Она стояла посередине высокого узкого двора-колодца. Прямо перед ней вздымалась кверху глухая стена с облупившейся штукатуркой. Она сделала несколько шагов, прижала к ней обе ладони. Погладила стену и, почувствовав ее шершавую поверхность, подняла голову вверх, к бледно-голубому небу. Белое облако с тонкими, похожими на кружево краями занимало почти весь квадрат неба, распростёртого над двором. Солнце было где-то далеко, его лучи не проникали сюда, но все равно стена отсвечивала слабым жёлтым светом. Сбоку возвышалась другая стена — с величественными окнами, завершающимися большими полукружьями. Полюбовавшись этими прекрасными окнами, Наталья Александровна повернулась к стене напротив. Там окна были попроще: узкие, двустворчатые, они выходили сюда с лестницы черного хода, а широкие с зеркальными стёклами - из квартир.
Наталья Александровна переводила взгляд с одной стены на другую и чувствовала, как тяжесть, сковывавшая её душу вот уже несколько месяцев, начинает отступать. "Как хорошо здесь!" — подумала она и тут услышала окрик:
- Женщина, вам кого надо?
На первом этаже толстая старуха мыла окно. Одной рукой держалась она за давно не крашенную раму, вторая была погружена в пену, наполнявшую таз, стоявший на подоконнике.
- Кого вам надо-то? — суровым голосом повторила она.
- Никого мне не надо, - слегка робея, ответила Наталья Александровна.
- Тогда чего же вы тут ходите, высматриваете?
- Я просто пришла посмотреть на эту красоту. - Наталья Александровна показала на стены.
- Где это вы увидели красоту? - возмутилась старуха. — Дом, почитай, с самой войны не ремонтировали. Вы мне го¬лову не морочьте! А то ведь и в милицию позвонить недолго.
— Я и милиции скажу то же самое, — ответила Наталья Александровна.
Толстая старуха воинственно уперлась обеими руками в широкий подоконник и спросила, пристально вглядываясь в Наталью Александровну:
— Послушай, может, ты ненормальная, а?
Наталья Александровна ничего не ответила. Окинув медленным взглядом "маленький дворик" — так его называли когда-то, - направилась к небольшой двери в самом его углу, которая вела на узкую, полутёмную лестницу чёрного хода.
Она не обиделась на старуху. Та скорее всего жила в коммунальной квартире и с утра до ночи видела из окна эту старую, облупленную стену. Из-за неё в комнате, наверное, было темновато. Откуда же знать старухе, как дороги незнакомой женщине все эти здешние стены?
На лестнице чёрного хода, как всегда, было прохладно. Стены, давным-давно покрытые масляной краской непонятного теперь цвета, были испещрены разнообразными "абстрактными рисунками" - следы обвалившейся штукатурки. Наталья Александровна подошла к лестнице, взялась рукой за перила. Тонкой черной трубкой, похожей на прут, тянулись они ввысь, опираясь на такие же чёрные металлические брусья. Металл приятно холодил ладонь, его прохлада мягко струилась по руке до самого плеча.
И вдруг чем-то пахнуло, и этот запах тотчас же откинул Наталью Александровну на много-много лет назад — в раннее детство. В ней воскресли все ощущения той, еще довоенной поры, потому что во время войны дверь их квартиры, выходившая на чёрный ход, стояла запертой. Из парадного было на несколько десятков шагов ближе к Неве - туда ходили за водой, к тому же и лестница в парадном не такая крутая. Сейчас она ощущала свою руку в руке няни - ей иногда удавалось уговорить её возвращаться с прогулки домой по тяжёлым ступенькам чёрного хода. В его полумраке чудилось что-то таинственное. А ещё притягивал к себе непонятный этот запах, которого нигде больше не было. Вот и теперь Наталью Александровну охватило ощущение какой-то давней, неразгаданной тайны, живущей на этих старых серых ступеньках, и в заколоченных досками проёмах под подоконниками, и в тонких трубках перил, чёрными зигзагами прочертивших всю высоту лестничного пролёта — снизу доверху, до чердака. Долго стояла Наталья Александровна, держась за перила, и боялась, что ощущение детства, так явственно нахлынувшее на нее, вот-вот покинет.
