Влажный ветер. Неоконченная повесть

                ВЛАЖНЫЙ ВЕТЕР

                МОРСКОЙ ФАСАД

 Вообще – то «Морской Фасад» Санкт – Петербурга – это свалка… И то, что она - бывшая, дела не меняет. И то, что навалили песку, изображая порт, тоже фасад не красит… А уж с космоса фоточки… Здоровенный желтый язык лезет из Невской губы - того и гляди Балтийский океан слизнет. Балтике, правда, бояться нечего – гигантская стройка века  как-то сама собой заглохла и понятно - почему. Экологически проект, мягко говоря, необоснован – именно так выразились в Ляйпциге деликатные немцы на конференции по экологии и попросили доработать. Жестковато, правда, попросили. С намеками более прозрачными, чем балтийские воды…
 Наши, понятное дело, сразу дали стройке красный свет. Только не надо думать, что в очередной раз перед западом прогнулись – плевать они на этот запад хотели, пока газ не кончился. Просто средства, отпущенные на «Фасад», разворовывались ни шатко, ни валко – мало ли, его все-таки придется заканчивать, а тут – такая удача! Ну а раз в обозримом будущем предъявлять результаты героических трудов не потребуется, то и деньги ухнули в прорву сразу и беспрепятственно… А виновата – экология. Это она, ссука такая, не дала строительный подвиг совершить…
 И не надо меня обвинять в измышлениях и злопыхательстве. Все остальные объяснения – сложнее, а значит – дальше от истины. Да и назад оглянитесь – на десять, двадцать, тридцать лет назад… Хоть на полвека. Сотни раз было именно так. Везде. На БАМе, дамбе, целине… Иначе и быть не могло. И не будет.
 А я выползаю через заднюю калитку гаражного кооператива и спускаюсь к морю… По свалке… И беру правее, метров на триста – туда, где несет Нева все еще хрустальные воды Ладоги в залив, не давая желтому зловонному языку замутить Маркизову лужу… Меня подкашивает от усталости, жарит сверху неимоверно, все – таки +40 для Питера – многовато, и черт знает что чуют бедуины, увидев оазис, но фигня это все по сравнению с тем, что чую я в предвкушении объятий невской воды…
 И не плюхаюсь я в реку, как жаба, а почтительно соскальзываю, как змей – извилисто от прикосновения прохладной влаги, и быстро – чтоб вдоль дна – туда, туда, где еще холодней, где повиснув над песком и редкими водорослями, видишь в голубовато – сером сумраке, как несет тебя течение вдоль дна – в залив… И хочется – дальше, дальше, в море, и вынырнуть, наконец, на другом берегу и поверить своим глазам, что вот он – маяк Варнемюнде…
 Так ведь и в Неве вынырнуть не дали – только вверх пошел – свист гребного винта нарастает до крещендо, я переворачиваюсь на спину и в паре метров над собой вижу кильватерный след и скользнувший ромб катерного днища. Еще один пучеглазый морячок зарулился… Все как у Кунина: «надрючит форму и давай рулить»… Мне и выныривать не надо, чтоб узнать, кто за штурвалом – вон они, денежки разворованные – у меня над башкой шастают…
 Воздуху полно – я еще и минуты под водой не пробыл, и, от греха подальше – вверх, вдоль дна, и выползаю на бережок на манер крокодила, но уже по другой причине: берег – то – свалка, мало ли на что наступишь… Фасад…
 Жарит солнце и жарит, а кожа прохладна и невесома, и не прожарить светилу меня, а только погреть и мягенько его лучи стирают с меня кожу, смывают вместе с прохладой воды оболочку, годы, расстояния, звон катеров и гидроциклов, уши стаяли и стекли по щекам в безмолвный мир великой Невы и не слышат уже этой какофонии, а лишь шелест парусов и басовитый рев «Метеоров» - все, как двадцать лет назад…

                АДМИРАЛ

 - Иваныч, я каждый раз снизу мокрый, когда мы в море выходим… А теперь еще и липким буду…
 Борин голос из аккумуляторной ямы громыхает металлом и вроде как даже пахнет кислотными испарениями…
 - Что тебе опять не слава Богу?
 Адмирал развалился на крыше машинного отделения и даже не шевельнулся – к Бориной придирчивости и дотошности он относился с должным пониманием…
 Адмиралом его окрестил Витька – Кранец, капитан – механик Кронштадтского яхт-клуба год назад…
 Мы втягивались тогда в акваторию Новой Ладоги, моторных судов было штук шесть, каждый волок на буксире караван яхт – от минитонников до шестерок, и первым шел наш «Дельфин» - ни дать, ни взять – флагман, все было до дури торжественно и я даже запулил ракету в небо, когда мы прошли приемный буй, но торжество слегка омрачилось – все пирсы были забиты, швартоваться с такими хвостами было некуда, и строй превратился в карусель, а волховское течение сносило все это великолепие в Ладогу. На отмели, скалы и все прочее, чем богата Волховская губа… На яхтах лихорадочно вешали подвесники и заводили штатные двигатели – у кого что было, а Игорёша Жуков, у которого хватило ума поставить мачту, пока еще тащились на буксире, так просто задрал паруса, увалился под ветер и на хороших ходах вылетел из этого котла.
 Иваныч же среагировал мгновенно – двинул сектор оборотов вперед, я охнул, глядя, как натянулся буксирный конец, но все обошлось – «Дельфин» уже вытягивал караван в струнку против течения. Минуту спустя Кранец выполнил тот же маневр, за ним вытянули свои буксиры и остальные. Капитаны яхт и так знали, что делать, и, начиная с последнего, заводили моторы и отчаливали… Буксиры не скидывали – просто рубили – струну не развяжешь… Рёв – «Полундра!!!» с последней лодки, команда предпоследней падает на дно кокпита, свист обрубленного конца, шлепок его о такелаж и снова – «Полундра!!!»…
 Яхты поодиночке своим ходом втянулись в марину и втиснулись к пирсам, но катерам там явно места не хватало… Радио, понятное дело, не было никакого, мегафонов тоже, так что от рева капитанского вода в Волхове прогибалась… Правда, не краснела – Волхов и не такое слыхивал… Ниже марины был пришвартован дебаркадер, на борту его возник директор Новоладожского яхтклуба и начал размахивать руками. Он, правда, и орал что - то, да только зря надрывался – моряцких глоток ему было не перекричать.
 Иваныч смело переложил руля и двинул прямо к дебаркадеру. Шел он виртуозно, швартовка сулила быть идеальной, но директор почему – то начал подпрыгивать. К флажной сигнализации его телодвижения не имели никакого отношения, посему Иваныч их презрительно проигнорировал. А зря.
 Он стоял на руле в рубке с открытыми иллюминаторами, жилистые руки уверенно покоились на рогах штурвала, его медальное лицо освещало бронзовым светом бак судна и пронзительный взор голубых глаз высекал искры победного салюта с лееров и носового флагштока, когда «Дельфин» получил страшнейший удар в левую скулу и лег на правый борт.
 Меня приложило боком о леера, звону было на всю акваторию, но судно почему – то не тонуло, мало того, обороты спали до холостых – значит Иваныч был жив и в сознании, даже сектором мог шевелить, причем – правильно… Я охнул, ощупал бок, тут же скользнул в воду с правого борта и поднырнул под левую скулу…
 Мама моя, ну и валун… Надо ж на такое напороться…
 Когда я вынырнул, то первое, что увидел – открытый прямоугольный иллюминатор рубки, и в нем, как в раме картины – прикуривающий Иваныч… Он затянулся, оторвал беломорину от губы, и осведомился:
 - Что там ?
 - Гром – камень… На котором Медный Всадник стоит…
 - Цел?
 - Вроде не раскололи…
 - Ага… Я, вообще – то, про борт…
 - Вмятина. С пол меня… Но вроде не сосет…
 - Странно…Боря, сныряй в форпик – посмотри – течи нет?
 Я перелез через леера и растянулся на палубе. Облака плыли надо мной в головокружительной вышине и не было им до меня дела – ни до запоздалого страха моего, прижавшего меня к нагретым солнцем доскам, ни до везения моего, ни до чего вообще… Прыгни я в воду, а не скользни, они так же и плыли бы себе и плыли, и оставшиеся здесь, в этом мире люди, любовались бы ими, и невдомек им было бы спрашивать у белоснежных странников – что со мною сталось, они просто смотрели бы на их величавый неспешный полет…
 Боря вылез из форпика, пробормотал:
 – Порядок, аккурат в противоледовый пояс угодило – потом присмотрелся ко мне и спросил:
 - Чтой - то ты зеленоватый какой – то?
 - Там, Боря, справа – такой же… Заклинило нас…
 - Постой, ты же всегда в воду сигаешь! Свечкой… Как ты башку не разбил?
 - Вот – вот… А тут скользнул…Почему-то…
 - Давай–ка – водки…Пошли…
 - Ага…
 «Дельфина» стаскивали часа полтора в два смычка – Кронштадский торпедолов и местный сейнерок и, соответственно, три команды – спасателей и аварийного судна - в торжествах по случаю открытия «Кубка Ладоги – 89» не участвовали – мы размашисто бухали в дебаркадере. Корабельные запасы мы выдули в течение часа, Постепенно, часа за три мы заглотили все, что можно было достать в радиусе километра. И вот тогда, с последним стаканом в руке поднялся Кранец и провозгласил:
 - За спасение непотопляемого флагмана!
 А в дверь ввалился Саня Романов, капитан «Ингрии», и выложил на стол фото, снятое полароидом финской корреспондентки… На нем был запечатлен горделивый Юрий Иванович Семякин, капитан «Дельфина», главный тренер  яхтклуба Кировского Завода, старший судья соревнований, за секунду до таранного удара о валун.
 Витька – Кранец сглотнул, глянув на чеканный фас Иваныча, хлопнул целый стакан и, припечатав фоточку, рявкнул:
 - Адмирал!!!

                УНЫНИЕ

 Боря уселся на срез аккумуляторной ямы и повертел в руках тестер.
  - Адмирал, ты в курсе, что в море судно с толкача завести еще никому не удавалось?
 - Да. И двигатель запустить, раскрутив винт – тоже.
 - Надо же… Ну, раз все знаешь, думай – три банки осталось…
 « Дельфин» - лоцманский бот, 36 метров по борту, 72 тонны, силовая установка – двенадцатигоршковый дизель 300л.с. и вспомогач – дизелек в 27 лошадей, то ли 4Ч6, то ли 4Ч4, не помню – короче – чахотка или чехарда - в зависимости от настроения механика.
Система запуска – стартером или с ресиверов – сжатым воздухом.
 Аккумуляторов полагалось 12 штук – это на запуск маршевого двигателя, для обеспечения всех пользователей хватало и шести, если, понятное дело, эхолот не включать… Штормовали мы в эту навигацию изрядно, и яму пару раз заливало, но было не до батареек – похлеще беды грозили… Батарейки, естественно, такого презрительного отношения не перенесли и стали сдыхать одна за другой…
 Заявки на новые исправно тонули в бухгалтерии Кировского Завода, а батарейки дохли себе и дохли… Мы с Борей бились над ними как могли, но против химии не попрешь: пластины сульфатировались, и оставалось только сдавать их на вес, как грязный свинец. Даже с десяти аккумуляторов маршевую шарманку не провернуть, а четыре, что были вчера – какой тут автономный запуск?
 Перспектива проста, как грабли черного цвета: штормец, скажем, судно валяет, волна растет, идти можно только мордотыком и тут встает дизель…Неважно почему. Лениво ему, скажем, молотить… Запустить нечем. Плавучий якорь выбросить все едино не успеешь, да и не из чего его тут состряпать, хоть одна косая волна да найдется – даст в скулу, даст еще, развернет судно лагом к волне – оверкиль и считай потом на дне, сколько банок в аккумуляторной яме было…
 По инструкции выход из строя даже одной батарейки – предпосылка к аварийной ситуации – судно эксплуатации не подлежит… Завод батареек не дает, а купить АКБ-190, танковый аккумулятор – это, извините, не с нашей зарплаты… И не с двух… Да и в продаже их тогда не было…
 Но все эти ужасы – не для России… Куда железному дураку против русского механика? Ошвартовавшись у стенки, с маршевого заводили чехарду – она набивала воздухом ресиверы – шесть баллонов из под кислорода – увидь такое пожарная инспекция – всю команду тут же у пирса утопила бы в назидание – кислородный баллон в машинном отделении, где полно масла, да безопаснее нитроглицерин в стеклянной банке носить! Но у нас других не было, а кислород давно выветрился…Так что мы не парились и автономный запуск выглядел так: четыре полудохлых батарейки, плюс сжатый воздух, медицинский эфир – в коллектор, и начинает громыхать чахотка… Она греется минут пять и добивает растравленные ресиверы, потом с них запускается маршевый… Пошли…
 Просто все.
 Но это было – вчера.
 А сегодня с трех – никак… То есть – совсем никак…Даже если нырнуть и за винт подкручивать…
 А послезавтра – на гонки в Кронштадт… Потом – Сосновый Бор. Чемпионат Ленобласти… А через неделю – в Ладогу…
 Лежим на баке …
 Боря изрекает:
 - Иваныч, звони на завод.
 - Не позорься… Сам знаешь, что скажут…
 Боря переворачивается на живот.
 - Жора, а правда за Университетом – танковый полигон? Недалеко ведь…
 - Там броневую плиту поднимать затрахаешься… Да и как унесешь?
 - Ндаааа….
 И тут до меня доходит…
 - Адмирал, а Кирзавод ведь к морю выходит. Там есть, где пришвартоваться?
 - Да у него – собственный порт, никому не подотчетный, причалы больше, чем у «Рыбфлота».
 - А охрана?
 - Не видел…
 - Кировский завод выпускает трактора «Кировец» в огромном количестве. Двадцать четыре штуки в смену. Я, между прочим, на нем водителем - испытателем работаю, когда навигация закрыта. А на «Кировце» АКБ - 190 стоят. Две штуки. Пошли.
 - Ты что? Красть предлагаешь?
 - Нет! Я на дно не хочу. Яхт-клуб чей? Кировского завода. Просто перераспределение ценностей… Как Ленин учил. Пошли.
 - Хрен вам! Я на это не подписываюсь!
 - Так мы с Бобом ночью «Делфак» угоним и сопрем – еще легче будет…
 - Правильно, Жора… А накроют – все едино адмиралу отвечать…
 - Скоты вы, а не команда… Набрал животных по тавернам… Чё расселись – заводи!!! Боцман, жаба, если еще раз кранцы на борт не втянешь – к винту привяжу…
 - Я тебе для такого дела шкерт не выдам… Журнал «Крокодил» включи – повеселимся.
 Журнал «Крокодил» – это рация «Сейнер» на девятом канале – переговоры в порту. Как бы вам объяснить…Ну, представьте, что Жванецкий Трафальгарскую битву комментирует. Ну вот…

                ТОСКА ПО…

 Я больше никогда не выйду в море… Нет таких денег… Я чуть не каждый день выхожу из своего гаража на берег – до него всего сто метров, и смотрю на море…
 Да, я старею, и мне положено брюзжать, но Бог мой, куда катится мир? Тридцать лет назад шестилетние мальчишки предельно жестоко и обидно высмеивали тех, у кого полоскалась шкаторина паруса, высшим шиком считалось идти с идеально набитым сейлом не то, что на тренировке, – просто на перегоне…
 Они гонялись… Гонялись всегда и везде, они высасывали скорость из каждой мелочи: до одури полировали лодки, выпрашивали у отцов текстолит – коричневатый, самый лучший для парусных лат. Они хватались на берегу за иголки и зашивали порванные бешеными оверштагами лат – карманы, они строгали и шкурили рули и шверты, ночами возились с эпоксидкой и стеклотканью, а ведь могли разоружиться и просто идти домой…
 А если кто получал гиком по башке, обваливая знак, то к берегу он уже подходил с клеймом «Пучеглазый морячок» и смыть его можно было только первым местом на какой – нибудь серьезной гонке типа Закрытия Сезона…
 А я смотрю на то, что ходит по акватории Финского залива сейчас… Такие крейсера нам и не снились – кевлар, майлар, совершенные обводы, GPS, 3D, титановый рангоут, и черта в стуле… А вон у того – полощется не то что стаксель – грот, и вон тот – только со второго раза поднял спенкер, и ходят они – черт знает как, будто и не знают, куда им надо, а капитаны – все сплошь – морские  окуни…
С выпученными глазами…
 А может, я просто завидую…
 Мне не кажется прошлым то, что было. Вот же,  Марфа тащит свой «Луч» на слип и вдруг лицо ее растягивается в улыбке – я иду к ней, а это значит, что ей не надо втаскивать лодку в эллинг, разоружаться, а можно сразу идти домой, или бежать в Стрельнинский парк целоваться с Сашкой Киренковым по кличке «Керенский» – у них целых три часа – тех, что ушли бы на разоружение, а все  потому, что ветер свеж,  и море в барашках, и «папа Жора» похож сейчас на мальчишку, который дорвался, наконец, до любимой игрушки: «Луч» - самая шустрая и рисковая из одноместных яхт. А в такой ветер…
 Я еще чинно выхожу из бухты, прохожу две первые пары входных буев, чуть привожусь к ветру и курс – прямо в закатное солнце! Я пру к солнцу, высасывая из яхты все, что только возможно, ступни – под ремнями, на срезе борта уже не задница, а подколенные сгибы, я черчу по волнам затылком и вот она – удача!!! Ветер зашел, я пру уже не в бейд, а галфинд, цепляю к пузу трапецию, вскакиваю и упираюсь ногами в борт.
 Яхта вильнула на грани срыва, чуть добрал шкот, тут же растравил и – понеслось!!! Форштевень уже не шлепает по волне – он режет ее - с хрустом и свистом, и свистит ветер – в вантах, такелаже, в морде моей, кажется, уши сейчас оторвет ветром, брызги сливаются в напористый душ, затылок чертит в море борозду, шкот в левой руке дрожит и вибрирует а в правой подзуживает удлинитель румпеля – только полный кретин может рулить в перчатках – только босой рукой – лучше б – без кожи можно почуять, как яхта поет мне о том, что ей нужно, и я подпеваю ей – мы гонимся, гонимся…
Гонимся за солнцем…
Мы не дадим ему закатиться…
 А я вхожу в бухту через несколько часов и не могу ответить на Ольгины вопли - где, мол, я шлялся, - у меня сорвана глотка…
 Я орал от восторга… Я орал морю, что я его люблю…
 И я орал это ветру…

 Я еще работал в «Домене», когда привел в яхтклуб пятилетнего сына – он даже не умел плавать… Афанасьич, мой первый капитан, сделал нам царский подарок, сам об этом не зная – он сказал, что в клуб пришли новые тренера – переехал в Питер из Кронштадта Юрий Иваныч Семякин с женой Ольгой – тоже тренером… Я боялся за Игоря и, чтобы быть с ним рядом на воде, выпросил у них весельную «Пеллу», куда уселись со мной два таких же безголовых отца… На третий день нас окрестили «Службой спасения», потом в эллинге я нашел полудохлый трехсильный «Салют», перебрал его и повесил на «Пеллу»...
 В «Домене» надо мной тряслись, как над хрустальной вазой, и я стал дико шантажировать начальство, выторговывая всевозможные отгулы, выходные, заделался донором, раздувал командировки, покупая потом билеты на вокзале у проводников – только бы как можно больше быть в клубе… А потом вообще уволился и ушел на «Кирюху»… Осень и зиму я вкалывал, как проклятый, на конвейере и полигоне, пил, правда, за четверых, но с первой же навигации Юра выторговал мне переводку в яхтклуб с сохранением средней зарплаты… По судовой роли «Дельфина» Юра был капитаном, Боря Михалевский – штурманом, я – боцманом, по сетке яхт клуба мы числились капитан – механиками, а в ДСШ - тренерами, но все эти звания в России – такая хрень, что никто этому значения не придает – каждый просто делает то, что в этот момент нужно…
 А здесь «нужно» было в полном согласии с моим «хочу»…
 А звания?
 Перед морем все равны…

                ПОРТ
 
 Адмирал не терпит в рубке посторонних. И Боря – тоже. И Кранец. И Румпель, Афанасьич, Кяэр, Коновалов… Да все почти, кого я знаю…
Гуманисты…
 Я не терплю никого. Я хочу быть с Этим один на один. Я с подветра обваливаю приемный стрельнинский буй и целюсь в закрытую часть главного фарватера… В порт. Гулко молотит дизель, и проплывают вдоль бортов поросшие кустами гранитные валы. Вы, те, кто возит сюда друзей и девок на шашлыки, видели вы хоть раз в лунной ночи пришвартованную к недосыпанной гряде баржу, деревянную баржу, пахнущую смолой и каменной пылью, притащенную сюда боевой галерой? Видели ли вы тени ободранных мужиков, согнанных со всей Руси, пленных шведов, латов и эстов, валящих в море с баржи неподъемные глыбы? Гляньте вправо – в сторону Южного берега – вот же стоят парами плашкоуты с решетчатыми башнями из неошкуренных бревен в которых стоят ряжи – пятиметровые, грубой обтески гранитные столбы… И на талях в башне поднимают гранитный валун, вот он дошел до верхней точки копра – крик старшого – «Ууухх!!!», секунда – Ддуух!!! – удар по торцу ряжа и на полметра он влетает в дно… « Вииирууууй!!!» - пополз валун вверх. И снова – « Ууууххх – Ддухх!!!». И с каждым ударом – ход ряжа короче. Хоть бы и совсем встал – будут бить, пока не скроется под волной, чтоб при самой низкой воде его никто видеть не мог… А потом пойдут вдоль пунктира ряжей неспешно галеры. Останавливаясь у каждой подолгу – забьют в них кольца толщиной в руку и продернут нескончаемую цепь… Не то что фрегат или галера – баркас не пройдет…
 А тайна ряжевой преграды уйдет на дно моря – все строители полягут – кого не прибьет и не покалечит – тот от голода дойдет, да труда непомерного, некому рассказать будет, что не след незваному гостю с фарватера сворачивать. А фарватер со всех точек пристрелян - хошь кинжальным, хошь фланговым огнем – враз любую лайбу разметут, только и успеешь подумать: вот она, русская артиллерия…
 И – на дно. Не лезь, куда не зовут.
 Нету трехсот лет, не нужна машина времени, слишком много на дне душ загубленных, и все что видели они, видит каждый, кто идет по морю в Питер: новехонький шпиль Петропавловского собора, иглу Адмиралтейства в лесах, и просеки, просеки, просеки… Рубят лес и звук нескончаемый этот дробью барабанной вбивает в тебя – ты идешь в город тысячи топоров…
 Вывалится из – за тучи луна, расстелет по зыбкой воде серебряную реку и войдет в нее шестивесельный ботик – далеко еще ему до музейного стапеля, не скоро он встанет в кильблоки в домике на правом берегу Невы, а стоит на корме бес двухметровый, нога в ботфорте – на кормовой банке, румпель подмышкой, треплет ночной бриз редкие волосы и щерятся кошачьи усы над капризной губой самодура. А глаза – бешеные…Попробуй вякни при нем, что он не великий – как раз топора и отведаешь. Вон их сколько в стольном городе…
 Нужна ночь для того, чтобы это увидеть? Не знаю… Я и днем это вижу. И драккары норвежские вижу – вражины, конечно, но вот так вот решиться – ночью, при луне, а то и без нее – по незнакомому морю, в устье бешеной реки, незнамо куда, не ведая, кого встретишь, - как тут не зауважать?
 А вот его, беса этого, просто не терплю – ни славу его дутую, ни самодурство его беспредельное, ни жестокость его, ни презрение к тем, кто прихоти его дурацкие костями своими оплачивал. Иван Третий без особого шума скандинавов и немцев за Нарову и из Ингрии выбил, и народу столько в море да в болота не уложил… И иго монгольское в реку Угру картечью вбил, а кто что про него знает?
 И уж совсем никто ничего не знает про тех, кто стояли с запалами у чудовищного органа из орудийных стволов на высоком берегу Угры, сметая пороховым смерчем степную империю в прошлое, тех, кто надрывался на строительстве Московской и Нижегородской крепостей, кто таскал тесаные плоские каменные плиты на стены Ивангорода и загонял олонецкой сталью загостившихся варягов в студеную Вуоксу…
 А я стою на руле и вхожу в порт самого строгого города на свете. Он холоден и прям, он прозрачен и продут ветром, в нем столько неба… Он не скребет его домами, он раскинулся, скрестив под головой руки, закинув ногу на ногу, в гигантской дельте холодной реки и умудряется смотреть на небо снизу вверх высокомерно. Он презирает небо? Нет… Он любит его и наслаждается им, он ценит его величие и прозрачность, он не мешает ему красоваться над собой. Но он знает и себе цену. Петра творенье? Вряд ли – слукавил Александр Сергеевич, сам то - камер – юнкером был. Из царских рук кормился. И долги его многотысячные государь император оплатил… Так что пожалуй – реверанс это насчет Петра…Перед кормильцем. Зря он город к царю прицепил – повыше у города творец.
 Дуреют заезжие гости от мистики питерской, холодности его и гордости, а нет тут никакой мистики – просто все… Это – аристократ высшей пробы – он не подпустит к себе кого попало, ему нужен только равный себе… Войди в него, задрав подбородок – ты будешь чужим… Ты пришел из чужого и принес собой чужое… Не трясись над тем, что принес, положи все у крепостных стен и встань во весь рост – таким, какой ты и есть на самом деле. Не кичись тем, что нажил в чужих краях, здесь это не нужно… Если кто и нужен городу, так только ты сам. Без доспехов и чемоданов. Я родился здесь, и предки мои лежат в его земле, но сколько же воды в Неве утекло, прежде, чем он меня признал. И вот тогда… Тогда он вернул мне все, что я положил на его алтарь, вернул с лихвой – царской и щедрой. Он не просто пускал меня к себе, когда мне плохо – он вел меня по скверам, паркам и набережным, усаживал на скамеечки и гранитные бордюры, гладил меня ветром по моей дурной башке и  звенел для меня цепями и тросами флагштоков… А потом сажал меня на парапет стрелки и показывал рассвет над крепостью – я снова рождался… Он не ленился каждый раз, когда я слабел, напоминать мне, что я – вечен. Так же, как и он.
 Его никто не строил.
 Он был здесь всегда.

 Порт… Порт… В детстве он казался мне чудовищным. Уродливым. Согласитесь – повисшие вороньи клювы портовых кранов – это вам не шпили дворцов. И звучал таким диссонансом в строгом городе хаос чудовищных механизмов… Все просто – я видел их издалека. С горба Николаевского моста, с крыш домов своего острова… И порт оттуда – с крыш и мостов был неподвижен. Но вот я вхожу в Угольную гавань, и он зашевелился… Натужно ворочаются стотонные краны – нет для них неподъемных грузов, раскатываются створки громадных доков и глаза на лоб лезут от зрелища выходящих из них кораблей. А заезжий гость в полста тысяч тонн валит влево, уворачиваясь от бульбы выходящего из дока судна и нависшего над нею лезвия форштевня… На головокружительной высоте надо мной рубка оранжевого гостя, сотня тонн стали между нами – борт и ребра шпангоутов, палуб и переборок, но видна мне мокрая от холодного пота спина рулевого и белы костяшки его пальцев на манипуляторе от напряжения… А в эфире царит густой мат на всех языках, рев и хохот облегчения, когда все обошлось…
 И царский рокот диспетчера…
 - «Балтийский – 26» диспетчеру..
 - Слушаю, двадцать шестой…
 - Прошу добро на выход из Лесной гавани.
 - Добро…
 - « Амур – 1157» диспетчеру. Отрабатываю реверс перед закрытой частью.
 - Отставить реверс, у вас по корме плавкран.
 - Диспетчер! Не могу отставить – реверсирую… У меня что-то по носу плавает!!!
 - Не плавает!!! На входе в закрытую часть буксир « Щегол»!!!
 - Что ж ты, милый, поперек – то? Тараню же…
 - Я успеваю!!!
 - Да ну? Успеваешь, потому, что я реверсирую… А плавкрану – кранты… Да и мне… Глубоко здесь, диспетчер?
 - Эхолота нет? Штурманца разбуди – пусть в лоцию заглянет… «Амур»! Малый – вперед!!! Немедленно…
 - Буксир « Щегол» вышел из закрытой части!
 - Элвис покинул здание… Лети уж… Щегол…Сегодня твой день.
 - Диспетчер – «Амуру»! Отставить засорять эфир!!!
 - «Амур – 1157» диспетчеру. Есть отставить!
 - Вали в моря. Свободен…
 - Валю. Привет «Щеглу».

                КРАЖА

 - До цеха твоего далеко?
 - Километра полтора…
 - Да как мы его потащим??? Он же хрен знает, сколько весит…
 - Мы и до цеха – не пешком…Нам этих батареек – штук шесть надо, минимум…
 - Жора, ты больной? Весь завод на плечах не унесешь…
 - Не собираюсь. Ни весь, ни на плечах… Дети… Прогресс – великая штука… А вам все бы горб надрывать…
 Я, наконец, увидел то, что высматривал. Вообще – то мы порядком отошли от причальной стенки, где стоял ошвартованный « Дельфин», и топали втроем по шпалам, когда из–за маневрового тепловоза мелькнул желтый бочок трактора…
 - Любуйтесь – вот он, краса и гордость советского тяжелого машиностроения: К-701, двенадцать горшков, 300 сил, коробка – полуавтомат, 24 передачи… Кто такую хрень покупает? Только б соляры в баках хоть пару литров…
 Я взлетел по трапу на площадку кабины, дернул щуп – порядок, в левом баке – литров пятнадцать…
 - Чё встали, лезь в кабину!
 У Саньки Петрова загорелись глаза, и он взлетел на трактор в момент, Борька вякнул последними остатками рассудительности:
 - Накроют… И как ты из канавы вылезешь – он же тут полгода, наверное, как застрял… И ключи?
 - Херня…
 Я дернул из-под пассажирского коврика пакет с документами и ключами, открыл замок, ткнул большим пальцем зеленую кнопку стартера – ура, батарейки не сдохли, трактор реванул, выбросив облако сизо – черного дыма.
 Машина сидела и впрямь паршиво – она всосалась в грязь канавы и только это не дало ей опрокинуться – видать перегонщик со сборки был здорово пьян, что так вмазался, ну да они другими и не бывают…
Но это не мне судить – мы на площадках – не лучше…
 Счастлив тот, кто живет в неведении, как их любимых коней делают. Конвейер ждать не будет – 15 минут – движение, пока он стоит, надо провернуть кучу операций и отогнать машину на площадку или перегнать из цеха в цех, а это, иной раз – километр с гаком. Да еще вернуться к следующему движению… Бегом… Вот и гонят перегонщики машины по заводу на пределе – иной раз – задом, некогда разворачиваться. Машину – то по конвейеру крюк за хвост тащит… И бьются за милую душу, и переворачиваются… Или как этот вон – в канаву влетают… Влетел и влетел – когда его найдут – поди, определи, кто выкатывал… Потом вытащат, отрихтуют на площадке – получи, товарищ заказчик, новехонького коня… А у него, может, полрамы переварено… И кабина – кувалдой в ноль выбита…И стекло – оконное: из цеха сперли да подрезали в размер… И тосол давно слили… Что – то мне подсказывает, что и «Жигули» так  делают…
 Я скосил глаза влево… Боже мой, Санька – старше меня на пять лет, окончил театральный, играл в норильском театре, спился, бросил, вернулся в Питер, работал сварщиком на Кирюхе аж 12 лет, Борька – 22 года парню, механик – богом данный, штурманец – закачаешься. После мореходки – два сезона на «Сенявине» - рыбу потрошил, год уже, как в яхтклубе работает… Никуда нам от этого: парус – это навечно… Хоть шлагбаум поднимать, но в яхт-клубе…
 В принципе, опыт подсказывал воткнуть два моста, обе пониженные и в режиме пахоты за пару минут тихо выковыряться из канавы… Ага, как же… Мне семь лет сейчас и я сижу почти что в танке! И я знаю, что с ним делать!!! А рядом – два таких же безголовых охламона. Я что их – обману??? В самых светлых надеждах обману??? Чуда лишу??? Приключения??? Да у меня пятнадцать тонн под задницей, и триста коней в упряжке!!!
 Я чуть трогаю ход газа – отзывается, повышенная, кочергу – на вторую, слив - плааавно на себя, как подхватило – рывком, и педаль – в пооол!!! АААААААААААААааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
 Уоооххх и мооощь…..
 Он рывком выскакивает из канавы, фонтан грязи – в небо, перескочил три пары рельсов, пока летел, я заорал – Головы!!!, да шиш там успели – оба они треснулись о крышу, а я уже в полете перекинул на четвертую и с ревом – вдоль путей – к цеху… Потом рассказывали , что я и сам ревел. Не помню…
 К цеху подкатываем чинно и плавно – не фиг светиться, Боря вещает:
 - Кретин, чё так газовать – то было?
 - Гидроусилитель… Больше газу – легче руль…Конструкция…
 - Врешь.
 - Не. Просто не все говорю…
 Саня бьет Боба по затылку.
 - Глохни… Штаны высохнут, зато есть, что вспомнить…
 - Свои суши…

