Когда-то, когда только ехала в Москву поступать в театральный и везла с собой в сумке документы, пару платьев и надежды на — кто б сомневался — звездную жизнь и славу, Вера и подумать не могла, что вообще способна упасть духом, потерять интерес к жизни. Хрупкая внешне, она имела крепкий внутренний стержень, который достался ей по наследству, по женской линии.
— Гены – вещь, конечно, хорошая, но не всегда помогает, увы, — думала она, тайком утирая подло выливающиеся из нее соленые как-то по-морскому слезы. Теперь, когда ее в лицо знала каждая собака не только в Москве, а в любой точке, способной транслировать российские ТВ-каналы, ей и поплакать-то было негде. Дома не интересно, а на публике опасно.
В принципе, по большому счету, если разобраться, то рыдать-то и не по чему: пусть и пережила неудачный брак (Хотя, тоже — вопрос — почему ж неудачный?), зато дети есть. Хорошие и уже взрослые дети. И эти дети устроены в жизни, обеспечены. И она, и бывший помогают, да и сами они зарабатывают, дай бог каждому.
Но сейчас, как бы глупо это ни звучало, ей совсем не хотелось жить. И дело даже не в том, что дети, которые сначала горячо ее поддержали, теперь бросили и не общаются уже целый год. И не в том, что бывший, с которым успели-таки серебряную свадьбу отметить, постоянно унижает ее во всех интервью, рассказывая охотно журналистам какие-то небылицы из ее студенческого прошлого, и тем самым все больше оттягивает от нее и сына, и дочь. И даже не в том, что все осудили и как-то закончились пока приглашения серьезных режиссеров, и ей приходится перебиваться в этих сериалах-пузырях.
Все это — ерунда и пустяк, все временно. По сравнению с тем, что ее предал и бросил он. Он оставил ее именно сейчас, когда она влюблена до какого-то приступа, до сумасшествия, до отчаяния. Она и сейчас любит его. Вот прямо сейчас. И эти полтора года, что они провели вместе на съемках, эти все многочисленные просто путешествия и гастроли, эти безумно счастливые вечера и пылающие ночи, это…
Нет, как он мог? Но он же не игрался?! Он же любил ее, в этом можно не сомневаться. Не любил бы, разве стал бы настаивать на ее разводе? Разве сам оставил бы молоденькую девчонку- жену с едва родившимся малышом? Нет, все было серьезно. Ему тоже непросто было. Во время съемок «Паруса одинокого» никто и не сомневался, что у главных героев давно роман не по сюжету, а всамделишный. Их давно «положили» в постель, а они держались из последних сил, гасили страсть, пряча глаза, как только заканчивался съемочный день. Вели себя интеллигентно до последнего. А потом… потом все закрутилось, как у малолеток — с тем же буйством, которое бывает только в юности, с теми же истериками по поводу «не могу без тебя» и прочими атрибутами Любви с большой буквы.
— Чем помочь? — Вере показалось, что негромкий бархатный женский голос раздался откуда-то c потолка. Она даже непроизвольно подняла голову вверх, от испуга дернув рукой. Кофе из чашечки пролился. Вера оглянулась по сторонам, но кроме зависшего над стойкой бара официанта, никого не заметила. В полутемном зале маленького уютного кафе посетителей вообще не было, именно поэтому она сюда и зашла — тихо поплакать.
— Ну, не плачьте, — опять участливо сказал где-то рядом женский голос, — идите ко мне. Сюда, за мой столик.
Вот сейчас, прищурившись и вглядевшись в совсем темный закуток кафе, заметила ее. Девушка сидела, получается, давно, все время, за тем столиком. Иначе Вера заметила бы ее. И первой реакцией Веры теперь было даже не удивление, она разозлилась, что та, голос которой предлагал сейчас что-то вроде помощи, оказывается, все это время сидела рядом и слышала ее всхлипывания, переходящие время от времени почти навзрыд.