Хлопнула дверь наверху, и с веселой болтовней пробежали мимо две девушки в джинсах, в игривых поролоновых курточках. Всё! Иллюзия кончилась, надо возвращаться в сегодняшний день. Но он, этот день, разве не подарок не слишком-то щедрой судьбы? Ведь всего минуту назад она так решительно ощущала свою руку в няниной руке! А какое чувство защищенности испытывала она в это время! Неужели же бесчисленное количество лет отделяет её от тех далёких дней, похожих теперь на сон?..
Она спустилась по лестнице и вышла в "большой двор". На месте стоявших здесь когда-то сараев, так приятно пахнувших поленьями, опилками, вытянулось ровное гладкое бетонное сооружение, унылое и безликое. Кажется, тут построили бассейн или фехтовальный зал. Наталье Александровне не было до него никакого дела. Она завернула за угол, пересекла двор, через глубокую арку ворот прошла на улицу и повернула направо - к парадному входу.
С массивной, наполовину застеклённой двери, разинув пасти, вот уже полтора столетия глядели на прохожих два деревянных непонятных зверя, напоминающих львов. Наталья Александровна погладила их черные гривы и вошла в парадное. На светлых стенах по-прежнему в резных овалах застыли на лету кудрявые ангелочки. У одного с незапамятных времен был отбит кончик носа. Несколько широких белых ступеней сбегали навстречу Наталье Александровне.
Вот в этом светлом, просторном, красивом парадном была война. В этом царственно-величавом парадном с лепниной, с ажурными узорами перил, с белыми статуями в нишах, с огромными окнами, завершающимися полукружьями, была блокада. Вот тут, на втором этаже, прощалась она с няней, когда та за неделю до блокады поехала к себе в деревню привезти картошки и еще кой-чего с огорода. "Может, и мёду захвачу", — обещала она.
Наталья Александровна, скользя рукой по деревянной полированной поверхности перил, поднялась на просторную площадку и села на широкий, потемневший от времени подоконник. Няня тогда сидела рядом, прижимая к себе плачущую девочку. Вот здесь (Наталья Александровна невольно посмотрела вниз) стоял ее фанерный чемодан с большим висячим замком. "Не плачь, ангел мой, я скоро приеду, медку тебе привезу, — уговаривала она. - Видишь, из зимнего даже ничего не захватила. Я быстро съезжу". Но девочка все равно плакала и никак не могла остановиться. Больше никогда она не видела свою няню.
Наталья Александровна закрыла глаза и почувствовала жестковатое прикосновение няниной грубошерстной деревенской кофты. "Не плачь, ангел мой..."
Наталья Александровна поднималась выше. Она вспомнила, как в парадном дети (и маленькие, и даже старшеклассники) любили переговариваться между этажами, окликая друг друга, а эхо повторяло их имена. Это было так интересно: крикнешь сверху, и голос, перекатываясь, летит по всем этажам! Смеясь, кричали ребятишки разными голосами, а взрослые ворчали: "Вот безобразники! Из эха забаву сделали. Шуму-то сколько".
Первая блокадная смерть в их парадном оповестила о себе долгим эхом, которое неслось снизу, заполняя собой все пространство лестничного пролёта, ударяясь о стены, о двери — до высокого потолка, где посреди белоснежного венчика из каких-то изысканных цветов еле-еле светилась синяя лампочка.
Наталья Александровна посмотрела наверх и на мгновение оцепенела — ей вдруг почудилось, что этот крик отчаяния все еще звучит в парадном.
Той осенью эхо несколько раз возвещало о чьей-либо смерти, потом перестало — больше никто не кричал, никто громко не плакал. И стало тихо в парадном. И тишина эта казалось жуткой, словно само эхо умерло, словно и его убила блокада.
Наталья Александровна шла по лестнице мимо величественных окон. Их матовые стекла, как и много десятилетий назад, украшал сплошной чуть выпуклый узор". Окна выходили со всех четырех сторон в "маленький дворик", война не дотянулась до них. А статуи исчезли.