 Знаете, что такое – русский работяга?
На сгон конвейера положено восемь человек. Их распределяют по операциям. За пятнадцать минут между движениями конвейера они должны успеть сотворить бездну этих самых операций. Отвертеться хоть от одной – невозможно, это вскрывается мгновенно, тут же и расплата страшная - конвейер стопарят – все без премии, а это – два дня работы – в ноль, просто даром, и с работы уйдешь часа на два позже… Плюс все – под неусыпным оком мастера… Нормативы – жестче скорпионьего панциря, поэтому на сгоне ни одного жирного водилы не встретишь. Отвечаю…
 А мы приходим на работу и на костях доминошных кидаем, кому домой идти, чтоб на сгоне осталось четверо. А то и трое – если кто с похмельем справиться не смог… Было и по два, но это трудно - партейку в домино между движениями сгонять не удается… И не думайте, что просто нормы гуманные, как раз – наоборот… Свежих, никогда не работавших на конвейере, восемь водил на сгон поставить, пусть и после недельной тренировки – унесут их со смены вареными. Это – в лучшем случае… Хорошо – нести недалеко – до санчасти метров триста…
 А еще бывает – по запарке ворота собьешь – оператор пока кнопки жмет, пока они раскатываются, а тебе некогда – пять минут осталось, а с Алексеевской площадки – километр бежать, шибанешь в ворота навесным устройством и – полетел… А друзья – товарищи, которым недалеко гнать, пока ты норматив по бегу сдаешь, подкатят две машины, один навеской ворота приподнимет, другой передком толкнет – встали полотнища на верхний рельс катком – готово, починили… А мастер и слюну сглотнуть не успел, не то что к трубке потянуться – ремонтников вызвать…
 Ну, и аварии, конечно… Мне, помнится, МАЗ из Ярославля, моторами груженый, дорогу не уступил, так я ему кабину своротил – водила с дверью на ушах метра на три на асфальт вышел… И ведь всех же на въезде на завод под подписку инструктируют – у «Кировца» преимущественное право движения на всей территории завода! Хоть директорская « Волга» под рыло полезет… Так ведь в голове дырок много – в одно ухо влетело и не задержалось - все едино лезут – вроде современных водил: сто километров стажа – разойдись, я – пучеглазый водятел… Потом не знает, как из скрученного железа выпутаться… А железо – оно и есть железо – что германское, что японское, что год ему от роду, что два дня – оно миллионы стоило, пока в него такой памперс не сел…
 Спросите – зачем все-таки такая гонка? Почему не восемь, а четыре? Или три? Два? Просто все. Зарплата за смену на всю бригаду. Вот и делим на поменьше, чтоб побольше. Чтоб было за что надрываться. А кто ушел – тоже не в обиде: за воротами – пивка и понеслось – выходной…
 Господи, как же все – таки страшно… Как страшно идти по разбитым ухабам, помойным обочинам, мимо закопченных стен, оглохнув от гула и рева, в ноги бьют струи пара и швыряют грязью трактора, несущиеся на предельной скорости и дикий аромат – соляры, мазута, пыли – гадкой, кирпично – бетонной, кашель от красного дыма только что выпущенной плавки, на губах - мельчайшая железная пыль: рядом - штамповочный цех, и струя водочного перегара – от соседа, встречного, от тебя самого, если ненароком в воротник дохнешь, картину мира не красит… Не мир это… Ад… Таким он меня и встретит – там, сразу после светлого коридора… И треть своей жизни советский человек проводит здесь… В аду… Да еще и вкалывает, как проклятый…
 Я твердо знаю, что справедливости в этом мире нет. Потому что невозможно придумать кару тем, кто устроил такую жизнь для человека… Для того, чтобы воздать им по справедливости, даже у дьявола кишка тонка…
 Разве что Бог…
 А человек… Знаете, это так странно… Даже здесь можно увидеть теплый след руки Человека. В западных боевиках самые страшные сцены стараются снять именно в заводских цехах… Понятно, почему – тут жути нагонять не надо – и так страшно до судорог. Ну и противно, конечно… А мне – чуть обидно… Ведь тот, кто строил это – думал о тех, кто здесь будет работать… Высота потолков, форма перекрытий - все рассчитано, чтоб человек не задохнулся, не покалечился. Чтоб было ему светло, тепло и удобно… Ветер, влажный ветер, сметающий года, сдунет пыль и грязь с неотмываемых прокопченных окон, отчистит ураганным дождем красный и серый кирпич кладки, и сверкнет охрой лепной наличник вокруг вымытого стекла, и сверкнет заводское окно церковным витражом, и не подавит, а восхитит того, кто разглядел мощь чудовищных стен и механизмов… И кто - то сажал здесь деревья и разбивал газоны – присмотрись - этим стволам по сто лет, а то и больше – значит хотел кто – то, чтоб зелень радовала того, кто оторвал голову от станка, распрямился и вздохнул… Смыть грязь и сверкнет завод непонятной, пугающей и мощной красотой, станет таким, каким он был тогда – сотню лет назад… Был… Был…
 Он не знал, когда строился, что станет каторгой…
 Как тайга не знала, что станет лесоповалом…
 Как Русь не знала, что станет Советским Союзом...
 Как человек не знал, что он станет представителем рабочего класса…
 С ревом, присев чуть на задние ноги вылетает из цеха задним ходом К-703 и, не разворачиваясь, задом летит к Алексеевке на предельной скорости – 47 км в час. Мог бы сто – было б и сто – за рулем Эдик… Вот двести – вряд ли, разве что партия в домино неоконченная на столе… Я свищу, как Соловей-разбойник, Эдик повернул голову – заметил, дал отмашку – порядок, смена та, что надо. Это мы удачно зашли…
 Мы входим в цех и сразу – к столу в курилке - за шумом компрессоров нас не слышно. Я наклоняюсь к Николиному уху и шепчу:
 - Дуплись, век воли не видать… Лошадью ходи…
 - Пшел…Редиска…
 - Сам ты… Овощ… Корнеплод.
 - Дул бы ты отсюда, водоплавающий. Люди тут.
 Домино, конечно, забросили, и тут с площадки вернулся Эдвард.
 - Жора, тебя каким ветром занесло?
 - Короче так, мужики… Дело есть…
 - Ну?
 - Батареек надо. Штук десять… Как раз вы четверо и я на пятом… Из канавы вынул…
 - Как унесешь?
 - Лайба в порту…
 - А спецключ? Контейнера вскрыть?
 - У Эдика есть.
 - Я вписался??? -  Эдик встал в позу Дзержинского на Шпалерной улице.
 - Себя спроси. От себя по рылу и получишь…
 - А нам что отколется? – Коля не был бы Колей, если б не спросил.
 - Ничего. Мандраж и чувство выполненного долга.
 - Да на фига тебе?
 - В судейском судне батареек нет, а завод не дает.
 Илья заржал так, что слезы брызнули. Он заливался, хлопал себя по ляжкам, мотал головой и сыпал нечленораздельным матом… Бригадир и есть бригадир. Вождь. Запевала. Через секунду ржали все…
 - Жора, все знают, что ты – псих, но такое… Спереть у государства и положить ему в другой карман?
 - Это я ради Николы. Чтоб его совесть гражданская не грызла. Обыкновенной – то у него нет… Сразу про откат завякал…
 - Ты чё, козел???
Рука у меня вылетела змеей вперед и чуть вправо, цапнула его за кадык и тут же отпустила.
 - Подавился? Козлом? Переваривай, пока люди решают…
 - Николай, ты не прав! – провещал телевизионным голосом Илья.
 - Дурни…
 Коля прокашлялся:
 - Нормально подъехали – через полчаса обед. Все успеваем…
 - Ну вот. А откат – я тебе конфетку на камбузе выпрошу.
 - Помельче… Вот такую. – Коля развел руками метра на полтора…
 - И таблеток от жадности. Ведро.
 Боря с Саней только головами вертели – внимали…. Саня, наконец, опомнился, вытащил сзади из-под ремня пузырь чачи и протянул в круг.
 - А, мужики?
 - Движение! - рыкнул Илья, схватил пузырь, скусил пробку, крутанул бутылку винтом, влил в себя ровно четверть и протянул дальше. Пузырь тут же опустел, и парни рванули к конвейеру.
 - Эдик первый!!! Ключ!!! – я проорал им вслед, Илья только рукой махнул – и так все ясно…
  - Погнали! – я повернулся к Сане с Борей.
 Трактор несся в порт, криминально кренясь на поворотах. Риска – ноль, но на свежего человека действует слабительно. Боря задумчиво поинтересовался:
 - А щас – то куда гонишь?
 - Нам шланг нарубить надо… А сначала найти его. Прямо к «Дельфину» нельзя – не фиг светить его, так что метров двести – пехом… И бегать нечего… А трактор на предельной – значит из цеха – в цех. Цехов много, но все это – конвейер. Сборка – обкатка, там рабочий моточас накатывают, мойка, покраска, ремплощадка, комплектация, отстой, погрузка. Мы недокрашенные – так вроде как из сборки на обкатку едем. И по направлению почти совпадает. Ни одна падла стопарнуть права не имеет – получится, что вроде как конвейер остановил. А за такое и сесть можно.
 - Пи…шь…
 - Ну, сесть – не сесть, а с работы вылететь – в легкую…
 - А чё за шланг?
 - Ну, батарейку снял, мотор же не глушишь – машину отогнать надо на площадку - вроде как там батарейки сперли, а клеммы – то на проводах заизолировать надо… Шлангом – проще всего - натянул и бросил в контейнер… На площадке пацаны машину заглушат, трубки снимут, выбросят.
 Боря мотнул головой и вздернул подбородок:
 - А когда «ЗнаТоКи» понаедут? Не докопаются? Отпечатки там, то, сё…
 - Заметил – парни все в перчатках? По паре на смену дают. Сам завод заботится о честном имени рабочего класса.
 - Лихо у вас отработано! Что – каждый день крадете?
 - Первый раз.
 - Иди ты…
 - Не пойду. Еду… Не отвлекай водителя – в канаве заснешь.
 Вообще – то я не о дороге думал, а где взять шланг, но господь призрит убогих – повернув к порту, я допер… Я тормознул у старого полуразбитого вагона, аккурат между путями и пирсом.
 - Боря, дуй на лайбу – ножницы по металлу, топор и ключ на сорок девять с половиной. Мухой!!!
 - Сань, за мной!
 Мы подскочили с Сашкой к вагону и стали отстегивать шланги тормозной пневматики… Шланги оказались очень толстостенными и Саня пробурчал:
 - Ножницами – хрен…
 - Топор на что? Обух – на рельсу, шланг – на лезвие, и – кувалдой.
 - Кормилицей? Вас с Бобом хрен поймешь… Ключ на сорок девять…
 - На сорок девять – ручник, молоток… А на половинку больше – уже кувалда…
 Боря с бега оценил ситуацию, кинул мне кувалду и поставил топор обухом на рельсу, Саня положил на него шланг, я грохнул – обрубок отлетел на пару метров… Порядок…
 Из-за угла депо послышался рев - заволакивая место преступления пылью, к порту неслись четыре «Кировца»…
 Боря задумчиво посмотрел на инвалидный «Дельфин», скосил глаза на колонну, и змеиным голосом прошипел:
 - Доноры…

 Адмирал, белый, как мел, выруливал от пирса в акваторию порта, он только в клубе после третьего стакана придет в себя, все – таки масштаб разбоя был слишком непредвиденным – он, как манны небесной, ждал хоть одной батарейки. А тут… Эдик вспарывал контейнера, мы с Саней вырывали оттуда аккумулятор и на рысях тащили сорокакилограммовую дуру на судно и  кидали в яму, где уже сидел, скорчившись, Боб, тут же устанавливая их и подключая… Илья натягивал на клеммы силовых проводов резинки и кидал в контейнер, Коля и Алик стояли на стреме, в десять минут все было кончено, «Дельфин» отваливал, а я, стоя на юте, орал Илье – он последний, как капитан тонущего судна, лез в кабину последнего трактора.
 - Мужики!!! Завтра в клубе!!! Ближе к вечеру… На всю ночь!!!
 - Заметано… - Илья усмехнулся - Ходовые испытания…
 Может, и нельзя все это было делать… Возможно… По мне, так все – правильно… Опять же – есть, что вспомнить…
 Я и вспоминаю…

                КАРАМБОЛЬ
 
 - Боб!!! Реверс!!! Хоть пару секунд!!!
 - Нет. Капиталка. Пирс тарань...
 - Хрен… На слип выброшусь…
 Чем мне нравятся аварии в море – есть время их прочувствовать… А то и – обсудить…Острее все как- то… Не то что в тачке – трах, и в кювете… Нечем насладиться…
 Боря стоял на руле, когда мы прошли приемный буй и на носовом флагштоке висели створы Стрельны. Я сидел на штурманском столе, уперев ноги в эхолот, и поглядывал на входные буи фарватера, торчащие неподвижно в кофейной от грязи воде. Намыв… Ну и пусть намывают. Район за районом, дамбу за дамбой, когда – то ведь намоются… А у Невы здоровья хватит – сдует всю эту кофейню в море и уложит на дно. Только, похоже, не при нашей жизни. А хотелось бы увидеть залив весь прозрачным. Наверное, нигде такой акватории в мире нет – она не голубая, не синяя… Просто прозрачная.
 Если не гадить…
 Голова моя медленно поворачивается назад – на буи. Вот подкатила волна от форштевня, они кивнули, раз, другой, и заплясали – возмутились… Я хмыкнул…
 Тон движка чуть изменился – стал звонче, еле – еле, я глянул на Борю, он впился глазами в термометр, двинул сектор до малого, я скользнул ему за спину и стал снимать картинку – мало ли…
 Расклад ясен – если с движком что не так – Боря – в машинное, я – на руль.
 Не так…
 Боря метнулся вниз, я схватился за рога и двинул сектор на самый малый – на термометре было под сто. Амба… Охлаждение. Щас он застопорит движок, до пирса метров четыреста, инерцию не погасить, вход в бухту узкий, повилять тоже не удастся, яшку не бросишь – шпиль заклинен – давно до него руки не доходили… Глаза превратились в дальномер, мозг бешено считает траектории – нет, нет, нет… Все не то…
 Тишина… И каскад тихих звуков – плеск воды, голоса на берегу, скрип рулевого механизма, щелканье эхолота – на фиг его – то врубили, металлические звяки из машинного. Никогда такого не слышал. Всё дизель глушил…
 Управлять моторным судном без тяги – дело шаманистое, чем обернется любое движение руля – шиш знает, да и слушается судно его почти никак. Зарулить налево, в парадную гавань, чтоб в конце ее выброситься на мель – нереально – слишком круто, даже под движком не у всех с первого раза получается, ворочаются… Переть прямо – в реку Стрелку и рубануть мачтой об мост? Все б хорошо – мачту заварим, да только поперек курса – понтон с пришвартованными яхтами – аккурат перед мостом. Всё на дно пустим… А все остальное – набережные и пирсы… Стенки… И только справа – довольно широкий слип, по которому дети яхты втаскивают на берег. Но его прикрывает короткий мол высотой метра три. Как дугу описать, чтоб на слип?
 Я подкручиваю рога вправо – влево, еле слушается, зараза, но хоть так хода погасить, заодно потренироваться таким корытом управлять – мне все никак его не почувствовать… Не знаю, учат ли такой рулежке в мореходке, но по – моему и инструкторов по такому предмету днем с огнем не сыщешь, кто в такой момент в рубке побывал – на век закается…
 Ходов еще полно, кранты светят во весь рост, мысли какие - то дурацкие: пароход утоплю – посадят, я ж без судоводительских прав, Иваныча скинут – на фиг меня за руль пустил, и т.д. Я с ужасом инспектирую свою голову – пусто там, блин, ничего толкового, щас же вмажемся!!!
 Я удивленно скосил глаза на свои руки – они скатывали баранку влево, причем круто, я еще не понял, что я делаю, и тут дошло, я ухмыльнулся, и меня затопил такой дикий азарт, которого и в армии испытать не довелось…
 Ну, если получится…
 Ширина гавани – метров сто пятьдесят, на левой стенке – пара кранцев – колеса от «Кировца», если попасть скулой вскользь на излете, то примерно к слипу носом отбросит, может, и подрулить удастся. Опять же, тормознет такой удар – может вообще хода погасит…
 Я иду к стенке… Руль – прямо…
 Двадцать метров…
 Десять…
 Я толкаю правый рог штурвала резко вниз, спицы слились, вращаясь, я тут же тормознул его, подержал руль в таком положении пару секунд и крутанул обратно – на «прямо».
 Удар.
 Не так и страшно – устоял, нос отбросило поперек гавани почти, хода уменьшились вдвое, но много еще, много… Рулить приходится размашисто, но я, еще когда вилял на входе в бухту, притыркался, и нос корабля неуверенно, но неизбежно целится в центр слипа… Ох, на полкорпуса же вылетим – как его потом поднимать, на борт же ляжет… И ту я ору в машинное:
 - Боб!!! Реверс!!!
 А ведь он там ничего не видел. Он сидел в машинном – ниже ватерлинии - и до последнего пытался починить движок – я слышал по звукам. Он получил удар неожиданно – я совсем забыл про переговорную трубу – мы ею почти не пользовались – управление двигателем – из рубки. Там, внизу, считай - под водой, в тишине под плеск воды, борт семидесятитонного катера грохнул в гранитную стенку со скоростью узла в три, судно отшвырнуло от стенки, а он продолжал чинить… И разобрался, в чем дело…И понял, что запуск двигателя хоть на секунду грозит капитальным ремонтом, а это – кранты навигации. И он слышал плеск воды и знал, что судно еще идет - в стену, в слип, на дно – из машинного не видно…
 Я уже прижался спиной к задней стенке рубки, сжал штурвал и уперся согнутой ногой в приборную стойку – вот он - выброс на берег…
 Перекрывая все и всяческие звуки зашипел воздух из ресиверов, провернулся редуктор и я захохотал – Боря поставил из машинного движок на реверс, перекрыл подачу топлива, чтоб дизель не завелся, и в режиме запуска крутил мотор… И, стало быть – винт…
 «Делфак» чуть сел носом в воду, тормознул – совсем чуть - чуть, но как, сука, вовремя…
 И въехал слегка носом на слип – как вёсельная «Пелла»…
 Приехали…

 Мы уже с час валяемся на баке – Боря прямо на решетке, а я – прислонившись к фальшборту… Мы не заводили концы, не швартовались, « Дельфин» так и стоял носом на слипе - мы почему – то четко знали, что ему ничего не грозило, никакой качкой его не смоет, мало того – абсолютно были уверены, что стащить его удастся запросто – хотя бы и простым « Арамисом». Мы ни о чем не говорим – мы переживаем, смакуем и гордимся… Хотя… Все в прошлом… Воспоминания… Азарт именно схлынул, другого слова не подберешь – мощно, широким потоком, как сто тысяч тонн воды по слипу… Сейчас – только ручейки. Скоро высохнут… А я уже не верю, что это я на руле стоял. Хоть кол на голове теши – не верю… Не могу себе такого представить… Я никогда не учился судовождению. Тем более – аварийному. Весь мой опыт – весельная лодка в Петергофском пруду… С мамой. Она меня грести учила. Ну, подвесники еще на севере, когда шабашил. Плоты – на Ловати и Мсте. Всё… И мореходов в роду – ну никого! Совсем… Не иначе – генетическая память. Что, интересно, она еще мне подсунуть может?
 На борт влез Адмирал и стал бить в бубен…
 - Что это за цирк в гавани? Вы сдурели? Мне уж откуда только ни звонили…
 - Куда? – Боря приподнял чуть голову.
 - Домой! Я ж выходной сегодня… Весь телефон оборвали. Верка ляпнула, что « Дельфин» утонул.
 - Мог. А пока только замена прокладки правой головки блока…
 - А чего было?
 - У последней пары буев прокладку просекло, вода - в горшки, я движок стопанул, чтоб гидроудара не было. А Жора в слип воткнулся…
 - Мне другое рассказывали.
 - Поделись.
 - Вы вперлись на диких ходах, метались по всей акватории, таранили пирс парадной гавани, потом в слип врезались. Вам просто повезло, что в кранец попали и никого не утопили!!! А уж что на слип выбросило – так это… Короче – дуракам везет…
 Боря смотрел на него немигающим взглядом и, наконец, тихо сказал:
 - Нет, Иваныч, это не нам везло. Это «Дельфину» повезло.
 - Да ладно…
 Я потянулся, глянул вверх и добавил:
 - Спроси меня – как? Одно скажу – я так не умею… И никогда не знал, как надо… А уж повторить, точно – хрен!
 - Что вы мне гнете??? Что вы «Дельфином» в биллиард в гавани играли?
 Боря захохотал, как помешанный, и ржал долго, пока не отпустило, только сейчас до меня дошло, что ему в машинном - пострашнее, чем мне в рубке было. Наконец, он выдавил:
 - Ага… От борта в середину…
 - Да пошли вы в жопу! Он без ходов неуправляем!
 - Значит, не все ты про него знаешь…
 Мне это надоело. Я надел повинную морду, и завещал:
 - Боб, в самом деле, что мы за хрень несем – никто ж не поверит. Тьфу ты, героизм какой – то… Черт с ним, адмирал правду должен знать – ему ж отдуваться.
 Боря тут же подхватил:
 - Ладно, закладывай…
 - Короче, свалили вы с Ольгой вчера, а мы с Борькой - в «Витамин», взяли литр, до пирса донесли полстакана – остальное куда – то по дороге делось. Пошли назад – искать. Лабаз уже закрыт был, мы у цыган пару стволов взяли. Эти донесли. Ну и сидели себе на юте… А я ужрался, полстакана в море вылил, Боб, чтоб я не напился, вторую бутылку  в воду швырнул. Что дальше было – не помню, но рыбаки из рыбсовхоза рассказывали, что у них поутру тюлени сети рвали – рыбу таскали, а тут один к ним подплыл – пьяный в дупель - и ластой так – «Айда, мол, в яхтклуб, там водку за борт льют». Ну они на восток и ломанулись… Пока доплыли – то, сё… А он, гад, основной – то у них, прочухал, с какого борта водка сыпалась, а тут мы как раз в гавань валим, ну они нас на слип и затолкали…
 - Это тебе тюлень растолковал?
 - Не. Рыба нашептала. Я по - тюленьи – не очень…
 - Складно. Только, чтоб Михалевский за борт пузырь швырнул не то что полный, а просто с запахом, а ты водку за борт вылил??? Я лучше в биллиард поверю.
 Боря помотал головой.
 - Не стоит, Иваныч. Накладно. В звезде героя – 52 грамма золота. Да к званию еще орден полагается.
 - Сутулова, третьей степени. И Шнобелевская премия. Ладно, что делать будем? Ремонт – считай – полдвижки пересыпать.
 - Начхать. Твое дело – прокладку привезти часа через три – четыре. И бухла. Вечером парни с завода придут – за батарейки ответить надо. Ты ж – на колесах?
 - Ну.
 - Гони в Рамбов, в ремзону за прокладкой. От «3-Д-6» тоже подойдет.
 - Пасть закрой, килька!!! Учить меня вздумал… Через три часа буду…

 - Что головы повесили, соколики? Вот она!
 - Прокладка – это хорошо… Пить надо бросать.
 - С чего на этот раз?
 - Жора учебник по «3-Д-12» посеял, как головку тянуть – не помним. «Звездочкой»? Или «улиткой»? Она ж на шесть горшков, длинная – чуть не так затянем – выгнет…
 - Руками!!! Дети… Ставьте, давайте. Помню я…




                НОЧНОЙ ЗАЛИВ

 Это только кажется, что море широкое и большое – на самом деле шляться по нему рекомендуется только по еле освещенным тропинкам, чуть с фарватера слетел – или днищем на какую – то дрянь, или в сети влетишь, на винт намотаешь. На лоцию Финского залива глянешь – сплошь двойные кресты в яйцах – кладбище погибших кораблей. Больше я видел только на входе в Сортавалу… И расходиться с нашим радио – русская рулетка в чистом виде – то ли ты борт кому пропорешь, то ли – тебе…
 Когда «Москвич» Ильи, набитый водилами с «Кирюхи», тормознулся у пирса, мы уже успели не только собрать и опробовать движок, но и перебрать якорный шпиль, и по стакану хлопнуть за успешный ремонт.
Под бульканье и звон хрусталя Илья торжественно запустил двигатель с краденых аккумуляторов, в закатное небо грохнули шлюпочные ракеты, фальшвееры полетели в воду, ныряя и распускаясь на воде невиданными цветами, банкет стал набирать обороты. Мы уже орали песни и собирались отходить, когда с другого берега гавани прилетела на грохот и звон первая ласточка – врач детского лагеря Вера… Через четверть часа на борт приземлилась целая стая, расселась, постепенно сбрасывая на палубу лишние перышки, на леерах, настиле бака и только что отремонтированном шпиле. Водительская братия вмиг преобразилась из грубых мужиков в каких – то кавалергардов, адмирал, конечно же, все опошлил, сказав, что в этой оргии он участвовать не намерен, и свалил домой, а я, выруливая из бухты, не мог отделаться от ощущения, что управляю бальным залом Зимнего Дворца. Или Меньшиковского, на худой конец…
 Господи, сколько ж крови коммунисты вылили из русского мужика, а она так и осталась голубой – смотрите – вот же Эдик стоит – сельский парень с Волхова, три года всего в Питере, рабочий Кировского завода, а ветер морской изогнул его тело немыслимым винтом – он стоит рядом с выбравшей его дамой – на миллиметр ближе, чем просто вежливый собеседник, он прикрыл ее не просто от ветра – от всего, что может ее потревожить, тело напряжено и расслаблено одновременно. Оно тает от близости дамы и готово тут же сорваться куда угодно – за борт, в небо, к черту на рога – туда, куда укажет взмах ресниц его собеседницы… Этому невозможно научить – такое – только в крови… Знаю прекрасно, что будет потом, но сейчас, сейчас… Налетит влажный ветер и сверкнут на его сапогах давно заслуженные золотые шпоры и затянет его изящную фигуру рыцарский пояс…
 Боря сидел на штурманском столе, откинув голову на стену, весь залитый изумрудным светом ходового огня, когда в рубку поднялся Илья, залитый красным, как хорошо потрудившийся тореадор.
 - Дамам сюда ходу нет?
 - Нет. Хвост обрубаешь? Чем тебя Земфира не устраивает?
 - Попозже… Вкусно тут как - то у вас… Черт знает, что чувствую…
 - Море. За руль хошь?
 - А как тут?
 - Стань за мной, смотри. Возьми глаза – гляди вперед – красный буй мигающий видишь?
 - Глаза?
 - Бинокль…
 - Аааа, понял… Ага. Вижу…
 - Теперь – без глаз.
 - Нет. Хотя… Вот он!!!
 - Теперь назад смотри – створы видишь? Две полосы белые друг над другом?
 - Вижу.
 - Это как прицел. Корма должна быть в створе, пока до буя не дойдешь. Если уйдешь со створов – подруливай, чтоб совместились. Ясно?
 - Ага.
 - Все. Держи за рога. Помни одно – это не тачка, он не сразу на руль отзывается. Пошевели понемногу, привыкни. Смотри все время на буй, как глаза устанут, моргни, повернись на створы, организм у человека правильно устроен – моргнешь всегда вовремя… Давай…
 В дверь рубки просунулась копна волос с хитрой мордочкой. Земфира…
 - Брысь!!!
 - Вы чего, мальчики?
 - Брысь, сказал, за борт вылетишь!
 Она убралась, мы с Борей постояли у Ильи за спиной, поняли, что все в поряде и, прихватив пузырь, пошли на бак…

 В прошлый раз мы с Борей пили на баке два года назад, и это вышло нам таким боком, что даже молчать об этом противно. Так что – скажу. В назидание будущим поколениям, чтоб не ставили на руль кого попало. Мы Лешу поставили. Парень Леша неплохой, только ссытся и – глухой. Бытовала в яхтклубе Арктического училища такая поговорочка. Не то чтоб это правдой было – просто образная констатация того, что с удачей Леша завсегда на контркурсах был.
 Шлем его за водкой – для скорости сажаем на велосипед – на обратном пути у него само собой выкатывается переднее колесо – пять пузырей – вдрызг! А денег больше нет. И ведь любому, кто ходил с водкой, известно доподлинно, что из множества бутылок бьется только одна. У Леши – все.
 Саня Душный купил ВАЗ - 2108 – восьмерку – по тем временам тачка – круть, сидим, обмываем. Ездим периодически за бухлом. Сначала – все вместе – Саня за рулем, скрестив руки, давит на педали. Я справа – рулю. Боря – сзади, вытянув вперед руку, переключает по Саниной команде передачи. Красота. Потом – по одному. Когда появился Леша – не заметили, но бухло, зараза, опять кончилось. Послали Лешу. Пришел пешком. Без бухла. Заклинило третью передачу – врезался в дуб. И ведь выбрал же дерево потверже. Спецом вдоль аллеи ходили, высматривали – точно, дуб только один. И так далее. Везучий, короче, парень…
 Да-с, а в позапрошлом годе я скинул очень вкусную халтуру – сварил и поставил дюжину решеток в Астробанке. После раздачи всех откатов и выплаты зарплат у меня на руках осталось налом 52 тонны – сумма, даже с учетом инфляции, – охрененная – полгода можно прожить безбедно. Беда была в том, что выдали пятерками, еле влезло в спортивную сумку. Войдя домой под приличным газом, я гордо переломил сумку пополам и вывалил пачек пятьдесят жене на кровать. Отслушав восторженный визг, я почувствовал себя настоящим добытчиком, и чванно попер в свою комнату. Недолго чванился. Она влетела следом, визг изменил и тон и смысл:
 - А тебе зачем столько денег???!!!
 - Слушай, там у тебя на койке… Ты хоть раз в жизни столько видела? Тебе – что? Мало?
 - Ты пропьешь!!!
 - А ты – нет?
 - Тебе и рубля нельзя давать!
 - Ты, мать, совсем ошалела. Пока не озверел – объясняю: большая часть пойдет на инструмент, аренду, транспорт и взятки. Чтоб дело не остановилось. Чтоб каждый месяц такое отрывать удавалось. Ну, и попью конечно… Чуть – чуть…
 Я еще думал – шутки… Зря думал. Когда дошло – закинул сумарь на плечо, вышиб ногой дверь и свалил. Ноги, конечно, донесли до Невы, прям к метеоровскому причалу. Себя не помня от злости, я купил билет, плюхнулся в кресло, и «Метеор» понес меня в Петергоф. Когда выскочили в залив, я дернул молнию на сумке и задумчиво почесал мозг – в сумке было полно джина, рома, и всего, что полагается пиратам на стоянке – зря я Саббатини, Стивенсона и Эдгара Аллана По так внимательно читал… И ведь не помню, где покупал. Ну, раз есть… Из Петергофа я на тачке добрался до клуба и шлялся по нему, как неприкаянный – ну никого же не было! Как вымер… Даж протрезвел маленько от удивления.
 Разгадка нашлась в домике вахты Арктического училища – там сидел Боб и резал из кожи заготовки для бумажников – у него своя халтура. Под стакан он меня и просветил, что все ушли в Кронштадт – на гонки. Блин, мог бы и сам догадаться.
 Я приоткрыл сумку и продемонстрировал Боре содержимое.
 - Давай лайбу какую фрахтанем, и – в Кронштадт! А?
 - Тебе б все деньги тратить… Вон, «Гном» стоит.
 У причального понтона напротив вахты одиноко покачивался цельносварной белый катерок, метров шесть, осадка – 0.8, 27 лошадей, по обводам – этакий мини – сейнерок тонн на пять – шесть… Ненастоящий какой – то… «Гном», короче…
 - Накроют… Угон ведь…
 - Не пыли – его неделю никто не хватится. Некому хвататься.
 - Пошли.
 Мы прошли последнюю пару выходных буев, Боб стоял на руле, я разливал, когда Михалевский сдавленно заорал:
 - Это – то здесь откуда???
 На баке стоял Леша. Он, гад, как потом выяснилось, с вахты в училище смылся, и в каюте дрых. Хорошо дрых – даже выход в море проспал…Боб дернул шишку фиксации руля и вылетел из рубки на палубу. Я – за ним.
 - Ты что здесь делаешь, Лепрекон хренов???
 Боря сгреб его за грудки, взбешен он был на полном серьезе, но я от выпитого был добродушен, и присоветовал:
 - Чего звереть – выкинь за борт и все дела…
 - Винт, падла, загнет или заклинит – с него станется…
 - Ну, давай к леерам его привяжем, в Кронштадте выкинем.
 - Только если снаружи – чтоб палубы не касался… Блииин, ну кранты же и нам, и « Гному» - кто такую хрень на борту выдержит???
 - О! Стой. Мысль есть. Только держи его покрепче.
 Я нырнул в рубку и выскользнул оттуда с бутылью рома «St. Michel» емкостью 0,7 литра.
 - Лёшенька, милый, щас мы твою непруху на вшивость проверим. Отнесись к этому спокойно, как к научному эксперименту. Пей, давай… До дна.
 - Сдохну… - это были его первые слова.
 Боря отпустил его и потрепал отечески по волосам. Наклонился чуть и умиротворяющее прогудел:
 - Что мы – звери? Постепенно. Минут пять у тебя. И закусить дадим. И – запить… Дадим, Жора?
 - А то… Пей, давай.
 Пять – не пять, но минут за сорок пузырь он ушатал, правда и мы помогли. Но несильно – так, по полстакана. А Леша сомлел, и мы его на ют оттащили, чтоб глаза не мозолил. И ведь что характерно – до острова Котлин дошли, как по ниточке – никаких приключений. Лешу сгрузили на пирс, а сами ввалились в тренерскую. Это был подлинный триумф – у всех сидящих за столом был откровенный недопой, а на столе для борьбы с ним, стояла всего – навсего трехлитровая банка с разливным пивом, на треть пустая. И тут – мы, все в белом… С сумарем.
  В Кронштадте много чего рассказывали про тот тихий июньский вечер, и не один год. Версий было много, истины никто не добился по одной  простой причине: все версии были осколками мозаики, их просто надо было сложить вместе. И разгром в пивбаре «Риф», и покер на деньги в ресторане на столе с сорванной скатертью, и разоруженный и сброшенный в канал патруль, и гонка от группы захвата комендантской роты по территории строго охраняемой ремзоны, где стояли на ремонте боевые корабли, и стрельба шлюпочными ракетами по ментовским тачкам, и многое другое. И драки, драки, драки…
 Очнулся я в гробу в носовой каюте фалькбота – то, что это именно он, я определил, еще не открывая глаз, ощупав переборку – набор тонких досок обшивки ни с чем не перепутаешь. По плеску волн в борт, я понял, что яхта – на ходу, причем приличном, по кренам – вроде в левый бейд идем, но вот чье корыто и куда прем – туман… Гроб – это койка в носовой каюте: справа – борт, слева – переборка форпика. Сверху – палуба. Торчат только ноги, и то не все. Нырнуть в него легко, а вот вылезти… Чуешь себя крысой – у нее тоже заднего хода нет. Вылез, короче. На румпеле – Кранец.
 - Вить, куда идем?
 - Выпить дай!
 - У меня – то откуда?
 - Ты, сволочь, на сумке с бухлом дрых!!!
 - Ох, ма… Щас…
 Я пересчитал задом трап, влез в гроб и вытянул сумку, на которой, оказывается, дрых. Заглянул. Действительно – сволочь…
 Вылез наружу, сел в кокпит рядом с рулевым и распатронил сумарь…
 - Прости, Вить, засранца, больше не буду…
 - Такое не прощают. Наливай.
 - А кто на шкотах?
 - Серега, кто ж еще? Так он мне и дал свою посудину, как же… Румпель!!! Дуй сюда, у этой гниды совесть проснулась…
 - Еще нет. – Я лихорадочно открывал пиво, жадно его глотал, одновременно шаря рукой в сумке… О! Нашел… Румпель показался из – за стакселя, поднырнул под грот, присел в кокпите на банку и достал из – под нее стаканы… Когда первая бутылка из – под водки полетела за борт, Румпель спросил меня:
 - Ну? Хоть что – нибудь вспомнил?
 - Не – а… А есть что?
 - Тогда лучше и не старайся. Только помни – тебе года три в Кронштадт ходу нет… Пока весь призыв не сменится.
 - Ой – ё… А куда идем – то?
 - На четвертый форт. Там тебя Боря с «Гномом» дожидается.
 - А он как? Нормально?
 Тут они так заржали с Кранцем, что я решил не углубляться в расспросы, распечатал следующую, но сам особо не налегал – жратвы в сумке не было. Только деньги и пойло. С перепоя меня трясло, ветер мало помогал, а похмеляться дальше было опасно – на пустое пузо можно было и откинуться. Кранец изучающе посмотрел на мой дергающийся глаз, оценил вибрацию пальцев, непроизвольную мимику и изрек:
 - Дуй вниз. На камбузе пошарь.
 Хлеб, сало, засохший сыр, лук – слава Богу, что добрался… Черт знает, сколько я всего этого сожрал – трезвому б на неделю хватило. Только через полчаса унялась дрожь, и я вылез на палубу. В трех кабельтовых маячил четвертый форт.