Девушка с пышной рыжей шевелюрой сидела за столиком у окна, завешенного бордовой парчой, закрывшись практически этой самой парчой от зала и высунувшись наружу. Там, за окном, было яркое солнце, которое, видно, выглянуло за то время, пока Вера тут хлюпала — когда бродила по улице, заканчивался дождь, было пасмурно и так же темно, как здесь, в зале.
Вера, как послушная овечка, сняла со спинки стула сумочку, взяла свою чашку с остатками остывшего кофе и подошла к широко ей навстречу улыбающейся девушке.
— Совсем не похоже на конец июля, не правда ли? — продолжала рыжая красавица. — Вас ведь Верой зовут? Я узнала вас, вы — Вера Талаева, да?
Вера вынужденно кивнула — ну вот, даже в пустом кафе ей на беду найдется зрительница «Паруса» или какого-нибудь другого сериала, с ее, Вериным, участием, — подумала, уже начиная раздражаться, она.
— Не бойтесь, я автограф просить не стану. Знаю, как это вам надоело. Могу представить, — словно прочитав Верины мысли, засмеялась рыжая.
— Не можете, — вежливо не согласилась Вера, но поверила, что с ней говорить о кино не будут.
— Могу, Вера. Я же тоже актриса. Какая-никакая.
Только сейчас до Веры дошло, что, действительно, лицо незнакомки она точно где-то встречала.
—Ой, вы простите… — начала уже Вера, но приятная девушки из зашторья остановила:
—Меня Тиной зовут. Вряд ли вам что-то может сказать мое имя. Я смеюсь, называясь актрисой. Один фильм — это еще не актриса.
Вера включила все кнопки активной и пассивной памяти, напряглась, но так и не могла вспомнить, где же, в какой такой картине, она видела эту «звезду».
— Вера, что случилось-то? Могу ли я как-то помочь? Вы только не обижайтесь, что я нос свой сую не свое дело, но я не болтливая, да и не любопытная. Да еще и не актриса, так что… Просто, когда человек сидит в одиночестве, явно никуда не спеша, да еще и плачет так яростно горько, разве можно не обратить внимание? Я уже не могла терпеть.
— Понимаете, это очень личное, — Вера всплеснула протестно рукой, смахнув чашку со стола и расплескав и на себя, и на vis-;-vis кофе. — Ой, Господи… — И она, вешая сумку на стул, попыталась встать, чтобы поднять не разбившуюся, на счастье, керамическую чашечку.
— Сидите! — буквально пригвоздила назад к стулу Веру соседка. Таким приказным тоном она это сказала, что Вера опять, почему-то, послушалась, как ребенок, и села обратно, поглядывая на валяющуюся на полу чашечку. — Валера, — позвала девушка, — Подойди-ка!
— А чего это я, как дура, вообще собралась лезть под стол за этой чашкой? — подумала Вера, стараясь оправдать опять какой-то безапелляционный тон девушки.
Заболтавшийся по телефону официант, услышав то ли приказ, то ли просьбу, вмиг оказался рядом с подносом в руке.
— Еще что-нибудь, Тина? — подняв на поднос чашку и протерев пятно на полу маленькой губкой, спросил официант.
— Да, Валера, заодно уж… Пойди, надень Люсе панаму, а то солнце опять такое. И скажи, что скоро за нами уже приедут.
— Хорошо. Я за ней тоже слежу, вы не беспокойтесь, — ответил молодой человек, — ворота закрыты, не выйдет.
— А это вы про кого? — полюбопытствовала Вера.
— Дочка. Дочка во дворе. Садик у нас закрыт на две недели, так я ее с собой таскаю сюда, деть некуда. Муж не может — у него работа серьезная, а я тут… Я, кстати, тут работаю, как вы догадались.
Вера не догадалась. Она только сейчас и заметила, что на столике были разложены какие-то папки с бумагами, которые, видно, «работала» эта Тина.
— Я же вам сказала, что я актрисой побыла однажды только. А, вообще, я — хозяйка вот этого маленького заведения.
Вера теперь впервые оторвала глаза от себя и осмотрелась.
— Уютно у вас. Честно. Как-то раньше я сюда не забредала. У вас камерно. Я привыкла к другим заведениям. Вот… Сейчас отвыкать буду.
