«Не видя вещей, мы их видим…»
В. М. Карпенко
Молодость всегда торопится жить.
Но проходят годы и становится ясно, что не мы проводим время, а оно провожает нас… Старятся и покидают этот мир наши родители… За бесценок продаются или попросту разрушаются опустевшие дома – чья-то милая малая родина… И рыдает душа от досады и грусти, и сжимается сердце при сравнении былой и нынешней жизни, и дрожит огонек поминальной свечи, когда я думаю о давно ушедших, но таких близких мне людях…
Малая родина… Старое кладбище,
Маковки церкви, оградки, кресты…
Белый козленок с соседнего пастбища
Рожками бьет в бахрому бересты.
Милая родина – песнь залихватская:
Есть в ней и грусть, и огонь, и задор…
Тихий затон, плоскодонка рыбацкая,
Вольной степи необъятный простор…
Здесь был мой дом... Наклоняюсь к окошку…
Там, где вечерит другая семья,
Вижу, как мальчик балуется с кошкой,
И понимаю, что он – это я.
Ты – белобрыс, а я – лыс, но есть главное:
Все наши силы – из этой реки,
Нашей земли, что овеяна славою,
Ведь не случайно же мы – казаки!
Четверть века назад мне приснился необычный сон. Как будто я совсем еще маленьким гуляю со своим дедом по саду в небольшом городке под Воронежем, где я родился на свет. Вокруг нас – нежная весенняя зелень, цветы, пение птиц и даже тихая музыка. А дед совсем еще не старый – безбородый и не седой, смотрит на меня с доброй, но немного грустной улыбкой. Вот мы присаживаемся с ним на скамейку под любимой яблоней, я забираюсь к дедушке на колени, прижимаюсь к его груди и так мне спокойно и радостно, как бывало только в детстве. Счастье теплой сладкой волной разливается по всему телу. Дед гладит мою голову и молчит, глядя куда-то вдаль. В руке у него папироса. Я немало удивлен: ведь помню, что уже лет десять, как он бросил курить – сердце, но прошу:
– Дедуля, пусти дым носом.
Дед кивает, делает глубокую затяжку и старательно выдувает из ноздрей сизое вихреватое облачко. Он сейчас очень похож на паровоз, и мы оба весело смеемся…
На этом месте я и проснулся. Открыл глаза – будильник высвечивал три часа ночи. Мирный сон так отчетливо врезался в память, что мне стало немного не по себе.
– Ишь, ты… – ворочался я с боку на бок, – вот так сон! Что бы все это значило?
Раньше дедушка никогда не снился. В повседневной круговерти, к своему стыду, я мог месяцами его не вспоминать, а тут такой сон – странно.
Да, видно, случается иногда в жизни день – равный году, а бывает, что внезапно приходят мысли, наверное, самые важные для человека. Так же неожиданно нахлынули на меня воспоминания о далеком детстве, родном крае и доме моих предков.
Был тот дом крепким, просторным и гостеприимным, с белоснежной русской печью, резной поскрипывающей мебелью, настенными часами-ходиками, а еще со старыми закопченными иконами и непередаваемо добрым жилым духом. При посещении этого дома, меня всегда охватывало чувство покоя и умиротворения. Как бы я хотел вновь выспаться на тех кроватях с железными шарами, посидеть на стареньком горбатом диванчике или поваляться с книжкой на дедовом сундуке! Казалось, что даже время тут бежит не так стремительно, а пожелтевшие фотографии на стенах напоминают о том, что это и есть мое родовое гнездо.
Здесь все было, как в доброй сказке: крылечко по пояс вросло в землю, с утра до вечера люди улыбаются друг другу, а голуби смело клюют крошки прямо с руки. Как же давно я там не был… но как часто улетал туда в своих мечтах…
Как ты живешь, мой старый дворик?
Наперекор седым годам
Все так же полыхают зори
В глазах твоих оконных рам?
Ты скрипни мне: «Привет, бродяга!
Где пропадал? Входи скорей!»
