Сантехник
- Здравствуйте, я – сантехник.
В дверях стояла старушка лет шестидесяти.
- Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.
- Вот и дождались, - сказал я, входя в квартиру. – Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?
Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.
- Все готово, сынок, - засуетилась бабуся. – Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!
- Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?
- Моя, моя. Заходи!
Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.
- Не жалко будет расставаться с печкой? – спросил я.
- Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.
- Ничего, бабушка, через две-три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.
- Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.
- Так, ну что? – я огляделся. – Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все-таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.
Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из-за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо-голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.
Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.
- Совсем, совсем забыла, – наконец заговорила она срывающимся голосом. – Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?
- Ничего не делать, - сказал я небрежно. – Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!
Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:
- Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.
Я обходил комнату и к нему не обернулся:
- Во-первых, почему это мы – на «ты»? Во-вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что-то нужно, обращайся к бригадиру. – После этого я повернулся к нему.
Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…
Наконец, он пришел в себя.
- Извините, молодой человек! Я не собирался Вас оскорблять. А к бригадиру я не пойду. Я знаю, что обращаться к нему бесполезно. Все в доме говорят, что дело надо иметь только с Вами.
- Правильно, - встряла, высунувшаяся у него из-за спины старушка. – Потому что он непьющий и сделает все, что обещает. Хоть и молодой. Это все знают.
- Ладно, - обратился я к мужчине, - дополнительные секции мы Вам поставим. Но это будет стоить Вам определенную доплату.
- А это не очень дорого? – насторожился мужчина.
- Для Вас, - я сделал паузу, - думаю, будет недорого. Ну, так как, будем ставить?
- Будем, будем, - почти испугался мужчина.
- Ну, что ж, завтра с утра ждите, - сказал я и вышел со старушкой в коридор.
Закрывая за мной входную дверь, она попыталась сунуть мне в карман «трешку».
- Зачем? Мы еще ничего вам не сделали.
- Возьми, возьми, Ты – молодой, тебе пригодится. А «твои» все равно пропьют.
- Спасибо, бабушка. Я и так хорошо зарабатываю. Не надо. До завтра!
Я обошел еще две квартиры на этом этаже и поднялся наверх в квартиру, где работал бригадир.
Наш бригадир, Леонид Кузьмич, был интересной личностью, лет за тридцать. «Мужик-хозяин», из тех, которые нравятся опытным женщинам. Но он был неженат. По уму ему бы быть инженером, а то и выше. Он обладал удивительным даром разговаривать с разными людьми на понятном для них языке, хотя, по натуре, был немногословен. В бригаде у него был «полный порядок», хотя сантехники – народ трудно управляемый. Но мы, собственно, не были «сантехниками», так сказать, в бытовом смысле. Наша бригада, как и все наше УНР-69, занималось прокладкой тепловых сетей и монтажом оборудования в жилых районах центра Ленинграда. Поэтому нам приходилось иметь дело с большим количеством живых людей с их разными характерами и судьбами. Пока мы работали неделю в одной квартире, мы знали об ее жильцах практически все. А за месяц нас знал уже весь дом.
Но у нашего бригадира была профессиональная «мужская слабость». Поэтому, когда мастер участка направлял меня в бригаду, он предупредил:
- Смотри, парень! Эта бригада – хорошая. Можно сказать, лучшая в управлении. Но, - мастер замялся, подбирая слова, - пьющая. Понимаешь?
- Что тут не понять, - удивился я. - Я на стройке работал, да и на заводе встречал «пьющих». Так что не в первой.
- Ну, я тебя предупредил. Выдержишь, не пожалеешь. Бригада зарабатывает хорошо, - напутствовал меня мастер.
- Ладно. Где я найду бригаду? – спросил я.
- В Консерватории.
- Где?!
- В Консерватории. Я же сказал. Ты знаешь, где это?
- Я город знаю, - ответил я. – На Театральной.
Консерваторию я нашел. Вахтерша на служебном входе отправила меня на крышу. Я поднялся на чердак, который, наверное, не чистили со времен Н.А. Римского-Корсакова. Пробираясь в полутьме между старыми креслами, диванами, поломанными пюпитрами и прочим хламом, я наткнулся, наконец, на людей, которых в этой паутине и пыли можно было принять за приведения.