Они улыбались друг другу молча. Какое-то время.
— Вы очень красивая! — Вера сказала просто то, что принесла ей мысль. И подумала, что, пожалуй, впервые так честно сказала эти слова женщине. А еще поймала себя вдруг на том, что в только что произнесенное слово «красивая» вложила далеко не одно прямое его значение. Если бы сейчас кто-то спросил: «Скажите, а что вы имели в виду под «красивая?», она бы долго описывала эту самую красоту.
Мало того, что Тина была явно и натурально рыжеволосой, эти волосы, казалось , жили своей самостоятельной жизнью: густые, пышные, волнистые и непослушно капризные какие-то. Глаза. Ну, поют в песнях про зеленые глаза, но в жизни такое чудо нелинзовое она видела впервые — они похожи на только что сорванные оливы, покрытые влажной испариной. Нос, не то греческий, не то грузинский, не то редкий гордый русский, не разрезал лицо пополам, а украшал и, наверняка, был аппетитной приманкой не одному ценителю живописи и классической красоты. Нос – образец, нос – эталон, прямой, разумно большой, с чувственными, живыми ноздрями. Отдельный разговор — губы. Пожалуй, покажи из-под чадры отдельно эти только губы, — мужики забьются в конвульсиях, судорожно доставая из кармана обручальное с биркой кольцо. Такие губы поэты называют, наверное, кораллами, наверное, пылкими, страстными. Сравнивают с вишней или еще с чем-нибудь коварно манящим, алым, теплым. По тому, как ровно Тина сидела за столиком, можно было безошибочно предположить, что она — модель, не меньше. Только профессиональные, натасканные на хождение по подиуму барышни, так ровно и гордо умеют держать осанку, даже расслабляясь в кафе. Даже когда в одиночестве, в темноте, не на публике.
Испугавшись, что ее пристальный взгляд можно, при желании, истолковать неправильно, Вера переключила внимание на другое — в чуть расшторенное окно заглянула девочка лет пяти:
— Ма, пить хочу. Можно нам с Лешей сока? — промяукала она и вскарабкалась на широкий подоконник отрытого настежь окна.
— Валера! — опять позвала официанта Тина. — Сок вынеси детям. Пожалуйста. Апельсиновый лучше. И запиши.
— Так что у вас, Вера, случилось? Чем помочь? — вернулась к началу разговора хозяйка кафе.
— А вы, Тина, извините, почему думаете, что можете помочь? — делая акцент на слове «можете», спросила Вера. — Вы же, насколько я поняла, не психолог?! — она старалась держать дружелюбный тон, заданный рыжей красавицей – хозяйкой. Ей вовсе не хотелось сейчас никого впускать в свою душу.
— Нет, не психолог, но почему-то все идут ко мне поговорить. Я, кстати, сначала подумала, что и вас кто-то прислал. То есть, посоветовал, — как будто оправдывалась Тина.
— Да нет… Я сама. Но…
Уже через четверть часа Вера, вытирая новую реку слез, откровенничала, как перед священником:
— И вы понимаете, Тина, я вообще сейчас в таком состоянии, что не вижу смысла жизни. Когда он пришел и только заикнулся о том, что нужно поговорить серьезно, у меня что-то оборвалось.
— Смысл жизни? Странно, — задумалась теперь Тина. — Не понимаю. Ну, почему все думают, что он вообще есть.
— В смысле? — Вера удивленно выпрямилась за столом.
— В прямом. В прямом смысле. Нет никакого смысла жизни. Что вы ищете то, чего просто нет?!
Вера прокашлялась многозначительно и поняла, что в голове ее резко кто-то переключил напряжение с 220 на 380 вольт. Ей даже пришло на ум что-то про какие-то секты или еще непонятно что.
— Вы можете пояснить, Тина?
—Не знаю. Попробую.