 Какими только извилистыми путями не движется отягощенное спиртом сознание… Самое интересное, что зачинщиком конфликта с патрулем был именно Боря – он им деликатно намекнул, что его стаж в море повыше, чем у сундука и двух патрульных матросиков вместе взятых. Они возмутились: Боре – на вид – то лет двадцать всего, почем им знать, что он по морям с шести лет шастает. Все б обошлось, но сундук пистолет вытянул, пришлось их в канал покидать, а ведь пришли мы, между прочим, на площадь – на Собор полюбоваться, колено у памятника Степан Осичу преклонить. Выкинули коленце…
 Да-с, так вот о сознании… Боря армию закосил – в дурке полежал, и понятие о военных у него было смутное, в основном - из книг и телека. Он их почему – то считал деятельными, предусмотрительными, агрессивными, изворотливыми, и вообще какими – то шпионистыми. А посему рванул на «Гном» - спасать судно, которое вояки могли и обязаны были, по его мнению, заарестовать, раз с его командой сцепились. То, что « Гнома» мы сперли, сути дела не меняло – он чуял себя капитаном, груз ответственности размазал его по всей акватории, и он улизнул из гавани, успев шепнуть дежурному по клубу, что ждет команду на четвертом форту. Штирлиц хренов.
 «Гном» стоял даже не у стенки, а на якоре, мы спьяну так к нему швартанулись, что чуть не утопили оба корыта, я перекинул на «Гнома» заветный сумарь, сам свалился в воду, еле вылез на яхту – у нее борт пониже, опять рухнул в воду, и перешел на борт только с третьей попытки. Корабль казался брошенным, в башке заметались Бермуды, НЛО и прочая хрень, я чуть не запаниковал: грохоту – то было – мертвый встанет. Ну, думаю, щас и восстанут… В каюту дверь открывал – дрожал, ей-богу. Отлегло. Оба. Дрыхнут. Леша – хрен с ним, но Борю я все – таки растолкал, да так, что он и на палубу – то сам вылез. Катерок маленький – метров шесть, в машинном – не повернуться, дизельная двустволка чихала прямо в морду, но заводиться – шиш, аккумулятор подсел – короче, через полчасика хмель выдуло. Вылез на палубу – дышу… И Боря, этак ехидно, в нос мне – пузырек… У меня аж позвонки хрустнули, как голову отдернул – эфир!
 - В рубке нашел. Понял, как они дизель заводили?
 Помянув недобрым словом хозяев «Гнома», и в особенности – механика, полез обратно в машинное. Плеснул эфира в коллектор, крутанули – затарахтел…
 Вообще – то осознание того, что мы ничего не помнили про свои похождения, радости нам не прибавило, и ужасы за кормой нам мерещились один страшнее другого, и пить мы остереглись. Да и на риск мы пошли дикий – от четвертого форта к Стрельне фарватера нет, перли чуть не по сетям и мелям, а такое и у трезвого не у всякого прокатит, но идти вдоль кронштадтского берега к корабельному фарватеру после вчерашнего цирка в колыбели российской морской славы? Увольте.
 На траверзе Петергофа нас малость отпустили страхи, и мы стали переглядываться, вот тут - то на палубу и вылез Леша. Такую глупость даже похмельем не объяснить, я и через двадцать лет понять не могу, как это нас так угораздило, но мы поставили Лешу на руль, взяли пузырь, и пошли на бак.
 Какой там – выпить, разлить не успели – двигатель встал. Два часа – ни вздоха. А ведь даже не перекуривали. Леша загремел в переборку. Мы выскочили – на нас валил буксир. Здоровый, гад, тонн на триста. Якорный конец был коротковат, норд - вест свежел, и нас за те два часа, что мы копались с движком, утащило аккурат на корабельный фарватер. Представьте себе неподвижную жабу на трассе Москва – Ленинград. Много у нее шансов? Ну вот…
 Врать не буду – я растерялся, это Боря лупанул красной шлюпочной ракетой чуть не в рубку буксиру. Только потом я допер флаг вверх тормашками повесить. Ну, они и так все поняли, взяли нас за ноздрю, только предупредили, что с фарватера не сойдут, дотащат до Стрельнинского буя, а дальше уж – сами… А нам и это – манна небесная… Катер – то краденый… Как объяснить, что это он возле Петергофа делает в открытом море? А у Стрельны – еще туда – сюда… Вряд ли поверят, но врать можно уже упорно – тюлени там за швартов утащили, течения, ветра, то, сё…
 На траверзе яхт-клуба мы расстались, предварительно сплавив Лешу на буксир со строгим наказом позвонить с первого же телефона на вахту – чтоб буксирнул кто – нибудь, и сразу со всех ног – в клуб – уламывать кого угодно, но чтоб нас в гавань втащили, ежли по телефону никто не сподобится… За буксир мы особо не переживали – во – первых – не наш, во – вторых, за пару часов хода до Питера Леша вряд ли успел бы такую посудину здоровенную загубить. Хотя черт его знает…
 А норд – вест свежел. И волна уже – метра полтора. А у «Гнома» формула – 2.0 от силы. Простыни б рвать на якорный канат, чтоб хоть как – то якорь взял путем – так нет их, простыней. Все концы, что на этом железном ящике были, уже в ход пустили, с себя ремни стащили, – мало… Тащит к берегу, и все тут. Казалось бы – в чем беда – то? Выбросит на берег и все дела. Потом подойти на другом катере с длинным концом и стащить… Да только между нами и берегом – ряжи… Долбанет о гранитный столб и – на дно. Неглубоко, вроде, но метра три есть – хватит, чтоб достать невозможно было. Да и до берега в шторм пару верст плыть – тоже штука гадательная. Хотя, что тут гадать – руки, ноги через полчаса сведет – не Майами. А жив останешься – утоплый катер на тебя повесят – век не расплатишься. Это только своим просто рисковать. А за «народное» – враз в тундру загремишь.
 До отчаяния было далеко, но тоскливо – сильно. Бессильно как – то. Хрен его знает, что делать. Надежда, собака, расхолаживала – вот, мол, Леха дозвонился давно, братья – моряки снаряжают суда, рвут на выручку. Как в кино. Мы с Борей уже друг на друга поглядывали – из чего б еще хоть метр веревки сделать, когда запела надежда победную песнь в полный голос.
 Из бухты, милях в двух от нас, выходила «Лира» - флагман парусного флота Кировского Завода – двухмачтовая шхуна – эта – то нас утащит за милую душу в любой шторм. Шла она без парусов, под мотором, но силовую установку ее мы знали прекрасно – 70 - сильная «Volvo – Penta», рядный дизель, четверка, сами ее центровали, при установке – часов пять возились, где ее Боря Юдин достал, капитан «Лиры» – ума не приложу…
 Боб дал три красных ракеты поперек курса, я запалил фальшвейер, и мы чуть не приплясывали под эту цветомузыку – вот оно, морское братство, в чистом виде!
 Мимо прошла. Боря последнюю ракету ему в транец запулил. Не долетела. Не всегда закат на море – красиво. И уходящая в закат надежда – повод, и немалый, для грусти и разочарования, несмотря на буйство красок.
 Жизнь – невеселая книга. «Лира» перевернула очередную страничку, открылась следующая. Я чуть не сделал ее последней, брякнув:
 - А на баке мы так еще и не пили… Давай… Чего уж теперь – то?
 - Полезли лучше в машинное. Вот если и там кранты…
 - Да. Тогда и нажремся…

 Через час стемнело, мы разбили ходовой фонарь, извлекли лампочку и соорудили какую – то облезлую переноску, головка двигателя была уже снята, наши головы ободраны – мы бились обо что попало при такой качке, а в машинном, да еще тесном, острых углов хватает, сколько повреждений мы там устранили, ни я, ни Боря не помним – половину мы нашли наощупь, на стенке висела куча запчастей – прокладки, фильтра, форсунки… Механик, видать, собирался делать чуть ли не капиталку, и хорошо запасся, даже инструмент кой – какой был – по крайней мере, болты пассатижами не затягивали, но перебрали мы его только к утру.  В башке всю ночь крутилась бессмертная фраза Кейси Брауна из «Guns of Navarone»:
 «…а самый ржавый и никчемный кусок железа почему – то присоединен к гребному валу…»
 Мы вылезли на палубу, глянули на зюйд – ост, картина не порадовала. Судя по начертанию береговой линии, мы уже влезли в зону ряжевых преград – хорошо – ветер поутих. Говорить нам было нечем, переглядываться – тоже, Боб полез в рубку, я - в машинное. Я плеснул эфира в коллектор, возвел глаза к палубе над башкой, и взялся за ручку кривого стартера – слава Богу, конструкция двигателя предусматривала запуск врукопашную, ну еще Боб из машинного подсобит стартером от полудохлой батарейки.
 - Пуск!!!
 Хрен там… Только эфиром хлопнуло.
 Я откинулся назад, тускло глядя на внутренности машинного отделения, понуро обозревая эту свалку металлолома. Катер качнуло, и солнечный луч, пробившийся сквозь откинутый люк, высветил какую – то, явно левую, замасленную веревку, свисавшую, как казалось, с подволока – так, обрывочек в ладонь длиной. Еще не веря себе, я потянул руку к топливопроводу и нащупал отсечный клапан – ну конечно же, мент!!! Он должен срабатывать от перегрева, отсекать подачу топлива, но, понятное дело, давным - давно этого не делал, его когда – то подвязали да так и оставили. А толкаясь вдвоем в темноте машинного, мы этот обрывок никак заметить не могли.
 - Щас, Боря, щас…
 - Что там???
 - Щас…
 Я лихорадочно искал хоть какую веревку – на себе, в машинном, но все пошло на якорный канат. Наконец нащупал какой – то провод, прицепил к веревке, чтоб до стартера достать, схватился левой за ручку запуска, правой натянул веревку клапана, и заорал:
 - Давай!!!
 Затарахтел, падла, и без всякого эфира. Не зря перебрали.
 Пружина клапана была тугая, чем его заклинить, чтоб не перекрыло подачу соляры, я себе не представлял. Только собой. И я повис на веревке, проорав сквозь грохот дизеля:
 - Мне отсюда – никак!!! Сам!!!
 Борина тень мелькнула в проеме трапа, загрохотали шаги по палубе – он выбирал якорный канат врукопашную. Так вот почему у моряков главный спорт – перетягивание каната… До берега доберусь – всех гонять на это дело буду. До восемнадцатого пота… Пригодится…
 Черт знает, сколько он яшку выбирал, наконец, на палубе звякнуло, прогрохотали шаги по палубе, тени я уже не видел, смачно чавкнул редуктор, я чуть не упал – пошли… Я понимал, что прямо в гавань – ни в коем случае – налетим на что - нибудь, только – к приемному, а уж оттуда – домой, но знали б вы, как я Боба проклинал… Руку менять приходилось, наверное, каждые пару минут, провод резал кисть нещадно, а поворота все не было. Башка занималась черт знает чем – счислением пути, сносами, ветрами, дрейфом, скоростью судна, попытками вспомнить лоцию – где и какие тут течения, передаточными числами редуктора, и прочей хренью… А что с меня взять – мочи держать не было, и так хотелось, чтоб Боря, вот прямо сейчас, переложил руля, и лег на финишную прямую…
 И вот, наконец, хорошо качнуло, дало в скулу по – настоящему –поворот! Катер лег на борт, склянка с эфиром слетела, треснулась о решетку пайолы, мерзко запахло, даже сквозь солярный выхлоп, заполнивший все машинное, и катер пошел в порт по прямой.
 Кто сказал, что человек умирает один раз? Умер я в машинном тогда. И прожил столько в этом угаре, что по времени как раз бы на еще одну жизнь хватило. Только скверную я там жизнь прожил. Очень скверную.
 Я все понимал: что он швартуется, что закидывает веревки, что стопарит движок, что иначе просто нельзя. Но все это – время. Время… И я никогда никого так не смог ненавидеть, как его. Вот за эти пятнадцать секунд.
 Я еще вылез до плеч по трапу – Борьке было б страшно неудобно меня вытаскивать из этой тесноты. Он вцепился мне в плечи и волок на палубу, потом – дальше, на понтон причала, там я, наконец, рухнул на спину, он говорил потом, что я был натурально зеленый от отравления, как самая настоящая лягушка, на массаж сердца и искусственное дыхание не отзывался, он наклонился, чтоб оживить меня, как положено – «рот – в рот», и тут меня вырвало ему прямо в лицо. Отомстил, короче…
 А он перевернул меня набок, чтоб я не захлебнулся, отвалился на спину и начал ржать…
 Все – таки гороскоп – не звук пустой, едва почувствовав, что могу шевелиться, я полез на брюхе в воду: я – скорпион, под знаком воды родился… Булькал я там этак с полчаса. Да и выпил этой воды немало – желудок вычистил до блеска. Потом, обнаглев, вообще нырнул, полежал на дне, и вылез из купели всего живого более - менее употребительным…
 - Чего ржешь – то? Истерика?
 - У меня б кто так тачку угнал!!!
 - В смысле?
 - Ну, представляешь, угнали, через пару дней вернули. С перебранным движком…
 Тут и я заржал…
 - Так вот кто на этой одиссее наварился! А кто механиком в Арктическом?
 - Хрен знает. Новенький какой – то.
 - Надо его на спирт раскрутить… За капиталку…
 - Вякнем только – нам хвост накрутят.
 - Оторвут.
 - Вот именно. Ты – как?
 - Нормально. Говорят, при отравлении пиво помогает…
 - До него еще дойти надо. А не молоко?
 - Пиво, пиво. Молоком только желудок чистить…
 - Давай – ка – Уодки! Уыпьем Уодки…
 - Ага. Бери сумарь, тащи меня в дом. Сам – то я не очень…
 Я пытался перебирать ногами, но это было так – бутафория. И фактически он меня тащил на плече – так мы и вписались в домик вахты. Там нас ждал хороший удар по нервам – за столом мирно сидел Леша. Боря выронил меня, сумку, подскочил и треснул его в скулу…
 - Ты!!! Ты!!! Мы чуть не сдохли!!! Ты где был???
 Боря держал его за глотку, а Леха давился:
 - Да я с порта звонил!!! Со всех остановок!!! Потом сюда! Здесь всю ночь бегал – никто… Ни одна…
 - Брось его, Боря… Люди. Что с них взять?
 Боб его не отпускал, глотку у меня саднило – не до разговоров было, я ткнул Борьку ногой сзади под колено, он упал и отпустил Лешку.
 Я прислонился поудобнее к косяку, посмотрел на них и выдавил:
 - Давайте, все – таки нажремся… Есть за что…
 Отпущенный на покаяние Леха смотался в «Витамин» на гору за пивом и обильной жратвой, мы надрали в парнике огурцов и помидоров, Лешка ничего не потерял и не разбил по дороге, и этого уже было достаточно для благодушного настроения. Но мы неторопливо пили еще спокойнее, чем требовали обстоятельства… Напряг из нас вылетел, наверное, там, на пирсе. Последнюю вспышку принял Леха… Он пытался расспросить нас, в чем, собственно, дело, и что это мы такие ошалелые, но мы только отмахивались. А потом и отмахиваться перестали. Зуд по всему телу от отравления становился все тише, фантомные сигналы по нервной системе пробегали все реже, мыслей было много, но если собрать их все и смять в комок, то вышло бы всего - навсего:
 « Ну и ладно…»
 Я отвалился, наконец, от стола, завалился на койку и закинул руки за голову. Боря разлил по последней, и тихо проговорил:
 - А ведь как ни крути – подвиг. Героическое деяние… Приятно.
 - Нам с тобой. И – все. Не, в следующий раз я геройствовать только на публике буду – пусть зрят. Может, тогда что отколется за подвиги полезное…
 - Посмотрим. На слове ловлю.
 - Лови. Смотреть только будешь или впишешься?
 - Я дурак еще круглее тебя. Впишусь, конечно.
 - Знаю.
 Он как - то странно оглядывался и моргал, теребил горлышко бутылки и нашаривал сигареты, и тут я понял, в чем дело.
 - Борька, дурак, этого не стесняются, на мою морду посмотри…
 По моему лицу давно уже текли слезы…

 А сейчас мы сидели на решетке бака и смотрели на свои руки. Будут дрожать или нет? Я не выдержал первый – сглотнул и сказал:
 - Илья – не Леха…
 - Крупнее…
 - Ну, если той же масти – тогда – сразу на дно… Без мучений.
 - Разберемся. Давай за это – чтоб без мучений.
 Я придержал стаканы за донышки, Боря разлил, завинтил пробку и для верности зажал пузырь коленями. Тронув стаканы, мы синхронно вытянули уши к корме… Не, дизель с тона не сбился. Чокнулись. Выдули. Я посмотрел в открытый люмен на Илью, стоявшего на руле, обвел взглядом ночной залив, вдохнул осторожно ветра… И вдруг так обмяк, что пришлось почти лечь, опершись на локоть – бог мой, я и не представлял, что это напряжение держало меня два года, что во мне столько времени сидел крепчайший осколок суеверного страха – того самого, который нахлынул на меня тогда, два года назад, нахлынул в тот момент, когда все кончилось, и мы швартанулись к понтону… И я понял и признался себе, что рвало меня тогда так отчаянно не только от отравления, но и от страха… Чуть екнуло опасение, что Борька меня засмеет, плевать, я уже поворачивался к нему, чтоб признаться, как я тогда перетрусил, а он откинулся на спину, сорвал пробку и стал хлестать из горла – захлебываясь и жадно. Оторвал пузырь ото рта, стукнул намеренно затылком в настил, и заорал на весь залив:
 - Отпустииилоооо!!!!!
 Мы плясали, громыхая сапогами в палубу, отмахивая такт бутылкой, орошая водкой окрестности, мы орали, глуша дизель и распугивая чаек и тюленей, пузырь полетел в сторону, мы вцепились друг другу в плечи и скакали по всей палубе то голова к голове, то запрокинув морды к небу, и орали, орали…

   В Кейптаунском порту
   С пробоиной в борту
   «Жаннетта» поправляла такелаж.
   Но, прежде чем уйти
   В далекие пути
   На берег был отпущен экипаж…

 Черт знает, сколько это длилось, нас уже рвал восторг на части, вот, сейчас, сердце же не выдержит такого восторга… В исступлении я прыгаю на фронт рубки, через люмен протягиваю руку, двигаю сектор оборотов на «Стоп», Борька уже вышиб стопор шпиля, якорь полетел в черную воду, а мы, с двух бортов – за ним.
 Не, все – таки надо было рыбой родиться… Лежу на дне ночного залива. Темно? Шиш вам. Надо просто вверх смотреть. Блики, вспышки… Слабенькие, но есть… Только здесь можно ощутить такое полное чувство защищенности без одиночества. Ты прикрыт трехметровой толщей прозрачной воды, никого рядом нет, звуки не тревожат – просто информируют – вот вдалеке «Метеор» зудит, вот по каналу пыхтит басовито купец, что – то еле уловимо плещет – волночки на поверхности, а блики, блики света – лунного, городских огней, ходовых огней судов, просто напоминают, что ты – не один, стоит только вынырнуть…
 Вдруг поверхность моря вспыхнула надо мной сверкающим серебром, жидким, переливающимся, фантастическим по своей красоте, а толщу воды, саженях в десяти от меня, пробил наискось прозрачно - серебряный столб света, в котором засверкали искры – рыбки, песчинки, водоросли – звездная алмазная пыль… Я чуть всплыл ото дна и замер – такое надо впитать… Впитать на всю жизнь…
 Черт, воздух кончился. Я толкнулся от дна, вылетел по пояс на поверхность и тут же в меня ударил свет прожектора.
 - Дурень!!! Убери – три киловатта – я ж ослепну!!!
 Рядом уже плескался Боря.
 - Ну твой Илюха и орел… За пару минут просек, где прожектор включать…
 - Дай Бог ему всего на свете… Видел?
 - Да. В серебре купался… Охренеть…
 - Самая вкусная радость – неожиданная…
 - Ладно, мы свое получили. По гроб жизни хватит. Полезли на борт.
 - Ага. Народ, поди, черт – те что подумал.
 - Пусть думает. Народу полезно…
 А нард и думать не стал – посыпался с двух бортов в воду…

 - Жора!!! Да продирай ты зенки, в конце концов!!! Девятый час уже!
 - Продрал, продрал… Лезу…
 Врал я, конечно, – я их только на палубе разлепить смог. На часы глянул – ёшкин кот. И двух часов не спали… А Боря уже вкручивал сверло в голову:
 - Адмирал насчет оргии сто пудов прав был – надо хоть как – то прибраться…
 - Ладно, давай. Я – обе каюты, ты – все остальное…
 Пустые бутылки свалили в коффердам, те, в которых хоть что-то было – в ящик на камбузе, две полных – в рубку, белье и все остальное запихали в парусную кису, в общем, даже палубу продраить успели. И ведь вот что занятно – все, на что я натыкался во время уборки, в рамки хоть каких – то приличий никак не укладывалось, а ощущение от вчерашнего было на редкость возвышенным. Да, мы грубы, циничны и беспринципны по общим меркам, девахи наши – и того хлеще. И наш разнесчастный пароход даже при ближайшем рассмотрении больше всего напоминал этой ночью общественную баню древнего Рима времен упадка империи. На нас можно навесить и дикий лексикон, и разврат, и пьянство, наши разговоры не выбивались из рамок самых примитивных тем. Но встал из ночного моря сверкающий город, все ближе и ближе он, и вот встретил нас распахнутыми крыльями Николаевского моста. Рванули от берегов сверкающие дорожки золотистого света, и на самый прекрасный город на свете смотрят завороженно с палубы восхищенные дети. Дети, получившие то, о чем мечтали, но давно устали надеяться – Чудо. Власть города беспредельна – ему невозможно нахамить – они стояли тихо и восторженно, они впитывали чудо и боялись его потревожить словом и движением, здесь неуместным.
 И только в темном заливе сорвалась со стопоров замершая на пару часов оргия, приняв самые бесшабашные формы – понятно, почему. От страха. От страха того, что остался за кормой сверкающий волшебный город, что впереди – мрак залива, и дальше – беспросветной жизни, полной каторжного труда и безнадежности. Страха того, что город снов и мечтаний никогда не вернется.
 Но это совсем не так. Никогда жизнь уже не будет унылой и беспробудной. Они знают, что чудо на свете есть.
 Они видели его собственными глазами…
 А город снов – вот он! В него всегда можно вернуться.
 Или хотя бы – вспомнить…

                НЕВА               

 Мы уже сороковую минуту пытаемся пройти мыс Святки на Ивановских порогах. Диспетчершу мы уже давно свели с ума, суда, идущие сверху, кроют нас в хвост и в гриву, снизу нам тоже достается, но, правда, не так злобно – против течки удерживать судно все – таки не в пример легче, а нам с Борей, честно говоря, не до воплей и не до смеха. Даже на мат времени нет. Черт знает, с какого перепуга Нева вспухла в середине лета, но течение на порогах – узлов шесть – семь, вода высока, а у нас на буксире – четыре крейсера. И «Самый полный» не дашь – движок закоптит, а на «Полном вперед» - те же самые семь узлов. Ну, может, восемь… Абзац.
 Счастье, что я на руле стою – то, что Боря вытворяет, мне явно не по силам и не по уму: он оседлал «Каму» - рацию для переговоров в речной обстановке – и, как мне кажется, уже взял на себя функции диспетчера на Святке. И нехило с этим справляется. По крайней мере, всем судам от Меньшиковской гряды до Володарского моста, он доходчиво втолковал что именно пытается проползти через Ивановские пороги, обгонять нас никто не пытается, а встречные расходятся с нами с ювелирной точностью – чуется, что в рубках – капитаны. Да оно и положено. Не то место, чтоб на вахтенного офицера такое сгрузить…
 Я рулю не только руками, но и животом – в рубке тесно, рации, что «Сейнер», что «Кама» - здоровенные ящики, плюс эхолот – вообще – комод какой - то, да и радар – бог знает какого года рождения – лампы с ушами, чуть не с водяным охлаждением, а Боре за моей спиной нужен проход – он летает с борта на борт с отмашкой. Ее тоже видеть надо – экспонат для музея народного творчества: метровая палка от швабры с фотовспышкой на одном конце, на другом – четыре батарейки питания, прикрученных изолентой. И пусковая кнопка токарного станка в качестве выключателя. Эта уже намертво приделана – проволочкой. Без отмашки – никак – не у всех, кто по Неве ходит, рации есть. Далеко не у всех…
 Я, конечно, проклинаю на все лады то, что к нашему хвосту прицеплено, но нет худа без добра – по крайней мере, судно не рыскает – рооовненько так ползет… Но уж дюже медленно… Правая рука зудит неимоверно, мочи нет сдерживаться и не двинуть сектор на «Самый полный», но это точно – катастрофа – двигатель закоптит, за пару минут потеряет мощность, а то и заклинит, четыре яхты, «Дельфин» - все это собьется в кучу и полетит по течению вниз – на скалы, в берег, под форштевни идущих сзади кораблей. На дно. А из Невы выплыть, да на порогах – этого еще никому не удавалось…
 Глаз все время стреляет вправо – на створ мыса, господи, как мне хочется, чтоб он сдвинулся, наконец, к корме, я уже животом подталкиваю руль, чтоб хоть призрачно толкнуть посудину вперед, мозг где – то вдали отмечает, что Бориных разговоров по радио я уже не понимаю, и слышу их очень издалека, что ничего для меня уже нет на этом свете, кроме форштевня судна и рвущейся под него вспененной на порогах воды… Два часа ночи, ни черта же по сути не видно, но я чую каждый изгиб водной поверхности, каждую волну, похоже, даже камни все на дне вижу – только б выиграть еще хоть метр скорости, только б проползти этот треклятый мыс. И глаз уже вправо не стреляет. И рогов штурвала я не чувствую в руках – пальцами и ладонями я двигаю по миллиметру перо руля – там, в воде за винтом, отсюда – прямо из рубки… И глаза давно вылезли из головы - они свешиваются с носовых лееров и до рези всматриваются в воду, которую так медленно режет форштевень… И нет уже у меня живота и груди – это киль судна, распарывающий воду, я сам, всем телом, протискиваюсь сквозь суводи головокружительного течения, а сердце громыхает двенадцатью горшками маршевого двигателя…
 - Пить будешь?
 - Что???
 - Пить, говорю, будешь? Я уж тебя третий раз спрашиваю. Прошли, слава Богу…
 Я хлопнул глазами и пришел в себя – ё-моё, уже мили две по гладкой воде идем, с двумя судами разошлись… И стопка на приборной доске…
 - Борь, порули… Что – то я того…
 - Давай…
 Стопарь я хлопнул сразу, как Боб за руль взялся, даже не чокаясь, курить не стал, а только тер и тер глаза, как будто их в башку обратно запихнуть хотел… Ощущение было очень знакомым, наконец я его вспомнил. Студентом, бывало, зачитаешься в электричке какой – нибудь матфизикой перед экзаменом, обо всем забудешь – на тебе, остановку проехал… Как Шурик в «Наваждении». Никогда не понимал – как над этим смеяться можно? Это ж такой кайф – от всего мира отрешиться… Не тот мир вокруг, чтоб на него без продыху смотреть…
 Боря сидел на штурманском столике и рулил ногой, всунув ее между спицами штурвала, а я лениво полистывал лоцию.
 - Ого! Смотри-ка, Ивановские – самое сложное место для судоходства на Неве.
 - Вообще – то во всей Европе.
 - Иди ты…
 - Из мореходки еще помню…
 - Да ну. Врешь. Или преп цену набивал. Из патриотизма.
 - За что купил, за то и продаю. Хотя, может, и стращал… Ты особо не расслабляйся – бухта Петрокрепость скоро.
 - Каналом пойдем?
 - Блин, там не разгонишься. Погода, вроде, ничего, шас прогноз как раз будет, в бухте добро запросим. Дадут, так Ладогой пойдем…
 У меня внутри непроизвольно ёкнуло. Шторма на Ладоге я разок хлебнул, что это такое, я представлял себе хорошо. Три года назад мы шли с маяка Сухо в Волховскую губу, четырнадцать миль всего, на сварном баркасе с дизельком, тонны на три… Вдарило на второй миле и я здорово охренел от происходящего, все, правда, обошлось, но осадок, как говорится, остался. Сейчас, правда, плюсов было полно: «Дельфин» - не баркас, судно вполне мореходное. Вот только буксир… Я столкнул Борькину ногу с руля и пошел на ют – смотреть буксирные концы и просветить капитанов буксируемых яхт насчет наших авантюрных планов. Я подошел к корме и заорал рулевому «Ингрии»:
 - Кэпа буди!!!
 - Сдурел? Пять утра!
 - Буди, говорю!!! И остальным передай…
 Рулевой попинал в переборку и минут через пять вылез Сашка Романов. С таким матом… Я курил и наслаждался. Красиво кроет… Он выдохся, и я проорал:
 - Ладогой пойдем. Вы – как?
 - Нормально. На хрена будить – то было?
 - Положено. Других спроси.
 - Не дурнее нас. Согласны.
 - Сань, вы все - таки ракеты под рукой держите – мало ли что… Из рубки назад хреново видно.
 - Я тебе в затылок запулю – увидишь.
 - Концы проверьте.
 - В рубку вали, мазута. Твое дело – в Сортавалу не зарулить вместо Волхова…
 - А тебе не все равно?
 - До Сортавалы у нас водки не хватит…
 - Веско. Вали, спи дальше…
 Я, не торопясь, пошел к рубке, оттягивая время – панорама была просто сногсшибательной. Нева распахивалась, становилась широченной, справа – крытые доки завода «Пелла», дальше – высокий берег с тончайшим кружевом молодых берез в парке воинской славы, и вдали – город Шлиссельбург, слева – невысокий берег весь в кустах с желтыми отмелями и редкими домишками совершенно крестьянского вида, и прямо по курсу из золотой рассветной воды, закрывая восходящее солнце, из невысокого островка, омываемого золотом и багрянцем рассветной реки, вырастала крепость… А дальше, за нею, угадывалась беспредельная серебристая ширь пресного моря…
 И в который уже раз окутались башни и стены клубами порохового дыма, засверкали стальные клинки, сотни лодок, ощетинившихся, как ёжики, фузеями с примкнутыми штыками, набитых солдатами в суконных мундирах с белыми портупеями, сгибая весла, рванули с левого берега к острову и вой и грохот поплыл над Невой… А с берега через головы солдат громыхали залпами демидовские пушки, расстилая над водой струи порохового дыма и били с треском в стены, лопающиеся в мелкие брызги от ударов, чугунные ядра…
 Ветер шевельнул волосы, пропало наваждение, и тут же сменилось следующим – туман веков стер с горизонта крепость, смыл город на берегу, оставив лишь несколько серых соломенных крыш приземистых изб, только что сонные рыбаки налегли на весла, бросая сети и верши, и гнали к берегу – быстрей, быстрей, еще быстрей, воды уже, казалось, не касались длинные остроносые челны… А со стороны рассветного солнца, будоража серебряную гладь озера, с легкими кренами, закрывая горизонт полосатым парусом, и поблескивая бляхами на выставленных вдоль бортов щитах, валил, огибая остров, задрав гордо драконью голову над рекой, варяжский драккар…
 С воем и писком заверещала рация, я поднялся в рубку, взялся за штурвал, а из рации  уже сыпалось:
 - Судно, идущее снизу с буксиром в бухту Петрокрепость – диспетчеру!
 Боря взял микрофон:
 - Катер «Дельфин» - диспетчеру. Прошу прогноз на сутки в озере.
 - Диспетчер – «Дельфину». Норд – ост, два метра – метр в секунду. Ясно. Видимость – за горизонт, волна – полметра, метр.
 - «Дельфин» - диспетчеру. Прошу добро на выход в Ладогу.
 - «Дельфин», какая у вас формула?
 - С  буксиром - 2.5.
 - Добро. На «Кубок Ладоги» идете?
 - Так точно. Судейское судно…
 - А каналом? Ваши - полсуток уже как прошли…
 - Не успеваем.
 - Диспетчер – «Дельфину». Даю добро на выход в озеро. Удачи!
 - Спасибо.

