Сосулькины слёзы

Туловский Валерий
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Дверь отворилась неслышно, без предварительного звонка.  Вошедший хорошо знал эту дверь. Её запирали только на ночь, а также в тех случаях, когда Мария Фёдоровна, хозяйка квартиры, выходила в магазин и на прогулку. Да как ему и не знать-то было, если он из двадцати лет своей жизни прожил в этой квартире восемнадцать. Он про дверь знал так же хорошо, как знал и то, что Мария Фёдоровна должна сейчас лежать на постели и отдыхать; а отдыхала она часто и подолгу, так как инвалидность давала знать о себе ежеминутно.
Коля снял в прихожей шинель, шапку, скинул солдатские узконосые ботинки и прошёл в спальню, оглядывая по пути кухню и зал. Всё здесь было, как прежде, как два года назад: ни одной новой вещи не приобретено, ни одной не убавилось. Пожалуй, только цвет вещей изменился, как казалось Коле: начиная обыкновенной кружкой и заканчивая единственным на всю квартиру зелёным ковриком – всё казалось ярче обычного. Что было виной этому явлению, он не знал: то ли ещё не привыкшие  к позабывшемуся быту глаза, то ли осеннее солнце, свет которого беспрепятственно проникал в комнату через не завешанные шторами окна.
Как предполагал Коля, Мария Фёдоровна спала - спала не переодевшись, сидя, подложив подушку под спину. И здесь, в спальне, изменений тоже не было. Даже не исчез влажный, питающий комнату воздух. Что поделаешь! Пятый (последний) этаж, дырявая крыша. А скоро пойдут дожди; опять у матери будут суставы  болеть. Коля помнил, сколько состраданий приходилось переносить маме. Вот и сейчас у неё  колено перевязано шерстяным платком.
Будить маму Коля не решился, но она сама как бы встрепенулась во сне и открыла глаза. Несколько мгновений Мария Фёдоровна глядела на сына непонимающим взглядом, но затем, осознавая, что это не сон, тихо ахнула и заплакала.
-Коля, ты приехал, - проговорила она сквозь слёзы, гладя волосы сына, склонившегося над ней; ей не хотелось плакать перед сыном, поэтому голос казался спокойным и ровным, но слёзы сами скатывались и падали на её руки и на голову сына. – Как же ты, Коля, не предупредил меня, отчего не сообщил о приезде? Я бы подготовилась, прибрала квартиру.
Коля молчал, приложив губы к материнским рукам, и тоже заплакал. Чтобы мама не видела его слёз, которых он стыдился, Николай повернул голову и уклонился от взгляда Марии Фёдоровны. Он, как ему казалось, целую вечность ждал этого момента, ждал прикосновений тёплой, нежной, иссохшей, с выпуклыми разветвлениями вен руки, ждал спокойного, тихого голоса.
Слушая голос мамы, чувствуя её рядом, двадцатилетний парень вспоминал свой осенний призыв в армию; вспоминал Украину, где служил; вспоминал первые моральные и физические потрясения от «дедовщины», которой, как считалось на гражданке, больше в армии нет; вспоминал предельно тяжёлый месяц, проведённый в  Чернобыле, куда он был переведён. А потом – госпиталь, непонятные изменения в здоровье, преследовавшие его до конца службы; затем, через полгода, вновь служба, более лёгкая в моральном плане, ибо сам стал старослужащим, но зато много тяжелее физически. Особенно его поражало то обстоятельство, что он, в школе спортсмен-троеборец, стал постоянно кашлять и задыхаться.
Но это всё было в прошлом. Сейчас же рядом мама, которая его любила и любит, а он крепко соскучился по этой любви, любила-то его в армии своей непонятной любовью лишь собака Марта, дворняжка по происхождению. Да и какая любовь в армии…
Эх, армия! Первый год тебя уничтожают, поэтому что для «стариков» ты призван как объект для битья и для ненависти, а для «молодых» ты – соперник, который может быстрее сослуживца «втесаться в доверие» либо задабривать командира. Хотя лучше задабривать своего сержанта: и бит не будешь, и спать станешь спокойно, и трогать не будут по мелочам - а мелочи эти весьма важны, так как общие лишения и тяготы вынести можно (ещё, наверное, никто не умер от этого), а вот если все мелочи обстоятельств лягут на твои плечи, то здесь всё равно что в джунглях одному средь множества пресмыкающихся, рычащих, кричащих, кусающихся… Второй же год службы проходит в ненависти ко всем, потому что каждый в старшем призыве чувствует что-то неестественное в поведении, в бравурности, в шапкозакидательстве пред «молодыми»  - ведь он знает, что несколько месяцев, а может и недель, тому назад все они, нынешние «старики», были биты, стояли навытяжку, мыли, стирали - да мало ли ещё чего. Также  «старики» ненавидят и молодой призыв, ибо есть негласный закон: терпел ты - потерпит и он…
А Мария Фёдоровна всё что-то говорила, но Коля к словам был безразличен - он слышал только голос, певучий и ровный.
-Ах, что же это я! что же это я! – воскликнула неожиданно Мария Фёдоровна, всплеснула рукой, чем  заставила сына наскоро вытереть слёзы и повернуть к ней лицо, хотя с покрасневшими от слёз белками глаз, но всё же с кроткой улыбкой на устах. – И ты тоже хорош, - упрекнула шуточно Колю, - не можешь сказать: мам, я, мол, ещё не накормлен. Посмотри на себя. Под глазами чернота, кожа жёлтая, словно лимон, а не лицо. А сам писал, что-де кормят хорошо, всего хватает. Пойдём на кухню, кормить тебя буду.
-Я пока не хочу кушать, и ты отдохни ещё – успеем позастольничать, - воспротивился Коля, не выпуская руку матери.
-Я не враг своему ребёнку. Приехал из армии, а я буду лежать. Срам, и только! – возбуждённо, но по-прежнему шутя, сказала Мария Фёдоровна и встала с кровати.
2
Как Коля не пытался застать маму врасплох своим приездом, хотя так и получилось, но обещанный стол был не скуден. Видно было, что Мария Фёдоровна готовилась к приезду; даже бутылка водки стояла среди тарелок с салатами, колбасой, варёной картошкой и прочей снедью.
-Налей себе рюмочку, Коля, и я немного тебя поддержу, - указывая на бутылку, предложила Мария Фёдоровна, слегка улыбаясь и ласково глядя на взрослого сына, как умеют глядеть только матери на своего ребёнка.
-Пожалуй, выпьем – за приезд выпьем, мама, - отвечая неловкой улыбкой, произнёс Коля и налил себе полную рюмку, а матери капнув на самое донышко.
Сын и мать взялись каждый за свою стекляшку, молча посмотрели друг на друга и выпили.
-Как ты, однако, похудел, - с тоской вымолвила Мария Фёдоровна, наблюдая, как сын неторопливо закусывал. - Уходил из дому такой цветущий, такой… - Мама хотела сказать слово «красивый», но передумала. – Такой крепкий, а теперь... а теперь тяжело на тебя смотреть. И кушать ты мало кушаешь, как бы нехотя. Может быть, я чем-то тебя огорчила, или ты хочешь иного чего поесть? Ты скажи, может, куплю, если то будет в магазине. Скажи, не стесняйся. – Мария Фёдоровна искренне выдохнула, замечая внимательным материнским чутьём откровенное нежелание сына к еде.
Действительно, Коля пробовал эти забытые за время службы в армии блюда без охоты, и даже рюмка водки не прибавила аппетита; он ел исключительно ради матери, которую ему не хотелось обижать такой холодностью к её вниманию. Впрочем, он и сам не знал, что с ним происходило в армии, особенно последние полгода, когда и Чернобыль вроде бы забылся, и заметная сразу после Чернобыля потеря вкуса к жизни как бы начала отступать. Он чувствовал, что его что-то точит изнутри: постоянно сопровождающий кашель и одышка волновали, потеря сна и апатия ко всему происходящему изнуряли по ночам, когда лезли всякие бредни в голову; и от этого становилось то очень страшно за себя, то очень горько за мать. В госпитале успокаивали, твердили, что это некоторые моральные потрясения, что всё пройдёт, что он,  в общем-то, здоров, что у него всего только гастрит. В последнее время Коле и вовсе не хотелось принимать пищу в госпитале, в котором он лежал почти треть службы.
Об остальных ребятах, которые служили в Чернобыле, сведений не было: во-первых, о переписке никто не думал, потому как не ожидали, что раскидают по разным частям; во-вторых, серьёзность их дел казалась вначале никчемной. Так ребят и изолировали друг от друга. Порой Коле хотелось узнать что-либо о сослуживцах, но адресов не было. Правда, был один - домашний адрес Славы Кошелёва, который Коля записал случайно; но переписка не удалась: на письмо Коли, где он просил родителей сообщить номер части, в которой служит их сын, ему ответила мама; она написала, что Славу в конце лета 1986 года комиссовали по причине плоскостопия, которого Коля не припомнил, а через месяц, в начале осени, он умер от язвы желудка. Колю эта новость, естественно, огорчила, но к раздумьям не привела; и лишь в последние месяцы службы, когда сон его почти полностью оставил наедине с мрачными ночными мыслями, вот тогда и у Коли стали появляться некоторые сомнения по поводу истинной причины болезни Славы и по поводу собственной судьбы.
Вот и теперь, когда лишь глазами пожирал копчёности, на которые мама, наверное, истратила половину своей пенсии, и  украдкой пробегая взглядом по аппетитным салатам из свежих помидоров, огурцов и прочих овощей, политых сметаной, подсолнечным маслом, с луком и без него, когда в отдельной тарелке лежал белый крестьянский сыр, его Коля очень любил есть с мёдом - вот и теперь организм, не поддаваясь на соблазн, полученный глазами, не желал употреблять это великолепие. Коля уже минут пять натужно жевал кружочек копчёной колбасы, который прямо-таки отказывался глотаться. Только огромным усилием воли парню удалось проглотить его, когда мама в недоумении глядела на сына, не понимая, что творится с ним. Чтобы не обидеть мать, Коля решил взяться за сыр с мёдом.
Мёд, купленный в рюмочку, издавал горьковато-приторный, но приятный запах, играя под солнечным лучом блеском тёмного янтаря. Однако и сыр с мёдом не доставили Коле ничего приятного. Сыр казался сухим, а мёд горьким. Николая душили слёзы досады и от беспомощности того, что его любимое лакомство не глоталось. Слёзы текли в рот, подсаливая сыр и мёд, а мама, его мама, этот чудесный добрый человек, не понимающий душевного состояния сына, а думающий, что он плачет от радости возвращения домой, увидев слёзы и не в состоянии удержать себя, также заплакала, прикрыв лицо полотенцем. Коля хотел успокоить мать и сдержать свои слёзы, но внезапно почувствовал приступ тошноты. Зажимая рот, Коля выскочил в ванную. В ванной он, выплюнув сыр, успокоился, вымылся холодной водой и вышел; желудок также унялся.
Мария Фёдоровна, по-прежнему сидя за столом и орошая лицо горькими слезами, но уже не прикрываясь  полотенцем, посмотрела на сына и ужаснулась - ужаснулась тому, что увидела. Она не могла понять, неужели ей сразу не бросилось изменение в облике, либо это случилось за столом. Пред ней стоял не только не цветущий, прежний, каким был до армии, сын, а человек много старше Коленьки, человек, белый, как полотно, с тёмной, как от синяков, кожей под глазами, глядящими на неё и с любовью и с тоской одновременно, человек с бескровными губами и трясущимися руками.
Мария Фёдоровна исступлённо закричала, не вынося больше жалкого вида сына, и при этом от отчаяния сжимая что есть силы свою старческую голову:
-Коленька, что же они с тобой сделали! Родимый мой, хорошенький мой!
-Мама, мамочка! – крикнул Коля и бросился к матери, сухими губами целуя её мокрые от слёз морщины боли, страха и отчаяния.
3
 Вечером смотрели телевизор. Он был старенький, но работал прилично, ибо Мария Фёдоровна не очень часто смотрела его. Программа была на политическую тему, впрочем, это значения для сына и мамы не имело. Мария Фёдоровна сидела на диване, а Коля лёг, сложив голову на колени матери. Они уже несколько часов кряду в таком положении обменивались новостями. Избегая воспоминаний о Чернобыле, госпитале, «дедовщизне», Коля рассказывал только смешные истории из армейской жизни; Мария Фёдоровна делилась новостями мирской суеты, конечно, по мере информированности, а мера эта была низкая, и по мере понимания, которая была, впрочем, мерой почти всех старушек.
Слушая Колю, Мария Фёдоровна не понимала солдатских терминов, она смеялась вместе с сыном больше по той причине, что сын рядом, что его голос радовал её саму. Она поддерживала своим смехом его смех, а сама болезненно, время от времени, вспоминала прошлое.
Ещё маленькой Машенькой, родившейся в Ташкенте, куда семью эвакуировали во время войны, она слыла неулыбчивым, замкнутым и грустным ребёнком, как бы заранее готовясь ко всем жизненным и отнюдь не лёгким перипетиям своей судьбы. Так уж случилось, что сразу после войны её отец, человек военный, и мать, служащая какой-то конторы, от которой на память остались лишь одна пожелтевшая фотография, поехали к знакомым отдыхать на море и утонули во время шторма, плавая на небольшом судёнышке. Её, маленькую Машу, на счастье, или, может быть, на несчастье, оставили на время поездки у дальней родственницы. Родственница вроде бы и хорошо относилась к девочке, но, после постигшего горя, всё-таки отдала Машу на попечительство государству. Государство давало одежду и обувь, еду и всё новых ребят; однако одинаковые одежда и обувь не радовали глаз, еда была однообразная, да и невкусная вовсе, как находила девочка, а из новых воспитанников она так и не смогла найти себе хорошего друга или подругу, ибо с вечно замкнутой в себе и невесёлой девочкой никто не хотел дружить, а подчас и издевались над ней, зная, что она никому не расскажет и сдачи дать не сумеет. Сравнительно вольготно почувствовала она себя только тогда, когда детдом был позади, и она, молодой каменщик, жила в общежитии. Это была новая ступень в жизни Маши. Она строила свой быт скромно, но честно. Деньги тратила с умом, с каждого месяца умела отложить себе деньжат на более счастливое время, когда, как она мечтала, создаст семью.
Сейчас же она довольствовалась малым, ведь два платья в гардеробе и скромное питание ей было в привычку. Помаленьку из скудных сбережений вытек небольшой, но твёрдый для девушки капиталец. Как-то и жизнь стала скрашиваться в более радужные цвета, ведь на работе Маша, кроткая, спокойная и трудолюбивая, стала заметной фигурой. Иногда ей давали премии, грамоты, благодарности. Здесь и парень, Соколов Яша, подвернулся. Да, именно подвернулся: когда Маше понадобился напарник для командировки, Яшу ей подсунули как практиканта.
Спокойный и уравновешенный парень пришёлся по сердцу Маше. Казалось, живи, Машенька, лови удачу, радуйся жизни и судьбе, которая переплела Яшину дорогу с её дорогой… Но нет; ах, этот дотошный и скрупулезный характер! Не дал развернуться уму и прислушаться к зову сердца. Все старые стереотипы, все завистливые, злые и насмешливые взгляды соседок по работе (иначе, как соседками, их не назовёшь), всё шушуканья, подмигивания и недобрые намёки: мол, он тебя младше на три года. Да смех это: три года! Разве теперь она поглядела бы на то, да разве она прислушивалась бы на возражения людей. Им ведь что: посмеяться, перехлестнуть тебя словом, самим радуясь от этого, посудачить от делать нечего… Всё это было. Было и прошло. Избитая фраза, но точная. Всё прошло. Не прошла любовь - не прошла по сей день. Не забывается миловидное лицо, серые, красиво серые глаза, робкая улыбка, с которой он делал ей предложение, и недоумевающий взгляд, больно пронзивший её в тот день, когда она ответила: «Нет, я не согласна». А он ведь ждал иного, он был уверен в ином ответе, и она, так же, как он, просто не смыслила ответить по-другому. Но это жизнь; иногда повороты её суровы и беспощадны, порой жестоки и бескомпромиссны. Маша чувствовала, что потеряла то, к чему столь долгое время шла, потеряла то, о чём мечтала по ночам, орошая слезами подушку, потеряла то, что она считала почти высшей целью своей жизни.
Этот зигзаг в судьбе Маши сыграл решающую роль. Она потеряла способность мечтать о прекрасном и чистом, искать, надеяться. Ей иногда думалось, что она, наверное, создана не только для семейного счастья, а для чего-то возвышенного, что ей предназначена роль женщины, которая в определённый момент должна пожертвовать собой во имя спасения человека. Мысли, может быть, родились и правильные, но мерзкие, как думала сама Маша. Девушка ещё больше ушла с себя, перестала вовсе ходить на и так не очень часто ею посещаемые  вечеринки и танцы, где она большую часть времени сидела и тоскливым взором отпугивала кавалеров.
Однако самопожертвование, о чём так долго думала Маша, ей пришлось-таки совершить. Хаживал к одной напарнице приятель, даже не приятель, а так – забулдыга и пропойца настоящий. Напарница вскоре отрезала ему дорогу к себе, а Маша возьми и пожертвуй собой, благо Петьке Усову, кавалеру то есть, Маша понравилась. Впрочем, понравилась она ему или нет, Маша толком не знала, но вскоре, как всегда пьяный, Петька пригласил Машу к себе домой. Петька жил с родителями, на это и рассчитывала девушка, но их не оказалось дома (на работе были). Что оказалась наедине с Усовым, она сообразила лишь в квартире, но было поздно: замок защёлкнут, а кричать ей показалось постыдным делом. Маша почти не сопротивлялась  пьяным, резким, приносящим только боль движениям и домогательствам Петьки. Всё было туманно, точно во сне: нетрезвый лепет о любви и супружестве; раздевание  при включённой люстре; мутные, злые глаза, которые, кроме как вожделения, ничего не выдавали; слюна, пеной стоявшая в уголках Петькиного рта; беззастенчивое и спокойное поведение Петьки при снятии белья; глаза парня, сосредоточенные лишь на одном, когда лежали на диване… и пронзительная боль. Она не думала, что так будет больно. А боль усиливалась - усиливалась потому, что мечты о чистом и прекрасном распались, развеялись, рассыпались – и не стало их. Осталась горькая действительность, стыд, непонятное, ещё не осознанное состояние рождения женщины. Ещё что оставалось? Оставалось плакать и думать, что всё могло бы быть намного прекраснее, красивее и, соответственно, менее болезненно.
Да, можно было оставить всё, как он было прежде. Но Маше надоело. Надоела непредсказуемость будущего, надоело одиночество, суды-пересуды стали выводить из себя – да и года подпирали: пора было решаться обновить жизнь свою, иметь что-то иное - и возраст настоятельно подтолкнул к такому решению.
Затем была свадьба: хмурая, пьяная, но невесёлая среди Петькиных друзей, которую хотелось забыть, которую Маша и забыла.
Через положенное природой время родился Коленька, единственное счастье последующих лет. К тому моменту произошёл развод, и Маше пришлось туго: денег не хватало, пришлось подрабатывать уборщицей в небольшой конторке, вечно заплёванной, в окурках, служащие которой почти  не замечали молодой женщины. Алиментов Маша не требовала, чтобы бывший муж не давал о себе знать. А муж, впрочем, и не докучал особо: пришёл пару раз, попросил прощения, принёс деньжат, от которых глупо было отказываться, а потом исчез – а куда, никто не знал и так  не узнал по сей день.  Да он в семье Усовых и не вспоминался потом.
Хорошо, что с яслями повезло (на работе помогли); устроила Маша в ясли сына, а сама вышла на работу. Стало легче, зарабатывала она неплохо для женщины. Подвернулась удача с квартирой: удалось-таки профсоюзу ей как матери-одиночке выбить старенькую, но двухкомнатную квартиру. Это, пожалуй, была крупная последняя радость её жизни. Нет, она не роптала на судьбу, никого никогда не проклинала, не осуждала, а просто жила - как могла, как умела, как позволяли обстоятельства, не зависящие от неё. Тяжело даже что-либо было вспомнить более значительное в серой, повседневной, обычной  жизни Маши, чем рождение Коли и получение квартиры.
Когда Коле исполнилось десять лет и когда у него начали появляться первые признаки запросов на одежду, с Марией Фёдоровной случилось несчастье: в один из дождливых дней она упала с высоты второго этажа. Упала удачно и неудачно. Удачно, что выжила; а неудачно то, что из-за ряда тяжёлых травм получила инвалидность.
Наступили настоящие годы безденежья; а на Колю средства требовались, всё больше и больше. Пришлось руками каменщика – крепкими, с широкими ладонями, короткими толстыми пальцами, знакомыми в своё время с цементом и кирпичом - пришлось этими руками взяться за рукоделие. Получилось! Да почему не получиться, если выхода иного не оставалось. Иногда и Коля в кое-чём пособлял матери: медленно, неумело, но с пользой. И пошли хотя и скудные, но такие необходимые заработки. Так она приобщилась к этому занятию, что и во время службы сына в армии подрабатывала. Иногда Марии Фёдоровне хотелось бросить это дело, ведь и линзы в очках приходилось менять каждый год; но мысль, что Коля возвратиться, что ему следует хорошо одеться, что он уже почти жених - эта мысль довлела всегда и побеждала. Вот и работала, вот и зарабатывала, вот и мечтала увидеть сына красивым, повзрослевшим после армии, весёлым и модным. Да, она этого желала, как желает подобного любящая мать…
Мария Фёдоровна поглядела на сына. Минут пять он уже не рассказывал свои армейские истории, а спал. Мать с любовью, осторожно провела ладонью по волосам Коли. Когда-то, как она знала, у него была прекрасная густая шевелюра, а теперь она гладила мягкие волосы, среди которых, на макушке, просматривалась небольшая плешь.
Женщина содрогнулась и заплакала.
«Боже, он ведь молод, - подумала она. – За два года изменился. Волосы, некогда красивые волосы – уже не те, что были прежде. Он так гордился ими и говорил, что для девушек это объект – решающий объект! – внимания к его скромной личности. Эх, шутник он – мой сын… А вот глаза, как я заметила, стали грустными и как бы потускнели. И нос заострился. А может, мне так кажется? Нет, всё-таки нет. Не было у него такого носа, не было скул, туго обтянутых кожей. Не верится, что голова на моих коленях – это голова сына. Сына, два года тому назад уходившего в армию.
Нет, - рассуждала она дальше, - я не против армии. Армия необходима - но за такую ли цену надо отправлять своих сынов?  Отправлять и мне не хотелось, даже пыталась удержать, что якобы за мной уход нужен - да вот то ли законы такие, то ли деньги требовались. Не удалось оставить. Теплилась, правда, надежда, что придёт возмужавшим, красивым фигурою – ведь другие же возвращались домой такими. Почему же мой пришёл осунувшимся, грустным?»