Время не просто бежало быстро, оно скакало галопом…
- Вера, ну вот солнце светит, звезды по ночам горят над головой для чего? Вы, наверняка, иногда думаете, что они это делают, чтобы вам было днем светло, а ночью душевно? Нет, они сами для себя, просто так. Родились и светят себе. Они про вас вообще не знают. И про то, что дети черствыми могут стать, и про то, что бывший муж шаманит за вашей спиной, и про то, что Орловский бросил, и даже не слышат сейчас наши с вами задушевные откровения. Их создали, они живут, не думая о том, что когда-то погаснут. А люди все ищут какой-то смысл! Живите — вас создали в единственном экземпляре. Ведь не бывает же в многомиллиардном мире одной даже пары одинаковых отпечатков пальцев, так же, как нет вот такой второй Веры. Радуйтесь этому. И не ждите разгадки своего существования, просто мечтайте о следующем хорошем чем-нибудь — оно и придет. А любовь… Когда она есть, кажется, что вот исчезнет — и все умрет, весь мир все равно погибнет, а, значит, можно его и опередить, уйти по собственной воле раньше. Скажите, Вера, а вы раньше, в юности, влюблялись сильно-сильно, так, как сейчас? Или вам кажется, что та любовь была не такой пылкой и настоящей?
— Влюблялась, конечно… Но это — совсем другое. Тогда я еще дурочкой была, сейчас же — совсем взрослая тетка. Муж говорит, что у меня это — предклимактический припадок. Мол, «в сорок пять бабка ягода опять», не зря народ придумал.
— Ха! Как легко мужики разговаривать умеют про наши, бабские, перестройки! У них, кстати, — и это давно доказано — в то же самое время является в ребро бес — они переживают ровно такой же мужской климакс. Только к этому времени их дети вырастают обычно из пеленок, сами женятся и перестают быть их детьми. Им, уходящим от жены-бабы к жене-девочке, уже и алименты платить не надо, и на вопрос «А у тебя есть дети?», они запросто отвечают: «Нет, есть сын, но он уже взрослый». Так никогда не скажет мать, даже если ее дети скоро сами пенсионерами станут. Мы же всегда говорим, что дети у нас есть, что им нужно школу окончить или диплом вот только получить, или «ой, у дочери такой период, она с мужем разводится» или «ждет второго ребенка, а я тут…». У нас всегда об-сто-я-тельст-ва! У мужчин эти обстоятельства, их дети, называются препятствиями. А так… Никакой разницы. Чуть по-другому тело устроено и мозги, а остальное… Такой же человек. Уникальный. А по правилам общим, стандартным живет.
— Слушайте, Тина, вот интересно… Сейчас подумалось. Вы мне в дочки годитесь, а я, взрослая женщина, сижу и слушаю так, будто вы знаете жизнь в сто раз дольше и больше меня. И пришла к вам за столик, чего бы никогда не сделала. И слушаю. И столько личного уже рассказала. Странно? Cтранно, — скорее сама с собой поговорила Вера.
— Да ничего такого странного, Вера, — рассмеялась Тина, — я жизнь изучаю интенсивнее многих, наверное. Не наверное — точно. Вот знаете, когда, к примеру, человек лишен с рождения слуха или зрения, у него включаются другие органы, другое восприятие действительности. А, значит, он видит все по-другому. И слышит. Или пальцами или обонянием. Или еще чем-то, — Тина задумчиво посмотрела в окно на резвящуюся Люсю, такую же рыжеволосую симпатягу и веселуху, похлеще мамы. Впервые улыбка на секунду покинула лицо собеседницы.
— Вот вы и об этом сейчас, Тина, говорите со знанием даже дела, как кажется, — опять удивилась и даже как-то возмутилась Вера. — Однако странно слышать это от явно абсолютно счастливой, да еще и такой обалденно красивой и молоденькой девушки. Как можете вы даже предположить, что чувствуют, те, кто обделен в жизни чем-то, кто с изъяном своим существует, не побоюсь этого слова, и вовсе не имеет причины, как вы, жить с постоянной на лице улыбкой?!
