(Сказка)
Да и ни какая это не сказка, а всё, что в ней - обыкновенная правда. Сказка... В сказке должна бы печка ездить по бездорожью, золотая рыбка голосом человечьим разговаривать, ступа с бабою-ягой летать обязана над лесами и полями без всякого, можно сказать, гептила и прочей химии... Впрочем - присказки теперь тоже не в моде. Слушайте.
Жили-были старик со старухой, и была у них кошка. Как-то летом кошка родила котят. И такие-то маленькие да хорошенькие котятки случились, что старуха и старик налюбоваться и нарадоваться ими не могли, глядя, как счастливая кошка обихаживает языком своих питомцев.
А был у них ещё огород. С трёх сторон огород был загорожен, а с четвертой – нет. Поленился старик. Имел он такую слабость. А там, с четвертой стороны как раз было поле, где паслось стадо. Старуха не раз говорила своему деду: “Загороди огород, дед; зайдут коровы – гряды стопчут”. Старик же всё отмахивался: “Ладно, дескать, потом как-нибудь...”. И вот допотомкался: зашли всё же коровы к ним в огород, и порешили все грядки. Что не стоптали, то поели, а чего не поели, то понадкусывали. Увидала старая, какая беда совершилась над её трудами и заботами, ужаснулась увиденным и давай старика своего петушить словами разными, которых понахваталась от заезжих молодцов да ухарей городских. “Старый, говорит, ты обормот! Оглобля, говорит, ты неструганная! Лентяй ты и бездельник, каких в белом свете ещё поискать-помыкаться! Погляди-полюбуйся, что натворили рогатые скоты с нашим огородом из-за лени твоей бестыженской! И не я ли просом просила тебя загородить те разнесчастные прясла, что с прошлого года разгорожены стоят...”.
Старик и сам чует, что маху дал он с изгородью, будь она трижды неладна, да только ничем огороду теперь не поможешь, ничего не исправишь. А коль так, то чего уж понапрасну убиваться и браниться? О совершившемся, которое исправить невозможно, чего зря сердце тратить!? Старик философ был старухе не в пример.
А старуха, между тем разошлась, распалилась, как самовар двухведерный, и никак затормозить и остановиться не может, потому что жалко же ей огорода – много в него трудов вложено, да и души немало...
Слушал старик, слушал, терпел-терпел, а потом притомился от шума и стал кумекать, какую бы пакость сотворить для бабки, чтоб она поскорей замолчала и про огород свой, будь он неладен, забыла. И надумал. Пошел, собрал всех котят в шапку и утопил. Старуха ругаться перестала, поглядела на деда с печалью и сказала, головой качая с укором: “Ох, и дурак же ты, дед, и урод же ты старый. Нет мне тебе хорошего слова. Они ж, бедняжки, почти и глазки-то открыли... Большие ведь такие, пушистые... А ты... Эх ты!.. Живодёрская ты морда”. И заплакала старая. Жалко котят. Старику тоже котят жалко, но слезу пустить он не решился, а сидел тихо в углу на старой табуретке, понуря голову, поглядывал исподлобья то в окно, то на старуху и думал про себя, вслух сказать не решаясь: “Вот, дескать, тебе, старая карга, чтоб не ругалась зря! Всё равно ничем не поможешь. И чего лаяться понапрасну?”
Так печально кончается сказка: старуха плачет, дед молчит, а кошка в углу мяучит, закатив глаза в потолок от горя. Кошкин век не велик, а потому и не ведает она, горемыка, как коварны и жестоки людские повадки.