                ПРЕСНОЕ МОРЕ


 Я скосил глаза правее – на вход в Александровский канал. Новоладожский, в смысле. Старый канал, гранитом на входах отделанный – его еще Миних рыл. Только он далековато от озера и сразу почти стал зарастать – не было протока воды. Так что функций своих выполнить он не мог – дороговато чистка обходилась. И раз уж второй прорыли, не считаясь с расходами – стало быть, нужда в нем была. И немалая. Два года назад мы тащили финнов на «Кубок Ладоги» и кэп ихний забунтовал – в канал переться ему не хотелось – дело это и впрямь муторное и нудное. Пришлось лезть к ним на яхту по буксирному концу и втолковывать, что прогноз неважный и стоит потерпеть. Вся сила убеждения разбивалась о то, что по - аглицки финн шпарил через пень – колоду, а моих полсотни финских слов дела не поправляли. Смелости ему было не занимать, но по мне, так смелостью такого качества можно б было с кем и поделиться. А то и вовсе в воду её свалить, слишком много там от дури было… Мне уже было предложено перебираться обратно на катер – они, мол, своим ходом через Ладогу пойдут, когда я пустил в ход последний аргумент, надеясь на то, что хоть и финны, но буржуи же все – таки, деньги должны считать уметь. И я, медленно выговаривая слова, привел историческую справку, что до революции ни одна страховая компания не оформляла страховку судам, идущим через Ладожское озеро. Справочка в цель попала – кэп с лица сбледнул, но отступать ему не хотелось, и я еще четверть часа распространялся, что они очень нас обяжут, если морем не пойдут – долго, мол, и лениво перевязывать буксир – они в середке почти были. Короче, он милостиво согласился, я полез обратно, а в гордую страну Суоми поползло очередное подтверждение того, что русские – трусы и лентяи, а главный в России по этому делу – судья – стартер Кировского яхт-клуба… Вот и будь после этого вежливым и заботливым.
 А вход в канал проплывал мимо – вид его и впрямь не обнадеживал – у какого - то разбитого понтона стояла пара полупритопленных ржавых кораблей, дальше – покосившаяся ржавая землечерпалка и какие – то не то склады, не то свалки… И по обломкам ползали какие- то сталкеры… Неуютно.
 Впереди разворачивалась ширь озера, солнце поднялось выше, и поверхность водной глади переливалась черным с серебром вокруг катера, и золотисто - голубым – вдали. Я поймал себя на мысли, что в Ладогу я вхожу из Невы первый раз в жизни, и вообще – то мне страшненько, и стоит подобраться – мало ли что…
 То, что мы с Михалевским оказались на «Дельфине» всего – навсего вдвоем, да еще с таким хвостом, было из разряда чуда, и я здорово мандражировал от ответственности – в случае аварии ответить за ущерб было совершенно нечем. У меня даже судоводительских прав нету… Самоучка, можно сказать… Хотя чуда тут не было ровно никакого – просто все. Как русский блин. Иностранцы все пришли загодя, отметились в таможне на Морском вокзале и дальше поперли в Новую Ладогу – кто своим ходом, кто на буксире у катеров Центрального яхт-клуба и клубов БМП и ВМФ. Позавчера в наш клуб пришла флотилия из Кронштадта, посидели, попили, адмирал пересел на торпедолов к Кранцу, они подцепили всех, кого можно, и дунули в моря, а нас оставили дожидаться отставших – у «Дельфина», мол, скорость больше – типа догоним где – нибудь в кривом колене, там – то Иваныч на «Дельфин» и пересядет со всем судейским корпусом. Только ждать пришлось почти сутки – пока «Ингрия» добралась из Соснового Бора, да еще трое наших подтянулись – хвост оказался вдвое тяжелее, чем рассчитывали. Пока ждали – задул приличный ост, метров на пятнадцать, по заливу шлепали вдвое дольше, чем обычно, в Неву воды нагнало – короче, удача по всем параметрам. Иваныча тоже было малость жаль – что с нами, он и понятия не имел: на «ТЛ» - е рации нет.
 Идти по озеру было на редкость легко – на выходе нас обогнал какой – то «Амур», я пристроился ему в кильватер и пер, как по проспекту, он, правда, здорово наддал и через час – полтора исчез бы из поля зрения, но сзади шел еще и «Балтийский», так что поводырей нам хватало. Погода была – просто прелесть, когда берега пропали из виду, я наслаждался ширью, красотой и безмятежностью, скука от однообразия меня никогда не терзала… Просто тихо и хорошо…
 Я вытянул шишку фиксации руля и вышел на бак, лег на решетку и свесил башку вниз – на воду любовался. Стеклянная вода, режущий форштевень – гипноз, ей-богу… Когда я выходил из рубки, Борька колдовал на штурманском столе с лоцией, причем по-серьезному. Я заметил, что он пустил секундомер, когда мы проходили приемный невский буй, достал инструменты и занимался вплотную счислением. В принципе, это на фиг не нужно было, но он всегда этак вот развлекался, когда мы шли по градуснику в открытой воде, и я очень его за это уважал – люблю людей, которые учатся и тренируются тогда, когда это вроде бы и незачем. И тут же меня самого стыд кольнул – валяюсь же, бездельничаю, а «Дельфин» - то кривой: вмятину в левой скуле, после того, как Иваныч в Волхове валун таранил, так и не выправили, судно чуть влево тянет, ну и какое тут на хрен счисление, если судно зигзугом прет? Вся Борькина работа насмарку. Так что встал я и в рубку поперся. Подруливать. Мало ли что…
 Когда я это пятнышко увидел, нутро у меня упало прямо на палубу. Это сейчас с климатом какая – то хрень сотворилась – погоду и на пару часов не угадаешь. А вот тогда большинство моряцких примет работало безотказно. А может я в море давно не был… А тогда это песочное облачко с левого борта настроение мне испортило основательно.
 - Борь, глянь…
 Я протянул руку влево и показал на желтоватый приплюснутый глаз над горизонтом, который стал уже затягиваться серенькой дымкой, скрадывавшей границу воды и неба.
 - Это что?
 Пока он смотрел и спрашивал, мутно – серая полоска на горизонте налилась свинцом – скорость шторма была потрясающей…
 - Минут десять у нас, может – пятнадцать. Черт, вот не повезло… И с норда, нет чтоб мордотыком. Заваляет…
 Интересно, что он опять вернулся к своим картам и инструментам, что – то вычерчивал и замерял, хватал то секундомер, то циркули, потом вылетел на бак с биноклем и минуты три осматривался, как будто искал что – то… Потом вошел в рубку и положил бинокль в пенал.
 - Борь, сходи, предупреди.
 - Не дураки. Сами уже все поняли.
 - Мы где?
 - На траверзе Зеленца. Если здорово ударит – в Кобону переть придется.
 - Ты мне не пи…и, ты мне пальцем покажи!
 Боря сунул палец в рот, вытащил его, поставил стоймя, типа ветер определял, и уверенно рубанул на зюйд:
 - Туда!
 Вот тут и свистнуло. Солнце исчезло мгновенно, вода пожелтела, дождь несся параллельно воде, волны росли на глазах – острые, частые, через пару минут ветер стал срывать с них гребни, и видимость упала до пары десятков метров. Судно зарыскало, как припадочное, я вперся глазами в градусник и все из башки вылетело – только б удержать «Дельфин» на курсе… Я Бога благодарил за то, что сразу же на меня нахлынуло то ощущение единства с судном, которое было на порогах, у меня даже бок левый заныл, как будто именно в него волны молотили. А их гребни уже перехлестывали через бак, судно тяжко качало и приходилось чуть подруливать влево каждый раз, как нос оказывался в подошве волны… Серфинг, мать его… Пяти минут не прошло, как слева свистнула ракета, потом еще одна, обе красные, мы с Борей переглянулись, но тут Сашка пальнул белой. Боб схватил ракетницу, зарядил зеленую и выстрелил на юг, почти вдоль воды. Прямо у меня над ухом. В окно… Скотина такая. Кинул ее в стол и ссыпался из рубки на палубу. По мне, так его часа три не было. Сто раз успел подумать, что его смыло. Наконец ввалился, весь мокрый, протиснулся за мной в левый угол рубки, и включил радар. И опять стал колдовать над картами. Я не вытерпел:
 - Что делаем?
 - В Кобону идем. Их заливает по - черному.
 - Ну, идем… А поконкретнее?
 - Ща, погоди. Может в радар маяк Кареджи увижу.
 Он сунул лицо в маску радара и не отрывался минуты две. Потом оторвался и схватил секундомер. Потом склонился над картой, что - то бурчал, и я опять не выдержал:
 - Ну что там? Видел?
 - Шиш там. По счислению пойдем.
 - Утешил. Рассказывай. Только карту покажи сначала. И точку.
 - Смотри.
 Это сейчас я знаю, что то, что было нарисовано на карте, называется прокладкой. А тогда я морские карты и читать – то толком не умел. Но Боб меня на раз чуял, и в двух словах объяснил так, что и баран поймет:
 - Мы здесь. Идем этим курсом еще минут пять. Потом описываешь плавную циркуляцию на юг, так, чтоб на весь маневр ушло минут пять. Иначе яхты на хрен оторвет. Дальше прем чисто на зюйд. Что хошь делай, но на курсе удержи. Идем час примерно, от Зеленца до Кобоны фарватер провешен, по нему сворачиваем влево и – в канал.
 - Командуй.
 Не выпуская из рук секундомера, он опять вперся мордой в маску радара. Но радости это ему не принесло – мыс Кареджи был слишком низок – мы его так и не увидели. Он оторвался от радара, замер, подняв руку с секундомером, взмахнул им и сказал:
 - Давай.
 Я начал плавно закладывать поворот. Что только в башке не вертелось – все, что я читал о море, все что слышал и видел, неслось там со скоростью пулеметной очереди, и слетала с воспоминаний шелуха, оставляя лишь то, что имело настоящую ценность – информацию о том, КАК это надо делать… Чаще всего вспоминался «H.M.S. Ulisses» Маклина, и грело душу то, что все – таки это не Северный Ледовитый Океан. И не стреляют, слава Богу.
 Все – таки бесполезных знаний не бывает, «Дельфин» лег курсом на зюйд, но рыскал он отчаянно – волны били в корму, и я прибавил оборотов. Боря задрал брови, но я тут же огрызнулся:
 - Корма не транцевая – мне не удержать. Пересчитывай.
 Он посмотрел на тахометр, на лаг, склонился над картой и пробурчал:
 - Минут сорок…
 - Ага.
 - Фарватер – буями?
 - Вехами.
 - Твою мать…
 Дальше все было очень скверно. Я б и рад описать, да не помню ничего. Помню, что дождь был почему – то желтый, вода серая, и холодно страшно. Ну и просто страшно. Про время ничего не знаю – не было его. Левым виском я видел, как Боря склонялся к лоции, замирал, считая в уме какие – то дикие уравнения, заглядывал в градусник и каркал противным голосом команды на руль. Страх и холод испарились сразу, как только я увидел прямо по носу нордовую веху фарватера – все – таки чудо это было, да еще из разряда просто невероятных: как можно попасть точно на веху с двенадцати километров хода по штормовому морю? Пивной бутылкой в Луну угодить – шансов больше. Ветер чуть зашел на вест, поэтому веху я оставил правым бортом, чтоб не намотать на винт якорный конец, и довольно круто стал описывать левую циркуляцию, и только довернув ее, увидал сквозь дождь зюйдовую веху у себя за кормой, на правой раковине. Меня разобрало любопытство, и я осведомился:
 - Как думаешь, это которая пара?
 - А пес ее знает…
 Боря тянул из пачки сигарету и до меня дошло, что часа три я не курил – точно…
 - Пес - то знает… А штурман – ни уха, ни рыла. Может песиков в мореходку набирать надо?
 - Рули, давай.
 - Что – то в бочину слабо бьет – наверное, берегом прикрыты уже?
 - Черт его знает, мыс Кареджи – длинный и дугой чуть – чуть…
 - И чертей – тоже в мореходку…
 - Там их и так…
 Я увидал следующую пару вех, и у меня наконец-то отлегло – правильно шли. Я потянул сигарету, закурил, и откинулся задом на штурманский стол. Благодааать… Через четверть часа из желтой мути дождя всплыли берега, и мы чинно вошли в протоку. Я аккуратно вписался в канал, скинул до шести узлов и передернул плечами – то ли занемели они, то ли натружены были, и от этого движения зверски захотелось выпить. Боб уже тащил из стола бутылку, мы дернули по полстакана, тут грохнул выстрел, и мимо левого люмена свистнула красная ракета.
 - Твою мать! Что, потеряли что ль кого? – Боб вылетел на палубу и двинул на корму.
 Через минуту вернулся и сказал:
 - В берег тыкайся. Постоим часок.
 - Чего ради?
 - Нам - то хорошо. А они там замерзли – кранты… Погреться надо.
 - А…
 Мы ткнулись в берег, яхты – за нами, мы скинули с носа трап, но все оказалось не так просто – экипажи на борт пришлось буквально втаскивать – они на ногах не держались от холода. Мы их стащили вниз – в машинное, и они облепили горячий движок. Водка – само собой. Но без движка бы они, может, и не очухались бы…
 Я незаметно выбрался из машинного, прошел в каюту и лег на банку.
Закрыл глаза. Прикинул, что на самом деле произошло. Понял – точно чудо. Стал засыпать. И последней мыслью перед сном сверкнуло:
 Любое чудо должно быть тщательно подготовлено…



                НОВАЯ ЛАДОГА

 Я сижу на траве в скверике, затылок иву подпирает. Траву шевелю пальцем – длинная… Шелковистая. С постамента смотрит Суворов Александр Васильевич. Хорошо – мимо меня. Мне б его взгляда не выдержать. Он бы меня и трезвого выпорол – даром, что не сторонник телесных наказаний был. За страх.
 Страшно мне. И не потому, что трезвый. Хотя, может, и от этого тоже… Сколько ни думаю – все выходит, что я случайный какой-то. Невероятный. За пределами теории вероятности и появление мое и то, что жив еще… Оно, конечно, может, и везет. Да только не бывает везения такого. Прогулка по Ладоге в Кобону меня здорово подкосила, сто верст нудной ходьбы по каналу вообще доконали: во-первых, напряжно рулить в канале, во-вторых, делать особо нечего, разве что рояль в голове двигать, а он все по кругу норовит, ворочается, мозг утаптывает… И думы все об одном: а если бы не… Если бы не сперли батарейки – могли заглохнуть. На дно… Если б прокладку пробило позже – здесь, в Ладоге, или в Неве. На дно… Если бы у Михалевского «Правила судовождения» от зубов не отлетали, если  б рациями он не владел виртуозно, хоть и двоечником в мореходке был… Если б повернуть не решились, встали бы мордой к волне, экипажи позамерзали бы. Вода – плюс шесть, полчаса, и притащили бы в Новую Ладогу гробы коллективные на буксире. Если б у Саньки ракет под рукой не оказалось… Если б Борька счислением не развлекался… Если б рука дрогнула на руле… Хоть раз бы дрогнула… На дно… Если б веху, швабру эту, стоящую торчком в штормовом море, не разглядели бы… Волна – метра три, а веха – два от силы. Серенькая. Стерлись краски давно. Если б тогда с правого борта прыгнул, а не соскользнул… Если бы… Если бы… Может, и вправду кто меня хранит? На фига? Тоже, мне, сокровище… Чего меня хранить – то? Для чего? Один хрен – испорчусь когда-нибудь естественным путем, поизношусь, и стану непригоден для эксплуатации. Одна дорога – в утиль. Чего ж я такого не доделал, что сохранился до сих пор? Не знаю… И сказать – никто не скажет…
 Я еще и еще раз гоняю по памяти цепь случайностей, ну не лезет она в рамки теории вероятности, ну никак не лезет, даже близко не стоит… И это я еще не все вспомнил. Чем больше вспоминаю – тем дальше от реальности. Сказка какая-то. Что за сказочник придумал? Страшная, по сути, но все главы удачно кончаются. Не бывает…
 Так и тянет Господа Бога к этому делу за уши притянуть. Только несправедливо это будет. Мне как-то за всю жизнь в голову не пришло о нем всерьез подумать. Обрядов там, постов, молитв, отродясь не исполнял, верить в него вообще не доводилось – так, к слову только… Ну, богохульствовал еще… За что ж ему меня беречь? Но я ж – живой! Вот тебе и седьмое доказательство… А все, что со мной поганого случалось – все это я сам наворотил, пенять не на кого. Да еще пью, как лошадь, это уж совсем ни в какие ворота… Не иначе – со страху пью… Вот эту – то незатейливую слабость как раз очень хотелось бы свалить на кого – бес, мол, попутал. Да только его за хвост к этому пристегивать тоже несправедливо. Что – то я ни разу не видал, чтоб дьявол  мне водки нацедил и стакан в глотку влил.. Все  как-то сам… И до чертей не допивался, вроде… По крайней мере, не видел таковых. Даже издали. А в себе искать корень своего везения как-то… Неприлично, что ли…
 Я совсем отлип от ивы, и растянулся на траве. К яхт-клубу идти не хотелось, в городе тоже, вроде, делать нечего. Куда себя деть? Ничего не понимаю – завтра старт регаты, все в приподнятом, а кто и – в лежку, дым коромыслом, веселится народ, один я, как сыч валяюсь… Осадок, конечно, мерзкий на дне организма плещется – войти в гавань не успели, адмирал разорался – где, мол, шлялись, он, видите ли, весь извелся, мы ж почти на сутки опоздали. Боря ему пытался втолковать, что шторм задержал, удирать пришлось, да куда там…Иваныч так орал, что насквозь через глотку видно было, что чует он - сам виноват во многом, так и подмывало спросить, а чего это, мол, ты с Кранцем поперся, «Ингрию» не дождавшись? С кронштадтской братией побухать невтерпеж было? Да только не спросил, пожалел, что ли? Или нарываться не хотелось… А когда Ольга подошла и верещать начала, совсем с души своротило от казенных формул. Всех, мол, подвели, чуть не сорвали регату… Радио сплошное. Смылся, короче.
 Голову назад закинул – ларек квасной в стене хлебозавода. Квас у них тут вкуснющий, так и на него денег нет, все как-то просадить умудрился. Только и остается, что в небо смотреть, там ничего раздражающего нет. Смотришь и ни о чем не думаешь. Точнее, не так… Смотришь на облака и думаешь ни о чем. Просто думаешь ничто… Ишь ты, как выразился… Но – точно.
 Облака тянутся вереницей сквозь листву берез, и голова сначала пустеет, потом наливается спокойствием. Плевать, что они там орали про меня. Про меня – то только я все знаю. Это они от незнания. А я доволен. Не просто от того, что жив, и – слава Богу. Подумаешь, снаряд мимо пролетел… Тут покруче – вроде как мы с Борькой этот снаряд от себя оттолкнули. А ведь точно в череп метил. Есть чему радоваться. Тихо, спокойно, пусть про себя, но радоваться. Вот и буду. И вспомнить есть что. И снова стали хлестать через бак волны, пенные гребни заливали рубку, земля закачалась, как палуба, хлынул морозный косой дождь, но тепло мне было, и баюкал меня ветер, тихо – зеленый, пахнущий травой и листвой, и штормовой одновременно. Я заснул, глубоко и спокойно.
 Что будет, когда я проснусь? А будет то, что мне интереснее всего на свете: вода и ветер, мощь природы и творений рук человеческих, запредельная усталость и дикий азарт, головоломки, и самые высокие в жизни ставки, и сорванный банк у швартовой тумбы причала, скорость и голод, жизнь, самая яркая, какую только можно представить, и самое главное в этой жизни – то, что она имеет весомый, вполне осязаемый смысл.
 Я неважно отношусь к людям. И терпеть не могу с ними бодаться. Вообще спорт презираю, как таковой. Тратится столько сил, умения, упорства. Нет, чтоб на полезное дело. А не на то, чтоб доказать, что ты выше всех на стенку писаешь… И ставки грошовые – медальки, посуда, зависть проигравших. Но есть природа. И вот с нею я готов цапаться когда угодно и как угодно, хотя бы потому, что она требует только одной ставки – головы. Других она не признает. И когда ты выигрываешь у нее эту ставку, происходит настоящее чудо, мало кому понятное: оказывается, что проигравших нет. Просто она в очередной раз признала тебя своим. И ты выигрываешь весь мир. А смысл? Смысл в том, что играю я за людей. Хоть их и не люблю. И за природу: человек ведь – ее творение.
 Прелесть…
 И страх смылся.
 Сплю…

  К вечеру я глаза продрал, и ноги вынесли меня на высокий берег Волхова, над клубом. И высоко стою, и далеко вижу, все подо мной – гавань, река, левее – озеро, гранитный вход в Староладожский канал, шлюз, и мачты, мачты… Каскад звуков – тихих и понятных, дети визжат, сигая с гранита в воду. Кто - то переговаривается. Звенят тросы на флагштоках и рангоуте. Плеск воды вроде даже слышно. И шелест берез. А гул сотен голосов и музыка на пирсах громче, чем все остальные звуки, но почему – то – фоном… И закатное солнце вроде как потрескивает от собственного жара, валясь в Ладогу. Ярило…
 Синью темной подернулось небо по кромке справа, а в зените неподвижными шторами –  перистые облака. Розовые мазки на голубом куполе мира. Сколько воздуха… Дышу. Нет, вру – вдыхаю… Пью – не напьюсь…Так вдохнул, что звон в ушах колокольный. Голову опустил, подбородок – на грудь – выдыхаю. Медленно, со смаком… И-эээххх…
 Глаза вниз опустил, аж зашипел от унижения. Руки на груди скрещены. Нога – вперед… Наполеон, мать твою. Во, позор - то… Как вспомнил, кем он был, вообще завертелся на месте, как кот с подожженным хвостом. Три войны затеял, все три бездарно проиграл, в рот ему дышло, три раза драпал, армии свои на произвол судьбы бросал, чванный неудачник. Точь – в точь, как я. Слава Богу, хоть славы такой позорной мне снискать не довелось. Все-таки хорошо, когда тебя мало кто знает. Так бы и дал себе в глаз. Опять настроение под откос полетело. И накатила слабость. Нет, ноги не подкашивались и конечности не дрожали. Я опять оглянулся на прошлые приключения и накатила неуверенность: в следующий – то раз, может, и не повезет… Я ведь никогда по-настоящему в себя не верил. Упрекнет кто-нибудь – теряюсь. Ищу, где виноват. Нет, чтоб сразу обвинителя послать куда подальше, чтоб дух мне не подрывал, сразу в себе копаться начинаю. Вон, адмирал наорал. А что я ему отвечу? Он весь из себя моряк, на флоте служил, потом командующего военно - морской базы на адмиральской «Чилите» возил, тренер, яхтсмен, корки у него всевозможные, а я кто? Самоучка. Какое – то магическое благоговение перед документами и званиями. Как в кровь въелось. Совок багровый. Кто там брякнул: «Надо выдавливать из себя по капле раба…»? Дурак был. Полоснуть по вене, чтоб враз все вылилось… Выживешь – навек свободным будешь, помрешь – туда и дорога…
 И тут до меня дошло, что делать это надо прямо сейчас. Почему – то я знал, что пришло время выбора. И ноги действительно подкосились. И сел я прямо на землю, вытянув ногу, и согнув другую в колене. Голову на колено положил. Дошло, что шутки с природой кончились. Теперь – только всерьез…
 Она стояла передо мной – не женщина, не соперница, не враг и не друг. Она не звала меня на бой, не предлагала померяться силами, она даже не улыбалась, просто изучающе смотрела на меня. Решусь, или – нет?
 - Здравствуйте.
 - Здравствуй.
 - Мне еще страшно. Можно, я подумаю?
 - Можно.
 - Я боюсь, что не получится.
 - Все боятся.
 - Но ведь я могу и не выбирать. Пусть все идет, как и шло.
 - Ты все можешь. Даже – не выбирать.
 - Но тогда это буду уже не я.
 - Ты и сейчас – не ты.
 - Но ведь, если я проиграю – меня не будет! Вообще никакого…
 - А сейчас ты какой?
 - Не знаю. А если я выиграю? Что я выиграю?
 - Себя.
 - Но проигрыш – это смерть! Я люблю жить! Мне есть, что терять.
 - Тогда садись в автобус и езжай домой. Забудь про море. Когда - нибудь потом сделаешь выбор. Если случай подвернется.
 - Вы безжалостны. Я ж все – таки Ваш сын.
 - У меня вас много. Шесть миллиардов. Я нянчусь только с беспокойными.
 - А когда это будет?
 - Не знаю. И знать не хочу. Это всегда случается вдруг.
 - Тоскливо. Ладно, посмотрим…
 - И что ты решил?
 - А Вам, что – интересно? Ничего я не решил… Рабом быть не хочу. И вызов бросать не буду. Это ведь необязательно?
 - Бесполезно. Так точнее.
 - Ладно, пойду. Разберемся… А вы – красивая…
 - Бабник. Наглец. Подлиза.
 - Детей обзывать - непедагогично. До встречи.
 - А я с тобой и не расставалась…
 Я шел нога за ногу по пирсам и понтонам и неважно видел то, что творилось даже под самым носом.  Так, на задворках сознания полустертым маркером ставились отметки: такелаж перетягивают, перекладывают груза, балансируя яхты, пробуют движки, что - то строгают, клеят. Готовятся… А часа три назад можно было предположить только одно: что все будут – в лежку, так бухали, с ума сойти… Накрыло гавань сумерками и огоньки «летучих мышей», фонариков и переносок, стали бивачными кострами армии, затихшей перед боем. Завтра… Завтра…
 И ведь их никто не загонял в этот бивак – сами. Они шли ради этого на огромные жертвы, в прорву летело все – деньги, труд, отпуска, отгулы, отработки, контры с семьями и родственниками – все, лишь бы оказаться здесь. Не из – за медалей же, в самом деле, и не за вазу из гжельского фарфора. Ради чего? Черт разберет… Ладно, на финише узнаю. Если дойду…
 Я сидел на пирсе, свесив ноги, и смотрел на воду, когда подошел Боря. Он был трезв, как и я – тоже карман до дна вычерпал.
 - Жора, чтой – то ты серый какой-то?  Как не в себе…
 - В себе, в себе. Поговорил тут…
 - С кем?
 - С матерью природой.
 - Псих.
 - Знаешь, Борька, может, я и псих, только поверь мне на слово – ждет нас какая - то хрень из разряда вон…
 - Это – она тебе? Природа?
 - Считай, что так.
 - Разберемся… Спать пошли, выпить все равно нечего.
 - Да, наверное, и слава Богу, что нечего. Пошли…

                СТАРТ

 Черт, ну что за акватория, стартовый буй бросить, и то – проблема… Течение зверское, суводи сплошные, судно мотает, как Адмирал его по нитке ведет, да еще вниз по течению – неясно… И по эхолоту ни черта не понять, надо, чтоб глубины были не меньше трех метров, а он, пенсионер хренов, плюс – минус пять выдает…Я стою на самой корме с якорем буя, на самом деле это просто тяжесть – килограмм тридцать вкривь и вкось сваренного железа, в виде противотанкового ежа, Боря чуть ближе к миделю – на правом локте сбухтованный якорный леер, перед носом у него буй стоймя – железная раскрашенная бочка с флагштоком и вымпелом. Тож кило на двадцать…
 Иваныч ставит на холостой, «Дельфин» дрейфует вниз по течке, я сразу же с натугой швыряю якорь за корму – как можно дальше, Боря вытягивает руку к корме, с нее кольцами слетает леер, когда остается с пол бухты, сбрасывает его в воду и, нагнувшись, как штангист, рывком швыряет за борт красно – белый буй. Дать сейчас ход – никак невозможно – полно шансов леер на винт намотать, время встало, мы с Борей застыли в позах броска – даже руки вытянуты к бую… Торчит, сволочь, вертикально. Когда ж якорь возьмет? Смываться уже пора – течение к берегу несет, что ж он, гад, не ложится??? Вымпел покачивается на волнах, кивает, поддразнивает, ну что ж ты дразнишься, того и гляди щас в берег вмажемся??? Лег, встал, опять прилег и вытянул наклоненный флагшток вдоль течения. На Ладогу указал. Мы орем хором :
 - Взяяяаааааалллл!!!!!!!!!!!!!!!!
 Удар редуктора, вспенилась вода за кормой и «Дельфин» стал описывать циркуляцию. Через десять минут мы стояли на якоре аккурат напротив буя – стартовая линия готова…
 Я залез на крышу рубки, прицепил на мачту судейский и стартовые флаги и распрямился.
 Бог мой, вот это зрелище… Ну пусть не распахнуты пушечные порты, не натянуты над палубой сети, не строятся мушкетеры на шкафуте и не раздувают фитили канониры на пушечных палубах. Но вот же он – флот, парусный флот, с рисковыми кренами от ладожского свежака, несется из гавани на старт – острый клин белоснежных парусов – в атаку… Армада наискось пересекает Волхов, подходит  к стартовой линии и начинается свистопляска, самый что ни на есть настоящий морской бой, бой  без пушек и залпов, без порохового дыма и звона стальных клинков, но на грани абордажа – за место, за выгодную позицию для старта. За ветер. За удачу. За то, чтоб первым вырваться на волю – в Ладогу… Десять минут до старта… Пять… Минута… Я скашиваю глаза на стартовый флаг – он смотрит точно на нос судна. Ветер, как по заказу – старт в чистую лавировку, сейчас…Сейчас…
 Ракета уже в стволе, полминуты, я защелкиваю ракетницу, в левой – секундомер. Пятнадцать секунд, поднимаю ствол вверх, на уровне плеча, десять – взвожу курок, пять секунд…Я вытягиваю руку вертикально вверх, левую, с секундомером – вперед, четыре, три, две, секунда… Вот оно!!! Сотни глаз буравят меня – и флаг взовьется, и хлопнет в небо ракета и взорвется небо от крика, но это – в момент старта, только в момент старта, а рассчитать ход и поворот на старт можно только по движению рук судьи – стартера, только это и свой секундомер могут подсказать капитану – как стартовать. Ветер расстелил по земле траву, треплет кусты на берегу, показывая изнанку листьев, рябит волнами реку и срывает брызги с гребней, я вижу все – натянутые струнами тросы такелажа, палубы, разноцветные корпуса, пенные ходовые волны, снег парусов. И все это закрывают глаза – сотни невообразимо огромных глаз с расширенными зрачками, и в каждом зрачке азарт – на волю! Сейчас мы вырвемся на волю! На простор… Господи, за что такое счастье – ведь все это зависит сейчас от меня! Сейчас я, одним выстрелом, спущу их с цепи… На свободу…
 НОЛЬ!!!
 Выстрел, и ноздри втянули пороховую гарь – напрочь снесло голову, это морской бой, настоящий, самый, что ни на есть настоящий, с треском бортов и хлопаньем ткани, со свистом ветра и бушующей водой, и я ору, срывая связки:
 - СТАРТ!!!
 Первые тут же легли оверштагом на правый галс и понеслись, сразу же забрав ветер, вон из бухты – на простор, остальные выжимали из своих курсов все возможное, с риском врезаться в берег, забирались выше по ветру, чтоб в последний, самый шаховый момент, повернуть, и, нагнав лидеров, отобрать у них ветер. Какие тут к черту, шахматы! Доска колышется и плещет, ветер сдувает с нее фигуры, клеток нет, доска беспредельна, а противник ходит и ходит, не дожидаясь, пока ты созреешь для ответного хода… И это – не бой, это – выше, тут никого не убивают…
 Сквозь свист ветра и рев гонщиков до меня шелестом доходят слова Адмирала:
 - Опять? Мальчишка… Чего так орешь – то?
 Я щелкаю рычагом затвора, вытаскиваю гильзу и протягиваю ее Адмиралу – сувенир победителю гонок.
 - Страховка, Иваныч… А ну как выстрела не услышат, или ракету проглядят? Гуманизм в чистом виде. Мудрость. Опыт, можно сказать… А ты – «мальчишка»! Поклеп. Я и обидеться могу…
 - Пистолет отдай, тогда и обижайся…
 - Шиш тебе! Вот конец старта отстреляю, тогда и получишь.
 - Дружно ушли. Плотненько. Минут пятнадцать еще, и амба… Борь, фальшвеер возьми, брызнешь, когда Жора пальнет.
 - Чего ради?
 - Телевидение.
 - Черт бы их драл! Из – за них и старт в реке дали? Мористее было б безопаснее в сто раз…
 - Да ладно тебе… Обошлось же…
 - Понты никогда до добра не доводят…
 Боря пошел в каюту, а Иваныч повернулся к судье - протоколисту:
 - Екатерина Осиповна, на старт – два часа? Или три?
 - Час, я думаю… Уже почти все ушли. Сейчас стартовую ведомость  перепишем…
 - Лады. Жора, засекай.
 - Уже.
 Я продемонстрировал ему лежащий на ладони секундомер. До конца стартового времени оставалось двадцать пять минут. Боря вылез на палубу с фальшвеером и начал, было, свинчивать головку, но Иваныч положил ему руку на плечо и заговорщицки оповестил:
 - В каюту пошли. Протокол подписать. Как раз успеваем…
 Боря воззрился на него, и, сглотнув, спросил:
 - А есть чем?
 - Есть, есть… Что б вы без меня делали…
 Он еще повернуться не успел, а мы уже, похохатывая, ссыпались по трапу вниз… Процедура подписания надолго не затянулась, все – таки два литра на двенадцать человек судейского корпуса – как слону дробина, но главное – ритуал был соблюден. Все будет в порядке…
 За пять минут до конца стартового времени  мы вылезли на палубу, я загнал патрон в ракетницу, защелкнул ее  и поднял руку. Боря вытянул шнур фальша и намотал виток на палец для верности. Секундомер…
 Выстрел!
 Боря дернул запальный шнур, и струя огня ударила вниз, сжигая рукав рубашки  и прожигая кожу на руке… Фальш полетел в воду и Боб сдавленно прорычал:
 - Ммммммать… Кинули понт… Просроченный, сссука…
 Я повернулся к Иванычу:
 - Водка осталась?
 - Шиш. Только одеколон.
 - Тащи, зальем, спиртом надо… Врачиха где??? Здесь же где – то валялась, загорала! Борь, ты как?
 - Знобит…
 - Еще бы. Щас я…
 Врачиху я нашел в каюте, голую – переодевалась для очередной солнечной ванны.
 - Мадам, там по вашей части работенка есть. И желательно, чтоб в таком виде – это пациента отвлечет.
 Девица оказалась, что надо, даже бровью не повела.
 - Что, ему так плохо?
 Я смерил ее взглядом и почесал снизу бороду.
 - Плохо, не плохо, но лучше станет. Уверен…
 - Ага, значит – в сознании. Уже лучше. Пойдемте…
 Она все – таки натянула шорты и мы пошли.