—Нет, ну конечно, я не могу за всех людей отвечать, но предположить можно, если попробовать себя на их место поставить. Закройте глаза и до конца нашего разговора посидите с закрытыми глазами, попробуйте! Поверьте, хоть один новый штрих из жизни вы почувствуете, ощутите, уверяю вас. И вы думаете, что такие люди круглые сутки, дни и ночи, и во сне, и когда бодрствуют, только и думают, что о смысле их никчемной, никому не нужной жизни?! Поверьте, нет. Они так же влюбляются, так же разводятся, так же, все так же. Только о смысле жизни не думают с такой наглой постоянностью, а смыслом этим считают сам уже факт жизни. Благодарите ночью день за то, что он был, и просите завтра, чтобы пришел к вам следующий. Скажите спасибо Орловскому, что он был, и была эта любовь а-ля Орловский. Это с вами было вчера, и спасибо. Ждем завтра. Просто завтра. Будет то, что должно быть. Вы просто помочь можете — создать благоприятную атмосферу новым событиям, а изменить… Ну, вот этим гостеприимством, мечтами, ожиданием и можете, а больше — вряд ли. И дети вернутся сами, не надо их катализировать. И бывший, бешеный, допьет всю упаковку озверина и успокоится. Может даже мистер Орловский вернется, не знаю. Но рыдать над смыслом жизни? Пардон. Причем тут вы со своими концепциями? Жизнь есть, жизни быть, пока она есть. И не мешайте ей, умоляю.
—Ну, чисто старуха, — подумалось Вере, — рассуждает так, будто сто жизней прожила, все испытала-перепробовала. Но права же, как ни странно. Чего я тут сопли раскатала по лицу?
А вслух сказала: «Слушайте, Тина. Я, кажется, понимаю, почему к вам тут, как вы говорите, поговорить приходят. Вы очень интересная. Нестандартная, что ли? За час, что провела с вами, и правда, перехотелось плакать. Как-то даже неловко. Вот помню, как в армию провожала первую свою любовь... Ой, какая была любо-о-офф!!! А через полгода его мамаша, как ни в чем ни бывало, рассказала, что он там, в Чите, где служил, влюбился в дочку командира и даже подумывает остаться. Я отравиться хотела, веревку на люстру цепляла, в пруду ныряла, пытаясь не вынырнуть. А жалко себя было-о-о-о…. Жуть! А сейчас смешно. Неужели и по Орловскому когда-нибудь будут приступы смеха? Пока не верится. И опять себя жалко почему-то».
—И правильно. Всегда, когда человек плачет, он плачет от жалости к себе. Я научилась не плакать. Ну, разве что, специально, по пустяку.
—Ну, не согласна. Разные случаи бывают. Плачут же и когда, не дай бог, потеряли близкого человека, — возразила тихонько Вера.
—И когда кто-то умер, плачут исключительно по себе, себя жалко. Жалко потому, что не представляют пока своей жизни без этого близкого человека. А она, другая жизнь, будет. Просто будет другая уже, не эта. А человек ушел, его жизнь — его собственность. У него — такая. У меня вот такая жизнь, и я счастлива. Будет другая — буду опять счастливой. Но другой. Вот дождь прошел — снова солнце! Вон — моя дочка. Бросит-вернется, не знаю… Будет так, как должно быть.
—Слушайте, Тина, ну я поняла, что сейчас вы занимаетесь дочкой и этим маленьким кафе, а что с вашей актерской карьерой-то не задалось? Вы же сами сказали, что снимались, актриса? — вспомнила Вера, что рыжая красавишна — еще и коллега.
—Ой, ну это случайно получилось, а дальше… Нет, под меня роли подбирать нужно, это непросто. Я ж нестандартная, как вы сами заметили.
Вера подумала, что хозяюшку кафе слегка заносит — сама, что ли, так уверена, что ее неземная красота не для каждого сценария годится?! Это уже слишком, кажется.
— Есть такой актер у нас — Виктор Федотов, знаете? — спросила Тина и продолжила, не обращая внимания на то, что Вера пожала плечами, мол, нет, что-то не припоминаю.— Он – карлик, маленький. Лилипут. Его во все фильмы тыкают, вы, вот видите, даже и фамилию его не знаете. А сейчас, когда я сказала, что карлик, вспомнили же?!