- Где бригадир? – спросил я.
- Ну, я – бригадир, - ответил один из мужчин. – А ты кто?
После моего представления бригадир осмотрел меня как клопа и изрек:
- Что умеешь делать?
- Все умею, - не задумываясь, ответил я. – А что не умею, научите.
Бригадир удивился моей наглости. Перед ним стоял «пижон» в кремовых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами.
- Хорошо еще, что туфли черные обул. Ты чего так вырядился?
- Так, мастер сказал, что буду работать в Консерватории, - «прикинулся» я.
- Консерватория, парень, - это то, что внизу. Там – музыка. А мы – это то, что наверху, – мрак и дерьмо.
Потом сощурился и неожиданно спросил:
- Пьешь?
- Пью, - мгновенно среагировал я.
- Ну что ж, хотя для твоего возраста это еще рановато, но, я так думаю, что мы сработаемся.
Я промолчал.
- Значит так! Считай, что ты отметился. Здесь тебе нечего делать. Мы заканчиваем. Бригада уже на новом месте. Так что приходи в понедельник на Малый, угол пятой. Это - на Васильевском. Найдешь?
- Найду.
- Только не опаздывай! Я этого не люблю. Да, - он, наконец, улыбнулся, - и подбери себе одежонку, что–ли, соответствующую профессии. А пока отдыхай!
- А у меня такой нет, - ответил я, тоже улыбаясь. – Но я не опоздаю, не имею такой привычки.
Так произошло мое знакомство с Кузьмичом. Прошло три месяца. Со временем бригада приняла меня за своего, постепенно научив всему тому, что мне нужно было знать и уметь. Когда бригадир заметил, что я действительно «пью», но знаю «меру», ситуация в бригаде изменилась. Теперь всем членам бригады было категорически запрещено, под страхом изгнания из бригады, самим брать с жильцов «чаевые». Теперь все переговоры и «договоры» с населением были возложены на меня. У меня же хранилась общая «заначка» на «дополнительные расходы». Пьянки во время работы и «прогулы» в бригаде прекратились…
- Ну, как, Философ, провел инструктаж с населением? – не отрываясь от работы, спросил Кузьмич. – Все нормально?
- Да, все в порядке. Жильцы предупреждены. Только одна комната закрыта. Жильцы будут завтра утром. Но там стояка нет, сверлить сегодня не надо.
- Хорошо. А сколько заказов на «дополнительные»?
- Пока два. Но, думаю, что завтра будут еще. А что мне делать сейчас?
- Так, забирай этого пацана. Нечего ему за моей спиной болтаться. И – во двор.
«Пацан» – это Андрей. Интеллигентный и «домашний» мальчик. Он младше меня на год, но выглядит так, как будто вчера закончил школу. Приобщить его к нашему «мастерству» бригадиру пока не удается, как я подозреваю, по причине отсутствия терпения. Поэтому бригадир при случае спихивает его мне на «воспитание».
- Да, кстати, Сережа, - вдруг уже нам вслед произнес небрежно Кузьмич, - тут приходила одна старушенция из третьего подъезда. Просила тебя подойти в сорок восьмую квартиру. У них там кран на кухне подтекает. Ты сходи в конце дня.
- А почему я? – уже догадываясь, спросил я.
- Ну, она очень, очень настаивала, чтобы пришел именно ты. Но, если ты не хочешь, то могу зайти и я, – ухмыльнулся Кузьмич. – Только, я думаю, что для нее я уже староват.
- Ладно, зайду, - буркнул я, уже выходя с Андреем из квартиры.
Мы спустились с ним во двор, где стоял монтажный стол для сборки батарей. Был декабрь месяц. Морозы в этот год стояли за двадцать градусов. Так что работать на «свежем воздухе» с обледеневшими чугунными батареями было «одно удовольствие»!
Мы стали специальным ключом собирать секции батарей назавтра. В наших рабочих ватниках и кирзовых ботинках долго так проработать было невозможно. К тому же брезентовые рукавицы примерзали к ледяному металлу. Чтобы согреться, мы по очереди таскали собранные батареи, взвалив их на спины, на третий этаж. Вспотев после двух-трех таких «ходок», можно было вновь становиться к монтажному столу. В короткие «перекуры» мы разговаривали:
- Послушай, - спросил Андрей, который не курил, - почему Кузьмич меня так невзлюбил? Всегда старается отправить меня на самую неинтересную работу. Как сейчас.
