Главное здесь:
http://proza.ru/2010/11/26/489
- Па, а что говорить?
- Расскажи ему всё, что случилось в тот день. Ведь ты был рядом, когда он упал.
Я уже думал об этом и, кажется, знал что сказать сыну:
- Понимаешь, мозг человека – самая загадочная штука на Земле. Мы же не знаем, вдруг, ему не хватает именно этого семантического куска? Может у Жени возник пробел в момент падения и от этого прервался непрерывный процесс мышления, и чтобы его запустить, чтобы начать выходить из его состояния не хватает всего лишь небольшого возбуждения, маленького толчка в определённой зоне коры.
Сын шёл рядом и молча слушал. Крупные снежинки ложились на его длинные светлые волосы и не спешили таять. Пока мы собирались в больницу, небо потемнело и из него торопливо повалил крупный мартовский снег. Он заштриховал город быстрыми чёрно-белыми промельками, которые превращались в прозаическую мокрую кашу под ногами.
- И потом, твой голос. Он его одним из последних слышал, мало ли…. Ты же ему очередь уступил.
- А когда он на поле лежал без сознания, - глядя под ноги произнёс сын - ну, это, пока ещё скорая не приехала, он реагировал.
- Как реагировал? – не понял я.
- Если его называли по имени, то, это, судорога такая пробегала, небольшая.
Я представил промозглое ноябрьское поле аэродрома, лежащего у переломанного дельтаплана парнишку – друга моего сына, взлетевшего чуть раньше… Страшно.
Пока по протоптанной в глубоком снегу тропке мы пересекали тихий городской парк, я думал о том, что сам скажу, постараюсь сказать, пареньку. Наверное, это будут обычные, банальные слова - что я ещё могу: «Женя держись. Женя, ты и не представляешь, как много людей о тебе думают и желают выздоровления и тут в городе, и далеко-далеко. Ты знаешь, Жека, за тебя молятся, тебе помогают, кто чем может, удивительные люди. Это лучшие люди каких можно только представить. Прикинь, я рассказал им о тебе и они, нет, ты только подумай, они поверили и приняли твою беду как свою. Это писатели Жека. Это настоящие писатели! Это настоящие люди. Когда поправишься, может и ты сочинишь что-нибудь. Может быть напишешь о том, как первый раз взлетел. А про падение не будешь писать, и про то как болел. Ты про это ничего не будешь помнить. Ты давай, Жень, поправляйся. Не подводи уж меня и всех. Прикинь, Жень, а ведь про тебя теперь знают и шлют весточку даже из Сибири, даже из дальних-предальних стран! Ведь это же дорогого стоит, когда люди к тебе так-то. Вот».
Так собирался я сказать. Как было бы здорово, если бы при этих словах у Жени шевельнулась рука, или вдруг тень мысли пробежала по лицу! С какой радостью я бы вам всё это рассказывал сейчас, но…
К Жене нас не пустили. Лечащий врач категорически запретил визиты всем кроме ближайщих родственников. А я не мог объяснить преградившей дорогу медсестре того, что собирался сказать Жене.
Надеюсь, запрет скоро снимут и я расскажу ему про вас. Настоящий писатель не тот кто печатается, а тот, кто чужую боль чувствует как свою. Не знаю кто сказал, но кто-то должен был сказать.
Мы шли назад. Не удалось выполнить задуманного, но на душе чуть-чуть посветлело. Снег кончился и в толстом слое серых облаков, неслись редкие, лохматые просветы, через которые можно было успеть увидеть кусочек голубого весеннего неба и сверкающие края облаков с той стороны.
- Скоро опять начнутся полёты… пойдёшь? – спросил я шагающего рядом сына.
- Да, - просто ответил он.
Отговаривать бесполезно.
Что поделать, говорят, морфологически человек очень похож на свинью, за небольшим отличием – свинья никогда не смотрит в небо, конструкция шеи не позволяет…