 Я сидел в машинном на корточках и под грохот маршевого ковырялся с чехардой, содрал с нее стартер и вникал в суть повреждений. Запуск она саботировала, можно было б и плюнуть, маршевый работал, как часы, но Борька валялся в каюте, и однорукому механику оставлять непорядок в машинном после вахты мне не хотелось. Врачиха, кстати, заштопала его по первому классу, судя по повязке, он все предплечье спалил, но она ему каких – то колес надавала, да и кольнула еще, и он даже спал, как сурок, ни на что не реагируя… Мало того, перед сном дала ему совет помочиться прямо на повязку, когда проснется, и торчать на ветру, если будет невтерпеж, чтоб обдувало – не фиг, мол, легкие надрывать… Во дает, баба, а ведь по виду и не скажешь – фря какая - то гламурная. Все – таки здоровый цинизм – штука полезная. Воевала, что ли?
 Снятый стартер вертел исправно, на двигателе – ни гугу, и я стал постепенно звереть, потом дошло в чем дело, но кое – что из агрегатов я уже успел попинать, а теперь громыхал крышками рундуков в поисках наждачки, вымещая на них ярость на собственную тупость. Нашел, наконец, зачистил фланцы стартера и двигателя, сболтил и ткнул пуск. Затарахтел, зараза.
 Вовремя. Из магистрали первого контура охлаждения ударила струя пара и брызнул кипяток, я еле успел отскочить, но в кисть все же попало, я зашипел, вспомнил Борьку, и обложил все машинное стоэтажным матом, треснул по машинному телеграфу и застопорил движок. Из переговорной трубы загудел Адмирал:
 - Жора, что там?
 - Первый контур. Дюрит пробило, полчаса.
 - Добро, купнемся.
 - На мостике!!! Отдать правый якорь!!!
 В переговорке загремело – Адмирал зашелся от хохота: якорь у нас один, цепь – семьдесят метров, под нами – двести… Я поднялся в боцманскую рубку, замер над фарфором и вылил, не торопясь, содержимое пузыря на левую кисть. Полегчало ощутимо, даже озноб утих, пора было лезть в машинное резать шланги.
 На палубу я выбрался минут через двадцать и слегка оторопел – никто не купался, только загорали, Иваныч вообще резался в шиш-беш с Аркашей – компьютерщиком…
 - Юра, ты уже не водоплавающий?
 - Айсберги растолкайте – тогда полезу…
 - ?
 Он продемонстрировал мне термометр на веревочке.
 - Вода – плюс шесть! Ниже ватерлинии – зима…
 - Неженки. А я вот здоровье поправлю!
 Я забрался на крышу рубки и сиганул. Не знаю, сколько я летел эти три метра до воды, но полтора из воды на борт я пролетел раз в пять быстрее. Адмирал задумчиво потряс в кулаках кости и осведомился:
 - Ну, и как там? Что- то ты быстро.
 - Градусник свой раздави! Там минус шесть…
 - Нельзя его давить – там ртуть. Нарушим экологию священного водоема. Как здоровье? Сильно поправил?
 - Да пошел ты! Утопло здоровье, один организм остался… Заводи, пойду к движку греться… Черт, ну и чудеса, никогда так холодно не было…
 - Скажи спасибо – Настасья ногу не отхватила…
 - Кто???
 - Мамаша Лох – Несского чудища. У нее со Змей - Горынычем шашни какие – то были… Потом – развод. А дочка эмигрировала…
 Иваныч бросил кости.
 - Коша троечная. Нет у тебя теперь шансов, Аркаша. Это тебе не кнопки нажимать, тут учиться надо…
 - Хорош травить… По местам стоять, с якоря сниматься!
 - Дааа, якорь… Зацепился, гад. Ты б нырнул, водолаз, посмотрел, а?
 - Запросто. Айсберги только растолкай…
 - Не царское это дело – льдины ворочать. Аркадий, ты в проигрыше – отрабатывай. Футшток на левом борту…
 Аркаша только глазами хлопал, морды – то у нас были – серьезней некуда, но тут появилась Ольга с заранее открытым ртом, и мы смылись – я нырнул в машинное, услышав напоследок:
 - Мы на Валаам в этом году доберемся???
 Адмирал, похоже, к рулю метнулся еще быстрее меня, я еще с трапа не ссыпался, а маршевый уже загремел…

 Все-таки деревянным по уши надо быть, чтоб регаты судить. Стою у борта, флаг в руке, жду финиша первого этапа: Новая Ладога – Валаам. Часа полтора уже жду. Часть солнца просыпалась на озеро, бликуют зайчики, а я то и дело жмурюсь от них, как сытый кот. Из воды почти отвесно вырастают скалы Никоновской бухты, поросшие корабельными соснами, даже северный ветер их не согнул и не искорежил. Врут, поди, ботаники - про пинии итальянские же втирали в школе, что они от ветра кривые… А здесь и ветра полно и сосны, как на подбор – гренадеры…
 И вот из- за скал, из- за сосен, на предельных кренах, натянутая между ветром и пресным морем, режет воду белоснежная яхта, она выжимает скорость из ветра и парусов, и рвется сюда – к финишу… Все еще беззвучно, она – далеко, но видно - метнулись к носу яхты две фигурки, яхта подвернула курс на полный, и цветным пузом взлетел спинакер – парус полного хода. Секунда, десять, и она уже не режет воду – распарывает ее, разбрасывая пенные брызги. Я заворожено смотрю, как она проносится мимо меня – идеал стремительности, на корме боевой финский флаг – голубой крест на белом поле и в крыже – натянутый золотой лук со стрелой, в полборта имя – «Silistria», капитан на корме вскидывает руку со сжатым кулаком вверх – Победа! Я взмахиваю в ответ, и тут только понимаю, что в руке у меня финишный флаг, и что я протабанил отмашку финиша… Было б не так красиво – вовремя б махнул…
 И ведь плевать мне, что Ольга скрипит про то, что я заснул, что Катя губы поджала, что адмирал к разносу готовится, мне от другого стыдно. Взмахом флага я должен был не только зафиксировать финиш. Я отдавал честь капитану. Победителю. А я запоздал. Это бесчестно… И когда все кончится, я сойду на берег, пойду на «Силистрию» и буду просить у них прощения. Это главное. Они меня поймут. Я найду слова, я расскажу им, КАК это было красиво….

                ДОМ СТАРОГО КАПИТАНА


- Боцман, подъем!
Я слетел со второго яруса, презрев все законы физики, раза в три опередив ускорение свободного падения – наверное, так слетали с коек матросы крейсеров при торпедной атаке… Передо мною торчал ухмыляющийся Адмирал.
 – Черт бы тебя… Какого…
 - Пошли, дело есть.
 Мы вылезли на палубу, и я глянул, наконец, на часы – полвосьмого утра, свихнулся Иваныч, ей - богу… Он полез в рубку, а я стал вытаскивать сигареты. Интересно, а чтой–то я так сорвался от его вопля? Не в армии же… Затянулся пару раз, и тут дошло: елки-палки, а ведь меня ни разу за четыре года никто командой не поднимал! Не было такого случая. То есть острые ситуации были, но никто меня поднять не успевал – я всегда вскакивал раньше, чем звали: то качка менялась, то тон двигателя, то шаги несанкционированные… А тут… Не иначе – блажь какая – нибудь, раз не почуял. Ну, если не выпить позвал…
 Иваныч вылез  из рубки:
 - Денег хочешь?
 - Очень. За что?
 - На «Ниинну» лоцман нужен с английским.
 - А куда они собрались? В Онегу по шлюзам?
 - В Ууксалахти. Может, выше, по Ууксе – к Питкяранте.
 - Опомнись, Юра, у них штурман - Пекка, профессор, каких поискать, он штурманцом в «Сильялайне» работает лет двадцать, по всему миру прокладки делал, лоции у них – лучше наших военных, им что, сорок миль по открытой воде не пройти???
 - Жора, тебе не один хрен?
 - Да стыдно как-то…
 - Во дает… А экскурсоводом? Так – пойдет?
 - Не понял.
 - Капитан, Аулис, здесь родился. В заливе Ууксы. Хочет дом свой найти…
 - Ого… Тогда конечно…
 Я представил себе, как я искал бы свой дом через пятьдесят лет. Да еще тот, который у меня отняли. С боем… Я не знал, как он уходил. Не знал, был ли свист снарядов и пожарища, я вообще позорно мало знал про ту войну, мне в голову не приходило, что я на чужой земле!!!
 Вдруг отчетливо вспыхнуло видение – я стою в густом лесу над обгорелым фундаментом, Пекка с Юсси давят мне на плечи, я падаю на колени, и Аулис, чуть скривив доброе, мягкое лицо, задирает мне голову, положив ладонь на лоб, и тихо, извиняющимся голосом говорит: « Зачем? Зачем твой дед это сделал? Прости…»
 Мелькнула тусклой молнией финка, и я падаю головой внутрь фундамента, поливая его кровью из перерезанного горла. Все справедливо…
 Я мотнул головой, стряхивая наваждение, непроизвольно потер горло и прохрипел:
 - Ща… Шмотки возьму. И лоцию дай посмотреть.
 - На кой черт?
 - Может, хоть не так стыдно будет перед настоящим штурманом…
 - Валяй. В рундуке под штурманским столом…
 Я спрыгнул с борта на пирс, и вдруг спина стала читать мысли Адмирала: « Черт, везет же дураку – английский знает. Так бы я с финнами пошел…» Я поежился, стряхивая остальное, совсем не хотелось слышать такие мысли, ну их к шуту, Адмирала есть за что уважать, а это – просто слабость. Я опять тряхнул головой, скидывая и это наваждение, и пошел к « Ниинне»…
 На полпути наткнулся на шкотового с « Вивата», да так, что с шага сбился и встал, как вкопанный.
 - На «Ниинну»? Лапти не потеряешь? – он почему – то презрительно посмотрел на мои кроссовки. Я пошевелил торчащими из драных кроссовок пальцами и изумился:
 - Гоночные… Не в штиблетах же!
 И только тут до меня дошло, ЧТО передо мной стоит… Откуда. Только инструктажа мне тут не хватало! А его уже несло:
 - Ну, иностранцы все же. Как – то неудобно. Что они подумают?
 - Обо мне – ничего плохого. А вот как ты на палубу попал? Постарайся с ними не общаться – засмеют… Командарм Фриновский жопой вперед по трапам спускался, когда наркомом ВМФ стал. Ты что, по такой же славе стонешь? Не позорься…
 Каким мерзким и стыдным стало волшебное карельское утро. Я шел по пирсу, машинально отмахивая правой рукой, как стряхивая что-то ладонью с бедра. Мелькнул « Жук в муравейнике» Стругацких: «Не может вот так лихо мотаться на шее магазинная винтовка весом никак не меньше полупуда, никак не может… Так может только игрушечная, ненастоящая. Из павильона. Из расстрелянного павильона…» Подделка… Подделка под человека. Как часто я их встречал – с пустыми подозрительными глазами, четко знающих, что мне надо и каким я должен быть. В универе, в армии, на заводе, в институте… Но я никому ничего не должен! Уже давным – давно. Все навязанные мне рождением в этом государстве долги давно отданы. С лихвой, за всех моих потомков. Я уже почти забыл про этих – с пустыми глазами. Выходит – зря. Даже здесь… Даже здесь… Гады… Все могут изгадить… Кухарки. Неумелые ленинские кухарки. Так проколоться! Моряки – народ суеверный, парусники – тем более, а уж гонщики… И уж если мне удалось взять приз хоть раз, я никогда не сменю обувь, в которой это сделал. Хоть режь меня, не сменю. Ольга, детский тренер сроду призов не брала, и, не зная, что такое гоночные кеды, швырнула раз в бухту драные тапки Игоря, моего сына, они до воды еще долететь не успели, а «три китайца» – друзья – не разлей вода, Исмаилов, Федоров и Тарасов, уже летели с трехметровой набережной в залив, и выловили их, несмотря на барражирующие по бухте катера и яхты. Один тапок – сразу, за вторым ныряли минут десять на шестиметровую глубину… И Ольга мгновенно поняла, что за глупость она сделала… А когда Адмирал ей растолковал, так еще и извинилась перед восьмилетним мальчишкой – не знала, мол, что гоночные… Только шиш ей поверили. Даже не изобразили.
 А я стою на пирсе перед белоснежным бортом «Ниинны» и не могу заставить себя ступить на борт. Стыдно… Что за гадость по моей стране шляется? Мне хочется стоять и каяться, и оправдываться перед ничего не подозревающими людьми, что не все моряки – братья, что в семье – не без урода, что не стоит плохо думать о всех, если нарвешься на такую гниду… Я завожу глаза вверх – к кружевным кронам сосен на головокружительной высоты скалах, и тут меня отпускает – нет, слава Богу, синему небу дела до моего стыда.
 Я опять тряхнул башкой, это уже на нервный тик похоже стало. А в голове мелькнуло – ну уж на этой палубе точно таких не встретишь…
 Я ухмыльнулся и шагнул на борт, громко рявкнув:
 - Terve, hei!
 Из каюты высунулся здоровенный финн, белобрысый, как и положено, круглолицый, совершенно неопределенного возраста. Рот растянулся до ушей.
 - Tervetuloa!
 Я протянул руку, и она утонула в широченной лапище с длинными и почему – то тонкими пальцами.
 - Kiitos… Is here anybody speaking English?
 - Me. I`m Pekka. Aulis and Jussi – so-so…
 - My Finish is not so-so. It`s nothing…
 Финн ухмыльнулся:
 - I see. It`s not even Eesti…
 Я хохотнул, в кокпит вылезли остальные – шкотовый Юсси, калибром поменьше Пекки, но очень на него похожий, и капитан – Аулис Мискала, небольшой, лет шестидесяти на вид, с мягким и очень трогательным лицом. Мы расселись на банках, прихлебывая чай, и скоро выяснилось, что Юсси и Аулис свободно шпарят по-немецки, а Аулис, хоть и очень медленно, но как - то может по-русски. Короче, говорить было на чем… Странное дело, я мгновенно стал их чуять, никаких преград не было и в помине. Они совершенно не притворялись, не были напряжены, слов было не надо. Я мгновенно почувствовал себя в команде, только судовая роль была непривычная – балласт. Ну, тоже вещь полезная, особенно в шторм…Бровь Аулиса чуть шевельнулась, конечно же – пора, я б тоже торопился, я быстро допил чай, встал и сунулся в каюту, бросив на ходу:
 - Старт?
 Они даже не переглянулись, только Пекка по инерции сказал:
 -Ye! Excuse…
 Я только рукой махнул, чего, мол, извиняться, и забрался в каюту – яхта – четвертьтонник, троим – то не развернуться, отход – сложный маневр. Чего я под ногами путаться буду? Да и на хату посмотреть интересно же… Интерес оказался не зряшный – пока я все разглядывал, они уже отчалили, и из бухты Никоновской вывалили, довернули к ветру, и пошли одним длинным галсом вдоль архипелага Валаам. А я все смотрел. Бог мой, над штурманским столом – сплошная “Silva” итальянская, дублирующий градусник, магнитный, плавающий, с цветной разметкой. Нам бы такой. Эхолот размером с пачку сигарет, экран радара с книгу величиной, и рация… Мать моя, просто телефон и кнопочки – 99 каналов. У нас «Сейнер» с пишущую машинку размером, холодильник «Камы», и неподъемный сейф эхолота, который разогревается минут десять. Про радар ваще молчу – на самолет не поставишь, нет таких самолетов, чтоб его в воздух поднять… И это на судейском. Поставь такое на яхту – на дно. Сразу, без мучений…
 Свистнули турачки, чуть хлопнул грот, яхта переложила крена на правый борт, ага – легли на курс, Валаам обошли… Пекка втиснулся в каюту, улыбнулся, хотел, видать, сказать что – то из вежливости, но я, тоже улыбнувшись, отмахнулся, и он потянул из рундука карту. Как же все-таки легко с ними…Я выбрался в кокпит – судя по ветру, в залив Ууксы войдем одним галсом, путаться под ногами у меня никак не получится…
 Дуло метров на пять с норд-оста, яхта перла здорово, Юсси сидел на руле, держа под мышкой румпель, Аулис пошел в каюту, а я растекся по левой банке и с наслаждением закурил. Дым от «Примы» коснулся рулевого, он непроизвольно чихнул, и мы оба хохотнули.
 - Не куришь? – Я приоткрыл вделанную в борт пепельницу, намереваясь затушить окурок, но он махнул рукой.
 - Не такое. - Подумал немного и добавил – Иприт.
 Я захохотал и поперхнулся.
 - Точно! Иприт со знаком качества…
 Юсси тоже залился, и тут из каюты высунулся Аулис, держа в руках солидную бутыль. Медленно выговаривая слова, он произнес на русско – немецком, ткнув свободным пальцем в часы:
 - Ничего, что рано?
 - Мы в России, она большая. В Находке – вечер. Удобно.
 Аулис радостно кивнул, и нырнул за кружками, добавив:
 - Йа! Вундербар!
 В общем, байки про финнов химерой не оказались – пили они нормально, весело и радостно, и как-то свободно, без нашей лихорадки, вызванной страхом, что вот, мол, ща нагрянут. Неважно кто – менты, халявщики, или жены – все те, кто портят нормальную русскую пьянку… Напиток оказался вкуснющий – австрийский ром, с которым я был знаком только заочно – по «Швейку». Выбравшийся из каюты Пекка растолковал, что выше 35 градусов у них не продают, поэтому они, зная, куда едут, смотались предварительно в Австрию за крепким. Я от такого рассказа чуть за борт не вылетел, тут в лабаз сходить за водкой – уже неразрешимой проблемой стало. А уж в Австрию за ромом… Охренеть.
 Когда мы дернули по третьей, Пекка ткнул пальцем в румпель и спросил:
 - Можешь?
 Я кивнул, и чтоб поняли все, добавил голосом:
 - Натюрьлихь…
 - Садись тогда, втроем мы быстрее с завтраком управимся.
 - Яволь!
 Я сел на румпель, чуть качнул право, отсчитал десять, лево, лег на прежний курс по градуснику, глянул на кильватер и порадовался – отзывалась ниночка здорово, прям по-женски, отщелкнул стопор, добрал чуть шкот, качнул яхту, малость растравил, она прибавила, добрал как было, лег на курс и развалился… Хорошая посудина. Можно сказать, прелесть просто… И вообще мне с руля слезать никак не хотелось. Так что, когда они выбрались в кокпит со жратвой, и Юсси сунулся, было, к рулю, я только отмахнулся, улыбнувшись.
Да и рулить особо нечего было – курс на фиксаторе она здорово держала. Мы тяпнули для аппетита, смели завтрак, помыли посуду и начался нормальный треп. С моих слов:
 - Полдень. Джентльмены выпивают и закусывают…
 Именно тогда я ощутил, что растолковывать анекдот или шуточку – не всегда унылое дело. У каждого народа свои аллюзии, и, треща на четырех языках, мы через четверть часа добились - таки того, что заржали хором, и с огромным облегчением: каждый из нас еще немного понял своего О`Генри… Юсси траванул анекдот про финского генерала, пока Пекка переводил, Юсси чуть не подавился, сдерживаясь, и когда до меня дошло, и я заржал, яхта уже вообще ходуном ходила. Я дунул про нашего, и понеслось…
 Чертов мозг, что он, как будто не мой, а пристегнутый, на все, блин, со стороны смотрит, даже стыдно перед ребятами, ей - богу… Я развалился в кокпите буржуйской яхты, румпель подмышкой, дымлю «Примой», а они веселятся от души, жестикулируют, как итальянцы, прости господи, а мозг отмечает, что час назад они вообще руками не шевелили, не надо им было жестами себе помогать, и говорят они отнюдь не на финском, хоть и между собой, а на чудовищном компоте из финского, английского, немецкого и вроде не то датского, не то шведского, да еще и с русским.. Своеобразным…
 Вдруг Пекка хлопнул себя по лбу и метнулся в каюту, Аулис глянул вправо и пошел за ним, я тоже посмотрел вправо, но не сильно понял, чего это они смылись. На траверзе был восточный мыс Валаамского архипелага, ходу еще миль пятнадцать, погода – сказка, и причин не то, что для паники – для резких движений не было. Но тут Юсси приподнял бутылку и я согласно кивнул. Еще бы… Вот тут казус и вышел. Ром – то до этого Пекка разбавлял, напиток получался вкусной консистенции – градусов тридцать. А Юсси с водой переборщил, я аж поперхнулся, протянул ему кружку и раздельно выговорил:
 - Excuse, too many water…
 И тут же скосил глаза на градусник – мне показалось, что яхту вильнуло волной. Когда он протянул мне кружку, я глотнул, не глядя, и тут уж от неожиданности вообще подавился – ромом там только пахло, ваще одна вода…
 Мой кашель растревожил всю команду и из рубки высунулся Пекка, пришлось растолковывать, что кашляю я оттого, что споткнулся о языковой барьер.
 - Пекка, он и так слабовато развел, я ему говорю – «Слишком много воды», так он для крепости еще из Ладоги черпнул…
 - По - фински учись, раз под этим флагом идешь, он разобрал только слово вода! Ну и налил. Как ты просил…Чего ты от него хочешь?
 - Рому я хочу!
 - Чистого?
 - Ну, давай чистого.
 Тьфу ты, опять получилось, как всегда: какая – то ситуация, и надо напрягаться, чтоб ей соответствовать. Попробуй махни полкружки рома в девяносто градусов! Такие ребята славные, так надо же, так вышло, что русские понты кидать надо. Три пары глаз меня сверлят, куда денешься? Только что друзья – товарищи были, и вот уже судьи на меня таращатся… Ром – не спирт, в нем дубильных веществ полно, еле выцедил. Выдохнул тихо за полминуты, и сигареткой занюхал. Понт, так понт.
 Юсси смотрит на меня во все глаза, потом переводит взгляд на кружку в своей руке, передергивает ознобно плечами:
 - Бррррр!!!
 Они ржут и хохочут, бьют меня по плечу, Пекка тоже рискнул – закашлялся от чистого, но все выдул, все – в кайф, а я за корму смотрю на удаляющиеся скалы Валаама, на кружево сосен и зеркало озера, на плеск кильватерной струи и бездонный хрусталь воды подо мной… Злость свою в хрустале топлю… На что? А и сам не знаю. Как будто героем анекдота стал. Клоун. Долго в воду смотрел. Даже руку за борт опустил… Тут Пекка опомнился, и до меня дошло, зачем они с Аулисом в каюту лазали. Я чуть не прыснул, когда они картами зашелестели, а Пекка попытался к румпелю протиснуться. На карте – то прокладка была. Ох, думаю, педанты… Пекке компас не видно было со своего места, и он спросил:
 - Георг, курс сколько?
 - Ост, чистый… Как ром.
 Пекка хохотнул.
 - Скорректировать надо, дрейф.
 - Брось, пятнадцать миль всего. Ветер – пять, стойкий. Не промахнемся, ворота в залив – полмили.
 Он был под газом, и стал настаивать. По сути, он, конечно, прав был – входного маяка нет, а фарватер в заливе Ууксы вехами обозначен, видно их неважно, береговая линия предельно изрезана, и риск воткнуться в какой – нибудь посторонний заливчик был. Но у меня в башке тоже шумело, да и еще один понт кинуть тоже хотелось. Трезвый бы сдержался.
 - Пекка, давай так. Я в залив зарулю, если ты веху в бинокль раньше, чем я глазами, увидишь, или она не по курсу будет, я – за борт, и до берега вплавь. Согласен?
 - А если попадешь – я за борт?
 - Еще чего! Если попаду – вечером на якоре по- настоящему нажремся. Deal?
 - Deal!
  Мы хлопнули по рукам, Аулис притащил вторую, и понеслось… Неслась под бездонным небом яхта, неслись над нами облака, журчал разговор о том, о сем, журчала кильватерная струя, и полоскал нас ветер, пропали из виду берега и острова, и осталось то, что прекраснее всего на свете – обласканные ветром четыре души под бездонным лазурным куполом на пьедестале из жидкого хрусталя, пробитого солнечным светом…

 - На, глянь…
 Я протягивал Пекке бинокль. В пылу разговора они даже не заметили, как выросли из воды скалы восточного берега и Ладога уже с полчаса, как перестала быть бесконечной. Он глянул раз, другой, повернулся ко мне и длинно выразился по-фински. Только интонацию понял, слов таких я не знаю.
 - Слушай, как вы, русские, ходите? Ты даже в карту не взглянул.
 Я показал – как. Облизнул палец, поднял его вверх, ткнул им на веху, и рявкнул:
 - Туда!
 Они опять хлопали меня по плечу, обнимали и хохотали, а я себя снова свиньей чувствовал. Я еще на «Дельфине» прикинул, что надо на полмили на траверзе оконечности Валаама севернее забрать, чтоб дрейф выбрать, и точно на восток – как раз в залив угодишь. А веху я увидел не на носовом штаге, а левее градуса на три, и тихонько подрулил, пока они не заметили, чтоб покрасивше было, и только после этого Пекке бинокль дал. Вроде все, как по нотам, а осадок есть. Именно от того, что по нотам, а не по слуху. Даж поздравления принимать стыдно. Все – таки актер – не моя професиия….

 Хорошо – ночи белые. Девятый час, а не похоже, чтоб темнело. Мы изрезали весь Ууксалахти вдоль и поперек, два раза на мель яхту сажали, но Аулис так и не мог найти место, где стоял его дом. Странное дело, у меня все из башки повылетало – гонки, пьянка, работа, кто я, что я, вообще все на свете, все было нацелено на одно – найти этот хутор… Единственный знакомый ему ориентир, который удалось найти, был старый бетонный пирс, вдающийся в залив с западного берега, но как от него к хуторку пробраться, тем более – морем, было неясно. Мы совсем не пили, пока прочесывали залив, я молчал, как рыба, в поисках я помочь никак не мог, только слушал, но и трети не понимал. Единственное, что я уяснил, что устье Ууксы было рядом с хутором, и в школу он по льду через залив за час на лыжах добегал. Всё.
 Мы встали на якорь у северо-восточного берега залива и сели ужинать, за все время поисков мы так и не ели. Аулиса мне жаль было до слез, на ребят смотреть не хотелось, невеселый, короче, ужин вышел. С тоски все, наверное, пьют, и русские и финны, и после ужина на джин мы прилично налегли, веселиться было не с чего, мысли крутились у всех вокруг хутора, а разговор об этом начинать, мне, по крайней мере, было страшно. Не мог я на капитана смотреть, ну никак не мог… Пекка помянул утреннюю навигацию, я хмыкнул, и посетовал, что нет сухопутной карты, хоть какое – то, мол, подспорье. Они как – то странно переглянулись, и во мне звякнул тревожный колокольчик. Они ж ныряли в каюту иногда, потом меняли курс, принимали решения, значит, в рубке было что - то, с чем они сверялись! А что это может быть, кроме карты? Пьяны мы были очень прилично, сознание у меня уже соскакивало иногда на армейские рельсы, особенно я это ощутил, когда увидел разбомбленный причал, картины у меня в мозгу сверкали – не приведи господи – сплошь война, ползанье по лесам и окопам, да и не могло быть по- другому: слишком эти берега были напичканы полустертой фортификацией и воронками, здорово тут война наследила. Я медленно поднял взгляд. В глаза штурману финской яхты «Niinna» Пекка Сальвисаарти смотрел уже не я, а сержант вражеской армии. Это длилось секунды, я увидел такой же гранитный серый взгляд, выдержал его, опустил призрачное оружие, и улыбнулся вымученно и тоскливо.
 - Пекка, я попробую. Дай посмотреть.
 Он только кивнул молча, оставил на банке автомат и пошел в каюту. Он вытащил все – карты, отточенные карандаши, циркуль, даже курвиметр. Я глянул на карту и обмер – топографическая советская армейская полукилометровка, ксерокопия, конечно, но отменно сделанная, и в углу – белый прямоугольник. Знаю я, что там за три буквы закрыли при копировании:  ДСП – Для служебного пользования. Я посидел над нею минут десять, и стал допрашивать капитана…
 Сначала мы еще соблюдали какие – то приличия и нормы мирной жизни, но все это куда – то быстро улетучилось, не знаю, как они, но мне это никак игрой не казалось, я уперся, как бык – мне позарез нужно было хотя бы для начала найти треугольник ошибок для коррекции стрельбы. И я тряс несчастного пленного, выворачивая ему душу наизнанку – все воспоминания его детства я пропускал через песочницу – где ты видел остров, когда бежал в школу, не мог ты на берег здесь влезть, круто слишком, – устье ручейка должно быть, или отмель какая, ну неужели вы к пирсу, мальчишки, пробраться не пытались мимо солдат? А откуда? А как влезли? А драпали как? А коров на косогор выгоняли пастись? А опушка оврагом кончалась или лесом? А за продуктами на чем ездили? А летом?
 Одна опорная точка была несомненно – оконечность разбитого пирса на западном берегу, другая должна быть рядом с нами – устье ручейка, текшего от шоссе Олонец – Сортавала в залив Ууксалахти, осталось только найти. Мы снялись с якоря и под мотором пошли впритирку к берегу. Десяти минут не прошло, Юсси его увидел. Мы ткнулись, было, к нему, и тут же напоролись на мель. Якорь даже заводить не стали, прыгнули с Пеккой за борт, раскачали яхту, Аулис дал задний, снялись, я  влез на борт и взялся за циркуль и транспортир.  Из допроса я примерно знал расстояние от устья до хутора, точка получилась метров на двести западнее устья Ууксы. Погрешность – полкилометра. Я поднял голову и указал на лесистый мыс на северо западе:
 - Аулис, примерно вот там.
 - Похоже, но точно – как?
 - Подойдем, посмотрим. Может, еще что-нибудь вспомнишь…
 - Пошли.
 Мы не прошли и полпути, когда Пекка опять налил и поднес, мы выпили, я закурил, а у капитана сверкнула слеза, и он как – то в сторону проговорил:
 - Зимой бы проще было.
 - Вряд ли, зимой все белое, очень трудно ориентироваться. И расстояния скрадываются…
 - Горку было бы видно. Мы от коровника на санках прямо на лед реки катались. Я раз в полынью провалился.
 - Полынью? Там пороги? Прямо напротив дома? Брод???
 Я подскочил так, что Пекка переводить забыл, что Аулис говорил, я уже и не слушал, а уперся в карту, разглядывая топографические значки. Ну конечно, вот же он, брод, вот возвышенность, метров пятнадцать, пологая к реке, пятьдесят лет назад там наверняка дорога была, лес смешанный, стволы - 50-30, расстояние – полтора метра, высота – пятнадцать, двадцать… А вот тут – ниже – десять, пятнадцать. Ага, зарос же хуторок – то. А до высоты остального леса дорасти не успел… Я отметил точку – хорошо промахнулся по счислению – метров на четыреста, засек угол, сверил с курсом по компасу и взял бинокль. Хорошо, у них армейский был, со встроенным градусником, я почти сразу нашел подходящий ориентир на берегу.
 - Кэп, туда правь! – я ткнул пальцем, как утром во вход в залив – Вон береза косая, а над нею две ели.
 Аулис чуть раздраженно спросил:
 - Куда? Посмотри…
 Я оторвал бинокль от глаз и почесал затылок – подход к берегу так зарос камышом, что я свой ориентир глазами еле нашел. И не заметил же в запарке, как залив пересекли… Лодок с рыбаками в заливе было полно, и я свистнул ближайшему. Тот сразу бросил удочки и погреб к нам – еще бы, в кои – то веки яхту увидишь под иностранным флагом. Нам здорово повезло – в лодке сидел дядька лет пятидесяти, на редкость интеллигентного вида…
 - Здорово, дружище! Помощь нужна, край! Ты места здешние знаешь?
 - Добрый вечер. Конечно.
 Я аж поперхнулся, насколько у него правильный выговор был. И сам заговорил по - нормальному.
 - Понимаете, капитан здесь родился, до войны, ищет дом свой.
 - Я так и понял, вы же весь день по заливу мечетесь.
 - Вон там, где береза склонилась, если выйти на берег, и подняться вверх, в лес метров на сто, сто пятьдесят, есть развалины какие – нибудь?
 - Врать не буду, ничего не знаю про развалины или дома, но если есть, то, скорее всего – там. Тот кусок леса почему – то зовут финской дорогой, хотя и в помине дороги нет. Только вам туда не дойти, мелко.
 - Довезешь?
 - Садитесь, только трое, больше не смогу.
 Я повернулся к Пекке:
 - Садитесь в лодку, я посмотрю на берег, все равно мокрый…
Подняв руку с сигаретами вверх, я прыгнул за борт и побрел сквозь камыши…
 Мы продирались сквозь лес уже в сумерках – не видно было почти ничего, сколько прошли – сто метров, пятьдесят, километр? Вышло так, что мы с Пеккой шли впереди, Аулис кидался то вправо, то влево – ему мерещились везде родные стены. Он же помнил свой дом таким, каким оставил – солидный хутор с большим домом, сараями, баней. А тут был просто густой лес… Темный. Пекка тронул меня за плечо:
 - Прошли, наверное. Давай назад.
 - Быть не может. Здесь он где – то. - Я оглянулся на Аулиса – Хоть всю ночь ходить…
 И тут же замер.
 Есть.
 Не говоря ни слова, не издав ни звука, я пошел вправо и чуть вперед, лес стал неуловимо реже, я сделал еще десяток шагов и встал на краю цветочного острова. Никогда их не любил. Длинные, фиолетовые, сами цветы – початками, растут на помойках и пожарищах. «Погорельцы». Я присел на валун, закурил, и откинулся на ствол кривой ольхи. Ура. Получилось…
 Сзади приблизились шаги, двое остановились у меня за спиной, а капитан вошел в самый центр клумбы, и раздвинул цветы. Под ними угадывался в сумерках ровный, заросший мхом фундамент.
 Две руки легли мне на плечи, а старый капитан сделал шаг в свой дом и встал на колени…


                СОРТАВАЛА

 - Ты левее можешь или нет?! Что тебя вправо тащит?
 - Не могу, сказал! Вмажемся еще…
 - Рулевой, называется! Вот же лоция! Влево давай, под скалу.
 - Хрен тебе. Ты уже разок накомандовал. Боря, дай ему по голове…
 Боря взял бинокль, перевернул его окулярами наружу, глянул в лоцию, как Бегемот на шахматную доску. И проскрипел отвратным голосом:
 - Лево – десять!
 Тут меня прорвало:
 - Да вы охренели!!! Скала – метров двести! Не буду я к ней жаться.
 Боря, не говоря ни слова, включил эхолот. Сигаретку достал, прикурил. И тем же голосом продолжил:
 - Любуйся, дятел…
 Твою мать… 280 метров. Ну и глубины. Это, выходит, скала, на которой входной маяк Сортавалы стоит, полкилометра высотой? Ни фига себе…
 - Черт с вами…
 Я взял левее, выждал минут пять ходу,  и пошел впритирку, метрах в двадцати от скалы. Черт знает, вот же все перед глазами, а нутро просто восстает, все так нереально… Ну страшно же вот так шлепать, нависла гранитная скалища над тобой, и так близко, что кажется, что падает она на тебя, придавит, разломит катер, и вдавит в самое дно… Ужас.  Глаза рыскают справа налево, прочесывая все 180 градусов фронта – может Адмирал с Борей все – таки ошиблись, ну не может быть вход таким, никак не может, но тут появились входные створы – точно все, правильно идем. А все равно не отлегло. И тут Адмирал рявкнул, указывая на правую переднюю раковину:
 - На, смотри!!! Вот твое «право»!!!
 Я чуть не подавился – чуть прикрытый водой, из озера, метрах в пятидесяти, торчал гранитный валун, шел бы, как хотел – точно б на него напоролся…
 - Тьфу  ты. Ладно, виноват.
 Адмирал назидательно поднял палец:
 - То-то… И хватит мне Монастырскую бухту поминать. Проехали.
 - Поминать не буду, забыть не удастся…
 Такое, действительно, хрен забудешь. Ольге с Катей приперло монастырь посмотреть, пошли. Входим в бухту, ползем, узлов семь скорость. Залив узкий, красииивооо… Хорошо, не залюбовался, смотрю, прямо по курсу буй вдалеке, цвет не разобрать.
 - Иваныч, каким бортом?
 - Кого?
 - Буй по носу! Цвет не вижу, бликует. Черный, желтый?
 - Ща, посмотрю. Правь пока на него.
 - Есть! Давай резвей, минуты три у нас.
 Он смотрит на буй в бинокль, что-то бурчит. Потом полез в лоцию, уперся в нее, и все молчит, зараза…
 - Да говори ж ты, что там.
 - Погоди, неясно…
 - Очки надень.
 Слава Богу, ветерок был, рябь в районе буя странная какая-то, везде одинаковая, а вокруг него – плоский круг метров пять в диаметре. А Иваныч все молчит – вникает.
 - Твою маааать!!!!
 Я так скатал штурвал вправо, что судно на борт легло, дал «Самый полный», и тут же среверсировал, выждал секунд десять, руль – прямо, и дал «Малый вперед». Адмирал, наконец, разродился:
 - Черно – желтый, буй «Опасность, обойди меня». Любым бортом.
 Я даже дышать перестал, и указал за борт – буй стоял даже не на якоре, а прямо на чёрном гранитном валуне, ясно, почему ряби не было – камень не рябит…
 - Черт бы тебя… Навигатор хренов. Прав – сто пудов, действительно «Опасность». Любуйся! А раньше не мог???
 - Вникнуть надо было.
 - Вник! Щас бы все – ничком…
 Когда они пошли в монастырь, я слез на берег и поплелся куда-то влево, ноги не держали, в башке пусто. Из Никоновской бухты в Монастырскую пройти со всеми прибабахами – прогрев, выбор якоря, ход, швартовка, никак не больше часа, а замаялся так, будто в Австралию без смены дорулил. Какого черта им все это по барабану? Долбанулись бы об камень, под килем пятьдесят метров, ну сами, скажем, выплыли бы, а «Дельфин» - то, тю-тю… И что потом делать? Без гроша в кармане, посреди Ладоги, до дома триста верст, и катер утоплый на тебе висит. А за такую посудину шиш расплатишься. А если б пассажиров из кают повыкидывать не успели бы? Ох, мама…
 Я лег на косогор и стал смотреть на монастырь. Сквозь паутину сосновых крон сверкали купола церкви, вековые стены дышали спокойствием, не просто крепость, а убежище. Убежище духа. Убежало сюда от мирской жизни тело, и стала душа крепка. Тенями тихо проплывали человеческие фигурки, так, мгновение, и исчез. Потом другой…  Ведь неважная, поди, жизнь тут – холодина зимой, работать до черта надо, службы, молебны, туристы… Чего ради они тут живут? Я протянул руку, сорвал земляничину, отправил в рот и задумчиво растер языком по небу. Вкуснооо. Душистая такая. Повернулся чуть и мелькнул из-за сосны крест. Сам не зная, зачем, я извернулся и встал на колени. Просто постою так и все. Спокойно, мирно… Стою и стою, на пятки сел. Не знаю молитв, к чему они? Я же с Ним один на один, стою тут, вот она душа моя, читай, если интересно, Он же все видит. И сам в себя заглянул – удивился. Тихо внутри, спокойно. А ведь только что от страха умирал. Конечно же, когда мне захочется покоя, я не приду сюда. Наверное, потому, что просто не успею. А, может, оттого, что никогда не угомонюсь. Но я знаю теперь, что есть Место. Там, где есть покой при жизни. Пусть я не вернусь, я унесу его с собой. Я отвалился на спину, вытянул затекшие ноги, посмотрел на водянистое небо сквозь сосновые кроны, подмигнул облакам, повернулся на бок и стал жрать землянику.