Мария Фёдоровна плакала, слёзы её, по-видимому, были бы обильнее, знай она, что сын испытал в Чернобыле. Коля с самого первого пребывания в госпитале сердцем почувствовал, что его известие оттуда ещё больше подорвёт здоровье матери, поэтому не писал правды, потому и не хотел расстраивать лишний раз.
       На экране телевизора произошла смена передачи, заиграла музыка – не громкая, но Колю она разбудила.
-Коленька, сынок, спи, небось, в армии не выспался, - стирая украдкой слёзы, Мария Фёдоровна попыталась сказать бодро, но не получилось – голос дрогнул.
-Мама, ты плачешь?! – встрепенулся Коля, приподнимая голову с коленей матери и глядя на неё.
-Это ничего, это так – от радости, что ты вернулся и что рядом.
-Ну сколько можно плакать? – укоризненно улыбаясь, сказал сын и добавил: - Ведь я же жив, мама.
-Жив, Коля, жив, - вторила мама, едва сдерживая рыдания. – Иди, сынок, отдыхай, в армии, поди, не высыпался,- промолвила она.
-Высыпался, мама, - отвечал Коля, с ужасом вспоминая  армейские бессонницы, когда дурные мысли не давали покоя; ему неожиданно захотелось об этом поведать матери, но удержался, сжалился – не над собой, а над матерью.
-Обманываешь, наверное, успокаиваешь. Иди спать, отдохни – у меня ведь заснул на коленях,- вновь предложила Мария Фёдоровна.
-Хорошо, - подчинился Коля, зная, что не уснёт, но надеясь умиротворить своим ответом мать.
Парень пошёл в  спальню, лёг в постель, но за ночь глаза так и не удалось сомкнуть. То он прислушивался к беспокойному сну матери, то думал… О чём думал, и сам утром вряд ли бы вспомнил.
4
Проснувшись и слегка позавтракав, Коля Усов собрался идти в военкомат становиться на учёт. На улице выл ветер и шёл мелкий дождь, по-осеннему холодный и колкий. Порой капли дождя превращались в мокрый снег, ещё сильнее кусая лицо и руки. Небо заволокло серыми, без единого просвета тучами. Ветер, казалось, вот-вот должен был развеять серость, но бескрайние тучи, двигавшиеся с большой скоростью, приходили, уходили, а взамен им наступали такие же серые и такие же бескрайние их сородичи. На асфальте стояла мерзкая, пакостная и надоевшая за столь короткое время слякоть. Создавалось ощущение, что природа остановила свою жизнь, только ей ведомую и только ей подвластную; казалось, что однообразию природы не будет  конца, что это не обычные серые состояния природы, а её месть за что-то. Природа бушевала и навевала не только эту пакость в виде однотонной серости вверху и тёмной мерзости внизу, но и вгоняло в людские души ещё больше серости, гадости, тумана, не забывая, естественно, сметать хорошую половину настроения. Коле поначалу представлялось, что погода сейчас праздная и скучная, но затем он почувствовал силу её и её действие на него – нехорошее настроение.
В военкомате задержек особых не произошло. Суровый офицер с безразличным лицом полистал военный билет, правда, изучил страничку, где значилась доза в 56 бэр, доза Чернобыля для Коли. Затем офицер, не меняя выражения лица, спокойно и старательно произвёл кое-какие записи в огромных журналах. Затем отдал билет и без слов уткнул нос в книгу. Напрасно Коля ожидал минуту-другую каких-либо разъяснений. Почувствовав, что он здесь лишний, парень вышел; и только на улице вспомнил, что забыл даже сказать «до свидания». Стало стыдно; однако, вскоре успокоило то, что и сам офицер ничего не сказал на прощание.
Неожиданно на улице он столкнулся с девушкой в мохнатенькой серой шубке.
-Осторожнее ходи, босяк, - взвизгнул женский молодой голос.
-Извините, - промолвил парень, взглянул на обидевшуюся – и обмер. – Светка? Света? – сказал он, не зная, как подобрать нужное обращение.
-Я-то Света, а ты, как я понимаю, Николай?
-Да, только почему Николай, а не Коля? Возраст, мне думается, позволяет нам обращаться попроще.
-Как сказать! Но если так тебе хочется, то называй попроще. – Только теперь у Светы проскользнула слабая, сдержанная улыбка, не означающая ничего: так улыбаются, когда обстоятельства требуют улыбнуться.
Да, это была Света! Коля узнал её… А к чему, впрочем, такая чопорность? Не Свету он узнал, а Светку, самую настоящую Светку Пилькевич, бывшую одноклассницу  и причину первого волнующего чувства.
5
В школе Коля сидел за последней партой в левом ряду, а Света за первой в правом. Маленького роста, худенькие ножки, застенчивая и вся такая хрупкая – она не выделялась ничем особенным из числа девчонок. Но затем, по истечении времени и в процессе взросления, её миловидное личико, почему-то всегда неуверенное и грустное, всё больше стало привлекать Колю. Неизведанное трепетное чувство проявилось в нём и иногда приводило его к слезам – тихим, волнующим и, естественно, тщательно скрываемым от друзей и мамы. Светка не догадывалась о его чувстве к ней, а посему не замечала волнующих и полных любви глаз Коли, чем приводила парня к ещё большим страданиям. Так продолжалось год, а может, два (Коля сам уже не помнил), слёзы по-прежнему не покидали его, давая возможность снять тайное  внутреннее напряжение; порой Коля находил, что он примирился к такой ситуации, свыкся, однако надежда на то, что Светка выделит его из других ребят, не угасала. Сколько такое положение сохранялось бы – неизвестно; однако развязка наступила, и наступила она на классном вечере, посвящённом 8 марта.
Как он ждал этого момента! Как он надеялся, что после первого танца она поймёт его, поймёт то высокое чувство, питаемое к ней, которым он дорожил. Коля в мыслях составлял различные планы: как он пригласит её, как она согласиться, как они будут танцевать свой первый совместный танец, а другие станут тайно завидовать, глядя на них; представлял Коля и то, как проведёт её домой (обязательно один проведёт), и даже теплилась надежда, что она даст повод поцеловать её. Нет, о последнем он почти не мечтал, последнее желание ему казалось настолько недосягаемым, но так его мучило, что он сразу понял невозможность такой ситуации и отгонял прочь эту мысль. Да, до классного вечера Коля чувствовал себя всё-таки счастливым и хотел, чтобы и Света стала счастливой. Последние дни до ожидаемого праздника тянулись для Коли как годы. Он настолько явно представлял мыслимое, что считал вопросом времени все эти воплощения его грёз. Чтобы предстать перед девушкой более положительным, Коля отказался давать деньги для попойки, которую его однокашники собирались впервые сделать совместно перед танцами. Он задумал показаться высоко светским и серьёзным парнем. Да, для серьёзных дел, считал он, требуется серьёзное поведение.
И вот наступил классный вечер. Нарядные девчонки, разукрашенные до неузнаваемости, старались держаться кучно, было видно, что они волнуются, но горят желанием показаться одноклассникам во всей своей красе; подвыпившие ребята вели себя развязно, шутили, громко разговаривали, строя из себя привлекательных парней, приковывали к себе внимание смирно сидящих девчонок, а некоторые даже клали руки на плечи подружек (именно клали, а не обнимали, ибо вытянутую руку и два прямых, рядом сидящих, но  не наклоняющихся друг к другу тела, тяжело назвать объятием), однако такое действие отожествлялось как смелость, развязность и даже привязанность парочки друг к другу.
Совсем немного времени прошло, и класс начал делиться по парам. Вначале никто не танцевал, но затем некоторые, обвыкнув и осмелев, вошли в кружок, удовлетворённо косясь на сидящих. Сидела и Светка, сидел и Коля. Ему думалось, что следует быстрее подойти к Свете, что она, наверное, возможно и догадывается про его желания, так как несколько раз девушка вскользь глянула на него. Но Коля медлил. Не хватало не то что мужества, не хватало сил подняться и подойти к ней. Казалось, что может быть проще: встать, подойти, пригласить на танец. Ан нет, силы оставили его, осталась лишь та сила, которая держала его на стуле, осталась лишь неуверенность в себе. А Света, как находил парень, всё чаще смотрела в его сторону; он же по-прежнему медлил, уныло глядя на танцующих, с завистью наблюдая за ребятами, которые спокойно и уверенно приглашали девушек на танцы, а затем, положив руки на талию, медленно кружились по тёмному классу, где мерцали огоньки светомузыки. Каждый раз, когда какой-либо парень проходил мимо Светы или останавливался близ неё, чтобы пригласить свою подружку, сердце Коли судорожно начинало биться, обещая в следующий раз обязательно выпрыгнуть. До того он измучил себя, что сердце начало ныть, стучало в висках, а тело обмякло вконец. Коля боялся, что вот-вот кто-нибудь подойдёт из ребят и пригласит его Свету (а он уверен был, что Света должна стать его). Нет, он этого не выдержит, он сразу же встанет и уйдёт, а не будет сил – поползёт.
«Боже, дай мне сил, дай мне уверенности, смелости - дай мне то, что помогло бы встать и пригласить её! Ведь выберут её, выберут! Не может быть того, чтобы не выбрали», - умолял Коля.
Он даже не заметил, как стал откровенно глядеть на Свету, на её голубенькое, не очень, правда, модное платье, на её худенькие открытые руки, пальчики, которые казались настолько хрупкими, что можно было при неосторожности нечаянно повредить, на её правильные черты лица, грустного и, по-видимому, взволнованного. Она была не накрашенная, и эта натуральность придавала лицу некоторую бледность в темноте; но необычайно притягательными находил Коля эту простоту и естественность. Он удивлялся, почему она не приглашена никем, но в то же время и радовался этому.
Большая часть вечера прошла. Начали строго танцевать по парам, не стесняясь и ведя себя ещё более раскованно. Исключения составляли три девушки: некрасивая толстушка, которая, как предполагали все, а не один Коля, не должна была приходить на вечер; затем одна евреечка, с которой в школе во время занятий стеснялись говорить не только ребята, но и девчата; сидела также Света. Из парней оставался один он. Коля начал чувствовать неудобство, но затем, увидев, что на него никто не обращает внимания, опять погряз в своих мыслях. Теперь он точно решил, что следующий медленный танец будет триумфом его и Светы.
Зазвучала спокойная мелодия. Вновь молодёжь разошлась по парам. Коля, наконец, решил, что пора вставать. Он тяжело проглотил вязкую слюну, комком стоявшую в горле, облизнул высохшие губы и поднялся. Со стороны казалось, что это встаёт инвалид: ноги дрожали и были словно ватные... А у него сердце застучало ещё яростнее, голова стала тяжёлой – а ладони (экая обида!) взмокли. Коля инстинктивно вытер их о брюки и медленно начал подходить к Свете. Она не глядела в его сторону или, как почудилось Коле, делала вид, что не смотрит. Остановившись подле неё в двух шагах, он набрался сил, глубоко вдохнув воздух, и сказал (как думал он, очень громко сказал, хотя в действительности Света едва расслышала его голос):
-Разрешите вас пригласить?
Света медленно повернула свою головку на тоненькой шейке к нему, и – о, ужас! – Коля увидел, как Света брезгливо отшатнулась чуть назад, губки и  мышцы нежного лица скроили такую презрительную гримасу, что парня дёрнуло, словно током. Ему теперь не хотелось ничего: ни танцевать, ни провожать Свету, ни присутствовать на самом вечере. Лицо любимого человека, которое обернулось к тебе с печатью гадливости, презрительности и, главное, досады, сразу же уничтожило в Коле всё: все его мечты и его чувство к ней.
Коля, оскорблённый и униженный, неловко втянув голову в плечи, сгорая от стыда (благо, что темно), растерянно оглянулся и без промедлений покинул класс. Он пошёл домой.
Как ни странно, но на душе Коли становилось легко. Он чувствовал, что груз, который довлёл над ним всё это время, а особенно последние часа два, куда-то исчез. Ноги легко несли  его домой и уже не казались тяжёлыми и вялыми; сердце хотя и билось по-прежнему часто, но боль не причиняло - скорее всего, это был признак остаточного волнения, ведь организм не мог так быстро перенести шок; даже мысли, его мысли, которые не давали покоя, теперь улеглись. Ему не хотелось думать. Нет и нет! Отдыхать – вот единственное желание. Он чувствовал лёгкость в теле, в голове, но чувствовал и моральную усталость.
Возвратившись домой, Коля быстро разделся. Несмотря на расспросы матери, которая ждала его с улыбкой с первого школьного вечера сына, он махнул рукой и пошёл отдыхать. «Завтра, мама, расскажу», - отстранился Коля и заснул. Мария Фёдоровна ничего не ответила, лишь вздохнула, разобравшись, что случилось что-то неладное, и решила не докучать лишним любопытством.
На утро Коле вновь было нелегко. Он мучительно вспоминал лицо Светы, выдававшее пренебрежение и досаду. Ещё мучило его то, что ответ Светы, если можно это было назвать ответом, могли увидеть одноклассники. Коля чувствовал себя полностью разбитым и опозоренным. Единственное, что его успокаивало, это разрешение вопроса. Да, разрешился он отрицательно, с провалом, заставил пострадать – но всё же разрешился. Коля в душе понимал, что следует потерпеть некоторое время, ведь бесследно оскорбление не могло пройти, должно было наложить рану на сердце. Особенно он был удручён тем, что Света даже ради приличия не пошла танцевать с ним: что ей стоило согласиться, что ей мешало одарить его танцем? Он ведь так ждал…
Праздничный день и выходной дали ему возможность прийти в себя. Идя через два дня в школу, что, конечно, делать не хотелось, Коля уже не питал вообще никакого чувства к однокласснице. Чем он оказался плох и чем вызвал такую реакцию Светы, Коля так и не разобрался в итоге.
«Если  такое произошло, то неизвестно, кто из нас недостойнее друг друга», - заключил он, и его вывод окончательно успокоил парня.
В классе этот случай остался  незамеченным. Никто не смотрел с издёвкой на незадачливого кавалера, никто не смеялся – даже Света, на которую Коля мысленно грешил, будто она разболтает. Нет, никаких изменений: та по-прежнему сидела за партой с грустным повседневным лицом и никоим образом не давала повода узнать о случившемся. Он тоже старался не глядеть в её сторону, что стоило ему неимоверных усилий.
Так всё и закончилось; со временем Света для Коли стала просто одноклассницей, хотя случай на вечере иногда всплывал в памяти, но уже не нёс той печали, которая была сразу.
6
Встретив девушку, Николай с трудом узнал её, хотя прошло более двух лет со дня выпускного бала, после которого они не виделись. Это была не прежняя Света, спокойная в лице и худенькая в фигуре. Было видно, что у неё произошли явные перемены в жизни. На это указывала модная причёска, волосы которой казались почему-то мокрыми; на это указывало обилие косметического ухода на лице и беленьких изящных пальчиках, на которых красовались два перстня (но кольца обручального не было, на что сразу обратил внимание Коля). О её благополучии также можно было судить  и по белому строгому костюму, который виднелся под серой шубой; а элегантные короткие полусапожки под цвет шубы завершали внешний вид бывшей одноклассницы. Одно, пожалуй, оставалось прежним: это её маленький рост. Впрочем, как отметил Коля, на лице была уже иная, некая утончённая строгость, независимый взгляд и сдержанная – или, скорее всего, рабочая – улыбка.
-А я тебя сразу узнал, - немного слукавил Коля. – А ты куда идёшь?
-Я, вообще-то, гуляю. А что, хочешь присоединиться? – ответила Света, по-прежнему храня улыбку.
-Отчего бы и нет? Сколько не виделись! Только, наверное, тебе со мной неловко будет идти, - смущённо указывая глазами на свою одежду, сказал парень.
-Вздор! Ходят и в намного худшем... Впрочем, действительно, почему бы нам и не посидеть где-либо? – удивительно просто и легко, как показалось Коле, восприняла Света его предложение; правда, она предлагала «где-либо посидеть», а это значило, что требуются деньги (и не малые деньги), а их у Коли не было; ещё он был задет немного тем, что Света как бы и не отвергала его из-за одежды, но давала понять, что есть не только «в намного худшем», но, соответственно, есть и получше.
-Можно и посидеть, но… но… - Коля решил быстренько приврать что-нибудь насчёт денег, пригласить в кино, потому как пятёрка в кармане всё-таки была, но смущение вышло весьма откровенным, и парень от досады за себя умолк.
-Ладно, «но, но». Я вовсе не собиралась на твои деньги посидеть. Надо быть проще. Значит, идём?
-Хорошо, идём.
-Вот и прекрасно. Вопрос: куда направимся?
-Я второй день после армии, поэтому не знаю ничего.
-О! – сдержанно воскликнула  Света. - Тогда у нас  есть повод, прелестный повод: приход из армии моего одноклассника. 
Николай опять «проглотил» выражение, из которого явствовало, что именно она является центральной фигурой, а он, Коля, лишь повод, причина, человек, зависящий от неё; и вновь он сдержался благодаря всё нараставшему  волнению в груди.
-Тогда пойдём в кафе; есть одно поблизости, - продолжила Света, и они пошли: девушка шла впереди и как бы вела за собой угрюмого Колю.
Парню было невесело, что-то мучило: то ли волновало снисходительное к нему поведение девушки, то ли неудобство положения, в котором он оказался, идя в кафе с пустыми карманами, то ли ещё что:  о чём они будут говорить, найдут ли общий язык; а ещё более он хотел, так это узнать про тот школьный эпизод. Хотя этот случай и не имел уже никакого значения, но желание парня было сильным. Он теперь не был так застенчив, как прежде, а поэтому не  думал, хватит ли решимости спросить у Светы о причине её отказа. В то же время Николай чувствовал, что опять в нём начинает просыпаться та сила, то чувство, которые некогда были причинами его позора. Он ощущал, что не винит Свету, а винит себя. Что-то, по-видимому, не так сделал, а может, что-то не так сказал ей тогда, на классном вечере.
Однако они уже пришли, прервав невесёлые мысли парня. Света остановилась возле пятиэтажного дома, на первом этаже которого красовалась надпись: «Ресторан «Сафари».
-Кажется, мы на месте, - сказала тихо, как бы сама себе, девушка и обратилась к Коле: - Пойдём.
В ресторане не было многолюдно, слышалась ненавязчивая тихая музыка, изредка сновали официантки, разнося блюда и бутылки с различными напитками. Сразу было видно, что Света здесь не последний гость, ибо приветствовали её и знали все работники заведения.
В зале было уютно, спокойно, по-домашнему. У дверей стояла молодая девушка и, увидев пару, мягко улыбнулась и провела к столику, расположенному в противоположной  от входа части зала, в наиболее затемнённой и интимной его части, в углу.
Так уж сложилось, что Коля никогда не был в ресторане, однако можно сказать, что вид ресторана его не поразил, хотя внешне всё понравилось.
Понравилась обстановка, сделанная со вкусом, из настоящего дерева и, как казалось Коле, ещё пахнущая смолой. Шторы канареечного цвета, но очень плотного материала, не пропускали чрезмерно много света, что придавало интимность помещению. Стены были разрисованы изображениями различных животных на лоне природы. На столиках стояли настольные лампы, медные, но простой обработки.
Коля ещё долго разглядывал бы зал, но вскоре принесли их со Светой заказ. Заказ, точнее, был скорее не их со Светой, ибо выбор делала исключительно она: увидев нерешительность Коли и разгадав его неумение в этих вопросах, сама попросила принести бутылку шампанского, двести граммов коньяку, обещанные Коле салаты из свежих помидоров и ещё мясные блюда, названия которых он забыл почти моментально.
Официантка аккуратно разлила шампанское в бокалы, и бывшие одноклассники, устремив друг на друга свои взоры, взяли стеклянные кубки в руки. Судя по взгляду Николая, чувствовал он себя неестественно в этом зале, на лице у него появилась улыбка, которую, он думал, следует обязательно изобразить, так как посетители были улыбчивы, однако получилась глупая ухмылка. Света же напротив – очень спокойно, изящно и со своей рабочей улыбкой взяла бокал, но, увидев смешное выражение лица приятеля, наконец-то улыбнулась натурально.
-Итак, за твой приезд домой, за то, чтобы тебе жилось хорошо, весело и счастливо, - сотворила маленький тост Света, и они разом выпили; Николаю показалось, что вкуснее, как это шампанское, он ничего не пил.
-Вкусно, - искренне сказал Коля и осёкся: не стоит, думал он, так торжествовать, потому что получается, будто ни разу и не пил этого шампанского.
-Налей ещё и выпей, если нравится, - предложила Света, но видом не показывая, что ей приятно видеть восторженного парня.
-Нет, спасибо; я что, никогда не пил, что ли!
-Как хочешь; но мне, по правде сказать, больше нравиться сладкое шампанское.
-Ну, это кому как, - Коля решил показать себя знатоком, чувствуя приятную лёгкость в голове.
После выпивки Света закусила свежим помидором, съела кусочек мяса; Коля для начала остерёгся брать что-либо из съестного, чтобы не стало плохо. Он жадно смотрел на кушанья (красиво приготовленные блюда и приятнейший запах возбуждали аппетит), однако тронуть ничего не посмел. Николай мысленно отметил, что съест всё в конце беседы, когда надо будет уходить: тогда если и случится недомогание, то не за столом и, главное, не в присутствии Светы. Девушка, кстати, приметила жадность в его глазах, но поняла происходящее как стеснение человека перед непривычным и неизведанным.
-Ешь, что же ты? Ведь мне неловко обедать одной, когда ты сидишь.
-Я пока не хочу, - сдерживая кашель, ответил Коля, на что Света только усмехнулась, но трапезу прекратила.
-Так что? Может, расскажешь про армию? О том, что ты никого не боялся из «дедушек» - по-моему, есть такие; о том, как ты гонял тех, кто служил меньше тебя. Или, может быть, ещё что-либо поведаешь мне, - сказала Света, и чуть заметная ухмылка проскользнула на лице, но не надолго.
-Почему ты так говоришь? Всё было там, всё, - не зная, что изложить, ответил Коля. – Я, по правде говоря, в Чернобыле был. Вот там было трудно, - почему-то он сказал про место службы и умолк.
-В Чернобыле?! – Здесь только Коля заметил, при её восклицании, то знакомое грустное лицо, которое он видел столько лет в школе. – Ну и что ты там испытал? – тихо добавила девушка.
 Было тяжело, много работали; у меня даже запись есть... Вообще-то, не хочется про это говорить. Армейская тема – не лучшая тема для разговора мужчины и женщины.
-Ха! Какой ты серьёзный – но прав. А девушка у тебя есть? – неожиданно спросила Света, опять восстановив рабочую улыбку.
-Нет. Хотя жалею  об этом. Хорошо, когда тебя ждут здесь, - Коля сказал это и, покраснев, подумал, что не стоило при Свете излишне откровенничать.
-А других, которые в Чернобыле с тобой были, девушки ждали?
-Я с сослуживцами потерял контакт; но, наверное, ждали. – И при этих словах парень увидел на лице Светы не что иное, как жалость.
-Бедные, несчастные, - только и вымолвила она.
-Это почему? – удивился Коля.
-А кому они нужны… такие?