Пусть штор цветных взметнутся стяги,
И «встречный марш» исполнит дверь…
Здесь наше детство пролетело…
Мы вместе станем вспоминать,
Что тихо у кроватки пела
Моя молоденькая мать…
Про лучший гол, лапту и прятки
Шепнет мне тополь-старожил:
С кем я покуривал украдкой,
Как с чудной девочкой дружил…
И я пойму, что не случайно,
Спешил сюда так много лет -
Хотел
вернуться
в юность…
Тот двор запомнился еще и тем, что весь утопал в зелени и цветах. Аромата и красок добавляла растущая здесь же персидская сирень и гигантская, а может, она мне просто казалась такой, белая акация. В густом яблонево-вишневом саду, самым примечательным постояльцем была высоченная, словно обнимающая своими ветвями ширь неба, груша, из плодов которой изготовлялась изумительная наливочка. В тени деревьев и пряталась та самая скамеечка, на которой мы с дедом частенько отдыхали в знойный полдень.
Расположение дома на пересечении главных улиц, его высокий каменный фундамент и обилие комнат, вызывали зависть соседей и указывали на достаток и трудолюбие хозяев. Они ставили его «навсегда», словно знали, что по прошествии почти века в нем придется жить и их правнуку.
И вдруг мне стало ужасно стыдно. Злость и обида на самого себя вскипела, словно сода в уксусе, а в голове завертелись старательно распиханные прежде по каким-то немыслимо дальним закуткам души позорные мысли:
– Ведь дед считает меня любимым внуком, – думалось мне, – а я не был у него уже лет десять. Открытку к празднику, в который раз, забываю послать…
Зато дед писал регулярно и живо интересовался всеми нашими делами. Осенью от него приходили посылки с яблоками и семечками, а случалось, что с баночкой варенья или другой нехитрой снедью. Как говорится, «чем богаты, тем и рады». Плохо жить одному – тяжело и, наверно, страшно, но в детстве всего этого не понимаешь, а осознаешь только с возрастом. Однажды мой двоюродный братец, наблюдая, за тем, с каким трудом дедушка таскает из колонки воду для полива своих грядок, расчувствовался и изрек:
– Дедуля, когда я вырасту, то обязательно стану летчиком и сброшу на твой огород водородную бомбу! Тогда тебе не нужно будет так далеко носить полные ведра.
Смешно, да не до смеха… Конечно, деду от случая к случаю помогали сыновья – мой отец и дядя. Съезжались в период летних отпусков: копали огород, латали крышу, кололи дрова. Потом в письмах долго сетовали на то, как отец постарел и сдал. Сам дед никогда не жаловался, и, не смотря на неважное здоровье и фронтовые раны, упорно не переезжал ни к одному из сынов – не хотел стеснять…
Дед не любил вспоминать о своей молодости, однако от отца я узнал, что судьба никогда не баловала его. Во время Гражданской войны он был подростком, и воевать ему не довелось. Однако и такого малолетка буденовцы пытались расстрелять у стены нашего сарая, за то, что его отец, награжденный в Германскую двумя крестами и произведенный в подхорунжие, сражался в рядах белой армии. Воем и слезами бедной матери эту казнь удалось предотвратить, а вот батянька сгинул на полях войны, так и не успев рассказать родным всей «своей» правды…
Сложное и неоднозначное было время. Как оно показало – каждый любит и защищает свою землю и свой дом по-разному… А мой дедушка, поверив большевикам, принялся строить «новую» жизнь, однако, после того, как руководимая им бригада чем-то отравилась в разгар сенокоса, он по доносу мужа сестры был обвинен во вредительстве и арестован. Мне не известны подробности, но через пару месяцев его все же освободили и даже восстановили в партии. Редчайший по тем временам случай...
Однажды, в конце шестидесятых годов, мне довелось присутствовать при одном любопытном разговоре, касающемся той поры. Мой папа всегда был заядлым футболистом и постоянно водил меня на стадион. И вот однажды после какого-то матча, к нам подошел невзрачный щуплый старичок, и, хитро прищурившись, спросил у отца:
– Ты что ли – Васьки Чекмарева сын?
– Да, – я, – ответил мой батя.
– А ведь твой папаша меня раскулачивал и в ссылку отправлял…
– Слушай, дед, чихай-ка отсюда по-хорошему, – довольно грубо оборвал его отец.
– Вот-вот, – прошамкал старик, – яблочко от яблоньки не далеко падает, – и ушел, опираясь на палку.
– Кто это? – стал выпытывать я у родителя.