 Миновав входной маяк Сортавалы, мы вошли в залив метров на двести и начали рыскать в поисках приемлемого места, чтобы выставить финишную линию. Лоция однозначно прогнозировала гроб при любом движении, кроме, как по обозначенному фарватеру. Да и на нем безопасности не гарантировала, все дно было усеяно обломками утоплых судов, скалами, какими – то волнорезами двухсотлетней давности, только Лох-Несского чудища не хватало. Хотя, черт его знает, может и притаилось где…
 Эхолот уверенно показывал четкую картину маниакально – депрессивного психоза, глубины скакали от ста метров до трех. Стоявший на носу Боря с футштоком давно уже покрыл весь залив и прилегающие территории густым слоем мата, мотор ошалел от реверсов, а штурвал свистел в моих руках, как взбесившийся волчок. Это сейчас на любой посудине курсограф стоит, а вот если б тогда на «Дельфине» был… Вот бы на траекторию полюбоваться – вологодские кружева в пьяном виде. Солнце спасло. Оно как-то присело под нужным углом и пробило воду до дна, хоть два метра, хоть двадцать – все видно стало. Я глянул в боковой иллюминатор и обомлел – «Дельфин» парил в невесомости, под ним – пустота, и дно… Песчаное, со скалами, вот днище карбаса, даже кусок шверта видно, вот на боку лежит порванный торпедный катер, вот просто непонятно что – баржа, вроде, или сухогрузик, навалено на нем что-то, водоросли колышутся на дне, чуть поросшие мхом камни, а мы парим над тихим кладбищем, как привидение в лунную ночь… Восторг. Швырнули буй, отошли метров на триста, кинули якорь и встали. Финиш.
 К пирсу Сортавалы мы, понятное дело, подошли последними, место нам оставили королевское – почти у самого моста. Все б хорошо, да только залив узковат, встали носом к берегу, поперек залива к длинному пирсу, глубоко вдававшемуся в залив, а там и течение оказалось нехилое, прижало нас, как отходить – бес его знает. Разве что буксиром корму оттягивать. Концы завели, рукой махнули, черт с ним, отойдем. Пирс, вроде, капитальный, может, и не разнесем при отходе…
 Первое, что бросилось в глаза на берегу, были отнюдь не красоты почти средневекового городка, а объемистый бочонок Андрюши Воеводина, капитана «Смены» и главного тренера Новой Ладоги. Он в пух и прах разносил свою команду, в выражениях не стеснялся, видно было, что ребята проштрафились капитально.
 - Где??? Где, я вас, спрашиваю?! Два часа шлялись! За это время можно было в каждый шкаф в этом городе заглянуть!!!
 - Ну, нет, Андрей Андреич…
 - Серега, ты вообще молчи, тебя первого на рею вздерну!
 - Да нет здесь! Нигде нет.
 - Серый, я пойму, если цыган в тайге или на болоте полчаса водку искать будет. Но в городе за два часа не найти? А ну, дыхни!
 - Хххаааа!!!
 Андрюха пошевелил носом, потом принюхался по-настоящему.
 - Что за черт…
 - Я ж говорю…
 Воеводин отвернулся от них и махнул рукой, пробурчав:
 - Все. Зря я жил на этом свете…
 Он пожал плечом и пошел к яхте. Команда осталась на берегу, не зная, куда себя деть. Мы с Борей переглянулись. Проблема у всех была одна, но нам и в голову не приходило, что она может стать неразрешимой. Уж если Серега–цыган не нашел… Я обвел взглядом пирсы, причал, площадь перед маленьким портом, и все лица, по которым скользили мои глаза, выражали одно – уныние. Только у иностранцев морды были растерянные. Ну, в России у них всегда малость такие. Я подошел к Сереге, чтоб услышать и убедиться – да, все ужасно, и жизнь прожита зря.
 - Серый, что, правда?
 - Отвечаю.
 - А за валюту?
 Он даже не удивился, махнул рукой и побрел на борт, бросив на ходу:
 - Да хоть за золото…
 - Вот это даааа…
  Боря присел на вросшую в землю тумбу с причальным кольцом и поднял глаза:
 - А что это ты про валюту?
 - Аулис расплатился за экскурсию. Сто шестьдесят морковок.
 - Иди ты!
 - На, смотри – я протянул ему сто марок.
 Он так же, как и я, задумчиво любовался на голубоватую купюру с парящим лебедем, и никак не мог выпустить ее из рук. Так же как и мне, ему казалось, что только разожми пальцы, и тот, далекий, незнакомый нам, и, видимо, хороший мир, для нас совершенно недосягаемый, упорхнет от него на голубоватых распластанных крыльях. И он никогда не увидит больше даже этого маленького бумажного окошечка в другой мир.
 - Представляешь, Борька, ведь нас могут за это убить.
 Он тряхнул головой, как просыпаясь:
 - Что?
 - Статья 88, незаконные валютные операции. Была она когда–то до пяти лет, а когда взяли Рокотова и Файбищенко, ее сделали подрасстрельной.
 - Подожди, когда взяли уже? Закон же обратной силы не имеет!
 - Так то закон. В Союзе законов нет. Есть карающие органы. Вот ты смотришь на клочок другого мира, где есть законы и можно жить без страха, оно меньше твоей ладони, и за это тебя схватят за руки, тебе будет больно, тебя будут долго бить в машине, в камере, на следствии, мурыжить в суде, ты никому ничего не сможешь объяснить, а потом убьют, понимаешь, убьют! Только за то, что ты посмотрел! Потому, что тебе – нельзя! А судье – можно. И он купит себе джинсы или нахлебается приличного пива, когда поедет в Финляндию по профсоюзной путевке, на те самые сто марок, которые у тебя конфискует.
 - Знаю. И все равно я буду смотреть. Пусть потом убивают…
 - Тогда на, любуйся.
 Я протянул ему пятьдесят фунтов с королевой, которые мне дали месяц назад англичане за лоцманскую проводку из Выборга в Ленинградский морской порт. Я знал, что он чувствует, и тихонько затянул:
 - She loves you, e, e, eee… She loves you, e, e, eee…
 Борька хохотнул, сунул мне деньги в нагрудный карман, и мы заорали хором:
 - With a love like that, you know, you should be glad!!!
 И тут же услышали Ольгино шипение:
 - Тише вы!!! Митинг…
 - Чтооо? Только этого не хватало…
 А ведь и впрямь. Команды стояли на пирсах, площади, на своих бортах, а перед ними в микрофон вещал какой-то дядя в штатском. Я, было, выругался, но прикусил язык от неожиданности, мужик балаболил по-фински! Минут через пять до меня дошло, что это и не финский вовсе, не та мелодия, хотя очень похоже. И слова знакомые мелькают, только произносит он как-то странно, вроде как поляк по-русски говорит. Мама моя, это ж, наверное, карельский язык! Ну и дела… Я наклонился к Ольге:
 - Это что за фрукт?
 - Директор местной водно - спортивной базы.
 Боря зашептал ей в ухо доверительно:
 - Неясно как-то. Не переведете, Ольга Григорьевна?
 Ольга здорово кичилась тем, что она филолог, и брякнула раз по пьяни, имея в виду, естественно себя, что образованному человеку любой язык по плечу, чего ни я, ни Боря ей простить ну никак не могли. Ври, но знай же меру. Она прожгла его презрительным взором и потопала к оратору. Мы прыснули. И тут мы начали его понимать. Не сразу дошло, что он повторял свою речь на русском. Я не мог отделаться от ирреальности происходящего: вот же оратор с микрофоном, начальник, трибуна, перед ним толпа, народ, все, как всегда, только речь почему-то живая и добрая. Что нам действительно рады, что это и впрямь – праздник, и, дай Бог, не последний, будут и у нас паруса, а не только катера, семь футов вам, ребята, будьте счастливы и не забывайте наш городок.
 Я даже вдохнул судорожно, когда он закончил, чтоб удержать всхлип, так это меня растрогало, но следующая фраза вогнала меня в столбняк.
 - А теперь, дорогие гости, от имени жителей нашего города, я приглашаю вас на банкет в честь участников регаты, который состоится в ресторане «Волна» через час!
 И он ленинским жестом простер руку над заливом, указывая на двухэтажное светлое будущее, горделиво стоявшее на другом берегу. От «Ура!» прогнулась вода, и сосны затрепетали, только что из земли не выкопались. Серега даже в пляс пустился, чуть «Смену» не перевернул…
 Ресторан гудел и гремел, по залу слоился дым, окна распахнуты, и ребята на сцене гари поддавали довольно ощутимо, для ресторанной группы вполне прилично играли. Но как-то не очень в тему. Грамм четыреста я уже съел и пробрался к эстраде. Попытался заказать «За тех, кто в море» «Машины», но не сразу даже понял гитариста, который сказал, что песни этой они не знают. Я так ошалел, что протянул ему десять марок, спросив:
 - А так?
 - А это что?
 - Понятно. Через пять минут подойду.
 Я отошел к столу администратора, взял бумагу, записал текст, расставил цифровку , хлопнул стопку и опять полез на сцену. Отвел старшого в сторону, выпросил гитару, напел, как смог, и показал текст. Он, было, помялся, но я сунул ему десятку, пояснив:
 - На наши деньги это рублей тридцать, тридцать пять. Марки финские.
 Он хмыкнул.
 - В рамочку вставлю. Все равно не обменять.
 Я махнул рукой и полез со сцены к столу. Аркаша уже налил, ждали только меня, врачиха извергла какой-то замысловатый тост, он нас так воодушевил, что мы хлопнули стоя, по-гусарски, за что она всех нас от умиления облобызала, мы орали что-то несусветное, про музыкантов я и думать забыл, Борька притащил еще две бутылки с другого конца стола, в башке шумело, и тут со сцены грянуло:
 - Ты помнишь, как все начиналось?
   Все было впервые и вновь.
   Как строили лодки, и лодки звались:
   Вера, Надежда, Любовь…
 С мест повскакали все, загремели падающие стулья, дым сигарет смело к чертовой матери, Богом клянусь, ни до, ни после, музыканты не видели такой благодарной публики, сиртаки и джига, семь сорок и гопак, любой народ узнал бы свое в этой дикой пляске, а солист уже выводил припев с надрывом, натягивая жилы на горле, ударник бил такие пробои, что и Бонхэму не снились, и тут, поддернув грифом публику, вступил зафузованный до предела лидер. Меня продернул озноб, конечно же, это был не Макар, не слышали они, и правда, этой песни, но он такое отмочил…
 Как кабак не рухнул, пес его знает. Если он такое выдержал, то артиллерийский обстрел для него, что слону – дробина.

 Я сижу на корме, на леерах, смотрю на заливчик, больше напоминающий реку, ночь белая и тихая, хотя какая ночь? Двенадцати еще нет. Изредка проходят катера в озеро, на ночную рыбалку, «Дельфин» чуть покачивается, а я не то чтоб тоскую от недопоя, а так… Если б не музыканты в ресторане, действительно бы затосковал. А так, есть, что вспомнить… Хорошо.
 Боря пошел в рубку, что ему там надо, не знаю, да и знать не хочу. Мне просто тихо. И самый краешек тревоги, сам не знаю, откуда. Как тогда, в Новой Ладоге, когда с матерью-природой говорил. Может, скоро уже? Вызовет к барьеру. Как-то стало не то стыдно, не то боязно, что надрался. Хотя какой там надрался – и литра не выпил. А все равно организм некачественный, с таким в бой не ходят.
 Слева хлопнуло, и в небо пошла ракета. Я скосил глаза, конечно же, со «Смены». Андрюша в тоске, с недопоя, к оружию потянуло – праздник продолжить. И ту все как с цепи сорвались, загрохотало все, у кого что было: шлюпочные, звуковые ракеты, и просто пальба – из ракетниц, дробовиков, Саня Романов вообще, ничего не стесняясь, стоял на корме «Ингрии» и палил в воздух из «Люгера». Пороховой дым коснулся ноздрей, меня взвинтило, я чуть не кинулся в рубку, но оттуда уже летел Борька с коробкой, набитой пиротехникой. Я схватил ракетницу и загнал первый патрон. Я палил, как в бою, не выбирая цвета, белыми, зелеными, красными, в зенит, дугой, и пускал ракетами блинчики через залив, чуть не влепил в проносящийся катер, с других бортов пальнули ему вдогонку, думая, что я хотел его подстрелить, Боб садил ракетами прямо с руки, а когда они кончились, взялся за фальшвееры. Один он метнул прямо на фарватер, он нырнул, еще не вспыхнув, потом всплыл, и расцвел ослепительным красным мохнатым цветком. Какой – то скутер, уворачиваясь от небывалого пожара, вспыхнувшего прямо у него перед носом из воды, заложил такого крена, что все реданы на днище пересчитать можно было, и тут я услышал:
 - На судейском!!! Кто старший???
 Я прикинул – Иваныч с Ольгой после ресторана пошли продолжать в администрацию, Катю с собой прихватили, нам дали понять, что мы лишние, стало быть…
 - Я. В чем дело?
 На борт поднимался общевойсковой полковник, и я слегка оторопел: армия – то тут при чем? Потом присмотрелся к петлицам – бордовые, а не красные, и тут дошло, пожарный. Ё-моё…
 - Вы кто?
 - Боцман. Судья.
 - А капитан?
 - В вашей администрации. Я старший вахтенный офицер. В чем дело???
 - Немедленно прекратите! В городе уже два возгорания!!!
 - Момент, полковник.
 Я нырнул в рубку за мегафоном и гаркнул на весь залив:
 - Товарищи яхтсмены!!! Просьба прекратить праздничный салют! В городе уже два возгорания!
 Над бухтой повисло гробовое молчание, длилось минуту. И тут грохнул в небо залп из всех стволов. И тишина. Только дым пороховой струился над заливом, и терпкий запах его уносил во времена Корфа, Гангута, и Трафальгара.
 Полковник снял фуражку, утер лоб и усмехнулся:
 - Ну, вы даете, варяги. Чуть город не сожгли.
 - Чуть не считается. А чего было-то, полковник?
 - Одна ракета легла на поленницу, ну эту быстро потушили. А вот вторая угодила в уголь у кочегарки, сразу не заметили, уголь только минут через пять занялся, но так заполыхал, чуть пожарная часть не сгорела, она вон, сразу за кочегаркой. Неужто вы пожара не видели?
 - Так дым. Видно неважно. Прости, полковник, не со зла.
 - Это-то понятно, но вы уж чего-то совсем. В войну потише было…
 - Зато без крови.
 - Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие! Не злись, анекдот такой.
 - Знаю. Я про боцманов все знаю.
 Тут вмешался Боря:
 - И анекдоты он тоже все знает…
 - Сами вы - анекдот. Плавучий…
 - Ходячий. Плавает дерьмо и камыш!
 Полковник хохотнул, потом надел фуражку и козырнул. Да так, гад, отточено, я аж изумился. И тут он меня добил:
 - Честь имею, господа. Удачи!
 Я посмотрел на него, не было на нем советской формы, не было. Другая какая-то. С аксельбантами, эполетами и тусклыми крестами. Я быстро козырнул, по-американски, без головного убора:
 - И Вам, полковник, дай Бог всего на свете! До свидания.
 Боря посмотрел ему вслед:
 - А ведь запросто посадить мог.
 - Этот – нет. Не та кость.
 - Дааа, это тебе не комиссар. В этой крови быдлом от сотворения мира не пахло…


                ПРОМАХ

 Утром я стоял на руках у стенки рубки и пытался хоть несколько раз отжаться. Желудок уже упал на глотку, на палубу шлепали капли пота, да еще в глазах потемнело, так хотелось бросить это дело и прыгнуть за борт. Воеводина я не увидел, но фразочка была обидная:
 - Мамой клянусь, до такого я не допивался! Где ж ты вчера столько водки нашел?
 - В Караганду летал!
 Я опустил ноги на палубу и распрямился. Аж качнуло. Посмотрел на Андрея:
 - А ты чего-то свеженький не по годам. Мимо рта лил?
 - От злости. Витьку на берег списал. Он в ресторане бабу склеил, на борт не пришел, а утром с нею заявился, да еще и выпендривается. Шкотовым ко мне пойдешь на последний этап?
 - Шутишь?
 - Я Семякина уломаю, судовую роль перепишем, у вас полный парахед народу – дорулят.
 Мелькнула ослепительная перспектива – «Смена» по очкам била в своем классе всех с очень приличным отрывом, даже если она придет на финиш третьей – кубок ей обеспечен, а стать обладателем кубка международных соревнований, это, извините, высший класс! Такой уровень мне и в пьяном бреду не снился. И еще нюанс, за такое автоматом выпишут удостоверение яхтенного рулевого первого класса. А с такими корками можно водить любое моторное судно водоизмещением до ста тонн. Бездна проблем, над которыми я бился третий год, снималась сама собой, да и перспективы были просто ослепительны. В первый момент я чуть не заорал «Да!!!», как Миронов в «Итальянцах…» когда ему предложили миллион, и даже обвел глазами палубу на прощание. Часть инвентаря была не закреплена, электрика вчера дала непонятный сбой, система охлаждения была под серьезным подозрением. И, кроме Бори, Адмирала, и меня, рулить на «Дельфине» было некому. Если по - серьезному, конечно. Я вздохнул и посмотрел в небо, чтоб не встречаться с Андреем глазами.
 - Брось, Андрей Андреич, я тебе еще веревки перепутаю, я ж мазута теперь. Закоренелая. Дай Витьке в лоб, бабу утопите, и – на старт. Коней на переправе не меняют.
 - Не дури, кубок точно возьмем, корки тебе выпишу, КМСа дадут…
 - Витьке дай. Чего ты на него взъелся? Представь, что это не баба, а женщина.  Чувства там, то, се…
 - Дурак ты, Жора. Одно слово, боцман…
 - Во! А тебе шкотовый нужен. Понизить в звании захотел?
 - Ладно, черт с тобой, пошли на «Смену», я пузырь на опохмелку притаил. Борьку позови.
 - Только его не окучивай, а то «Дельфин» утонет – кто твой победный финиш принимать будет? Педагог хренов…
 - Какой, к лешему, педагог?
 - Да ладно тебе. Ща мы на «Смену», полчасика посидим, Витёк икру помечет, что ты ему замену привел, я уйду, ты его позовешь, он у тебя шелковый будет.
 - Ну, ты… А ведь правда… Знаешь, Жора, и в мыслях не было! Ну, ты и интриган.
 - Врешь ты все. Я в детском спортлагере еще и воспитателем числюсь.
 - Не просто числишься. Отвечаю. Пошли, зови Борьку…

 Мы стоим под скалой, лидеры ушли за горизонт, основная масса милях в трех, стартовое время кончается, а «Смены» и в помине нет. У Ольги с Катей с каких-то давних времен акулий зуб на Воеводина, и они стоят у меня за плечами, упершись взглядом в секундомер, чтоб я, не дай Бог, Андрюхе не подсудил. Ну, стервы… Старт был фордаком, все ушли на хороших ходах, полным курсом, за два часа ветер зашел, Андрей, если и успеет – ему в бейд пилить, шансы войти хоть в первую десятку – более, чем призрачны. Это, если еще успеет. Есть! Прет, сердешный. Я глянул на секундомер и обмер – осталось пятнадцать минут, а ему идти милю с лишним по сложнейшему фарватеру, и только под парусами, только дотронься до мотора – молниеносная дисквалификация. И ведь этим, за спиной, плевать, что он напороться на что-то может и ко дну пойдет, лишь бы на старт опоздал…
 Время несется курьером, стрелка вертится, как гребной винт, руки автоматом достают патрон, загоняют в ракетницу, ну, же, Энди!!!
 Он прет прямо на корму судна, метров пять остается, рев «Поворот!!!», яхта чуть не чиркает кормой по нашему борту, есть! «Смена пересекает стартовую линию, Витька с бешеной скоростью вертит турачку стакселя, Серега цапает к пузу трапецию и вскакивает на борт, откренивая яхту, а на руле, развалившись, сидит Андрей Андреевич с потрясающе красной рожей, и ржет, топорща пшеничные гусарские усы. Над курчавой копной взлетает кулак в победном салюте, а из магнитофона на полную мощь льется чуть надрывный голос Патриции Каас. Судьи за спиной потеряли ко мне интерес и смылись, «Смена» прилично улетела за три минуты, придраться не к чему, и на последней секунде стартового времени я стреляю.
 Отродясь такого нервного старта не отстреливал.

 На траверзе Валаама часа в три я сдаю вахту Борьке, потом – Иваныч, мне на руль где-то у маяка Сухо, считай, у входа в Волхов. Я неожиданно для себя спускаюсь в каюту, не лезу к Аркаше, поиграть на компьютере, ни с кем не разговариваю, залезаю на койку, глаза закрываются сами, и я лечу в преисподнюю. Никогда так быстро не засыпал…
 Сон был глубочайший, но вынырнул я из него мгновенно, от самого что ни на есть животного ужаса. Чуть не заорал. И ведь не снилось ни фига. Глянул влево – занавеска то прилипала к иллюминатору, то повисала над мордой, глянул вправо, что за черт? Освещения нет, Аркадий лежит пузом на завернутом в одеяла компе, чтоб качкой не разбило, а Серега, администратор, подсвечивает ему фонариком. Я свесил ноги с койки, тапочки ушли на другой борт. Спрыгнул – пришли. Обулся очень тщательно, даже шнурки завязал, и полез по трапу вверх. Судя по занавескам, крена были градусов по сорок в обе стороны, трап вывел меня на камбуз. От картинки я оторопел, Екатерина Осиповна лежала, скрючившись, на диванчике, и быстро и громко говорила, но о чем – понять было совершенно невозможно. И слова, вроде, русские. Свет был какой–то слабый, люк на палубу открыт, и за ним бушевало, в него залетали не брызги даже, а вода ведрами. А высота борта на миделе – метр, прости господи! Да комингс еще. Я выругался, задраил люк и поднялся в рубку.
 Я не успел снять картинку, не успел даже встать за спину Адмирала, когда он метнулся к радару, передав мне управление. И сразу же в грудь мне ударила волна. Передний иллюминатор был открыт, о дворниках не могло быть и речи, хлестало так, что диск не справлялся, прожектор еле светил, где дождь, где брызги, разобрать было невозможно, даже бака судна было почти не видно, только огромные белые полотнища пены взлетали до небес каждый раз, когда «Дельфин» бил носом в подошву волны. Пока я перехватывал руль, прошло пару секунд, этого уже хватило для того, чтоб судно вильнуло и приняло следующий удар в скулу, легло на борт, волна прокатилась по палубе, ударила во фронт рубки и хлестнула мне в лицо гигантской мокрой пощечиной, рявкнув:
 - Что, щенок? С кем тягаться вздумал???
 И вот тут я проснулся. Не организм, не тело, не рулевой и не Тарасов Георгий Валентинович. Я. Тот, кто до этого спал беспробудным сном. Рулевой еще спросил по инерции Адмирала про курс, но Мне это уже не нужно было – шторм был таков, что выжить можно, только удерживая судно носом к волне, малейший крен – на дно. Уже видел, как это будет. Только что. То, что было у Зеленца и в Неве, в счет не шло, это была даже не тренировка, хотя и за это судьбе спасибо, про то, что сейчас я видел, я даже не читал никогда. Ночь не была черна, тучи лежали брюхом на воде, но все равно было видно, и не прожектор тут благодарить надо было. Дождь хлестал почти в лицо, летел параллельно воде, мимо пролетали какие-то невесомые влажные клочья - то ли облака, то ли тучи, а волны, волны… Боже мой, прозрачные, видные насквозь, острые и высоченные, они избивали «Дельфин» с потрясающей яростью, судно так тормозилось от каждого удара, что я еле на ногах удерживался. Я мгновенно понял, что в этой бойне просто на ногах мне не устоять, вознес хвалу за то, что рубка тесная, уперся хребтом в штурманский стол, расставленными ногами в колонку руля, но с каждым ударом приходилось приседать и упираться в колонку еще и коленями.
 Они не накатывали – налетали. Били наотмашь, сверху, в момент удара в грудь и лицо я даже не видел, как волна летит по палубе от носа до кормы, только рев ее слышал, он крыл все - свист ветра, гул моря и скрип корпуса судна. Даже дизель не слышно было за этим ревом. Но только ушами не слышно.  А Я, я его слышал, он громыхал во мне, и меня бесил посторонний свистящий звук, похожий на свист перегруженного генератора. Первые ударов десять вогнали меня в ужас – каждый должен был быть последним. Я так отчетливо видел, как это будет: удар, я не успею подрулить, чтоб следующий принять носом, удар в скулу, судно ложится, его накрывает волной, вода с ревом затопила рубку, на дно, давление выше, и даже если удастся вынырнуть через распахнутый иллюминатор или выбитые стекла, что толку, вода холодная, волны за пять метров, и трех минут не продержишься. Я задохнусь, подавлюсь водой, меня начнет рвать, но некуда будет, я под водой, и сколько я буду дергаться в судорогах? Я в детстве тонул, я помню, как это…
 Неожиданно я поймал себя на том, что у меня появилось чуть свободного времени между ударами – ведь успел же подумать о постороннем, а руки сами делают все, как надо. Хотя какое, к бесу постороннее – собственный же конец! Но это к делу отношения не имеет – не до этого сейчас. Потом со смертью разберемся.
 - Иваныч!
 Молчит, гад, влип в маску радара, что он там видит? Волны – метров пять, шесть, локатор – четыре с половиной, что из погреба увидишь?
 Удар, еще, должно же быть хоть один раз потише! Вот! Тихо, секунды три. Я нащупал под колонкой руля полевой телефон, который мы сперли с Бобом в Кронштадте, и швырнул его, не глядя, назад, он полетел абсолютно точно – через камбуз, в проем, по трапу вниз и грохнулся в каюте. Через пару минут я правым плечом почуял Серегу. Не оборачиваясь, проорал:
 Под моей койкой рундук, там концы, привяжите комп и оба – сюда! Где я сплю, помнишь?
 - Да!
 - Бегом! Фонарик!
 Серега загрохотал по трапу. Мне показалось сначала, что шторм слегка утих, но это было не так – я просто начал привыкать к этому природному безобразию. И все отчетливей в мозгу зудел посторонний свист. Ушами я его никак слышать не мог – оглохли уши. То, что я облит с головы до пят ледяной водой, и каждые двадцать секунд получал по новой, да еще так, что меня спиной било о стол, не просто отошло на задний план. Вообще не колыхало. Не было тут задних планов. Потом разберемся, надо мерзнуть или нет…
 В рубку поднялись Сергей с Аркадием. Я сказал как можно спокойнее:
 - В правый угол оба. Меньше льет. Фонарь – в градусник! Не видно.
 - Куда?
 - В компас посветите, подсветка не работает.
 Сергей посветил, подвигал фонарем, но компас был так залит водой, стекло бликовало брызгами и каплями, что я только румб рассмотрел, а зюйд это был, или ост – хер его знает.
 - Понятно – пробурчал я как можно увереннее – теперь так, мужики. У меня за правым плечом, полметра от стола, вольтметр. Выберете момент между волнами, хоть сдохните, но считайте показания. Прошу к барьеру. Только в дверку не вылетите – держитесь за что нибудь, щас не до понтов…
 Следующая ударила так, что я чуть не подавился – рот не успел закрыть, еще и не отплевался, когда услышал Аркашин голос:
 - Семь вольт. С понтом.
 - Черт, как бы фонарик поделить?
 - У меня в каюте еще есть.
 - В темноте найдешь?
 - Да.
 Опять вмазало, судно чуть не легло, еще две волны пришлось выруливать – не до разговоров было. Я страшно удивлялся, что Боря спит – я отчаянно работал двигателем и реверсом, а любой механик мгновенно просыпается от изменения тона дизеля. Что-то с ним не так, раз он еще не здесь.
 - Сергей, ты здесь, Аркадий – вниз, нашел фонарик, разбудил Бориса, с ним вместе – в машинное. Скажи ему, что семь вольт в цепи.
 - Он уже там. Сразу за тобой пошел.
 - Вали к нему, светить будешь. Давай. Только цепляйся за что попало – дохлый ты никому не нужен.
 Интересно, что к Иванычу я и не думал обращаться, почему – то я был уверен, что он занят чем – то высшим, гораздо более важным, чем наша мышиная возня со штурвалом и игры с реверсом. Да и не до того было – нет человека, так нет…
 На задворках сознания я еще помнил, что я – дилетант, и тело, наверное, от страха, училось очень быстро, правильно ли я все делал или нет, не мне судить, просто начало находиться время оглянуться, чуть изменить позу, чтоб полегче было, привыкал. И слава богу, что не обнаглел. Каждую волну я встречал, как последнюю в жизни, ту самую, что отправит нас на дно, я немел от ужаса каждый раз, как из тьмы накатывала прозрачная стена, с которой сумасшедший ветер срывал белые полотнища, только они, да веер брызг из-под форштевня позволяли определить размеры волны и угол атаки. А время шло и шло, и кто бы мог подумать, что угроза смерти может стать однообразной, что к ней можно привыкнуть. Был бы я еще тупой, как корова, черт с ним, можно б было понять, но воображение у меня шустрое, последствия ошибки я наяву видел, даже чувствовал, как рыбы меня мертвого жуют. Или отупел от усталости? Хотя куда там, двух часов еще не прошло. И выспался от души. Так вот почему я заснул, как убитый!!! Странно как, я почему – то с утра начал разминаться, да как следует, чтоб хмель выгнать, с Андреем тяпнул чисто символически, грамм двадцать, наелся, как удав, утром, выспался вот зачем-то. Как чуял, что все на свете понадобится для такого цирка. Хотя, какой там цирк, похороны. Но громкие…
 Опять захлестнул ужас, что-то не так, катер скрипит сильнее, нет, еще что-то… Пены от удара меньше!!! Волна сразу накатывает! Они выше стали! Господи, куда же еще? С кем ты борешься, человек? Думаешь, вот она, победа, так на тебе волну повыше, чтоб не наглел! Тваааю мааааать! Не успел!!! Ударило слева, чуть в скулу, подошва короткая, следующий – прямо в скулу, почти в борт, все загремело, судно легло на борт, Серега влип в стенку, я оперся на него, что-то затрещало, устоял, но от руля отбросило, только правой рукой держу за рог, давлю на него, краем глазу вижу такое, что волосы дыбом – дверь в камбуз открыта, и через нее с ревом влетает вода, бурлит по камбузу, и вниз, водопадом в машинное. Дизель! Затопит же! Борька! Я дотягиваюсь до сектора – самый полный, и скатываю баранку до упора влево, волна бьет, но катер таранит ее ходами, ныряем в волну, всё… Конец…
 Вот это даааа… Проткнули. Я судорожно скатываю баранку на «Прямо», бьем точно в подошву, вода с ревом летит по палубе, но гребень я вижу, ура. «Стоп». Реверс, катер садится кормой, нос задирается, полный вперед, лезем на следующую.
 - Серега!!! Люк в камбуз задрай!!!
 - Есть!!!
 Во дает, а ведь не служил… Задраил, орел! Но что за падла открыла?
 Волны пошли ровнее, я играю газом, чтоб в момент атаки проседала корма, почти не рулю, «Дельфин», хоть и вдребезги избитый, и воды нахлебался, а сам уже, как баран лбом, таранит накатывающие на него ворота, ай да млекопитающий, я даже руль чмокнул. Что ж там Борька – то? И что с электрикой? Семь вольт, дизель заглохнет – не запустишь. Ладно, не дрейфь, Боб там, сделает. И тут резануло по глазам так, что я взвыл – в рубке вспыхнул свет, заработала подсветка приборов, и на полную мощь стал лупить прожектор.
 - Серый, выключатель у входа! Выруби!!!!
 Только света в рубке мне не хватало, и так ни черта не видно… Прожектор высветил такое, что верить в то, что это сейчас происходит со мной, было невозможно. Неба не было, свинцовые клочья неслись под бездонной тьмой, дождь был такой бешеный, что три киловатта его пробивали от силы метров на двадцать, сверкал он в свете прожектора отчаянно, силы света хватало на то, чтобы пробить насквозь прозрачную волну с пенным гребнем, и смутно увидеть за нею следующую, хотя черт его знает, чем там я ее видел… От каждого удара меня отбрасывало назад, я уже к этому привык, я дошел до совершенно животного состояния, не вытирал лицо, а только отряхивался, как собака, а мозг кое – что замечал, что все движения стали хищными, быстрыми, силы тратил ровно столько, сколько нужно было, не было рулевого у штурвала, просто зверь под названием «Дельфин» бился до последнего с природой, все шло в ход – каждый грамм солярки, каждый ампер, вдох, сталь, кости, мясо, мысль – все дралось на последнем издыхании, да еще и огрызалось, Серега рассказывал, что я рявкал и шипел, а то и усмехался. Но редко. А я вот про него это помню. А про себя – нет.
 Странно, почему все-таки девятый? Кто их считал? Не до счета там. Хотя, может это с точки зрения дилетанта. Матерый профессионал, может, и считает, чтоб к девятому валу подготовиться. Я, вот, проморгал. Подошва оказалась шире других, меня это сразу насторожило, я дал реверс и самый полный назад, корма зарылась в воду, нос встал торчком, и тут я ее увидел. Она летела на нас с потрясающей скоростью, прозрачная, насквозь пробитая светом, дождя я почему – то не замечал, и гребня ее я не видел!!! Рука, выламывая кисть, вдавила сектор на «Самый полный вперед», я чуть подрулил влево, сжал рога, сердце загремело всеми двенадцатью цилиндрами двигателя, легкие компрессором вдували воздух в фильтра, грудь рубила тонны воды, и катер полез в гору без вершины. Выше, выше, выше!!! Нет, не получилось, накрыло бак, исчезла палуба, хрустальная стена грохнула в рубку, показалось, что сминается железо, удар в лицо, грудь, руки срывает со штурвала, и меня вдавливает в приборы за спиной, так, что трещат кости и хребет.
 И до сих пор я не могу отделаться от ощущения, что прямо в лицо сквозь тонны воды мне била из черного неба злорадная луна.