-Ты хочешь сказать, что и я никому не нужен? – Вопросительно и угрюмо, словно у него отобрали что-то, Коля посмотрел на Свету; он не понимал суть жалости.
-Почему же; ты нужен своей маме, своему отцу…
-Отца у меня нет, - спокойно сообщил Коля и с радостью почувствовал, что приступ кашля прошёл. «Вино, наверное, помогло», - подумал он.
-Извини, пожалуйста; значит, только маме, но больше никому ты не нужен. Кто же пойдёт за этих ребят замуж, чтобы рожать уродов? Я думаю, если и найдётся кто-то, то их мало, - сказала Света; она уверена была, что говорит правду, говорит жестокую вещь, которую не стоило бы говорить в лицо парню, однако шампанское порядком развязало ей язык.
-И ты… и ты перестала бы ждать – ну, например, меня?
-Да, - твёрдый ответ показал, что действительно так и произошло бы.
-Но в чём мы виноваты? в чём наш грех? Почему парень, отслужив иногда очень даже легко, имеет право на счастье? почему мы...  я, в частности, обречён оставаться один? Ведь это нелепо, жестоко и несправедливо! – возмущался Коля, однако это был скорее плод упрёка и вызова, чем мысль человека.
-Хорошо. Ты прав. Но подумай о другом: девушка молода, красива, расцвет всего – и вдруг появляется её дорогой – в лучшем случае, способен улыбаться, а в худшем… Да возьми даже лучший. Ты мне сейчас можешь откровенно сказать: здоров ли ты? Видишь, видишь, не можешь; а почему не можешь? Да потому что не здоров ты полностью. Я уверена, так как это по тебе видно. А на месте девушки окажись. Пришёл к тебе твой жених, а он уже лысый. Посмотри, у тебя ведь плешина, которой и многие солидные мужчины не имеют. Конечно, чёрт с ней, с этой лысиной, не самое страшное, хотя и не самое приятное.
-Но ведь любовь бывает, а ты говоришь о парнях как о предметах, - возразил Коля.
-Про любовь потом поговорим, а насчёт предмета ты прав. Девушке, подумай сам, хорошо будет в двадцать лет ухаживать  за мужем – калекой?.. а если дети будут?.. и тоже калеки. Ты представь, её состояние представь. Работа, очереди, домой вонь ребёнка, вонь мужа, простыни стирай… Что, не правду говорю? Такого не может быть? Вам жена нужна, любовь, нежность, а если больны, то ещё и уход; а она другой человек? она не хочет жить по-человечески? Вам подавай, а ей? Вас отравили несправедливо, но это была служба, не попрёшь. А у неё есть выбор. Какая любовь со слезами на глазах над инвалидом, над его простынёю, над его бельём? Ни-ка-кой! Если и получится у кого счастье, то оно на короткое время, оно рассчитано на провал, и вскоре всё равно всё станет по своим местам. Но ей тогда пусть и горько, пусть и стыдно – ушла и всё; а ему что делать? Ведь он привык к семье, к уходу, пусть даже плохому. Что ты молчишь, Коля? Опять неправая я? Ответь тогда, что ты сделаешь, когда тебя бросят одного, больного, грязного и голодного? Молчишь? Значит, я права... А ему остаётся разве что верёвка на шею или отрава в стакане.
Николай действительно молчал, потупив голову. Все мысли его смешивались; он слушал, но сосредоточиться не мог.
-Послушай, - продолжала Света, - неужели ты хочешь, чтобы, даже если найдётся для тебя жена, ваши отношения строились исключительно на сострадании и жалости? Ведь всему есть предел. У твоей находки не будет оставаться  времени на любовь с тобой, если это чувство вообще возникнет. Может быть, уродливенькие какие и найдутся для вас, но и вы будете несчастны, пусть не в такой мере, как подруги ваши; а они-то, несомненно, проклянут когда-нибудь день свадьбы. Что же тогда вам остаётся? – задала девушка вопрос и ответила: – Остаётся уповать на тех, кто никогда не бросит, даже если больной, даже если заблудился в жизни, даже если ты при смерти – остаётся уповать, нет, не уповать, а остаётся знать, что с тобой будет рядом мама, а у кого есть отец, то и он. Это единственные люди, которые не падки на предательство по отношению к своим детям. Вот в кого верить надо,- наставляла бывшая одноклассница.
-Тогда твои слова выдают то, что и ты способна на предательство, - сказал Коля, пытаясь уличить её в склонности к предательству; однако, странное дело, отметил про себя, что неприязни либо отвращения к Свете он не испытывает: потому ли, что она не испытывала, как находил парень, отвращения к нему, потому ли, что разговор её был прямым и откровенным, потому ли, что даже тени двуличия у неё не наблюдалось.
«Нет, скорее всего, причина кроется в другом, в том, что она говорит правду, - думал Коля, рассматривая пузырьки шампанского. – Это правда, жестокая, ужасная, но правда. Никто, наверняка никто не смог бы мне сказать такое. Однако почему у неё в глазах жалость? Неужели человек от жалости может говорить подобные слова? Что она хочет: добра мне, или зла, а может, просто хочет мне сказать то, чего никто не скажет? И отчего меня так волнует? В том ли причина, что она мне сказала? Нет, нет и нет! По-моему - даже тяжело самому признаться! – по-моему, причина в том, что опять появляется прежнее чувство к Свете. Но этого нельзя допустить. Её слова, её, по всей вероятности, образ жизни сами доказывают, что любовь моя к ней будет несчастной любовью, что эта любовь не принесёт  мне не только счастья, но даже обыкновенной мирской радости. Это будет последним моим вздохом на земле…
Прочь! прочь надо гнать любовь; но как, как её, навязчивую, гнать? Что делать? ведь эта любовь станет мне погибелью. А может, пусть, пусть волнует душу, приводит в трепет моё сердце, пусть туманит мозг, омывает подушку слезами – всё это пусть будет. Не проживать же жизнь, не сидеть же сложа руки. Нужно в жизни на что-то надеяться, за что-то волноваться, бороться; даже эту любовь следует оберегать, эту любовь к девушке... девушке, которая кажется недосягаемой для меня, у которой не найдётся частички сердца для моей не столь важной и красивой персоны».
-Ошибаешься ты, Николай, - возразила на обвинения Коли девушка, забывая, что решено было обращаться именем «Коля», - ошибаешься, я не склонна к предательству, так как не собираюсь выходить замуж за потенциального калеку – кто бы он ни был. Это моё право, только моё, это будет честно, по отношению к вам честно. Я не собираюсь жить год, а существовать всю оставшуюся и дарованную мне Богом жизнь.
-А если с твоим будущим мужем, не калекой, случиться что-нибудь, ты тоже не предашь? – спросил Коля.
Света молчала; было видно, что она раздумывает, но не находит ответа; её изящные пальчики покручивали пустой бокал.
-Нет, в этом случае тоже не предам. Если такое случится – не дай Бог! – то это будет означать, что таков мой крест, моя судьба, - наконец ответила она и, кивнув на штофик с коньяком, добавила: - Разливай, не только разговаривать мы пришли сюда.
После того как бывшие одноклассники выпила по маленькой рюмочке коньяку, Коля вспомнил, о чём он хотел спросить Свету.
-А ты помнишь классный вечер в школе, тот, на котором я тебя пытался пригласить на танец? – как-то вкрадчиво и неуверенно поинтересовался парень.
-Припоминаю; а что такое, с чего ты вспомнил тот вечер? – удивилась Света.
-С того злополучного вечера меня всё время мучит вопрос: почему ты отказала мне, да и не просто отказала, а своими движением и мимикой взяла и растерзала моё чувство? – здесь Коля запнулся, проговорившись, а точнее, признавшись в былой любви к девушке.
 Правда, его ещё несколько смутило то обстоятельство, что Света так небрежно вспомнила о вечере, который много значил для него. Парень удивился, как человек, нанеся такое оскорбление, забыл о нём, а вспомнил лишь с оттенком необходимости вспомнить; мимо Светы же не прошли слова о чувстве, однако она сделала вид, что не придала этому значения.
-Не помню точно причину отказа. Давно ведь было… Впрочем, подожди, вспомнила. Мне тогда нравился Ваня, помнишь Дроздова Ваню, симпопончик этакий был? – Коля утвердительно кивнул на вопрос девушки. – Так вот я была огорчена тем, что его выбор, увы, не в мою пользу. Ответ мой, как видишь, прост. А что касается мимики, так это было давно, я не помню. Сейчас не отказала бы тебе в танце.
-Сейчас или  тогда?
-А-а, ловишь на слове, - слегка улыбнулась Света. – И тогда не отказала бы с нынешним умом, и сейчас - но только заявляю сразу – не теперь. Ты очень шустр, пожелаешь танцевать здесь, а мне в ресторанах не нравится танцевать.
-Хорошо, учту.
Парочка в задумчивости помолчала некоторое время. Коля пытался найти новую тему для разговора, но первой молчание прервала Света.
-Странный ты человек, - сказала она, - говоришь о том, что было давно, а что теперь у тебя в жизни, молчишь.
-Почему это я странный? Давний вопрос не давал мне покоя, и я решил воспользоваться случаем и задать его. А про день сегодняшний нечего рассказывать, если только вторые сутки дома – да я ведь говорил тебе об этом.
-А чем заниматься собираешься?
-Работать, чем же ещё заниматься? – удивился вопросу Николай.
-Ясно, что работать, но вопрос: где ты хочешь работать и кем?
-Даже не знаю, - пожал плечами парень; он действительно не задумывался, куда пойдёт работать.
-Нынче другие условия предоставляются, можно зарабатывать гораздо больше и не так сильно потеть; вот и наши из класса многие по этому пути пошли. Приторговывать становиться модно, да и сам мог бы что делать своими руками и продавать.
-Ещё как-то непривычно такое, к тому же, наверное, требуется умение находить нужных людей.
-Надо, Коля, надо уметь. И знать, - вдруг рассеянно как-то сказала Света.
 Она подумала, что Коля если и не любит её, то, во всяком случае, ему несомненно понравилась она – и очень сильно понравилась. Коля же начал говорить о чём-то своём - о заводе, о токаре - и постоянно следить за Светой, которая в данный момент не испытывала этого взгляда.
-А хочешь, я тебя устрою к своим друзьям? Вазы будешь делать, красоту в дом людей понесёшь, - перебила  пустой для нее разговор парня; ей хотелось помочь этому бедняге, как она думала о бывшем однокласснике.
-Я взвешу, обмозгую, присмотрюсь... только  адрес точный свой оставь – мне ведь искать надо будет тебя.
-Адрес – это, конечно, обязательно дам. Вот завтра днём и зайдёшь.
-А где ты, вообще-то, работаешь? Почему сейчас утром не на работе, и днём тоже?
Света неприятно ухмыльнулась и стушевалась; по лицу можно было прочесть, что вопроса такого она не ожидала.
-Пусть это будет моим маленьким секретом.
-Ничего себе секрет! Таким образом одеваться, в таких местах обедать – и всё это секрет от друга, - шутливо сказал Коля, однако её работа действительно чрезвычайно заинтриговала его. – Могла бы и меня устроить туда.
-Ну, из этого ничего не выйдет, ты моим способом не заработаешь. Да ты не волнуйся, я устрою тебя тоже в хорошее место, - успокаивала девушка, и едва заметная улыбка тронула её губы.
-Будем надеяться.
Внезапно Света поглядела на наручные часики и проговорила, слегка нараспев:
-О-о, мне уже скоро нужно быть в одном месте. Давай кушать и идти.
Окончание трапезы прошло быстро; Коля и Света говорили о каких-то мелочах, которые после беседы тяжело было вспомнить – одним словом, разговор для приличия. Чрезвычайно быстро отобедал Коля, опасаясь, чтобы не стало ему плохо. И сразу заторопился:
-У меня тоже дела.
-Ты теперь иди в фойе, а я расплачусь и догоню тебя, - скомандовала девушка, и Николай пошёл к выходу.
Пройдя шагов десять, он обернулся и с изумлением увидел, что когда Света расплачивалась, у неё с советскими деньгами в кошельке лежали ещё какие-то денежные знаки.
На улице, прощаясь и слегка пожимая красивую миниатюрную ручку, Коля вспомнил про купюры и поинтересовался:
-Извини, но я чисто случайно увидел у тебя непонятные деньги. Что это?
-Доллары, глупенький, возможно, и ты скоро будешь их иметь, пусть и не столько, сколько имею их я, - с неохотой ответила Света и добавила: - Кстати, если надумаешь ко мне зайти, но меня не окажется дома, то маме о нашей с тобой беседе не распространяйся. Она болтушка у меня, и к тому же очень любопытная. Лучше ей про армию что-нибудь наговори.
Голос Светы, мягкий и приветливый во время прощания, а также тёплая изящная ладошка подействовали на него так, что Коля с умилением посмотрел на Свету, и ему уже не хотелось лишаться общества девушки.
-Можно проводить тебя? – предложил он.
-Не следует. Извини, до завтра. – Таков был ответ.
7
Николай передумал идти домой,  вспомнил, что хотел зайти к другу детства и юношества Мишке. Самочувствие располагало к визиту.
Другом, впрочем, он считался для Коли только в беседах. Знакомы они были давно, с детства, жили в одном доме, но потом Мишка с родителями переехали в новый квартал в новую квартиру; постепенно приятели отдалялись друг от друга, стали видеться всё реже и реже, а со временем Миша нашёл себе компанию и с ними проводил почти целые дни. Встречи для каждого из них были по-прежнему желанны, но, кроме приключений в детстве, им нечего было вспомнить и не о чем было говорить. Скорее всего, это была обоюдная привычка. Миша со своими друзьями, втихую от родителей, подфарцовывал импортными вещами. От этого занятия у него появлялись небольшие деньжата, но их хватало, чтобы покупать жевательные резинки, мороженое, а потом сигареты и вино, чем, кстати, он иногда угощал Колю. Тот от угощений не отказывался; но надменный вид Миши, с которым предлагалось вино и прочее, явно не нравилось Николаю. Привычка к другу слабела, но желание видеться оставалось. Похоже было, что и сам Миша понимает, что это не дружба, а привязанность к человеку. Коля стал всё реже ходить к другу, а тот ещё реже радовал своим посещением Колю.
Однако друзей, пусть даже таких, у Николая больше не было. Не получалось у него завязать дружбу со сверстниками: одних он винил в предвзятости к нему, других находил скучными, третьих надменными - да мало ли почему могли не нравиться ему товарищи. А вот Миша пусть и был надменен и важен в последнее время, однако, что мог, всё делал от чистого сердца. Николай чувствовал это, поэтому и решил навестить старого приятеля.
Мишу он не застал дома, но его сестра сказала, что скоро будет обед у брата и он скоро придёт (было что-то около двух часов дня), и предложила Коле подождать в квартире. Парень согласился и прошёл в комнату.
Присев на диван в зале, он бегло охватил взглядом и счёл обстановку весьма скромной. Тут же задался вопросом: какая мебель в квартире Светы? Но сразу же рассеял сомнения: должна... обязана быть шикарная. Вдруг он поймал себя на мысли, что стал присматриваться к вещам, чего с ним раньше не происходило.
«Уж не вещизмом ли я заболел? С чего бы это?» - удивился он сам себе.
Впрочем, особо рассматривать квартиру и размышлять по этому поводу ему не дали. Очень скоро из кухни вышла и подсела к нему как вежливая хозяйка Мишкина сестра Катя, о существовании которой  Коля успел уже позабыть. Катя была некрасивая, прыщеватая, тонкая девушка, очень живая по натуре, а потому водившая косяком ребят за собой ещё два года назад, когда ей было лет четырнадцать, до Колиной службы в армии. Чрезвычайная страсть к разговору и полный сумбур в голове привлекали Колю к ней; однако он считал, что «староват» для девчушки, но очень любил с ней поболтать, когда подворачивался случай быть с ней наедине. Но это было, как казалось Коле, уже давно, поэтому он всерьёз не обращал внимания на девушку ни на пороге квартиры, ни теперь, при её появлении из кухни. Точнее сказать, он наверняка и вовсе позабыл бы про неё; но эта девушка не могла позволить себе открывать дверь, приглашать домой и не поболтать о том, о сём, сидя в кухне, когда гость, должно быть, скучает один (а то, что он скучает, было ей известно доподлинно). Эта словоохотливая Катерина всегда легко находила тему для беседы и успевала во всём: вела разговор, вытирая зачем-то пыль с телевизора или что-то делая по хозяйству. Если же она сидела, то только за учебниками. Несмотря на то, что увидеть девушку за уроками было относительно редкостью, она училась на «отлично». Сумбур в голове не мешал ей почему-то запоминать формулы, аксиомы, правила, стихи и прочие задания. К тому же Катя успевала увеличивать свои познания в экономике, для чего ходила в кружок «юный экономист». Сам предмет в школе не изучался, но безумно нравился девушке. Забегая вперёд, нужно отметить, что из разговора с нею весьма скоро Коля сделал вывод: специальность экономиста для Кати – это вопрос ближайшего будущего. Правда, это единственное, что понял парень из рядов непонятных слов и терминов, которыми ловко манипулировала девушка…
-Как дела, Коля, как отслужил, жив, здоров? – спросила первой Катюша и, не дожидаясь ответа, который всегда в таких случаях звучит одинаково: «хорошо», - продолжила: - Да, нужное дело ты сделал, но я всё-таки рада, что я девчонка и мне не придётся служить. По рассказам брата армия – сущая дрянь: подъём, отбой, портянки и сапоги, подворотнички и грязь на них – а ещё, наверное, блохи. Блохи были? – Не успел Николай отрицательно мотнуть головой, а девушка уже продлевала свои размышления: - Зачем туда брать тех, кто не хочет служить? Вот Миша не хочет, но у него связи, поэтому не забирают. А это правильно. Он тоже много слышал рассказов армейских от  своих друзей, поэтому не улыбайся, Коля. Если друзья не лгали, значит, и Миша говорил мне правду. – С трудом Николай подавлял улыбку, вызванную вопросом о блохах. – Ошибки истории порой следует исправлять самим…
Коля сидел и удивлялся знанию некоторых формальностей по отношению к армейскому быту (кроме блох, конечно), удивлялся, как удалось Мише «открутиться» от армии, удивлялся разглагольствованию на тему истории, когда Катя кого-то ругала, кого-то одобряла, что-то осуждала. Однако больше всего его поразило то обстоятельство, что поруганными оказались те, кого раньше возвышали, и наоборот; а ещё удивляли рассуждения по вопросам истории, над которыми никто и никогда ранее не задумывался. Впрочем, как и в случае с экономикой, про которую девушка говорила позже, он многого не понял, хотя попытки осмыслить были. Пришлось Николаю сделать просто умное и внимательное лицо. К этому моменту Катюша не сидела с парнем, а вычищала вазу зелёного стекла, чистую и сверкавшую и без усердия девушки.
-Ах, забыла, суп у меня разогревается. Наверное, сгорел весь, вечно опоздаю, - встрепенулась Катя и выскочила в кухню.
-А ты где служил? Миша говорил, что письма ему ты не посылал, он очень обижался на это, - послышался голос оттуда, а вслед за голосом раздалось металлическое бренчание и крик: - Чёртова крышка! Горячая! Упала на пол!
-Помочь в чём? – предложил Коля.
-В чём помочь? Крышку поднять? Я уж как-нибудь сама справлюсь, - иронично отпустила Катя. – Так где, спрашиваю, служил?
-В Украине, в раскопках Чернобыля участвовал, - ответил Коля с грустью.
-Что ты говоришь?! Надо же, не повезло тебе, что эта гадость тебя тронула, - взволнованный голос послышался всё с той же кухни, но уже через мгновение Катюша стояла возле парня. – Надо же такому случиться, несчастье-то какое, - продолжила она разговор в зале; голос её был искренним и чувствовался оттенок жалости. – И нашу семью эта беда не миновала. Дело в том, что отца нашего забирали туда. Ты не видел его там? Впрочем, он тогда сказал бы нам.
-Да, не пришлось. Многие в Чернобыле работали... и приезжали отовсюду… - пытался Коля сказать своё, но шустрая Катюша не одарила возможностью договорить.
-Да, и из нашего города брали…
-Как брали? – вставил Николай.
-А так. Отец строителем был, здоровье отменное, закалённое, каменщик, такие тяжести таскал, что и многие  силачи позавидовали бы. Вот его и забрали. Он вначале сопротивлялся, не хотел ехать, а они ему говорят: статью тебе, мол, не долго нам подыскать, сам рад не будешь, уволим, и ты работы не найдёшь с нашей статьёй. А он, кстати, постоянно премии получал, благодарности, грамоты. А здесь, на грех и нашу беду, Миши не было – куда-то в командировку уехал – и не было кому заступиться за отца. Вот у Миши связи есть, да, видно, не судьба нашему папе. Что было делать? к кому обратиться? Собрал вещи и согласился ехать с другом. Товарищ этот, надо сказать, глупость сморозил, поехал за другого…
-Как за другого поехал? – Рассказ Катюши взволновал и заинтересовал парня.
-А вот как. Работал с ним один такой – гнусавый, как говорил отец - вот его и направляли вместе с отцом. Умён оказался, подлец: он как кинется в ноги к Мите – так звали друга, с которым отец поехал – и давай его просить - молить, на коленях уговаривать съездить в Чернобыль вместо него. А тот попадись, душа добрая, молодая и неопытная, возьми и согласись... Я иногда думаю: гнусавый его уговаривал, о детях  своих молил, о жене – вот и увещевал; а то, что молодой Митя, неженатый, вовсе детей не имеет, ему и дела не было. Сам-то хоть немного пожил... Подлец, но умён, знал, чем поездка могла обернуться.
-Да, бывают люди, - поддакнул Николай.
-Вот и говорю: бывают такие люди. Разные люди. Поэтому и Митя в ссылку за другого пошёл, потому что тоже отличен от других. Но про него совсем по-иному следует сказать это предложение: бывают такие люди!
Сказав и тем самым закончив свою мысль, Катя замолчала и села подле Николая. Стало тихо, и эта тишина неприятно довлела над собеседниками.
-Кстати, почему Миши всё нет? – первым нарушил тишину Коля.
Он поглядел на часы (было около трёх), подумал, как быстро прошло время, так быстро, что  этого не ощутил. Николаю страстно хотелось ещё и ещё слушать эту словоохотливую девушку, потому что и разговор занимал его, и был таким дорогим, пусть и чрезвычайно неприятным по сути своей.
-А что тебе Миша?! – надула губки Катя, что сделало её лицо по-детски наивным, добрым и милым. – С Мишей, думаешь, тебе интереснее будет, чем со мной? Чушь! Придёт твой Миша. Неужели тебе не интересно поговорить? Ведь ты сам там был.
-Да пропади он пропадом, Чернобыль этот! – рявкнул Коля, но тут же пожалел о содеянном, побоялся обидеть Катю и попытался исправиться: - Но ты, Катюша, рассказывай, интересно мне, действительно интересно. Просто минутная слабость. Извини, пожалуйста, и продолжай.
