Нигде так не чувствуется пробуждение природы от зимней спячки, как весной на озере. Многоголосые концерты лягушек, звонкие пересвистывания всякой живности, гул и шепот воды, тысячи букашек бегающих, плавающих, ныряющих – все создает прекрасную симфонию весны. Это как поэзия, стихи которой волнуют, заставляют видеть прекрасное в том, что нас окружает.
Изумительные пейзажи, один красивее другого, раскрываются перед охотником на утренних и вечерних зорьках на воде. То тишина и покой зеркальной глади, то крупная рябь разыгравшееся на озере с помощью ветра. Сколько прелести в опускающемся солнце, когда возле вашего скрадка плавают манчуки, а красавец селезень, одетый в весеннее оперение, кругами летает над ними, глухо по утиному вскрикивая, опускаясь все ниже и ниже к притягивающей к себе искусственной уточке. Ты манком подражаешь призывам кряквы, ждешь. Но что – то вспугнуло его и улетает.
Уже почти погасла заря, и лишь между набежавшей тучей и горизонтом догорает узенькая розовая полоска. Вот новый первый табунок уток, вновь, сначала осторожно, вглядываясь в подсадных, опять кружат над ними. Затем одна – отчаянная пикирует на воду. За ней, осмелев, остальные. Слышится плескание, щелкотание птиц. Тут тебя уже полностью охватила нервная дрожь. Ты торопишься взять в прицел силуэт селезня, нажимаешь на курок и видишь, как падает в воду птица.
...Над озером стоит туман. На костре, в чёрном как смоль чугунке, томится варево. Кажется, что весь воздух пронизан запахом от варёно-тушёной утятины, а вскоре, после ужина, и внутреннее тепло мерно растекается по всему телу.
Лежу у кострища и, в который раз слушаю нескончаемый очередной рассказ Григорича об охоте на утку, их привычках. Мне кажется, что в его байках каждое слово, правда, хотя умом понимаю, что старый товарищ привирает нещадно. Я прощаю ему эту слабость, потому что знаю охота – его страсть.