- Ничего ты не понимаешь в людях, малыш, - сказал я. – Кузьмич вообще никого из людей не любит. Как род человеческий. Он либо уважает человека, либо нет. И все! А тебя он просто жалеет. Потому что ты для него еще не человек, хотя может быть со временем и будешь. Ведь любому ясно, что тебе не с нами надо тут разводным ключом крутить, а за фортепиано сидеть.
- Но ведь ты же работаешь наравне со всеми, - сказал Андрей. – Я же вижу, мужики тебя уважают.
- Ну, я, положим, уже прошел и «огонь», и «воды». Мне остались только «медные трубы», что я сейчас и имею. У меня все логично. Кстати, видишь у меня шрам на верхней губе? Это я въехал себе гаечным ключом, когда пытался открутить старый заржавевший вентиль при сборке теплопункта еще на Васильевском. Ты знаешь, что такое работать в подвале?
- Подумаешь! Я что подвалов не видел? – удивился Андрей.
- Так все думают, когда проходят мимо. А подвалы питерских домов - это фундамент бутового камня в полтора-два метра толщиной, в котором надо отбойным молотком пробить дыры для подвода внешних труб. И сделать это надо почти на уровне пола, то есть полулежа. В полутьме, иногда по колено в воде, при постоянной нехватке воздуха. Ошалевшие крысы шныряют вокруг. Грязь, хлам, паутина. В общем, – Ад, только наяву! Через неделю мы начинаем работать в подвале этого дома. Но тебя Кузьмич туда не пошлет, - закончил я.
- Это почему? – возмутился Андрей.
- Потому что тебе вечером надо изображать королей и вельмож. Да к тому же еще и петь. После такой работенки не только петь, ты стоять на сцене не сможешь. А ты говоришь: «не любит»!
- Да, Серега, - сказал Андрей, - у меня в воскресенье – премьера.
- Поздравляю, - искренне обрадовался я. – Кто на этот раз?
- Жак Оффенбах, конечно, – ответил Андрей. – «Перикола». Придешь? Я тебе оставлю два пригласительных билета.
- Конечно, приду, - ответил я. - Какая же это премьера без меня!
Андрей поступал в этом году в Ленинградскую Консерваторию, приехав из какого-то уральского города. Прошел все «туры», но на собеседовании ему все-таки сказали, что он не прошел «по конкурсу». Но, признав, что тенор у него «великолепный», посоветовали обратиться в театр-студию при Дворце культуры Первой пятилетки. Андрей с радостью ухватился за эту возможность. Театр был музыкальный. Дворец находился почти напротив Консерватории, сзади Мариинского театра оперы и балета. Так что все складывалось блестяще! Он мог постоянно бывать на всех спектаклях «Мариинки» и по вечерам брать уроки вокала в Консерватории. Дело было за малым. Нужна была ленинградская «прописка». Так, Андрей оказался в нашей бригаде. Жил он в строительном общежитии на обуховской окраине города, где должен был жить и я. И каждый день после работы мчался то к себе в студию, то в Консерваторию на занятия. И был счастлив…
- Андрей, у меня к тебе будет просьба, - сказал я, когда мы закончили работу. – Зайди в конце дня в сорок восьмую квартиру. Ты слышал, там, на кухне надо посмотреть кран.
- А ты, что сам не пойдешь? - спросил удивленно Андрей. – Это же Галина тебя зовет. Вы, что поссорились?
- Да, понимаешь, вчера ночью на меня что-то нашло, и я наговорил ей много лишнего.
- Ну, так извинись. Подумаешь, проблема! – сказал Андрей. – Она, конечно, старше тебя, но, по моему, хорошая женщина.
- Вот именно! Я не хочу хорошей женщине морочить голову. Надо с этим кончать. Да, у меня, ты знаешь, на это совсем нет времени.
- Да, - задумчиво сказал Андрей, - так мы с тобой останемся «старыми холостяками». А в квартиру я зайду, хотя уверен, что с краном там все в порядке.