– Видимо один из тех, кто по ночам в наши окна из обреза стрелял, – ответил отец и закурил новую сигарету. – Причем метил обычно в детские кроватки. Я хоть и мальцом был, но все отлично помню…
Когда началась война с фашистами, дед ушел на фронт добровольцем, но уже в октябре 1941 года под Вязьмой его дивизия попала в окружение. Далее жизнь уготовила солдату унизительный плен со множеством лишений и, наконец, удачный побег – для чего товарищам пришлось закопать его в братскую могилу вместе с умершими от ран, голода и холода красноармейцами. Кое-как добрался он до «своих» и… вновь колючая проволока, но теперь – сборно-пересыльного пункта для бывших военнопленных, и спецпроверка в тыловом лагере НКВД. Продолжил войну мой дедушка уже в штрафном батальоне… Боевых наград я у него никогда не видел, зато хорошо помню грубый шрам на спине, оставшийся после сквозного пулевого ранения…
– На будущей неделе непременно ему напишу, – решил я.
Дрема окончательно отступила. Вспомнились рыбалки на пару с дедом: тихонько постреливающий костер на берегу реки, густая, пахучая уха в котелке, веселые и грустные истории, которые дед рассказывал мне в камышовом шалаше перед сном.
– Ты думал когда-нибудь о том, что вся эта красота, – и он широко поводил рукой округ, – живая? Вот сегодня нас с тобой приютил лес, и он чутко следит за каждым нашим шагом. Всякому своему гостю он искренне протягивает зеленые ладошки для дружеского рукопожатия. Но если мы расстроены, обижены или озлоблены, то лесу будет больно. Нас то он вылечит, вытянет, как губка, все наши неприятности, успокоит и подбодрит, а сам может и поплатиться: где-то засохнет ветка, не вылупится птенец, не вырастет гриб. В природе, внучок, все взаимосвязано – береги ее: не обижай и не губи понапрасну того, что вокруг тебя…
Как же давно это было: ночевки на берегу неторопливой речушки, трели виртуоза-соловушки, звон цикад, плеск играющей рыбы и разговоры, разговоры до самой зори под аккомпанемент всей этой симфонии! Повзрослев, я написал об одном таком дне стихотворение:
Всплывают в памяти минуты,
Когда в предутренней тиши,
Туманом к берегу пригнуты,
Сутулясь, дремлют камыши.
Луг пахнет мятою и медом,
Дымком заветной старины,
И кони пьют живую воду
Из отражения луны…
Наша река – особенная: она дарит свои воды самому Батюшке-Дону. Многие поколения моих предков связывали с ней свою судьбу, и даже жизнь. Описать это так же непросто, как передать словами музыку Моцарта или Бетховена, потому что сонаты и симфонии нужно обязательно слышать, а реку – непременно видеть, а еще лучше – по ней плыть…
Тревожно вскрикивают в ночной тиши уключины весел, обиженно всхлипывают разбуженные листья кувшинок, а за кормой лодочки разбегаются легкие, как крылышки мотылька, волны. Очищает и исцеляет душу прохладная правда реки… Тихой грустной мелодией звучат прозрачные струи в густом, как сметана, предутреннем тумане, словно запутавшемся седой бородой в густых зарослях острой, как бритва, осоки.
А вот зеленовласая ивушка приспустила свои долгие рукава к самому зеркалу воды, как бы желая умыть в ней изумрудные ладони, или, быть может, оглядеть и поправить свою русалочью прическу… А сверху, неслышно откинув пушистый полог облака, тайком любуется ее красой молодой повеса-месяц…
За очередным плавным изгибом реки едва угадывается место нашей стоянки. Нос лодки с глухим шелестом зарывается в белеющий песок. Костерок возле шалаша давно догорел, лишь над горкой теплой еще золы чуть струится кудрявый голубой дымок, повисая на ветвях обступивших нас со всех сторон дубов…
Вытаскиваю лодку на пологий берег. Скоро рассвет, но спать совсем не хочется. Да и о каком сне может идти речь? Сейчас такой клев начнется!..
И вот все больше розовеет уголок звездного неба, все выше и выше клубится над водой туман и вдруг… первые лучи долгожданного солнца. Вот оно – Новое утро! И мы с дедом уже забрасываем свои удилища...
Внезапно я понял, что и сегодняшний сон – это не сон вовсе, а быль, только давным-давно забытая, но теперь всплывшая из глубин моей памяти. И вот ведь незадача – сразу сделалось как-то грустно, неуютно и даже тревожно. Тогда я решил поделиться нахлынувшими чувствами с женой, тихонько спящей рядом.
– Слышь, Вер, – тронул я супругу за плечо, – сон мне приснился…
– Да, да – спи…– пробормотала Вера.