Наталья Александровна подходила к своему четвёртому этажу, последнему. Она взглянула на пустую нишу и невольно остановилась. Здесь умерла соседка тётя Маруся. Наталья Александровна будто вновь увидела подшитые залатанные валенки на полу, приподнятое туловище и руки, обвившиеся вокруг босых ног статуи. Наверное, тетя Маруся, умирая, схватилась за эти холодные белые ноги, пытаясь удержаться, не упасть. Она жила в их квартире, в маленькой комнате при кухне. А квартира напротив стояла открытой, обе створки двери были распахнуты настежь. Там уже никто не жил.
Все эти годы снится Наталье Александровне их лестничная площадка и квартира напротив с открытыми дверями. Только почему-то во сне лестница залита солнцем, а на самом деле ее всегда наполнял полумрак.
Наталья Александровна поднялась на несколько ступеней, и сердце её учащённо забилось — она увидела дверь своей квартиры. "Господи, как хорошо, что наш дом не разбомбили!" - подумала она.
Наталья Александровна стояла на верхней площадке лестницы в своём парадном, где за несколько десятилетий почти ничего не изменилось, и любовь переполняла её. Та любовь, которая до слез, до спазмов в сердце.
За этими дверями она начала умирать. Она лежала не шевелясь, с закоченевшими ногами и руками, и перед закрытыми её глазами проплывали какие-то необыкновенно красивые цветные видения. И она не хотела, чтобы они исчезли.
Рядом на кушетке лежала мама, наверное, тоже с закрытыми глазами, и она не знала, видит ли мама эти странные разноц¬ветные узоры. Спросить не было сил.
- Девочка, ты спишь. Ты живая?
— Нет, - сказала она, с трудом открыла глаза и увидела двух незнакомых мальчиков постарше ее. На полу около них стоял чайник.
- Как же неживая, если говоришь?
— Я ответила вам, что не сплю.
— На, попей, легче станет, - и мальчик протянул ей круж¬ку с горячей водой. Она выпила ее, поблагодарила ребят и приподнялась на постели. Ей и вправду стало получше.
— Завтра опять придем, - пообещали мальчишки. Больше никогда она их не видела.
А потом была ледовая дорога, потом детский дом, потому что мама умерла на этой дороге. Потом... много чего было потом.
И вот теперь она приехала сюда издалека, потому что тоска давила ее. Она всё еще не могла примириться со своим внезапно наступившим одиночеством. И казалось ей, здесь непременно вернутся к ней силы и, быть может, мрак, окутавший её душу, наконец рассеется. Ей вдруг очень захотелось войти в свою квартиру. Она сделала несколько шагов к двери, подняла руку к звонку, но тотчас же опустила её. Зачем? Ведь их квартира, как и та, напротив, тоже вся умерла. Только она одна и осталась. Но, может быть, на втором этаже... Там жила ее подружка Люся Стрижевская, они с ней вместе играли во дворе, и няни их тоже дружили. "Люся со всей семьей эвакуировалась летом сорок первого, — вспомнила Наталья Александровна, — значит, может быть... но какое у неё отчество?"
Наталья Александровна начала медленно спускаться по широкой белой лестнице. На втором этаже она на мгновение остановилась, потом решительно подошла к Люсиной квартире и нажала кнопку звонка. За дверью послышался громкий лай, затем торопливые, слегка шаркающие шаги, звякнула цепочка, и дверь отворилась. Наталья Александровна невольно отпрянула — огромный чёрный дог с неистовым лаем пытался вырваться из рук пожилой женщины, державшей его за ошейник.
- Не бойтесь, — сказала та. — Он не кусается. Вам кого?
— Мне нужно... - пролепетала Наталья Александровна. — Уведите, пожалуйста, собаку.
— Ну хорошо, я закрою его в комнате, — проговорила женщина, недовольно поморщившись.
"Нет, это не Люся, — подумала Наталья Александровна. — Люся должна быть моложе. Хотя..." Когда женщина вернулась, Наталья Александровна спросила ее о Люсе, но та даже никогда не слышала о семье Стрижевских.