Мы поднялись на третий этаж и сели на сложенные на лестничной площадке батареи. До обеденного перерыва оставалось около получаса.
- Послушай, Серега, - спросил меня Андрей, - а почему ты не поступал на дневное отделение Университета?
- Видишь ли, мой друг, когда я приехал в Ленинградский университет, то оказался в интересной кампании жаждущих стать философами. Здесь были председатель литовского колхоза, инструктор белорусского провинциального райкома партии, профсоюзный деятель «местного значения» из Казахстана и даже «капитан Дальнего плавания», правда, речного, ну и прочее. Некоторые из них не только не знали того, что Карл Маркс никогда в России не был и с Лениным не дружил, но и весьма «условно» владели русским языком. Но у всех были необходимые «рекомендации», которых у меня не было. Я наивно рассчитывал на мой двухлетний «трудовой стаж», дававший мне право прохождения "вне конкурса". Экзамены я сдал, не напрягаясь, на «проходной бал» и спокойно ждал зачисления. Однако в списках зачисленных меня не оказалось. Потом мне замдекана, очень интеллигентная женщина, доходчиво объяснила, что из двадцати пяти принятых я оказался двадцать шестым. И меня «вычислили» по причине моего «юного» возраста. Мне посоветовали «перекинуть» документы на вечернее отделение, но нужна была срочно хотя бы временная городская прописка. Ну, а дальше ты уже сам знаешь…
- Мда, - глубокомысленно подвел итог моих воспоминаний Андрей, - нам с тобой повезло.
- Если это можно назвать везением! – закончил я.
Мы спрыгнули с батарей, и пошли в квартиру, где был бригадир. Здесь уже собралась почти вся бригада.
- Ну, что, мужики, «большой перекур», - сказал Кузьмич.
Все спустились во двор. Здесь к нам присоединились остальные, которые работали в других подъездах. Мы вышли на Нарвский проспект.
- Так, - скомандовал Кузьмич, - Философ и Пацан в «Гастроном». Остальные – за мной.
Мы с Андреем зашли в магазин. Я купил три пачки пельменей и две бутылки «Московской». Андрей отправился в «бытовку» варить пельмени, а я присоединился к остальным в «Закусочной». Здесь уже были заняты столы-стойки, на которых стояли кружки с пивом. Пока я расплачивался за пиво, Кузьмич разлил всем в кружки «на глаз» по «сто» и произнес, как всегда:
- Что-то стало холодать…
- Не пора ли нам поддать, - дружно ответили мы и осушили свои кружки пива «с прицепом».
Душа у меня стала отогреваться. Затем все, повеселевшие, отправились в «бытовку», которая находилась в том же доме, где мы работали, в так называемой «дворницкой» в полуподвальном этаже. Здесь уже нас ждал Андрей с закипевшими в огромной трехлитровой кастрюле пельменями.
Во время обеда Кузьмич меня спросил:
- Сережа, сколько у нас в «заначке»?
- Как всегда. На неделю хватит.
- Ладно. Ты, кстати, после работы останешься?
- Нет, сегодня же четверг. У меня занятия в Университете.
- Ну что ж, тогда и мы не остаемся. Ничего, потерпим до субботы. Ты, как в субботу свободен?
- Свободен. Я мы, что опять работаем в субботу?
- Работаем, работаем. Надо же людям дать тепло к Новому году. Так что до субботы, Философ, никому ни копейки. Даже мне! Понял?
- Ладно, понял, - ответил я.
После обеда я работал на монтаже. Не дожидаясь Андрея, чуть раньше всех, я ушел в бытовку. Быстро переоделся и выскочил на улицу. Нырнул в метро и через несколько минут вышел на Московском вокзале.
Проехав по Лиговке три остановки на трамвае, я подошел к дому, где снимал «койку» в небольшой коммунальной квартире. Я открыл ключом входную дверь, прошел по коридору и вошел в свою комнату. В продолговатой шестнадцатиметровой комнате располагались металлическая кровать моей «Хозяйки» с набалдашниками на спинках и «горкой» подушек под тюлевой накидкой, напротив нее платяной шкаф, рядом с ним «обеденный» стол у окна, из которого была видна, находившаяся в двух метрах кирпичная стена соседнего дома, и напротив стола у двери, отделенный от кровати изразцовой печкой, «мой» кожаный диван с зеркалом наверху спинки и со слониками на полочке. На диване возлежал Олег.