Ну-у-у!!! Кто ж его не знает, Витюшку: то в сказке он лесовика или лешего играет, то призрака в замке графа какого-нибудь, то на тусовках в центре внимания…
—Конечно, знают все. Видели. И неважно даже, какой из него актер получился, нужна его нестандартная внешность, — сделала заключение Тина.
—Ну, вы сравнили! — Вера не могла согласиться.
—Ну, меня из-за внешности пригласили в тот фильм, а не потому, что мне светит карьера звезды экрана, не потому, что я вдруг таким талантищем оказалась. Хотя, говорят, сыграла неплохо. Но я же сама себя показала, почти со своим текстом. Так вот… А дальше — не хочу, не мое это. Хвастаться неординарностью своей негоже, уверена я.
—Счастливая, точно, вы — хмыкнула уже открыто Вера, — мне бы быть такой уверенной в своей красоте!
Тина тоже хмыкнула, и тоже, кажется, не очень радостно.
—Вы будете ко мне иногда заходить? — спросила, опять весело улыбаясь, Тина, — Я тут всегда, каждый день. И кормим мы, кажется, вкусно, а то вы сегодня до еды не дошли, в кофе плакали.
—Да, да, конечно, — машинально ответила Вера, но тут же поймала себя на мысли, что придет обязательно и очень скоро опять, да и сейчас уходить совсем не хочется. И даже уже не хочется думать об Орловском. Его дело, его ошибка была. И ее. И тоже, наверное, ошибка. Пусть все будет так, как должно быть.
—А вы, Верочка, купите новое платье, обновите гардероб и жизнь, да успокойтесь, не плачьте, хватит себя жалеть. Вы такая красивая! — Тина говорила искренне, а Вера и сама знала, что она красивая, не такая, конечно, как счастливая и довольная жизнью, эта хозяйка маленького кафе, но тоже ничего. Даже очень ничего.
—Да. Спасибо вам, Тиночка. Вы попались мне так вовремя, что даже не представляете. Вам бы психотерапевтом где-нибудь в Америке работать — вам бы цены не было, ей-богу. Уверена. А я, и правда, пойду. Или в магазин схожу, или погуляю, — и Вера стала собирать в сумку ключи от машины, помаду, кошелек. Помада покатилась по столу и упала, звонко брякнув о керамический пол.
— Валера! — крикнула Тина, — Помоги-ка!
— Да я сама, ладно, — привстала Вера.
—Сидите! — скомандовала в который раз Тина, — Сидите! Вале-е-е-ра!!!
В этот раз это «Сидите!» Веру разозлило. Практически одновременно с официантом она пригнулась под столом и подняла помаду, поблагодарив того за расторопность.
—Чего вы?! — Вера не сдержалась, — странная вы…
— Как видите, — успокоилась и опять улыбалась Тина.
— Что видите? — переспросила Вера, не понимая ни этого «как видите», ни еще чего-то. Чего, она никак не могла понять.
— Ку-ку! — во двор въехал черный большой джип, и мужчина, элегантный, приятной наружности, выпорхнул и просунулся в окно, чмокнув в плечо Тину. — У-у-у-у!!! Да какая у нас сегодня гостья?! Здравствуйте, Вера! Какие люди, да еще и живьем! Сейчас зайду с парадного входа, не через окно же вам ручку целовать.
— Ой, пожалуйста, не нужно, — запротестовала Вера, — это — лишнее. Тем более, я тут…
— А!!! У нас тут часто такое бывает, Тина у нас любит в кафе за гостями понаблюдать, она у нас така-а-а-я! — смеялся он не гадко, весело, — Очень приятно видеть вас, правда, уважаемая. Не каждый день звезды в гости к нам.
—Прекрати, Сережа, умоляю! — ласково остановила словесный поток мужа Тина, — Не баламуть наше тихое общение. Иди лучше Люську ловить, она там где-то за складом с Лешей играет, устала уже, не спала же сегодня.