-Понимаю, понимаю, - грустно промолвила Катюша, опустив глаза, и взялась вытирать разные стекляшки в секции: рюмочки, вазочки, побрякушки; но беседу не прекратила, а в процессе разговора Коля опять увидел прежнюю Катю – шуструю и деловую девушку.
-Ничего страшного, - продолжала она, - и тебя понять можно: тоже в пекле был, тоже испытал отнюдь не лучшее, так же навеваются, наверное, не самые лучшие воспоминания... Вот и отец, - Катюша вновь завела разговор о родном человеке, - вот и он рассказывал: про грязь, которую убирали; про премудрых специалистов и медиков, которые смотрели на прибор, а записывали – в лучшем случае половину показаний; про красный лес – ужас какой-то! – про то, как чуть ли не живьём закапывали скотину, а сами плакали; про заброшенные деревни тоже рассказывал, и как оттуда стариков тяжело было забирать (привычка пожилых к родным местам!), они-то не понимают радиации, которой пальцем не прощупаешь и глазом не увидишь, и на вкус не определишь. А ещё мой папа помнит одних стариков. Они жили в доме сына, а дом находился и не в тридцатикилометровой зоне, но в тридцатиметровой, как смеялся папа... так эти старики рассказывали, как они вывели козу тайком из своей деревни и в город везли продавать; а у козы уже и шерсть полезла, и сама чахлая стала. Кстати, сына стариков он не видел, а вот внука заприметил. Говорил отец, лысый почти мальчонка, а оставшиеся волосики лезли и вытягивались без боли от одного прикосновения; бледный-бледный этот малыш был (годков пять тому  малышу), ходил, как черепаха, медленно и словно сонный. Пока беседовал отец со стариками, он под забором уснул, с котом, тоже облезлым.
-Ох,- тихо, но искренне вырвалось у  Николая.
-Я это всё представляю, - продолжала Катя, - а вам увидеть довелось такое или подобное рассказанному. Отец приехал домой и целый месяц был сам не свой – иногда плакал, даже молиться стал, а прежде не молился. Бывало, вечером сядет, смотрит в одну точку и слеза по щеке. И не говорит, почему плачет. А ему на работе, когда вернулся оттуда, выдали благодарственный лист – за добросовестный труд: начальство объясняло, что из Чернобыля на него благодарность прислана была. Ещё справку дали, записали, что 23, 5 рентгена набрал; а отец говорит, что минимум в два раза это число умножить надо, тогда ближе к истине будет. Льготы какие-то приписали. Да что те льготы! Ты, кстати, будешь получать их тоже, наверное?
-Не знаю, не узнавал, но наверняка буду.
-Но и это не самое страшное. Страшное, для семьи и для него, было потом, то есть теперь. Когда он вернулся, очень быстро почувствовал себя хуже здоровьем: то жалуется на боль в голове, то в сердце, иногда вдруг головокружение находит или помнить перестаёт, зрение плохое стало. Ты, наверное, лучше себя чувствуешь, молодой ведь, а у него возраст.
-Да… - пытался что-то сказать Коля, но получилось только неловкое бормотание; он бросил взгляд на шторы на окне, чтобы не смотреть на девушку, горький комок подступил к горлу (стало жалко себя; а кто посмеет эту слабость осудить?).
-А что потом  вышло – это ужас, - изливала своё девушка. – Отец стал много болеть и часто ходить на больничный. Начальству, видно, надоело терпеть строителя, ставшего немощным и нетрудоспособным, поэтому взяли и перевели его в сторожи. Вот-вот и вовсе уволят – были такие намёки. Хорошо, что Миша зарабатывает неплохо. А что будет, если он женится? Тяжело даже представить. Годиков бы пять пусть потерпел, а там и я начала бы приносить деньги.
-А что, есть такие намёки у твоего брата? – удивился Коля; разговор о женитьбе показался ему шуткой.
-Намёков нет, но женятся нынче рано.
-А что с тем другом, с которым твой отец ездил? – поинтересовался Николай.
-Умер уже. Когда приехал оттуда, то плохо было у него с желудком и с ногами. Сделали операцию, он ещё с полгодика походил, а ходил с тросточкой, и умер.
Коля вздрогнул от такого ответа; ему как-то не приходила мысль о скорой смерти, а здесь был факт налицо: тоже человек работал в Чернобыле на станции, тоже был молодым. Чтобы не мучить себя столь безрадостными перспективами, парень спросил:
-А где Миша работает? Ты говоришь, что он хорошо зарабатывает.
-Он не в государственном учреждении работает… Вообще-то, пусть останется это нашей с ним тайной, - лукаво усмехнулась Катюша и добавила: -  Ты уж извини.
-Тайной?.. Странно. Это секрет, какое отношение ты имеешь к заработкам брата?
-Хорошо, откроюсь, не секрет. Я даю ему советы, потому что в кружок экономики хожу, - наивно, но не без гордости сообщила Катя и вся засияла.
Она оживилась ещё больше и, сев на любимого конька, усердно втолковывала, а точнее, проводила лекцию на тему экономики, о которой вскользь было упомянуто выше. Тяжело представить, долго бы выдержал Коля эту чепуху, изливавшуюся из уст столь одарённого подростка, но его спас Миша, неприметно вошедший в квартиру.
-А-а, экономист, - обратился он к Кате, которая от неожиданности не окончила фразу, - ты всё чушь свою объясняешь. Привет, Коля, рад тебя видеть. - Друзья обменялись рукопожатием. – Как служилось, как вообще дела? А сестру не слушай, она всем одно и то же вдалбливает, экономику объясняет. Я вот разбираюсь в этих дебрях слабо, однако деньги имею, а что она будет иметь, будучи экономистом - это, наверное, никому не известно.
-Ты не разбираешься, а зарабатываешь хорошо, а если бы разбирался, то был бы, возможно, миллионером, - словесно оборонялась Катя.
-Посмотрим, какая ты миллионерша будешь, - засмеялся Миша и добавил, обращаясь к Николаю: - Вбивают детям чушь какую. Понимаешь, Коля, она у меня революционеркой какой-то растёт: читает самопальные брошюры и книги, экономикой интересуется и, между прочим, считает, что у нас всех «никого нет дома». Представляешь? – И Миша показал недвусмысленный жест, покрутив пальцем около виска. – У неё, значит, с её "шайкой" всё в порядке, а у нас – нет. Шла бы в кухню, да стол накрыла – видишь, человек из армии пришёл, наверняка не пил два года. День прихода следует отметить.
-Вчера пришёл, - поправил Коля, внося точность.
-Ничего страшного, главное, что пришёл, не забыл старого друга, - искренне улыбался Михаил; было видно, что он действительно рад встрече.
-Сейчас пойду и приготовлю что-нибудь, - засуетилась Катя. – Я глупая девчонка, совсем не догадывалась посадить гостя за стол. Кстати, братец, Коля работал на станции в Чернобыле, - уходя, заметила девушка.
Миша изменился в лице при упоминании Чернобыля и сказал:
-И у нас в семье один «ликвидатор».
-Знаю, Катя рассказывала. Это ужасно несправедливо отнеслись к вашему отцу.
-А как у тебя со здоровьем? Извини, конечно, за такой вопрос.
-Честно говоря, когда как; но иногда бывает очень плохо, - ответил Коля, не стесняясь правды; он знал, что никому лишнего никогда Миша не болтал. – Особенно кашель тревожит.
-Эх, жизнь проклятая. Ведь родился человек, чтобы жить, а его в таком возрасте калечат, - вздохнул Михаил и, мотнув головой, словно отряхнулся от чего-то пакостного, добавил: - Но ты не должен терять силу духа, не должен унывать. Жить нужно, - сказал, а потом крикнул Кате: - Катюша, скоро стол готов будет? мы уже слюной исходим! И бутылочку, смотри мне, не забудь поставить!
8
На столе располагались тарелки с салатами из огурцов, помидоров, котлеты с картошкой, а посреди стола возвышалась бутылка «беленькой». Миша взял бутылку, откупорил её и налил спиртное в громадные стеклянные бокалы на тонких ножках.
-С такой посуды неудобно, наверное, пить? – неуверенно спросил Коля.
-Это всё Катюша постаралась, - съязвил Миша. – Но ничего страшного в этом нет. И я не употреблял из таких кружек водку… до сегодняшнего дня.
Катя густо покраснела, но, к удивлению Миши, не сказала в своё оправдание ни слова.
-Выпьем за тебя и твоё возвращение, - провозгласил Миша и залпом осушил стекляшку.
-За тебя, Коля, - тихо вставила Катя, пряча глаза, и немного отпила из бокала.
-Спасибо. Правда, Миша, такими дозами злоупотребляют, а я на такие подвиги не способен, - поблагодарил бывший солдат, выпивая половинку содержимого своего бокала.
Ребята молча стали закусывать. Затем Миша отлил из Катиной посудины большую часть себе, чтобы его бокал не был пуст, а остаток  пытался вылить в бокал Коле, но последний заупрямился:
-Не следует больше наливать мне. Я, честно говоря, сегодня уже выпил.
-С кем же успел? У тебя, по-моему, и знакомых-то мало, не то что друзей, - удивился Михаил.
-Да вот умудрился, - улыбнулся Коля. – Шёл по городу и встретил Свету Пилькевич. Вот с нею и выпили, посидели в ресторане, поговорили.
При упоминании о Свете, Миша сморщил лицо в недовольной гримасе и произнёс:
-Помню такую: твоя любовь была, если не изменяет мне память.
-Да, было такое… - скромно подтвердил Коля, но в голосе чувствовался оттенок некоего удовлетворения, какой бывает в голосе человека, рассказывающего про собственный подвиг.
-Но тогда ты забыл её сравнительно легко, - как бы напоминая, перебил Миша. – Нынче же, по-моему, твоя любовь к ней возобновилась.
-С чего ты взял?
-Так ты сверкаешь при упоминании о ней – сверкаешь, как начищенный самовар, да только скрывать об этом хочешь, но не умеешь. Ведь так, признавайся? – совсем не весело спрашивал Миша.
-Что ты выдумал? Это показалось тебе, - лукавил Коля, но всё с той же таинственной усмешкой.
-Знаете, ребята, я пойду… погуляю, может быть, - внезапно заявила Катя, выходя из-за стола. – Ваше дело мужское, а мне, извините, не столь интересно слушать и сидеть за бокалом – тем более пустым.
-Мы же культурно обо всём говорим. Впрочем, изволь, наверняка тебе неинтересно будет слушать нас, - не особо жалея о заявлении Кати, согласился брат.
-Очень жаль, посидела бы с нами ещё, - искренне огорчился Коля; Катя ему понравилась, и без неё, как думал парень, в их компании станет менее радостно и оживлённо.
Николай поглядел на девушку, хотел что-то сказать – но что это такое?! – на него взирали добрые и вместе с этим расстроенные, печальные и обиженные глаза. Но это был миг. Тут же Катя отвернулась и вышла из кухни. Находясь во хмелю, Коля весьма быстро забыл взгляд девушки и  продолжил беседу с Мишей.
-А ты знаешь, дружище, что я тебе поведать хочу? – неожиданно прервал его Миша. Было видно, что в данный момент его не интересовала тема современной музыки, которой был поглощён друг, его интересовало что-то иное; и, наконец, он решил высказать то, что его томило на протяжении всего разговора. Он, несколько смутившись и оглядываясь на дверь (опасаясь, что услышит сестра), почти на ухо тихо сказал! – Заранее прошу прощения, если ты решишь, что я неправильно поступил по отношению к тебе, но дело в том, что Света… проститутка. Причём, это серьёзно говорю. Ты не обижайся на меня, но я подумал и решил всё-таки открывать тебе этот секрет.
-Как проститутка? – оторопел Николай.
-А ты думал, откуда у неё наряды? Да к тому же, как ты сказал, вы обедали в ресторане. Мне не трудно было догадаться, что платила она. Ведь так?
-Да, вообще-то, у неё были деньги – и даже иностранные.
-Вот видишь. У тебя их нет, у меня от них кошелёк не пухнет. Откуда у неё валюта? Ты задай себе вопрос. Кстати сказать, на этот момент такие деньги нельзя иметь на руках в нашей стране, - доказывал Миша.
-У, чёрт! – Ошарашенный новостью, парень схватился за голову. – Почему я сразу не понял этого? Впрочем, как я мог догадаться?.. А она ещё обещала хорошую работу подыскать, - сказал он и удивился, зачем он это говорит.
-Если сказала, то устроит. У неё связи хорошие, знакомых много – но не про то разговор, - Миша хотел ещё что-то сказать, но угнетённый вид друга подействовал на него не на благо. Все слова успокоения, которые он хотел сказать и тем самым утешить Николая, позабылись; разговор явно был расстроен и близился к своему завершению.
-Да, конечно… Я обещал завтра подойти домой к ней, а теперь решил: не пойду, - рассеянно отвечал Коля, решая, как бы уйти от Миши, не обижая его, чтобы обдумать всё наедине с собою. Ему вдруг показалось, что во всём виновата водка, что Миша шутит, что всё это неправда.
-Как хочешь, можешь и подойти; но я тоже насчёт тебя замолвлю слово, наверняка и мы тебе место найдём. У тебя, кстати, какая специальность?
-Токарь.
-Ах, я и забыл… Но думаю, что местечко славное подыщем. А вообще говоря, всё-таки к Светке не ходи. Вижу, что ты к ней опять тянешься, опять неравнодушен. Но потерпи. Это тяжёлая для тебя новость, но важная. Мне думается, что чем раньше узнаешь, тем лучше будет для тебя, - виноватым голосом молвил Миша, словно оправдываясь за содеянное, за свою откровенность, за благие намерения.
-О-о, хорошо сидеть… - Коля взглянул на часы. – Мне, кстати, пора, я обещал маме в магазин сходить, - солгал он, ибо спешить он ещё десять минут тому назад никуда не собирался.
Голос парня дрогнул, ложь была явной, однако Миша сделал вид, что ничего серьёзного не  случилось, а Коля в свою очередь понял друга… Оба лгали, оба видели ложь другого и оба в душе соглашались, что следует прощаться.
-Посиди немного, развейся после армии, - робко высказал Миша, но это были не уговоры, в знаки приличия и уважения.
-Нет-нет, пора домой…
Николай ещё раз поблагодарил за угощение, крикнул слова признательности Кате, которая делала вид, что чем-то важным занята по дому, и вышел на улицу.
Едва за Колей захлопнулась дверь, в прихожую вбежала возбуждённая Катя. Её лицо было так не похоже на прежнее, весёлое и неунывающее, что Миша вконец огорчился.
-Что ты ему сказал, почему он ушёл так скоро? Ты ему что-то шушукал на ухо и обидел, - злобно прокричала Катюша, сжимая свои хрупкие кулачки.
-Тебя это не касается. Мала ещё.
-Готовить не мала, стирать, убирать не мала…
-Не говори глупостей. Отец больной, а себе я ничего не прошу делать. Кстати, почему ты так расстроилась из-за его ухода? Уж не влюбилась ли ненароком? – недовольно сказал Миша; Катя же покраснела, ничего не сказала в ответ и вышла в зал.
9

 Коля шёл домой. На улице по-прежнему моросил колючий холодный дождь. Сырость, утомляющая сырость… Ветер утих, лишь порой холодные порывы проносились, предсказывая скорое приближение зимы и вынуждая ёжиться и недовольно бурчать прохожий люд. Каждый порыв ветра заставлял падать с деревьев почерневшие последние листья, покрывая ими и без того замусоренный, грязный асфальт. Мороза не чувствовалось; однако лужи, те, которые были по краям тротуара и которые не были хожены суетливым народом, те лужи покрывались серо-белой прозрачной морозной паутиной.
Ветер, прохлада и свежий воздух немного протрезвили Николая, помогая тем самым сосредоточиться на своих мыслях. На душе парня было гадко и противно, а ненастье погоды ещё больше удручало его. Нет, он не думал о погоде, не осознавал этот естественный круговорот чего-то высшего, но все те же её неприятные внешние проявления действовали Коле не на пользу. Парню не давала покоя беседа с Мишей, его откровение насчёт Светланы. Да, Коля теперь ясно понял, что его сильное чувство, подрезанное и оскорблённое в юности, почти в детстве, вот это чувство проснулось. Оно проснулось неожиданно, как думал Коля, и удивило тем, что любовь вновь направлялась на того человека, который первый раз наплевательски отнёсся к нему и его чувству. Николай даже пытался думать од другом, но мысли о девушке назойливо мучили его. Ему не верилось, что всё, сказанное Мишей, сущая правда, что эта молодая особа, ранее бывшая, как находил Коля, серьёзной и спокойной девочкой, стала торговкой своим телом. Что её подтолкнуло к этому – он понять не мог. Однако теперь, прокручивая в мыслях его с нею разговор, Коля уже начинал склоняться к тому, что слова Миши не являются домыслом.
«Почему так не везёт? Почему опять любовь моя обречена? – думал Николай. – Что же мне остаётся в этом случае делать? Спокойно повиноваться воле чувств, продолжать губить себя, зная наперёд, что остаёшься не услышанным; или, быть может, постараться плюнуть на всё, обрубить злачный росток, остаться глухим к радости беспокойного и неравнодушного сердца; а может быть, постараться чем-либо заняться для себя, чтобы забыть её, ведь время должно сыграть свою роль и помочь  забыть этот цвет, который благоухает для других, но не для меня? Чем созерцать красоту и не ощущать той красоты, не наслаждаться ею – лучше не видеть вовсе. Так должно быть – тогда и сердцу покойнее, и себе не во вред.
Впрочем, как можно плюнуть, если выходит так, что плюёшь в себя, в свою душу. Может получиться, что последнее станет ещё тягостнее сделать, чем спокойно отдаться любви. Но правильная ли эта любовь – вот ещё в чём дело. Правильно ли будет с моей стороны слепо повиноваться и поддерживать, в некотором смысле, пагубное для меня чувство, если знаю, что женщина является морально падшей и никому, естественно, не нужной? Взять, к примеру,  Мишу. Сколько злобы и презрения можно было прочесть на его лице, пусть тщательно скрываемым, наверняка из лучших побуждений к другу. А ведь она, Светлана, красивая, она просто обязана нравиться мужчине! Да она, проще говоря, просто рождена, чтобы в неё влюбляться! А Миша презирает.
А что делать завтра? Идти или нет к ней? Стоит, наверное, пойти, и откровенно поговорить. Чёрт с ней, с этой работой, лишь бы раз и навсегда прояснить ситуацию. Если Света скажет, что Мишины слова далеки от правды, то я ей поверю, я чувствую, что поверю. За любовь следует драться – за хорошую, конечно, любовь. Но если ответит, что он не лжёт, то, скорее всего, это подтолкнёт меня и облегчит заглушить чувство к ней. Да, следует идти, обязательно следует…»
-Коленька, что ты идёшь такой мрачный и всё шепчешь что-то? – послышался такой тихий и родной голос матери; Мария Фёдоровна сидела на скамейке подле дома и удивлённо глядела на сына.
-Ничего страшного, мама. Повидал Мишку, сестру его, одноклассницу встретил, поговорили… вот, наверное, сам с собой и обсуждаю не высказанное там, - ответил Коля, старательно улыбнулся и подумал: «Вот кто не предаст и будет со мной до последней минуты». Подумал и испугался: а ведь подумал о смерти – о своей смерти. Коле стало не по себе, но он быстро справился с мыслями и спросил: - Мама, почему сидишь на улице и зябнешь на ветру?
-В магазин ходила, да вот решила свежим воздухом подышать, - ответила Мария Фёдоровна, но было видно, что она очень устала.
-Ах, бессовестный я! Нужно было мне заскочить.
-Ничего, завтра сходишь. А сейчас пойдём домой.
-Да, обязательно, - соглашался Коля, потом взял сумку с покупками, и мать с сыном неспешно возвратились в квартиру.
Дома хмель прошёл у Коли почти полностью, хотя Мария Фёдоровна всё-таки заметила нетрезвость сына и сказала умоляюще: «Ты уж, сынок, не вдаряйся в горлышко. Счастья тебе водка не принесёт, а только хлопоты и беду. Нынче молодёжь сильно попивает – и не только водку, а всякую гадость. Можно, конечно, выпить иногда, но только не прочую дрянь. Если когда захочешь сильно, так я угощу, у меня есть». Однако вместе с отрезвлением Коля почувствовал всё возраставшую боль в желудке. Опять появилась тошнота, стал чаще кашель, а главное, Коля начал ощущать, что он задыхается.
Под предлогом покурить ему удалось выйти на балкон.
Полегчало организму, но не душе, нарастало беспокойство. Парень знал, что долго в секрете такое держать не сможет, что скоро откроется его тайна для матери. Во время службы в армии Коля рад был, что мама ничего не знает про болезни; но нынче сомнение затронуло его; правильно ли он сделал, что скрыл от мамы свою службу в Чернобыле, свою беду - беду его мамы? Не тяжелее ли ей станет от того, что она обо всём догадается сама либо узнает от врачей, когда будет поздно (а то что узнает, Коля в этом не сомневался)? И узнает скоро – в этом тоже сомнений не было.
Придя с балкона, Коля увидел накрытый в зале стол. На столе блюд стояло намного больше, чем намедни, и намного богаче они казались.
-Сразу не удалось отметить твой приход, давай хоть сейчас посидим хорошо, - как-то стыдливо предложила Мария Фёдоровна, ставя в центр стола бутылку водки: бутылка была двухлетней давности, этикетка сплошь в подписях гостей, которые они оставили на Колиных проводах.
-Ба! а я и вовсе забыл про эту бутылку. Стоило, может быть, хотя бы Мишу пригласить? – искренне обрадовался Коля.
-Я и сама виновата. Поутру думала, чтобы ты пригласил кого-нибудь, да запамятовала… Может, сейчас сходишь за Мишей?
-Ладно, что уж там. Долго идти к нему; да нам, впрочем, наверняка не скучно будет вдвоём, - сказал Коля, вспоминая неприятный разговор с приятелем.
-Вдвоём – так вдвоём, - улыбнувшись, согласилась мама.
Единственное, что мучило Колю в этот момент, так это физическое состояние; однако он сразу выпил рюмку водки, припоминая, что именно алкоголь спасал его в ресторане и в гостях у Миши - и неприятные ощущения постепенно начали сглаживаться.
За столом началась обычная семейная беседа, в ходе которой позабылись для парня и история со Светой, и беспокойство насчёт здоровья. Вначале, правда, Коля всё-таки надумал открыться матери, но что-то его удерживало.
«Как-нибудь потом», - решил про себя Николай.
10

Наступил новый день – новый день жизни. Коля подошёл к квартире Светы и был очень взволнован, даже подумывал, не вернуться ли ему назад. И всё-таки решился, позвонил.
Дверь открыла Светина мама, полноватая, как почти все в её возрасте, но красивая лицом женщина.
-Света дома? – спросил Николай.