- Привет, Серега, - сказал он, не вставая, - я тебя уже заждался.
- А где Анна Семеновна? – спросил я.
- Твоя хозяйка отбыла к дочери и внучке на Литейный. Просила передать, что на кухне, на плите тебе оставлены котлеты с жареной картошкой. Между прочим, я посмотрел. Там две котлеты и картошки на двоих тоже хватит. Они еще теплые. Если поторопишься, то разогревать их не придется.
Олег был ленинградцем и моим однокурсником по факультету. Он работал механиком на знаменитом заводе ЛОМО, на котором выпускали известные фотоаппараты «Зенит», чем он очень гордился. Вообще он был несколько завышенного мнения о себе, воображая, что он, может быть, потомок «того самого» графа Шереметева, так как носил ту же фамилию. Но мне он нравился. С ним было интересно. В свободное время он таскал меня по всем музеям и театрам города. Товстоногов, Владимиров, Акимов – он говорил о них, как о своих знакомых. Преувеличивал, конечно, но с билетами у нас никогда проблем не было. Особенно мы любили ходить в уютный театр Комедии, в фойе которого сам Николай Павлович Акимов встречал зрителей, а Сергей Филиппов, когда не был занят в спектакле, любил в антрактах прогуливаться по коридору и с удовольствием принимать знаки поклонения публики. Однажды в уютной «курилке» театра мы наткнулись на Аркадия Райкина, разговаривавшего со своими знакомыми. Мы с Олегом объездили все пригорода Ленинграда и не один раз. В общем, он поставил цель сделать из меня «цивилизованного питерца», за что я ему был благодарен и прощал его фанаберию. Моя «хозяйка» его обожала, и они могли часами за чашкой чая говорить о «делах минувших».
- А ты что это разлегся на моем диване? – спросил я.
- Простой же ты человек, Серега, - начал резонировать мой друг. – Ничего еще не смыслишь во вкусе жизни. Меня сегодня угостили рюмочкой французского коньяку. Так что, я лежа пытаюсь сохранить подольше это ощущение удовольствия. Кстати, у тебя шоколад есть? Впрочем, я знаю, что его у тебя нет. А жаль!
- А может быть, это был не французский, а армянский или грузинский коньяк? – подначил я.
- Может быть, - спокойно ответил Олег. – Но до чего же приятно думать, что это был французский коньяк!
Я вышел на кухню и принес котлеты, захватив хлеб. Олег уже встал с дивана и накрыл («сервировал», как он говорил) стол.
- Всегда, сеньор, - произнес он свое любимое изречение, - все нужно делать красиво. Даже если это и заурядные котлеты.
Мы сели за стол и приступили к еде.
- Знаешь, - сказал я Олегу, - а меня вчера чуть не ограбили.
- Ну и что? – не прерывая трапезы, отреагировал он. – У нас любого могут ограбить, если это кому-то нужно.
- Да, нет. Я серьезно. Представляешь, я вчера поздно задержался у Галины. Только успел вскочить в последний поезд метро. Вышел, как всегда, на «Московском», но трамваи уже не ходили. Пришлось топать пешком. Ты знаешь, что ночью Лиговка освещается только редкими фонарями от трамвайных линий, а тротуары – во тьме. В общем, иду я себе спокойно, никого не трогаю, потому что на улице ни души. Ну, а дальше, как в кино… Выходят из-под арки трое. Двое – обычная лиговская «шпана», а третий – «дядя» серьезный. Один из них, – такой щупленький, – начинает обычную канитель:
«Не найдется ли сигаретки?»
Закурили. Тогда второй «шестерка» уже с наглой ухмылкой говорит:
«Фраер, а твоя шапка мне нравится. Да, и пальтишко у тебя тоже подходящее. Может, махнемся? А то, видишь, хорошие люди ходят в каком-то рванье. А на улице холодно».