— Так мы сразу домой или по парку пробежимся, воздухом подышим? — спрашивал муж уже за окном, открывая высокую вертикальную дверь багажника.
— Если не устал, Серега, лучше погуляем, а то я тут целый день… — обрадовалась Тина, — Верочка, простите, я пойду, ладно? Вы же тоже как раз собирались покинуть нас, да?!
—Да, конечно, конечно, спасибо вам, Тина. Я еще приду. Скоро. До свидания.
В тот момент, когда она уже вешала на плечо сумочку, подошел официант Валера.
— Я помогу? — спросил он Сергея, мужа своей хозяйки.
—Не, Валер, мы через окно лучше, я сам. Штору придержи только. И платье.
Дальше Вера молчала, не в силах сдвинуться с места.
Этот джентльмен муж, даже не перегибаясь через подоконник, ловко и бережно поднял пушинку жену со стула и просто пересадил в другое, уже ожидавшее у багажника, кресло. Инвалидное.
— Пока, пока! — помахала ручкой, радующаяся свежему воздуху и мужу, Тина. — Валера, документы убери в кабинет! — уже с улицы отдала она команду. — А вы, Вера, не обманывайте, приходите!
Щебеча о чем-то своем, семейном, прихватив с собой непоседу Люсю, супруги неспешно отправились в сторону парка: муж и дочка — ногами, а Тина…
Вера вспомнила сразу эту безногую актрису! Они тогда поздно загулялись где-то с Орловским. Он перепил и уснул, а Вера до утра щелкала пультом, пытаясь отвлечь мысли от тяжелого съемочного дня. Шел «Закрытый показ» Пордона. Вера терпеть не могла этого умника – всезнайку киношного, павлина и нарцисса, но больше не было ничего. А фильм оказался очень даже приличным — «Сирена», кажется. И она, Тина, играла второстепенную роль, она была подругой главной героини – девочки, страшненькой и странненькой. Еще тогда Вера обалдела от того, какая же красавица эта актриса. Она пыталась все как-то рассмотреть, как та прячет ноги на тележке для таких вот людей – инвалидов. Но так и не нашла даже обрубков этих самых ног, их просто не было. А после фильма о Тине рассказывали. Она, оказывается, еще в десять лет попала в жуткую автокатастрофу, в которой потеряла и ноги, и родителей. И воспитывала ее тетка, которая была в панике — как такому получеловеку жить. И именно Тина успокоила ее, тетку, и заставила взять себя в руки и воспитывать ее так, как будто она ничем не отличается от сверстниц. Ну, просто нестандартная, вот и все.
Когда на роль искали безуспешно и долго красавицу, необыкновенной красоты молодую актрису, ее случайно на улице увидела помощница режиссера. Вот так и стала Тина, к тому же умница, образованная и очень оптимистически настроенная на жизнь, смешливая девушка, актрисой одной роли. Ее и рады бы были пригласить еще, но под нее нужно было специально писать сценарий, а этого уже не хотела она.
И сейчас до Веры дошло, почему Тина так не хотела, чтоб Вера поднимала чашку, потом — помаду — она боялась испугать ее пустотой под столом. И Вера теперь только поняла, что ее смутило, когда вместе с официантом она тогда присела, поднимая тюбик под столом — точно, там стоял стул, на котором сидела Тина, а больше там не было ничего. Только сейчас она поняла свое тогдашнее смущение или другое, непонятное чувство какого-то недопонимания картинки.
— И я с вами! — Вера догнала Тину и компанию в парке. — Можно, я вами еще пройдусь, а то как-то резко простились.
— А! Вера! Пошли, пошли, дай мне руку, — попросила Тина. Они как раз подошли-подъехали к крутому пандусу, — Воздух какой, а?! Здорово, да, Вера?!
—Да, и не говорите… не говори, то есть, Тина! Смыслом жизни после дождя пахнет, по-моему.
***
Посвящаю актрисе из фильма "Русалочка", имени не запомнила, увы... Надо найти.
P.S. Подсказали - Вероника Скугина