– …Будто я еще мальчишкой брожу с дедом по саду. К чему бы это?
– К урожаю. Яблоки у него хорошие…– ответила жена.
– А вдруг с ним, что-то случилось? Старик ведь…
– Да сплюнь ты, – зевнула Вера, – к письму это. – А сколько же ему лет?
Я порылся в памяти, но нельзя вспомнить того, чего никогда не знал, и ответил расплывчато:
– Восьмой десяток… вроде бы…
– Ну-у, – потянула жена, – в вашем роду все до девяноста поскрипывают. Давай спать, – и отвернулась.
Даже после такого бестолкового разговора мне стало спокойней. Стараясь не шуметь, я вышел на лоджию и, глядя на блестящую, как солдатская пуговица, и едва умещающуюся в оконный проем, перезревшую луну, закурил.
– Не мешай мне убивать в себе лошадь! – привычно парировал я сонное ворчание жены.
…Дед не был набожным человеком и в церковь ходил крайне редко. Тем не менее, когда мне было пять лет, он настоял на моем крещении. Это важнейшее событие в моей жизни готовилось в тайне от отца – убежденного коммуниста, который, как в последствии выяснилось, все знал, но делал вид, что "не в курсе".
И вот ранним летним утром – я, дедушка, мама и ее сестра, готовящаяся стать моей крестной матерью, какими-то задворками, окольными путями и огородами, стали пробираться к церкви. Мы потратили на это паломничество почти час времени, хотя, прямая дорога заняла бы от силы минут пятнадцать. Как сейчас помню: облаченного в золотые праздничные одежды батюшку, запах ладана и свежесть омывающей меня святой воды. После этого события Господь стал слышать мои молитвы.
А церковь ту вскоре закрыли, а еще через пару лет – взорвали. Я ходил смотреть на ее руины… Потом на этом месте построили серенький, никому не нужный и напоминающий обычный сарай, кинотеатр.
– Эх, все-таки я – порядочный свинтус! – вновь накатила на меня волна покаяния. – Надо к нему непременно съездить, – вдруг осенило меня, – и лета ждать ни к чему: через неделю очередные праздники – три выходных дня, а добираться-то всего два часа самолетом, да три – электричкой. Представляю, как дед обрадуется! Вот куплю завтра билеты и – в путь-дорожку! Утром поговорю с женой – пусть собирает гостинцы. Ай да голова! – похвалил я себя за сообразительность, и на душе полегчало. – Поживем дня три у деда, по хозяйству поможем, по маленькой пропустим. Старик будет очень доволен…
Я вспомнил, как по ночам в старом доме бьют часы с кукушкой, как где-то за печкой стрекочет сверчок и мурлычет общий любимец кот Маркиз, и даже немного растерялся, когда нахлынувшие горько-сладкие чувства неожиданно увлажнили мои глаза.
– Ну, все дела – утром, а теперь спать! – приказал я себе и пошел ложиться.
И очень скоро провалился в новый яркий сон…
Погожий летний день, спелые сочные яблоки на ветвях деревьев и в траве под ними, беззаботные солнечные зайчики на садовых дорожках. Во дворе нашего дома вновь вижу дедушку, с играющим возле него маленьким белобрысым мальчуганом. Они о чем-то оживленно беседуют и весело смеются, не обращая на меня никакого внимания. Я очень рад новой встрече и, подойдя ближе, с удивлением спрашиваю у любимого дедули:
– А что это за малыш рядом с тобой?
– Разве не видишь? – отвечает дед, лукаво улыбаясь. – Это же – ты…
На работу я, конечно же, проспал. Бестолково суетясь в прихожей, решил отложить разговор с супругой до вечера.
Весь день меня не покидали мысли о минувшей ночи, своем удивительном сне и принятом решении, которое постепенно еще больше окрепло. По дороге домой я заскочил в агентство аэрофлота и купил два билета. Все шло нормально.
Жена встретила меня в дверях. Сбросив куртку и потирая озябшие руки, я улыбнулся – настроение было прекрасным:
– Вер, есть тема для разговора … – начал я, но осекся.
Вера протягивала бланк телеграммы:
– Прочти.
Еще улыбаясь, я развернул сложенный вдвое листок и прочитал:
– СРОЧНАЯ. НОЧЬЮ СКОНЧАЛСЯ ВАШ ДЕДУШКА ПОХОРОНЫ ПЯТНИЦУ.
Телеграмма бабочкой опустилась на пол.