Олег напрягся и стал внимательно меня слушать:
- И ты, что – отдал? - задал он дурацкий вопрос, глядя на висевшие против него на вешалке мои пальто и шапку.
- Ну да, сейчас! – ответил я. – Конечно, я струсил, потому что понял, что мне от них не отвязаться. Но вида не подал, и решил брать их на «понт».
«Ребята, – говорю я им, как можно развязней, - вы, что теперь уже «своих» раздеваете?»
- Они от такой наглости сначала опешили. Потом заржали.
«Это ты что ли «свой»? Откуда ты такой смелый?»
«Как откуда? – продолжаю я. – С Лиговки. Иду спокойно домой от своей женщины. Весь в прекрасном настроении. Дышу хорошей погодой. А вдруг тут вы тормозите и хочите испортить мне настроение».
- Они насторожились.
«Да, врет он все, - заверещал «щуплый». – Я всех лиговских знаю. А его вижу в первый раз».
- Я заметил, перед тем как он забежал мне за спину, в темноте у него в руке блеснуло лезвие ножа. Но я его проигнорировал, зная, что с «шестерками» вступать в разговор нельзя. Я все время обращался только в «старшему», который пока молчал. На этот раз он спросил спокойно:
«Ты где живешь?»
- Я назвал номер своего дома. Ты же знаешь, что на Лиговке у «моего» дома «дурная слава». Помнишь, я тебе рассказывал, как однажды вечером у арки дома пырнули ножом мужчину. Он был уже мертв, когда я подбежал, а прохожие даже не остановились.
«Ну, что ж. Если ты говоришь, что «свой», - продолжил «старший», - то мы тебя проводим до твоего дома. Если, конечно, ты не возражаешь. А то, как бы с тобой чего не случилось по дороге. Ночь темная. Народ разный».
- «Шпана» молчала. Я решил, что проиграл. Не поверили. Но делать было нечего.
«Хорошо, - бодро сказал я. – Пошли. В кампании веселее».
- Так мы и шли. Впереди я. Они трое за моей спиной. Все молчали. Только снег скрипел под ногами. Я, конечно, напрягся, ожидая удара в спину, но не оглядывался.
Олег смотрел на меня молча, как на воскресшего покойника…
- По мере того, как мы продвигались ближе к моему дому, шаги сзади меня отдалялись. Когда я, наконец, подошел к арке моего дома, то оглянулся. Улица была пустынна. Я закурил сигарету. Постоял и потом вошел под арку. Вот и все.
- Да, - пришел в себя Олег. – В какой школе, сеньор, Вы освоили язык и манеры этого туземного народа?
- В брянской, мой друг, - ответил я. – В Брянске я жил в районе, который назывался Бежицы. А это был район шпаны и бандитов. Так что «бежицких» никто не осмеливался трогать, даже милиция предпочитала с ними не связываться.
- Что ж, я снимаю шляпу, - резюмировал Олег. – Хотя я тебя предупреждал, что твои отношения с Галиной к добру не приведут.
- С Галиной все кончено, - сказал я.
Олег от комментариев воздержался.
Мы собирали посуду со стола.
- Кстати, Олег, о шляпе, - сказал я. – Мы с тобой приглашены в воскресенье на премьеру Оффенбаха.
- Это приглашение от твоего Лемешева? – скептически промямлил Олег. – Мы же собирались в это воскресенье на «открытие» ресторана «Нева» на Невском. Говорят, - шикарный ресторан с хорошей кухней и музыкой. Весь ленинградский бомонд туда рвется. Я уже договорился со швейцаром, что бы он нас пропустил без очереди.
- Ничего, договоришься на следующее воскресенье. А на оперетту пойдешь. Ты ведь, наверняка, никогда не слышал Оффенбаха. Только не ври!
- А я тебе никогда не вру. Оффенбаха я, действительно, не слышал. Это же – не Кальман! Поэтому пойду. И не надо меня отговаривать.
Мы оделись и вышли из квартиры на лестничную площадку.
- Да, между прочим, - спросил Олег, - а что у нас сегодня вечером?
- У нас сегодня, сеньор, Высшая математика и Античная философия, - ответил я. – Следует поторопиться, а то мы опоздаем. Профессор Вознесенский этого, как ты знаешь, не любит…