-Дома она, - утвердительно ответила Евгения Александровна, с любопытством разглядывая парня. – Пройдите в квартиру, молодой человек, - предложила она немного смутившемуся Коле, а затем и сама спросила его, удовлетворяя своё женское любопытство, присущее, наверное, большинству особ прекрасной половины человечества: - А вас я что-то не припоминаю. Вы со Светой давно знакомы?
-А что, к ней много кто заходит? – нетактично, вопросом на вопрос ответил Коля, чем явно смутил Евгению Александровну.
-Да, впрочем, хватает ребят.
-Я с ней давно знаком, со школы, а нынче вот пришёл из армии.
-Ясно. Только вы Свету подождите в зале, потому что она душ принимает, - кивком головы приглашая присесть на диван, сказала Светина мама. – Светочка много работает, случается, что вынуждена работать ночью. Вот и нынче поздно пришла, а теперь спала. А вы, собственно, по делам или?..
-И по делам, и просто так, - нехотя отвечал Николай.
Он и в этой квартире не утерпел от соблазна обратить внимание на обстановку комнаты, ожидая богатства и роскоши. Однако ничего существенного не увидел: квартира среднего уровня, разве что больше хрусталя в секции, но это не показатель уровня жизни, а, может быть, что-то типа хобби. В остальном всё обыденно, но со вкусом размещено.
«Что-то не вяжется видимая умеренность обстановки и состоятельность самой Светы. А может быть, всё-таки Мишины слова – ложь?» - усомнился Николай, ожидавший увидеть совсем иное убранство комнаты - убранство, достойное, как ему казалось, именно проститутки.
-Вы говорили, что отслужили в армии, - как-то мягко и вкрадчиво заговорила Евгения Александровна. – Тяжело, наверное, там? Кстати, как вас зовут? – поинтересовалась она и сразу же представила себя: - Евгения Александровна.
-Николай. Очень приятно познакомиться, - сказал избитую фразу парень, но был действительно рад, ибо имени и отчества Светиной мамы не знал, а обращаться как-то следовало. – Вы спрашивали насчёт армии. В армии всякое бывает... но служить можно.
-А я, честно вам скажу, Коля, очень рада, что у меня девочка росла. Ведь подумаю, бывало, что её в армию не надо отдавать, и сразу радостнее на душе становится. – По лицу было видно, что говорила  Евгения Александровна чистосердечно и слов своих не стеснялась.
-У каждого пола, вообще-то, как я думаю, свои плюсы и свои минусы, - пытаясь как бы защитить немного мужскую часть простого населения, вставил парень; однако Евгения Александровна ему понравилась, несмотря на свою усыпляющую речь: понравилась она, скорее всего, не только тем, что говорила с ним уважительно и на «вы», а больше тем, что вела беседу на откровенной ноте, чего не мог сказать про себя Коля.
-Это конечно, - продолжила Евгения Александровна, - бывают нынче девушки такие, что похуже ребят иных - но это исключения. И еще… только вы, пожалуйста, не обижайтесь, девочки более близкие, более ласковые, более открытые по отношению к родителям. Иногда мы со Светой сядем вдвоём и беседуем, беседуем – и по мелочам, и важные вещи обсуждаем… Нет, с ребятами такое, думаю, невозможно.
-Я тоже с мамой иногда, извините, могу почесать язык, - с усмешкой промолвил Коля.
-Ну, а как же вообще не разговаривать? Конечно, следует разговаривать; но всё это не то, всё у вас мужское, всё огрубевшее, как  бы вы ни говорили. Вот у меня со Светой тайн не существует. Правда.
-Сомнительно верится, - мягко, пытаясь не обидеть, сказал Коля, вспоминая треклятый разговор с Мишей и мысленно жалея Евгению Александровну за её неведение.
-Нет. Света у меня открытая девочка, хотя и очень серьёзная часто бывает… - хотела ещё заступиться и за Свету, и за все  женские преимущества Евгения Александровна, но послышалось щелканье засова ванной, и вскоре пред Колей стояла в ярко-розовом махровом халате Света. Лицо её излучало удовольствие и не прошедшее полностью утомление, скользнула улыбка, но тут же исчезла.
-А-а, Николай, привет, - поздоровалась она, расчёсывая влажные искристые волосы массажной щёткой.
-Здравствуй, - ответил парень; и вид этого лица, промелькнувшей улыбки, влажных волос крепко очаровали, пленили его, опять, как накануне, чувство любви заглушило всё, чем был потрясён Коля. Но он чувствовал, он знал и то, что необходим разговор – открытый разговор. Николай был к нему готов, а была ли готова она - в этом он сомневался.
        Когда вошла Света, Евгения Александровна скоренько встала и, посетовав на некоторые неотложные дела, без промедления вышла, как она это делала всегда, когда к дочери являлись ребята.
Светлана и Николай остались вдвоём.
11
-Вот я и пришёл, - первым произнёс Коля, не сумев при этом подавить глубокого взволнованного вздоха, на который невозможно было не обратить внимания.
-Странный… - удивлённо промолвила Света; его вздох немного озадачил её.
-Что странного во мне?
-Голос твой странный, вздох какой-то непонятный, сам ты чудной. Случилось, может, что-нибудь?
-Нет, - поспешил ответить Коля, лукавя, но тут же исправился: - Впрочем, да, случилось. Случилось такое, что мне даже неловко об этом говорить, я даже не могу подыскать слов, чтобы выразить случившееся. Я сейчас взволнован и, честно сказать, очень поражён и расстроен тем, что удалось мне узнать.
-Это ещё более становится странным; и ты, по-моему, меня заинтриговал. Кстати, твоя информация относится ко мне? Лично я так  понимаю, - сказала Света, села подле парня на диван и, отложив массажную щётку, взяла фен, включила его и принялась сушить волосы.
Пока рокотал фен, изредка донося тёплую свою струю и до Коли, парень ничего не говорил, только неотрывно глядел на Свету, её слегка прикрытые веки, на волосы, постепенно становившиеся мягкими и пушистыми, на лицо, не серьёзное, как прежде, а милое, притягательное и нежное. По всему было видно, что Свете эта процедура приятна и любима ею; она отдыхала и, казалось, даже не обращала внимания на постороннего, коим был Николай. Иногда ласковая воздушная струя попадала Свете в вырез халата; халат при этом безобидном нападении отставал от блестящего, вымытого, очаровательного тела, и молодой человек, ещё больше волнуясь, но не в силах оторваться глазами от женской фигуры, жадно созерцал приоткрывшуюся Светину грудь. Коля был девственник, и ему никогда не приходилось так близко любоваться открытым, пусть даже не полностью, женским телом. Казалось, что его глаза потеряли способность моргать, настолько внимательным, жадным и поглощающим взором смотрел он, как бы боясь упустить важный момент и дорожа каждым мгновением увиденного. Эта грудь, эта кожа – всё зацелованное и замусоленное не им!!!– всё это было для него верхом красоты тела. Одновременно с лобызанием глазами Коля чувствовал давно испытываемую, но ни разу не удовлетворённую похоть. Его тело мелко тряслось и непонятно зудело, всё было чувственно и нервно. Парня настолько одолело желание дотронуться до груди девушки, что он даже протянул свою чуть дрожащую руку к её халату и кончиками пальцев почти коснулся свежевымытого, наверняка скрипящего от чистоты тела - но тут послышался щелчок. Фен, постепенно понижая тон, вовсе умолк; открыла полностью глаза и Света; Коля же мгновенно одёрнул руку, словно ужаленный или как будто дотронулся до неожиданно горячего предмета - и сразу виновато заморгал, наивно переметнув взгляд на лицо девушки.
Ему стало стыдно. Нет, он в мыслях не имел ничего дурного по отношению к Свете, но эта красота, вся эта пленительная красота лица, волос, груди и нежность кожи!..
«Да что же со мной произошло? Отчего я пытался прикоснуться? Что и о чём я думал во время такой некрасивой ситуации? – краснея, ничего не говоря Свете, думал про себя Коля. – Ведь какие-то мысли блуждали во мне. Увы, не помню, хотя и прошли считанные секунды. – Коля чувствовал себя, словно только что проснулся. – А думал же, думал! Чёрт какой-то меня побрал. А стыдно-то как. Что будет, если она увидела мою протянутую руку и посему выключила фен? Выгонит? Нет, если бы выгнала, то я стоял бы уже на улице. Даст пощёчину? Не думаю, в кино сам видел, что если и дают женщины пощёчину, то делают без раздумий… И каются потом. Может быть, и ей влепить по физиономии. Ха, хитрый, а потом, ты думаешь, она покается и… Боже,  я, кажется, понял! Я хотел её. Хотел не только прильнуть к груди, погладить по волосам, целовать в полузакрытые веки, а я хотел именно её… всю её. Стыд-то какой. А ведь как пленила, как голову я потерял! Впрочем, что здесь крамольного? Мужчина я или нет? Могу я хотеть женщину, которую люблю? Могу, да, могу.
Но вру ведь, всё это враньё. Не вру только, что люблю её - а остальное бред собачий. Не от неё, а именно от её тела я загорелся; не ею в ту минуту был пленён, а её телом. И даже не её телом, а именно женским телом. Будь на её месте, на месте Светы, кто-либо иная, но красивая собой, тогда что-нибудь изменилось бы? – доказывал и спорил сам с собой Коля. – Думаешь, не полез бы, куда не следует, или, может, глядел бы на её грудь, грудь другой, красивой, с чувством, которым глядишь на прокисшее молоко? Нет, и тогда бы не удержался…»
В то время, когда необузданные мысли Николая били ключом, желая убедить его в том, что он человек естественный и что ему ничего не чуждо (пусть даже в мыслях) - в то время и Светлане пришлось кое о чём поразмышлять. Её абсолютно не волновало молчание, неловкое и неприлично затянувшееся. Это дело мужчины, вести разговоры, решила она. Её неприятно волновало одно: какую новость принёс этот странный бывший одноклассник, и от кого она исходила? Впрочем, она смутно догадывалась, какой характер у этой информации, которой Николай был поражён. Сомнений на этот счёт особенных не было, ибо не очень много вещей существует на свете, которых приходилось ей опасаться. Света была уверена, что Коля всё-таки выскажется, несмотря на его, как она знала, нерешительность; но пришлось взять себя в руки, чтобы быть внимательной и пресечь беседу, если того потребуют обстоятельства (факт присутствия мамы в доме мог принудить её к этому шагу). Ещё она в душе посмеялась над молодым человеком, когда заметила осторожно потянувшуюся к её груди его руку.
-Вот…  хочу поговорить с тобой, - робко начал Николай.
-Я, между прочим, до сих пор жду услышать, что же  ты собрался мне сказать, однако ты почему-то весь в молчании. Кстати, помнишь о вчерашнем разговоре насчёт работы? Мне удалось поговорить о тебе; пообещали, что заработок будет у тебя хороший, но придётся работать не так, как на заводе. Ты должен выкладываться полностью… - явно Светлана затягивала «изюминку» беседы; этим она пыталась показать себя спокойной и решительной девушкой, а во-вторых – имела надежду, что скованность Николая сыграет свою роль. Парень молчал, и Света продолжала навязывать свою мысль: - Почему ты не отвечаешь? Передумал, может быть, или нашёл другое место? Если это всё так, то напрасно. Нынче весьма важно иметь доходное место и, соответственно, знакомства, а твоя работа сулит подобные приобретения. Теперь без знакомств нельзя. Сейчас такое время, когда формируются новые отношения и к работе, и к людям, и к самой жизни. Года через три, когда формирование окончится, будет очень тяжело тебе влезть куда-либо. Поезд уйдёт – и останешься тогда куковать на каком-нибудь заводике на государственную зарплату.
-Да подожди ты о работе. Я хотел… - Николай искал в себе мужество прямо сказать о цели визита, но слова подбирались с трудом. – Я хочу, чтобы ты ответила, правду ли мне сказали о тебе, что ты… даже не знаю, как сказать. Подрабатываешь, что ли, или это твоё основное занятие…
Света поняла, что легко отвязаться от парня не удастся, посему решила в кошки-мышки больше не играть.
-Я поняла, о чём ты хочешь меня спросить, - отрезала Света; Николай при этих словах ещё больше побледнел, как-то обмяк, но ничего не сказал, а лишь потупил взгляд, разглядывая узор ковра, хотя не понимая, что он делает.
-Я отвечаю положительно на твой незаданный вопрос, - тихо и осторожно сказала Светлана, - но что решается из-за того? Что тебе нужно? Впрочем, я могу и вовсе прервать нашу беседу, так как ты не прокурор и не моя мама, которая, надеюсь, от тебя ничего не узнает. Ты ведь мужчина, тебе не подобает сплетничать – не правда ли?
-Об этом не может быть и речи. Всё останется при мне, - кротко, по какой-то внутренней инерции подтвердил Коля.
-Вот и прекрасно. Так вот, милый Коленька, я могла бы с тобой даже не разговаривать, но так и быть, выслушаю тебя и, наверное, кое-что отвечу. Я смотрю, что тебя это обстоятельство очень сильно и неприятно взволновало, поэтому хотелось бы и мне услышать честный ответ на мой вопрос: почему тебя это тревожит? Ведь, фактически глядя на дело, ты меня плохо и мало знаешь. Учёба не в счёт – давно это было, и мы были другими. Поэтому так выходит, что мы встречаемся всего-то второй день.
-Не знаю, право, что и сказать.
-Что ты всё мямлишь, как малый ребёнок. Ты мужчина, так ответь, подыщи слова.
Ирония Светы слегка задела самолюбие парня, но он и без того чрезвычайно мучился, ибо сказать, что он любил девушку, выглядело бы, как ему казалось, смешно и неправдоподобно. Какая любовь может сохраниться со школы, какая любовь может вспыхнуть после часа беседы в ресторане? Ну а если всё-таки случилось такое, то поверит ли она ему и что скажет на это? Но терзания терзаниями, а разговор начался, соответственно, следует говорить правду.
-Так получилось, что я полюбил тебя, - робко начал он, - полюбил красивую и вместе с тем жестокую и порочную женщину. Но скажи мне: для чего ты на это пошла? Я раньше думал, что таким делом могут заниматься какие-то вообще нравственно пустые и отсталые женщины, которые и безграмотны, и просто-напросто не умеют и не знают, куда приложить свои ограниченные способности и свой скудный ум - если, конечно, они у них вообще имеются. Но ты-то! ты, Света, человек грамотный, наверное, и в институт собиралась поступать… Я ведь знаю, что ты им не ровня.
-Ты меня хвалишь, я так понимаю?
-Да вовсе не хвалю, а говорю истину, - с досадой ответил Николай.
-Кстати, не только собиралась, но и поступила в пединститут, но, увы! – это не для меня. Дети чужие, какие-то отметки, чему-то учи этих детей, когда они с остервенением сопротивляются твоим усилиям… Нет, не по мне, - сказала Света.
-Но всё-таки это говорит о твоём характере, о твоём понимании жизни – пусть даже оно поражено какой-то язвой, пусть оно искорёжено - но ты ведь способна мыслить, сравнивать, оценивать, у тебя есть способности к некоторым вещам. Почему же ты не пользуешься даром природы?
-Ошибаешься, Коля, как раз я пользуюсь даром природы. Я женщина по природе и хочу остаться ею, а не сморщенной, рано постаревшей преподавателем-физичкой, у которой туфли остались от мамы, платье от бабушки, а внешность от папы. Ты говоришь, что я порочна. А ты разве не порочен? ты чист? ты – сам кристалл? Э-э нет, я порочна в одном, ты в другом чём-то порочен, третий искушается ещё чем-то неблаговидным. Да у тебя, может быть, ещё посильнее порок. Ты наивен, как страус, спрятавший свою глупую голову в песок. Посмотри вокруг, посмотри, Коля; да ведь мы живём в пустоте, в безвоздушном пространстве, каждый от чего-то задыхается – один от бедности, другой от богатства. Но не только пустота вокруг нас, но и всё окружающее нас общество кажется пустым. Но – посмотри хорошо! – в этом обществе можно жить, можно к нему приспособиться и найти для себя отдушину, чтобы не мучиться вместе с остальными. Общество, конечно, видит, что я приспосабливаюсь к нему, к его порокам, но ничего серьёзного сделать мне не может.
-Но чувство стыда у тебя есть? – не выдержал Коля; ему начинало казаться, что он спит – настолько слова Светы были для него неестественными, неправильными; ранее ему думалось, что в руках окажется глупая плотвичка, а оказалась рыбина с хищностью щуки и изворотливостью линя.
-Решил постыдить меня, как девочку, - иронизировала Света. – Нет у меня стыда, уже нет и пока ещё нет. Сейчас такой момент создался в моей жизни, что это чувство мне без надобности. Ты, Коля, правильно рассуждаешь, но такими рассуждениями следует воспитывать детей, а не взрослую женщину. Кстати, посмотрим через некоторое время, кто из нас будет лучше жить: я со своим потерянным стыдом или ты со своей правильностью?
-Я заранее знаю, что ты; но не таким же способом деньги зарабатывать?
-Каждый зарабатывает, как умеет. Я тоже умею иначе зарабатывать, но очень мало платят за это, - с нотой недовольства ответила Света. – Хорошо, наверное, было вчера в ресторане? То-то, хорошо, если молчишь. Ничего, Коля, придёт время, и я замуж выйду. Причём, выйду за того, за кого хочу, а не за того, кто меня захочет взять.
-Боже, какие мысли у тебя! – воскликнул Николай.
-Ты, пожалуйста, не кричи, - сказала тихо Света, воровато погладывая на дверь зала. – А мысли такие, кстати, не только у меня одной – да и вашего брата много, которые лишь и мечтают об идеалах, о тех, которые помогут, рассудят, укажут… бескорыстно. Но нет таких, в жизни таких даже не предусмотрено; может, и были идеалы, но ложные, грязные. Было светло, а на самом деле окружил мрак.
-А теперь лучше?
-Нет, я этого не говорила. Теперь ещё хуже. Нынче сплошной мрак, а вокруг просвечиваются неясности. Мне вообще абсолютно неважно знать и придумывать или верить этим просветам. Я – идеал для себя, и этого мне достаточно. Я люблю себя и мою маму, и больше никого не признаю… может быть, до поры.
-Но это не мешает тебе тиранить своё тело…
-Чтобы потом было хорошо ему, - окончила Колину фразу Светлана, - Понял, милый Коленька? Просто так ничего в жизни не даётся, разве что не считая некоторых единичных счастливчиков, которые – заметь! – также бездуховны. Это жизнь, а значит, следует бороться. Не будешь бороться, продашь задёшево себя – и конец тебе и твоим пустым бредням. Прежде верь себе и в себя, на себя же и надейся.
-А что потом будет с тобой? – слабо отбивался Коля.
-Странный, однако, вопрос. Я верю, что буду жить, и буду жить хорошо. Если знала бы, что я и мои будущие дети будут жить плохо, что жить мне бесполезно, то давно себе верёвку накинула бы.
Света умолкла; Коля вздохнул и робко промолвил:
-Вот и поговорили. Я надеялся тебя переубедить в твоих поступках, а атакуешь ты. Знать бы, чистосердечно и откровенно ли ты говоришь.
-Я-то откровенно говорю, но не это главное. Главное, что и в твою душу кое-что запало из моих слов. Я вижу это по тебе, да ты не желаешь признаться в открытую. Мало людей, которые говорят всё начистоту. Правда, это наверняка хорошо, иначе такое творилось бы вокруг, что и представить трудно. – Света вдруг как-то посуровела лицом, глаза заблестели нехорошо. – Я хотела тебе помочь, честное слово. Но, как  поняла, в общем мы оказались не услышанными и не понятыми друг другу. Короче говоря, если возвращаться к началу разговора, ты от моих услуг насчёт поиска работы отказываешься?
-Да, отказываюсь, - ответил парень, хотя об этом особо не думал, но дал такой ответ вследствие того, что понял: в себе любовь к Светлане следует погасить во что бы то ни стало, иначе и в будущем он не найдёт в себе сил, чтобы не общаться с нею. «Следует уничтожать любой мостик, который мог бы соединить меня и её», - думал Николай.
-Тогда ступай домой, - неожиданно для Коли предложила Света.
-Ты меня выставляешь за дверь? – удивился он.
-Нет, я нетактично советую, потому что мне хочется дома отдохнуть одной.
-Хорошо, ухожу, - ответил парень и подумал: «Наверное, не только мне запали её слова, но и я дал повод ей призадуматься».
-Ступай, ступай, - выдохнула облегчённо Света, и Коле показалось, что она стала более уставшей, чем прежде.
-Если понадобится, то разрешишь зайти? – на всякий случай спросил Николай, не в силах покинуть квартиру, желая побыть ещё несколько мгновений с человеком, которого любил.
-Заходи по делам; но у меня, пожалуйста, одна просьба к тебе: ты должен выбросить мою скромную персону из своей головы. Слышишь? Я для тебя бесконечно далека, как бы ты обо мне ни думал, ни говорил и что бы ты ни предпринимал… Однако разговор в ресторане вспоминай почаще. Повторять же нынешнюю нашу с тобой беседу – неприятно мне и бессердечно по отношению к тебе. – Выдержав секундную паузу, девушка невозмутимо добавила: - Иди домой. До свидания.
-До свидания, - ответил Коля, покидая наконец-то уютный зал с одинокой девушкой, его любовью.
12
Несмотря на то, что Мария Фёдоровна настаивала, чтобы сын отгулял положенные ему месяцы отпуска после армии, он твёрдо решил искать работу сразу, не откладывая, так как материнской  пенсии недостаточно было для жизни. Поэтому до самого вечера Николай ходил по различным отделам кадров, но безуспешно: везде, где бы он ни справлялся насчёт работы, спрашивали о службе и везде корректно отказывали. Почему отказывают, Коля понять не мог вначале, но затем сообразил, что виной всему является Чернобыль. Тот аргумент, которым он гордился отчасти и считал стопроцентной своей привилегией, влиял на важных, как страусы, кадровиков не лучшим образом; поэтому Николай решил в следующий раз не говорить напрямик, а отвечать уклончиво: служил, мол, на Украине. Сей манёвр должен был сработать, как думал Коля, потому как на отметку в военном билете не каждый работник отдела кадров обращал внимание. В итоге парень  мысленно сослался на неудачный, неблагоприятный день и прекратил поиск работы в этот день.
В то же время мысли о Свете не давали ему покоя, отчего настроение ещё более ухудшилось. Думая о ней, Коля никак не мог уразуметь, почему так легко она подавила его словесно. Да, именно словесно, ибо её рассуждения, пусть они ошибочные и в чём-то вредные, оказали на него некоторое влияние, кое-что он считал даже справедливым – это Коля признал; но итогом оказалось то, что по основным позициям каждый  остался при своём мнении – и в первую очередь Светлана. Естественно, что парня больше всего коробила правда – та правда, которую рассказал Миша и которую подтвердила Света. Ещё поразило его то, с какой всё-таки лёгкостью, без видимой застенчивости она говорила о сомнительных и щекотливых вещах, а затем ещё и аргументировала.