 Жив… Почему – то жив… И рулю дальше, машинально шевеля штурвалом, поигрываю газом, глаза, как радар, сканируют обстановку, холода нет, кости не болят. Нормально.  И вдруг слышу хрип из переговорной трубы
 - У вас как? До дна далеко?
 - Рано еще. Ты там долго прятаться будешь?
 - Минут десять.
 - Что было?
 - Потом.
 Боря заткнул пробку, из головы он у меня тоже вылетел. Я попытался разглядеть градусник, но он был так залит, что подсветка только с толку сбивала. Повернулся к Сереге:
 - Протри и подсвети.
 Я слишком сильно наклонился, чтоб разглядеть, каким все-таки курсом мы идем, прошляпил волну и тут же получил по зубам картушкой компаса.
 - Тьфу ты, сволочь… Серый, в морду посвети – крови нет?
 - Не видно, на вкус как?
 - Да черт его. Вроде солено, вроде нет. Не чую…
 - А ты плюнь. Может, зуб …
 - Челюсть бы не выплюнуть…
 Тут в рубку ввалились Боря с Аркашей, Боб сразу протиснулся у меня за спиной и тронул Иваныча, раскорячившегося в обнимку с радаром:
 - Адмирал, смена…
 Семякин чего – то сказал, но я не расслышал, свистело все-таки здорово, но, самое интересное, я даже не заметил, как он за мной прошел и спустился на камбуз. Я почуял от Бори запах курева, и длинно, замысловато выругался.
 - Ты чего разлаялся?
 - Не курил давно. И шансов тут нет. Делом займись, я без понятия, куда мы идем, но и это еще не все. Я даже не знаю, где мы.
 Боря щелкнул «Камой» и чувство одиночества и потерянности сразу испарилось.
 - Волго-Балт, ты ко мне не жмись, меня мотает здорово.
 - Да не жмусь я, в кильватере отдохнуть, осколки собрать.
 - Много набили?
 - Вся посуда – вдрызг. Кастрюли, и те помяло…
 - А я телевизор, цветной, только перед рейсом из починки забрал. Вдребезги.
 - А прогноз был – полметра, метр.
 - А ты «Гидрометео» на прогулку пригласи…
 - Жаль, не додумался. Я б их, как плавучий якорь. Глядишь, и не так мотало бы. Ты маяк Сухо видишь?
 - Нет. И в радар не вижу.
 Боря наставительно изрек из своего угла:
 - Маяк Сухо, установлен на Сухской банке, расположен в двенадцати милях норд-норд-вест от приемного буя Волховской губы. Высота – четырнадцать метров. Это во что же мы вляпались? И рубка у «Волго-Балта» – метров двадцать пять. Что его – смыло?
 Он взял микрофон:
 - «Волго–Балт» - «Дельфину».
 - Слушаю, «Дельфин». Ты кто?
 - Лоцманский бот. Сам не знаю, где. Может, видите нас?
 - У меня по носу «Амур» в трех кабельтовых, я его только в радар вижу. И то хреново.
 Тут я встрял:
 - Боря, я звезды вижу.
 Серега тут же вмешался:
 - Его об компас треснуло. Мордой.
 Я огрызнулся:
 - Те красные были, с оранжевым. А эти голубенькие. Харю задери!
 Боря посмотрел вверх и щелкнул микрофоном.
 - «Амур», «Волго-Балт», прошу вахтенных на круговой обзор, через минуту даю сигнальную ракету красного цвета. Не пугайтесь, других нет.
 - Добро, «Дельфин», смотрим.
 - Боря порылся в рундуках, достал ракету, раскорячился в щели между эхолотом и «Камой», я чуть сдвинулся вправо, чтоб ему было сподручнее,  думал, он будет стрелять с подошвы, когда поспокойнее, но он умудрился пальнуть вертикально вверх, когда мы были на самом гребне. Тут же ожило радио.
 - «Амур» «Дельфину». Вижу на левой задней раковине, направление двести десять, полторы мили.
 - Ваши курс, скорость?
 - Ост чистый, девять узлов.
 - На связи.
 Боря замер, на вид – вроде как заснул. Я представил, что он там рассчитывает, и передернул плечами. По спокойной воде рассчитать сближение, чтоб пристроиться им в хвост, задачка не из простых, А тут еще с нашего курса отклоняться смертельно опасно, било хоть и не так сильно уже, но страшно. Встать к такой волне не то что лагом, а хотя бы скулой – риск на грани фола. Наконец он поисследовал градусник и стал командовать:
 - Аркадий, тряпкой каждые две секунды протираешь компас, Сергей – светишь вот с этого угла, я тоже. Поехали.
 Минуты две он всматривался, потом скомандовал:
 - Жора, право пять.
 - Есть. Молитесь, гады… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
 - Рули давай, скорость – десять.
 - Это уж как выйдет…
 Волны теперь били чуть слева, перехлестывая бак, а иной раз и рубку, судно тяжко качало, трещало оно по всем швам, нипочем бы не подумал, что он такое выдержать может. Я рулил, уже сам не зная, куда, волны валяли нас страшно, только и думал опять каждый раз – вот она, последняя…
 Вдруг стало полегче, я подумал, было, что опять привык, но волны стали впрямь меньше, метра по три, и скакали как-то беспорядочно, и тут до меня дошло, что мы влезли в кавитационную струю идущего впереди судна. Я машинально стал подруливать влево, когда Боря, смотревший вперед в бинокль, скомандовал:
 - Вот он! Лево двадцать!
 - Уже меньше.
 И тут я увидел спасение – ходовые огни идущего в Свирь корабля. Я повернулся вправо и простонал:
 - Вот что, отцы… Теперь – самое важное. Найдите мне где-нибудь сухую сигарету…
 
 Сунул я ее в пасть, а морда мокрая, еле прикурил. Втянул, и тут опять ожила рация:
 - Niinna to Delphin!!! Niinna to Delphin!!!
 - Aulis, Seehunde!!! How are you???
 - Wunderbar! Ummeclich! OK, ****ь!
 Рация захрипела, потом смолкла. Аркаша почесал затылок:
 - А вот последнее слово… Это он русской воды нахлебался?
 Я перещелкнул «Каму» на аварийный канал, мало ли что, и отозвался:
 - От восторга. Он, вообще, нехило кроет по-нашему.
 - А он кто?
 - Финн.
 - Хороший финн.
 - Да они все…
 - Кроют?
 - Хорошие! Ну, и кроют… Мать твою!!!
 Я дал полный назад, и скатал баранку влево, но судно тормозило слишком медленно, перед нами вырастал высоченный борт «Волго-Балта». Господи, когда он повернуть – то успел??? Я скатал баранку вправо до упора, и дал самый полный вперед, Боря заорал:
 - Ряжи!!! Не смей!
- Молись.
 Как это долго… Господи, как же это долго! Все, что возможно, сделано, но «Дельфин», как пер в чужой борт, так и прет. Вот, сейчас, полминуты, может, и мы врежемся в борт у кормы, там машинное отделение, самый тяжелый отсек корабля, он пойдет на дно кормой вниз, свалится на левый борт, накроет нас, и в обнимку – вниз! Даже маленькое судно – не тачка, на руль отзывается не сразу, на обороты – тоже, любой маневр надо не выполнять сразу, а предугадывать! А потом ждать, угадал или нет. И попробовать не умереть, пока ждешь…
 Мы вляпались по двум причинам. Первая – я расслабился в относительно спокойной воде кильватерной струи, и Аулис меня отвлек. Вторая – мы не до конца поняли, куда мы идем. А сейчас и у Бори и у меня всплыла в памяти лоция входа в Свирь. Свирский маяк высоченный, но я, уповая на свою реакцию, жался слишком близко к идущему впереди судну, и его рубка просто-напросто закрыла от меня маяк. Он дошел до поворотного буя, увидел створы, и стал закладывать левый поворот на девяносто градусов, вперед, к маяку,  нельзя, скалы, вправо – тоже, там отмель и ряжей набито, слева – три или четыре скалы. Увидев, что я его тараню, я сделал то, что только и возможно было – хоть как-то тормознуть и  попытаться описать правую циркуляцию в пределах фарватера, врежемся в ряжи или нет – черт его знает, а вот борт чужой пропороть точно не успеем. Нос медленно покатился вправо, и тут невесть откуда пришедшая волна дала в левую скулу, подвернув корабль градусов на двадцать. Ура. Получилось…
 Я сбросил обороты до средних, дал «Волго-Балту» уйти подальше. И тихонько пошлепал по створам. Поводырь уже был не нужен.
 Ожила рация:
 - «Дельфин», что это было?
 - Торпедная атака.
 - Мать вашу. А зрячих в рубке нет?
 - А никого нет.
 - А кто говорит?
 - Говорит Москва, московское время – шесть часов утра. Начинаем утреннюю гимнастику.
 Рация отхохоталась, и проскрипела:
 - Пока! Удачи, клоуны!
 - Вот за это – спасибо! Вам тоже..
 - Адью…
 Аркаша посмотрел на нас с Борей, хохотнул, потом спросил:
 - Озеро кончилось, я понимаю, что мы приехали. Но… Куда?
 Отозвался Боря:
 - В Свирь. Километров на восемьдесят промахнулись.
 - Ну, в такой шторм, простительно.
 - А вот это еще вопрос – простят нам или нет.
 - Да ты что??? Судно цело, все живы!
 - Вот в этом и дело. Это мертвые все прощают…


- Борь, а чего с электрикой было? Генератор?
 - И он тоже.
 - А кто еще?
 - Щит, в основном. Силовой провод на массу лег, рубильник не до конца включен был, все три линии погорели.
 - Качкой не могло, он в зажимы входит.
 - Вот именно.
 Я воззрился на Борю, все понял, лаяться не стал, только шевельнул губами, он кивнул. Потом протянул руку под штурманский стол, достал адмираловскую пилотку, черную, с крабом, как у подводников, напялил на башку и заложил ладонь в рубашку у третьей пуговицы, замерев в позе памятника. Я оценил статую и хмыкнул:
 - На суше все – Наполеоны…
 Боря заржал и кинул пилотку обратно. Мы уже минут двадцать прем по каналу из Свири в Волхов, к финишу если и успеваем, то на пределе, а в канале не разгонишься – на берега бросать начнет, судно и так рыскает от отраженных волн, еле удерживаю. Но прикурить все же удается, я затягиваюсь и бросаю:
 - Аркадий, ты б свой калькулятор проверил…
 Аркаша метнулся в каюту, а Боря проорал вслед:
 - Веничек на камбузе возьми! И совочек…
 Аркадий возвращается минут через пять и задумчиво смотрит на нас. Я не вытерпел:
 - Ну???
 - Знаете, я его так привязал… Со страху, наверное. Не развязать.
 Борька хмыкнул.
 - Ну, раз не развязать… Значит, не привязал, а принайтовил. Наш человек! Не горюй, боцман с руля слезет, распутает твои узлы…
 - Еще раз о пользе страха – добавляю я – На редкость полезная штука.
 Аркадий задумчиво почесал подбородок:
 - А в детстве другому учили. Трусом, мол, быть нехорошо. В герои надо…
 - Аааа, это… Знаешь, почему героев так прославляют? И чего в них так зовут?
 - Ну-ка, ну-ка…
 - Просто все. Героизм – неизбежное следствие чьей-то глупости или лени. Старшина роты был раздолбай, гранат не запас в нужном количестве, вот Матросову и пришлось на амбразуру ложиться. Вот чтоб не заострять на том, что старшина дятел, Матросова в герои и определили. Про войну почитать, так все советские солдаты герои. Есть такое клише даже, «Массовый героизм». Вот и задумайся, чьи это ошибки героически исправлять приходилось? В массовом порядке…
 - До самого верха?
 - Чем выше дятел, тем больше ошибок. А на самом верху – сплошная ошибка. Природы. О по сию пору, начиная с семнадцатого… С чего, думаешь, в Союзе жрать нечего?
 Тут встрял Серега:
 - А на камбузе тоже социализм? Что-то в брюхе сосет от ваших диссидентских разговорчиков. Пошли, Аркадий, сварганим чего, что-то рожи у этих морских волков… Как бы нас не сожрали…
 Они спустились вниз, скоро затрещала на плите яичница, и потянуло таким запахом, что я чуть сознание не потерял. Но тут захлопали дверцы шкафа, и послышался Ольгин голос:
 - Вы что? Вас четверо, а норма – два яйца на человека! А вы двадцать разбили! И тушенки две банки! Чем мы завтракать будем?
 На камбузе повисло долгое молчание, наконец, послышался Серегин голос, тихий и грустный:
 - Завтрака могло и не быть. Не мешайте, пожалуйста, Ольга Григорьевна.
 Видимо, Ольга смылась, так как в рубку вошел Аркаша с шипящей сковородой и буханкой хлеба. Боря столкнул меня с руля и бросил через плечо:
 - Налегай.
 Я смел четверть сковороды, отвалился и попытался вздохнуть, шиш там. Заело. Поторопился. Вылез на палубу и медленно, долго распрямлялся, чтоб не скрючило. Минут через десять отпустило, только изжога подкатила, но это уже были мелочи. Я поднялся в рубку и встал на руль.
 - Давай, Боря, только, как я, не жадничай… Боком выйдет…
 - Выйдет, так выйдет… Не засни, я щас…
 Откуда он знает? Веки слипались, где берег, где канал? Ноги подкашивались, и я уперся коленями в стойку руля. Голову приходилось вздергивать каждую секунду, вместо горизонта маячило чье-то незнакомое лицо, дизель урчал однообразно и ровно, кот, да и только. Мррррррр… Мррррр… Спать… Спать… Нееет, не спать, не надо спать, в берег ткнемся, столько времени потеряем. Где он, кстати? Где я? Шлеп, шлеп, шлеп волночки о борт… Их же не слышно, что за наваждение? Да проснись же! Аааа, канал… Берега поднимаются над водой, выше, выше, смыкаются над мачтой… Туннель, метро, где я? Желтое все какое-то, нет такого цвета в метро. Колени болят, где ж я читал про это? Ааа, немцы пленного моряка на крейсере в шкаф запирали, узкий, он упирался и больно было… В плену? Кто меня так? Черт, канал, ох, чуть в берег не ткнулся! Я потряс головой, хоть бы волна долбанула в рыло, как ночью, может, проснулся бы… А я сплю? Нет. Вот канал, вот берега. Поднялись, опять смыкаются… А солнце где? Все, не увижу больше, туннель… Туннель…


                РУССКИЙ SOS

 - Вставай,  что разлегся?! Финиш принимать надо!
 Екатерина Осиповна брезгливо тряхнула меня за плечо.
 - Сейчас, сейчас…
 Встаю с дивана на камбузе, достаю из рундука флаг – отмашку и выбираюсь на палубу, в спину долетает:
 - Мало того, что все сожрали, так еще и финиш чуть не проспал! И посуду не вымыли, моряки, называется…
 Да чтоб тебя, карга старая, что ж за вредина такая? И носит же земля… «Дельфин» стоял на срезе устья Волхова, дуло с Ладоги здорово, волна была метра два, и прилично качало даже на якоре. Когда я улегся? Ни черта не помню… И кто судно довел? А, впрочем, какая разница? Пришли, и ладно…
 На горизонте маячил одинокий парус, и я злобно выругался, ему еще минут двадцать ходу, минимум, мог бы поспать. Я кинул ведро за борт, вытянул, и вылил сразу же на себя. Брррр… Зато проснулся. Зашел на камбуз, Кати уже не было, вытер морду какой-то тряпкой и опять вышел на палубу. Елки – палки, вот это дааааа!
 Над яхтой взлетел спинакер с красно-синей звездой – «Смена»!!! Вот уж кому я отмахну финиш с особым удовольствием! Ай да Андрей Андреич…
 Он пер полным курсом, оседлав гребень волны, паруса враздрай, грот слева, стаксель справа, спинакер растравлен, вверх, пузырем, ну что за красота, мастер, одно слово… И ведь последним стартовал, всех сделал!!! Не то, что свой класс, вообще всех! Обалдеть…
 Он так и прошел последнюю милю на гребне одной волны, не сорвался и не вильнул, пролетел мимо нас на дикой скорости, и даже не повернулся, пройдя финишную линию, видно было, каких диких усилий стоил ему этот победный серфинг. Так и помчался к пирсу, даже не оглянувшись…
 А горизонт зарябил от парусов. Бог мой, как же они были избиты… «Силистрия» шла под спинакером и стакселем, гик грота был срезан начисто почти у самой мачты, алюминиевый рангоут толщиной в бегемотову ногу отстригло, как бритвой. «Заря» лишилась трети мачты, на белоснежном корпусе «Забияки» зеленел пластырь, залепивший левую скулу, «Виват!» шел под одним гротом, такелаж передних парусов был вырван с корнем, мачта завалена. Вместо форштага буксирный конец, весь в узлах, как они мачту не потеряли? Игорек Жуков в полном вооружении тащил на буксире скорлупку «Фаи», следов рангоута и такелажа на ней не было и в помине, все сорвало к чертовой матери. Это ж сколько он потерял, интересно, на «Фае» женский экипаж, это его прямые конкуренты по классу, что, блин, за правила, спас людей - получи последнее место. А он после Сортавалы на втором был… Зато попробуй сказать, что не рыцарь. По мне, так это подороже кубка…
 Сашка Романов на «Ингрии» пересек финишную линию, срубил паруса, описал мастерскую циркуляцию и швартанулся к нам правым бортом. Я метнулся на левый борт, принял швартов, хотел, было, заложить на утку, но Саня отмахнул, и протянул мне сложенный вчетверо тетрадный листок, проорал: «Семякину!», отвалил влево и бросил якорь. Что за черт? Я глянул на листок и все понял.
 На нем дрожащей рукой было выведено шариковой ручкой:
                S O S !
 Я метнулся к Адмиралу и протянул ему развернутый лист, на котором успел прочитать:
 «Яхта «Балтика» терпит бедствие пять кабельтовых норд-норд-ост от нордовой вехи Сухской банки. Облом мачты.»
 Боря пошел к шпилю, выбирать якорь, Адмирал в рубку, затарахтел двигатель, и «Дельфин» пошел к пирсу яхт- клуба. Я оторопело смотрел на приближающийся пирс и ничего не понимал. По правилам, если судейское судно уходит, то финиш должен принимать тот, кто финишировал последним до ухода, то есть «Ингрия». Надо ссадить на нее судейский корпус и дуть в моря, спасать «Балтику». Какого черта в клуб?! И только когда судьи сошли на пирс, а потом стали грузиться на тренерский баркас, до меня дошло: не все они решились при таком волнении прыгать с борта «Дельфина» на палубу «Ингрии». Вот так-то. Бог им судья…
 А «Дельфин» налегке, полным ходом, тараня двухметровые волны, пошел на норд, к маяку Сухо. Что ж, леди с фаэтону - рысаку вольготнее…

 - А выдержит? Сопля какая- то…
 Серега тыкает пальцем на сбухтованный леер у меня в руке.
 - Это выстрел…
 - Что?
 - Веревка, блин, за нее буксировочный конец вытягивают. Смотри.
 «Дельфин» проходит «самым малым» мимо ободранной «Балтики», метрах в пяти, и я, как ковбой лассо, бросаю на бак, где лежит капитан, леер. Он лег поперек бака яхты, накрыл капитана и скользнул свободным концом в воду. Его рука медленно поднялась, нащупала ускользающий конец ладонью, но сжать уже не смогла. «Балтику» перехлестнула очередная волна, и выстрел смыло в воду. Как кэпа-то не снесло? Я со скоростью паука выбрал конец на борт, чтоб на винт не намотало, сбухтовал и рванул с кормы в рубку.
 Адмирал рявкнул:
 - Промазал?!
 - Черта с два! Там принять некому, замерзли. Еще пару волн и кэпа смоет.
 - Прыгнешь?
 - Прыгну. Давай еще раз.
 - Паникерку надень.
 - Вот с нею точно утону. Давай, я на корму пошел.
 - С Богом…
 Я стоял на корме и ждал момента для прыжка, когда Иваныч дал «самый полный» и стал закладывать циркуляцию вокруг «Балтики». Я чуть не заорал, но тут дошло: на полном ходу он тут на несколько минут все волны разровняет, мне же легче будет. А вот я бы не додумался…
 «Дельфин» описал идеально ровный круг, волны бушевали за его границей, а внутри, как в кастрюле, на слабом огне варилась раздолбанная  яхта с расщепленным в метре от палубы обломком мачты. И тут Адмирал попер прямо на нее. Я перелез через леера с левого борта с выстрелом на плече и охнул, ударим же сейчас, у меня даже внутри все сжалось. Но тут «Дельфин» принял вправо, корму стало заносить, ударил редуктор, винт встал, корма тихо проплывала мимо яхты, и я прыгнул через полтора метра спокойной воды аккурат на рубку. Ну, Юра и рулевой, как в ладошках доставил! Страх так в меня брызнул, что буксирный конец я вытянул мгновенно, он, вроде, даж свистел у меня в руках, заложил за носовую утку и стал выбирать яшку. С этим было похуже, яхта здоровенная, «шестерка», крейсер, да еще и воды нахлебалась по самое «не хочу».
 Вытянул, повезло, якорный канат короткий был. Боря стоял на корме «Дельфина», помалу вытравливая буксир, да так виртуозно, что тот даже на воду не ложился, так, касался только. Капитана «Балтики» не смыло только потому, что он повис боком на левых носовых вантах, леерного ограждения на баке не было. Но застрял он там капитально, и я за него пока не переживал. Я дал отмашку, Иваныч пошел вперед «самым малым», Боря так травил буксир, что «Балтика» тронулась даже без рывка, плавненько, как поезд «Интурист» №25 с Московского вокзала. Теперь и до капитана дело дошло…
 Вам когда-нибудь приходилось таскать только что убитое тело? Не задубевшего уже покойника, а свежего? Ну, пьяного в дугу, на худой конец… Он мягкий такой, без костей, навроде бурдюка с водой. Выскальзывает, ужас. А этот еще и мокрый был. Да еще яхту валяет. И волны накатом, от носа до кормы. Так что, извините, не помню я, как  кэпа в кокпит затащил. Эти там «руки в стороны», массаж сердца, «рот в рот», в данной ситуации все одно, что из рогатки по танку, так что я его просто мял, как кусок теста. Ногами топтал, тряс там по-всякому. Задышал. Дал мне пощечину с закрытыми глазами и сел на руль. Я в каюту полез, там тоже что-то типа морга, хотя живы все были, но холодные, мать твоююю… На ум толкового ничего не пришло, устроили что-то вроде драки, согрелись, в общем. Штурман даже на руль пошел, капитана подменить. Пальцы только у меня гнулись, хоть и неважно, аптечка у них укомплектована, слава Богу, была, шкотовому перевязку нормальную сделал, у него ручища от запястья до плеча ободрана была, веревкой какой-то хлестнуло. Так за этими развлекухами и не заметили, как в Волхов вошли.
 И вот что интересно. У них на борту водка была, и немало, а ведь никто «для сугреву» не приложился. И со страху тоже. И правильно сделали, а то и «SOS» на тетрадном листе накарябать некому б было…
 Не выгорело ладожским рыбам балтийским экипажем полакомиться…
 Зато, как в пирс ткнулись, водяра минут за десять кончилась. Все четыре литра. И за борт, вроде, не лили…


                ПРОВАЛ

 Из-за горизонта, с другого конца Земли, меня зовет неслышно чей-то голос. Я не слышу его, тишина и покой, но он есть, он зовет, он назойлив и тяжек. Кто ты, зовущий меня? Зачем ты кричишь мне «Вставай!»? Кто ты? Так тихо качает, наверное, штиль, мы еле идем, и ведь есть еще время. Андрей, я сейчас, я сейчас… Мне только не встать почему-то…
 Как жаль, что Витька остался в Сортавале, он бы меня подменил, почему мне не встать? Ведь почти всё прошли, скоро Сухо, мне на вахту. Почти штиль, работать не надо, только сиди и жмурься на солнце на тихих ходах…
 А не встать. Ох ты, я же пьян. Боже, все же под откос летит! Капитан не простит, не видать мне ни КМСа, ни корок, да и не в этом дело, я их всех сейчас подведу, если не встану! И как Витьку в глаза смотреть, подменил, называется! Еще спящий, я отжимаюсь от койки и бьюсь затылком о подволок. Черт, опять в «гроб»  улегся…
 Стоп, на «Смене же нет «гробов». Ощупал переборку, дерево, а «Смена» - пластик. Господи, где я??? И яхта не на ходу. К горлу подкатил ужас, ударил в затылок, распахнул мне глаза. Незнакомая каюта, раза в два больше сменовской, явно не полутонник, люди незнакомые спят. Бред какой-то. Или они не спят?
 «Летучий Голландец»???!!!
 Я вылетел, не помня себя, наружу и обмяк, рухнув прямо на решетку пайолы. Ууууф, Новая Ладога, пирс. А «Смена» тогда где? Стоп, я что, на ней и не был? А как я сюда попал? Вылез на понтон, читаю – «Балтика».  Это то, на чем я спал. А шел я сюда на чем? Не на ней же, я с этой яхты никого не знаю…
 Ноги донесли меня до моста через Старый канал, и я спустился на гранит облицовки. Стоп, разобраться надо. Что я помню? Только что, буквально секунду назад, приходил Андрей на «Дельфин» и я пошел с ним шкотовым на «Смене». И вот уже здесь! А как шли? Не помню… И спрашивать… Язык не повернется. Во, дела…
 Ладно, язык на замок, уши пошире, может, и вспомню чего. Ооох, не начудил бы чего по пьяни. И ведь ни разу до потери памяти не напивался. А тут даже не помню с кем пил. Что пил, и пил здорово, очевидно, до сих пор в башке шумит, и разит так, что самому тошно. А вот с кем и где? Отродясь такого не было. Медленно спускаясь к воде, я оглядываю берег. До заката час, полтора, все розовато-золотое, даже вода в Волхове. Легкий ветер ласкает голову, а ей так противно, что она пьяная, и не может ответить на ласку, качаются мачты, целый лес. Регата, наверное, кончилась, вон, народ веселится, опять я, как неприкаянный брожу…
 Вхожу в толпу. Гомон, гвалт. На чем они говорят? Я не знаю этого языка! А, нет, долетают обрывки, что это за язык? Аааа, человеческий…
 - Я ей ору «Спинч руби!!!», да черт там слышно, а она волну оседлала и чешет…
 - Ну?
 - Ну и в подошву провалилась, как поднялась – шварк, все сдуло, одна скорлупка…
 - Черт знает, откуда там топляк взялся, до берега полста миль! Как дало… Плащ-палаткой пластырь… И – за ведра…
 - Йа окглоохь, а сейл – найн… Wind… Grott auf!!!
 - А пиво – класс!!! Живут же люди… Где Вася столько добыл?
 - Tervetuola Laatokka! Klеine Todd…
 - Девушка, хотите на яхте прокачу?
 - Хочу, страсть как хочу, Игорек! А на яхте потом… Сама тебя покатаю…
 - Gorn Point is a pool. Trust me, I know…
 Я понимаю, что был финиш, что все живы, грустных лиц нету, шторм, похоже, какой-то был, но какого рожна я ничего не помню? А по пирсу к воде идет Саня Романов в обнимку с капитаншей московской яхты, бабник он своеобразный, очень принципиальный, клеит только капитанов женских экипажей. Один раз, правда, прокололся, девушка оказалась поутру штурманом. Но, зато, мастер спорта международного класса, это его оправдывало, как он сам утверждал. Сегодняшнюю подругу он обнимал с таким пылом, что в воду полетели ее очки, за что он получил такой толчок в грудь, что кувырнулся за очками сам под истошный вопль:
 - Это ж Италия!!! Где я еще такие возьму???
 Под пирсом метров восемь, вода мутная, шансов – ноль. Саня выныривает, целует даме руку и испаряется. Дама бесится минут десять. Потом затыкается и ржет, а вместе с нею и весь причал, Саня прет по пирсу с аквалангом. Бух в воду, исчез. Даже пузырей не видно, течением сносит…
 Минут через пять на пирсе дело дошло до тотализатора, шансы, правда, рассчитать невозможно было, гвалт стоял просто вселенский. Уже спустились сумерки, те, кто ставил против Романова, воодушевились, тут-то он и вынырнул, и сразу же широким жестом метнул очки даме. Она завизжала от восторга и приложила находку к лицу, замерла оторопело, и тут публика заорала так, что на родине очков, поди, слышно было.
 Она держала в руках маску, а на Санином носу, над загубником, красовались ее итальянские солнцезащитные очки…
 Он еще толком вылезти не успел, как она стала срывать с него акваланг и потащила, дрожа от благодарности, героя к себе в каюту.
 Я отхохотался и встал с досок понтона. Смех смехом, а со мной-то что? Тут забрезжила надежда, я Серегу-цыгана увидел. Я пробился к нему сквозь толпу, чуть из виду не потерял.
 - Здорово, Серый! Мне б стакан, полтора, а то не помню ничего. Денег только нет…
 - Сегодня всё без денег! На!
 Он протянул мне здоровенную банку пива «Faxe», голландского, я даже отшатнулся, так это было невероятно.
 - Откуда???
 - Вася, директор, прикупил на финиш. Хер знает как.
 - Однако…
 Я выдул примерно половину, подождал, но в башке так ничего и не прояснилось. Водки бы. Хотя, тоже не спасет. Тут что-то другое, и, похоже, пока не протрезвею, не пойму. Что-то гораздо более важное, чем пьянка. И понял, что косой я мимо этого пройду, так и не заметив и не разобравшись. И буду мучиться всю жизнь, от того, что упустил ЭТО. Я вымученно улыбнулся Сереге, изображая благодарность, повернулся, и пошел в гору, в парк. Лег под березой и заснул. Последнее, что я видел, был лилово-черный бархатный купол неба, в котором кто-то прокалывал иголочкой звезды…
 
