у бабы-понятой опыт написан на лбу.
В извлеченном из кармана куртки кошельке задержанной рублей пять мелочью, бумажки, пара фотографий. Кого? Никому не интересно.
Собственно досмотр производят две женщины. Одна – совсем молодая, в милицейской форме и фуражке. Мощное телосложение. Стоит лицом к открытой железной двери, загораживая нас с бой-бабой своей широкой спиной. Наверное, студентка юрфака на обязательной практике. Вторая – следователь, в штатском, лет тридцати. Пухленькая, беленькая, доброжелательная. Она по-своему сочувствует арестантке, она общается с ней, слегка иронизируя. Не над Оксаной – так зовут девушку, – и не над собой. Над ситуацией. В карманах джинсов Оксаны находятся сто рублей одной купюрой.
- Деньги нельзя.
- А как же? – вдруг подает признаки жизни и заинтересованности Оксана. – Я на эти деньги хотела попросить кого-нибудь мне сигарет купить. И попить чего-нибудь.
- Попить тебе дадут, - говорит следователь.
- Но вы же сейчас все запечатаете, и больше я деньги оттуда не достану, - волнуется Оксана.
- Это уже не я, это следователь решит, - говорит досматривающая.
У Оксаны отбирают шифоновый шарф, просят вынуть шнурки из кроссовок, а из джинсов – ремень. Джинсы модные – на бедрах вставки в виде кожаных шнуровок. Разглядывают шнуровки.
- Да не удавлюсь же я на этом, - говорит Оксана.
Проблема «удавиться» преследует ее во время всего осмотра и процесса изъятия платка, ремня, шнурков. С каждым изымаемым предметом она интересуется:
- Это чтобы я не удавилась? – и улыбается неуклюже и недоверчиво.
Пристально разглядывается резинка для волос, затем возвращается. Изучается лифчик.
- Вдруг у тебя там что-то есть?
Оксана снова улыбается.
- Ну, это…
С «этим» понятно, «это» – поролоновые прокладки, поддерживающие грудь, вещь, известная каждой даме.
Баба-понятая, стоящая рядом со мной едва не начинает причитать, настолько ломает ее эта вся процедура. Оксана безучастна. А понятую просто колбасит от сострадания.
Мы подписываем с ней протокол, наша миссия закончена.
- Я прошу прощения, у меня есть две сигареты. Можно я отдам их девочке? - спрашиваю я.
- Можно. Пусть пока покурит, - говорит досматривающая.
Впервые за полчаса лицо Оксаны прямо-таки расцветает.
- Спасибо! Спасибо большое! – говорит она и улыбается.
Улыбается внезапно открыто, трогательно, искренне. Я тоже улыбаюсь ей и изображаю, видимо, лицом нечто такое, о чем и думаю в этот момент: «Держись, Оксана!»
- Мы свободны? – спрашиваю я.
- Да, спасибо вам, - тоже с чувством произносит досматривающая.
Мы выходим из затхлой комнаты с сортирным запахом.
- Не туда, - со знанием дела показывает мне дорогу бой-баба.
Она открывает одну дверь, в которую надо идти, затем вторую. Мы снова оказываемся в дежурке. Счастливый пьяный труп в обезьяннике даже не изменил своего положения за прошедшее время.
- Что, Валентина, до дома дойти не можешь, не даем мы тебе? – подкалывают «бой-бабу» менты из дежурки.
- Дойдешь тут до дома с вами! – огрызается она.
Мы выходим с Валентиной в прохладу майского вечера. Она явно хочет что-то сказать, как-то прокомментировать увиденное. Но я ничего не хочу говорить, и Валентина вдруг это понимает. А я понимаю, что мы могли бы сейчас с Валентиной запросто выжрать водки и посетовать на то, «что же их на это толкает», «такая молодая», «а симпатичная, в общем, девчонка», и прочее, и прочее. И долго мы можем с Валентиной рассуждать на эти тягостные темы, и вполне поймем друг друга. И перспективы Оксаны на предстоящую жизнь – глухие и безрадостные – не вызовут у нас ничего, кроме сожаления. Мы с Валентиной не знаем, за что задержали Оксану. Но это и не важно сейчас.
Мы не говорим ни о чем, и не идем пить водку. Мы расходимся, не обменявшись даже взглядом и не попрощавшись.
15 мая 2004 г.
Тула.