Дома, когда лёг спать и когда, по привычке, мысленно прокручивал ситуации прошедшего дня, когда тайная ночная тишина позволяла Николаю глубже проникнуть в самого же себя, вот тогда он понял окончательно, что любит Свету по-прежнему, ни на грамм меньше. Впрочем, иногда были порывы тихой ярости и ненависти к ней. Он понимал, что выход – это забыть девушку. Николай пытался мысленно обмануть себя и не признавать этой пагубной, как он понял, для него любви; но от этого чувствовал только кроткую радость на душе, кроткую и в то же время сильную. Радость эта береглась и таилась от него, но очень тяжело что-либо утаить от самого себя. Коля усердно копался в недостатках Светы, но без видимой пользы. Он чувствовал, что не может быть более сильным …
И он сдался судьбе.
Намаявшись от борьбы душевной, от борьбы с болью в желудке, которая то появлялась, то утихала, почти засыпая, Коля вспомнил эпизод, когда Света сушила волосы. Он явственно, как казалось ему, видел формы её грудей, воссоздавал в памяти манящие и соблазнительные бутоны-соски, ему даже почудилось, что он ощущает прикосновение к этим формам, к этой скрипучей, чистой и нежной коже… Вот он гладит рукой Светлану по щеке, проводит кончиками пальцев по опущенному веку, запускает ладонь в мягкие пышные волосы, блестевшие и развевающиеся при малейшей невидимой волне воздуха, начинает осторожно, легонечко дышать в аккуратное девичье ушко. А эта шея, длинная и изящная; а что за изумительные ноги, без резких линий, одни лишь плавность и мягкость являются составляющими этих творений природы. Дальше он только представлял, какими несомненно обязаны быть бёдра и… Ох-х!!!
Это воспоминание о виденном, мечтание о виденном и никогда Колей не испробованном - всё это окончательно растревожило его беспокойный сон. Подобным фантазиям он предавался почти всю ночь и не пытался их отогнать… Он не только отдался тем мыслям, но жаждал их, жаждал новизны… жаждал полной и естественной любви. Теперь Света не казалась кем-то кощунствующим и безнравственным, ведь в эротических грёзах она притягивала к себе именно его, именно его ласкала и нечто нашептывала… а шептала приятное, безусловно. Николай, в пределе своих мечтаний, видел себя вместе с нею… но это был его предел, это было только его апогеем любви.
13
Утром же, вернувшись от пьянящих грёз к реальности, Коля пришёл в себя, опять-таки вспоминая и анализируя вчерашний день.
Николай вновь решился нанести визит Светлане, той недосягаемой для него женщине, неудавшейся любви юношества и наверняка неудавшейся для него любви молодости. Трезво оценив разговоры в ресторане и у неё дома, Коля понял, что у него остался только один ход, чтобы ощутить полную любовь, пусть даже эта полная любовь будет только для него, пусть, наверное, это будет его первый подобный единственный момент в жизни - но шаг должен быть, непременно должен. А иначе для чего жить, для чего влюбляться и любить?..
Он оделся во всё свежее, тщательно выбрился, аккуратно причесался, пустил душистую струйку одеколона, старого, ещё доармейского и поэтому слабо пахнущего, затем погляделся в зеркало. Внешний вид, если не считать лица, Николаю показался более чем сносным; лицо же, несмотря на холодный душ, бритьё, слабый массаж и растирание, всё же выдавало печать человека изнеможённого и больного: скулы торчали, краснота кожи от массажа и растирания вскоре исчезла, поэтому опять проявилась знакомая и привычная для парня болезненная бледность, если не сказать – некоторая серость, глаза были грустны и таили в себе неуверенность.
Оценивая себя и придя к выводу, что большего достичь во внешности абсолютно нереально, Коля Усов вышел из дому. Он был взволнован, как не был взволнован никогда. Чтобы взбодриться, парень встряхнулся и шутливо спросил себя в душе: «Что, Коля, тебе нужно для полной любви? Двести рублей. Где их взять? Кроме как у Миши, негде. Всё ясно, идём к Мише».
А погода стояла – настоящая осень! Нагие ветви деревьев, мрачно и нехотя, повиновались холодному и судорожному дыханию ветра. Солнце, яркое и не греющее людей, лениво подсушивало образовавшиеся после нескольких дней мокрого снега влажные кромки асфальта, испаряло морозную алюминиевую пыль с тёмной увядшей травы и опавшей листвы. Коля не любил осени, но сегодня она представлялась ему благожелательной.
Миша на этот раз  оказался дома и, по-видимому, давно на ногах. Он стоял в коридоре, давая наставления сестре и попутно натягивая чёрные кожаные перчатки.
-А я всё бегаю по делам. Туда надо сходить, там договориться, тому пообещал, а иному иногда и пригрозить следует, - ответил Михаил, когда Коля попросил у него пару минут для разговора. – Но мы можем вдвоём пройтись до остановки  и поговорить на ходу. Не возражаешь?
-Да у меня дело такое, что тебе стоило бы выслушать  здесь, - Николай настаивал, но чувствовал необычайную неловкость от внешнего вида друга: чёрная, с большими полями шляпа, раньше считавшаяся головным убором людей постарше, придавала некую солидность Мише и, соответственно, вкупе с прекрасным плащом тёмно-серого цвета, а также похожего оттенка брюками и туфлями, ставила Колю, как находил он, в неравное положение. Парень даже ощутил в себе некую неполноценность. Тем не менее, Миша никак не реагировал и не показывал вида на столь разительное превосходство в одежде. Впрочем, Николая это обстоятельство не утешало.
-Хорошо, но в двух словах, если получается. Ты меня извини, но поверь, меня действительно неотложные дела ждут. Или, если можешь, то к вечеру подойди, - согласился Михаил.
-Ну, если в двух, то сегодня мне срочно необходимы двести рублей. Очень…
-С чего это у тебя с утра такая потребность в деньгах объявилась? – незлобно усмехнулся Миша.
-Позволь не отвечать. Сугубо личное дело, очень личное. Но не на водку деньги пойдут, не бойся. Отдам, правда, не скоро.
-Я понимаю, что не взвод солдат ты собираешься поить. Нужны деньги – значит нужны. – Миша полез в карман пиджака, вынул портмоне с картинкой обнажённой блондинки и извлёк оттуда четыре пятидесятки; секунду промедлив и не отдавая денег, он спросил: - А хватит-то тебе? В долг ты не брал у меня никогда, поэтому понимаю, что для важного дела деньги нужны. Если хочешь, возьми ещё сотню.
Лишь затем сделал движение в сторону просителя.
-Хватит, хватит, - опешил Коля, увидев лёгкость и небрежность, с которой Миша передавал деньги; он принял купюры, но не ожидал, что такую сумму (и не только такую, по-видимому) можно запросто носить с собой и при случае спокойно дать другу взаймы. – Извини, что повторюсь, но я действительно повременю с долгом, потому как у мамы две пенсии пойдёт на то, чтобы расплатиться. Вот пойду на работу и отдам.
-Деньги, по правде говоря, на сей момент не очень велики для меня, потому можешь не спешить. Понимаю твоё положение и хочу, чтобы ты подумал ещё раз насчёт работы. Я, кстати, говорил с некоторыми людьми, наверное, подыщем что-нибудь хорошее.
-Спасибо большое тебе, Мишка, но я всё-таки попробую сам, - искренне сказал Коля; его голова бродила другими мыслями, поэтому неудачи самостоятельных походов по предприятиям в поиске работы некоторым образом позабылись и перешли на второй план.
Скупо поблагодарив, Николай мгновенно выскочил из квартиры; но вдогонку Миша крикнул:
-Как там у тебя дела со Светкой?
Что-то неприятное дёрнуло в груди Коли и забарабанило, растревожило.
-Потом, при случае расскажу, - только ответил он и быстро ретировался.
14
Ему повезло. Как и накануне, Свету он застал дома. Колю это обстоятельство, естественно, весьма обрадовало, он даже отметил, как ему фартит сегодня в очередной раз; но  также боялся, что смелость может покинуть его в такой необычный для него день.
Увидев парня, Светлана никак не выразила своего отношения к его приходу и лишь кивком головы предложила пройти в квартиру. Проницательный глаз сразу бы отметил, что Свете юноша откровенно надоел; однако сам Коля не прочёл того в её холодных глазах, а наоборот, ещё больше осмелел, особенно когда выяснилось, что Светиной мамы нет, ибо отсутствие пальто и сапог мамы доказывали именно это.
-Вот, зашёл поговорить, - первым сказал Коля.
-Ну, раз зашёл, то давай поговорим, но я думала, по правде говоря, что отношения между нами ясны.
-Может, это и так – да скорее всего именно так - но у меня ещё одно дело… точнее, одно предложение, - быстро Николай поправил себя.
Затем, сидя на диване и глядя на Свету, парень усомнился, что, наверное, не стоило всё же приходить сюда, не следовало пытать счастья, не надо было лишний раз травмировать душевно самого себя. Сколько вариантов разговора он прокручивал в мыслях перед приходом сюда, но все они показались Коле неудачными. Не предусмотрены были, находил он, слова страсти, выражения выглядели неубедительными; впрочем, красивых слов не хватало даже в мыслях, а это значило, что вслух его слова покажутся не более чем лепет ребёнка.
-Ты обиделась за вчерашнее? – развязывал беседу Николай, глядя Свете в глаза.
-Нет, за что мне обижаться? Не за что. Ты, наверное, сам обиделся больше, чем я. Ишь, какое лицо твоё: хмурое и огорчённое. И вообще, у тебя такой вид, словно в жизни ничего хорошего не видел и не знал, - сказала Света, едва подавляя ироническую ухмылку, настолько лицо Коли казалось ей глупым.
-Да, не видел, - согласился парень, но тут же, вспоминая восхитительное тело Светы и свои размышления по поводу этого природного творения, волнующие и трепетные, он поправился: - Впрочем, кое-что видел – женщину видел; но этого, конечно, мало, я с тобой согласен. Я, между прочим, за этим и пришёл, - изобразив смелое лицо, что ему далось с большими трудностями, заявил Николай.
-Что?! ты за этим пришёл? – неожиданно засмеялась Светлана, поражаясь наивности и простоте парня. – Я тебя, думаю, поняла.
-Ты напрасно смеёшься. Посуди сама: ты, элегантная и, по всей вероятности, богатая дама, а я по сравнению с тобой просто нищий. Что же мне тогда делать? Ухаживать за тобой, когда ты безоговорочно, напрямую, можно сказать, отвергла мою любовь к тебе. Я беден, ты меня не поймёшь, я болен, ты прекрасно об этом знаешь. Сколько жить мне осталось, я и сам того не ведаю. Значит, мне остаётся только гроб заказывать? Но я ведь человек, пока что живой человек, поэтому и мне хочется испытать всю сладость настоящих человеческих ощущений. Почему ты постоянно смеёшься? Тебе смешно, а мне горько. Что тебя смешит, такую серьёзную женщину? Откровенность, с которой тебе я сказал о причине моего прихода? А ты знаешь, чего мне это стоило? Мне стыдно и тяжело в этом признаться, мне неловко пред тобою - но я не раскаялся, нет, не раскаялся. Да и к чему это раскаяние; ведь я почти мертвец, я понял это из рассказа сестры моего друга. Почему такая жестокая усмешка? Хочешь сказать, что для такой цели, цели почувствовать близость с женщиной, следовало обратиться к другой – той, что беднее, к той, для которой и без денег нет разницы, с кем она?.. Ведь это хотела сказать? Правда? Но дело в том, что мне не нужна другая, если я хочу с любимой женщиной это испытать. Что ты молчишь? Хочешь отказать, да не знаешь, как отказать умно, не обидев меня? Но ты подумай прежде, чем дать скоропалительный ответ, ведь наверняка у тебя не было никогда близости с человеком, который бы тебя искренне любил…
 Коля говорил и говорил, но ему чрезвычайно тяжело давались эти слова, морально тяжело; он, как отмечалось выше, высчитывал различные ситуации, при которых должен был сказать подобное, но варианты были сложные и запутанные; а здесь, с одной стороны, удача, ибо всё вышло быстро, спонтанно, без подготовки: она как бы спросила, он как бы ответил - ответил правду, даже сам толком не заметил, как развязал сам себе язык. От признательных слов Коля густо краснел, речь не выглядела  развязной, но в душе стало легче, как будто что-то ненужное выпало, как будто некая свежая струйка просочилась, дала свободно дышать и мыслить; с другой стороны, Света оставляла, пусть и неполную, надежду парню.
-Я вот слушаю и не верю, что это не сон, - вставила наконец Света. – Но если ты  говоришь об этом серьёзно, то мне не кажется, что та любовь, чисто постельная, чем-то отличается от твоей, - судила она, по-прежнему улыбаясь. – Ты говоришь, что любишь меня, но ведь я не люблю тебя, а посему для меня твоя новинка не в диковину. Все мужчины говорят, что любят, когда им это нужно. По правде говоря, лестно и трогательно тебя слушать, но не более. А что станется со мной, если каждый «чернобылец» будет приходить и со слезами на глазах выпрашивать у меня любви, при этом клянясь в мою сторону высокими чувствами? Мне тогда выходит одно: соглашаться?
-Не надо говорить за всех. Я один пришёл. Кстати, а что тебя сдерживает? Ведь ты, извини меня, привыкшая…
На этот раз слова задели Светлану, улыбка исчезла, и она ответила очень резко, злобно сверкнув очами:
-Извиняю, но звучит грубо и бестактно. Я могу, и даже обязана, после таких высказываний вовсе не продолжать разговор. – Её лицо,  наконец, приняло былое выражение, как в школе на злополучном вечере.
-Извини ещё раз, - Николай говорил, но он явно не ощутил то ожесточение, которое выказывала Света. – Дело в том, что остальным ты приносила животную радость и удовлетворение, а мне ты преподнесла бы счастье. Да, счастье! Радость, конечно, вряд ли бы это принесло, ибо боюсь, что, наверное, пойму, что теряю с того момента не только жизнь, но и ещё что-то – мне так кажется. Вышло… случилось, что нужно хотя бы раз познать настоящее отношение к любимой женщине. Один раз. Пожалуйста, - в словах Николая чувствовалась мольба.
-Что, прямо здесь, у меня в квартире? - удивилась Света, и опять улыбка появилась на лице, не такая издевательская, как прежде, но неловкая и неискренняя.
-Мне безразлично – лишь бы с тобой, - тихо, откровенно ответил Коля и отвёл взгляд; ему на миг показалось, что Света склонится перед его настойчивым предложением, и от этой мысли  стало вдруг жарко, от волнения мелкой дрожью тряслись руки, а сердце было уже не его сердцем, а чужим; оно ему мешало и беспокоило, а также предательски выдавало буйную радость, скрывающуюся в Коле. Он часто задышал, проявляя некоторое беспокойство, он находил, что чувствует горячее приближение любви, он ощущал дыхание и трепет молодой женщины, её особенный запах…
«Она будет моей! О, я уже почти счастлив», - подумал было Коля, но…
-Исключено, - твёрдо сказала Света.
-Как исключено? – не понял Коля.
-Так. Твоё предложение исключено, твои будущие визиты, если захочешь ещё прийти ко мне, тоже исключены. Мне действительно тебя жалко – пойми меня правильно - жалко как человека, я отчасти понимаю твои желания, но уступить не могу. Даже не могу объяснить, почему так. Наверное, потому, что ты мне безразличен. Пойми, что я не кукла, а человек, я умею переживать, страдать, думать, мечтать – и любить по-настоящему, наверное, умею.
-Может быть, ты считаешь меня полным калекой? – промолвил Николай.
-Нет, не считаю, но я не могу с тобой… - Света запнулась, потупила глаза, что было для Коли сущим открытием. Однако он в этот момент увидел в ней что-то человеческое, чистое человеческое, понял, что ничего не добьётся в этот день. И, наконец, тяжело вздохнув, решил предпринять последнюю попытку – ту попытку, которую держал на крайний случай: он особо не верил, но имел её в виду с самого начала.
Николай трясущимися руками, краснея и не глядя в глаза Светлане, извлёк из кармана деньги, двести рублей, те деньги, которые дал ему Миша. Света увидела это движение, посмотрела удивлённо на купюры, но ничего не сказала.
-Это тебе, - сказал Коля, взял её руку, положил деньги в ладонь и сжал её своими ладонями.
-Но зачем ты мне их даёшь? – тихо спросила Света, слабо порываясь освободиться.
-Я тебе их не даю, - почти прошептал Коля, прочно удерживая руку. – Я не столь богатый человек, чтобы тебе запросто отдать такую сумму.
-Тогда за что они мне, за какую такую услугу?
-Я хочу стать твоим клиентом – на одну ночь. Считай, что ты на работе. Думаю, двести рублей достаточно, чтобы – не обижайся, пожалуйста, на слова - чтобы купить тебя. Так получается, что любовь у нас односторонняя, только с моей стороны; поэтому я хочу купить твою любовь – пусть даже на короткое время… А потом забуду тебя.
-Ты говоришь: купить твою любовь. А это, вообще, возможно – купить любовь? Ты думаешь, что я полюблю за деньги любого, да? Ошибаешься, милый Коля, я на работе не люблю, а имитирую любовь, а точнее, удовлетворяю человеческую потребность – мужскую похоть. И отпусти мою руку, ты жмёшь её сильно. – Света резко дёрнула и освободила ладонь; затем, поглядев на деньги, кисло ухмыльнулась и бросила их к ногам Коли.
-Пусть будет по-твоему, пусть имитируешь, но это твоё ремесло. Я пришёл как клиент. Чем ты не довольна? Маленькой суммой? Тем, что на деньгах не тот изображён, кто нужен? Но у меня, поверь мне, нет большего и нет иных денег.
-Не в деньгах и не в портретах и надписях загвоздка. Я просто не хочу. И не только потому, что ты действительно если не калека, то можешь им скоро стать – это для тебя не открытие. Дело в ином, - говорила взволновано Света. – Дело в тебе. Ты наивен, неправдоподобно прост – это, конечно, не страшно. Страшно то, что ты одним разом не усладишь свою душу и не утолишь свою потребность, а любовь твоя отнюдь не умрёт от этого или хотя бы не станет такой менее пылкой и безголовой, какой она является сейчас. Боюсь, что она, как бы ты этого ни хотел, станет ещё крепче. Даже если я применю все искусы, то тебе в последующем будет ещё тяжелее забывать меня, ты будешь помнить постоянно о тех мгновениях, мечтать - бредить, в конце концов; но это только подогреет тебя. Я, конечно, могла бы сделать всё искренне – и без денег даже - только бы ты отстал. Но это не лекарство для тебя. Ты не отстанешь, я уверена, что твоя тропка не заросла бы ко мне… А теперь зарастёт, вот попомнишь, что зарастёт. Не для тебя и не для твоего будущего положения требуется прививать такие привычки. Ты подумай, что мне жалеть тебя очень скоро может надоест, а денег, естественно, у тебя не хватит. Ты будешь ещё больше нервничать; а ведь болезнь усугубляется, и вскоре… - Свете стала невыносима эта беседа, она решила не щадить Николая словами и, немного помолчав, добавила уязвлённому парню: - Переболей мною сразу, пока в тебя чувство несильно вросло. Я думаю, что скоро всё пройдёт, и моя совесть будет пред тобой чиста. А там уже твои трудности, моей вины в них, я думаю, не будет. Прощай, навсегда прощай. Даже целовать напоследок не стану, ибо и это яд для тебя. Впрочем, за признание в любви спасибо.
Света отвернулась и вышла в другую комнату.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В спальне пахло лекарствами, и воздух был спёртым и тяжёлым. На кровати лежал человек, точнее, его бессильное тело. Обе руки, покоившиеся вдоль туловища, находились иссушенными и сильно  потемневшими; цвет лица и шеи также имел тёмный, нездоровый оттенок,  на них явно обозначались вены, даже на лбу. Только хорошо вглядевшись, можно было понять, что это отнюдь не старый человек по возрасту. Безразличным, спокойным, непонимающим взглядом глаза человека смотрели в окно.
А за окном шёл снег. Мохнатые большие снежинки густым потоком, но не спеша, плыли вниз – туда, где со временем им уготована была обязательная погибель. Уже почти час продолжалась монотонная работа узорчатых белых красавиц, и всё то время человек смотрел на движение снежинок, от которого минут через десять у любого человека пошла бы рябь в глазах, а может, и само головокружение. А человек смотрел и даже не щурился. Видел ли он что, понимал ли, нельзя было прочесть ни по глазам, ни по губам.
Тихо и осторожно отворилась дверь в спальню. Вошла худенькая некрасивая девушка со стаканом красной жидкости в руке и вкрадчивыми шагами проследовала к кровати больного.
Подойдя, оглянулась, как будто её кто-то преследовал, и поставила стакан на табуретку, где лежали лекарства. Затем села на стул, стоявший подле кровати.
Несколько минут она вглядывалась в лицо человека, но никак не решалась потревожить его покой. Однако время шло, а человек по-прежнему недвижно лежал в постели и глядел своими странными, уставшими и редко моргающими глазами в окно. Робким движением руки, чтобы не испугать от внезапности, девушка притронулась к плечу больного и тихо окликнула:
-Коля, что с тобой? Тебе плохо? Это я пришла, Катя.
Николай неторопливо и с огромным усилием повернул голову и посмотрел на девушку. По нему было видно, что он не то что не испугался – у него ни единый мускул не дрогнул. По взгляду больного тяжело было оценить реакцию на приход девушки. Коля смотрел на неё, но ничего не говорил.
-Что же ты так глядишь на меня? ты не рад моему появлению? – не выдержала откровенного равнодушия Катя.
-Рад, - безразлично ответил Николай.
-Почему тогда не говоришь со мной? Спросил бы что. Может, ты пить хочешь, вон как подсохли-то губы.
-Можно и пить, - всё тем же безразличным грудным голосом соглашался юноша.
Девушка взяла стакан с принесённой жидкостью, то есть клюквенным морсом, осторожно, одной рукой приподняла подушку вместе с Колиной головой и поднесла стакан к пересохшим губам. Слабая рука подростка не могла долго выдержать тяжести подушки и головы, поэтому, наверное, её рука слегка дрогнула и начала дрожать, чем и затруднила питьё Коле. Сделав несколько глотков, он отвернулся от стакана.
-Пей ещё. Это морс клюквенный. Твоя мама всё спрашивала, где можно клюкву купить. А где ж её купишь? Вот у нас дома была, я и принесла… Вкусный ведь, не правда ли? Только быстрее пей, а то рука совсем немеет. Что же ты, почему не пьёшь?
-Ты отпусти-то подушку. Морс мне действительно понравился, но я больше не хочу. Спасибо тебе.
-За что спасибо? за морс? за клюкву? Пустяки какие, мы с Мишей собираем её каждую осень.
-Красивая, - промолвил Коля, вспоминая ягоды, которые он видел на болоте один только раз.
-Кто красивая? – спросила с чувством Катерина, но щёки зарделись.
-Клюква красивая, - сказал парень, вспоминая ранние, красные с зелёными кое-где боками, твёрдые ягоды, которые, будучи не совсем спелыми, глухо трескались на зубах.