— Моему мужу предоставили эту площадь двадцать лет назад. Он управляет строительным трестом, - охотно рассказывала она твёрдо поставленным голосом. — Квартиру для нас перепланировали и заново отремонтировали. Ну а кто в ней жил раньше?.. - Она пожала плечами. - Нас это никогда не интересовало.
Наталья Александровна извинилась и, тяжело вздохнув, пошла вниз. "Чего я ищу? — думала она. — Здесь живут совсем чужие люди. И я тут чужая. Вот только эта лестница... — Она снова оглядела ее и с нежностью провела рукой по перилам. — Лестница та же, совсем как тогда".
Наталья Александровна вышла на улицу. Противоположная сторона, как всегда, была залита солнцем, а её дом стоял в тени. И Наталье Александровне вспомнилось, как однажды во сне увидела она эту улицу всю в солнечных лучах — не было теней ни на той, ни на другой стороне. И во сне она удивилась: как же это может быть? На скамеечке около ворот глуховатый старик громко жаловался немолодой женщине с сумкой в руке:
- Вон сколько мусора набрали, класть уже некуда, - тыкал он палкой в сторону чугунной решетки ворот. — Я-то, покамест в дворниках тут служил, всегда чистоту соблюдал, зря не получал зарплату. А нынче... Им лишь бы день прошел. Они...
Дальше Наталья Александровна ничего не слышала, хотя старик говорил громко, почти кричал. Она стояла в двух шагах от него, и сердце ее колотилось быстро-быстро. Немного успокоившись, подошла к скамейке и спросила:
— Простите...Вы... Вы дядя Федя?
— Ну? — посмотрел он на неё с удивлением. — Тебя-то я чтой-то не припомню.
— Припомните! - почти взмолилась она. - Я родилась в этом доме.
- Да я всех жильцов знаю, а тебя...
— Я жила здесь очень давно. — Наталья Александровна едва справлялась с волнением. — Я, дядя Федя, помню, как вас на фронт провожали. Летом, гроза еще тогда началась, когда вы со своей тётей Катей по двору шли.
— Надо же! - Старик улыбнулся и как будто растерялся. — И старуху мою, выходит, знала? В том году схоронил её, -вздохнул он. — А Петьку моего помнишь? В войну-то он пацанёнком был, а нынче большой начальник: охвицер на Балтфлоте... А ты сама-то чья? В какой квартире жила?
- В восемнадцатой.
— Дак там же в блокаду все померли!
— Не все, дядя Федя, — ей было приятно так называть его. — Видите, я осталась.
- Погоди, погоди, - задумался старик. — В восемнадцатой, там до войны Маруся жила, тут рядом на хлебзаводе работала, ещё бабка, как звали, забыл, с дедом своим хромым, и еще семья две комнаты занимала, правильно?
Наталья Александровна кивнула.
— Сам был молодой, грамотный, в войну добровольцем в ополчение записался, правильно? И сама тоже не из простых. Девочка ещё была у них маленькая, всё с няней во дворе гуляла. Самого убило, а мать с девочкой померли.
— Девочка не умерла! - крикнула Наталья Александровна. — Это же я! Я, дядя Федя.
— Как звали-то тебя?
- Наташа.
—Вот-вот, - закивал он головой. - Да где ж тебя тепереча узнаешь? Живая, значит, осталась. Ну вот и слава богу! Да ты садись, — подвинулся он на скамейке. — В ногах правды нету.
Она села, он вгляделся в нее и улыбнулся:
— На мать на свою ты похожая, царствие ей небесное! Тепереча, видишь, всех вспомнил.
— Спасибо вам, дядя Федя, — тихо проговорила Наталья Александровна, но он услышал её.
- За что спасибо-то?
- За то, что вспомнили.
— Как же не вспомнить? Вот такая ты была! - приподнял он свою палку чуть повыше скамейки. - Всё с няней во дворе гуляла...
Наталья Александровна шла по улице, по теневой ее стороне, и ей было хорошо. Хорошо и спокойно. Впервые за последние месяцы. И казалось, будто после долгих-долгих странствий наконец вернулась она домой...