Стоял теплый июльский вечер. После трудового дня Вадим возвращался домой немного усталый, но веселый. В этот час пик центральная улица поселка, обычно тихая и малолюдная, сразу оживала, наполнялась возвращавшимися с работы людьми. Он никогда не ходил по этой улице после рабочей смены, хотя путь через нее был намного короче. Он делал значительный крюк и проходил по самой отдаленной, но самой тихой улочке поселка.
Вадим шел по полюбившейся ему улочке неторопливой походкой. Даже собаки не лаяли здесь, сохраняя единственное, но значительное достоинство своей улицы – ее девственную тишину. Как ни медленно он шел, любуясь сквозь редко поставленные рейки заборов гвоздиками и георгинами приусадебных садов, но в конце концов дошел до конца улицы, где громоздился недавно построенный двухэтажный дом.
Дом резко выделялся среди своих бревенчатых низкорослых соседей. Поначалу, когда этого «великана» начинали еще только строить, Вадим относился к нему почти враждебно. Ему казалось, что многоквартирный новичок непременно вдохнет на эту улицу беспокойство своим многолюдием. Но, когда дом заселили и новые жильцы не только не нарушили этикет тихой улочки, но своим спокойствием даже подчеркивали ее торжественность, то Вадим сразу изменил свое отношение к двухэтажному гостю.
Вот и сейчас, проходя мимо этого дома, он приветливо улыбнулся ему, как старому знакомому, и тут же остановился, пораженный… Напротив, из-за полуоткрытых дверей балкона на втором этаже, донеслась вдруг красивая легкая музыка. Он быстро приблизился к дому и остановился возле новенького, еще пахнувшего смолой забора.
Играл рояль. Из окон дома лилась светлая и печальная «Лунная соната» Бетховена. Музыка эта для Вадима показалась не только непривычной, но даже необычной. Он привык, как и все другие, видеть молодежь, с кричащими на иностранные лады магнитофонами и с дребезжащими гитарами. И вдруг, как снег на голову, классика… Бетховен… Лунная соната… Вадим потрогал забор, ущипнул себя за палец, чтобы удостовериться, не приснилось ли ему это. И когда убедился, что это ему не приснилось, с радостью уставился на приоткрытую дверь балкона, всецело отдаваясь удивленной музыке.
- Кто здесь живет? – спрашивал он себя. – Кто этот человек, променявший наштампованные записи магнитофона на неподдельную грацию одухотворенного инструмента.
И Вадиму вдруг представилось, как за сиреневыми шторами балконных окон, за новеньким белым роялем сидит тургеневская героиня, мелкопоместная барышня или молодая княжна, вроде толстовской Наташи Ростовой. Вадим почему-то отчетливо представил себе эту молодую особу. Вот она. В голубеньком платье, в ослепительно белых туфлях и с красивым жемчужным ожерельем, опоясывающим гладкую розовую шейку. Волосы на ее голове аккуратно уложены, спина прямая, плечи расправлены. Грациозная осанка, изящная выпуклость рук, стройный стан, затянутый в корсет, умное, выразительное лицо: все это сочетается в ней с поэтической женственностью. Он представил также себе, как она быстро пробегает маленькими пальчиками по блестящим клавишам, и они покорно оживают от ее прикосновения и наполняют комнату непревзойденной мелодией. Как ее нежный взгляд рассеянно скользит по нотам, по бюсту Моцарта, по небрежно брошенному на крышку рояля полураскрытому вееру.
Картина, созданная в воображении Вадима, была для него поистине очаровательна и красочно захватывающа. Он уже начал было представлять себе общество слушателей, замеревших в восторге вокруг юной пианистки: графинь, стройных офицеров, разных светских щеголей вплоть до самого губернатора. Но, немного поразмыслив, он разумно отогнал от себя последнее. Пусть лучше будет она одна. И играет непринужденно только для себя и, быть может, даже чуточку для него.
Вадим был до такой степени охвачен своим воображением, что не сразу заметил, как раздвинулись сиреневые шторы. На балконе показалась молоденькая девушка. Но она почему-то оказалась не той, которую он себе представлял. Его княжна, его Наташа Ростова была облачена в сильно выцветшие джинсы. Над потертой «фирмой» выделялась темно-желтая майка с непонятными надписями и четким, довольно непристойным рисунком. В густо намазанных помадой губах дымилась сигарета.
Заметив Вадима, «княжна» смерила его пренебрежительным взглядом и враждебно скривила губы.
- Чего стоишь тут? – грубо спросила она его.
Вадим продолжал молча смотреть на нее, не в силах поверить и согласиться с таким противоречием.
- Что уставился-то?! – опять грубо спросила его «Наташа Ростова» и смачно плюнула вниз, стараясь попасть на одиноко лежащий кирпич. – И смотрит так, будто я с того света явилась.
Она еще минуты две недружелюбно разглядывала Вадима. За ее спиной все еще продолжал звучать Бетховен. Затем она ловким щелчком избавилась от окурка и повернулась к нему спиной.
- Гном! – крикнула девушка, обращая свои слова к двери балкона. – Ты в конце-то концов бросишь крутить эту дребедень?! Ничего другого найти, что ли, не можешь? На нас уже прохожие, как на сумасшедших смотрят.
- Не ори! Сейчас поставлю, - неохотно отозвался из глубины комнаты «Гном».
Было слышно, как щелкнул магнитофон, и «Лунная соната» Бетховена исчезла. Вадим повернулся и понуро побрел, сам не зная почему, в обратную сторону. Пройдя несколько шагов, он подумал о девушке в джинсах и с грустью вспомнил, что живет не в девятнадцатом, а в двадцатом веке. А в след ему уже доносились звуки какого-то популярного иностранного ансамбля.
Михаил Малышев.