                НОВАЯ ЛАДОГА НА СТАРЫЙ ЛАД

 Очнулся от боли в боку. Потом еще. Еще.
 - Вставай, падла, похмеляться пойдем!
 Глаз открыл, менты, конечно, кто еще так деликатно умеет… Начал вставать, скривился.
 - Ребро, б…!
 Зря рот открыл, по ребру и получил, но уже дубинкой, ногой, видать, несподручно было.
 - Иду, иду, спокойно, ребята…
 - Не, он еще и командует тут!!!
 И кулаком в загривок, к «Луноходу». Вот не повезло, неподходящий настрой у защитничков, интересно, живого-то до отдела довезут? Постарше б кого…
 То ли в машине они оттаяли, то ли приняли чего по дороге, но выдернули меня гуманно, за плечи, я только коленями о землю треснулся, и отволокли к отделу, даже не били. Просто бросили в обезьянник и все. Ну что ж будем ждать, это мы умеем. Занятные, вообще, блюстители, даже документами не поинтересовались. А у меня все равно нет, на «Дельфине» они. Может, телепаты? Я залег в угол и стал обсасывать эту мысль, вертел ее и так и этак, но пришел к выводу, что вряд ли. Если б кто из них мне в башку влезть мог и почитать там чего про себя, до сапог и ПР-76  дело б не дошло, тут бы и шлепнули у березы из штатного оружия. Я глянул на часы, полдесятого утра, и сразу сообразил: они на разводе в девять взбуч получили, вот я первый под раздачу и попал. И хороший, видать, взбуч, раз часики не сдернули, вполне приличная «Seiko», настоящая, японская, долларов двести стоит. И карманы не шмонали, ну да это по фигу, финский гонорар я тоже на судне спрятал. Помечтал о том, что бы со мной сотворили за полтораста морковок и шестьдесят фунтов стерлингов, и чуть не подавился от страха. Прикинул, что я в плюсе в связи с вышеизложенным, ребро заживет, не первый раз, а за остальное – 15 суток, максимум. Нормально.
 К обеду до дежурного дело дошло, показания снял, на то, что документы есть, но на судне, не отреагировал, шлепнул ладонью по протоколу.
 - В камеру, до выяснения личности.
 - Товарищ лейтенант, просьба есть.
 - Жену просить будешь.
 - Я ж ничего лишнего, просто, если Воеводина встретите, или он позвонит, скажите, что я здесь, чтоб они не волновались.
 - Может, мне еще самому ему звонить???
 - Я ж не об этом прошу…
 - В камеру!
 - В камеру, так в камеру…
 В коридоре я обозрел себя и не порадовался. Одет я был легко, футболка, ветровка и штаны. И дырявые тапки. Если до ночи не вылезу, умерзну тут в дупло. В камере уже сидела пара подзаборников вроде меня, и какой-то местный бычок, пальцы загибать он еще не начал, но видно было, что начнет при первой возможности. Все-таки лучше всего в одиночке сидеть. Мне было не до спектаклей, но пришлось, мало ли. Я постоял в дверях, помолчал с минуту, кивнул, еле-еле, снял ветровку, аккуратно расстелил в углу, и лег на нее на спину. Через пару минут послышалось:
 - Тебя за что?
 - Не помню. У дежурного спроси. Мне тоже интересно.
 - Да я так…
 - И я. Уши болят, извини…
 Я настроился на долгое лежание, но минут через десять сержант загремел ключами и распахнул дверь.
 - Тарасов, на выход!
 - Иду. Удачи, мужики…
 Лейтенант вышел со мною на крыльцо.
 - Что ж вы сразу не сказали, что с яхт-клуба?
 - Да напился здорово, все с башки вылетело, такие дела, лейтенант.
 - У нас вызов в больницу, клуб рядом, подбросить?
 - Давай…
 - Извините, если что не так.
 - Нормально, служба. Бывай…
 - Андрей Андреичу привет!
 - Само собой.
 Нас с братом как-то забирали в ментовку, мы розы у Исаакиевского собора нюхали, пьяные, естественно, в дупель, он парень горячий, буйствовал там, часа через три выпустили, я чахоточным прикинулся. Потом еще разок, пописали в трехстах метрах от райкома на ночь глядя, тоже часов пять парились. Он меня довольно справедливо, правда, злобно, упрекнул в том, что я перед ними веду себя как-то не гордо, и вообще – слизняк. Думай, говорю, что хочешь, но, как родственнику, разок объясню. Оно, конечно, может и слизняк. Только у них за спиной – мощнейшее государство в мире, вся мощь которого нацелена именно на борьбу с населением страны, на внешних врагов мало что остается. Оно и создано было именно против внутренних врагов. Нас. И фиговый листочек под названием «Конституция» и «Свод законов СССР» писан именно с таким расчетом, чтоб труп убитого раба можно было им прикрыть. Да, мол, убили, но не потому, что нам так захотелось, а по закону. И если оно погромыхало надо мною костями и железом, а я живой и без потерь от него вырвался, то это победа над ним, самая, что ни на есть, осязаемая. А на то, как я со стороны в этой мясорубке выглядел, мне начхать, мнение его винтиков мне до фонаря, они не люди, и никогда ими не станут. Шансов нет, раз в такую службу впряглись. Им до людей никогда не дорасти, не то семя. Шавки. Собака лает, а я с ветром на ты.
 Так что с довезшими меня до клуба ментами я спокойно распрощался, правда, без рукопожатий, на такое моего актерства не хватило. Еще раз повторю – не моя профессия…
 В клуб, я, кстати, зря приехал, Воеводин в ресторане был, куда я и потопал. За что люблю небольшие городки, так за то, что все по-свойски. Воеводин, например, деньгами не пользуется, сам не знает, сколько у него зарплата. Пришел в кабак, поел, к нему в клуб зашли, помог. И вообще… У Сашки Романова в Сосновом бору тоже так. Только менты у него более дрессированные, Сашка их подгулявшим друзьям в сопровождение дает, чтоб без эксцессов. Хотя, на Андрюху мне не фиг грешить, я сам виноват, под березу же лично самоустранился…
 - Здорово, барон Новоладожский!
 - Аааа, тюремная крыса! Ты чё это город позоришь, под заборами валяешься?
 - Под березой я лежал. Не валялся, заметь, а лежал. Забор в трех метрах был. Спасибо, что вытащил.
 - Говно вопрос, скажи спасибо, что я у телефона был, когда летёха позвонил. Он трендит, Тарасова, мол, знаете, а я хер его знает кто ты по фамилии, ты б сказал ему, что ты папа Жора.
 - Буду я еще распинаться… Да и слушать он… Им, видать, на разводе по зубам надавали, они даже для ментов какие-то чокнутые сегодня.
 - А ты чего хотел? Наши все бухло в городе выдули, даж ментам не достать было, они в Сясьстрой за пойлом погнали, по запаре в витрину магазина въехали. Такие ужратые были, что в овощной, а не в водочный. Ну, им с утра и поднесли. Из областного… Будешь?
 - Не. Мне б пожрать…
 - Валяй, доходяга лагерный…
 - Типун тебе… Кубок взяли?
 - Дали. Эти две карги ваших скрипели, но дали…
 - Не понял. Чего скрипеть, ты такой отрыв привез?! Мили две, не меньше! Я сам отмахивал…
 Я замер с открытым ртом. Что за черт, кто это сказал??? Я?! Я ж на «Смене» был! Или не был… Ничего не понимаю…
 - Андрей, сразу предупреждаю, я не свихнулся, только ты мне скажи: я с тобой на «Смене» из Сортавалы шел?
 - Нет. Ты мне с «Делфака» старт отмахивал. Тебе что, по мозгам попало? Ты смотри! У нас менты грамотные, по башке не бьют.
 - Хрен знает, куда мне попало… И чем… А шторм был?
 - Ну, ты… Может, все-таки вмажешь?
 - Не…
 - Ну, тогда до Питера терпи. А там – сразу к психиатру.
 - Разберемся. Я сам себе псих…
 - Тьфу, из башки вылетело, тебе на «Силистрию» надо, они уходят, им лоцман до Центрального нужен, и гид по Питеру. Нажрался?
 - Ага. Спасибо.
 - Ну, давай, до Новгорода. В этот раз Каринка моя твоего Игрека точно сделает. И всех китайцев.
 - Держи карман! Он у меня джентльмен, но не до такой же степени.
 - Утретесь. Ей Коновалов парус шил.
 - Аналогично. Причем два, спецом для Новгорода пузатый, чтоб по слабым ветрам гоняться.
 - А вот за перешивание номера…
 - Не докажешь! Я твоих тогда тоже найду за что дискануть. Хошь, всю команду?
 - Во, крыса! Жаль, не допер тебе стрихнину подсыпать…
 - Все еще впереди, Андрюша, все впереди. До Ильменя на одном борту пойдем, и ты мне яду успеешь, и я тебя за борт…
 - Ладно, бывай, привет Питеру!
 - Бывай, барон! Спасибо…


 Что мне так на «Дельфин» топать-то не хочется? Не хочется и ладно, вон, «Силистрия» стоит, ближе даже… Опять себе оправдание нашел, чтоб не делать то, чего не охота. Кэп сидит на борту, жилистый дядька лет шестидесяти, высоченный даже в сидячем положении. На голове замысловатая яхтсменская фуражка набекрень. Герб – шиш поймешь, ни один герольд не прочитает.
 - Good evening! Andy told me, you need a pilot.
 Он смотрел на меня и молчал. Я сравнил наш внешний вид и понял, что от моего он то ли дар речи потерял, то ли английский забыл. Дааа, это не Пекка, финны тоже разные бывают. Ладно, сгладим…
 - Excuse, durty work with engine…
 - You are mechanic? Not a pilot?
 - And pilot too. I`m all… When are you going? I need to change my dress.
 - Yes, yes, at seven. We are waiting you on board.
 - Danke! OK. Moment…
 Он встал и вытащил из кармана деньги. Наши. Я мотнул головой:
 - No, no. Money after all…
 - Excuse me, it`s not for work. Can you bye some vodka for us? I beg you.
 - OK. I`ll try.
 - Please, not self-maid!
 Я хохотнул. Кто ж это додумался их самогонкой угостить? Вот зверство…
 - Be easy… But I need some time for it.
 - Yes, OK, we are waiting. Good luck!
 Я сунул деньги в карман, и попер обратно к ресторану. Воеводин, слава Богу, был еще там, но в таком залихватском градусе, что я даже усомнился, поймет ли он меня.
 - Барон, глаз открой! Хоть один…
 - Ннннууу…
 - Финн помирает, водки просит.
 - Ккккакой? Финннн…
 - Самый длинный, ему много надо.
 - Иззвини, кончилось…
 Я аж обомлел, но он собрался с духом, и продолжил:
 - Тттоолько за деньги… Прости…
 - Тьфу ты, напугал. Кому дать?
 - Эттоот… Бббб…
 - Баран?
 - В ббеллом.. С бб…
 - Понял…
 Официанта в белой рубашке с бабочкой я прищемил в углу и протянул деньги. Но он вдруг взбрыкнул:
 - Не положено!
 - Сюда смотри!
 Я развернул веером перед ним пять сотен.
 - Теперь – туда!
 И ткнул пальцем в развалившегося за столом Андрея. Видок у него тот еще был. Набычившийся, закинувший руку за спинку кресла, он обводил кумачовыми глазами притихший зал в поисках не то жертвы, не то мнимого обидчика. Я закрыл Андрюху от официанта телом, и продолжил:
 - Он меня только что из ментовки вытащил. Но водка даже не нам. Финнам. Как тебе такой расклад?
 - Конечно, конечно. Я сейчас…
 - И постарайся недорого…
 - Само собой, гости же!
 - То-то. И в сумарь какой сунь, чего людей соблазнять, правильно?
 - А вы можете к заднему ходу подойти?
 - Не вопрос. Давай.

 Я постучал в борт «Силистрии» и протянул высунувшемуся из каюты капитану пакет. Он улыбнулся во всю физиономию, заглянул внутрь, и поднял на меня взгляд. В глазах был ужас. Пришлось подбодрить, здорово его четыре литра напугали:
 - Be easy! In Pietari is very hard with vodka too. Now you need no searching… Up to Finland.
 - Up to Britain! Or America.
 - Yore deal… Twenty minutes, I`ll return.
 - OK, thank you!
 - Don`t mention…
 Черт, ну почему так на «Дельфин» - то не хочется? Ладно, только шмотки забрать…
На камбузе никого не было, в рубке тоже, я спустился в носовую каюту, там сидели Аркаша с Серегой, и дрых Боря. Они посмотрели на меня как-то странно, я отделался приветом, и стал переодеваться. Ссыпал все в сумку, пихнул на дно заначки, и распрямился. Аркаша смотрел мне прямо в глаза:
 - Мы тебя больше не увидим?
 - Почему? Россия – страна небольшая. Свидимся. Удачи, парни…
 - Неужели это – вот так? Раз, и разошлись…
 - Да ладно тебе… В Новгороде через две недели встретимся, пивка попьем. Мы там с Борькой такой кабак отрыли! На Псковской…
 Я ничего не понимал, и чувствовал себя не в своей тарелке, а Аркадий с Серегой выглядели как-то очень сентиментально. Странно для взрослых мужиков. Рот открыл Серега:
 - Ты что, ничего не помнишь?
 Я начал злиться.
 - А что я должен помнить?
 - Ну, ты даешь. Ладно, наверное, так и надо…
 - Ребята, не обижайтесь, мне на «Силистрию» надо, в семь отходим. Они торопятся куда-то. Все нормально, море…
 - Да, море…
 - Все, я валю, счастливо! Семякину скажите, что я с финнами пошел…
 - Скажем. Только Ольга с Катей тебя потом сожрут за это лоцманство.
 - Опрометчиво, я ядовитый. Херовое из меня блюдо. Все, пока!
 Я чуть повернулся, но вдруг они сделали шаг ко мне, и мы обнялись, не знаю, зачем. Аркадий подтолкнул меня к трапу и махнул рукой:
 - Давай, удачи!
 Я хлопнул глазами, мотнул головой и пошел. Ничего не понял…

                НОЧЬ С ПРИРОДОЙ

 Какая она все-таки разная, ночь… День тоже неодинаковый, но ночь, ночь… Вот сейчас она такая, бездонно – тихая, с замершей деревней вдалеке и шелестом Ладоги за стометровой полосой береговой перемычки. Я не вижу в небе звезд, облаков и туч тоже нет, оно показало себя таким, каким я и хотел его увидеть – всеми гранями пустоты. И не лежу я вовсе на спине, а подвешен под парящей в пространстве Землей, и смотрю сверху вниз в бесконечность. Я чувствую за собою мощь Земли и мне не страшен космос. Да и когда я его боялся? А сейчас он и совсем мне родной, так же, как и Земля, и море на ней, и ночной ветер. Поразительно, я не вижу ни единой звезды, ни единого огня на земле, только ветер и абсолютная темнота, и мне не страшно, я просто дома. Мне уютно и тепло.
 - Понял, наконец?
 Она сидела рядом, поигрывая травинкой, выбившейся чуть выше других. Такая же темная, как и все остальное, но может же темнота быть родной!
 - А вот словами поясните! Я маленький и глупый…
 Я почему-то знал, что могу капризничать, ничего мне за это не будет…
 - Паршивец. Еще и вредный. В угол поставлю…
 - Вот она, справедливость! Даже в бесконечном мире найдется угол, куда можно поставить нахального мальчишку. Не выйдет теперь у Вас меня наказывать, не выйдет… Мне теперь даже в углу не страшно…
 - Это почему?
 - Сам не знаю. Знаю только, что не страшно…
 - А все-таки, почему?
 - Да потому, что я дома!!! Дома, ясно? Везде!
 - Ну, вот, ты и выиграл свой дом.
 - Что я Вам, шулер? Ничего я не выигрывал. Просто пришел домой.
 - Ты не пришел домой. Ты здесь родился.
 - Где – здесь?
 - Везде! Понял?
 - Кажется, да…
 - Знаешь, я так устроила, что люди не помнят своего рождения. Стресс, как вы говорите, то, сё… Но тебе, пожалуй, можно…
 - Это за что это так, а?
 - Считай, что наказала. И наградила. Выбирай, что больше нравится.
 В лицо хлестнуло ледяным ветром, сверкнул в луче прожектора дождь, встала дыбом палуба, и на меня обрушилась из черного космоса потрясающей высоты хрустальная волна. А за нею ослепительно сверкала луна, совсем не злорадная, просвечивая ее насквозь, рассыпая с гребня серебряные брызги… Господи, как же красиво!!! И какого черта я боялся? И почему-то захотелось еще…
 - А ведь Вы меня пожалели…
 - Вот еще!
 - Я б свихнулся, если б память не потерял. Или поганым бы стал. Наглым.
 - Ты и сейчас…
 - Можно, я  до Вас дотронусь?
 - Хоть обними…
 Я протянул руки и тронул то, что прекраснее всего на свете, всхлипнул, и губы сами шепнули:
 - Я люблю тебя…
 - Я тоже… Спи, родной, ты дома. Всегда и везде. Потому, что я твоя. Спи…
 Она тронула меня на заре росистой травой, плеснула из ладошки солнцем, потрепала ветром по голове, и, чмокнув, упорхнула, на этот раз голубоватой бабочкой, птичий будильник засвистал на все лады, я встал с примятой травы, потянулся и пошел к «Силистрии». У природы нет плохой погоды, но это утро… Оно мне сказало, что она была счастлива провести ночь со мною.
 Про меня и говорить нечего…

 

                ФИННЫ В ГОРОДЕ!

 Капитана звали Мариус, он же был штурманом на данный момент, штатный штурманец вместе с двумя матросами рванул сушей в Куопио прямо из Новой Ладоги, оставив кэпа с сыном и невесткой. Все это они мне растолковали, пока мы мирно чапали по каналу под мотором. Кое до чего, что не было сказано, я допер сам, в частности, прояснился вопрос с водкой. Они, конечно, и сами были не дураки выпить, но запаслись, в основном, из-за меня. Аулис им там чего-то нарассказывал героического. То, что я пить отказался, хоть и предельно вежливо, сначала повергло его в шок, но потом дело устаканилось. Я приплел восточный обычай, дернул за компанию грамм двадцать, чтоб ясно было, что я, лично, отравиться водкой не боюсь, и сослался на здоровье, мол, простыл, мне накололи антибиотиков, а с ними спиртное параллелить нельзя. Обошлось, короче. К полуночи мы дошлепали до Назии, там швартанулись к рыбацкому пирсу. Все улеглись, а я пошел на берег, и завалился прямо в траву. Не знаю, что они про меня думали, когда я вернулся утром, мне лично казалось, что меня и узнать теперь нельзя, не тот я совсем стал после этой ночи…
 Но через полчаса высокие материи отлетели на задний план, обычно пустой, канал ожил, по три, четыре расхождения в час. Осадка у «Силистрии» метр восемьдесят, к берегу не прижмешься, нервно, короче, шли. Хорошо, техника у них – класс, тоже «Сильва», как и на «Ниинне», эхолот работал отменно, но кэп с него не слезал, так и орал команды на руль из каюты. Испорченный телефон, ей-богу. Ему из каюты не видать, что в канале делается, он орет «лево!», а слева в полуметре толкач с баржой чапает! Я только делал вид, что команды выполняю, так, подрулю чуть, и дальше по-своему пру. А у самого спина мокрая, а ну как на мель яхту посажу? В общем, когда в Неву выскочили, облегчение нахлынуло такой силы, что Мариус с сыном Тойво засели в каюте, и в полчаса поллитру съели. На траверзе Пеллы они вылезли в кокпит, начался треп о том, о сем, меня все подмывало спросить, как, мол, Кайса шторм оценила, но тут ее саму прорвало. Английский она здорово знала, но восторженных эпитетов ей, похоже, не хватало. Да и мужики распалились. Самое занятное, никто из них так и не понял, как они гик потеряли. То есть, как всё происходило, помнят и описывают, красочно и ярко, все: Мариус с руля дает команду на смену галса, добирают шкоты чуть не до упора, он перекладывает руля…
 - Совсем чуть!!! Понимаешь, Георг, ну два градуса, три, не больше!!! Гик летит на правый борт, яхта ложится чуть не парусами в воду, хлоп, и идем под одним стакселем!!! Ни паруса, ни вант, ни гика, ни скоб!!! Сам посмотри!
 Смотрю, и, действительно, дурею. Скобы – то вырваны. С корнем.
 - Брочинг. Мариус, а как мачту не потеряли?
 - Сам не знаю! Один ахтерштаг остался. Видно, грот сорвало до того, как он лопнуть успел….
 - Чудеса…
 - Повезло, что так быстро.
 Тут затараторила Кайса:
 - Это мне повезло! Больше всех повезло! Я к лебедке наклонилась, распрямиться не успела, а парус с гиком только мелькнул, и все…
 Я посмотрел на лежащую вдоль палубы мачту с обрезком гика, и представил, что вот так вот по голове… Аж озноб продернул. Как бейсбольной битой по мячу. Пропорции те же. Скажи мне кто теперь что неуважительное про финских женщин – в зубы отвешу…
 - Мариус, ты прости, что я тебе на Валааме тогда поздно отмахнул. Понимаешь, вы так красиво шли…
 - Да брось ты извиняться, сколько можно? Ты б себя видел тогда! У тебя даже рот открыт был… Может, все-таки выпьешь? Хоть двадцать грамм?
 - Давай. За удачу! Хоть двести… Теперь можно…
 - А что случилось?
 - Ночь была, Мариус, ночь… И будет еще. И не одна…
 Он хитро посмотрел на меня и подмигнул:
 - А до этого ночей не было?
 - До этой ночи было просто темно…

 Когда мы проходили под Троицким мостом, я глянул на часы. Одиннадцать пятьдесят три. Через семь минут пушка грохнет, полдень. Я уж открыл, было, рот, но тут же захлопнул. В мозгу созрела смачная комбинация. Я чуть не подавился, прокашлялся, и взял правее, ближе к Трубецкому бастиону.
 - Мариус!
 - Что случилось?
 - Ничего. Сейчас случится.
 - В чем дело?
 - Видишь ли, вы идете под боевым морским флагом, а в Питере традиция такая есть – встречать иностранные боевые корабли пушечным залпом с крепости…
 - Не может быть!
 - Серьезно.
 На лице его было написано отчаянное недоверие, прямо читалось: «Ври, мол, но знай же меру!» Да и то, какой дурак будет тратить боеприпасы ради яхты? Чай, не крейсер…
 Вот тут и грохнуло.
 Я с воды первый раз в жизни залп полуденной пушки слышал, не приведи, Господи, еще раз услыхать! Так дало, вся посудина затряслась, оглох я начисто, хоть и пасть открыл загодя. Про финнов я уж и не говорю. Все-таки гаубица М-30, 122 мм калибр. Хоть и неполный заряд. Мариус несколько раз раскрыл рот, резко и широко, я аж поперхнулся – ни фига себе, он же артиллерист, со стажем! Вот это даааа… А он метнулся в каюту, выскочил оттуда с ракетницей, и тут же лупанул в воздух. За ним вылетели Тойво с Кайсой, и стали гудеть газовой сиреной с баллончиком и махать зажженным фальшвейером. Я так перепугался, что стал их успокаивать, порядочки в нашем государстве такие, что подобный салют мог даже и иностранцам боком выйти, не говоря уж обо мне. Особенно, если дознаются, с чьей это подачи финны такой фейерверк затеяли. Но, черт возьми, они были так счастливы! Язык у меня не повернулся сказать им, что это за салют был. Рухнула моя комбинация. Ну и хрен с ней…
 
 На пирсе Центрального яхт-клуба Мариус протянул мне девять десяток и спросил:
 - А как до таможни добраться?
 - Отсюда сложно, разве что на такси.
 - А это дорого?
 - Рублей пять.
 - Мы заплатим, съездишь с нами?
 - Брось, Мариус, какие деньги? Таможня на Морском вокзале, на Васильевском острове. От моего дома три остановки. Получится, что вы меня просто домой подвезете…
 - Отлично! Давай такси закажем.
 - Кэп, тут все немного не так делается. Пошли, покажу. Втрое быстрее и вдвое дешевле.
 Тачку я поймал сразу на круглой площади Петровского проспекта, чудо то еще, я думал, до Ждановки топать придется. Точно, этому экипажу кто-то ворожит. До Морвокзала долетели минут за десять, поднялись к таможне, и у турникета я тормознулся:
 - Я вас тут подожду.
 - Пошли с нами, у вас таможенники не очень по-английски…
 - Мариус, ты не понимаешь. Мне туда нельзя. Очень нельзя.
 - Неясно.
 - И, слава Богу, что неясно. Дай тебе Бог никогда этого не понять. Иди, давай, я подожду.
 Он пожал плечами и скрылся за мутной стеклянной дверью с надписью «Customs». Я отошел подальше, но это меня не спасло, тут же подошел некто и попросил документы. «Попросил». За просьбы в таком тоне в приличном обществе в рыло бьют. Я б ему и пулю в лоб всадил, будь моя воля, да никто моей воли не спрашивал. Документик он пожрал, но бумагой не насытился, в опорный пункт поволок. Менты были в боевом настроении, трясти меня стали напористо и резво. Никаких удостоверений переводчика там, или лоцмана, у меня, конечно, не было, слова мои ничего ни для кого не значили, водкой от меня пахло, букет преступлений был налицо. От пьянки в общественном месте до измены родине. Все это слова, литература, но был один нюанс. Мой срок лежал в сумке, под рваными кроссовками, срок изрядный и неизбежный. Это они еще не знали, что за птица им попалась, они еще только брали меня на храп, как их братья-уголовники, а я-то уже знал, что, как я ни выкручивайся, за всем этим театром последует обыск, и все встанет на свои места. Встанет. А я сяду. В принципе, мне все было ясно, но было так страшно, что я, сам не зная, зачем, тянул время. Рассказывал какие-то байки на уровне анекдотов, веселил их рассказом о полуденном залпе, пробрало почти всех. Но только почти. Некто стоял истуканом и ждал, когда я выдохнусь. Закаленный товарищ. Железный, можно сказать…
 Меня б хватило еще минут на десять, ментами я, можно сказать, завладел, но этот просто ждал. И тут его  толкнуло дверью. Он отступил на шаг, и в дежурку вошли Мариус, Кайса и Тойво. С переводчиком! Настоящим!! Из таможни!!! Я даже не подавился очередным анекдотом, и продолжал балаболить, но весь сжался, а ну как повезет? Увидев таможенника в форме, некто потерял ко мне интерес, и объяснил коротко:
 - Забирайте своего пьяницу с глаз долой, чтоб духу его здесь не было! Тоже мне, переводчик. За версту разит…

 Когда мы вышли на площадь, я повернулся к капитану:
 - Как ты догадался, где я?
 - Я не в первый раз в Советском Союзе.
 - А я в первый. И больше не хочу. В Россию хочу.
 - Как?
 - Ладно, потом… Спасибо тебе.
 - Не за что. Давай, выпьем. Есть тут ресторан или бар?
 - Только подальше от вокзала. Тут этих чертей, как грязи.
 Мы уже шли по Большому проспекту.
 - Ты говорил, твой дом рядом?
 - Приглашаю. Если не боитесь.
 - Я уже давно ничего не боюсь.
 - Аааа… Ну, пошли…

                ДОМ РУССКОГО ЛОЦМАНА

 Все-таки ума у меня хватило трезвых их домой к себе не тащить. Мало ли чего они там у себя не боятся… Не вредно для храбрости перед таким визитом. Не дойдя до дома, я завернул во двор, и мы вошли к Араику в кабак. Вообще – то это шаверма, но чтоб у армянина без выпивки? Хотя какой он… Интернационалист, каких поискать. На кухне у него араб с азербайджанцем, на воротах кореец, за стойкой грузин, про посетителей вообще не говорю. Финнов только не хватало. Ну, на, держи. Араик подсел с нами, мы дернули водки, и только тут до него дошло, что гости и впрямь – гости. Совсем. Оттуда. Его так прорвало, что я переводить не успевал. Мир оказался опять тесен до невозможности, брат Араика, оказывается, сидел в шведской тюрьме три дня за контрабанду. Он на пароме механиком ходил, попался с водкой. Впечатлений от тюрьмы у него была бездна, и все восторженных, век бы там сидел. Араик об этом поведал смачно, в лицах, да еще с такой жестикуляцией, что ни перевод, ни вентилятор, стали ни к чему. Мариус был в восторге, Швеция же совсем рядом. А что в тюрьме человек побывал, ерунда, погостил все равно. Араик бешено с ним согласился, хорошо, хоть в нашу тюрьму не пригласил, потом метнулся в подсобку, вернулся с вазой яблок, невесть откуда выхватил ножище устрашающего вида, финны отшатнулись, но он виртуозно стал вырезать из яблок розы, ёжиков, и прочую фауну с флорой. Кайса только глазами хлопала.
 Вот до чего ж занятно все-таки, сам Араик - то как раз в нашей сидел, восемнадцать лет за три ходки, урка, вроде, с ног до головы. А вот сооруженный им за несколько минут стол: по центру «Арарат» четыре звезды, гвоздика почти плавает в широком бокале, свесив кокетливо ножку над скатертью, по которой ползают ёжики и божьи коровки среди роз и лилий, крошечный улей, пчела с крылышками из кофейных ложек накрест, и все из яблок! Так может только настоящий художник, не тот, который красками. Это не натюрморт. Это натюрВи.
 Вот за жизнь мы коньяку и дернули.
 С полбутылки переводчик стал не нужен, я опять отлетел куда-то…
 Я тихо улыбаюсь жарким крикам Араика, поглядываю с благодарностью на Мариуса, парю где-то. Не пьян, просто хорошо. Опять от тюрьмы улизнул, что ж мне так везет-то? По идее, давно на нарах сдохнуть должен бы… Ан нет, вон, сижу, коньяк с яблоками хрумкаю. Никуда отсюда не хочу. Что мне дома делать? Мадам, поди, под газом там, не успеет если разглядеть, с кем я ввалился, точно с цепи сорвется. Еще и турмалаям до кучи достанется на орехи, пока она мозги протрет, сообразит, кто перед нею… Соседи вылезут… Мрак… Хорошо, хоть Игорь в Стрельне, в спортивном лагере, чушь эту не увидит… Ладно. Завтра в Стрельну, в клуб, послезавтра наши придут, а там и в Новгород пора, на детскую Ильменскую регату. Потом чемпионат Ленобласти в Сосновом Бору, виндсерфинг в Зеленогорске, Кронштадт, закрытие сезона… Потом завод. Конвейер, полигон, конвейер, конвейер… И что? Все время так? Постой, мне что, надоело? Завод – понятно. Но Это?
 Боже мой, она меня обманула! Я ее так люблю, а она меня обманула! Мне все на свете пресно после той волны. Я что, не родился там, в шторме, а умер? Умер тот, кому было интересно жить, а остался Я, которому все по фигу, кроме такого природного безобразия? Что мне теперь, на мыс Горн? В море Уэддела? На Аннапурну лезть? Кто меня туда пустит??? Пристрелят еще на подходе, при попытке из нашего обезьянника выбраться. И неинтересно мне вовсе морду подставлять под девятый вал, мне интересно дело делать! Пусть и посреди девятых валов. А где такое дело найдешь? Эх, человек, человек, нет тебе успокоения. Всего-то тебе мало…
 Я взял коньяк за глотку и выдул грамм двести. Бесцеремонно прервал оратора:
 - Араик, дай с собой литра два… Пора, ребята…
 Араик почему-то все понял, молча ушел, и тут же вернулся со звенящим пакетом. Я расплатился, потрепал его по плечу, и мы пошли. Финны притихли, но мне было как-то не до их настроения. Вот иду я с ними домой, и что они увидят? А не стыдно мне, ни грамма! Я два года по степи с автоматом в зубах ползал, чтоб хоть в такой комнатухе жить, а не с родичами вшестером в хрущобе. А страна родная мне и за степь содержание на ребенка зажилила, и ментовскую гадину в обход всех законов в квартиру подселила, а стерва эта спит и видит, как меня из хаты выжить.  Даже за то, что проводку починил, донос на меня накатала, мол, электричество ворую, счетчики перевешиваю. Пришлось двое суток в аквариуме сидеть, пока разобрались. Никогда и никому я не смогу объяснить, почему сантехника херово работает, почему двери скрипят, и тараканы по дому ползают. Сами пусть догадываются. Плевать.
 Я открываю столетнюю дверь аркой, иду по гулкому подъезду, двадцать семь шагов, лестница, дверь. Коридор. Тридцать шесть шагов. Мариус:
 - Какая огромная квартира!
 - Не моя.
 - Ты же здесь живешь!
 - Не везде.
 Открываю комнату, слава Богу, пусто.
 - Здесь я живу.
 - Подожди. А остальное?
 - Там другие люди живут. Соседи называются.
 - Это – как гостиница? Номера?
 - Как тюрьма. Камеры.
 Я хмыкнул, чего тень на плетень наводить?
 - А сколько соседей?
 - Четырнадцать. Девять семей.
 - А у тебя есть семья?
 - Жена, сын.
 - А они где живут?
 - Здесь. Вот наша кровать, а за шкафом – Игоря. Да ты не стесняйся, спрашивай. Садитесь ребята, вмажем.
 Однако стеснительность, точнее опасение показаться бестактным, рухнуло под ударами любопытства только на второй поллитре. Не выдержал Тойво:
 - А можно купить другую квартиру?
 - У меня денег нет. И никогда не будет.
 Тут встрял опытный Мариус:
 - А у вас яхт-клуб частный?
 Я аж поперхнулся, кому по карману яхт-клуб?
 - Государственный.
 - Ну вот, ты же государственный служащий, оно должно тебе предоставить квартиру!
 - Оно всем должно. Еще с семнадцатого года. Только долги отдавать не собирается. И не только в этом дело. Чтобы дать мне квартиру, надо у кого-то ее отобрать.
 - Почему?
 Всплыла в памяти «Попытка к бегству» Стругацких.
 - Живой может снять рубаху только с мертвого… Две брать нельзя, вспотеешь!!!
 - Не понятно…
 - Бросьте, ребята, я вам ничего не смогу объяснить. Единственное, что вы можете сделать – это отлить еще один памятник Маннергейму. Из золота. Поверь, оно того стоит… А то б и у вас так было.
 Я разлил остатки второй бутылки, поднял стопку:
 - За Карла Густава Маннергейма!
 Еще б они не выпили! Тойво, так вообще стоя…
 Кайса помялась и спросила:
 - А можно это сфотографировать?
 - Да Бога ради! Чай, не Кремль…
 - А вы не обидитесь?
 - Щелкай, девочка, щелкай. Мне за это даже ничего не будет…

 В августе пришли «Заря» и «Ариэль». Кяэр взял Кубок Балтики, хотя уходила на гонки «Заря», сидя ниже ватерлинии, из-за консервов, жратву покупать за границей русскому моряку не на что. Через два дня в кондейку влетела ошалевшая Ольга и завыла, что меня вызывает директор, он в последнем градусе бешенства, и вообще мне трендец. Карватюк, действительно, рвал и метал, и с порога чуть не кинул мне в физиономию какой-то красочный журнал. Это было на финском, что-то типа нашего «Катера и яхты». Только вдвое больше и вчетверо толще. Я пролистнул журнал, ничего не понял, потом заметил закладку и открыл. Во, Кайса дает! Что подъезд, что коридор, что конура моя, выглядели мрачнее печорских катакомб в Киеве, а уж моя унылая рожа за столом…
 А фотографии – прелесть, мастерски снято…
 Я поднял глаза на директора:
 - Ну и что? Это они мне прислали? Спасибо.
 - Ты что, не понимаешь? Как тебе не стыдно иностранцев в такие трущобы приглашать???
 - А тебе хотелось бы, чтоб в твои хоромы? Давай хатами поменяемся, раз тебе за державу обидно. Или сам води яхту 1.8 по каналу. Да на мель не посади…
 - Я тебя уволю!
 - Как?
 Я работал на Кировском Заводе водителем-испытателем. И в яхт-клубе был по переводке на время навигации, так что он мне вообще никто, не то, что уволить, зарплату резануть даже не мог, хотя руки у него чесались. Я получал по среднему от работы в цеху, плюс тренерские, воспитательские, судейские. В два раза больше, чем у него выходило.
 - Профком тебя уволит!
 - За что? За то, что я живу в коммуналке? Представляешь, что в следующем номере этого журнала будет? Я на тротуаре в статье «Homeless russian pilot»
 - Да ты что, не понимаешь, что ты державу позоришь???
 - Это она себя позорит. От сотворения. Я тут ни при чем, я даже не голосовал ни разу. Журнальчик отдашь?
 Он выхватил его у меня, не поленившись вскочить и обежать стол. Даже к груди прижал. Еще бы, иностранный журнал, да еще такой красочный. Бандарлог, ей Богу, ведь по-фински ни слова не знает.
 - Не радуйся, Тарасов. Посмотрим, что ты на профкоме запоешь!
 - Оду к радости Бетховена. Знаешь что? Пошел ты в жопу.
 Я иду по асфальту от управления к эллингу, а перед глазами у меня стоит потрясающий глянцевый разворот. Весь номер – гонки, яхты, пирсы, эллинги, фуражки, белоснежные паруса, моря, которых я никогда не увижу, ветра, которые никогда не вдохну, и на фоне этого – мрачный коридор, и тесная комнатушка, набитая грошовой мебелью. И грустный русский лоцман за столом, на котором стоит маленькая драцена в горшке – единственная на планете пальма, которую ему суждено увидеть на своем веку. Но это – мой дом.
 “Russian pilot`s Home”


 



Мне нечего пить, а не спать – интересно
Я ветер зачем-то зову за окном
Мой стартовый комплекс – потертое кресло
Мой дом – это ночь. И затерянный склон.
 
Забытой горы над невиданным лесом.
Прозрачное озеро с талой водой.
За стенкою пусто, на площади – тесно,
Я путь выбираю, не глядя, любой.

От выбора впрямь ничего не зависит
Я трону форсаж, подниму паруса.
И с палубы брызнут матросы и крысы.
Кому это надо – лететь в небеса?

Без шансов вернуться к родному причалу.
Посудиной правит больной капитан.
Его и на суше изрядно качало.
Он рому нацедит в разбитый стакан.

Бессвязны команды, бессмысленны руки,
Прокладка на карте ведет никуда.
А шли бы вы к дьяволу, дохну от скуки!
Пусть только журчит под форштевнем вода.

Я знаю, куда заведет меня ветер,
Бегите, я все пошвыряю за борт.
Без груза, и ладно, так легче, поверьте,
Так проще добраться в единственный порт.

Где с верою стойкой и зыбкою песней,
Не веря, но зная, почти не дыша,
На старом причале в потерянном кресле
Тоскует надежда. Родная душа.
                Санкт-Петербург, 2010

Дорогие читатели! Раз уж вы добрались до конца, то...
 Это первая часть, есть и вторая со словарем, книга все-таки спецефичная. Полностью книга издана на бумаге, если есть желание, то можно ее заказать здесь:
http://za-za.net/vlazhny-j-veter/
 И здесь:
http://www.ozon.ru/context/detail/id/33666176/

 Если дочитаете до конца, у вас может возникнуть вопрос, а как автор жив остался-то?
 Все просто.
 Чудо.
 Приятного времяпрепровождения, искренне ваш,
 Георгий Тарасов.