-Клюква? – переспросила девушка разочарованным голосом, полным упрёка;  её щёки запылали ещё больше.
Это заметил Коля и, криво, натянуто улыбнувшись, сказал ей:
-И ты красивая. Как клюква, красивая. Вот какие щёки твои пунцовые и упругие.
-Обманываешь ты меня. Хочешь не обидеть. Не бойся, не обижусь. Я, впрочем, и сама знаю, что некрасивая – да и щёк у меня нет упругих, их у меня вообще почти нет. Душно здесь у тебя, вот и кажется тебе, что я красная.
-Не знаю, как насчёт духоты, но если они рдеют у тебя, значит, они у тебя есть.
-Хорошо, пусть будет по-твоему. Кстати, а что ты высматривал в окне?
-Знаешь, Катенька, я и сам не могу понять. Но, наверное, снег, не иначе, - ответил Коля, вновь бросив взгляд в сторону окна; снег на улице явно поредел, хотя это мог быть только некоторый отдых природы, которая намаялась, ведь столько времени она посылала свои маленькие чуда-творения белым дождём на землю.
-Ты не помнишь, о чём думал, на что смотрел? – протараторила Катя.
-Вот и говорю, – начал выдумывать Коля. – На снег смотрел. Смотрел, как он падает. Вспоминал, что сейчас на улице с крыш и с водосточных труб свисают холодные хрустальные сосульки. Разные они: маленькие, большие, красивые, как морковка, и некрасивые, как кривая морковка. (Здесь Коля слабо улыбнулся.) Но все они, Катя, обязательно с пузырьками внутри, обязательно холодные. Бывало раньше такое: возьмёшь эту ледяную хрусталик-морковку и лижешь, лижешь – пока мама не увидит и не начнёт браниться. А сосулька сама пресная, но необычайно вкусная. А ещё сосульку можно разбить, ударив об лёд. Она звенит и рассыпается. Также кусочек этого хрусталика интересно положить за шиворот кому-либо из друзей – шутки ради положить. Вот тогда настоящий цирк: тот, кому бросили сосульку, начинает такие танцы выплясывать, начинает выгибаться, крутиться – ведь и не разденешься на морозе, особенно если мороз лютый, а домой бежать вытряхиваться – далеко. Потому и приходится терпеть и бегать, прыгать, чтобы сосулька растаяла. А главное, весело-то как! Как весело! – сумел Коля в конце своего монолога поднять голос; Катя при этом увидела слезу, скатившуюся по щеке парня, но решила, что не следует показывать вида.
-А мы, девочки, не занимались такими вещами. Иногда, правда, тоже ели сосульки, но в большинстве случаев просто рисовали ими на снегу, – вставила Катя.
Коля глубоко вздохнул; было видно, что он не хочет больше говорить, и разговор ему докучает.
-Ничего, ещё не раз и не два поешь сосулек, - уловив горестное состояние молодого человека, сказала Катерина. – Успеешь и поразбивать их на льду, и, может быть, засунуть кому-нибудь за шиворот.
-Разве что тебе заброшу сосульку. Ты чересчур шустрая, у тебя она быстрее растает и высохнет, - отрезал Коля.
Катя засмеялась. Однако разговор не получался, и каждый их собеседников умолк, думая о своём.
Коля не мог понять, отчего эта заводная девчонка навещает его вот уже шестой день кряду, навещает со дня выписки из больницы.
 «Наверное, - решил он, - Миша посылает сестру, чтобы не было мне скучно. А может быть, эта девчушка влюбилась? Но нет, нет! Кто же влюбится в человека, которому осталось совсем немного жить  на этом свете. Да, осталось немного мне жить. Вот лежу, думаю сейчас о смерти, но почему-то совсем не страшно. Помнится, маленьким был и ужас как боялся её; а подошла она – не боюсь, как будто вовсе и не за мной смерть-то идёт… Жаль мамы только. Как она горевать будет, как убиваться, что мой черёд подошёл первым… И Света не пришла ни разу. Пора бы и забыть её, да что-то не могу. Так и не вкусил я запретного плода», - думал Николай, мысли которого перебегали хаотично и постоянно менялись, как бы боясь, что не успеют потревожить своего хозяина.
«Странно, - в это время рассуждала Катя, сидя подле парня и вглядываясь в его лицо, - неужели он не догадывается, что я его люблю? Впрочем, люблю ли я его? Скорее всего, да. С того дня, когда он явился к нам после армии, я чувствую, что во мне что-то происходит. А может быть, жалость это? сострадание к больному человеку? Жалость, конечно, тоже нужна, но мне было бы обидно, если только жалость является причиной моих переживаний…
Лежит, о чём-то думает. Хотя бы взглянул на меня. Наверное, по-прежнему по своей Светке тоскует. Странные всё-таки люди бывают: к ним приходишь, ухаживаешь, а они любят чёрт знает кого. Неужели я хуже её? Пусть некрасивая, но зато я его люблю, я с ним время провожу, чтобы не так тоскливо и скучно ему было. Я молодая, в конце концов».
-Коля, ты, наверное, думаешь о Свете? – заговорила Катя, первой не выдерживая молчания. – Ты мне скажи одно: неужели до сих пор ты её любишь? За что ей такие почести?
-Знаешь, Катя, порой и сам думаю, что следует её забыть, - доверительно отвечал Николай, - иногда даже сомнения находят, верно ли, что её люблю. Проходит время, и я убеждаюсь, что верно – одну её и люблю. Но об этом не стоит говорить. Незачем бередить рану. Кстати, а почему Миша не заходит?
-Вчера, говорит, к тебе зашёл, но ты спал. А вообще-то, он очень занят. Всё дела у него и дела; но, думаю, в ближайшее время вновь наведается.
2
 Ещё около часа времени Коля с Катей продолжали почти что пустой разговор, такой немногословный и с большими паузами. И так ещё долго бы они мучили друг друга, но вошла Колина мама и собралась кормить сына; Катя же, считая неудобным своё присутствие во время еды больного, скоренько попрощалась и ушла домой, сказав, что завтра очень занята, а посему проведать больного не придёт.
-Интересная девочка, - сказала Мария Фёдоровна, когда Катя ушла. – Рассудительная такая, говорит по-взрослому. Уже который день ходит, но каждый раз серьёзно и деловито спрашивает о твоём самочувствии, а затем слушает внимательно и, главное, даёт советы по уходу за тобой. Очень интересная девчушка. Я подумала, уж не влюбилась ли она в тебя, ведь так переживает, когда тебе плохо. А ещё больше переживала, когда я попросила её не навещать тебя в больнице по твоей просьбе. Зато потом, при твоей выписке, так рада была, - говорила Мария Фёдоровна, лукаво усмехаясь и выбирая лекарства для приёма перед едой.
-Мама, скажи мне честно; почему меня выписали из больницы? – осторожно спросил Коля, устремив на мать пронизывающий пытливый взгляд, пытаясь засечь её глаза и в них найти отгадку.
Мария Фёдоровна резко повернулась к Коле, рука задержалась на полпути к стакану с морсом. Наткнувшись на острый взгляд сына, мама тут же отвела глаза и сделала вид, словно что-то ищет, просматривая наклейки лекарств и шурша парой газет, которые лежали подле кровати больного. Коля не видел, как у неё дёрнулся подбородок, как слеза промчалась по старческой иссушенной щеке, как рукой эту слезу она смахнула. Резко и незаметно; а ещё он не знал, что творилось у неё в душе, не знал её мыслей, а посему не знал чистой правды, которую тщательно пыталась скрыть Мария Фёдоровна, горькую правду, относящуюся к нему.
-Смотри, умница какая - твоя Катя. Видишь, клюквы принесла, морс тебе сделала – причём, сама делала. Так старательно, что залюбоваться можно было.
-Почему, мама, ты не отвечаешь на мой вопрос? – опять спросил Коля, по-прежнему не отрывая глаз от матери.
-Почему выписали, говоришь? Потому что операцию сделали, дела твои идут на поправку. Что зря казённые харчи кушать, свои, небось, вкуснее? Поди, морс тебе там не приготовят. Да к тому же люди нынче крепко хворать стали, коек больничных не хватает – вот врачи и выписывают тех, у кого улучшения наблюдаются… А почему ты интересуешься вдруг? – с явным испугом говорила Мария Фёдоровна.
-Да как прислушаюсь, так и чувствую, что вроде и улучшений нет: как болело во всём животе, так и болит. Даже больше обычного  болит.
-Это послеоперационная боль, сынок. Ты постарайся не прислушиваться и не думать об этом. Ничего сразу не проходит просто так – вот и боль не успокаивается, мучит тебя; но ты у меня  мужчина, армию прошёл, так что мужайся, терпи. Всё хорошо будет, Коленька.
Сын прикрыл глаза и ничего не ответил. А что было отвечать, коль он сам прекрасно знал, что от него что-то важное скрывают, что-то недоговаривают, что-то таят.
-Тебе плохо стало, Коленька? Почему ты глазки прикрыл? – встревожилась Мария Фёдоровна.
-Обманываете вы меня, что-то серьёзное скрываете. А зря. Я не маленький мальчик, чтобы не понять происходящего, - по-прежнему закрыв глаза, сказал Коля, сознавая, что и на этот раз  ему не скажут.
-Не обманываю я тебя. А ты чем заниматься расспросами, лучше бы морсу попил. Хочешь морсу? – не зная, как замять разговор на эту щекотливую тему, Мария Фёдоровна неуверенно предложила сыну пить.
-Нет, не хочу. Я спать хочу, - слукавил в свою очередь Коля, желая остаться один в спальне.
-Как?! А лекарства, а обед? – удивилась мать.
-Наверное, опять каша на обед.
-Если так хочешь, то поспи немного, не буду мешать; а я за это время супчик сварю. Намедни курочку купила, вот славный суп выйдет – с курятинкой ведь, - затараторила мать и, бегло для чего-то скользнув глазами по комнате, вышла в кухню.
3
  В кухне Мария Фёдоровна не сдерживала своих слёз, которые её душили ещё у постели сына, и она расплакалась по-настоящему. Сейчас, будучи наедине с собой, она специально  не пыталась остановить слёзы, чтобы хорошо выплакаться и прийти к сыну спокойной.
А как ей до сего дня давалось такое спокойствие! С тех самых дней, как её горячо любимому и единственному сыну стало совсем плохо, с того времени, когда ему сделали операцию, а затем врачи намекнули ей, что эта операция надобна больше для приличия, чем для пользы, что хирургическое вмешательство продлит жизнь сыну разве что на несколько недель - с тех самых дней Мария Фёдоровна окончательно утратила внутренний покой. Страшные слова медика, сказавшего, чтобы Колю забирали домой, потрясли её настолько, что она едва удержалась на ногах. Она-то, благодаря своему огромному житейскому опыту, точно знала, зачем больных отправляют домой в таком состоянии. До операции у неё даже тени сомнений не возникало, что сыну осталось жить недолго. И вдруг такая неожиданность. Ранее ведь Мария Фёдоровна твёрдо верила, что болезнь пусть серьёзная, но не смертельная, она верила в медицину и верила в мастерство и знания врачей, она верила в положительный исход операции; но смерть сына – такое она не могла и вообразить.
Какая тяжёлая ночь выдалась у неё после разговора с врачом! Слёзы – это ерунда; сколько раз за ночь она чувствовала, как силы и разум покидают её; но всё-таки теплилась надёжда (а вдруг всё будет хорошо!), внутренний голос подсказывал, что следует бороться - и тогда слабость немного уступала. Однако впоследствии сколько сил понадобилось, чтобы с более-менее непринуждённым видом забрать сына домой «на поправку», зная истинную причину выписки, и с всё тем же видом ухаживать за ним, чтобы – не дай, Бог! – Коля не заподозрил неладное. Мария Фёдоровна, правда, чувствовала, что Николай если не знает точно, то предполагает, по крайней мере, об истинной ситуации. Она читала сомнения по его тоскливому лицу, по его отношению к ней самой и ещё некоторым признакам, которые  только мать может уловить. Не напрасно он задал такой прямой и вместе с тем коварный вопрос. Ответ матери не удовлетворил его – это Мария Фёдоровна видела. Её ложь раскрыта, а потому ещё тяжелее у неё в душе. Бедный её мальчик всё понимает, но бороться за свою жизнь не хочет. Потому он и замолчал, потому и не стал говорить с ней дальше, что ему не хотелось травмировать лишний раз свою маму. Он уже смирился с тем, что ему предстоит оставить мать здесь – одну.
Не сопротивлялся Коля; и мама теряла надежду на удачную борьбу. Конечно, кое-какие препараты врачи посоветовали, но для покупки их, то есть для отчаянной борьбы с болезнью, нужны были средства и силы, а таковых-то вещей у Марии Фёдоровны почти и не осталось. Незаметно от сына распродав некоторые вещи, она договорилась с нужными людьми, чтобы те раздобыли необходимые лекарства, но требовались ещё большие деньги, чтобы лекарства не ждать так долго. Отгоняя мысль, что сыну медикаменты могут не принести существенной помощи, она пыталась изыскать деньги, как могла: ходила по инстанциям, просила взаймы у знакомых. Покупая фрукты, компоты и много мяса, покупая дорогую гречневую крупу, она убеждала себя, что это требуется для оздоровления, а проклятый чёрт теребил душу: «Нет, обманываешь себя, ты просто ему напоследок сладенькое и вкусненькое покупаешь». Это настолько угнетало, давило мать, что после выписки она не помнила ночи, которую спала бы спокойно. Пока организм Коли сопротивлялся, пока ещё находились у Марии Фёдоровны силы отгонять злые мысли, она мечтала, как выздоровеет сын, как он станет вновь похож на прежнего Колю; но силы, увы, не беспредельны. Наступил момент, когда сопротивляться было уже невозможно, и вот тогда страшные мысли и видения преследовали мать, лишая сна, изматывая и медленно приближая собственный закат. Она, будучи ослабленной за день, отдалась во власть этих мыслей и иногда думала, каким образом нужно будет найти деньги на похороны, поминки, подсчитывала, что и во что ей обойдётся, припоминала, какие вещи  у сына  новые и годные для похорон, прикидывала, сколько человек придёт, много ли водки потребуется, где памятник следует заказывать. Мария Фёдоровна очень боялась этих размышлений, считая, что так нельзя думать матери о живом ещё сыне, укоряла себя за такое бессердечие. Обзывала скупой матерью. Всё это приводило её в ужас, но овладеть собой  не хватало сил. Однако она была мать, а потому утром опять заходила к сыну беспечно и спокойно.
Сейчас же, выйдя из спальни, где лежал  сын, она сделала себе разрядку слезами и принялась за повседневные домашние хлопоты. Во-первых, она решила варить обещанный суп. Хотя слова насчёт каши огорчили её, ведь покупалось ею в магазине и на рынке всё самое лучшее из продуктов, а из каш в основном преобладали гречка и геркулес. Во-вторых, требовалось прибрать квартиру, ибо не хотелось, чтобы Катя плохо судила о ней как о хозяйке.
Постепенно Мария Фёдоровна действительно немного успокоилась, а думы стали заняты Катей. Ей понравилась эта девочка, понравилась своей развязностью, деловитостью, заботой о Коле. В Кате, конечно, ещё проглядывался ребёнок, но этот ребёнок уже был в стадии взросления. Сравнивая себя с Катей, она убеждалась, что Коле лучше и приятнее находиться в обществе чудной девушки; однако ревность к сыну, пусть небольшая, но существовала. Впрочем, истинная родительская любовь будоражила совесть матери, и Мария Фёдоровна никак не решалась отказать этой барышне в её визитах к Коле.
Занявшись домашними делами, Мария Фёдоровна мысленно отошла от своих переживаний, а раздумья о современных детях даже слегка развеселили её.
Однако время шло.
4
Катя появилась в квартире Усовых в полдень следующего дня. И это несмотря на свои предупреждения, что она чрезвычайно занята и поэтому не придёт.
Её встретил всё тот же равнодушный, безразличный ко всему взгляд Николая; но девушку приём не смутил: она уже привыкла к подобным встречам.
Глядя сияющими глазами на больного, Катя запустила руку в  свою сумочку и вытащила оттуда полиэтиленовый мешок. Коля вяло наблюдал  за её действиями, явно не проявляя особого любопытства.
-Угадай, что я принесла тебе? – весело спросила Катя, прикрывая содержимое пакета маленькой девичьей ладошкой, слегка покрасневшей от мороза.
-Не знаю, - отрешённо ответил парень, не предпринимая попытки разглядеть пакет; его взгляд был обращён на хрупкую фигуру девушки, на пылающее от мороза лицо. Катерина была весела, жизнь бурлила  в ней, по всему было видно, что и погода ей по душе, и настроение прекрасное – всё это ещё больше удручало Колю, ведь он видел удовлетворённого жизнью человека.
-Нет. Совсем не интересно с тобой, - сказала девушка, шутливо изобразив, что она обиделась. – Ты бы хоть погадал для приличия. Неужели тебе абсолютно безразлично, что я могу принести для тебя?
Коля попытался пожать плечами, как бы говоря, что и сам-де не знает, но пожатие не получилось - получилось только небольшое втягивание головы - а говорить ему совсем не хотелось.
-Эх ты! Хорошо, за просто так покажу, - с досадой воскликнула Катя, разочарованно махнула рукой и вытянула из пакета… сосульку. Победно подняв руку с льдинкой, девушка продолжала: - Ну что, не ожидал такого?
При виде сосульки глаза Коли оживились: некий огонёк пробежал в них, разрез глаз округлился, что заметно освежило лицо юноши, даже белки, казалось, стали светлее и чище, чем они были во время болезни.
-Дай её мне, - тихо молвил Коля и трясущейся от волнения рукой потянулся к морозному хрусталику.
Катя отдала сосульку, радуясь, что удалось хоть чем-то угодить больному и взбодрить его душу. Коля взял эту ледяную морковину, мокрую, холодную и обжигавшую ему руку. От прикосновения с ладонью она стала таять быстрее, и по руке вскоре поползли светлые сосулькины слёзки. Сосулька была большая; Коля смотрел на неё не отрываясь, он находил, что от неё пахло свежестью, жизнью и грустью. Он осторожно поднёс сосульку к пересохшим губам. От прикосновения губы жгло холодом - но обожгло и жизнью. Николаю стало нестерпимо жалко себя, ему показалось, что когда сосулька растает совсем, то и он потеряет нечто важное в эти последние минуты своей жизни. То, что начинается последний отсчёт времени для него, он понял во время выписки из больницы. Мама ничего не сказала и, естественно, не скажет. Коля смотрел на плачущую сосульку, а сам не замечал, что вместе с холодными слезами льдинки падали его, тёплые. Он плакал. Но не чувствовал слёз, только ощущал, что ему мешают насладиться каплями жизни.
И вдруг, сделав неловкое движение, у Коли дрогнула рука, сосулька упала на пол, оставив на месте падения жалкие осколки морозного стекла. От досады, от жалости к сосульке и к себе, ещё от чего-то Коля накрыл свою голову второй подушкой, лежавшей рядом, и зарыдал. Тяжёлые рыдания тревожили тело больного, усугубляли и без того тяжёлое состояние организма, но он боли не чувствовал, а только плакал.
Катя, увидев слёзы своего любимого, бросилась к нему и тоже звучно заплакала. Она больно вцепилась в руку Коли и, опустив голову на одеяло, не могла остановить свои рыдания.
-Коленька, родной мой, не надо плакать, что же убиваться из-за этой сосульки, - уговаривала она судорожным от плача голосом, - Зачем плакать? Я принесу тебе ещё сосульку. Много сосулек принесу. А хочешь, я тебе веточку с замёрзшими почками вырежу? Ты ведь хочешь этого, правда? Успокойся, тебе ведь плакать нельзя совсем… Совсем…
Коля немного успокоился. Катя принялась нежно гладить руку парня, иссохшую, ставшую схожей на старческую, и шептать чуть слышно какие-то приятные слова. Молодой человек слабо улавливал значения этих слов. Он по-прежнему думал о сосульке, о тех мыслях, которые возникли при виде её и лишили его покоя.
-Мне уже конец, - прошептал Коля почти беззвучно; он говорил на этот раз сам себе, слабо понимая, что рядом кто-то есть, что руку его ласкает нежная девичья ладонь; однако Катя восприняла эти слова как разговор с нею.
-Что ты, Коля! Какой конец? Ты молодой, организм твой тоже молод и крепок, выдержит всё; а тебе вздумалось о смерти судачить. Глупости сплошные. Ты не должен сдаваться. Посмотри, как твоя мама любит тебя; она ведь не проживёт без сына, - не прекращая  всхлипывать и вытирая  пододеяльником глаза, говорила Катя. – А ты говоришь мне: конец. Я вот школу закончу, выучусь, стану хорошим специалистом, найду прекрасную работу, разбогатею, а потом найду самых лучших врачей, отвезу тебя на лучшие курорты. И ты выздоровеешь! Поверь мне, Коля, я разбогатею и вылечу тебя. Ты, наверное, мне не веришь, но я очень способная, - сумбурно продолжала девушка. – Только Светку к тебе не подпущу – даже близко. Она наверняка завидовать ещё будет, жалеть, что тебя обидела. Но и ты о ней не думай. Мерзкая она женщина, нехорошая, нечестная – непутёвая, как говорят старики. Вот тогда она поплачет из-за тебя; но я тебя не отпущу. Если захочешь – будем жить вместе; если не захочешь – ступай к другой, но только не к Светке. Слышишь?
Да, Коля слышал. Откровение Кати почему-то абсолютно не задело его, а вот при упоминании имени любимой ему женщины стало больно и обидно. Казалось, что у него прощение Свете ещё не созрело, даже сама Света стала как бы забываться; но теперь вновь что-то взволновало Колю, вновь ему хотелось увидеть ту, которая его отвергла.
-Слышу, Катя, - тихо сказал Николай. – Но у меня к тебе просьба: пригласи, пожалуйста, Свету ко мне. На один час – да пусть на минуту, но пригласи. Пойми, Катенька, я её люблю – люблю очень сильно. Я хочу простить её и сам попрошу прощение. Видишь ли, по-моему, при последней встрече с ней я был не прав.
-А что случилось? – спросила Катя, но всё-таки без видимого любопытства; глаза она по-прежнему прятала, чтобы не выдать, как больно уязвлена такой циничностью со стороны Николая; но он был болен и слаб, и она в душе своей –  юной, доброй и понимающей – прощала его.
-Не следует об этом разговор заводить. Ты, Катюша, главное, забудь о курорте, и о выздоровлении моём забудь – и позови Свету, - умолял Коля. – Конечно, бестактно и неловко, бесчестно с моей стороны, что я прошу выполнить мою просьбу именно тебя. Но ты у меня понятливый человек. Во-первых, эту просьбу можешь считать моим последним желанием; во-вторых, некому больше сходить за ней, кроме тебя… к тому же Миша, как я понял, тебе всё рассказал, - закончил он и назвал адрес Светланы.
-Коля, она ведь не придёт, наверняка не придёт – ты же знаешь её. А хочешь… хочешь, чтобы я тебя поцеловала? – плача от досады и стыда, предложила девушка.
Коля не ответил; он думал о Свете. Катя, сочтя молчание Николая как разрешение, положила свою руку – осторожно и с трепетом – на волосы парня и с большим волнением, закрыв глаза, медленно прикоснулась своими неумелыми, нежными, девичьими губами к его губам. Она прикоснулась лишь чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы вконец надломить Колю; он  почувствовал свежесть и приятную влажность губ, почувствовал, как Катины слёзы капали на его лицо - и не сдержался. Нет, он не плакал и не рыдал – он дико завыл: от злобы на Свету, от утраченных и несбывшихся надежд и мечтаний, от чувства безысходности – и просто потому, что желал почувствовать всё-таки поцелуй другой женщины. Он знал, что крах его близок, и его одолело бешенство. Коля оттолкнул девушку, сжал одеяло, что было мочи, своими тощими руками и стал биться в злом припадке так, что его разгневанное лицо испугало Катю. Она вскрикнула, в тревоге глядя на страшное, взбешённое лицо парня…
Почти тут же на крики сына вошла, а точнее, вбежала, как могла, Мария Фёдоровна. Увидев страшную сцену, она бросилась к лекарствам, схватила таблетки валерианы и судорожными руками почти впихнула три штуки в рот сыну, прижала несчастного к своей груди и запричитала:
-Коленька, успокойся! Нельзя так… - утешала мама, нашёптывая потом что-то на ухо сыну.
Под действием материнской ласки Николай понемногу стал униматься; он уже не бился в исступлении, не кричал, а только тихо всхлипывал, как ребёнок, и иногда как бы подвывал себе.
-Зачем девочку испугал, сынок? Она хорошая, добра желает тебе, - ласково, сквозь слёзы говорила Мария Фёдоровна, покачивая, как маленького, своего взрослого сына и вытирая ему влажные глаза.
-Я пойду, - тихо молвила Катя, отступая к двери.
-Иди, деточка, иди, хорошая. Не обижайся, пожалуйста, на него, - отвечала Мария Фёдоровна, укутывая успокоенного и засыпающего сына.
Катя ушла домой; а Мария Фёдоровна ещё долго сидела подле сына и слышала его тревожные всхлипывания во сне.
5
 Утром нового дня Коля проснулся и сразу отметил про себя, что боль не тревожит его, однако тело стало ещё более непослушным, а голова тяжёлой. Полчаса парень почти не двигался, остерегаясь, что своими движениями пробудит боль и возобновит мучения. Он никак не мог понять: плохое ли это явление или хорошее?
Вспомнив, что мог, о вчерашнем приходе Кати, Коля с сожалением признал, что был не прав и напрасно оттолкнул её. Отсутствие боли дало ему время обдумать всё, хотя мысли беспокоили не весёлые.
«Единственное, я поступил правильно, поведав Кате о Светлане, - размышлял он, с облегчением ощущая, что его организм ничего не тревожит; тяжесть (и безжизненность почти) его тела Николая не волновала, несмотря на то, что это было всё-таки боль усталости. – Она, скорее всего, не пойдёт за Светой, потому что действительно влюбилась в меня. Это даже приятно, что меня любят, хотя Катю жаль: недолгой будет её любовь ко мне. Хорошая девушка. Некрасивая, но хорошая. И придумала ведь что: курорт,  выздоровление, Светку никогда ко мне не допустит. Детская наивность это или попытка утешить меня? По-видимому, это наивность. Бедняжка, её ждёт разочарование: и курорт я не увижу, и выздороветь я не выздоровею. Однако смешно, что приревновала меня к Свете; но это тоже по-детски. Знала бы Света, что у неё соперница такая. Впрочем, какая такая соперница! Свете я уже наверняка забылся. Сейчас, наверное, со своей мерзкой работы пришла, спит, отдыхает – и голову, между прочим, себе такой дрянью не забивает, как я. Чувствую, что больше не придётся её увидеть. Да и зачем, если хорошо подумать, я ей? О замужестве, естественно, и речи не может быть. Другом быть? Какой я к чёрту друг: безденежный и больной, одна нога уже в могиле. Ей такие друзья не по душе. Но не стоит её судить. Она красива, и молода, а я был бы лишний прицеп в её жизни…
Даже для мамы прицеп. Она, конечно, так не считает, или, во всяком случае, не хочет так считать. Но это ведь правда. Ей и так тяжело, сама больна, а здесь ещё возись с  больным, который даже сидеть уже не может… Вот сейчас слышу позвякивание посуды. Значит, она уже на ногах; раньше... когда был я здоровым, спала бы. Несправедлива порой жизнь; я ведь должен заботиться о ней, а здесь получается наоборот. Бедная мама, ты знаешь мой исход, и молчишь; жаль тебя ещё и потому, что ничего хорошего не видела в жизни. По-моему, ты была более несчастна, чем я: сначала только сын на уме, стирка, утюжка, работа; и затем опять стирка, утюжка, пенсия – и опять проблемы с сыном. Хотелось бы не обижать её мне в эти последние дни…
Однако удивляет, почему притаилась боль? что за загадку преподнёс мой организм? Ведь ничего не болит. Только, пожалуй, что-то сердце сжимает…
А может, это выздоровление начинается?!.»
6
Катя не появлялась весь день. Мария Фёдоровна, чтобы не обидеть, в шутку бранила сына за то, что он вчера сильно напугал девушку, и что поэтому она не придёт, ибо боится его.
-Ничего, придёт. Она меня любит, - также в шутку отвечал Коля, но в душе был весьма расстроен этим фактом и вину возлагал на себя. Он чувствовал, что ему чего-то стало не хватать: то ли общения с девушкой, хотя общение было всегда скудным, то ли вид девушки настраивал его на терпение, ведь при ней он не хотел себя показать совсем обессилевшим и мягкотелым.
-Придёт, придёт, - поддакнула ему мать, но и сомневалась в этом.
А Коле со временем становилось хуже. Боль возобновилась ещё после завтрака, и была эта боль отличной от прежней: во-первых, она быстро прогрессировала и была резче обычной, так что к вечеру стало почти невыносимо терпеть; во-вторых, она мешала думать и отвлечься на другую тему и только приковывала к себе внимание.
Чтобы лишний раз не тревожить мать, Коля пытался держаться, но становилось всё тяжелее и нестерпимее. Желудок словно кто-то резал и кромсал. В середине дня сын всё-таки сдался и попросил маму, чтобы она дала ему болеутоляющее средство, что было для неё в новинку. Однако Мария Фёдоровна не приняла слова всерьёз, она решила, что Коля нервничает и капризничает из-за Кати; но лекарство всё же дала, после приёма которого, Николай уснул.
Сон был короткий, но со сновидением. В последнее время Коля их не запоминал, а может быть, снов даже и не было. Но этот запомнил.
Вначале ему снилось то, что происходило в детстве, в реальной жизни. Он, семилетний Коленька, играл с детворой в снежки. Как весело ему было, каким беззаботным и счастливым по-детски он себя чувствовал, особенно в тех случаях, когда его снежки попадали в цель, оставляя белые пятна на пальто или шубах соседских детей. И не было обиды, когда чужой снежок шлёпался и брызгался снегом на его спине, груди или шапке. Но вот один мальчик, в которого попал Коля, из мести закатал камень в снежок – и бросил в Колю. Камень угодил ему в лоб и рассёк его. Коля, плача и держась за мокрый от крови лоб, с которого густые ручейки стекали в глаза, нос, рот, а потому мешали дышать и смотреть, пошёл к маме. Мария Фёдоровна, усадив сына на колени, перевязала лоб и замурлыкала песенку, поглаживая Колю по волосам. Тот успокоился и, прижавшись к маме, тихо сидел и слушал песенку. А потом мама шепнула: «Ничего, Коленька, до свадьбы заживёт. Сколько ещё боли будет в жизни, а жизнь у тебя будет долгой».
Затем он видел сон, как и все сны - фантастический. Гулял он по какому-то  широкому, без видимых очертаний пустынному полю. Поле было покрыто толстым слоем солдатских сапог, а вокруг не было никого. Он шёл и мучительно пытался кого-то найти, но не находил.
И вдруг налетела метель, забивая глаза колючим снегом и не давая возможности смотреть вокруг. Коле стало страшно, понимая, что теперь-то уж он обязательно никого не встретит. Он заплакал и закричал. От крика затрещала земля, разошлась, показав тёмный зев; и Коля, ещё сильнее крича и плача от ужаса, провалился туда.
Там, в страшной земной пасти, стояла невыносимая жара… и вдруг - вокруг бело-бело, но то не снег, и понять невозможно, стены это белые или ещё что. Казалось, что пол сливается со стенами или с теми частями, где должны быть стены, а сами стены не имели границ с потолком. Коле стало ещё страшнее. Ему почудилось, что он попал в какое-то гигантское яйцо. И вот всё-таки парень увидел отверстие. Подойдя осторожно к отверстию и заглянув в него, он ощутил притяжение в середину дыры. Притяжение увеличилось, Коля попытался отойти от того места, от этой  чёрной дыры, но, сопротивляясь, всё-таки погружался в отверстие. И вот уже ноги всосало, юноша ощутил, что конечностям стало холодно; постепенно погрузилась и нижняя часть тела; наконец стала исчезать грудная клетка…
И только сейчас он понял, сам не зная почему, что вокруг белый, очень белый туман, а погружается Коля в бездну. Отчаяние охватило Николая, но сопротивляться стало и вовсе невмоготу. Тут он ощутил, что некая сила очень мощно сдавила живот и грудь. Сердце, казалось, вот-вот остановится… И вдруг Коля понял, что следует позвать маму, что только она в состоянии спасти его…
-Мама, мама! – пробуждаясь, закричал Коля, но, открыв глаза, очень изумился окружающим его предметам и вещам.
-Что, сынок, что?! – спешно вошла взволнованная Мария Фёдоровна.
-Мама, я здесь?
-Да где же тебе ещё быть? – удивилась она. – Или тебе что-нибудь привиделось во сне? Не пугайся, сынок, я с тобой?
Коля опомнился, но почувствовал, что члены его холодны и недвижимы, однако самому телу было жарко, лоб покрылся мелким бисером пота. Он припомнил сны и понял: то, что от него скрывали и что он предполагал, уже здесь, оно рядом, пришло за ним.
-Мама, мне плохо. Сердце. Очень сердце жмёт. И дышать тяжело.
-Коля, я сейчас тебе болеутоляющего дам, и успокоительного тоже. Это у тебя от нервов. Ты, наверное, по Кате скучаешь? – Заторопилась Мария Фёдоровна к скляночкам.
-Нет, мама, по-моему, нет.
-Тогда в чём дело? Сынок? – всполошилась мама – и вдруг всё поняла, хотя ей не хотелось в это верить.
-Мама… мамочка, ведь ты сама знаешь. Конец! конец близок. Я ничего не буду пить. Не обижайся, но это так. Мамочка, я очень устал… - вымучил Коля.
-Нет, ты всё же выпей лекарство, - перебила мать сына и дрожащими руками поднесла к его губам мензурку; слёзы отчаяния, которые она не могла подавить, выступили у неё на глазах; она всё понимала, но по-матерински не хотела сдаваться и цеплялась за соломинку надежды.
Николай устало закрыл глаза, плотно сжал губы, отвернулся от лекарства и, спустя минуту, вымолвил:
-Мамочка, извини, я очень устал, я не буду пить лекарство. Я всегда тебя слушался, но теперь, в последние моменты… - Коля хотел сказать: «моменты жизни» - но пожалел мать этим сочетанием. – В общем, послушайся меня в последний раз, один только раз послушайся – и не настаивай.
-Коленька, что ты говоришь?! Какой такой последний раз ты выдумал? Вылечишься, обязательно вылечишься ...
-Нет, ты сама знаешь, что нет. Продлевать мои мучения ещё на день-другой я не хочу. У меня не осталось больше сил и надежды, чтобы сопротивляться болезни, - тихо внушал Коля, закашлялся и непослушным языком протёр грубые высохшие губы.
-Может быть, ты морсу хочешь? А  хочешь, я тебя супчиком накормлю? – растерянно предлагала Мария Фёдоровна, пытаясь склонить сына хотя бы к еде. - Ты же голоден, и пить хочешь, наверное?
-Нет, мама, я только жить хочу, но по себе сужу, что больше так нельзя. Мне очень больно. Открой форточку, дышать тяжело, - попросил Николай.
Мария Фёдоровна, не сдерживая больше слёз, разрыдалась, но расторопно подошла к окну и открыла форточку. В форточку сразу же ринулся свежий воздух – зимний, прохладный - снежинки делали попытки ворваться в комнату, но, едва влетев, тут же погибали под действием комнатного тепла.
-Как, тебе лучше? – спросила мать.
-Да, но все же, я думаю, окно открой полностью. Я хочу увидеть снег.
-Нельзя, Коленька, простудишься ведь, - умоляла мать.
-Я уже, мама, не простужусь.
Неожиданно послышался звонок  в дверь. Мария Фёдоровна торопливо засеменила открывать, по дороге вытирая слёзы и приговаривая:
-Катя, верно, пришла. Коля, слышишь?
-Слышу, - промолвил больной и громко застонал.
Через минуту действительно вошла Катя; за ней следом шаркала Мария Фёдоровна.  Только теперь Коля заметил, как постарела и ослабла мать за эту неделю.
-Надумался умирать, видите ли, - как бы жалуясь девушке, говорила старушка. – Катя, Катенька, уговори его выпить лекарство.
-Не старайся и не пытайся, добрая моя Катюша, - предупредил Николай девушку, но его лицо вновь исказилось от боли; огромный труд, последние силы ему понадобились, чтобы не закричать.
-Коля, ты не разговаривай. Я вижу, что тебе очень плохо, - успокаивала, как могла, Катерина, с испугом глядя на больного; она первый раз видела человека при смерти, а поэтому её одолевали и страх, и жалость, и ещё что-то, от чего ей хотелось убежать.
-Открой, пожалуйста, окно настежь, Катя. Я хочу увидеть снег, - повторил своё желание Коля.
Девушка робко глянула на плачущую Марию Фёдоровну; та утвердительно кивнула головой, решив дальше не перечить сыну. Девушка подошла к окну и отворила его. Сильный порыв ветра ворвался в комнату, сдувая  рецепты и газеты с табуретки и колыша волосы присутствующих.
-Нынче оттепель начинается: снег, смотри, Коля, мокрый идёт, и воздух влажный и зябкий дует. Завтра слякоть и снежная каша будет на улице, сосульки станут плакать.
Коля мучался от боли, но, не перебивая, слушал наивный и не к месту начатый разговор девушки; та увлеклась и принялась описывать всё, что видела сейчас на улице; Мария Фёдоровна же села подле сына и подумывала, что, возможно, не так всё серьёзно было у Коли.
Ещё долго журчал нежный голосок некрасивой девушки, убаюкивающий Марию Фёдоровну и саму Катю; даже Коля испытал некоторое облегчение...
Однако нервная страшная судорога прошла по лицу парня. Катя замолчала и вопросительно поглядела на Колину маму; Мария Фёдоровна встрепенулась, нежданно выйдя из состояния умиротворения и столкнувшись с кошмарной реальностью.
-Коля, тебе хуже? – осторожно спросила она; Катя же быстро затворила окно.
Коля молчал; он ещё больше посерел лицом, прикусил губу так, что показалась тёмная капелька крови, и закрыл глаза.
-Коля, Коленька! – закричала мама и зарыдала, бросившись на тело сына, как бы пытаясь собою защитить его от кого-то или чего-то ужасного.
-Мама, милая моя мамочка, не стоит плакать. Если бы ты знала, как больно и страшно мне… Что будет там? – стиснув зубы, чуть слышно шептал больной.
Ни мать, ни сын не слышали, как Катя успела сбегать к соседям, чтобы вызвать неотложку, и теперь взволнованно стояла возле кровати больного.
-Коля, я совсем забыла… я тебе опять сосульку принесла, - сказала Катя, у которой задрожал подбородок. И девичьи слёзы покрыли румяные, отогревшиеся после мороза щёки.
-Сосульку? Так подай её мне, - промолвил умирающий и разжал ладонь, для чего ему понадобилось немало сил.
Катя извлекла из сумочки сосульку и осторожно, словно боясь потревожить больного, подошла к изголовью Коли.
-Прощай, мамочка, - всё шептал и шептал молодой человек.
-Нет! – вопила мать.
-Прощай, Катя, и поцелуй меня, пожалуйста, - обратился умирающий к девушке и открыл глаза; но, как показалось Кате, он уже ничего не видел.
Катя, держа сосульку в своей руке, наклонилась к парню и поцеловала. Как и в первый раз, её слёзы оросили Колино лицо.
-Спасибо. Прощай, Катюша. Прости меня, но я люблю… любил Свету, - шептал Коля; на его глазах выступили мелкие мутные слезинки.
-Коля, я исполнила твою просьбу, я ходила к ней - но она отказалась прийти сегодня, - сказала Катя, и она не лгала.
-Бог ей судья. А ты, Катюша, молодец. Прощай, Катя. Мамочка, и ты прощай и прости меня за всё плохое, что я тебе сделал. Мамочка, ты у меня хорошая. Прости.
Мария Фёдоровна уже не плакала и даже не подвывала, а только стонала; её тело судорожно тряслось. Она пыталась что-то сказать, но получился только какой-то хрип.
Катя же плакала навзрыд и, вытирая слёзы, увидела у себя в ладони сосульку, о которой совсем позабыла и которая всё это время обжигала ладонь девушки своим ледяным холодом.
-Вы меня прощаете? – опять спросил Коля.
-Прощаю, – ответила так же тихо Мария Фёдоровна, по-прежнему обнимая и словно оберегая сына.
-Прощаю, - ещё тише молвила Катя и осторожно вложила сосульку в ладонь Коли; но у парня не было сил сжать осколок льда.
-Легко… - последнее, что могли услышать Мария Фёдоровна и Катя, но они это слово прочли по губам.
Сосулька соскользнула на пол и рассыпала там свои замёрзшие слезинки. Она была первой, ощутившей, что Коля, наконец, принял свою очередь к познанию извечной тайны живых людей.

ЭПИЛОГ
1
На столе стояли две рюмки, наполненные водкой, и тарелки с незатейливыми блюдами. В квартире погас свет, и женщина, до того неподвижно сидевшая за столом в одиночестве, неторопливо встала, подошла к кухонному шкафчику, на ощупь нашла в нём свечку, задумчиво постояла, как бы взвешивая, что делать дальше, затем взяла спички, и спустя несколько секунд вспыхнул неяркий огонёк. Пламя неуверенно, как неуверенны были и движения женщины, перенеслось к нитке свечи и вскоре осветило кухню.
Поставив свечку среди тарелок, женщина тяжело вздохнула и вновь присела за стол, глядя задумчиво на свою тень и на бесшумную пляску огонька, который выделывал свои немудрёные па из-за малейшего дуновения сквозняка либо дыхания человека.
Немного посидев, Мария Фёдоровна глянула на ручные часы и вслед за этим подкрутила регулятор громкости радио, которое висело над столом. Послышался мужской поставленный голос диктора, передавшего новости.
-Уже скоро, - устало молвила себе женщина и задумалась.
2
«На днях наступит два месяца со дня смерти сына. Смерти сына. Боже, как это страшно!
Смерть сына – это его кончина, это кончина того хорошего, что у меня было за всю жизнь, это кончина не только его, но и моя, - думала Мария Фёдоровна; ей хотелось плакать, чтобы облегчить душу и сердце, ноющее и тяжёлое, но слёз не было, они были выплаканы давно. – Вот сын умер. А зачем осталась я? Старая, немощная – и калека к тому же. Где справедливость природы, Бога? Почему он должен был погибнуть, не успев даже продлить свой род,  не увидев практически ничего в своей короткой несчастной жизни? За что страдал он? Во имя других? Но ведь от этого не легче.
Мальчик. Мой милый нежный мальчик. Два года ты был оторван от меня, два года в эту дату не было тебя со мной рядом. Нет тебя и сейчас. Пусть ты отсутствовал из-за службы в армии; но теперь-то я надеялась, что мы сядем вместе за этим столом, и ты, искренне улыбаясь, поздравишь меня с днём рождения и поцелуешь.
Вот и сейчас я жду того поздравления, которое слышала от твоего имени столько раз».
3
Новости были переданы, и теперь  женский голос торжественно объявил о начале передачи по заявкам радиослушателей. Вслед за этим послышались позывные передачи, и Мария Фёдоровна слегка вздрогнула. Сильное волнение охватило её. С замиранием сердца она слушала различные поздравления различным людям, а её фамилия не называлась. Женщина нервно теребила уголок клеёнки на столе, всматриваясь в тени предметов, пытаясь успокоить себя и отвлечься, но от тёмных миражей становилось лишь тревожнее на душе.
По времени передача уже подходила к завершению, держа в напряжении женщину, но тёплых слов в свой адрес она по-прежнему не слышала.
«Может быть, не будут сегодня мне…» - едва подумала Мария Фёдоровна, но тут же мысль её была перебита диктором:
«Сегодня день рождения Марии Фёдоровны Усовой. От имени  её погибшего сына, по её же просьбе, мы хотим поздравить  Марию Фёдоровну с днём рождения и передать в её адрес музыкальное поздравление, которое всегда в этот день исполнялось для неё.  Только для вас, уважаемая Мария Фёдоровна, в эфире звучит полонез Агинского».
Все слова диктора женщина слушала с трепетом. С первым же приливом мелодии она стала чувствовать, что плоть её сдаёт: ноги онемели; слёзы, те слёзы, что, как казалось, считались выплаканными, оросили её лицо;  голова налилась свинцом, словно её кто-то сдавил металлическим обручем; всё тело потеряло управляемость.
Мария Фёдоровна, от боли, от горя и просто по инерции взявшись за голову, закричала:
-Коля, Коленька, ты жив, ты со мной!
Но только музыка была ей ответом.
Женщина сделала попытку встать, но не смогла. Затем в бессилии сложила голову на стол.
Уже закончилось музыкальное поздравление, но Мария Фёдоровна по-прежнему сидела. Она почувствовала, но не осознала, что в груди появилась резкая боль, что глаза, которые были закрыты, ей удалось открыть с большим трудом.
-Коля, мальчик мой, – шептали её уста; а тело Марии Фёдоровны стало вздрагивать от каждого судорожного вздоха.
И вдруг женщина замерла. Прошли минуты, а она не меняла своего положения. По радио звучала современная музыка; тоскливые недвижимые тени предметов мрачно рассеивались по полу, стенам; лишь свеча жила. Её лихой огонёк не играл больше со сквозняком. Свеча жила и плакала. А её мутные, горячие и скудные восковые слёзки (плоды глупого огонька) скатывались по свече, оставляя за собой следы, и собирались воедино на дне блюдца, подле которого лежала спокойная, начинавшая холодеть, уставшая морщинистая рука Марии Фёдоровны.